Я ВСЕ ЖИВУ В СССР!

             Я ВСЕ ЖИВУ В СССР!                Леонид Ефремов.

                Может, что-то в душе потерял,
                Заблудившись меж спящих окон?
                То ли, броситься мне к фонарям,
                То ли, к Богу пойти на поклон?...

                **************************************
   
                Предупреждение  перед предисловием!
  Кратко, для тех, кто уже прочитал вступительное слово, но дальше читать эту книгу не собирается.
 Все, что там написано о Вашем покорном слуге - скромная, правда. Скромная - потому, что я сам очень скромный и застенчивый.
А, правда, потому, что в голове моей роятся, как мухи,  различные замыслы, истории и персонажи.
 Для процесса воплощения которых, я не пожалею ни времени, ни бумаги, ни собственных сил..
Поэтому, скоро, , натолкнувшись на  мою, уже очередную книгу, с очередным жутким названием, и, прочтя ее, любопытство все равно заставит прочесть эту мою первую книгу.

Еще более кратко, для тех, кто, ни смотря, ни на что, дочитал  до этой строки.
 Я не намеревался написать что-то великое или гениальное. Тем самым, осчастливить человечество, как сейчас считают многие, знакомые мне, писатели и поэты.
 Я для Вас написал о себе, так, как пришло в голову.
Не особенно задумываясь, к какому жанру можно отнести данное повествование.
 Не было у меня задачи пророчествовать, наставлять. Или, того пуще, указывать Вам путь к свету, загружая  догмами фарисейской духовности. И без меня таких авторов пруд пруди!    В общем, читайте, пока не надоест!

А, тем, кто прочтет до конца, скажу еще кратче.
 Спасибо Вам за пройденный вместе со мной путь по этой книге!
 Очень надеюсь, что всяк, прошедший до конца, найдет что-нибудь интересное и полезное для себя!

Ваш Леонид Ефремов.
               
                ПРЕДИСЛОВИЕ.

Время летит неумолимо. Кажется, что еще вчера я ходил в детский сад, потом в школу. Кажется, что сегодня утром первый раз в жизни признался миленькой девочке в своей несмелой любви. А, оказывается, что, несмотря на яркость, вкус и цвет с этими и другими событиями меня уже разделяет несколько десятков лет. Что большая и, наверно, самая счастливая часть жизни уже прожита. Что давно разрушена, разворована и растоптана страна, в которой я родился – СССР. Ушли многие мои одноклассники, друзья, приятели. Нет их уже на этом свете. Зато выросло совсем иное поколение, теперь уже почти взрослых людей. Людей, которым во главу жизненных ценностей вбита алчность и нажива. Которые, в своем большинстве прагматики. И, которые считают самым главным в жизни деньги и карьеру. На этом они и строят отношения друг с другом и с окружающим миром. Это поколение уже почти ничего не знает про ту страну, в которой я живу до сих пор. Про Союз Советских Социалистических Республик, сокращенно про СССР. Ничего не знает про жизнь обычных людей в этой стране. Не знает ее историю. Не знает кем, когда и зачем была эта страна убита. А память о ней вбивается им в голову исключительно в виде страшилок о тоталитаризме, сталинских репрессиях и ненужной Великой Отечественной войне, которую развязали сталинисты, не поделив чего-то с Гитлером, а победили в этой войне США.  Здесь нет никакого юмора. Это всего лишь незначительная обобщенная констатация того, что отвечают люди юного поколения на вопросы об СССР, о Великой Отечественной Войне и о многом другом. Обо всем том, что касается мрачного социалистического прошлого в свете демократических «ценностей» и уродливого подражания на « жизнь цивилизованных стран».
В обезьянью моду вошла «христианская вера», посты, да проповеди слуг табачного короля патриарха.
Не осталось ничего, что могло бы пролить хоть чуточку света на былую реальность, которую скрывают, искажают, уничтожают. Убивают вместе, с уже не нужными поколениями людей, рожденными в СССР и помнящими многое, что абсолютно не выгодно нынешним государственным пастухам подросшего необразованного российского стада.
Уничтожена культура народов. Рушатся или до неузнаваемости реконструируются дома, районы и целые города советской эпохи. Меняется их предназначение.
Общий дурман, одебиливание, кажется,  уже достигло своего  апогея.
Злоба, злость, зависть, жадность, рвачество и ложь признаки сегодняшнего «цивилизованного мира», где существуют дети и внуки « строителей коммунизма».
Но, несмотря на это, я живу в СССР! Живу не в воспоминаниях, живу в дне сегодняшнем.
Живу, как  живут еще многие, единожды давшие присягу верности своему Отечеству. Живу, как те, кто не уехал из родной страны, кто не поменял гражданство, кто не предал историю и не продал веру. Я живу в СССР, и другой страны для меня не было, нет,  и не будет!
О своей собственной жизни в этой стране я и хочу вам рассказать. Совсем не важно, что ее нет третий десяток лет на картах мира. Она живет во мне, а я живу в ней. Поэтому я просто буду с вами делиться впечатлениями об этой жизни, иногда немного сравнивая свою жизнь с той, когда по неволе мне приходится выезжать за ее территориальные и временные пределы в сомнительное государство- Россию 21 века.
Всех желающих я приглашаю в гости в свою страну. А всех заинтересованных приглашаю совершить правдивое путешествие по моей жизни в этой стране.

Но, прежде я   оговорюсь. Путешествие будет без преукрас советской действительности.
Путешествие не будет хронологическим по времени, но логически связанным по событиям, людям, характерам , настроениям , предметам и их сравнениями.
Мне абсолютно наплевать, поймете вы меня или нет. Так же, как абсолютно все равно, кем станете считать меня и какие ярлыки вешать.
Обещаю быть предельно честным и правдивым во всем, что было и что есть. Имена, названия и прочее не стану подменять вымышленными или ставить заглавную букву с точкой. Пусть будет все, как было и как есть!

                ********************************

 Грусть Твоя - моя печаль!
 Пусть осенняя тревога,
 Из любви нетленной Бога
 Для Тебя свяжу я шаль!
 От тоски сыщу бальзам.
 И не слезы, а улыбку,
 Я из нитей солнца вытку
                -  Дивный блеск Твоим глазам.
 Шаль раскрашу для Тебя
 Только первыми цветами,
 Исцелю печаль устами,
 Нежно, ласково, любя.
 Может, ненависть важней?
 Я сумею ненавидеть!
 Чтоб, сберечь, не дать обидеть
 Страсть любви в душе Твоей.
 Нам не страшен, тлен и прах,
 Если в будущем и в прошлом
 Будем помнить о хорошем,
 Отогнав ненужный страх.
 След запутаем Судьбе.
 А врагам, как наважденье,
 Что нашли мы отраженье,
 Ты во мне, а я в Тебе!
 От невзгод укроет шаль,
 Будет скатертью дорога,
 Если в заповеди Бога,
 Грусть Твоя- моя печаль…

*****************************

 

Пили ли вы когда-нибудь газировку из стоящих на улице металлических автоматов?
Скругленное стекло, на котором написано: вода газированная; без сиропа-1 копейка; с сиропом -3 копейки. В верхнем правом углу огромного автомата прорезь для монетки, а по центру загадочное устройство для мытья граненных трехкопеечных стаканов. Когда меня  бабушка ведет в детский сад, что в Даевом переулке, мы всегда проходим мимо двух таких автоматов. Они стоят недалеко от светофора. Нам еще предстоит перейти Садовое кольцо, гудящее « Волгами» с блестящим оленем на капоте, дымящее тяжелыми и грязными грузовиками, стрекочущее мотоциклами и мотороллерами.
 Я стараюсь плестись помедленнее, чтобы рассмотреть, откуда именно льется в стакан газировка. Какой-то дядька набирает стакан и начинает шумно втягивать в себя пузырящуюся газировку с сиропом. Я висну на руке:- Бабуля! Купи мне газировку! Бабушка непреклонна
:- Ты знаешь, сколько заразы на этом стакане?
Я продолжаю клянчить:
- Ба! Ну, он же моется!
 Кто-то сзади дядьки торопит его, потому что стакан один, и приходится дожидаться,  пока дядька допьет. Загорается зеленый свет. Движение неохотно приостанавливается, и бабушкина рука тащит меня по «зебре», с каждым шагом отдаляя от желанного газированного чуда.
Примечательно, что тогда, в конце шестидесятых, стаканы в автоматах с газировкой были всегда. Возможно, что их не воровали? Возможно, что какой-нибудь трест следил за их наличием, и в случае отсутствия постоянно комплектовал новыми? Как знать?
Тем временем бабушка меня тащит за руку сквозь бесконечную встречную толпу.
 По пешеходному переходу на другую сторону Садового кольца в сторону Сретенки.
Я начинаю хныкать, хотя и не очень хочется. Бабушка человек добрый. Ее легко разжалобить и попросить снять с моей головы дурацкий девчачий платок, повязанный дома мамой под вязанную, стандартную для тех лет шапочку, напоминающую мотоциклетный шлем.
Я не люблю детский сад. Дома мне спокойнее и интереснее. Пока бабушка пьет чай с сушками и читает газету, я успеваю отодрать от стены обои и расковырять ножницами штукатурку. Мне очень интересно, что будет, если теми же изогнутыми ножницами перерезать воткнутый в розетку провод телевизора КВН с огромной круглой линзой.
В коридор меня почти не выпускают. Наш сосед по коммуналке Вася Чистехин, неся перед огромным животом в майке дымящуюся кастрюлю, может меня ошпарить кипятком, если я, изображая военный истребитель попытаюсь его протаранить.
А в коридоре, на кухне и в ванной еще больше интересного. Какие-то загадочные сундуки  вдоль коридорных стен, вечно горящая  плита в плену больших и малых столов и настенных полок, бельевые веревки, которые, если добраться, можно тоже перерезать.
 А в ванной с окнами есть газовая колонка для подогрева воды, рядом с которой на полке лежит большущий спичечный коробок. Если улучить момент, зажечь спичку и сунуть ее в коробок, то, наверно, будет такой же взрыв как в кино про войну. Но дверь в нашей комнате вечно на запоре. Бабушка строго отслеживает мое пребывание в комнате. Ну, ничего. И в комнате кроме стены и провода много дел. Я смотрю на дырку в лепнине в которой видно округлость настоящей пули. Это мой дедушка, придя с войны, перезаряжая пистолет, случайно выстрелил из него.
Шумное садовое кольцо сменяется тенистым переулком. Мне нравится идти вдоль какого-то посольства, потому что там стоит какая-то необычная небольшая машина с чистеньким и блестящим, почти игрушечным запасным колесиком сзади.
Пока я соображаю, как мне перелезть острые прутья ограды и отвинтить это колесико, бабушка уже отбуксировала меня к воротам детского сада.
Детский сад мне сильно не нравится. Там, конечно же много игр и игрушек. Там у меня есть друзья, но там есть противные завтраки, обеды и полдники, отвратительный тихий час, в который не хочется спать по команде, а хочется без команды прыгать по кроватям, кувыркаться и швыряться подушками. Несмотря на то, что дома меня уже накормили завтраком, в саду придется снова,  есть манную кашу и запивать ее киселем со сладкой булочкой. На обед заставят съесть первое, второе и третье, а на полдник омлет, картофельные котлеты. Много чего могут заставить съесть противные воспиталки. От горохового супа с мясом до голубцов. Как хочется не подчиняться им! Одна воспиталка стыдит:- Как тебе не стыдно! Твоя мать платит за сад четыре рубля в месяц, а ты от еды отказываешься! Что такое четыре рубля в месяц? Много это или мало, я не знаю. Я знаю, что газировка стоит одну или три копейки.
     Да и вообще. Денежные знаки и их количество меня, как и большинство советских детей не интересуют. Интересно совсем другое. В детском саду, когда стемнеет после полдника можно тайком пробраться на третий этаж. Там, осторожно открыв двери пустого актового зала,  я буду носиться в полумраке по скользящему паркету, с каждым кругом увеличивая скорость и падая при заносах. В трех окнах хорошо видны звезды на кремлевских башнях и гудящий вечерний город. Если повезет, то я успею накрутить десяток кругов, проскользя на попе по зеркальному паркету, пока разъяренная воспиталка не повернет выключатель, и в потемневших окнах кремлевские звезды мгновенно поблекнут.
Как же все-таки похожи все те, кто постоянно пытается меня направить на путь истинный, заставляя быть частью послушного большинства.

          ***********************************************

Замполит был парень бравый и по званью капитан.
Я налево, я направо, он за мною по пятам!
Чуть чего, был просто бешен, мол, Америка не спит!
Интересно, что бы вешал, мне сегодня замполит?
Если, скажем, в самоходе, или с пьянкой изловил,
Он при всем честном народе, резво рапорты строчил.
Он устав в мозги втемяшил, Карла Маркса брал на вид.
Интересно, что бы вешал, мне сегодня замполит?
Раз подкрался, втихомолку, к нам с девахой, раздолбай.
И спросил:- Вы комсомолка? Как же вам не ай-яй-яй?
Сам, наверно, был безгрешен? А у девки плач и стыд!
Интересно, что бы вешал, мне сегодня замполит?
Вмиг, бывало он узреет диверсанта в СССР,
В том солдате, что глазет в порно карты, например.
Будет тих и безутешен на «губе» сидеть «наймит»!
Интересно, что бы вешал, мне сегодня замполит?
Мы в ленкомнате балдели, он с конспектами вошел.
В них партийные идеи обводил карандашом,
И, орал, что неизбежен, крах прозападных планид!
Интересно, что бы вешал, мне сегодня замполит?
Растащили государство от знамен до ВПК…
Замполитово гусарство рвалось в бой, наверняка.
А, быть может, он опешил и с раскрытым ртом стоит?
Интересно, что там вешал, наш идейный замполит?

Я вчера в бандитской бане встретил пьяного его.
С толстой цепью не по званью и с охраной, о-го-го!
Жрал и плоть прилюдно тешил, позабыв мундир и стыд…
А, ведь, сколько дури вешал, мне два года замполит!

**************************************************
               
- Товарищ майор, мне все-таки непонятно, с точки зрения стратегии, зачем мы находимся в Афганистане?
Маленький шустрый замполит мгновенно багровеет и приглашает меня жестом деревянной указки, похожий на кий, подойти к политической карте мира. Резонация нескольких моих тяжелых кованых шагов по ленинской комнате нового щитового модуля  кажется оглушительной.
- Смотрите, Ефремов, - майор тычет кием-указкой в карту, - Афганистан имеет большую протяженность общей границы с СССР. Если бы здесь и здесь,- замполит обводит овал магическим кием, видимо,  пытаясь сконцентрировать на карте энергию своей веры в правду и в  правоту идей, - то здесь бы стояли американцы! А, что это значит?  Делая замысловатую петлю указкой, майор с силой ставит на карте остроконечную победную точку, видимо волшебной энергией коммунистической идеологии добивая агрессивный блок загнивающего НАТО.
- Что это значит, товарищ майор?
- А вы, сержант, не понимаете?
-Никак нет, товарищ майор! Не понимаю!
Маленький майор, уличив меня в политической безграмотности, сразу дорастает мне до плеча. Сейчас наступит публичное разоблачение, и он к этому готов.
- Да, видимо вас поспешили сделать младшим командиром! Смотрите! – Он снова ковыряет карту своей волшебной палочкой, - Если бы здесь, здесь и вот здесь были бы не мы, а американцы, то на Советский союз были бы направлены ракеты средней дальности!
Довольный собой, майор отступает в сторону, давая возможность аудитории оценить свои стратегические познания и созерцать мое фиаско.
- Разрешите указку, товарищ майор?
Замполит с чувством превосходства передает мне острый кий. Победно вопрошая:- Хотите показать на карте столицу СССР, Ефремов? Он уже почти хихикает, призывая к веселью наблюдающих.
-Вы, ведь, кажется, именно с Москвы? Вот и покажите нам на карте город, где    живут безграмотные раздолбаи!
Не обращая внимания  на его похрюкивания, я осторожно волшебной палочкой обвожу Иран, - Смотрите, товарищ майор, протяженность границы Ирана с СССР большая, чем с Афганистаном.
- Ну и что?
- А то, что американцы запросто могут здесь поставить ракеты, нацеленные на СССР, так почему нас там нет?
Поднимается шумок, замполит багровеет, выхватывая у меня указку, которой я не успел насладиться в полной мере.
- Ефремов! Мы здесь выполняем интернациональный долг! Мы по заданию нашей партии, не щадя себя защищаем южные рубежи! А вы…! Мало того, что вы с Москвы! Вы антисоветчик! Я вынужден отметить этот факт в рапорте!
- Факт того, что я ИЗ Москвы?
- Немедленно покиньте ленинскую комнату! Кругом! Шагом марш!
Дорогой мой замполит. Сколько же раз я вспоминал тебя, гадая, как сложилась твоя дальнейшая судьба и военная карьера! Наверно ты был частично прав в том, что я               « раздолбай с Москвы»! Разумеется, в той части, что фантазия моя не заходила дальше того, что выйдя на пенсию полковником, ты, по традиции, работаешь в службе безопасности какой-нибудь коммерческой шарашки.
Но ты превзошел все мои ожидания!
 Я случайно нашел твои патриотические рифмосплетения в дебрях всемирной паутины. Ты писал про подвиги в Афганистане. Ты писал о личном мужестве и отваге. В каждом своем произведении, как некогда в изобличающем рапорте начальству, ты писал правильные лозунговые фразы, иногда пренебрегая размером строк и наличием рифмы.
Я не мог не связаться с тобой. А, связавшись, узнал о том, что ты в конце восьмидесятых годов обличил в своих рапортах в антисоветчине кого-то не того. Московская комиссия уволила тебя из армии в звании майора. Оставшись после развала СССР на «оккупированной территории», ты пошел во служение в НАТО, с которым так рьяно сражался на политической карте своей заостренной палочкой. И в возрасте шестидесяти пяти лет был уволен в звании капитана. Я искренне восхищен твоей способностью,  менять обличия, переприсягать, выслуживаться! В совокупности с твоими интернетовскими виршами о советском патриотизме ты вообще супер замполит и ярчайшая личность!
Истинно, молитесь тайно, напоказ молятся фарисеи…
Жизнь не раз демонстрировала мне двуличность и гнилую сущность всех тех, кто любит публично поучать, вознося себя к вершинам недосягаемой для меня сверхдуховности.
Но, ведь речь не об этом! Мы путешествуем по моей стране! В ней, кроме фарисеев и замполитов много прекрасного! Так, вперед!

В детском саду, конечно, нет той свободы, что возможна дома с бабушкой. Зато много интересного и непонятного. В первый день, когда меня привели сюда, я долго хныкал. Я хотел домой. Меня заставили снять привычную одежду и переодеться в другую, принесенную бабушкой из дома и лежащую в моей ячейке общего фанерного шкафчика. Натянуть шерстяные колготки труда не составило. А вот со вторым рукавом рубашки я справиться никак не мог. Непослушный рукав все время убегал за спину и никак не хотел оказаться на руке. Так я и стоял, пока все дети переодевались и покидали маленькую раздевалку. Это заметила громоздкая воспитательница, угрожающей глыбой вдруг нависшая надо мной.
 – Тебя, идиот, дома одеваться не научили?
Я молчал. Я не знал, что такое идиот. Дома ко мне никто так не обращался. Но, по насмешливому и злобному тону огромной тетки я догадывался, что ничего хорошего в этом слове нет.
 – Тебе сколько лет?- загремел медным тазом ее голос.
 Я опустил глаза куда-то вниз, в область ее огромных потрепанных тапок и тихо ответил:- Четыре…
-Посмотрите, - обратилась воспитательница к оставшимся в раздевалке детям,- Ему четыре, вымахал на все шесть, а одеваться не умеет! Смирнов! Подойди сюда!
К ней послушно подскочил мальчик меньше меня на целую голову.
- Смирнов, одень этого большого дурака и веди его в группу.
Маленький Смирнов ловко засунул мою руку в прореху рубашки и быстро застегнул на ней пуговицы.
С видом наставника и знатока Смирнов потащил меня за собой в незнакомый мир, где, чтобы не быть идиотом, дураком или кем-нибудь похлещи, мне не раз предстоит разбить костяшки кулаков. В мир, где много раз мне придется набивать огромные шишки на лбу, наступая на многочисленные грабли, кем-то специально брошенные в траве моего бездорожья.

                **************************************************

                Жизнь моя – игра со смертью!
                Надо мной глумились черти.
                Черный ворон с криком вился надо мной…
                Но,  в руках была гитара, пели струны из металла,
                И косая обходила стороной.
                Вышли козыри в колоде,
                Несвобода на свободе
                Застегнула мне браслеты на руках…
                Громом грянула  погода сквозь решетку небосвода,
                И браслеты разлетелись в пух и в прах!
                А, когда примчались хвори,
                Закрутив меня от боли,
                На меня рукой махнули доктора…
                Но, спасла меня Надежда в светло-розовых одеждах,
                Вера в сердце и Любовь ее сестра!
                Расползались, словно змеи,
                Все, кому безмерно верил,
                И тоска шептала : - Счастья в жизни нет!
                Слово Божье поучало, говоря:- Начни сначала!
                И холодный отводило пистолет.
                В жизни многого не нажил,
                Только копоть, только сажу,
                От протертой до горения струны!
                Но, звучать Фили и Пресня! И за мною бродят песни,
                Эти песни во все стороны слышны!
                По углам забились черти,
                Жизнь играет кон со смертью.
                Черный ворон с криком вьется надо мной.
                Но, пока в руках гитара, и душа моя не стара,
                Пусть костлявая обходит стороной!

            *******************************************
               
В группе, которая находилась в большом светлом зале, дети уже рассаживались за маленькие чистые столики. На стенах были нарисованы сказочные персонажи. Стройными рядами стояли на полу игрушки. А в углу был большой аквариум, оформленный под морское дно,  в котором сонно плавали большие золотые рыбки.
Пока был жив отец, у нас в комнате тоже был аквариум, только значительно меньше. Часто папа марлевым сачком вылавливал из него рыб и осторожно пересаживал в большую банку. Потом аквариум и все его содержимое тщательно мыли, заливали свежую воду и выпускали рыбок обратно. Они, то ли испуганные, то ли счастливые своим возвращением, носились по аквариуму, поднимая со дна муть.
Как-то с отцом мы пошли на птичий рынок. Рядом гремели и позванивали трамваи, не обращая никакого внимания на  чудо, которое было рядом. Нет. Это было не просто чудо! Это была страна чудес! Хомячки, волнистые и говорящие попугаи, котята, смешные щенки… Глаза разбегались от скопления того, что я готов был разом купить. И я ныл, я клянчил:- Пап, купи!!!
На плече у кого-то сидела настоящая усталая от толпы мартышка. Хозяин монотонным голосом повторял:- Не продается!
-Пап, а, почему мартышка не продается?
Но мы шли, кажется, покупать корм для рыбок, которые были в самом конце торговых рядов. Отец, крупно вышагивая, тащил меня за руку из сказочного звериного лающего, мяукающего, чирикающего и говорящего мира к скучным молчащим рыбкам.
В конце торговых рядов на деревянных ящиках продавали извивающихся красных червей.
Переминался с ноги на ногу милиционер в кургузой синей форме и сплющенной как шляпка гвоздя фуражке. Он присматривался к сильно пьяному мужику в кепке и телогрейке, сидящему на замусоленном ящике и продававшему взрослого облезлого кота.
Кот истошно орал и пытался вырваться из под мышки нетрезвого продавца. Когда мы проходили мимо, хозяин кота сипло обратился к отцу:
- Мужик! Купи кота за полтинник! Натасканный крысолов!
Отец тащил меня за руку мимо. Продавец не унимался:
- Не пожалеешь, купи! Всего-то за стакан отдам!
-Пап, а почему он своего взрослого кота продает? Это же не котенок, это его друг! Почему он друга продает?
Отец не ответил. Рядом тетка в платке торговала из мешка семечками, насыпая их в стакан:
- Да спер он кота где-то или отловил! Час уже сидит, алкаш, трясется! На стакан ему надо!
Я не очень любил семечки. И не мог понять дядьку, продающего кота за стакан семечек.
Милиционер медленно направился в сторону мужика, продающего кота, а мы сели в подошедший трамвай. «Остановка калитниковское кладбище,  следующая остановка…».
Немногим позже отца похоронили на Калитниковском кладбище. Много лет, пока существовал Птичий рынок, мы с матерью ходили к нему на могилу через сказочный мир
продающихся животных, птиц и рыбок, которых он почему-то так любил…
               
           **********************************
       
             Убивающий времени бег,
             От комет оборвавшийся след.
             Лишь вчера здесь дышал человек,
             А сегодня и памяти нет.
             У пророка изогнута бровь.
            На лице  мудреца простота.
            Лишь вчера бушевала любовь,
            А сегодня в душе пустота.
А не стоит жалеть ни о чем,
До внезапного сверху звонка,
Не успеем узнать, что почем
Слишком жизнь для того коротка.
Гриф гитарный прогнулся дугой,
Как обычно фальшивит струна.
Все получится в жизни другой,
Если будет другая дана!
                Снова осень сменилась зимой,
                А капель запоет для других.
                И поведает камень немой
                О дождях, да о ветрах  лихих.
                Затихает вдали метроном,
                Отработанных чьих-то сердец.
                Знать никто не желает о том,
                Что всему наступает конец.
Но не стоит жалеть, ни о чем!
Все, что было, случилось не вдруг!
Мы ответы к задачке прочтем
По изломанным линиям рук.
Рифма выстрелит меткой строкой.
И вина в красной капле вина
Все получится в жизни другой,
Если будет другая дана!
                Кто б поведал, что все неспроста,
                Кто б утешал, что все не на миг.
                Из распятого тела Христа
                Плачь,  от боли сорвался на крик.
                А в потемках отрыжка у псов.
                А в утробе и утром темно.
                Нас качает на чашах весов
                Архитектор Вселенной давно.
Но не стоит жалеть, ни о чем.
Звездный дом, это замкнутый круг.
Мы,  слегка прикоснувшись плечом,
Ощутим непонятное вдруг.
Постоим под небесной дугой,
Гарь земную вдыхая сполна.
Все получится в жизни другой…
Вряд ли будет другая дана!

*******************************


В группе громоздкая воспитательница поставила на резиновый диск проигрывателя скрипящую пластинку с какой-то веселой детской песней, слова и смысл которой за шипением и скрипом невозможно было разобрать.
Все начали, есть манную кашу.
А я так жалел, что вместо скрипящего электропроигрывателя здесь нет маленькой черной коробочки радио. Такой, что стоит у нас на кухне.
 На нашей кухне стоит простой приемник-громкоговоритель. Сосед Вася Чистехин говорит, что покупать за три рубля трехпрограмный приемник для коммуналки непозволительная роскошь.
Но мне нравится и этот. Его штепсель никогда не вынимается из маленькой розетки радиотрансляционной сети. Белое колесико громкости заклинило на отметке «громко».
И наше радио играет на всю катушку с утра и до вечера.
Иногда из радио что-то тикает. Бабушка говорит, что это метроном. Когда была война, то после тиканья говорили: « Граждане, воздушная тревога!».  Сейчас после тиканья голос диктора произносит : « Передаем сигналы точного времени! Начало шестого сигнала соответствует двенадцати часам московского времени». Я не понимаю значения этих сигналов, но знаю,  что после этого начнется передача « В рабочий полдень». Как много каждый день я слышу песен. Я знаю их все наизусть и громко пою вместе с радио. « У незнакомого поселка, на безымянной высоте», « Я люблю тебя, жизнь», « Огней так много заводских на улицах Саратова»…
Иногда я не понимаю, о чем поется в песнях. Есть непонятные слова и выражения. Например, кто такие ребята семидесятой широты? Что такое широта. Но представляю больших и сильных веселых парней. Я таким обязательно буду, когда вырасту!  Я обязательно отомщу фашистам за убитых на войне Сережку с Малой Бронной и за Витьку с Маховой. Я вижу себя на месте партизана Орленка, от гранаты которого погибли сотни врагов. Эти песни – мой мир, мои фантазии, мои мечты. Через банки с колючими столетниками, горький и едкий сок которых, когда я болею, бабушка все время закапывает мне в нос, я пытаюсь увидеть юного барабанщика, который « с барабаном вдоль по улице идет».
Я пою! А непонятные слова я понимаю по-своему. Часто красивый голос поет: « Кто может сравниться с Матильдой моей, сверкающей искрами черных очей?» Что такое Матильда я не знаю, но, заменив,  это слово на платину, все становится ясно.
 Кто-то построил платину, и смотрит,  как вниз падает вода, сверкающая  солнечными искрами.
Еще у нас есть маленький транзистор « Селга». Мама мне не дает посмотреть, что находится у него внутри. Зато поздно вечером по пятницам мы обязательно слушаем по нему передачу « Встреча с песней». После позывной мелодии « Одинокая гармонь» звучит спокойный и красивый по тембру голос ведущего Виктора Татарского. Маме голос Татарского очень нравится. Она представляет его высоким, стройным и красивым.
Через много лет, когда на картах исчезла страна, в которой я живу до сих пор, в какой-то телепередаче все, наконец, увидели Виктора Татарского. Это был некрасивый маленький стареющий еврей. И мне подумалось, хорошо, что все мы увидели его только сейчас, когда знаменитая радиопередача стала уже историей.


 Парадоксально! В СССР народ ненавидит правящую верхушку за то, что сволочная номенклатура не дает людям жить достойно. Всегда и повсюду вводит уравниловку, от материального уровня существования до моральных норм «строителя коммунизма». В эти нормы, по-моему, не верят сами коммунистические идеологи. Во всяком случае, повсеместно их нарушая и, живя, на несколько голов благодатнее и элитарнее всего народа.
 Народ, в свою очередь, отвечает злой иронией анекдотов о вождях и идеологических героях. Альтернативной, не признаваемой властями, декадентской культурой и малочисленным диссидентским движением.
Идет холодная война с загнивающим западом.
 И те, кто днем, по долгу службы борется с западными лжеценностями и с лживой, распространяемой ЦРУ информацией о событиях в стране советов, ночами тайком, сквозь треск глушилок слушают «вражьи голоса».
« Немецкая волна» из Кельна, « Радио БИ-БИ-СИ», « Свобода», « Голос Америки». На коротких волнах, в диапазоне КВ, на частоте 41-49 метров.
А утром на работе: « Шу-шу-шу! Вчера сам слышал по «голосам» про Брежнева».
Каждый от работяги, имеющего « Океан» до номенклатурщика с « Грюндиком» считают себя причастными к таинству, о чем охотно делятся тайком с сослуживцами.
- Вчера слушал « Свободу»! Все правильно говорят, что у нас водка и сигареты подорожали!
Как будто для познания такой новости сложно дойти до ближайшего винного отдела или табачного ларька.
Но! Услышать эту новость, потратив ночное время и слух, чтобы разобрать сквозь визг глушилок сообщение о подорожании значительно интереснее. 
К середине семидесятых годов  считалось почти дурным тоном не слушать «голоса». Не знать того, что в очередной раз умного и пророческого брякнул о советском строе заточенный в Горьком академик Сахаров.
 Позорно не знать, что советско-еврейский правозащитник Анатолий Щаранский начал очередную голодовку в тюрьме, в знак протеста против геноцида советских евреев не выпускаемых в Израиль.
 И уж совсем постыдно не послушать вчерашнюю передачу Севы Новгородцева о новых музыкальных веяниях запада!
Крутя ручку настройки своего « Океана-209», купленного на первую «левую» зарплату художника оформителя в одной скучной конторе, я, пробиваясь, через частокол советских глушилок, чувствовал себя почти шпионом, приобщенным к чему-то тайному и очень важному. Я знал больше других.
 Утром в троллейбусе я смотрел на заспанных сограждан, едущих на работу с тайным превосходством, даже в мыслях не допуская, что кто-то из них сегодня ночью, как и я слушал «вражеские голоса» и обладал тайной стратегической информацией.
В те годы наш народ, еще не превращенный в тупых потребителей пост советским кривозеркальем, был активным творцом и специфически, но творчески реагировал на все решения ЦК КПСС и Постановления Совета министров СССР.
Очень часто решения и постановления начинались стандартной фразой: « По многочисленным просьбам трудящихся…». Очевидно, что никто, кроме авторов всех этих законов не знал, что это за трудящиеся, которые просят усилить административную и уголовную ответственность,  поднять цены на табак и винно-водочные изделия или перевести время на час вперед, в целях «улучшения здоровья и экономии электроэнергии».
Народ недолюбливал правительство, руководимое и направляемое КПСС, в соответствии с шестой статьей Конституции.
Однако оперативно реагировал простыми прибаутками на все эти инсинуации.
Прибаутки молниеносно распространялись среди  населения, и каждый спешил посмешить знакомого частушками, типа:
« Время сдвинули на час,
Чудеса на глобусе!
Раньше член стоял в постели,
А теперь в автобусе!»
« Водка стала шесть и восемь,
Все равно мы пить не бросим!
Передайте Ильичу- ( Брежневу Л.И. - прим. Автора)
Нам червонец по плечу!»
А, неисчислимое количество анекдотов про Брежнева, про Чапаева и про кого угодно?! От политических до сексуально-матерных!
 Правда, чуть позже поговаривали, что в госбезопасности был целый отдел, сочиняющий все эти анекдоты, дабы «выпустить пар народного негодования» в устном творчестве. Но, мне все-таки хочется верить, что сочинял их сам народ. Передавая из уст в уста в транспорте, на работе и вечером на кухнях под бутылочку портвейна. Добавляя к каждому свои интонации и варианты.
Сейчас, в королевстве кривых зеркал, именуемым Российской Федерацией, нет ни частушек, ни анекдотов.
 Возможно, что та бездарнейшая пошлость, выдаваемая за искусство в этом призрачном государстве, полностью компенсирует желание народа матерно высказаться в своем творчестве по поводу происходящего?
А, зачем, что-то творить, действительно? Послушай песню, посмотри фильм, прочти изданную миллионным тиражом книгу в суперобложке, с соответственными иллюстрациями,  и обхохочешься, если еще не дошел до уровня полного одебиливания.
Народ, так же как и прежде, не жалует симпатией свое правительство. Народ его любит и обожает! Разве можно высмеивать любимое? Вот, потому и нет ни анекдотов, ни частушек.
Парадокс заключается в том, что в СССР народ не любил власть за то, что она не позволяла подавляющему большинству всего-навсего жить достойно.
В Российской же Федерации народ, судя по всему, обожает власть в лице расплодившихся чиновников разных уровней именно за то, что народному большинству созданы такие условия, которые можно приравнять к негласному запрету,  жить вообще!

     ************************************
         Разноцветные дни пилигримы,
         Навсегда к горизонту уходят.
         Мы не лазаем в окна к любимым
         И с ума, ненароком не сходим.
         Все, что есть, кто бы выдал по смете?
         Сколь имеем, да все маловато!
         Нам узорное кружево сплетен
         Занавеска, на фоне заката.
         На весну и на зябь листопада
         Наплевалась с большой колокольни!
         Мы, доподлинно, знаем, что надо,
         Чтобы ночью храпелось спокойней!
         Под луной все гулянки, да балы.
         Абстиненты с утра посещают.
         А в познаниях светлого мало,
         Пусть других новостями стращают!
         Наши мысли и речи не слабы!
         Без движенья намного прохладней.
         В этой жизни мы все баобабы,
         Так спокойней, и так не накладней!
   **************************************

  Во дворе детского сада я часто вижу дворника. Зимой и ранней весной он огромной лопатой сгребает в кучи снег. Потом берет самодельный скребок, сооруженный из железной трубы и приваренному к ней острому топору. Дворник мурлычет татарские песни и острым инструментом скалывает наросший за ночь лед на тротуарах.
Мне очень хочется поколоть лед, но я не решаюсь попросить дворника дать мне волшебный колун.
Перед обедом мы гуляем в небольшом ухоженном дворе. Каждая группа, сначала со своей воспиталкой,  заходит на отведенное ей место.  Тетки, убедившись, что правильно нас развели по территории и направили наши игры на свежем воздухе в правильное русло, сбиваются в кучку и разговаривают о непонятных мне вещах.
- У тебя давно было с твоим-то?
- Озверела? Когда было-то? Десять лет назад? Каждый день приходит пьяный!
- Да, нет нормальных мужиков!
-А ты как вчера-то?
-Никак. Встретились, прогулялись.
-К себе не позвал?
Куда? Он же в общаге!
Мне не понятны и неинтересны все эти разговоры, слышные на всей нашей детской площадке. И я направляюсь поближе к воротам, где наш дворник, с наступлением весны, уже сменил скребок-кайло на пыльную метлу.
Он скребет расщепленными прутьями асфальт, время от времени отвлекаясь на цокающие по асфальту каблуки женских туфель. Опираясь руками и подбородком на метлу,  он мечтательно смотрит вслед проходящий мимо обладательнице короткого платья и что-то шипит по-татарски.
Я не раз замечал странную реакцию на обладательниц коротеньких платьев и юбок.
Прошлым летом мы снимали часть рубленой избы в подмосковной деревне. Иногда мы с мамой ездили на электричке в Москву. Окунались в суету и грязь Казанского вокзала. Всюду сновали грузчики в фартуках с нагруженными тележками, торопились, натыкаясь друг на друга,  дачники и пассажиры дальних поездов. Грязный, с затоптанными окурками заплеванный перрон, вечно дымящиеся и воняющие массивные урны у входа в здание вокзала. Крутились механические табло. Невнятный и гнусавый женский голос время от времени заглушал шум вокзала. Прямо на асфальте разместились многочисленные цыгане, которых все старались обойти стороной. Поддатый мужик на засаленной деревяшке вместо ноги, сильно фальшивя перламутровой гармошкой, пел сиплым голосом что-то жалостливое. Перед ним лежала кепка с мелочью.
Мама объяснила:
- Инвалид войны.
И добавила:
- В Ташкенте окороком раненный.
Я знал, что «Ташкент – город хлебный». Так назывался фильм, который в те годы часто показывали по нашему КВНу с глицериновой линзой. Окорока я тоже видел, висящие на крюках в мясном отделе центрального рынка. Но, как мог висящий на крюке в хлебном городе окорок оторвать ему ногу, для меня оставалось загадкой.
Но времени на расспросы не оставляла суета вокзала, из которой мы поспешно выбирались в сторону гудевшего в другом ритме центру Москвы.
Наш раскаленный летним солнцем Орликов переулок был не менее многолюден. Мы сворачивали в маленькой дворик с парой чахлых кустиков и полуживых деревьев. Наша комната в коммуналке за время нашего отсутствия в деревне ничуть не менялась, оставаясь полной интересных для меня вещей и занятий. Но в деревне было интересно, а в Москве жарко, душно и пыльно.
Поэтому, быстро сделав запланированные дела, мы возвращались обратно на пригородной электричке, поспешно миновав грязный и полный опасности Казанский вокзал.
Мама всегда боится, что я провалюсь в глубокую расщелину между перроном и подножкой вагона. Она и сама боится провалиться туда. Но, несмотря на это, решительно приподняв, переносит меня через опасную дыру и ставит уже на площадку тамбура электрички.
Я раздвигаю тугие двери вагона и несусь занимать место получше.
Мне всегда  говорят, что садиться по ходу движения нельзя. Хулиганы с улицы иногда бросают в окна камни. И те, кто сидят по ходу, подвергаются опасности быть изувеченными.
Но увечья меня не пугают. Ехать спиной вперед и видеть ландшафты, которые уже видели сидящие по ходу движения, мне не интересно.
Но в этот раз я пробегаю в середину вагона и сажусь на деревянную скамью против движения. Я не могу упустить случай сесть прямо напротив настоящего военного летчика с орденскими планками и тремя большими звездами на погонах с синими параллельными полосками. В воинских званиях я уже разбираюсь и знаю, что передо мной сидит полковник. Знаю, что этот полковник во время войны сбивал фашистские самолеты, и, судя по планкам на кителе, сбивал их много и часто.
Я сажусь у окна, напротив летчика. Рядом садится мама.
Я ерзаю, кривляюсь, стараясь привлечь его внимание. Полковник смотрит на меня и улыбается. Я начинаю смущаться.
- Тебе сколько лет?- спрашивает военный.
- Мне пять с половиной! А. когда вырасту, я тоже стану летчиком!
Полковник широко улыбается, как Юрий Гагарин на фотографиях, продающихся в киосках « Союзпечать».
Поезд со скрипом трогается.
Полковник перестает улыбаться, потому что рядом присаживается длинноволосая девка в очень коротенькой юбке. Я не понимаю, почему летчик начинает как-то недовольно коситься на ее полные ноги.
Я вижу, что маме эта молодая пассажирка, облаченная в короткий голубой кримплен, тоже нравится не особенно.
Летчик, все больше мрачнея, продолжает коситься на ее колени, а длинноволосая русалка, не обращая на нас никакого внимания, утыкается в журнал, вынутый из легкой заплечной сумочки.
Полковник лезет в боковой карман кителя и достает огромный вышитый носовой платок.
Аккуратно развернув его, он прикрывает голые толстые колени короткоюбочной.
Русалка мгновенно краснеет, сбрасывает на пол платок и убегает из нашего вагона.
Странные эти взрослые!
Когда я осенью снова пойду в детский сад, то попробую положить свой носовой платок на ляжки самой противной девчонке в нашей группе!  Интересно, как далеко она после этого убежит?

           ************************************************
             Ты фея, нимфа, муза! Ты шаткая в цене!
             От попы и до пуза, вся сладкая, по мне!
             Ты- чудное мгновенье! Пользительный момент!
             Ты держишь в вожделенье мужичий контингент!
             Явись ко мне, к поэту, пылающей строкой!
             И лунную монету подкинь своей рукой!
             Ты соткана богами, ты шастаешь в веках!
             Упругими ногами в нейлоновых чулках!
             Ну, где, ты бродишь, стерва вселенского греха?
             Мне не хватает нерва для смачного стиха…
             Душа осиротела в полуночной тиши,
             Яви свое мне тело бальзамом для души!
             И, мысленно прозревший, в ночи представлю я,
             Сосок твой отвердевший, как символ бытия!
             Бездушно каблуками стучишь в моих мозгах
             Упругими ногами, в капроновых чулках!
             А я с хореем маюсь! Не едешь?- Позвони!
          Я сразу догадаюсь – критические дни…
          Засуну руки в брюки, укутаюсь в пальто…
          Но, взяв,  себя я в руки, схватился не за то!
          Мне мыслей не отвергнуть! Не думай, что нахал!
          Хочу в тебя извергнуть весь песенный накал,
          Аккордами, словами… Втопчи первичный страх
          Упругими ногами, в нейлоновых чулках!
          …Любая мне гражданка сегодня подойдет…
         Не нимфа- нимфоманка, с ума меня сведет.
         Шуршание одежды и шепот в домофон
         Стихи мои поддержат, и… гормональный фон!
         Претензий нет активных. Всего-то, посмотри:
         Чтоб лет репродуктивных, да с внешностью «на три»!
         С чумой, с детьми, с долгами, с кредитом на руках…
         Но! С крепкими ногами, в нейлоновых чулках!
    *****************************************************

       
          - Эй, экскурсанты! Кто говорит, что страны, в которой я живу, давно не существует?
Поменяли названия улиц и городов. Порушили памятники.  В который раз по удобному переписали историю.
Перекрасили цвета на политических картах. Попытались обелить черное и очернить белое.
Но страна существует! Существует. Потому что жива генетическая память! Когда-то, во времена Большого Хозяина,  генетику, а, заодно и кибернетику в толковых словарях обзывали буржуазными лженауками, отвлекающими пролетариат от классовой борьбы. Классовая борьба пролетариата отдельная тема.
В более близкие к нам времена, когда кибернетика заполнила все мировое пространство, а генетика встала на служение определения отцовства и взыскания алиментов, мне попалась интересная брошюрка. Автор утверждал, что у каждого существа присутствует генетическая память, передающая не только похожую структуру живых клеток, но и качества особей предков. Причем, это больше распространяется на так называемые приобретенные в прошлых поколениях отрицательные качества и на дурные предрасположенности.
И, хотя, в дальнейшем, я приведу положительные примеры генетики советского государства, но сейчас продемонстрирую отрицательные.
В конце восьмидесятых СМИ и «толстые журналы» кишели « Архипелагами ГУЛАГами», «Крутыми маршрутами» ( Е.Гинзбург, мать писателя А.Аксенова- прим. Автора), «Колымскими рассказами» и другими, обличающими сталинизм материалами. Все обличители в обязательном порядке затрагивали две вещи: массовую официальную поддержку народом проведения репрессий и повсеместное стукачество.
А.главное, все мы как один «одобрям!». Митинги на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах. «Единодушно одобрям!». « Требуем сурового наказания врагам народа!»
Чуть позже, во времена так называемого диссидентского движения,  творческая интеллигенция тоже единогласно, с тем же нездоровым энтузиазмом исключала из творческих союзов, запрещала, выдворяла за пределы страны всех, кто имел мнение, отличное от генерального курса тогдашней власти. Достаточно послушать запись трагикомического рассказа Александра Галича об его исключении из союза писателей СССР.
Частности всех этих, вошедших в традицию поисков внутренних врагов в нашей стране обобщало два обстоятельства. Первое. Директивы «на сыск и изобличение» исходили сверху и находили активнейшую поддержку снизу. Возможно, что часть поддерживающих таким образом пыталась оградить себя от репрессий и гонений, доказывая своим «одобрям» преданность государственной политике. Хотя, если посмотреть хронику, то глаза обличителей горели неадекватным огнем мести и жажды крови жертв. Слова громыхали выстрелами. Мембраны микрофонов не выдерживали гневного накала обличителей. Поэтому, сложно не поверить в их искренность.
Второе. Запущенная сверху директива находила творческий отклик у большинства. Вдохновляла на проявление частной инициативы по сыску и разоблачению. Позволяла отомстить более удачливому соседу, путем анонимки в «органы», написанной ночью под одеялом.
В общем, как утверждают генетики, наработки дурных привычек переходят в отягченную дурную наследственность.
А, если в нас сохранился активнейший заряд дурной наследственности, которая перешла в дурное наследие. Если у нас сохранилось традиционное гнобящее сознание, то сохранилась и популяция.
Сохранился бессмертный этнос, именуемый советским человеком! Это уникальнейшая популяция!
Сочетающая в себе, ненадуманный героизм, уникальное творчество, великодушие и великотерпение,  с одной стороны, и паскуднейшую,  кровожадную генетическую наследственность:  выявить, высмеять, возненавидеть и уничтожить ближнего своего. Однако! Оговорился! Какого такого ближнего?! Если негодяй идет не в ногу со всеми, если не слушает команды сверху, если имеет свое, отличное от командира мнение, то какой же он ближний!
Он враг! А врагов мы привыкли уничтожать!
Выступивший против спонтанного присоединения к России Крыма и против войны на Украине Андрей Макаревич несомненный враг всего народа! Как он посмел иметь свое мнение, отличное от курса кремля и поддерживаемое однородной массой населения?!
Это враг! А наша генетическая память хорошо знает, как поступать с врагами.
Неспроста упомянул я кибернетику! Сейчас кибернетика на службе у народа в борьбе с врагами! Уже не нужно писать доносы ночью под одеялом. Достаточно настучать в электронную приемную ФСБ РФ.
Уже не нужно выходить на митинги и орать в микрофоны до посинения! Есть «мировая паутина»! Достаточно безлично и безнаказанно облить грязью, обматерить, оболгать врага народа А. Макаревича.
 Прочтя аналогичные высказывания, почувствовать себя частью великого народа и народным героем.
Совершенно не важно, прав он или нет! Виноват,  уже в том, что пренебрег нашим основным принципом! Принципом демократического централизма! Не отреагировал вместе со всеми дружным «одобрям», на очередную спущенную сверху команду. Оторвался от коллектива, имя которому российский этнос. Плюнул в душу тем, что не пожелал поступить « все как один!»
Вы слышали, чтобы француз или немец произнес фразу : « Я, как и весь французский ( немецкий, английский, африканский….) народ, считаю, что….!».
 Правда, смешно читать или слышать такое? Это им смешно, французам, немцем, англичанам…
А мы не смеемся над своими традициями! Мы их свято храним, чтим и приумножаем!
 Традиция жива! Жив воспитанный раскулачиванием, расстрелами, коллективизацией и государственной безопасностью генетический фонд. Живы традиции и культура. А, значит, никуда не делась моя страна!
 Я, как и вы живу в СССР! Здесь не только госбезопасность, стукачи, репрессии, массовые отупения и массовые гонения! Здесь много интересного и прекрасного! Того, что не сыщешь ни в одном уголке мира! И я приглашаю вас продолжить путешествие по моей жизни в этой стране!

******************************************************
   Жаль. Что не успел родиться раньше, эдак, на сто лет!
За купюрами носиться, Бог свидетель, рвенья нет!
Доллар сальный, рубль рваный… Не об этом даже речь.
Правит миром век поганый. В нем придется в землю лечь.
В прошлом веке были лица и мелодии без пут.
   Глянь сейчас, и растворится в лилипуте лилипут!
Здесь тоскливые сусеки, здесь могильные дома…
Выльют с точностью аптеки в Души порции дерьма!
Как же хочется вернуться, предки, в Ваше бытиё!
И от страшных снов проснуться, и не слушать вороньё!
Как бы вышло? Кто там знает?! Жить бы, долю не кляня!
Может статься, не хватает в прошлом именно меня?!
   Мне б, про будущее, зная, Вам подать условный знак…
   Глядь! Да вынесла б кривая! Глядь! Сложилось бы не так!
   Мы бы вместе ко спасенью поскакали б по жнивью!
Нынче б не было везенья лилипутскому жулью!
Были б кухни, были б семьи! Всяк коленей не стесал!
Может статься, что Есенин дольше б вчетверо писал!
Не столкнули б брата с братом на подвории своем…
И не крыл беззубым матом всяк, рожденный холуем!
Точно б бесы Кремль не взяли! Стал бы глубже Перекоп!
   Всем бы так бока намяли, неповадно прочим чтоб,
В двадцать первом веке было красить Русских в дураков!
Чтоб заморье не плодило человеческих быков!
На воре горит рубаха, и в порты нагадил страх.
И уже восстал из праха древнерусский Вертопрах!
Заметался мерин сивый, подскочил петух на жердь…
ПРИЗЫВАЮ ПРЕДКОВ СИЛОЙ ВАМ ПРОКЛЯТИЕ И СМЕРТЬ!
Мне б уплыть, мне б раствориться сквозь туманное НИЧТО,
Чтобы заново родиться раньше, эдак, лет на сто!
Нынче мор, и правят черти…., что без Веры, без идей….
  Этот век сравняет в смерти лилипутов и ЛЮДЕЙ!
**************************************************

Мартовским вечером бабушка говорит:- Будет война с Китаем.
 Работает наш телевизор с круглой глицериновой линзой. Мама пришла с работы.
Я чувствую, что они ждут чего-то важного.
-Сейчас начнется трансляция,- говорит мама.
-Как жалко! Столько наших погибло! Сейчас их покажут.
Сегодня весь день я слушаю разговоры взрослых о Даманском, на который напали китайцы. Наши как всегда победили. Но погибли солдаты.
Я пока не знаю, что такое смерть. Что-то неосязаемое и несуществующее. Почему-то взрослые, упоминая ее, становятся серьезными и иногда плачут.
Я не плачу и не боюсь смерти. Наоборот. Я хочу быть убитым в бою фашистами или китайцами, потому что тут же снова встану и расстреляю всех врагов из танков. Разбомблю их позиции с самолетов. Первым из окопа брошусь в атаку и возьму в плен главного врага всех советских мальчишек Гитлера. Того самого, с которым воевал мой дедушка и победил.
Передача начинается с песни « Опустела без тебя земля». Говорят про погибшего старшего лейтенанта Стрелкова. Показывают фотографии убитого военного корреспондента. Кадры похорон. Слезы.
Мама и бабушка плачут. Я невольно тоже начинаю плакать, сам не знаю почему.
Мне кажется, что эти похороненные в заснеженной земле солдаты, уже не встанут. Не пойдут в атаку на узкоглазых китайцев.
Наверно в этот момент я понимаю, что есть какая-то смерть. Я не боюсь ее. Я плачу. Мне жалко убитых солдат. Я решаю, что нужно отомстить за солдат, убив всех китайцев.
Мне купили пластмассовый автомат. Он не очень похож на настоящий, который я видел по телевизору. Зато в нем есть батарейка. Если нажать на курок, автомат трещит, а красная лампочка внутри ствола мигает.
За жесткий пластмассовый ремешок я вешаю автомат на шею и направляю на экран телевизора. Снова показывают убегающих китайцев. Я реву и стреляю из автомата им вслед.


Шею и правое плечо режет автоматный ремень. Нас построили на раскаленным плацу  в несколько шеренг  в алфавитном порядке наших фамилий.
 Перед нами стол, покрытый красной материей, на котором, в таком же красном переплете лежит папка с текстом присяги. За столом стоит наш взводный и командир учебной роты. Чуть сзади, в стороне, притаился «краснопогонный» майор, с петлицами в которых золотом на жарком солнце блестит щит и меч.
- Равняйсь! Смирно! Товарищи курсанты! Сегодня у вас знаменательный день! Вы принимаете присягу и  пополняете ряды славной Советской армии!- звучно выкрикивает ротный и уступает место взводному, который по списку выкликивает нас из строя.
Кто-то шепотом шутит, « прочел, расписался и к стенке!»
…« Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненАвисть и призрение трудящихся».
Каждый, кого выкликает к столу взводный, почему-то в слове ненависть ставят ударение на букву « а», подражая майору Громыко, который нам для примера первым зачитал текст из красной папки.
Особист-краснопогонник буравит меня взглядом. Выхожу к столу, поворачиваюсь лицом к строю и четко читаю текст, подчеркнуто ставя правильное ударение в слове «ненависть».
Чувствуя спиной уничтожающий взгляд особиста.
Расписываюсь в принятии присяги.
- А в этом, умник, не хочешь расписаться?- особист подсовывает мне несколько отпечатанных на машинке листков, где в конце каждого оставлено место для моей подписи.
- Товарищ майор! Я не привык подписывать документы, не прочитав их!
- Ну, читай, читай! Задерживай на жаре своих же товарищей!
Пробегаю глазами тексты особистских листков. В принципе, везде одинаково. Подписки о неразглашении, со страшилкой внизу « за нарушение, в соответствии со статей… УК СССР высшая мера социальной защиты – смертная казнь».
Подмахиваю майорской ручкой все свои возможные приговоры и встаю обратно в строй.
На пятидесятиградусной жаре пропотевшее хэбэ превращается в наждачную бумагу, и брезентовый ремень автомата трет кожу, вызывая противные мурашки.
Хочется поскорее уйти с раскаленного плаца, спрятавшись под навес курилки от обжигающего азиатского солнца.
Уже безразличен особист с его секретными листками, грозящими высшей мерой. Нет уже и его изничтожающего взгляда, нацеленного мне в область левого виска.
 Остается только жара, пыльное небо, да белесое солнце, прожаривающее мою лопоухую панаму с маленькой красной звездочкой.
Через много лет, когда я уже не помнил ни про особиста, ни про свои секретные подписки, я судился по поводу публичной клеветы в отношении меня со стороны одной из моих  «поклонниц».
Федеральная судья проявляла в этом процессе особое рвение, рассылая обо мне разные запросы во многие инстанции, чтобы наиболее полно, по вехам биографии «охарактеризовать личность потерпевшего» и найти смягчающие обстоятельства для обвиняемой.
Клевета была заказная, судебный процесс предвзятым. ( Несмотря на это, я его выиграл, и клеветница понесла наказание).
Когда федералка послала запрос в военкомат, видимо с целью,  найти в моей военной биографии факты, отрицательно характеризующие мою личность, то полученный ответ, явно поверг ее, если не в шок, то в великое замешательство, во всяком случае.
Не помню точной формулировки ответа, но смысл заключался в том, что военком не может предоставить уважаемому суду сведения о военной службе запрашиваемого без соответственного разрешения на то органов госбезопасности.
В перерыве опешившая судья даже подошла ко мне:- Ефремов, кем  вы были в армии?
- Солдатом Великой Империи, ваша честь!

                ********************************************
                Что-то после отбоя не спится.
                А, заснется, наверно приснится,
                Вальс погасших свечей, вальс московских ночей.
                И родные далекие лица.
                Унесется вальсок по подъему
                К недоступному дальнему дому,
                Где, как в вальсе кружа, ты идешь, не спеша,
                На свиданье к кому-то другому…
                Эта грустная доля солдата.
                Вместо грифа – цевье автомата.
                Мера жизни- устав. Как навытяжку став,
                Не до вальсов, под окрик комбата.
                Что, сержантик, так врешь на гитаре?
                Я с любимой сегодня не в паре!
                Твой фальшивый вальсок, как вранье между строк,
                Что в конверте по почте прислали.
                Ты не ври, не пиши. Все понятно.
                Даст мне бог, так приеду обратно.
                Я к тебе не зайду, возле дома пройду,
                Чтоб не делать тебе неприятно.
                Ну, а ты не жалей рядового!
                Дай бог счастья, в объятьях другого!
                И ему обо мне не винись в тишине,
                Мужики не прощают такого.
                Если грусть пронесется как птица,
                Пусть тебе никогда не приснится
                Вальс оплывших свечей, вальс прошедших ночей
                И солдатские серые лица.
                ************************************************
В моей стране самая лучшая армия в мире! По телевизору вместе с бабушкой и мамой в мае и в ноябре я смотрю военные парады. По Красной площади, сотрясая брусчатку, движутся танки и огромные тягачи с толстыми ракетами. Маршируют шеренги солдат. А Ленин, забальзамированный в мавзолее,  радушно улыбается, принимающему парад с трибуны советскому правительству.
В детском саду у нас преимущественно военные игрушки. Танки, пластмассовые пистолеты и автоматы, мечи, шашки, солдатики. Хотя есть и сумка доктора Айболита. Но это для девчонок, чтоб учились перевязывать раненных кукол. Хотя есть и спортивные, воспитывающие волю к победе. Например, хоккей. На металлической доске расположены хоккеисты с клюшками. Играют в этот хоккей вдвоем, вращая пропущенные внутри доски стержни, на которых закреплены игроки. Нужно так повернуть застывшего с клюшкой хоккеиста, чтобы он шарахнул по железному шарику-шайбе в сторону ворот противника. Если повезет, то шарик покатится к вражеским воротам. Вратарь тоже закреплен на шарнире. И, если играющий успеет повернуть нужный штырь в нужном направлении, то гол можно избежать.
Еще нам читают не только сказки, но и рассказы о пионерах-героях. Все мы знаем Леню Голикова, Марата Казея и Павлика Морозова. Мы знаем про подвиги Зои Космодемьянской и про Александра Матросова.
Мы разучиваем стихи о войне, о героях:
« Это с трепетом в сердце живого
Наш Матросов закрыл пулемет.
Никогда своего рядового
Не забудет советский народ!»
Под фальшивящие звуки пианино фирмы « Лирика» мы поем:
« Близится эра светлых годов!
Кличь пионера:- Всегда будь готов!»
Вот мы и уже почти готовы. Мы, дети советской страны, уже готовы к подвигам. Мы советские дети! Хотя мы еще в детском саду, но мы на одной ноте готовности со всеми взрослыми.
Мы хотим скорее пойти в школу, стать октябрятами, потом пионерами и, обязательно комсомольцами.
Портрет того самого дедушки Ленина, который во время парадов на Красной площади гостеприимно улыбается членам правительства, висит у нас на стенном щите. Только он еще совсем маленький и кудрявый. Нам он тоже приветливо улыбается. А на щите надпись: « Путь ребенка к Ленину». Я не понимаю, каким путем мне, ребенку, нужно идти к Ленину, но, если надо, то пойду и к Ленину как все.
Мы уже упоминали о том, что у нас такой принцип: « Все, как один!», а, значит, и « Один как все!».
Я уже знаю о том, что сами первые мы ни на кого не нападаем. Но, окруженные фашистами,  вынуждены быть постоянно готовыми к войне. Когда взрослые будут воевать, мы будем подносить им патроны и пирожки с мясом, ценой в десять копеек.
Нас воспитывали в атмосфере постоянной готовности, напряжения и ожидания нашего часа.
Все как один!
Помню, что именно так и было в конце лета, в начале осени тысяча девятьсот семидесятого года.
Мы отдыхали в подмосковной деревне, снимая в ней часть избы.
Несмотря на малую отдаленность от Москвы, деревня была неказистая в десяток рубленых изб в один ряд.  С размокавшей от дождя односторонней улицей, упирающейся в колодец-журавель.
Противоположная от изб сторона улочки упиралась в старые дуплистые ветлы, на которых мы постоянно во что-то играли, дачники и деревенские. А за ветлами начиналось поле,  засеянное кормовым горохом.
В 1941 году здесь была настоящая людская мясорубка.
В нескольких сотнях метров с разных сторон от деревни были большие и малые братские могилы, приведенные к двадцатилетию со Дня Победы к типовому виду – скульптурная композиция из гипса в облике солдата в шинели и каске, с автоматом, окрашенные серебрянкой.
Деревня была электрифицированная.  И, хотя, в избах отсутствовали обои, но были неизменные русские печи с лежанками.
Вечерами мимо окон ходил гармонист в окружении раскрашенных и принаряженных деревенских девок на выданье.
Мне нравилась краснощекая Марина, лет двадцати от роду. Я уже собирался сказать ей об этом, а, потом, непременно жениться на ней, но решил посоветоваться с мамой.
Мама серьезно сказала:
-Вот пойдешь в школу, потом закончишь ее, приедешь и женишься на Марине.
Я поверил и успокоился. На стене висела, приколотая кнопками, репродукция. На ней лихой гармонист растягивал меха. Внизу была надпись: « Если б гармошка умела все говорить, не тая!»
Я слышал, как поет Марина: « Зачем вы, девочки, красивых любите?» И счастливый засыпал.
Август выдался такой жаркий, что три никогда не просыхающие лужи на деревенской улице высохли и потрескались квадратами серо-болотного цвета. Бабушка говорила, что в Азии  так трескается дно пересохших от жары рек. Через тринадцать лет я сам убедился в этом…
Однажды на жаркой и пустынной улице появились защитного цвета люди в пугающих марлевых повязках. У каждого через плечо была перекинута брезентовая сумка с большим красным крестом. А на рукаве красовалась повязка с надписью « санитар».
Люди зачем-то разливали колодезную воду в стеклянные пробирки и стучались в мгновенно запертые калитки, ворота и двери.
- Холера, - сказала мне бабушка.
- На югах холера! У нас в Москве, говорят, тоже есть случаи. Это санитары. Они ищут больных холерой.
Люди боялись поноса. Потому что при его наличие марлевые повязки с нарукавником       « Санитар» обязаны были отправить заболевшего в какой-то ужасный карантин, находясь в котором можно заразиться тяжелыми болезнями от других больных.
Посыпали хлоркой выгребные ямы. Брали пробы воды из колодца-журавля на окраине подмосковной деревеньки.
В воздухе висела незримая опасность, предчувствие какой-то надвигающееся беды и мобилизации всех сил на борьбу с таинственной холерой.
Даже в сентябре, уже в Москве, мама приказала строго-настрого никому не открывать входную дверь. Ходили слухи, что санитары забирали людей на проверку прямо из квартир.
Я частенько на цыпочках подходил к двери и прислушивался к посвистыванию сквозняка в замочной скважине, к шуму лифта и грохоту открывающихся автоматических дверей.
Получалась странная вещь, которую я не мог тогда постичь. Санитары в зеленых гимнастерках вроде бы боролись с холерой, которая угрожала всем нам, а, значит,  были наши,  и им нужно было помогать.
С другой стороны, народная молва об ужасных инфекционных больницах, куда запросто могли упрятать санитары любого подозреваемого в связях с этой самой холерой, делали их врагами, от которых прятались люди.
В данном случае коллективизм проявлялся своеобразно.
 И мне, шестилетнему мальчику, невозможность четко разграничить общество на своих и чужих,  не давало покоя.

Ох! Уж это разграничение! В детском саду и во дворе мы играли в войнушку. Там обязательно присутствовали наши и немцы. Немцами быть никто не хотел. Немцы всегда были трусливые, плохие и глупые. Но без немцев игра была невозможно. Именно поэтому немцами или назначали самых покладистых и бесконфликтных, или просто чередовались с каждой новой игрой. Немцы должны были быть убиты. Таковы правила игры.
Через годы, вдруг думается, что и теперешнее разделение общества на своих и чужих. Поиски внутренних и внешних врагов тянутся из детских игр советских мальчишек послевоенных поколений и раньше.
 Разумеется, что в деление на белое и черное  нашего детского сознания – заслуга планомерной советской идеологии.
Слава богу, что у большинства из нас, со взрослением, мир из плоского и черно-белого преобразовался в объемный и цветной!
Хотя, уже в раннем детстве, я, наверное, видел другие цвета, но еще не умел их различать, просто наслаждаясь непонятной гаммой.

Сразу после смерти отца у мамы начались странные приступы. Она тряслась и задыхалась. Звучало странное слово щитовидка.
К ней вызывали «скорую», а меня на время ее визита отдавали на попечительство в комнату соседа Васи Чистехина.
Странно, но в четыре года я нисколько не переживал, что маме плохо. Я, кажется, даже ждал, когда начнется очередной приступ и меня бабушка спешно отведет к соседу.
У соседа было настоящее двуствольное тяжелое ружье, которым он разрешал мне играть.
Я щелкал тугим взведенным курком, заглядывал в отверстия стволов. Вертел в руках и даже нюхал толстые зеленые картонные патроны с круглым капсюлем в коротенькой гильзе.
 Вася объяснил мне, что это охотничье ружье. С такими ружьями не воюют, а охотятся. Мне не хотелось охотиться. Мне хотелось воевать. Вставить два зеленых патрона в стволы, прицелиться, нажать на курок и убить сразу двух немцев-фашистов!
Ружье было не совсем такое, как показывали по телевизору.
Мне разрешали смотреть польский многосерийный фильм « Четыре танкиста и собака», там были совсем другие ружья и автоматы. Это немного разочаровывало. Но, все равно, ружье Васи было настоящим. И я был счастлив, что держу его в руках!
Вася объяснил мне, что оно даже лучше боевого, потому что можно стрелять и пулями, и картечью и дробью, которые нанесут врагу огромные и смертельные раны. Я не очень верил Васе.
Через много лет я буду в продувной госпитальной палатке пить вертолетный спирт с полевым хирургом. И он мне скажет, что среди огнестрельных ранений, самые серьезные и тяжелые из гладкоствольного охотничьего оружия. Тогда я вспомню Васю и его двустволку.
А, пока, мне нужно возвращаться в свою комнату, где лежит после уколов, сделанных «скорой» больная мама.
В комнате на широком подоконнике стоят ненавистные столетники. Бабушка зовет их алоэ. Я часто простужаюсь, поэтому, оторвав колючую веточку, нацедив сок сперва в ложку, а, потом, в пипетку, мне капают эту едкую гадость в нос. Я обливаюсь слезами, ору как резанный. Но бабушка непреклонна в своем желании поскорее вылечить меня и отправить в детский сад.
Я тайком мщу этим уродливым огромным растениям.
Острыми кривыми ножницами я с наслаждением прокалываю дырки в их колючих уродливых ветках. Я очень надеюсь, что от этого они погибнут, и мои мучения закончатся. Но колючие уродцы на редкость живучие!
На месте моих ранений сперва появляется желтая, похожая на осеннюю листву корочка, потом она отваливается, представляя моему детскому садистскому взору свежее зеленый выздоровевший участок.
 Я, как назло выздоравливаю. И меня снова ведут и ведут в детский сад в Даев переулок осенью, зимой и весной. Мимо автоматов с газированной водой, мимо палатки с загадочной вывеской «Заправка шариковых ручек».
 По телевизору говорили, что во Вьетнаме американцы взрывают какие-то шариковые бомбы. Наверно в этой палатке они и берут эти шарики!
 Как жаль, что бабушка мне их наверняка не купит, так же, как и не покупает автоматную газировку!

А в теплое время года мы гуляем в малюсеньком скверике у памятника Лермонтову или в бауманском саду.
Там есть деревянная сцена с круглой крышей от дождя и солнца. Каждый раз на сцене  поют, пляшут, читают стихи. В центре стоит на ножке микрофон, очень похожий на мыльницу. К микрофону подходят необычные люди. Таких людей я часто вижу по телевизору. Они не просто люди, они артисты. В этот момент мне очень хочется тоже быть артистом, хочется, чтобы на меня смотрели, сидящие на скамьях напротив сцены люди, хочется, чтобы мне хлопали в ладоши.
Я знаю много стихов и песен. Улучив момент, когда бабушка зазевалась, я опрометью лечу на сцену к микрофону-мыльнице. Какой-то дядька опускает его вниз к моему лицу.   И я читаю, выученное в детском саду стихотворение « Бабушкины руки»…
 Дебют прошел успешно! Мне громко и долго хлопали. Дольше и громче всех хлопала бабушка.
                        Притаился средь пыльной  листвы переулочек мне дорогой.
             Он отмечен на карте Москвы без названья, короткой дугой.
             Для названья масштаб маловат. Странным именем он наречен.
             Не Столешников и не Арбат. Называется Орликов он.
             Буквой « П « расположенный дом – пристань самого раннего детства,
             Где приятно взгрустнуть о былом, с Комсомольской почти по соседству.
             Так, давай же, с тобой постоим, во дворе дома шесть, дробь один.
             Сам не знаю, зачем всякий раз, я к нему пролагаю пути.
             В полусонный полуночный час, что-то здесь заставляет пройти.
             Шпиль высотки над нашим двором, у которого все на виду.
             Постою осторожным вором и в закрытые двери войду.
             У дверей здесь хватает звонков разноцветных фамилий чернила.
             Запах пищи и запах котов и все те же, в порезах перила.
             Где-то рядом притихли миры коммунальной далекой поры.
             И меня возвращают года, убегая назад эшелоном,
             В детский сон, где мы жили тогда все в одной комнатенке с балконом.
             « КВН» с круглой линзой в углу и диван, как корабль у причала.
             Вышел в осень отец поутру,  в ту страну, без конца и начала…
             Голос диктора, там, за стеной, о Вьетнаме с Лаосом вещает,
             Тетя Валя и Степа смешной снова сказку во сне обещает.
             Ох, как хочется съехать с перил! Но в подвале живет крокодил!
             Здесь давно переделан фасад, все ушли и меня здесь не ждут.
             Но, я вижу, шагая назад, наши тени на шторах живут.
             В гимнастерке на кухне мой дед и отец, вместе с бабушкой здесь.
             Я из мира, которого нет, но, который, по-прежнему есть!
             Не разрушить его, не убить, не сломать, ни приказом, ни ради наживы!
             Первый крик, первый шаг, молода моя мать, все ушедшие целы и живы!
             Я опять возвращаюсь сюда, чтобы снова уйти навсегда.

          ****************************************************
   
       
     Дверь в нашей новой квартире для утепления два мужика в ватных телогрейках обшивают ватой и черным дерматином. Квартира солнечная, отдельная. Мама говорит:- Какое счастье! Отдельная! Никаких соседей!
В новый детский сад меня еще не определили. Зимой 1970 года я сижу дома с бабушкой. Окна в новой квартире промерзают. И до завтрака я растапливаю дыханием лед на стекле, ногтями разделяю его на льдинки и гоняю по стеклу, пока льдинки не превратятся в лужицу на узком окрашенном подоконнике. Черный большой телефон с буквами на диске, который мы взяли с собой со старой квартиры,  не подключен. Поэтому в дверь часто звонят новые соседи. Бабушка дает им- то соль, то спички, то объясняет, где в подвале находится сантехник или электрик.
Мы живем в новостройке. Кругом валуны грязи, выступающие из-под снега. В окне на огромном пространстве торчит только одинокая старая осина, сохранившаяся от частных домов, которые были здесь раньше.
Мама рассказала, что когда-то в таких же новостройках, где люди не знают друг друга ходил какой-то Оганесян со спортивным топориком. Он звонил в двери под разными предлогами и убивал топориком всех подряд.  Поэтому на звонки только тонкую полоску двери, ограниченную железной цепочкой. Приходят рабочие с соседних строек, предлагают выложить стены кухни плиткой по дешевой цене. Бабушка соглашается. В одном из рабочих я узнал Оганесяна. Никому ничего, не сказав, во время прогулки я тайком взял торчащий из снега топор и, незаметно для бабушки дома спрятал его под кровать. Когда пришли рабочие, я стоял в дверях кухни, пряча за спиной топор. Я был готов к бою с убийцей Оганесяном. Но, он почему-то не попытался убить нас с бабушкой. Скорее всего,  заметив мой топор, он просто испугался меня!

C детским садом я прощался дважды. Один раз в 1970 году. Но я родился осенью. На первое сентября мне еще не исполнилось семи лет, школа рядом с домом только достраивалась, а в дальнюю меня не взяли. Да и не особенно хотелось. Меня оставили в детском саду на второй год и два раза я с хором пел:
« До свиданья, детский сад!
Все ребята говорят:
-Никогда мы не забудем
Наш любимый детский сад!».
Но, от детского сада, кроме уже написанного. у меня не осталось никаких особых воспоминаний. Которые можно дополнить лишь тем, что по инициативе моей ровесницы Юли мы целовались и изучали наши половые отличия. Последний факт меня не особенно впечатлил.
Зато хорошо помню впечатления от 12 апреля 1970 года.
. Вечером был по телевизору  концерт из Кремлевского дворца съездов, а после салют. Помню огромные толпы людей. На лицах у всех радость, эйфория праздника…
Никогда День Космонавтики- 12 апреля не был официально нерабочим. Но тогда почти все считали его праздником. Прошло уже 9 лет после полета в космос Юрия Гагарина, 2 года с момента его трагической и нелепой гибели, но БЫЛ ВСЕОБЩИЙ ПРАЗДНИК!
Любой тогдашний мальчишка хотел стать «Юрием Гагариным»…. Теперь большинство хочет стать спекулянтами, а, если повезет, то и олигархами… Тогда имя Юрия Гагарина знали все дети, сейчас, думаю, что какая-нибудь поющая… типа Веры Брежневой значительно известнее, чем ПЕРВЫЙ КОСМОНАВТ ЗЕМЛИ…
А с момента Его Полета прошло то ВСЕГО ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ- мизер для истории!
К началу 80-х годов ощущение Праздника заметно поубавилось, думаю, что мы тогда просто привыкли к постоянным запускам космических кораблей.
А сейчас? Сейчас происходят подлые и мерзкие вещи! С одной стороны СМИ, вроде бы и «освещают»  событие 12 апреля 1961 года, а с другой… Любой студент первого курса театрального института знает, как важно в художественной, да и в технической речи УДАРЕНИЕ в произносимой реплике. От него зависит разность восприятия и смысла произносимого. Включаю «ящик», слушаю воспоминания о 12 апреля 1961 года, о Юрии Алексеевиче Гагарине и о том, что происходило «за кулисами» Его Первого Полёта…
Не сработала система навигации, произошла разгерметизация, вместо одного парашюта при приземлении раскрылось сразу два…. В общем, чудом остался жив, советские конструкторы, готовящие полет - идиоты, сам Гагарин – подопытный кролик, от мужества и знаний которого вообще ничего не зависело…
Да я и не удивляюсь. Нынешним господам не впервой расставлять УДАРЕНИЯ в новейшей истории, раз уж невозможно сокрыть ФАКТ события, то непременно извратят УДАРЕНИЯМИ.
Цель тоже «белыми нитками шита»- НИЧЕГО ХОРОШЕГО НЕ БЫЛО В СОВЕТСКОЙ ЭПОХЕ – ДАЖЕ В КОСМОС НЕ МОГЛИ ГРАМОТНО СЛЕТАТЬ! Не говоря уже обо всем остальном. Вся эта пропаганда рассчитана на тех, кому до 30 лет, из кого сегодня идиотов, из кого собирается выжать все соки НА БЛАГО СЛУЖЕНИЯ  ТОЛСТОСУМАМ! Наше, более старшее поколение, которое знает и помнит те времена не понаслышке, в  расчет уже не принимается- мы для них опасный, но уже свое отработавший «материал», который подлежит скорому физическому уничтожению….
Но речь  не о нас, не о них, а О НЕМ И О ЕГО ПЕРВОМ ПОЛЕТЕ!
Как ни расставляйте свои косноязычные УДАРЕНИЯ, господа, но ПРОТИВ ФАКТА НЕ ПОПРЕШЬ! – 12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ БЫЛ ОСУЩЕСТВЛЕН ПЕРВЫЙ ПОЛЕТ ЧЕЛОВЕКА В КОСМОС! ПЕРВЫЙ КОСМОНАВТ ЗЕМЛИ РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК – ЛЕТЧИК-КОСМОНАВТ СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ВВС СССР ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ГАГАРИН! 
На салют вывалили наверно все жители наших новостроек. Асфальтовых дорожек не было, толкались на утоптанных народных тропах. Между двумя проезжими частями улицы стояли две военные машины, из которых с грохотом вылетали залпы в вечернее небо.
Все кричали «ура!» и задирали вверх головы. Одна красивая тетя соскользнула с протоптанной народной тропы в глину по колено. Обратно выдернула ногу без сапога. Глина была глубокая и вязкая.  Ее кавалер, не стал рыться в жиже, отыскивая сапог, а просто весело взял ее на руки и так носил в продолжении всего салюта. Атмосфера веселья, надежды, гордости. Атмосфера общего праздника.
При желании, конечно, и это можно отнести к стадности. Но, по мне, лучше уж такая искренняя и добрая стадность, чем сегодняшняя  всеобщая слепая и категоричная озлобленная ожесточенность по отношению к событиям на юго-востоке.

 
               Жив ли старый мой дом, где свисали года
               Паутиной, в углу, у икон.
               Видно, некогда, в нем поселилась беда,
               За ослепшей глазницей окон.
               Столько зим! Столько лет! Там метель за стеной,
               Но, апрелем подтоплен февраль.
               Там звенело веселие тонкой струной
               И басовой струною печаль…
               Только музыка в сумерках дверь толкнет недоверчиво,
               Начертание сбудется, что явилось во сне.
               Ночь от спички зажмурится, мотыльками замечется.
               И Фагот померещится в близоруком пенсне.
               Безмятежностью стены бывали полны,
               Полудетской моралью добра,
               Верой в чудо, в колодце ночной тишины
               И прозрением в свете утра.
               Штриховали вороны деревья вокруг,
               Дом дышал воркотней сизарей.
               Одиночество там поселилось не вдруг,
               Среди, запертых на ночь, дверей.
               Только музыка странная  растворит одиночество
               Исковерканной полночи телефонным звонком.
               И, не помнящий отчества, скажет : « Ваше высочество!»
               Чья-то тень Маргаритою, промелькнет за окном.
               Мне теперь не понять, те слова, те года,
               Где луною играл черный кот.
               Не услышать уже никогда, никогда
               Первый робкий гитарный аккорд.
               Лишь мелькнут, сквозь года,  лица старых друзей
               Изо сна, из далекой дали, дети каменных глыб
               По дороге своей,  из бетонных коробок ушли!
               Только музыка старая, та, с которой не холодно,
               Будет доброю памятью, словно память сама.
               Кто-то новый, с гитарою, так похожий на Воланда,
               Будто в миф из реальности поглядит из окна.

        ***************************************************
   
               
      Первое мое столкновения с комплексами произошло в самый первый день учебы в школе. Первое сентября явно было не моим днем. Провожая меня в школу, бабушка с мамой купили огромный букет гладиолусов, который всунули мне в руку на школьной линейке.
Я пошел в первый класс, новой, только что построенной рядом с нашим домом школы.
Это был районный праздник, на который приехало телевидение, радио и куча газетных корреспондентов с яркими фотовспышками.
Неразбериха царила невообразимая.
По школьной традиции десятиклассники должны были разводить нас, первоклашек по классам. Ко мне подошла крупная, большегрудая, прыщавая десятиклассница с косичками. От нее сильно пахло потом и еще чем-то. Она взяла в свою большую потную руку мою ладошку и повела в класс. Класс оказался не тот, где я должен был учиться. Школа была новая, атмосфера кишащая и праздничная. Никто ничего и никого не знал. Поэтому с громоздкой десятиклассницей в мой класс мы попали только ко второму уроку.
Мечтая о школе, слушая наставления бабушки и мамы, я знал, что все отличники сидят за первыми партами, внимательно слушают учителя и примерно себя ведут. Я знал, что надо быть отличником. Я хотел им быть, сидя на первой парте.
Когда я все-таки, после долгих скитаний по школе, нашел свой класс, то сразу сел за первую парту.
Прозвенел звонок. Пришла моя первая учительница, и посадила меня за самую крайнюю последнюю парту, потому что я оказался самым высоким в классе. Внушенное мне дома представление о том, что,  отличники сидят только за первой партой, а двоечники за последней, чуть не заставило меня разреветься. Но, я был уже школьник, и реветь было нельзя.
 Я проклинал свой большой рост,  и завидовал самым низкорослым,  сидевшим,  за первыми партами.
Тогда я хотел быть маленьким и щупленьким.
Смешно, когда, годами позже, зная преимущества своего роста, я все равно хотел стать меньше и незаметнее, столкнувшись вплотную с комплексами маленьких мужчин, от которых могло иногда зависеть мое положение и мое везение.

Мне опять сегодня нужно идти в школу. Школу я не люблю. Не люблю потому, что учителя большей частью скучные, безразличные и притворные. Учиться мне легко. Я мог бы быть круглым отличником, но «удовлетворительно» по поведению не позволяет меня отнести к этой категории. В третьем классе  я очень хотел в самую первую очередь вступить в пионеры. Для этого я «ходил по струнке» всю третью четверть и все-таки заработал «примерное поведение». Но Анна Павловна- моя первая учительница припомнила все мои выкрутасы и «уд» по поведению в первом полугодии. Поэтому в пионеры меня приняли во вторую очередь. Проводя в школе первую половину дня и, ведя себя примерно, вторую половину дня я стоял на голове. Я поджигал кнопки лифтов,  стрелял из самодельной «поджиги», которую прятал на чердаке. Кидался обледенелыми снежками в девчонок. В общем, я протестовал. Протестовал против той уравниловки, против того «прокрустова ложе», к которому необходимо было примеряться, чтобы быть примерным.  Я не хотел быть примерным! Но я хотел стать летчиком-истребителем. А, для этого нужно было быть отличником и пионером. В районной библиотеке я перечитал все, что было о военных летчиках.  Я знал все о Кожедубе, Покрышкине, Чкалове, о многих других.
В авиамодельном кружке в доме пионеров я уже получил вполне серьезный значок            « Авиамоделист СССР» с удостоверением.
Моей ближайшей мечтой был тушинский аэродром. Там находился планерный клуб. Я часто ездил туда смотреть, как старшеклассники  в настоящих летных комбинезонах и кожаных шлемах делали подлеты на фанерных планерах, которые разгонял на стальном тросе тягач.
Сегодня мне опять нужно идти в школу. А потом, обманув бабушку поехать в Тушино и соврав, что мне уже пятнадцать лет, что учусь я не в четвертом классе, а в восьмом, во что бы то ни стало, записаться в планерный клуб.
Уроки тянутся нестерпимо медленно. Я знаю, что сегодня у меня очень важный день, поэтому не бегаю на переменах, строем вместе с классом иду в школьную столовую на завтрак. Но четыре урока кажутся бесконечными.
Рвение, с которым я уже четвертый раз подряд иду  первого сентября в школу, к середине бабьего лета напрочь иссякает. Остается только сожаление, что опять закончились сказочные летние каникулы. Новые, пахнущие типографией учебники,  вызывают желание открыть их потрепанными на последней странице.  Просто посмотреть на то, чему нас будут учить перед следующими долгими каникулами.
Я перелистываю последние страницы, представляя, как в мае, когда в открытые окна  класса ворвется запах цветов и молоденькой зелени, прозвенит последний звонок этого учебного года.
Уроки тянутся бесконечно, но и им приходит конец. Я выхожу на осенний школьный двор. Школьники медленно разбредаются по домам. Некоторые стоят кучками, что-то обсуждая, споря, смеясь. За углом школы курят старшеклассники. Мама и бабушка всегда внушали мне, что курить не хорошо. А, уж, курящий школьник, это совсем плохо, это шпана, которую нужно обходить стороной.
Но траектория моего пути к дому, как раз проходит мимо угла школы, где курит, обильно плюет на асфальт и материться, та самая школьная шпана.
Увлеченный мыслями о том, поверит ли тренер в планерном клубе, что мне уже есть пятнадцать лет, я поравнялся с патлатой шпаной  в переделанных под клеш школьных брюках.
Кто-то подставил мне подножку. Я плашмя грохнулся на асфальт, выронив раскрывшийся портфель. По портфелю кто-то не замедлил шарахнуть ногой, и все его содержимое разлетелось по затоптанному и заплеванному школьному газону.
Я был окружен плотным кольцом стриженных «под горшок» старшеклассников. Жека из восьмого класса нагло скалился, глядя, как я удивленно поднимаюсь с земли.
- Чего под ноги не смотришь? Так можно и морду разбить!
Вся компания весело загигикала на шутку прыщавого Жеки.
Я почти поднялся на ноги, но получил солидный пинок от Воробья, известного школьного разгильдяя. У Воробья красным грубым швом был вертикально раздвоен нос. Ноздри располагались почти на щеках. Учительница нам рассказывала, что в младших классах Воробьев пострадал от разорвавшейся «поджиги».
- Дай десять копеек!- гнусаво потребовал Воробей.
- У меня нет!- все еще не теряя надежду собрать разлетевшееся содержимое портфеля, ответил я.
Действительно, денег у меня, как и у большинства моих сверстников, не было. В конце каждой недели в школе собирали по девяносто копеек на завтраки. Мама всегда давала мне рубль, а я всегда честно возвращал ей десять копеек сдачи.
Хотя, думаю, что будь у меня и двадцать копеек, моя встреча со школьной шпаной имела бы все те же печальные результаты.
Кто-то плюнул мне на серый школьный пиджак. Одновременно кто-то начал душить меня пионерским галстуком. Сзади очень сильно ударили по почкам.
Я попытался кого-то неумело ударить кулаком и получил прямого «леща» в лицо. Голова закружилась, из разбитого носа и губ полилась кровь.
До этого случая я дрался много раз. Но дрался по-детски, со своими ровесниками.
Мои попытки освободиться от рук, душащих меня галстуком, мои неумелые ответные удары, вызывали гогот у восьмиклассников.
Били меня сильно, больно. И как мне показалось, бесконечно долго. Было страшно и позорно. Позорно от того, что на безопасном расстоянии, как мне показалось, стояло почти половина школы и наблюдало мое унижение.
Я крутился от удара чьего-то  кулака, падая на  страшный удар чьей-то ноги.
Я знал, что среди наблюдающих стоит Таня из параллельного класса. Девочка, в которую я влюбился первого сентября, второго вечером написал масляной краской у ее двери          « Таня, я тебя люблю! Леня Ефремов», а третьего утром, при всем классе получил от нее : « Не пиши мне на стенах глупости, дурак!».
Вперемежку с кровью лились слезы от сознания унижения и собственного бессилия.
Меня уже били ногами лежащего на заплеванном газоне и на моих растоптанных учебниках, как кто-то крикнул :- Шухер! Атас!
И избиение прекратилось.
Кто-то кричал из школьного окна.
 Я медленно поднялся с газона и шатаясь побрел в сторону своего дома. Зеваки молча расступались на моем пути. Никто не подошел ко мне, не сказал утешительные слова. Я брел к выходу со школьного двора, чувствуя избитой спиной презрительные взгляды.
Мне хотелось умереть.
Хорошо, что бабушки дома не оказалось. Я подошел к зеркалу и не узнал себя. Лоб был рассечен в нескольких местах, вместо глаз выросли две огромные сливы с узкими щелями, через которые я плохо видел. Губы были черные, разбитые и раздутые, как у негретянки Анжелы Дэвис, за которую вступался весь мир. За меня некому было вступиться. Сегодня я первый раз почувствовал себя безотцовщиной…

Кое-как я отчистил от плевков и от земли школьную форму, затолкал поглубже в карман обрывки от пионерского галстука. Морщась от боли, бабушкиными духами « Красная Москва» протер шишки и ссадины на всем теле.
Жить по-прежнему не хотелось. Невозможно было после такого позора идти завтра в школу. Нельзя уже было стать военным летчиком.
Я открыл книгу « Иван Кожедуб» и  смотрел на фотографию легендарного героя.
Страх постепенно прошел. Интересно, что бы сделал на моем месте Кожедуб?  Ему было проще. У него был истребитель с полным боекомплектом, были боевые друзья. Эх! Мне бы сейчас пулемет!
У меня не было ничего, кроме нетренированных кулаков и крупного для моего возраста роста.
Но, ведь были случаи, когда и Кожедуб сражался один с несколькими «мессершмидтами».
И не испугался! И победил! А Александр Матросов? А Зоя Космодемьянская? А Николай Гастелло?... Они не испугались врага! Для них было лучше погибнуть, чем сдаться!
С этими мыслями и нарастающей злобой я уже бежал вниз по ступеням во двор.
Я знал место, где всегда на притаившейся в кустах облезлой скамейке, проводит время Жека, Воробей и вся их компания.
Страха не было. Боль прошла. Была только злость. Злость, которую я раньше не знал.
Злость заполнила всего меня, злость вырывалась наружу.
На кулак правой руки, я намотал остатки галстука. Этот прием я видел в каком-то кино, хотя, тогда не знал, зачем он. В левой руке у меня оказался увесистый и острый обломок кирпича.
На скамейке в кустах под расстроенную гитару пели дворовую песню шесть восьмиклассников. Среди них были Жека и Воробей.
Наверно, я и сам ничего не успел понять, когда брошенным осколком кирпича рассек Жеке лоб.
 Потом тем же осколком, отрекошетившим к моим ногам, я засветил еще в кого-то. Схватив разрисованную и обклеенную женскими силуэтами гитару, я со всей силы разбил ее об голову двуносого Воробья.
Все произошло в доли секунды.
  Жека, с залитым кровью лицом дернулся назад, Воробей потерял равновесие, и лавка перевернулась.
Но я потерял внезапность. Я испугался, что убил кирпичом Жеку. Он упал навзничь, закрывая лоб и часть лица руками. Сквозь пальцы лилась кровь.
Этого мгновения было достаточно для троих, которым я не успел врезать.
Меня опять били. Бил и я, в основном промахиваясь, получая тумаки в и так разбитые места.
Падал, вскакивал, махал вслепую кулаками, чувствую соленый вкус крови во рту. Страха не было.  Должно же все это когда-нибудь кончиться?! Силы и сознание уходили.
- А, ну, шалупонь, ша по нарам!
Мой очередной слепой замах перехватила чья-то рука.
С трудом разомкнув сливы глаз, я увидел держащего меня за руку Толю Милого.
 Все остальные застыли как вкопанные.
Толя был взрослым и крепким. Из расстегнутой на груди рубахи у Толи виднелась какая-то замысловатая татуировка. Руки тоже были все синие от наколок. На пальцах красовались синие перстни, надпись « ТОЛЯ» и « 194?».
Милого боялась вся округа. Было ему лет двадцать пять. Когда-то давно, когда мы еще не переехали в новую девятиэтажку, Толя, живущий здесь в «хрущевке» с шестидесятых годов,  был самой отвязанной шпаной.
 По слухам, его в первый раз за грабеж посадили еще в шестнадцать лет.
 Потом он вышел.
 Потом опять за что-то посадили.
 И, вот совсем недавно, он вышел снова.
Поговаривали, что он общается с настоящими ворами и с бандитами.
 Жители микрорайона, если им навстречу шел Толя Милый, старались свернуть с дороги и не встретиться с ним взглядом.
- Что, щенок, хорошо получил?- спросил Толя, обращаясь ко мне.
Я молчал. Мои противники стояли перед Милым по стойке смирно. Окровавленный Жека прижимал платок к рассеченному лбу, Воробей с большим фингалом под глазом сжимал под мышкой обломки гитары.
- Короче так, сявки!- начал хрипло Милый, не отпуская до сих пор моей руки,
- Сопляк правильный! Он мой младший брательник! Кто тронет - яйца в жопу засуну и скажу, что так было! Короче, чтоб смотрели, кто его заденет, бейте в тык! Все! Скипнули!
Мои противники мигом испарились. Милый одним ударом ноги вернул длинную парковую лавку в первоначальное положение, сел и закурил.
- Куришь?- Милый протянул мне рваную пачку «Примы».
-Курю!- соврал я и с трудом запихал сигарету между раздутыми черными губами.
Милый поднес огонь к моей сигарете. Я вдохнул, закашлялся и выронил сигарету на землю.
Толя начал громко ржать.
-Сколько лет?
- Одиннадцать!- соврал я, хотя мне было еще десять.
- Зовут как?
-Леня.
- А кликуха?
-Нет кликухи.
-Фамилия как?
-Ефремов.
-Значит, Ефрем!- заключил Милый, бросил на землю окурок и, уходя,  сказал:- Не ссы! Еще всему научишься! Главное, что уже правильный, хоть и щенок. Только мазу всегда держи!
Домой я вернулся победителем. Мне было наплевать на истеричные допросы мамы и бабушки на тему, кто меня так избил.
Я воспрепятствовал вызову «скорой» и милиции. Сказал, что подрался с незнакомыми ребятами, не из нашего двора и не из нашей школы.
Утром болело все, что могло болеть, но я пошел в школу героем! Мои синяки, шишки и ссадины были для меня как боевые ордена и медали.
После первого урока меня потащили к директору. Директором была нервная женщина  предпенсионного возраста, с жуткой бородавкой под носом, в широком коричневом мешковатом платье.
- Ефремов, правда, что вчера ты подрался с Толей Милым?!
Вот это пируэт! Кто ж мог остаться живым, подравшись с Толей?!
- Зачем мне с Милым драться, Алла Львовна? Толя мой двоюродный брат!
Директриса побледнела.
-Ладно, иди, Ефремов, надеюсь, что ты больше ни с кем драться не будешь!
- Конечно, не буду, Алла Львовна! Я ведь хочу стать летчиком-истребителем!
-Ладно, иди!
К моему удивлению, обошлось без вызова моей мамы в школу. Хотя, она сама в тот день ходила к директрисе.
О чем у них шла речь, я не знаю. Но дома мама причитала, что, если я буду дружить с уголовником, то стану сам уголовником, а не летчиком.
Вся школа была переполнена  слухами о том, что я брат Толи Милого. Впрямую меня не спрашивали,  если бы спросили, не стал отрицать факт такого полезного родства.
Хотя, дело было совсем не в нем, а во мне.
Что-то за один день сильно изменилось. Ожидая, пока пройдут мои синяки и ушибы, я пропустил время набора в планерный клуб. Но я обрел для себя нечто большее. Я поборол свой страх!
 С годами я понял, как мне повезло.
 А тогда я продолжал хорошо учиться, бредил самолетами и верил в свою детскую мечту.
Забегая вперед, скажу, что с Толей Милым я потом почти не встречался. В скорости его в очередной раз посадили, а потом он совсем куда-то пропал.
            
                ****************************************************

                Все началось с того, что вышел просто так
                Во двор, убожества «хрущевок» Хорошевки.
                Намотан галстук на кулак, и получил тогда в пятак,
                Хмырь из «восьмого А» в дворовой потасовке.
                Я был примерный пионер, четвертый класс.
                Надежда взрослых и жилец библиотеки.
                Надулись сливы, вместо глаз, но все шарахнулись : - Атас!
                Когда я взял кирпич, да вмазал, для потехи.
                Взревел:- Убью! Кирпич в руке, и по пятам.
                Побит, победушка одержана не просто…
                Из окон бабы тут и там, визжали:- Вон он, хулиган!
                Побил детишек, ростом метр девяносто!
                Как на дрожжах поднялся мой авторитет.
                Пошла гитара в ход, портвейн и сигаретки.
                И мне уже в двенадцать лет совали руки и «Привет!»,
                Все, даже те, кто отмотал по малолетке.
                А в детской комнате грудастая мадам,
                С ужасной оспой  и с погонами старлея,
                Кося, ругала за привод, уже пятнадцатый за год,
                При этом, явно, от меня вовсю балдея.
                В округе резким я прослыл у деловых,
                Хоть не имел в ту пору финки и нагана,
                Но, нету телок центровых, и, всяких прочих и иных,
                Кто б не слыхал хоть раз про Леньку хулигана.
                Тряслись мамаши за порядочных детей,
                Со мной отличникам гулять не позволяли.
                Домой тащили поскорей, своих созревших дочерей,
                Тех, что меня не детским взглядом пожирали.
                И, хоть, давно уже мой пыл, увы, не тот…
                И, хоть, года уже не те, не так уж важно!
                Как многослойный бутерброд мой появляется живот,
                Ну, а за ним уж я иду себе вальяжно.
                Я заявлюсь к вам в мае, может в феврале.
                Не обижайтесь за отбитую печенку.
                С густой щетиной на скуле, надвинув кепочку букле,
                На, от забот, весьма редеющую, челку.
                По прячьте, мамы, перезревших дочерей!
                Мужьям-ревнивцам гарантирую потеху.
                И просвищу, как соловей, чтоб стало многим веселей:
                - К вам снова в гости Ленька хулиган приехал!

                ******************************************************
               
               
                Только что я дочитал роман Дж. Свифта « Путешествия Гулливера ». Как-то так сложилось, что за вторую четверть я не прочитал ничего, кроме этой внушительной по размеру книги. Все это время я был занять очень важными вещами.
После моей, известной на всю округу, атаки восьмиклассников, я постоянно укреплял и усиливал свои позиции среди школьников и местной шпаны. В результате, я добился того, что мою многострадальную маму постоянно вызывали в школу, а дневник мой пестрел не только хорошими оценками, но и, уличающими мое вызывающее поведение, записями, адресованными все той же моей маме.
Зимой по телевизору впервые показывали многосерийный фильм « Семнадцать мгновений весны». Во время показа  вечерние улицы пустели.
Мне по-прежнему хотелось стать летчиком. И в пятом классе я собираюсь снова пробовать поступить в планерный клуб в Тушино.
Этой зимой у меня было много Любовей и просто влюбленностей в девочек из старших классов, которые, несмотря на мои показательные хулиганства, не обращали на меня никакого внимания.
Я в уме постоянно сочинял, посвященные им и моим неразделенным страданиям короткие стихи.
 Сколько я себя помнил, всегда рифмовал что-то. Происходило это вне зависимости от моего желания.  Темы были разнообразные. Диапазон моих «творений» не имел границ.
От четверостиший о войне, до толстых кос очередной моей детской музы. От собственных интерпретаций и переделок стихов из школьной программы до надоевшей стихотворной разминки уставших от писания пальчиков.
Моя первая учительница Анна Павловна, как и предписывалось, через каждые пятнадцать минут урока заставляла нас поднимать руки кверху, сжимать и разжимать пальцы, и произносить за ней : « Мы писали, мы писали, наши пальчики устали! Чтобы лучше написать, надо пальчики размять! ».
 Анна Павловна была сухощавого сложения белоруска. Несмотря на несколько десятков лет работы в школах Москвы, она говорила  « добре»,  вместо «хорошо».
 И «лущи», вместо «лучше».
 В звучании стихотворной разминке у нее всегда сквозило: « Чтобы ЛУЩЕ написать…».
Надоели во втором классе мне ее «лущи», да и сама глупая разминка. Пальцы от писания у меня не уставали. А в голове, само-собой,  сочинялась вторая часть : « Разминаем пальцами то, что по над яйцами!»
 Откуда в мою правильную октябрятскую голову пришла несвойственная для второклашки пошлость- до сих пор мне не ведомо!
Конечно, я никому не озвучивал то, что приходило в голову. И, до поры, считал это чем-то ненормальным. Стихи, которые я знал, и тексты песен, которые я пел и слушал, писали очень умные взрослые дяди и тети. Они назывались поэтами. Это была их работа. Этому их много лет учили. И, писать что-то самому, казалось мне каким-то моим внутренним дефектом. Но, это до поры.
В пятом классе на уроке английского языка было задание перевести какое-то маленькое учебное стихотворение с английского на русский. Я без труда перевел, расставил слова по смыслу и зарифмовал.
 Наша англичанка пришла в неописуемый восторг. Исписала мне дневник похвалами. И добилась того, что в методичках Москвы, мой рифмованный перевод включили как пример.
Несмотря на это, поэтом я себя не считал, стихами не увлекался. Просто сочинял их автоматически для себя.
Значительно позже, когда я уже придумывал дворовые песни, записывая их в толстые тетради, никогда и никому не говорил, кто автор.
 Просто выходил к дворовой компании, пел под гитару и наблюдал за реакцией. Если нравилось и просили переписать слова с аккордами, то был очень доволен. Врал, что слышал эту песню где-то. Но никогда не сознавался в авторстве, все равно считая, что пишу плохо, и, что стихи – дело профессиональных поэтов. Людей из другого мира и теста.
В общем, стихи я не читал, кроме навязываемых школьной программой.
А тут прочитал про Гулливера и крепко задумался.
 Мой, совсем  крохотный жизненный опыт, провел странную параллель. Я задумался над тем, что, подобно тому, как лилипуты невзлюбили Гулливера, люди с маленьким ростом не любят людей высоких.
 Действительно! Почти все, кого я знал во дворе и в школе, имеющие маленький рост, были или очень злые или очень вредные
. Я уже был ростом с нашего физкультурника по прозвищу Пельмень. И он, как только заметил это, начал ко мне всячески придираться.
Мой одноклассник Андрюшка Сизов был меньше всех в классе. Он всегда и ко всем подскакивал незаметно сзади и бил ногой под коленку, быстро сматываясь, злой и довольный…

В жизни я встречал и подлецов и предателей разного роста и разного пола. А, среди людей с небольшим ростом, могу назвать многих прекрасных душой.
 Но, это все-таки исключение из общего правила, так точно и иронично подмеченного Свифтом.
 Хотя, конечно, дело тут не только в росте физическом.  Главную роль играет размер души и немножко разум.

Ох, уж, эти мне маленькие люди, живущие в плену больших комплексов!

Передо мной вход в Дом Культуры Энергетиков на Раушской набережной.
 Талая зима 1988 года. Постоянно, ровно через субботу, здесь в буфете на первом этаже бывают творческие вечера рок-кабаре «Кардиограмма».
 Иртеньев, Кабыш, Вишневский, Степанцов, рок-бард Селиванов  здесь постоянные и желанные завсегдатаи.
Небольшой зал с несколькими круглыми столиками, окутанные таинством творцов и творчества.
 Постоянный состав почитателей, в основном из прекрасной половины человечества. В кулуарах тусовки, романы, интриги.
Частица московской творческой элиты, в лучах восходящей славы и самолюбования, поддерживаемого восхищенными поклонницами среднего возраста.
Чувство юмора у звезд заканчивается с началом критической оценки самого себя. Пожалуй, один Вадик Степанцов, который тогда еще не пел, стебается надо всеми и над самим собой гримасами магистра «ордена куртуазных маньеристов».
 Остальные чопорны, бережливы к своей славе, почти траурны в осознании масштаба своего творчества.
Над всем этим сакральным действом царит маленький неуклюжий человечек. Поэт, действительно с большой буквы, Алексей Алексеевич Дидуров. Автор слов всем известной песни « Когда уйдем со школьного двора» и многих других замечательных стихов, песен и прозы.
Прослушав кассету моих ранних бардовских песен, один  известный поэт привел меня сюда и представил Дидурову, сделав вводную:
-Леонид молодой и очень талантливый бард, думаю, что он станет еще одним украшением твоего кабаре!
Алексей Алексеевич стоял прямо передо мной, сверля меня снизу вверх взглядом, не обещающим ничего хорошего. Я понял, что не понравился ему. Пауза затянулась.
- Ладно, пусть твой талантливый молодой бард сейчас выйдет на сцену и выступит. Посмотрим, на что он способен и как его примут…- Дидуров обращался именно приведшему меня сюда поэту, демонстрируя, что я для него пустое место.
Меня это немного озадачило, но не огорчило. За два года своих почти регулярных выступлений в одних концертах со многими известными бардами я не раз сталкивался с реакцией отторжения и неприятия, что называется, с первого взгляда. Причины, видимо были разные.
Но в данном случае, первое негативное впечатление обо мне у Алексея Дидурова вызвал мой рост в метр девяносто. Это было слишком очевидно.
-Давай, иди к микрофону, не дрейфь!- ободрил меня мой протеже.
Я вышел к микрофону и спел, уже прокатанную на многих залах, ироничную балладную песню.
 Небольшой зал разразился аплодисментами и криками «Браво!». Дамы смотрели на меня с нескрываемым умилением.
Окрыленный внезапным успехом незнакомой публики, я почти начал петь вторую песню, но Дидуров встал между мной и микрофоном.
- Я не думал, что люди, собирающиеся здесь постоянно, слушающие наши стихи и песни, купятся на бездарщину!  Ваши аплодисменты этому молодому человеку - плевок в вас самих!
Публика притихла, опустив глаза, боясь встретиться взглядом с Дидуровым. Публика любила Алексея Алексеевича, высокое искусство и саму себя.
-  Это жалкая пародия на Высоцкого! Манера петь, голос!
-Умышленное подражательное растяжение согласных звуков, неправильные окончания слов, поверхностная беспроигрышная тематика, а в итоге ваши аплодисменты! Кто-нибудь хочет возразить мне?
Публика не хотела возражать. Публика настороженно молчала.
- Стыдно!- Дидуров попытался пригвоздить меня взглядом к потолку.
-Пора уже пробовать найти свой стиль, свою тему, а не подражать великим! Больше я вас на сцену не выпущу!
Потерянный, я поплелся от микрофона в вестибюль. Я много слышал хорошего об Алексее Алексеевиче, читал некоторые его стихи, знал некоторые песни. Такого я никак не ожидал…
В гардеробе меня окружило достаточное количество дам.
- Леонид! Не расстраивайтесь! Алексей Алексеевич высоко духовный поэт. Вы просто разные!
-Леонид! Как попасть на ваши выступления? Где вас можно послушать?

    В силу наличия многих общих с Дидуровым знакомых, как-то раз я попал в небольшую районную библиотеку, где он читал только что законченную порнографическую, но, видимо высоко духовную поэму « О голой восьмикласснице».
Публика была немногочисленна. Поэма была натуралистическая и матерная.
После прочтения Алексей Алексеевич заявил, что многие большие поэты из тех, кому он давал ее читать, считают, что в некоторых местах он «накалом поэтических строк» переплюнул Пушкина.
Потом попросил собравшихся высказаться. Желающих не было, и высказался я.
Конечно, Дидуров меня сразу узнал и скривился в брезгливой гримасе.
Я напомнил ему о том, что при нашей последней встречи он пожелал мне найти свой стиль и свою тему в поэзии. Я их, наверно, так и не нашел, но искренне рад за то, что он, поэт Дидуров,  в своей «Голой восьмикласснице», наконец, после долгих кружений в «школьных вальсах» нашел себя.

    Потом,  волей случая,  я был несколько раз у него в гостях. 
В знаменитой коммуналке в Столешниковым переулке.
 В доме с магазином « Меха».
Любопытно то, что, когда мы общались исключительно в мужской компании, Алексей добродушно принимал и меня и мои песни. Но, стоило появиться хоть одной женщине, как он мне в пример начинал приводить Андрея Селиванова, исполнявшего в основном песни на его стихи.
« Но я мечтаю о голой восьмикласснице, как Сережка, свет Есенин о Париже!» ( Песня А. Селиванова, посвященная  А. Дидурову).
Невостребованность, бытовая неустроенность и необласканность Дидурова, были продолжением его комплексов роста и внешности.
 Я был моложе на 15 лет, имел немалый успех у женщин. Потому и наталкивался на подсознательную месть маленького человечка.
Алексей Алексеевич Дидуров не был в этом виноват. Он был хорошим человеком и большим поэтом.
Уже в девяностые, когда он женился, когда решились его квартирные проблемы, когда начали одна за другой выходить его ранее не изданные книги, он часто ездил на двадцатом троллейбусе погулять в Серебряном бору.
 Иногда мы случайно ехали вместе. Я видел искреннего и доброжелательного собеседника. От злобного маленького Дидурова не осталось и следа!
Мне искренне жаль, что его подсознательные комплексы не позволили нам стать хорошими друзьями.
Мне искренне жаль, что он так внезапно ушел из жизни в самом начале эпохи своей заслуженной популярности, славы и благополучия! Земля ему пухом!

                ***********************************************

                Не люблю, когда дождь давит серой стеной,
                Скользкий город, туманя огнями.
                И ушедшие тени крадутся за мной,
                Рикошетя, в асфальт фонарями.
                Не справляется дворник, залито стекло,
                И, уже, не в ладах с тормозами.
                Не люблю, когда снова является то,
                Что душа окропила слезами.
                Между прошлым и мной, этот дождь проводник.
                Как со счастья грошовая сдача.
                Захлестнул подворотни и в окна проник,
                В летний вечер над городом плача.
                Толку, плакать над тем, что уже не вернешь,
                В ранний сумрак стрелять фонарями?
                Ненавижу тоску, не люблю, когда дождь
                По душе рикошетит тенями!

                ******************************************************
               

Но все это случится потом, а сейчас я прочел « Путешествия Гулливера» и понял, что большим быть опасно. Но, что поделать, если уже родился таким?!

За окном конец мая, буйного листвой  Впереди бесконечное лето! Как долго еще до первого звонка следующего учебного года!  Как не скоро начнутся скучные училки, постные наставления и хмурая дождливая осень!
Ура! Сейчас май! Три месяца великолепных безоблачных каникул!
Я нахожусь в мечтательном предвкушении поездки на дачу. Своей дачи у нас нет, но мама, прикладывая для этого немалые усилия, каждый год снимает дачу в ближнем Подмосковье.
Раньше, когда я не ходил еще в школу, мы снимали часть избы в маленькой деревеньке с колодцем-журавлем. Сейчас снимаем дачу в более цивилизованном поселке, неподалеку от Зеленограда. Сперва мне не нравилось и то, что нет здесь колодца-журавля, и то, что в поселке  много людей, а сам поселок слишком большой.
Но, бабушка говорит, что и здесь воздух значительно лучше московского. Что я должен ценить то, что мама, одна, без отца, отказывая себе во многом, дает мне возможность пожить три месяца на природе. Другим детям, родители которых по тем, или иным причинам, не в состоянии сделать это, приходится ехать на три смены в пионерские лагеря.
Я не умею ценить добро.
Мне тоже хочется в пионерский лагерь.
Я много слышал рассказов о пионерских лагерях. И от своих сверстников, которые там бывают, и от их родителей, и от своей бабушки.
   Ребята рассказывали много интересного о своих выходках, о походах, о кострах в лесу. О пионервожатых, которым на все наплевать, потому, что они сами приехали сюда отдыхать, а не ходить по пятам за моими друзьями. О страшных историях, рассказываемых друг другу перед сном. О детских романах с неумелыми поцелуями. О том, что тем, кому повезло, удалось отлапать девку из старшего отряда.
   Родители, в основном говорили о питании. Причем, говорили по-разному: кто хвалил, а кто ругал. Но, все сводилось к тому, в каком именно лагере пробыл лето их ребенок, в ведомственном или в обычным. Про обычные говорили хуже.
  Бабушка говорила, что дети предоставлены там сами себе. И из этого ничего хорошего не получается. В пример, она приводила старшеклассницу Маринку, приехавшую из пионерлагеря беременной. И мальчика, который по недосмотру взрослых, купил в сельском магазине бутылку вина, выпил ее, и его еле спасли врачи.
Все, кроме бабушки, говорили, что в пионерских лагерях тайком курят, как вожатые, так и дети.
Но все школьники Советского союза, несмотря на беременных старшеклассниц, курящих детей и напившихся мальчиков, с удовольствием летом уезжали в лагеря.
Мне тоже хотелось в пионерский лагерь!
Уже начиная понимать, что в жизни все о двух концах, наподобие палки, я хотел той неприкаянной свободы, которую, по рассказам, могло предоставить невнимательное отношение взрослых.
С другой стороны, в лагере был все тот же коллектив, правилам и морали которого, все равно, пришлось бы придерживаться.
Коллективизм в моей стране- страшная сила во всех смыслах!
С одной стороны, как пелось в кубинской революционной песне: « Пока мы едины, мы    непобедимы! »
А с другой…
Если надо было кого-нибудь «воспитать» или, того хуже, «перевоспитать», тут уж коллектив перерождался в агрессивную массу. Разумеется, под управлением старшего по возрасту, чину или по авторитету.
Если в армии провинился какой-нибудь нерадивый солдат, то наказывали все подразделение.
А уж подразделение, увлеченное фантазией унижения и садизма, не щадя моральной и физической силы так «перевоспитывало», что иной слабонервный «перевоспитуемый» или лез в петлю или хватался за автомат или чеку гранаты.
И тут редко когда срабатывали прошлые личные дружеские отношения или простая, позабытая в угаре человечность.
Стоило мне в седьмом классе заявить классной, косой на один глаз математичке, что я не буду как все без толку сгребать переносимую с места на место ветром листву в Серебряном бору, так как для этого есть дворники, получающие зарплату, как тут же прочувствовал всю мощь воздействия коллектива школы.
Сперва меня окрестили антисоветчиком, не любящим Родину.
 Затем к директору вызвали мою маму. Долго промывали ей мозги, намекая на то, что партийной организации на ее работе будет не безынтересно узнать, кого она вырастила.
Когда не помогли и эти меры, косая Алевтина Михайловна стала подбивать класс устроить мне «темную».
К тому времени это было не просто сделать по причинам того, что меня знала и уважала за прошлые выходки вся шпана в округе. И мальчики  не пошли на столь чреватый для них шаг.
Зато девочки, к которым я уже испытывал определенный возрастной интерес, легко поддались на эту подростково-эротическую садистскую акцию.
В очередной раз, когда нас всем скопом повезли в осенний Серебряный бор, классная отошла в сторону «случайно упустив меня из вида».
Стоя, с демонстративно вызывающим видом, я созерцал на ленивую и не вдохновенную работу своих товарищей по перетаскиванию небольших кучек с места на место. Курьезность процесса заключалось в том, что на каждом шагу стояли поржавевшие плакаты «Костры в лесопарке запрещены!». Кучки нельзя было поджигать. И, только что сложенные листья, прохладный октябрьский ветер тут же разносил по растоптанной подошвами школьников земле.
Это позже я познакомился с термином «трудотерапия».
А сейчас стоял, не понимая смысла такого коллективного напрасного труда.
Ко мне подошли около десятка, уже вполне оформившихся, одноклассниц:
- Ефремов, пойдем-ка,  прогуляемся!
-Ефремов, а у тебя джинсы есть?
-Ефремов, а кем у тебя отец работает? Много получает?
-Ефремов, а сколько лет твоей матери?
… и так далее..
Вопросы были провокационными. Несомненно, что инструктировала девочек косая Алевтина. Она, как классная, прекрасно знала о том, что я поздний ребенок, что мой отец погиб, когда мне исполнилось четыре года, что ничего, кроме школьной формы у меня из одежды нет, что живем мы на одну небольшую зарплату моей мамы, да на пенсию бабушки.
Что деньги мама откладывает на мой летний отдых на даче…
Все девочки из нашего класса были дочками офицеров, в ту пору хорошо обеспеченных советским государством. Им, в отличие от меня, не отказывали ни в чем.
Наверно они не понимали, насколько мне, живущему не в столь материально сытом мире и не в полной семье, были болезненны их колючие вопросы? Хочется верить, что так!
Вопросы становились ядовитее и злее.
Девочки, вдохновленные моим угрюмым молчанием, начали пихать меня, хватать за волосы, колотить ногами в дорогих кроссовках.
И тут я не выдержал. Силы и опыта уличных потасовок у меня было, хоть отбавляй.
Одним я заламывал руки, других с подсечкой кидал на землю.
Через секунду одноклассницы неслись прочь, оглашая парк:
-Алевтина Михайловна! Ефремов бьет девочек! Ефремов фашист! Алевтина Михайловнааа!!!

                *************************************************
   
                Скромная отличница, школьный наш позор.
                Прикрывает личико, прячет ясный взор.
                Снизив показатели, школу подвела…
                Катю обрюхатили, вот и все дела!
                Завуч нашу нервную инцидент довел:
                - Ведь тебя же первую взяли в комсомол!
                Классная колбасится,  пялится в окно,
                Ведь про восьмиклассницу в курсе РАЙОНО!
                Тычут тетки пальчики: - Хоть на нас взгляни!
                Нравились нам мальчики, но, чтоб так - НИ-НИ!
                Были мы почетные, думали про класс!
                Знала дни залетные каждая из нас!
                В острые коленочки платьице зажав,
                Отвернулась к стеночке Катя, зарыдав.
                Не найти зачателя в летнюю пору,
                Катю обрюхатила сотня на хору!
                Кровь в виски ударила,  Катя поклялась
                Вырастить Гагарина, чтоб гордился класс!
                Воспитает заечку, как и все точь в точь!
                В Терешкову Валечку, если будет дочь!
                Катя  клялась родиной, после Ильичем
                Ни с одной уродиной больше ни по чем!
                Хоть на БАМ отправится искупать позор,
                Кстати, ей не нравится, как лохматит  хор!
                Слопала статистика комсомолку ту.
                Ей характеристику дали в ПТУ
                Чтобы погорбатила на державу-мать.
                Катя забрюхатела, ей пора рожать.
                Сроку той истории, лет уж, эдак …цать.
                Не встречал я более одиночку-мать.
                Увидал по ящику как-то в новостях
                Катю всю блестящую и при должностях.
                Вся в подтяжках ботаксам, елкой в новый год,
                И моральным кодексом тыкала в  народ.
                Вся многокаратная в свете перемен,
                Катенька развратная, нынче бизнесмен.
                Жизнь ее не выгнула в тот застойный год,
                И она допрыгнула до своих высот
                От станка сверличного, вряд ли головой
                Знать помог отличнице  опыт хоровой
                Ведь была пустейшая, член ВЛКСМ,
                А теперь крутейшая заправляет всем.
                Как жена порядочна и честна как мать
                И таких,  достаточно по России,  «Кать»!

              ****************************************************
           Что последовало потом, догадаться не сложно.
Инициативу не справившегося с задачей моего «перевоспитания» детского коллектива перехватил дружный и уверенный в своей победе коллектив учителей и администраторов школы.
Были и угрозы отправить меня в детскую колонию, в специальную школу для малолетних преступников.
Мне, твердому «хорошисту», рисовали жуткие перспективы самых грязных рабочих профессий, после окончания самых тупых и не престижных ПТУ, куда мне, антисоветчику, хулигану и отщепенцу, дорога уже заказана.
Но я , как потом много раз в жизни, уперся. И они все постепенно от меня отвязались. Видимо своим последовательным упрямством я подрывал их «педагогический авторитет».
Не отступилась одна Алевтина Михайловна.
Будучи одновременно и классной и математичкой, она «в воспитательных целях» влепила мне кол по алгебре и геометрии за первое полугодие седьмого класса. Наверное она хотела всем доказать, что я не только антисоветчик и хулиган, но и дебил, которого
нужно, в подтверждение этого, оставить на второй год.
До этого у меня не было проблем с математикой. Я не любил эти сухие науки, но знал их не меньше, чем на твердую четверку.
В дальнейшем, чтобы косая Алевтина ставила мне тройки, алгебру и геометрию я знал «на шесть».
В восьмом классе, когда все зубрили экзаменационные билеты, Алевтина вызвала меня к доске и велела доказать теорему Пифагора.
Я доказал и привел еще четыре имеющихся следствия. Косая Алевтина не прерывала меня и… поставила очередной кол в журнал.
- За что?
-А я не просила тебя приводить следствия. Я просила только доказать теорему.
Один глаз у нее победно косил на Арзамас, другой старался изничтожить меня.
Я молча вынул складной перочинный ножик и швырнул в нее при всем классе. Она отскочила, и ножик вошел в школьную доску почти по рукоятку.
Дело молниеносно дошло до милиции и до РОНО.
Мне до сих пор странно то, что методисты РОНО, узнав все подробности моей двухлетней травли со стороны Алевтины Михайловны, не применили через милицию ко мне никаких «мер».
Алевтине закатали выговор в устной форме. В школу я до самых экзаменов не ходил, мне это разрешили в РОНО.
 Экзамены сдал хорошо и в восьмом классе распрощался с ненавистной школой, так и не поддавшись воспитательному воздействию коллектива. Зато в полной мере прочувствовав его на всей своей шкуре.

Но, это все лирические отступления. Это все будет потом.
А, сейчас, самый конец теплого мая!
Из двух зол: коллектива и пристрастного надзора за мной со стороны вездесущей бабушки, я выбираю последнее! И через пару дней мы едем на дачу!
Мама еще в апреле, стоя в очереди « Мострансагентства» почти с ночи, заказывала для перевозки вещей на дачу старенький « ГаЗ-51» на первые числа июня.
Квартира была завалена множеством больших бумажных пакетов. Пакетов всегда было много. Хотя мама, по ее словам, брала на съемную дачу только самое необходимое.
Старый дребезжащий грузовичок подъезжал к подъезду нашей девятиэтажки, и мы аврально забрасывали вещи в деревянный, покрытый брезентом кузов.
К трясущемуся борту веревкой привязывался подаренный мне дедом велосипед                « Орленок». Бабушка садилась рядом с поторапливающим нас водителем. Мы с мамой устраивались в кузове на пакетах с мягкими вещами.
 И, поехали!
Собственно, сборка вещей, вязка мешков и тюков, да и сам переезд всегда были на маминых плечах.
Моя посильная помощь не облегчала ее титанического труда.
Переезжали, как обычно в субботу, чтобы воскресенье мама могла потратить на разборку вещей, обустройство и на вечерний отдых перед работой в понедельник.
Фактически все делала она одна. Что, разумеется, сильно ее выматывало. И, наверно, омрачало радость встречи с природой и свежим воздухом.
Наш единственный черно-белый телевизор « Рекорд-330» на дачу не брали. Он и в Москве часто ломался.
 Тогда вызывали Рыбакова- теле мастера. Он долго копался во внутренностях телевизора, сняв заднюю крышку. Паял, менял какие-то коричневатые лампы.
В заключении процедуры ремонта, уходя с потрепанным чемоданчиком, Рыбаков говорил бабушке:
- Не самая лучшая модель, но еще послужит!
Бабушка отвечала:
- Мне бы хоть фигурное катание посмотреть в последний раз!
Она очень любила смотреть фигурное катание. Много лет это у нее происходило «в последний раз» и вызывало конфликты.
Мне совсем не хотелось смотреть ни парное, ни одиночное фигурное катание. Тем более, что параллельно, по другой программе шел какой-нибудь интересный фильм.
И мы, почти дрались, за право первенства перед мутным экраном.
- Ленечка! Ну, дай, в последний раз фигурное посмотреть!- вполне искренне увещевала бабушка.
-Умру, на следующий год будешь смотреть, что захочешь!
Слава Богу, что потом в течении многих-многих лет, мне в период чемпионата мира по фигурному катанию, так и не удавалось посмотреть то, что я хочу!
 Бабушка прожила очень долгую жизнь, и в последние ее годы, у нас не было проблем с самыми продвинутыми японскими телевизорами, стоящими в каждой комнате, уже другой, более большой квартиры.
Короче. Телевизор на дачу мы не брали еще по причине того, чтобы я гулял и дышал воздухом, читал книги, а не просиживал перед экраном все лето в избе.
А я и не собирался все лето смотреть телевизор!
На даче был другой мир, другие люди. Мои многочисленные друзья!
Приезжали на лето такие же дачники. Подрастали местные шпанистые мальчишки.
Быстро взрослели и хорошели девчонки.
На даче было чем заняться. От игр в бадминтон и катания на велосипеде, под присмотром бабушки, до побегов от нее на другие улицы поселка.
Во время таких побегов можно было посетить пустое пристанционное сельпо, где, среди узорно выложенных пачек маргарина, нам, не взирая,   на возраст, запросто продавали спички, сигареты и дешевый портвейн.
Я не курил и не пил. Если не считать нескольких выкуренных папирос, запитых несколькими глотками жигулевского пива, для поддержания уличного авторитета у московской  старшей шпаны.
Московская шпана сильно отличалась от шпаны деревенской. Деревенские были лучше развиты физически, выносливы. Москвичей, и таких как я, дачников очень не любили. При первой возможности били беспощадно.
Одновременно с этим, были более простые, в чем-то наивно доверчивые и менее развитые.
Как правило, это были подростки из сильно пьющих семей с небольшим достатком. Привыкшие с детства вместе со взрослыми горбатиться на своих больших приусадебных участках, сажая, обрабатывая и собирая, картофель, морковь, редиску, и, все, что традиционно высаживается в не очень благодатную подмосковную землю.
Спортом из них мало кто занимался. Зато их мышцам мог позавидовать любой сверстник-москвич.
Завоевать их уважение было не так просто, как у москвичей. Но необходимо.
То меня, зазвав на отдаленный лесной пруд, пытались столкнуть с плота и, всерьез, утопить. То били, то насмехались…
Но, главное… Главное, что местные красавицы нас, дачников-москвичей не замечали в упор, выбирая своими фаворитами только местных – скуластых, кулакастых, конопатых, порою беззубых.
Во время одного из моих побегов от бабушкиного присмотра на территории старой заброшенной школы меня окружила компания Мишки Дохлого.
Мишку я шапочно знал уже несколько сезонов.
Отец его,  то пил, то сидел, то снова пил. Старший брат был грозой всего поселка. Сам Мишка был старше меня на год. Ездил на мопеде в цветастом батнике, был стрижен под горшок ( тогда эта популярная стрижка называлась «сесон»). Носил клешеные черные замусоленные брюки, ушитые на бедрах. Местами имел наколки в виде букв, сердечек и стрел. И в скором времени собирался продолжить семейную династию - сесть на «малолетку» за какое-нибудь хулиганство или разбой.
Видимо кличка Дохлый к ней прилипла с раннего детства, когда он, возможно, страдал рахитом. Сейчас это был довольно рослый, борзый и жилистый подросток. Отчаянно кидавшийся во все драки, по-деревенски лупя всех тыльной стороной кулака с полного замаха.
Эта манера драться была полностью деревенской.  В драках не было «прямых»и «боковых». Были только размашистые удары, под который, если попасть, то уж точно с ног долой.
Упавшего, как правило, бессистемно добивали ногами.
Мишкины друзья, все одинаково похожие, окружили меня кольцом и начали ерничать:
- Ну, как там у вас в Москве, все девки трахаются?
-Сам-то многих оттрахал или еще женилка не выросла?
Напряжение нарастало. Кто-то уже потирал кулаки.
-Я тут с одной дачницей в лесу на сене кувыркался! А говорила: « Я порядочная! Я комсомолка!» Так я ее раз двадцать, и так, и вот так!
Самый маленький и лопоухий стал демонстрировать похабные движения. Все остальные заржали и загыгыкали.
Дохлый жестом оборвал общую ржачку.
- Знакомьтесь, пацаны! Это - Леня-дачник! Что, Леня, нравится у нас?
-Нормально!- ответил я, - иначе бы в другое место ездил.
- Леня, хочешь выпить портвейну? Или мамка тебе только молоко пить разрешает?
Дохлый протянул мне полную запечатанную в пластмассовую пробку бутылку « Иверии» :-Два сорок две стоит!- Похвалился он.- Сможешь открыть и из горлА,  хоть стакан выпить, тогда, считай это мой подарок, не сможешь, с тебя завтра трояк!
Я никогда не пил портвейн. Открыть пластмассовую запрессованную пробку было нечем. Но я видел, как взрослые московские алкаши расправлялись с такими пробками при помощи спичек.
Спички у меня были. Я поджег и оплавил пробку, обжигая пластмассой пальцы, сковырнул стопорное пробочное кольцо и зубами, со звуком, похожим на открываемое шампанское, рывком выдернул пробку.
-Ну, дает! – восхитился кто-то сзади.
- Теперь пей, сколько сможешь!- приказал ошарашенный моей спонтанной ловкостью Дохлый.
Я приложился к горлышку. Не знаю как это получилось, но, не отрываясь, я выпил семьсот граммов портвейна до дна…
Все присвистнули.
Вкус портвейна был непривычный, жидкость буквально булькала в пищеводе, грозясь извергнуться наружу.
-Ну, Леня-дачник, ты пьешь!- восхищенно завопил Дохлый.
- Учти, закуски нет!
-Я не закусываю!
Вспомнив какой-то фильм, я втянул носом рукав своей рубашки, уверенный, что поступаю правильно и по-взрослому.
Мишкина компания уважительно смотрела на меня.
Но сам Мишка все не унимался.
- На, закури « Беломор»!
Мишка дал мне папиросу и зажег самодельную зековскую зажигалку.
Я, стараясь дышать ровно, чтобы меня не вырвало портвейном, неспешно продул папиросу, смял бумажный мундштук и прикурил.
Все одобрительно закивали.
-А ты в затяжку куришь? – все еще надеясь уличить меня в московской несостоятельности, спросил Дохлый, тоже закуривая «Беломор».
- Конечно! Иначе, зачем табак переводить!
- Тогда сделай вот так!
Мишка затянулся и произнес:
- Бабка печку не топила, дым не шел!- он выдохнул воздух без дыма, - Теперь : бабка печку затопила- дым пошел!» - и выдохнул всю затяжку мне в лицо.
Все оживились.
В моей голове происходило что-то странное. Раньше со мной никогда такого не было. Слова Мишки звучали откуда-то издалека. Сам Мишка и вся ватага начинали мне казаться самыми лучшими ребятами в мире, которых я давно искал, и, с которыми, я всю жизнь хотел дружить. Я пьянел.
Набрав как можно больше дыма внутрь, я каким-то образом не подавился, не закашлялся, а в точности повторил тупую проверку Дохлого.
Мной все восхищались. Дохлый, обнимая меня, говорил, что думал хуже о москвичах.
 И о том, что, если мне кто-нибудь в поселке скажет слово поперек, то будет иметь дело с ним.
Я плохо помню, как добрался до дачи.
К удивлению, бабушка не заметила, что я пьяный. Или ей просто в голову не могло прийти, что двенадцатилетний ребенок может быть пьян по определению.
К приезду с работы мамы, я почти пришел в себя, хотя весь вечер она ко мне как-то подозрительно присматривалась и принюхивалась.

В дальнейшем мой авторитет укрепился еще и тем, что я знал три блатных аккорда на гитаре. Я громко пел козлетоном: « Чередой за вагоном вагон, с легким стуком по рельсовой стали. Спецэтапом идет эшелон с Украины в таежные дали»…
Дохлый больше мне выпить не предлагал. Но, встречая меня, всем говорил:
- Это Леня-дачник! Москвич, а в двенадцать лет уже курит, пьет и поет блатняк!
Сам Дохлый так как я петь и бренчать не умел. Поэтому одним из моих первых слушателей был он и множество местной поселковой шпаны.
 Но, и, кроме всего этого, на даче много интересного.

Вечером местная молодежь гуляет по асфальтированному шоссе. Ходят группками навстречу друг другу. Парни отдельно, девушки отдельно. У парней, верх шика- приемник « Океан» на батарейках с длинными телескопическими антеннами. Или катушечный переносной магнитофон « Романтик-3».
У местных этот шоссейный ритуал называется «кадрёжка».
Сперва ходят навстречу друг другу по разным сторонам, обмениваясь шутками и подмигиваниями. Потом, с приближением темноты, посередине сбиваются в кучки. Многие приезжают на мопедах и на мотоциклах, лихо, тормозя, делая «свечки».
 Девицы визжат «от страха». Происходит общение. Чуть позже, многие начинают прогуливаться парами, под ручку и в обнимку. Те, кому не повезло, уходят поредевшими стайками по домам.
Зато счастливчики, которым повезло больше, разбредаются по кустам и темным закоулкам. Там уж общение до рассвета…
Эх, пойду покадрюсь!
Наши походы в лес за грибами, вечерние разговоры, игры в бадминтон и шахматы, наши полуправдивые рассказы, наши мечты снова обрывает конец августа.
Нужно возвращаться в Москву.
Опять сбор вещей, разваливающийся на ходу « ГаЗ-51».
Опять школа…
Лето снова оказалось слишком коротким для меня! Я не успел сделать или узнать что-то главное!
Расставание с дачей очень горько. Никогда не знаешь, буду ли я в будущем году здесь снова. Поэтому прощаешься со всеми всерьез и навсегда.
Предстоящие девять месяцев в школе оптимизма не прибавляют.
Хотя, интересно встретиться с друзьями. Посмотреть, как они выросли и изменились за лето. Послушать хвастовство об их похождениях, приврать немного о своих.
Конечно, во всем есть свои прелести.

Прошло лето, и многое изменилось. От деревенских я узнал несколько новых аккордов на гитаре. Придумал несколько простых песенок, которые спою своим шпанистым друзьям во дворе, разумеется, не назвав автора.
Я уже беру сложные «баре», хотя стараюсь их избегать. Кроме дворовой «восьмерки» я знаю еще несколько боев и переборов.
 Начало теплого сентября.
Мы сидим на все той же, скамейке, возле которой четыре года назад я принял неравный бой с восьмиклассниками.
Среди нас есть три девочки. Курящие, матерящиеся, дерущиеся. Они не похожи на девочек, и мы их воспринимаем как ребят. Все на равных. У меня в руках гитара.
Играют и поют, конечно, многие, но несомненный гитарный лидер все, же я.
Большинство прогуливает школу, зная, что в восьмом классе на второй год не оставят. А ПТУ всем все равно обеспеченно.
Я пою дворовую песню действительно неизвестного мне автора: « И, когда она по улице на лодочках плыла, пропадала смелость даже у шпаны…».
Редкие прохожие, тем более школьники и молодежь, стараются обогнуть пространство, обетованное нами.
И, вдруг, появляется она…
Ее сразу заметили все, и, как в песне, засмущались, замолчали.
Она гордо шла  на шпильках и смотрела в нашу сторону. Она была не просто красива и стройна. Она была необыкновенно красива. Длинные каштановые волосы трепал солнечный сентябрьский ветер. Над красивыми стройными ногами, в такт шагам колебался аккуратный парашют в меру короткой юбочки. Правильные черты лица, большие серо-зеленые глаза…
Она была примерно моя ровесница, или старше не больше, чем на год.
Да. Ее, не срезающую, подобно другим прохожим, траекторию своего пути, заметили все. Наши подчеркнуто неряшливые девочки-мальчики искривились в злой усмешке.
Девочка именно плыла по асфальтовой дорожке. Не спеша плыла с достоинством и грацией.  Ее дефиле продолжалось всего несколько секунд. Но ее успели разглядеть и оценить все.
Поравнявшись с нашей примолкшей скамейкой, она, не обращая ни на кого внимания, улыбаясь мне, произнесла:
- Ну, здравствуй, красивый мальчик!
Я покраснел, растерялся, проглотил язык. Девочка стояла в ожидании ответного приветствия.
Тут ехидно заржали наши шпанистые девки:
-Ты кто такая? Пошла вон, шалава!
Я опомнился. И не нашел ничего лучшего, чем присоединиться к их матерщине, тем самым скрывая свое полное замешательство и психологическую несостоятельность.
Девочка еще раз улыбнулась мне и пошла дальше.
Во след я начал громко петь непристойную матерную песню, а мои друзья-товарищи громко ржать и отпускать жеребячьи комплементы во след прекрасной незнакомки.
Она была не из нашего квартала. Все ее видели впервые.
Впечатлений у всех была масса. Так же, как и самых различных и циничных домыслов в ее адрес.
Через день или два она опять прошла мимо, так же, остановившись напротив скамьи,  произнесла:
- Ну, здравствуй, красивый мальчик!
Я снова не нашел ничего лучшего, как ответить ей какой-то песенной гадостью.
Так продолжалось несколько раз.
А, потом, она так же внезапно исчезла, как и появилась.
Я расспрашивал про нее у многочисленных знакомых. Бродил по соседним кварталам, в надежде встретить. Пытался вычислить, откуда, куда и зачем она проходила мимо нашей скамейки. Все тщетно.
Пошли осенние дожди.
Я одиноко сидел на мокрой лавке в облетевших кустах. Я так ждал ее, так винил себя за трусость, за неготовность к этой моей первой настоящей встрече.
Я любил ее. Я мечтал о ней. Я страдал.
Моя, тогда еще невинная фантазия, рисовала очень откровенные и нежные картины нашей взрослой любви.
И я написал песню, которой сейчас, через три десятка лет, удивляюсь сам. Откуда, мне, не познавшему еще первой близости, пришли эти, возможно слишком откровенные, но очень точные слова:
       
    
 « Вечер в окнах зажег огни, день сменился ночной прохладой.
  Ты меня в полутьме не томи, наш дурман не разгонишь лампадой!
  Не спеша все исподнее скинь. И во власть вожделенья отдайся!
  И, сосков, отверделую синь, и лобка черноты, не стесняйся!
  Не стесняйся уже ничего! Все мосты сожжены к отступленью!
  Свет от тела идет твоего, и во мне, вызывает волненье!
  Простони, мы уже в небытье, мы в ночи две дрожащие тени.
  И, меня ощущая в себе, ты бесстыже разводишь колени.
  По подушке гирлянды волос и безвольность горячего тела.
  Я тебя зацелую взасос, и оставлю следы неумело.
  Стоны страсти, в себе, не тая, ты подстреленной птицей забилась…
  Вот и все! Наконец, ты моя! И, что должно, случиться, случилось!
  Бесконечность еще до утра. Ах, какая ты вкусная, право!
  Нам расстаться еще не пора, мы еще не напились отравы!
  Согрешим многократно в ночи. Повод, к сплетням оставивши людям.
  Только утром ты мне не шепчи, мол, давай, это все позабудем!»

Эта девочка так же внезапно ушла из моей жизни, не успев в ней появиться. Ушла навсегда…
Сменялись годы, уходили люди. Долгими периодами я не вспоминал о ней.
 Десять лет назад, занимаясь написанием песен для моего, ныне покойного товарища, Константина Беляева, я написал песню. Песня была написана «под Беляева», но все равно, несмотря на вымысел, эта песня посвящена той, чье имя мне так и не суждено было узнать:
                « Помню, не дарил цветы, только собирался.
                Проходила рядом ты, взгляд поднять боялся.
                Как зовут тебя, узнал, от твоей подруги.
                Лен волос твоих искал взором по округе.

    ПРИПЕВ:  Девочка из детства, юности цветок.
                Никуда я деться от тебя не смог.
                Дальняя дорога, дальние края.
                Где ж ты, недотрога, милая моя?
               
                Помню, как взошла луна, медное светило.
                И сама ты подошла и заговорила:
                - Что за странный ты такой? Я понять пытаюсь.
                Всюду ходишь ты за мной и молчишь, стесняясь.
      ПРИПЕВ.
                Мне созвездья глаз твоих проникали в душу.
                И, дыханье затаив, я молчал и слушал.
                Близко сладость губ твоих… Я не удержался!
                Неумело чмокнул в них, и бежать пытался.
     ПРИПЕВ.
                Убежать скорей в кусты, бросится с обрыва!
                Предо мною встала ты и остановила.
                И, не зная, как мне быть, ожидав пощечин,
                Услыхал : « Давай дружить, если нравлюсь очень…»
     ПРИПЕВ.
                Как хотелось мне тебя, страстно, не по-детски!
                Расцветала плоть твоя как бульвар одесский.
                Нетерпенье моих рук тормозила взглядом.
                « Ты мне, мальчик, просто друг… Глупостей не надо!»
  ПРИПЕВ.
                Нет ни века, ни страны… Жив ли сам? – Не знаю!
                Только верю, где-то ты, юная, живая!
                Лунный лён твоих волос, глаз твоих созвездья…
                И мне хочется, до слез, в прошлое столетье.»

               


Сейчас в призрачной стране, в которой у нас скоро не будет ни фамилий, ни имен, а только файлы с биометрическими параметрами, да виртуальные тени на чипизированных пластиковых карточках, поют пустые словосочетания под набор зомбирующих звуков.
А тогда.… Тогда тексты новых песен переписывали в толстые тетради. Не имея особых музыкальных способностей, зная три аккорда на гитаре, их пели. И они трогали души.
Мама с опаской тащила меня поскорее прочь, в самом конце шестидесятых, когда мы проходили мимо толпы молодежи, где кто-то пел под гитару песни, которые не звучали по радио.
- Это хиппи! – говорила мама,- их нужно сторониться!
А мне так хотелось остановиться и слушать, как патлатый парень бьет красный медиатором по исцарапанной гитарной деке, обклеенной переводными картинками заморских красавиц.
Мне так хотелось до конца дослушать песню про какую-то Аленку, которую он больше никогда не увидит.
С мамой мы слушали по радио «Встречу с песней», смотрели по телевизору концерты, крутили пластинки Галины Ненашевой.
Магнитофона у нас тогда не было.
Мне нравились почти все песни.
Но, одновременно, меня как магнитом тянуло к нехорошим песням, которые поют во дворах и в подъездах нехорошие нечесаные парни с гитарами.
Я застал это триумфальное гитарное шествие! Я отчетливо помню, что тогда пели везде: во дворах, в подъездах, в скверах, в пригородных электричках и, даже, в городском транспорте.
Достать в то время гитару было делом не простым. В магазинах музыкальных инструментов их просто не было, хотя они звучали везде и в холод и в жару.
Значительно позже, между четвертым и пятым классом, моя тетушка- сестра покойного отца, достала мне через каких-то своих знакомых старую, сильно поцарапанную, семиструнную гитару.
Внутри был приклеен ромб с надписью: « Ленинградская фабрика музыкальных инструментов, 1951 г. гитара семиструнная».
Я быстренько снял «ненужную» седьмую струну, настроил гитару под шестиструнку, и началось мое песенное творчество.
Эта гитара была со мной много лет. Прошла огонь, воду и медные трубы. В конце прошлого века, была переделана мной на 12-струнную, и в начале этого века погибла при пожаре в квартире моего друга.
Но, все это потом.
А, сейчас, я заходил в гости к друзьям и одноклассникам. Почти у всех в доме были катушечные, реже кассетные магнитофону. А, значит , были записи тех песен, которые не крутили по радио, которые очень не нравились маме, но, к которым так тянулся я.
Так я услышал песни Владимира Высоцкого, Юрия Визбора, Аркадия Северного, Владимира Шандрикова, Кости Беляева, которого почему-то все считали эмигрантом Костей Белкиным, и многих других.
Записи были многократно переписанные, ужасного качества.
Иногда невозможно было разобрать некоторые слова, и я их дописывал сам. Порой невозможно было понять, кто именно исполняет песню. Почему-то все сомнительные записи приписывались Высоцкому.
В отсутствие дома родителей моих приятелей и друзей, я часами сидел и слушал эти, начисто лишенные высоких частот звука, катушки. Память у меня была феноменальной. Обычно песню я слушал два раза, а на третий вполне мог ее воспроизвести дословно, с интонациями исполнителя.
Мои друзья-приятели, да и их родители обо всех исполнителях имели весьма смутное представление. Рассказывали, что одни воры, другие уже умерли, третьи эмигранты.
Ну, конечно, самое большое впечатление на меня производили песни Высоцкого. Его манера исполнения. Даже при ужасном качестве записей я чувствовал просто колдовское обаяние  и силу. Я хотел научиться петь именно так.
Но, своей гитары у меня тогда не было. Магнитофон стоил бешеные деньги. И я пел про себя. Вернее не пел, а воспроизводил мысленно все то, что услышал.
Чуть раньше я писал о так называемых «комплексах маленьких людей». Слушая Высоцкого, я представлял его огромным сильным богатырем. Потом оказалось, что он актер театра на Таганке и играет в фильмах, которые в начале семидесятых часто показывали по телевизору, « Вертикаль», « Служили два товарища»и « Хозяин тайги». Я нисколько не разочаровался, увидев, что Владимир Высоцкий маленького роста.
 В нем однозначно отсутствовал этот комплекс.
Это лишний раз доказывает, что «комплекс маленького человека» свойственен только людям со слабой душой.

            **************************************************

                Песня написана до личного знакомства
                С Константином Беляевым,
                мотив песни и размеры текста
                взяты М. Кругом в песню
                « Пусти меня мама!»

                Сплошные, блин,  «сыр-боры»,
                Ко мне заходят воры…
                Не по делам – чайку хлебнуть..
                Бабье на бабки падко,
                Друзья смеются гадко
                И норовят тебя обуть.
                Припомнится в застолье,
                Что, нынче, звать «застоем»,
                Где можно выпить на трояк,
                Где бабы не шалавы,
                Где Галич, Окуджава…
                Где друг-товарищ, каждый всяк.
                Мне никуда не деться
                От памяти из детства:
                Фонарь, аптека, магазин…
                Где мы шпаной гуляли,
                Где Костя пел Беляев,
                С больших, потрепанных бобин.
                Теперь поверить сложно,
                Представить невозможно,
                Москву без шоковых реклам.
                Где нету трансвеститов,
                ОМОНа и бандитов…
                О! Как прекрасно было там!
                Нет коммерсов поганых,
                С повадкой уркаганов,
                Готовых мать свою продать.
                Там нет князьков рублевских,
                Чубайсов, Жириновских…
                Там только детства благодать!
                Скривят иные рыло,
                Мол, все хреново было!
                Вранье! И я вернуться рад,
                Туда, где пел Аркаша,
                Где верх и правда наша,
                Где нам Высоцкий старший брат!
                Мне нечего бояться,
                Так пусть же мне приснятся
                Года, что канули во мглу.
                Где мы шпаной гуляли…
                А, жив ли тот Беляев?
                Ну, если жив, дай Бог ему!
                1992 год.


       2 апреля 1977 года я все-таки купил, наконец, магнитофон « Электроника-302».
 Стоил он тогда 145 рублей. Деньги на него я копил почти весь шестой и половину седьмого класса.
Ежедневно по телефонному справочнику обзванивал все радиомагазины Москвы.
А тут, случайно, на Соколе в универмаге генеральского дома наткнулся на него. Очередь почти отсутствовала. Я кинулся домой за деньгами, готовый бежать впереди троллейбуса, идущего на Хорошевку, в страхе, что пока я еду туда и обратно, магнитофоны закончатся.
В сопровождении мамы я внес этот волшебный магнитофон в квартиру.
Мама, учитывая мой тогдашний конфликт с косоглазой Алевтиной, взяла с меня слово, что этот магнитофон не станет препятствием к окончанию хотя бы восьми классов. Я, не раздумывая, дал ей это слово.
Кассету купили одну. Стоила она четыре рубля. Обычная советская магнитофонная кассета весьма среднего качества « МК-60».
Естественно, первое, что я  переписал у моего школьного друга Юрки Галкина, были ранние песни Высоцкого. Изначально плохого качества, они были мной переписаны не через провод, а, через выносной микрофон, который был в комплекте « Электроники». Провода к Юркиной старой катушечной громоздкой « Мелодии» мы подобрать не смогли. И я, стараясь не дышать и не двигаться, сидел у динамика, держа в затекшей руке пластмассовый микрофон, пока не записал до конца всю вторую сторону кассеты.
Мама пришла в ужас, когда, открыв, вечером дверь квартиры, услышала у меня из комнаты, запузыренное на всю мощь, хриплое: « А у меня, у меня на окне ни хера!...».
Вообще-то мама хотела девочку, которую назвала бы жутким именем Валерия…
С которой она, любительница классики, ходила бы в Большой театр и в консерваторию на классический репертуар.
Но, родился я… Отец решил назвать меня, в честь нравившегося ему, Леонида Утесова. Мама Утесова не любила, считая его почти блатным, поверхностным певцом. Тогда нашли компромисс. Маме нравился тенор Леонид Витальевич Собинов. Поэтому имя Леонид было принято на кратком семейном совете. Тем более, что и отчества у нас с Собиновым совпали. Так появился Леонид Витальевич Ефремов.
Мама почти все мое детство не оставляла надежду привить мне любовь к классической музыке. Но, видно, отцовские гены, обожавшие Утесова перетянули.
Услышав первую, записанную на магнитофон кассету, она навсегда оставила свои тщетные попытки сделать из меня тонкую и высоко духовную личность.

С появлением, сперва гитары, а потом и магнитофона, мой дворовый репертуар значительно расширился. В него вошли все песни Высоцкого, Беляева, Шандрикова.
Северный мне нравился меньше всех, тем, что очень часто перевирал слова дворовых песен и иногда пел не в рифму. Его записей у меня было меньше всего. Хотя, некоторые песни, я исполнял на свой манер во дворе.
В то же самое время, я тайком ото всех записал на новенький магнитофон несколько песен в своем исполнении. Это было шоковым!
Услышать свой почти детский приблатненный голос под бренчание расстроенной гитары… Я считал, что пою и играю намного лучше!
Но, отрезвление, порой, бывает весьма полезно. Я начал «подтягивать» голос, гитару, дикцию и интонационность. Стало получаться гораздо лучше. Мне за короткое время удалось уйти от дворовой манеры пения.
А, к своей, я пришел не сразу. На это потребовались годы.
Но, все это было ерунда! Я отыскивал все новые и новые для себя песни Высоцкого. Если в доме, куда я попадал, был магнитофон, то мой первый вопрос был всегда один:
- Высоцкий есть?

«25 июля в четыре часа десять минут, в Москве, от приступа сердечной недостаточности, скончался актер театра на Таганке Владимир Высоцкий…» Радиостанция « Голос Америки.

Я отлично помню то жаркое лето. Закрытую для иногородних Москву.
 Открытие « Олимпиады-80». Искусственно созданную, как говаривали в народе, путем расстрела облаков, нестерпимую жару.
В то лето, мы, уже который год снимали дачу, в упомянутом мной ранее, поселке.
Рядом был Зеленоград. И мы почти все время проводили на переполненном Зеленоградском пляже.
Ближе к вечеру по пляжу понеслось: « Умер Высоцкий! Высоцкий сегодня умер!»
У кого-то, на другом конце пляжа, из кассетника кричало: « Чуть помедленнее кони!»
Люди медленно со всего пляжа сходились, на раздирающий динамик, знакомый, охрипший от горя, голос.
Около магнитофона собралась огромная толпа. За полчаса до этого, пляж гудел, визжал, смеялся десятками женских и детских голосов. А, сейчас, стоял, в импровизированной минуте молчания, слушая Высоцкого из маломощного советского магнитного агрегата, усиленного вдруг создавшейся тишиной.
Ирреальность случившегося добавляло закатное, но жаркое солнце, приобретшее красноватые тона.
Эта немая, озвученная только самим Высоцким, сцена жизни и внезапной смерти…
Я не верил! Я не хотел верить. 25 июля 1980 года ни по радио, ни по четырем тогдашним каналам телевидения, информации о его смерти никакой не передавали.
«Народное ситцевое радио» не раз изустно сообщало, то, о том, что Высоцкий разбился на машине, то, что его просто убили…
А люди, все молча, подходили и подходили, объединенные одним общим горем. Горе висело в раскаленном воздухе. И в него уже нельзя было не верить. Оно было осязаемо и реально…
И, только вечером, 28 июля, уже после похорон, на последних страницах газет « Вечерняя Москва» и « Советская культура» появился маленький некролог: « Министерство Культуры и администрация Театра на Таганке с прискорбием сообщают о смерти актера Высоцкого Владимира Семеновича и выражают соболезнования родным и близки покойного». И все…
Потом был улетающий в небеса на воздушных шариках плюшевый олимпийский мишка, под жалостливую песню в исполнении Никитиных « Олимпийская сказка, прощай!». Многие плакали…
Быть может, это были слезы по Высоцкому?

Значительно позже, уже в 90-е и в 2000 годы очень многие дельцы шоу-бизнеса разных уровней, в большей или в меньшей степени, сумели заработать на Высоцком.
 Прикрывая свои шкурные интересы тем, что «Высоцкого нужно реанимировать». Якобы, для того, чтобы его самого и его песни знала молодежь.
 Его песни пытался перепеть Лепс.
 Еще раньше Крылов выпустил альбом « Мсье Высоцкий, вернитесь к нам», который к Высоцкому и его песням имел такое же отношение, как аборт к космосу.
 Продюсер моего первого альбома Жильцов взял 7 томов немецкого издания и добавил свой восьмой, справочный.
 Больше всех постарался покойный Севастьянов. Будучи директором студии « Мастер Саунд», он просто растянул равным по временным тактам уникальнейшее исполнение Владимира Семеновича, и наложил примитивные аранжировки. Получилось то, что потерялись все интонации. А голос Высоцкого местами невозможно узнать.
 Теперь эту лажу, мы можем услышать почти на любом сайте « Visockiy and Sevastyanov».
А, итог один. Молодежь не только не слушает песни Высоцкого, но, зачастую, не знает его вовсе…

              *******************************************************

                «Над зоной в Орске висит туман.
                Мсье Высоцкий, вернитесь к нам!»
                Певец Крылов.

                А я под Орском в зоне не мотал!
                Да и с Крыловом водку не глотал.
                И от души скажу, не напоказ:
                - Мсье Высоцкий, мы не стоим Вас!
                Дешевый шлягер просто запустить.
                И конъюнктуру сладостно плодить…
                Здесь шоу-бизнес – мерзкая среда!
                Мсье Высоцкий, надо ль Вам сюда?
                Мы все ведем незримые бои.
                И за чужие рвем, и за свои.
                Все, чем гордимся – шишками на лбу!
                Все, что умеем – открывать пальбу!
                Я не хвалю былые времена,
                Но, нам глаза застлала пелена.
                Мсье Высоцкий, дайте нам прозреть!
                Вам нету смысла для незрячих петь!
                В вину вменят: « А сам-то ты чего?
                Порой хрипишь похоже на него!»
                - Ну, извините, если, чем похож!
                Когда болит, иначе не споешь!
                Чуть погодя, когда настанет час,
                Мы, протрезвев, припомним и о Вас!
                Тогда, поверьте, искренним словам:
                - Мсье Высоцкий, возвращайтесь к нам!

                          


Подаренная тетей гитара строит на первых пяти-шести ладах. Но мне больше и не надо!
Я достал к ней довольно хорошие металлические струны, и теперь, оглашаю окрестности теми песнями, которые люблю. Нет никакой цензуры.
Хотя есть! Самая высшая цензура. Понравилось или не понравилось моим дворовым слушателям. Оно же и является и высшей наградой и высшей степенью признания.
Впоследствии, я убеждался не один раз, что именно так и есть. Имеющие официальные статусы и признания, как правило, не имеют никакой популярности у людей.
 Навязанное официозом «хорошо и плохо», в моей стране не находят народного одобрения.
В нынешнем призрачном фантоме государства вообще нет таких критериев. Хорошо тогда, когда артист может платить за пропаганду своего творчества. Когда может заплатить за издание бездарных и глупейших книг, за выставку картин, намалеванных кистью маляра…
Нынешнее «творчество» упирается, исключительно, на платежеспособную основу. Те, от кого зависит судьба «быть или не быть» тому или иному автору, исполнителю, художнику и их творчеству, озабочены только одним – деньгами!
Все остальное «пипл схавает»! Главное, чтобы из авторитетных источников, таких, как пресса, радио и ТВ каждодневно навязывалось неразборчивому обывателю : « Это хорошо! Это гениально! Только с этим ты будешь счастлив и, главное, богат!».

Мне повезло значительно больше. Моя юность пришлась на ту эпоху, которую нынешние стадоводы и свинопасы, следуя приплаченной идеологии называют совком. А нас, рожденных и живущих в СССР клеймят «совками», да «ватниками».

Уверен, что никто из нынешних лево полушарных менеджеров, не знает даже частицы того вдохновенного, того необычного, вызывающего, невозможный купить ни за какие деньги, внутренний подъем и кайф нашего поколения!

За окнами мартовская капель. Сугробы сереют и уменьшаются в объеме. К вечеру лужи покрываются тонким зеркальным ледком, в которых, если присмотреться, любуются собой далекие небесные звезды.
В воздухе, кроме запаха талого снега и выхлопных газов, уже появилось что-то сумасшедше-пьяняшее, сопровождаемое оглушительным подвыванием московских котов.
Город стал прозрачнее и больше. Город становится бескрайним. Наступает моя пятнадцатая весна. Весна, с предчувствием любви:

                «Когда появятся сухие тротуары,
                Морозец к ночи лужи подберет,
                Зашепчут тихо струны у гитары,
                И кто-то им негромко подпоет,
                Свечи лампада задрожит слегка,
                Закат сменится желтою луной,
                И ты ко мне придешь, издалека,
                Пропахшая духами и весной….»
                Март 1979 года

Именно в эту пору я шагаю, обутый в утепленные резиновые сапоги, одетый в несуразную утепленную одежду по перрону казанского вокзала.
За моей спиной болтается гитара в тряпичном чехле. И полупустой старый, найденный в дебрях антресолей, старый рюкзачишко.
Шагаю с трепетом и в полной неуверенности.
Мне давно было известно, что существует КСП - клуб самодеятельной песни. Это люди разных возрастов, объединенные одним- любовью к непрофессиональной песни. Неформалы- как любили говорить позже.
Вначале семидесятых члены КСП подвергались гонениям, состояли на учете в КГБ, организаторы сажались в тюрьму за «антисоветскую пропаганду и агитацию. Александр Галич, песни которого я уже очень хорошо знаю и некоторые пою, активный участник КСП шестидесятых годов, был выдворен из страны и убит два года назад в Париже агентами все того же КГБ.
На слет КСП попасть не так просто. Все засекречено. Официально никакого КСП нет ни при каком клубе.
 Это, несмотря на то, что повсеместно проходят концерты барда Юрия Визбора, Александра Городницкого, что повсюду звучит профессионально-самодеятельный дуэт Никитиных.

Именно к весне 1979 года мое отношение к будущей профессии определилось окончательно. Имея некоторые природные способности, я решаю стать художником, или кем-нибудь близким к этой профессии.
Мой друг по даче Володька Лорен, сын известного и заслуженного скульптора, знакомит меня с некоторыми свободными художниками.
Атмосфера мастерских мне нравится даже гораздо больше, чем само творчество. Художники и скульпторы начитаны, вольны в мыслях и высказываниях. Не дистанцируются и не дистанциируют. Общаются на равных.
Не смотря на отношение к творческой элите, могут при необходимости и морду набить. Порой сидят на мели, порой бывают баснословно богаты. В общем, живут, как хотят, выгодно отличаясь от общей безликой массы. Их коллективизм носит совершенно противоположные нормы и цели.
Здесь тебя не стараются, как повсюду в стране, положить в прокрустово ложе и подрезать по стандартным размерам.
Друг нашей семьи тоже художник. Дядя Боря Логинов. Он подарил мне великолепный набор дефицитной акварели « Черная речка». Долго и много рассказывал о своих работах. И, пожалуй, этим решил мой тогдашний выбор.
Еще мне нравился нестандартный юмор художников и их одержимость. Например, дядя Боря, возвращаясь из гостей, заметил у метро Октябрьское поле занятный пень, в котором увидел нечто. В дорогом кримпленовом костюме он полночи выдирал этот пень из земли и под утро явился домой перепачканный и счастливый в обнимку с выкорченным пнем .
Чем разумеется, привел в истерику свою жену тетю Люду.
Пень потом долго лежал у них на лоджии, дожидаясь своего часа превращения в продукт фантазии художника.
Поступить «с улицы» в среднее художественное училище, а их в Москве было два, не представлялось возможным.
И я решил, что поступлю в техникум на архитектуру, а там уже сориентируюсь.
Я по-прежнему пел и писал песни, считая дни до окончания опостылевшего восьмого класса.
От одного из своих старших друзей художников я узнал, что под Москвой в мартовские выходные состоится тайный слет КСП под названием « Разгуляй».

                ***********************************************************

                Капельная картечь. И хочет март завлечь
                В соитие распутницу-весну.
                Нетрезвый и бесстыжий, в окне котенок рыжий
                Всерьез поймать пытается луну.
                Смоталась на такси патлатая Люси.
                Тащусь на светофорный желтый свет.
                Я вечно, после водки, хватаюсь за колготки.
                Я бард! Я нынче мартовский поэт!
                Весной ранимый бард велик как Бонапарт,
                Бескрайне вдохновение мое!
                Мне нынче хватит духу воспеть любую шлюху
                И сделать королевою ее!
                Порядочные спят, замужние сопят,
                И Овном стать грозится зодиак.
                Наташка, Машка, Шура… Пронзен стрелой амура!
                Губа не дура, сам я не дурак!
                Плетусь к себе винтом. И ни души кругом.
                Мозги скребет какой-то пошлый стих…
                Ну, что ж, капель, здорово! А время полвторого…
                Не спит в такую пору только псих.
                Ну, вот, дойдешь домой, а там, не, боже мой,
                Жена с нехватки рожу воротит…
                Бессмертные сюжеты, пасквили и сонеты
                Строчишь на кухне, чайничек кипит.
                К кому-то в этот час торопится пегас…
                Ну, Муза! Появись из темноты!
                А на моей дорожке, лишь мартовские кошки
                И бардовские черные коты…

                               

               


И, вот, я шагаю по мельтешащему пригородному перрону Казанского вокзала. Я знаю только место сбора. Все засекречено. Я боюсь, что не узнаю незнакомых мне КСПешников. Боюсь, что покажусь им подозрительным или просто не понравлюсь, и они меня не возьмут на слет.
Но найти их оказалось просто. В конце платформы лежала куча сброшенных рюкзаков, на которых отдыхали взрослые бородатые дядьки, в усеянными наклейками разных слетов штормовками. Степенно курили взрослые тетки, презрительно наблюдая за суетой, штурмующих прибывшую электричку.
Крупный бородач, лежа на рюкзаке, не обращая внимания на гул вокзала, пел Визбора.
Я остановился в нескольких метрах, не зная, с чего начать разговор.
Ко мне сама обратилась толстая тетка:
- На «Разгуляй»? Чай хочешь?
И протянула мне, клубящуюся парами, крышку термоса.
Ехали мы довольно долго и далеко. В дороге познакомились.
Эти люди, оказывается, знали друг друга не первый год. Ходили не только на слеты КСП, но и в походы. Кто-то отдавал предпочтение альпинизму. Кто-то спелеологии.
Все относились к технической или к творческой интеллигенции, и их походные хобби начались еще в студенческие годы.
В тамбурах и в других вагонах расположились такие же группы. Поразило то, что с собой на слет они взяли даже детей, еще совсем маленьких.
Вся электричка звучала песнями и шутками.
Посторонние пассажиры смотрели недоуменно и сторонились.
Когда по составу пошли контролеры с двумя ментами, я вспомнил, что не взял на вокзале билет, потому что не знал зону, до которой мы едем.
Но, как ни странно, но они даже не подошли к нам, тщательно проверяя билеты у всех прочих.
- На всех направлениях «контра» ученая!- сказал бородач Сережа, - никогда к нашим не подходит.
Мне уже все очень нравилось! Особенно то, что у нас даже не попытались проверить билеты. В этом чувствовалась особость, к которой я вдруг оказался приобщен.
Когда мы в сумерках, пройдя от станции километров, пять по талому подмосковному бездорожью, добрались до места слета, я был сражен наповал.
В центре большой лесной поляны стояла свежее срубленная огромная бревенчатая сцена, сверху затянутая парашютной тканью. Торчали микрофоны, по бокам висели огромные динамики. Сцена светилась. Электричество давал трещащий в стороне бензиновый движок, у которого колдовал какой-то человек в штормовке с капюшоном.
По краям поляны, уходя вглубь леса, стоял целый палаточный городок.
Ярко горели костры. На кострах в котелках и в каннах готовили ужин. Палаточный город жил своей жизнью, по своим привычным размеренным правилам.
Почти все знали друг друга. Здоровались, обнимались. Рассказывали о прошедшей зиме, обсуждали планы на новый сезон. У каждого костра кто-нибудь да пел.
Песни были новые и очень интересные. Манера игры на гитаре была сильно отличной от нашей, от дворовой. Да и песни были совсем другие.
Я, с открытым от изумления ртом, ходил от костра к костру и все слушал, слушал.
У каждого костра меня встречали как старого знакомого. Предлагали выпить чай, или чего покрепче. Подносили миски с дымящейся кашей. Я здесь оказался своим.
Никаких расспросов: « Кто? Откуда?». Никакой агрессии.
 На моей куртке не было никаких шевронов и наклеек, в отличие от остальных. Кто-то подошел и дал мне матерчатую прорезиненную, похожую на военный шеврон нашивку с надписью  « Разгуляй-79»:
-Держи! Дома пришьешь!
Очень жаль, что не сохранилась у меня эта нашивка, так же, как и походная брезентовая штормовка, на которой с годами, не осталось свободного места от таких же нашивок и шевронов!
Ощущение было, что я попал в другой, сказочный мир. В государство внутри государства.
Здесь не было постыдной уравниловки, но была круговая порука в самом лучшем смысле. Здесь не было зла. Здесь смеялись над тоталитарным государством. Здесь плевали на КПСС и КГБ, здесь их открыто высмеивали песнями запрещенного Галича.
Здесь все были друзья и единомышленники. Здесь было царство настоящей, не навязанной официозом песни.
Начался концерт с открытия слета, с исполнения  песни Окуджавы « Возьмемся за руки, друзья!». Несколько сотен, а, может быть, и тысяча человек, стоя полукругом около сцены, взялись за руки, и так стояли, подняв их вверх, во время исполнения всей песни.
Я узнал, что слетом « Разгуляй» в ноябре прошлого года закрылся большой прошлогодний сезон песенных слетов. А этим, мартовским «Разгуляем» открывается большой сезон этого года.
Узнал, что место проведения знают только руководители заездов ( именно к такому заезду я и присоединился на вокзале), чтобы обрубить гэбэшные «хвосты. Хотя, думаю, что гэбистов там тоже хватало.
Концерт длился почти до утра. Я надеялся увидеть Окуджаву, Визбора, Городницкого, Егорова. Но их там не было.
Зато выступало много интересных, неизвестных мне бардов. Я очень жалел, что не взял с собой « Электронику» и не записал, хотя бы небольшую часть выступлений. Это стоило того!
В конце концерта ведущий поздравил всех с Масленицей и напомнил русскую традицию - сжигать в этот день чучело зимы, чтобы она не вернулась.
Откуда-то на поляну выволокли огромное, сделанное из соломы, очень похожее, чучело Брежнева и сожгли под общий смех и бурные аплодисменты.
Я уже совсем не верил в происходящее!
Обратно мы возвращались в тамбуре переполненной электрички. На каждой станции тамбур пытались атаковать входящие пассажиры, впрессовав нас вместе с рюкзаками и гитарами в грязные, по тюремному мрачно окрашенные, стены.
Тогда мы дружно орали:
- Здесь наблёвано!
И штурмующие бросались к другому тамбуру.
Прощаясь на вокзале, мы пели:
- А все кончается, кончается, кончается.
Уже качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются, на долго изучаются.
И так все ясно. Слов не говори…

Я познакомился с добрым десятком КСПешников. Мы обменялись телефонами для связи.
Меня приглашали на следующий скорый слет.
Но я снова попал в КСП только через два года.
Уезжая в субботу, зная, что меня все равно никуда не отпустят с ночевкой, я соврал маме и бабушке, что вернусь вечером. И вернулся, как и обещал вечером, только в воскресенье…
До этого я всегда, за исключением лежания в Филатовской больнице, где мне удалили аппендицит в 1975 году, ночевал дома.
Не сложно представить их состояние, обзвонивших все больницы и морги Москвы. Поставивших на уши участкового и местное отделение милиции.
Маме вызывали «скорую», а бабушка не разговаривала со мной несколько дней.
Я чувствовал себя виноватым. Я чувствовал себя самым последним и плохим человеком.
Я не мог, как они меня ни пытали, сказать им правду. Потому что это привело бы их в шок.
Я не нашел ничего лучше, чем соврать, что я был в гостях у одной взрослой бабы, муж которой уехал в командировку.
Мама ужаснулась, впала в истерику, и долго выпытывала у меня и про бабу и про то, что она там со мной делала. Как ее зовут и по какому адресу живет.
 Следовали угрозы написать на нее заявление, что она развращает малолеток. Были попытки показать меня венерологу.
На все это я отвечал:
-Настоящие мужчины на такие вопросы не отвечают!
Все успокоились на том, что я больше к этой проститутке не пойду.
Потом мама рассказала мне жуткую историю о том, что сын ее сослуживицы, которого я не знаю, мой ровесник, вот точно так же пошел ко взрослой, опустившейся женщине и заразился от нее какой-то ужасной формой гонореи, которую теперь невозможно вылечить.
В свою очередь, я сделал вид, что поверил, что очень испугался, и, что общение с женщинами отложу, по крайней мере, до окончания архитектурного техникума, куда собираюсь поступать летом.
А, правду, я рассказать просто не мог, потому, что я бы подставил сильно своего старшего друга художника, которого знала мама, и, который меня и протежировал на слет КСП. Последствия были бы  катастрофическими для всех.
Вот, я и выбрал из двух зол, как мне тогда показалось, самое правдоподобное и меньшее.

В дальнейшем, я ходил на многие слеты КСП. С каждым годом уровень выступающих становился все ниже, а отношения друг к другу все прохладнее и меркантильнее.

Случалось и забавное. Как-то раз, уже в период горбачевского « сухого закона», к утру в воскресенье было все выпито и спето. Я решил, что нужно ехать в Москву, на первой утренней электричке.
Стоял дождливый июль. Палатки размокли, костры стелили по лесу горьковатый, почти горизонтальный дым.
Зачехлив гитару, собрав огромный рамный « Ермак», я отправился в направлении к станции еще до рассвета.
Идти предстояло километров пять-шесть.  Нудный дождик тоскливо постукивал по капюшону штормовки. Под ногами хлюпало.
Я вышел на грунтовку, ставшую почти непроходимой.
До станции можно было «срезать угол» километра в полтора, пройдя наискосок по местному кладбищу.
Я шел по размокшей кладбищенской тропинке, раскрашенной жидкой серостью, только начинающего брезжить, промозглого рассвета.
Ограды, кресты, надгробия,  кладбище было большое и старое.
Вдруг, кто-то сверху, схватил меня за раму рюкзака, да так, что мой шаг пробуксовал назад.  От неожиданности, от предрассветной серости, от пребывания в городе мертвых, а, может, еще от чего-то, я вдруг понял, что означает фраза : «душа ушла в пятки!». Насчет души, не уверен, но сердце совершенно точно, оказалось в области стоп.
Я рванул вперед, что было силы, но меня держали крепко, и я снова пробуксовал кроссовками по глине. В отчаянье, из последних сил, наверно, подключив резерв «второго дыхания», я дернулся на самой малой, но мощной передаче своего испуга, и по голове мне шарахнула огромная сухая ветка, которая и зацепила раму моего «Ермака», торчащую значительно выше капюшона.
Я потерял равновесие и плюхнулся в глинистую жижу.
Придя в себя, и, кое-как, отцепившись от увесистого мертвого сука, я перевел дух и закурил.
Но на этом прелести моего путешествия по освещенному рассветной серостью кладбищу, не закончились.
Где-то недалеко, впереди, я сквозь нудное постукивание дождя, различил какие-то шлепки, чавканья и невнятное глухое бормотание.
Осторожно пройдя несколько десятков метров вперед, я увидел вырытую могилу. Из могилы медленно выбрасывались большие комья глины, пытаясь зацепиться за скользкие края, замирали на мгновение, и с чавканьем сползали обратно.
Все это сопровождалось низким и неразборчивым бормотанием, переходящим в тоскливый вой.
Приближаясь к могиле, я снова ощущал биение сердца в стопах, но, что-то подсказывало, что ничего метафизического в наблюдаемой картине нет.
Найдя в себе силы, чтобы приблизиться на максимально близкое расстояние, я разглядел почти бесформенную глиняную массу, которая тщетно пыталась выбраться из довольно глубокой могилы, зашвыривая пласты глиняных конечностей на бруствер, и бессильно, с чавканьем, сползая обратно.
Забрасывание глиняных конечностей сопровождалось бормотанием, а сползание заунывным воем.
Не найдя другого решения, я заорал:
- Ты кто?!
В ответ, из могилы последовало что-то похожее на обрыв контрабасной струны, в котором я разобрал:
- Витек я! Витек! Вытащи меня!
Подойдя совсем впритык, в сумерках я разобрал облепленный глиной человеческий контур из центра, которого, как мне показалось, выделялись лишь белки глаз, да остатки щербатых зубов.
Я сбросил рюкзак и гитару, и притащил к могиле, только что, тормознувший меня,  огромный мертвый ветвистый сук. Как можно тверже уперевшись в скользящую слизь ногами, я опустил сук в могилу. Витек вцепился в него глинистыми конечностями, как в спасательный круг, и, чуть,  не уволок меня к себе. Пришлось встать на четвереньки, потом, почти лечь. Но с нескольких попыток глинистый Витек был извлечен из, предназначенной не ему, вечной обители.
Как выяснилось, по предположению Витька, алкаша из ближнего села, могилу выкопали в пятницу. Пятницу Витек помнил. Во всяком случае, в той части, где, что, с кем и сколько пил. Далее следовал провал и пробуждение от сырости и холода уже в могиле нынешней ночью.
Мы расстались грязные, но счастливые и довольные друг другом.
Впредь, если на моем пути на слет или обратно, попадалось кладбище, я старался обойти его, не взирая,  на лишний километраж, оставляя другим возможность испытать себя в образе героя и спасателя.

В период горбачевской перестройки стали появляться непонятные посторонние и непосвященные люди. Потом подключилась комсомолия, которая начала проводить слеты по своим сценариям. Начались склоки, пьяные драки на слетах, поголовный блуд на природе…
Получив два лауреатства, я автоматически перешел в «разряд молодых бардов» и начал выступать в зальных и в домашних концертах.
Потом появился «русский шансон», и я с головой окунулся в этот коммерческий жанр.
Последний раз я был на слете в июне 1992 года. Там почти никто не пел. Зато все говорили о бизнесе. Иллюстрацией моему последнему посещению слета КСП может стать известный анекдот:
Встречаются два коммерса. Один другому:
- Тебе продать 500 «КамАЗов»
- По чем?
-Оптом по 500 долларов за штуку!
-Согласен! Беру!
-Тогда завтра, в то же время, здесь же.
И разбегаются. Один искать «КамАЗы», другой деньги…

А, жаль! Так все было сказочно той далекой весной!

Я надеюсь, что тебе, мой читатель, пока не наскучило путешествовать вместе со мной по стране моей жизни?
Знаю, что ты не совсем согласен, что славишь светлое настоящее, удобно развалившись в мягком кресле и, внимая, между чтением то, что назойливо вбивает в мозг твой виртуальный менеджер.
И мысли наши далеки друг от друга. Я живу в непоколебимом мире, в непоколебимой стране, которую уже нельзя разрушить.
А ты содрогаешься от обвала рубля, от роста доллара и евро, от роста цен на нефть, от подорожания услуг ЖКХ, от очередной хитрости нового налогового кодекса, от страха или опасения за будущее своих детей, которым, хоть тресни, но нужно дать, хоть тупое, но платное образование.
В моей стране нет всех этих страхов, потому что нет для них никаких причин!
Прошлое можно оболгать, но нельзя реально переделать, даже при помощи на-на технологии!
Особенно, если прошлое для тебя является реальным настоящим и реальным будущим.
Большое всегда видится только на расстоянии.
 Расстояние между нами ничтожно. Вернее, оно вообще отсутствует!
Только мое преимущество в том, что я живу в нерушимом измерении, т.к. оно находится в моей памяти и во мне самом.
А ты существуешь в мире материальных ценностей, где правят не твоя воля, внутренний мир и желание, а законы золотого тельца, которым ты, как материалист, вынужден подчиняться.
Именно поэтому, я непобедим, а ты, мой читатель тленен!

                ************************************************

                Я уже где-то слышал, все, что ты говоришь!
                Заберемся на крышу, там, где звезды и тишь?
                В слуховое окошко, через пыль чердаков.
                Мы пушистые кошки в царстве черных котов.
                Спящий город под нами, фонари и дома.
                Но, всегда над котами, только бог, да луна!
                Мы из марта, да в лето! Высота нипочем!
                Я уже видел где-то твой кошачий зрачок.
                Проржавелые скаты в вышину уведут,
                Знаешь, даже лунаты, этот кайф не поймут!
                Вмиг,  не стройно и разно разорвем тишину.
                Проорем до оргазма на колдунью-луну!
                Пусть кошачее пенье без гармоний и нот.
                Испытаем терпенье всех, кто ниже живет?
                Заберемся на крышу мы с тобой, как коты,
                Чтоб, хоть ночью быть выше всей земной суеты!

                ****************************************************

Ну, вот, подумалось мне о том, что большое видится на расстоянье.
Тогда, в школе, слушая плохие магнитофонные записи, подчас, не только ничего не зная, ни об авторе песни, ни об исполнителе, голос, записанный на шипящей и трещащей магнитофонной бобине, казался голосом кого-то недосягаемого, почти сказочного героя.
Трудно было представить, что он, обросший неверными слухами, принадлежит кому-то реальному. Тому, кто ходит рядом по улицам. Видит те же, что и я дома. Дышит одним со мной воздухом.
« Евреи, евреи, кругом одни евреи». Пел «эмигрант Костя Белкин», который находился в другом времени и в другом пространстве. В моей коллекции, а, значит и в моем дворовом репертуаре, было много его песен, в том числе на откровенную тематику и с ненормативной лексикой.
Только в 1980 году от своего друга Вани Буянова, который, вскорости, полностью оправдал свою фамилию, сев на пару лет за пьяный мордобой, я узнал кусочек правды.
Звали исполнителя не Костя Белкин, а Константин Беляев.
Воспользуюсь случаем и упомяну Ваню, вернее то, что не он один оправдывал свою семейную фамилию. Его отец, в то время, то ли огранщик алмазов, то ли рабочий гранитного цеха на каком-то кладбище, жил безбедно.
Трехкомнатная квартира в «сталинке», напротив кинотеатра «Новороссийск», в доме, где жил академик Сахаров, богатая обстановка, «Жигули» последней модели…
 Пил отец Вани часто и до упада.
Мы как-то раз наблюдали из окна, как он, по таксистки лихо въехал во двор и до миллиметра точно припарковался. Прошло несколько секунд. Открылась водительская дверь. Отец Вани, в усмерть пьяный, вывалился головой вниз на снег. Пока мы спустились, чтобы отбуксировать его тело в квартиру, он спал сладким сном младенца.
 Ваня рассказывал, как однажды отец решил на машине въехать прямо в квартиру. Преодолев низкие ступеньки крыльца, и, вышибив входную дверь, его «Жигули» застряли между вторыми дверями. Немного погазовав, он заглушил мотор и пошел спать.
Но, вернемся к Константину Беляеву.
 Не был он никаким эмигрантом, а жил в Москве и работал в каком-то институте преподавателем английского языка. Большего Ваня не знал.
 Но до Ваниной посадки за драку, я успел переписать много песен Беляева, причем, в отличном для того времени качестве.
В то время, как я уже сообщал, если в семье был магнитофон, то обязательно были записи Высоцкого. Если были записи Высоцкого, то, непременно были записи Беляева. Иногда из-за плохого качества Беляева принимали за «пьяного матерного Высоцкого». Несколько лет назад я встретил человека, который искренне считал, что известные в то время             « Куплеты о евреях» ( «Вдруг трамвай на рельсах встал, под него еврей попал…»), написал и исполнял подпольно Высоцкий.
В общем, вполне можно сказать, что по магнитофонно-народной популярности Константин Беляев был  вторым человеком в СССР,  разумеется, после Владимира Высоцкого.
Забегая вперед, пофантазирую. Представляю, как моя знакомая шпана семидесятых годов, тогда, не поверила бы в то, что через двадцать лет мне выпадет не только близко знать Беляева, но и писать для него песни, которые он будет охотно исполнять. Да. Пути Господни неисповедимы!
Сырой февраль 1995 года. Мы ведем долгие, ни к чему не приводящие, переговоры с директором записывающей студии « Мастер-Саунд» Севастьяновым о выпуске моего авторского диска.
Понимая, что ни он, ни я не пойдем на уступки, переговоры переносим на другой день.
Севастьянов настаивает на том, что я не раскрученный, хотя и перспективный автор, поэтому за первый пробный авторский диск платить не хочет вообще.
Выпуск моего диска на его студии - это отличнейшая реклама. Намекает, что за такую рекламу некоторые платят ему.
Я ехидно спрашиваю:
-Юра, а кого твоя фирма выпустила или собирается выпускать, кроме  Шуфутинского, да Розенбаума, которые давно не нуждаются в раскрутке?
- Как кого? Вот, сейчас готовим к выпуску альбом Константина Беляева.
-А он разве жив?- задаю такой вопрос, потому что с начала восьмидесятых не слышал его записей, да и ничего о нем самом.
-Живее всех живых!
И тут дверь кабинета распахивается и вплывает в темно-зеленом пуховике и в очках академического вида надменный барин в возрасте.
- А, вот и сам Константин Николаевич! – Севастьянов вскакивает и трясет руку надменному Беляеву.
Мы представляемся друг другу.
Беляев, как и подобает «классику жанра» держится на относительной дистанции.
Мы выходим из приемной и спускаемся вниз по лестнице.
- Ефремов? Ефремов? Скажи, старичок, а песня « Еврейская невеста» случаем не твоя? Я ее пару лет исполняю.
- Угадали, моя! И это не единственная достойная вашего исполнения песня!- я, слегка, подыгрываю ему.
-Тогда нам стоит пообщаться.
Мы обмениваемся телефонами и расстаемся, пожав руки.
Но тесное общение начинается не сразу.
Я, конечно, искренне рад «классику русского шансона», но отталкивает его барская, с превосходством,  манера общения.
Поэтому я не звоню первым.
Через пару недель Беляев позвонил сам.
- Привет, старичок! Это Костя Беляев! Не дождался твоего звонка - звоню сам. Ты от меня далеко живешь?
Он называет свой адрес в Матвеевском.
-Приезжай! Я тут специально для тебя несколько кассеток записал с озорными песнями, ну, и, пообщаться надо заодно. Познакомиться поближе.
У Беляева  была особенность. Всем, кому он дарил, а, в основном, продавал свои кассеты, кроме дарственной надписи на обложке, он наговаривал в начале первой стороны один и тот же текст, меняя только даты, имена и фамилии: « 15 февраля 1995 года. Специально для моего друга Леонида Ефремова я записал кассету с этими редкими песнями. Скромно надеюсь, что тебе что-нибудь из них понравится. Итак, Константин Беляев исполняет для Леонида Ефремова!»
Далее,  следовала,  ранняя из сохранившихся у самого Беляева, запись 1973 года, с профессиональным  гитаристом.
Следующим был визит ко мне домой, где Константин Николаевич подарил моей маме кассету с романсами в его исполнении и с характерной записью в начале первой стороны кассеты.
Дорвавшись до общения с одним из кумиров своего детства, я отбросил почти все свои дела и записывал его на своей домашней студии. У меня сохранилось мало тех записей, потому, что писал я это все на жесткий диск в 40 ГБ ( по тем временам огромная память!). На диск влезало примерно 25 песен с инструментальной аранжировкой, и, вдвое больше под гитару.
Записи, в основном, на мой взгляд, получались не очень удачные. Я записывал их Беляеву на мини диск, а жесткий диск стирал, освобождая место для новых песен. Работа была чисто техническая, и скоро она мне надоела.
Удивительно, что Константин Николаевич, прекрасно знавший английский язык, на память помнил только несколько своих репертуарных песен и пел всегда, подсматривая текст в своих многочисленных толстых тетрадях.
Мы писали песни и под аккомпанемент наших двух гитар, его -шестиструнной и моей двенадцатиструнной.
Однажды в записи участвовал, работавший у меня на одном из первых альбомов, скрипач-импровизатор Алексей Королев. Все это, наверняка можно найти на Костином сайте и в интернете.
Часто в Косте «просыпался барин» и тогда, мы ссорились. Наше необщение могло длиться от нескольких дней до пары месяцев.
Только в девяностых годах он понял, что мог бы не плохо двадцать лет назад зарабатывать на песнях.
Но, его знали, только мое, да старшие поколения. Для молодежи со своим старым репертуаром в «лихие девяностые» он был не больше, чем раритет.
 Кстати! Кто придумал это глупое словосочетание « лихие девяностые»? « Не буди лихо…!», «лихие люди»… Лихо- это зло. Что, в 21 веке его стало меньше? Люди стали добрее?
Как раз, я считаю, что в девяностые, в людях еще сохранялись со времен стабильности и разум и душа, и способность к своему, никем не навязанному мнению. А то, что одни слабоумные повсеместно стреляли других таких же отморозков, так это очищение и общества и атмосферы вокруг нас!
Разве сейчас стало меньше преступлений, меньше смертей?
Вся разница в том, что значительно уменьшилась необходимость стрелять.
Зато раздутый выше критической точки аппарат чиновников - отморозки двадцать первого века! Продолжают свою тихую заплечную работу в отношении народа. Просто она не так заметна, как прострелянные черепа «братками» девяностых!
Проще говоря, Косте нужно было обновить репертуар. Осовременить старые, всем известные песни, и написать серию новых песен. Я обновил более 30 песен из репертуара Беляева ( часть из ник сразу же взяли в репертуар «ЧИЖ и К») и написал полных два альбома новых песен, вместе с аранжировками и минусовками.
 Косте только осталось спеть их и записать. Мы так и сделали.
В видеозаписях многих концертов последних лет его жизни, он так и говорит: « Эта песня написана моим другом Леонидом Ефремовым».
Я не просил об этом. Наоборот. Все песни были написаны Беляеву в подарок. Одни на 65-летие, другие к 70-летнему юбилею.
 Не все песни из альбома к 70-летию Костя исполнял. Но сам альбом назвал по моей песне, подаренной ему: « Какой там, к черту, юбилей?!»
Через очень короткий период после нелепой смерти Константина Николаевича, одна из потерявших рейтинг, некогда именитая эстрадная звезда, украла с посмертно вышедшего альбома одну, подаренную мной Беляеву песню.
Украла  уже у  мертвого человека. Заранее зная, что тихая вдова Наталья, никогда не подаст в суд. В РАО Костя песни не регистрировал. Поэтому все должно было сойти с рук.
Это было настоящим мародерством - украсть песню у покойника… Я, было хотел вмешаться, но натолкнулся на непреодолимую стену сопротивления. И решил:- Бог Судья!
Возможно, что это и совпадение, но не прошло и полгода, как экс-звезда попала в страшную автомобильную аварию. Оставшись в живых, это существо вряд ли когда-нибудь попадет в объектив внимания.
Ну, если, только, захочет покаяться в своем мародерстве?
Вообще, я заметил, что судьба жестко наказывает за плагиат, тем более, если на сворованном материале человек умудряется сделать себе имя, популярность и деньги.
Печальный пример тому Михаил Круг и моя песня « Светочка».
 Но об этом речь впереди.
О Константине Николаевиче Беляеве можно писать много и долго.
 Это тема для отдельной большой книги, которую о нем, возможно, кто-нибудь и когда-нибудь напишет.
Человеком он был очень неоднозначным. Многие его заочные поклонники разочаровывались при личном знакомстве с ним.
Но, здесь, я хочу провести параллель из собственного опыта. Не надо без особой нужды в быту общаться с кумирами. Они самые обычные люди. Показывая в своем творчестве яркие и положительные черты, в жизни они могут проявить противоположные качества. Как известно, человек слаб. В одном живет хамство, в другом жадность, в третьем трусость, а в четвертом, все в одном флаконе. Подобные разочарования я испытал при личном общении с Дидуровым, Дуловым, Ножкиным и многими другими, чье творчество любил с раннего детства, а их самих почти боготворил. Не стоит приближаться к своим кумирам!
 Наслаждайтесь их творчеством, их легендами и легендами о них.
Эту песню я написал для своего товарища Кости Беляева.  Он почему-то ее петь не стал, хотя она написана, хоть и не прямо, но по фактам его биографии.
 
              ***********************************************************

                Константину Беляеву на 70-летие.

                Какой там, к черту юбилей? Какие там года?
                Расскажет вам любой еврей, что Костя пел всегда!
                Москву и Питер, и Ростов, он покорил подряд.
                И бабы разных возрастов тайком его хотят!
                Он видел зону и тюрьму, он с чертом был «на ты»,
                Напрасно гадили ему и вохра и менты.
                Ведь не к лицу ему слеза, он в плаче не утоп!
                И он по-прежнему гроза для круглых женских поп.
                И, пусть, проскочит сотня лет, пусть тыща лет пройдет,
                И, кто-то скажет: « Кости нет! Беляев не поет!»
                Вглядись, у Дьюка баб толпа, и струн знакомый звон!
                И там звучат такие « ПА», что может только он!

                       
               

Все наши поступки  из нашего детства. Можно заниматься серьезными взрослыми вещами. Можно дружить или общаться с «большими людьми». Можно самому стать «большим человеком». Но наше детство все равно неотступно следует за нами. Всех нас это объединяет в какой-то степени. Мы переживаем вновь свое детство вместе со своими детьми и внуками. Гёте гениален уже в том, что обратил внимание на простую истину о том, что до самой старости мы дети!
В гипертрофированном обществе вернуть детство, наверно, не хочет только тот, чье детство выпало на политические и военные катаклизмы. Хотя, и в таком детстве было много приятных воспоминаний. В детстве, в отличие от зрелости, никогда не бывает так, что абсолютно все плохо.
В зрелости мы сознательно стремимся «добрать» то, что отсутствовало в нашем детстве. Но, когда, получаем то, что хотели много лет назад, понимаем - слишком поздно! Нет уже того праздника, который мог бы состояться во время.
Со стороны это смотрится примерно так: - взрослый дядя покупает себе тот детский велосипед, которого у него не было в детстве, садится на него, упираясь коленями в подбородок, и едет по улице наперегонки с малышами.
Интересно, счастлив ли он в этот миг?
Примерно нечто подобное произошло и со мной, когда я купил свою дачу. Купил в середине девяностых, в поселке, территориально близком от того, где прошло мое детство на съемных дачах.
Сложно сказать, что именно меня подтолкнуло к этому поступку. Наличие детей, которым я хотел устроить персональный отдых, или попытка вернуть часть своего детства?
Когда по улицам ходили люди, общались, пели песни. Когда соседи становились почти родственниками. Когда вечерами устраивали игры, в которых непременно участвовали взрослые…
Но, все было не так. 
Мои детки довольно быстро остыли к даче, предпочитая отдых на московских клубных тусовках.
Большая часть дач круглый год пустовало. Ни о каком дачном общении, тем более о дачной дружбе, не могло идти и речи.
Люди, погруженные в проблемы личного выживания, стали мало коммуникабельны.
Изменилась сама атмосфера.
 Поселок в самый разгар дачного сезона напоминал вымершую чернобыльскую зону, а не престижное дачное место, где еще десять лет назад, яблоку негде было упасть от веселых и общительных отдыхающих.
Мои приезды на дачу, как правило, вызывали у меня депрессию, и желание через три-четыре дня уехать в Москву.
Я приезжал туда, в основном, чтобы уединиться и поработать. Пустыми вечерами без общения, я тупо смотрел телевизор, который в Москве уже брезговал включать.
Был конец июля. Дни Памяти Высоцкого. Телевидение транслировало, уже много, раз одни и те же передачи о нем, вперемежку с рекламой всякой гадости. Я переключал программы и наткнулся на любопытный документальный фильм о серийном маньяке.
Маньяк был «ученик Чикатило» , как сам себя называл. С несколькими десятками доказанных эпизодов, в восьмидесятых он получил «вышку». Но наложенный Ельциным мораторий на смертную казнь спас его от расстрела. Затем наказание было изменено на пожизненное. Затем на 25 или на 30 лет. Учитывая «хорошее поведение» маньяка по УДО он должен был через несколько лет оказаться на свободе. Маньяк сидел за металлическими прутьями и философствовал, перед явно симпатизирующей ему, судя по вопросам, по тону разговора и по темам, съемочной группе.  Зек не скрывал, что посещал опустевший дом семьи Чикатило, где голоса повелели ему очистит землю от скверны, распоров животы двум десяткам молодых женщин, поскольку они создание дьявола. Интервьюер делал сентиментальный восхищенный акцент, что убийца не совершал со своими жертвами действий сексуального характера, а всего лишь, убивал их. Позирующий зек сообщил, что его долго не могли поймать, потому что он, обхитрив всех, сразу после очередного преступления, приняв снотворное, закапывался в заранее приготовленную могилу. Там, проспав три дня, он спокойно выходил на свет божий и гулял до поиска очередной жертвы.
Съемочная группа докапывалась до «философии» его поступков. Маньяк охотно поделился тем, что нашел ошибку в медицинском учебнике по анатомии. Так как у каждой жертвы измерял длину вынутого наружу тонкого кишечника, и она оказалась на пятнадцать сантиметров больше, чем считала анатомическая наука.
Маньяк не скрывал, что после возможного освобождения продолжит свою «очистительную миссию», которую прервал его арест. Потому что «голос» в пустом доме повелел вспороть живот двуустам женщинам, а он сумел пока вспороть только одну четвертую от поставленной перед ним задачи.
В завершение было рассказано о трудном провинциальном детстве серийного маньяка, о несчастной любви, об обманувшей его девушки..
В заключение, он прочел, под явное одобрение ведущего, душераздирающее стихотворение о том, какой он несчастный и непонятый посланец высших сил.
На следующий день полутора часовую программу о маньяке повторили.
Я был в шоке. Я ничего позитивного не ожидал от телевидения того периода, впрочем, как и сейчас, но такого…
Сострадание к садисту, который, выпусти его, займется тем же, с учетом допущенных ошибок!
О чем думала съемочная группа, когда с явной симпатией сняла этот фильм? О том, что он по знакомству, не станет резать их родственниц и знакомых?
Что просто не прорвется к их близким сквозь нанятую на тридцать серебряников охрану?
А остальные? Да, наплевать на остальных!
Раз этот ушлепок так ценен для власти, неужели, среди охраны не нашлось никого, кто имел бы смелость шлепнуть этого отщепенца «при побеге»?
Эмоции захлестнули меня. А, в этом случае, лучше всего помогает юмор, пусть даже черный юмор. И я написал от лица маньяка. Потом у многих было много вопросов:             « Почему?», « Откуда такое познание темы?» и так далее.… Надеюсь, что абзацем этой книги я ответил на все возникающие вопросы!

                ***********************************************


                Мой кумир Маркиз де Сад!
                Мой диагноз – некрофил!
                Вы, поверьте, я не рад,
                Что вас в полночь удавил!
                Я приметил вас в метро,
                Подуставшую слегка.
                Ваше красное трико,
                Мне как тряпка для быка.
                Пол-Москвы пройти пришлось,
                В отдалении от вас,
                Чтоб агонией зажглось
                Полнолунье ваших глаз.
                Чтоб хрипело под шнурком
                Ваше горло все слабей,
                Ощущая животом,
                Мощь эмиссии моей!
                Вы ж не страсть во мне зажгли,
                А, негаснущий костер,
                Освещающий в любви
                Ваш пустой хрущевский двор!
                Все, о чем ваш мозг мечтал,
                Опираясь на фрейдизм,
                Я до капельки воздал
                В ваш последний пароксизм.
                Что мне, право,  ваш сосед?
                Он визжит, труслив и глуп,
                Разглядев в окно, чуть свет,
                Ваш счастливый, мокрый труп.
                Что ему Маркиз де Сад?
                Что призванье- некрофил?
                Вы, поверьте, сам не рад,
                Что вас в полночь удавил!

            ***********************************************


Но, маньяки и садисты встречаются в реальной жизни значительно чаще, чем в том поганеньком документальном фильме. И, чаще всего, остаются безнаказанными, доживая свой век в благости и в почете. Ведь у них же есть не только принципы, но и своя непоколебимая «философия очищения»!
Об одном таком я хочу сейчас вам поведать.

Довелось мне летом 1984 года погостить на новой территории окружного военного госпиталя в Ташкенте.
Новые белоснежные корпуса брежневской эпохи гармонично уживались с немногочисленными одноэтажными домиками хозяйственного назначения.
От самого КПП начинались ухоженные аллеи с выбеленными бордюрными камнями, со свежее окрашенными скамейками, обрамленными, по-уставному стриженым кустарником, под сенью пирамидальных южных тополей.
Вечерами зажигались мягкие фонари, бросая причудливые протуберанцы на ровные асфальтовые дорожки.
Внушительная территория госпиталя, раскинутая на неровном рельефе,  усиливала перспективу геометрически правильных аллей. Поэтому казалось, что белоснежный городок должен кончается где-то далеко за горизонтом, там, где, плещется  нежное курортное море.
Все эти пейзажи, пропитанные жарким дневным азиатским солнцем, подсвеченные сказочно большими ночными звездами, заставляли верить в счастье любви и молодости,  в неизбежную бесконечность бытия. Однако, госпиталь был военным. И не просто военным, а окружным Туркестанского военного ( воюющего) округа.
 Всего за пару сотен километров уничтожалась человеческая плоть – тленный носитель бессмертной души.
 В плоть вонзались пули и осколки.
 Плоть горела в танках,  в сбитых вертолетах, в раскаленном докрасна металле.
 Плоть разлеталась на куски, подорванная на минах.
Плоть погибала от эпидемий брюшного тифа, менингита, желтухи и, просто, от дистрофии.
Шла война, преподносимая официозом,  как помощь в построении социализма братскому народу Афганистана.
Иллюзию «курортного городка», со стайками прогуливающихся по аллейкам в часы посещений страждущих ташкентских девиц, разрушала  суета медперсонала во время разгрузки поступающего огромными и частыми партиями « груза 300».
 То тут, то там можно было встретить отвоевавшихся танкистов с исковерканными багровыми контурами изуродованных лиц, безруких и безногих восемнадцатилетних солдат, обмотанных бинтами с запекшейся кровью, контуженных, переломанных.
 Время от времени, сестры и санитары, почти бегом, перевозили на каталках тяжело раненных, стараясь удержать вертикально в руках высоко поднятые капельницы.
Следы войны были повсюду.
 Но жизнь не хотела верить в смерть.
Солдаты, получившие легкие ранения в афганской мясорубке спешили жить и не спешили возвращаться обратно в ад ненужной им войны. Отъедались, отсыпались, заводили короткие и бесперспективные романы с невостребованными местными дамочками, засидевшимися в девках.
Ситуация и условия для этого были самые подходящие.
Военные медики в основном относились с пониманием к солдатам. И на многое закрывали глаза. Если ранение или травма не подходили по приказу МО под демобилизацию по ранению, то медики старались изменить степень годности и оставить дослуживать в союзе.
 Тех, кому совсем «не повезло», кто попадал в категорию выздоравливающих и подлежал возврату в жернова войны, старались привлечь к хозяйственным работам и продержать в госпитале как можно дольше.
То, что война кровавая, жестокая и ненужная, понимали все, особенно военные медики. Солдаты срочной службы были в основном из простых семей, не имевших возможности откупиться от всеобщей советской воинской провинности. Не было среди них детей высокопоставленных особ. Дети семей многочисленных советских элит не знали, и знать не желали о какой-то срочной службе, о какой-то неизвестной войне, на которую гнали, как стада на убой их простонародных сверстников.
Если у офицера, сознательно обуздавшего себя, на двадцать пять лет непорочной службы был выбор, не идти на войну, ценой своей дальнейшей офицерской карьеры, то солдатам никакого выбора предоставлено не было.
 Новобранцев с пометкой « команда 108», в лучшем случае посылали на пять месяцев в учебку или в школу сержантов, находящуюся в союзе. Потом все равно следовал Афганистан. В худшем, прочувствовать все прелести «интернациональной долга» доводилось сразу после прохождения курса молодого бойца и принятия присяги.
Если к смерти, ранениям, контузиям и ожогам прибавить чудовищную дедовщину, царившую в сороковой армии, жертвами и участниками которой становились все, без исключения, то легко понять и оправдать солдат, особенно первого года службы, активно не желающих возвращаться обратно из сказочной ташкентской иллюзии.
Медики делали все, чтобы вернуть искалеченных мальчишек к нормальной жизни. При этом не проявляли особого рвения вновь вернуть их в ряды беспогонных оккупантов.
 (  В Афганистане,  на х/б не нашивали петлицы и погоны,  как в  Союзе.  На фабричные подкладки погон и петлиц лишь прикалывались полевые эмблемы родов войск и знаки различия. Прим.   Автора. ).
Некоторым везло, и они до дембеля оставались в «рабочей команде» госпиталя. Других, выздоровевших, все равно, ждала очередь на знаменитой ташкентской пересылке и отправка обратно «за речку».
Туркестанский военный округ в те годы был большой перерабатывающей для Афганистана сырьевой фабрикой. Или адским «мартеновским заводом».  Здесь формировали колонны и подразделения. Здесь наскоро обучали солдат. Здесь тыловики, не забывая свою коммерческую выгоду, готовили гнилые, просроченные продукты и медикаменты для отправки в сороковую армию. Здесь была самая мародерская сырьевая база. Далее «сырье», состоящее из людей и материальных ценностей необходимыми партиями вбрасывалось в «горячий цех» Афганистана. А оттуда получали «готовую продукцию» в виде «груза 200 -300», шмоток, двух кассетных магнитофонов, порнографии, золота, наркотиков…
Но, наверное, самой страшной «продукцией» было и есть искалеченные души. Искалеченные души оставшихся в живых. Искалеченные души  матерей, отцов, сестер, братьев, жен и детей погибших…
Вечная слава советским офицерам-медикам, прекрасно осознававшим все это, своей совестью и профессионализмом, всеми своими силами,  уменьшавшим количество зла!
Но, как известно, в семье всегда не без урода.
Солдаты и офицеры с презрением рассказывали о сереньком маленьком человечке, изобретшим и лично внедрившим «систему исцеления симулянтов».
Нежелание возвращаться в «горячий цех» солдат, получивших легкие ранения, травмы и контузии выливалось во вполне естественную спасительную симуляцию «последствий» ранения. У кого-то после ранения «переставала функционировать» конечность. Кто-то «слеп» или «глох» после контузии. Кто-то «сходил с ума». С «сумасшедшими» все обстояло просто. Начальник психиатрического отделения, понимая, что толку для армии от «закосившего» воина уже не будет, просто договаривался с поступившим на обследование.
 По договору солдат два-три месяца помогал сестрам ухаживать за истинно больными, убирать дерьмо и мусор, следить за порядком. К слову, истинно больными, были в основном прапорщики и офицеры с алкогольными психозами и белыми горячками.
Отработавший договоренный срок солдат, увольнялся по самой мягкой психиатрической статье « 5-в» ( психопатия) и летел домой белым лебедем. Ограничением в гражданской жизни счастливым обладателям упомянутой статьи была лишь служба в армии, работа в оборонке, служба в МВД-КГБ и поступление в закрытые престижные ВУЗы, типа МГИМО.
Трагичнее обстояло дело с теми, у кого что-нибудь «отнялось» или «перестало» слышать и видеть.
Потому что они попадали на обследование и лечение в неврологическое отделение Ташкентского Окружного Военного госпиталя номер триста сорок, где начальником отделения был советский врач, подполковник медицинской службы Можаев. ( Время стерло, к сожалению, из моей памяти его, известные всему госпиталю инициалы, но живы в памяти, известные всему госпиталю его дела!)
 Тот самый маленький серенький человечек, автор и исполнитель «системы исцеления симулянтов».
Все сводилось к простой, а, потому, гениальной схеме. К примеру. Солдат, не постигший тонкостей рефлексологии и не горящий патриотизмом, «слеп», «глох»,«парализовывался», находясь в том отделении, где уже считался выздоравливающим. По профилю он попадал в отделение Можаева.
Тут уж товарищ подполковник, если и не прибавлял пациенту познаний в неврологии, то, во всяком случае, вселял в него свой, не достающий юноше, патриотизм.
 Проще говоря, отправлял обратно в «горячий цех», но предварительно триумфально утверждал торжество советской медицины и гуманности.
Процедура разоблачения не отличалась разнообразием и оригинальностью. Но, видимо, давала Можаеву не только реванш в области политики партии и правительства, но и натуральный оргазм. Многие, кто видел его разоблачения ( а Можаев приглашал на них как на назидательное шоу), утверждали, что в коротком процессе разоблачение Можаев дергался, странно мимикрировал, потел и сладостно-тяжело дышал.
Имея изначальную внутреннюю установку о том, что каждый солдат «косит», на любого, у кого после ранения не работала рука, Можаев надевал противогаз и вместо фильтра подставлял для вдоха банку с хлоркой. Вторую здоровую руку крепко держал его подручный капитан медслужбы Гурьев. Симулянту ничего не оставалось, как «парализованной» рукой сорвать с себя противогаз. Правда торжествовала. Можаев оргазмировал. А симулянт отправлялся обратно под пули. Срок с момента поступления симулянта в неврологию и выпиской составлял менее суток.
Если «не работала нога», то в ягодицу здоровой ноги вкатывалась лошадиная доза сульфазина ( препарат карательной советской психиатрии, вызывающий нестерпимую боль в области укола, невозможность движения прилегающей конечностью и повышение температуры тела до 40- 41 градуса. Прим. Автора ),  а когда,  у подопытного отнималась здоровая нога, отнимали костыли и толкали вниз по лестнице. Чтобы не рухнуть и не сломать шею, солдат вынужден был включить вторую, «больную» ногу.
« Слепого» нежно под ручку подводили к балкону третьего этажа без перил и безо всякой страховки. Чтобы не сделать роковой шаг симулянт должен был «прозреть». Поговаривали, что двое не прозрели и насмерть разбились об асфальт. Шума не поднимали. Срабатывал армейский принцип: «не выноси сор из избы!». Можно только догадываться, какую причину смерти в таких случаях, придумывал советский военный врач…
За спиной «оглохшего» подручный капитан Гурьев «читал телеграмму» о том, что у солдата умерла мать, сестра, что скончался отец или брат, что жена подала на развод и так далее, в зависимости от родственников, указанных в личном деле.
 Можаев при этом стоял впереди и внимательно наблюдал за лицом испытуемого. Естественно, что такую «новость» из молоденьких солдат мало кто выдерживал с каменной мимикой.
Тыловой полуполковник ликовал!
Лично присутствуя при выписке симулянта.
Если же подозреваемый в симуляции был действительно болен или его воля была сильнее системы Можаева, то, не сомневайтесь, врач прилагал все свои знания, усилия и садизм, чтобы больной все равно выздоровел и вернулся в строй!
Очень занимательно, что про «разоблачения» Можаева весной 1984 года знал практически весь ОВГ-340. Либо никто не стучал на него в военную прокуратуру, либо супер-патриот имел какого-то большого военного покровителя на уроне министерства обороны.
Но, так, или иначе, «разоблачения» были показательны и регулярны.
 У всех свидетелей было полное ощущение, что подполковник испытывает сильный психический, а, скорее всего и физиологический оргазм.
Можно долго гадать,  что именно доводило садиста до этого состояния.
Возможно, миг превосходства над беспомощным и безграмотным солдатом?
Возможно, что фантазии о том, как именно должен быть убит разоблаченный?
Возможно, воображаемые сцены с обезумевшей от горя матерью, бросающуюся на запаянный цинковый гроб с телом сына…
Можно долго гадать. Известен и подтвержден свидетелями факт, что Можаев это делал со сверх наслаждением, причиной которому вряд ли был советский патриотизм, долг офицера и клятва советского врача.
Мне не известно так же, находил ли он время между «разоблачениями» на исполнение своей главной обязанности- лечить.
Слава богу, я не был ни его пациентом, ни тем более его подозреваемым! Я не могу оценить уровень его профессиональной подготовки.
Но, зная о нем понаслышке, я ненавидел его.
Однажды, гуляя по территории, я напоролся на ненавидящий взгляд маленького полу лысенького кривоногого человечка в безупречно белом халатике. Рост его едва доходил бы до моего плеча.  Из безликого пространства между маленькими ушками и большими серыми бакенбардами меня проедали два маленьких, близко посаженных серых уничтожающих глаза.
Человечек средних лет был комичен своей физической обделенностью. Одновременно он вызывал сильное желание раздавить его как назойливого клопика.
Халатик приблизился, преградив мой путь.
Я был, как и все, в стандартной синей госпитальной пижаме. Как известно, в бане, да в госпитале все равны.  Поэтому вопрос серенького человечка, о том, солдат я или офицер был вполне оправдан. Услыхав, что я сержант, да еще и москвич, халатик завопил фальцетом, о том, что в такое решающее для страны время мне не пристало так вот запросто и развязно ходить по госпитальной аллее. Еще что-то про блок НАТО, мой рост и, про то, что все москвичи козлы. В общем, своей прогулкой я опозорил вооруженные силы. И еще, не помню, какой бред.
На втором году службы,  я видел различных  «отцов-командиров».
Поэтому я до конца выслушал все излияния халатика и отправился дальше. Через несколько минут забыв об этой встрече и не придав ей особого значения.
 Но, не тут-то было.
На следующее утро ко мне в палату зашел подполковник, заведующий хирургией, где я лечился. Как-будто извиняясь, он сообщил мне, что срочно вынужден меня выписать в полк, т.к. подполковник Можаев написал на меня рапорт замполиту госпиталя о том, что вчера я напал на него, во время передвижения по территории госпиталя. Так это был легендарный Можаев?!
- Извини, ничего не могу сделать, Леонид…- закончил мой подполковник,- долечишься в части.
Известие о внезапной выписке меня не сильно расстроило, так как размеренная жизнь госпитального рая порядком надоела. Я и сам собирался на днях проситься на выписку. Но клевета Можаева обдала голову кипятком и бессильной злобой запульсировала в висках.
На момент этой истории я уже был старослужащий. И прекрасно знал, что доказывать свою правоту перед начальством в таких случаях не нужно и бесполезно.
Я молча получил свое обмундирование, предписание, продовольственный аттестат. Оделся, попрощался со всеми знакомыми и вышел через стеклянную дверь из отделения.
Чуть сбоку от входа я увидел Можаева, прячущегося в стриженных по уставу кустах.
Он наверно долго ждал момент моего появления.
 Он гримасничал, корчился и дрыгался всем тельцем. Идеально чистый белый халатик повторял и подчеркивал его конвульсии.
Вспомнив рассказы очевидцев, мне стало ясно, что Можаев оклеветав меня, хотел получить наслаждение садистского оргазма. Оргазм. Настоящий оргазм корежил и ломал его в тот миг. Оргазм, видимо недоступный ему обычным путем…
Я шагнул к дергающемуся в кустах халатику и как можно громче произнес:- Я убью тебя, сука! За все! За всех!  Скоро! Жди!

Через несколько месяцев после этой истории настал мой дембель.
Я специально задержался в Ташкенте на три дня.
Кроме прощания с моими ташкентскими знакомыми, которыми я обзавелся, лежа в госпитале, в мои планы входило свидание с Можаевым.
Наверно, на наше общее счастье, подполковник Можаев в госпитале отсутствовал- был в отпуске.
На счастье, потому, что я бы не раздумывая, выполнил  свое обещание, данное ему,  в полном объеме и сгинул бы в среднеазиатских лагерях.

Образ этой твари в белом халатике,  поддонка и садиста, косвенного и прямого убийцы не одного десятка солдат, видимо, на всю жизнь отложился в моей памяти.
Позже, изучая психологию, я понял, что причины его садизма заложены в раннем детстве. Возможно, он не раз подвергался сексуальному и иному насилию. Что вызвало комплекс неполноценности маленького мужчинке-лузера. Что позднее гипертрофировало его сознательно-подсознательное эго и привело к извращенным садистским оргазмам, без которых он уже не мог существовать.
Но, разве от этого, кому-то, легче?
Не уверен, но, думаю, что, встреть я его сейчас, исполнил бы свое обещание.
Конечно, очень может быть, что Можаев уже предстал перед судом Божьим..
Но, как показывает жизнь, такие как он, чрезвычайно увертливы и живучи.

Присмотритесь! Возможно, что в вашем тихом дворике сидит на скамейке маленький старичок. Пустыми серыми старческими глазками безучастно наблюдая за переходящей дорогу, такой же как он, серой кошкой.
 Причмокивая губками, старичок-отставничок обсуждает погоду, цены на кефир или критикует внутреннюю и внешнюю  политику..
Будьте осторожны! У палачей, маньяков и садистов нет возраста!

                **************************************************

                Мы грешники погибшие, давно в аду нас ждут.
                А, кровью нас полившие, наверно, в рай уйдут.
                Прокуренные зубы,  с прищуром волчьих глаз…
                Мы просто душегубы, мы многие из вас!
                Один убит, глядите-ка! Убийством обзовут!
                А миллион – политика! И ей не страшен суд!
                Огонь, вода и трубы, не снятся в поздний час.
                Мы просто душегубы, мы многие из вас!
                Нас глазом обывателя не выделить в толпе.
                Мы просто брак создателя, без дырки на пупе!
                Стандартен лоб и губы, нет Ломброзо на нас.
                Мы просто душегубы, мы многие из вас!
                Кровавые мальчоночки в зрачковой пустоте,
                И хищные девчоночки  в продажной суете.
                Ни ласковы, ни грубы. Премилые, подчас.
                Мы просто душегубы, мы многие из вас!
                Дерьмо старанья «опера», тупой «следак» дерьмо!
                Нам стоны жертв как опера, предсмертный страх – кино!
                А, тем, кому не любы, ответим без прикрас:
                - Вы тоже душегубы, вы многие из нас!
          
                ********************************************************

Написал, прочитал. И, получается, что, кроме садистов,  закомплексованных людей,  инакомыслия и борьбы,  ничего интересного в моей жизни, в моей стране нет.
Ну, это, под каким углом зрения смотреть на все эти вещи. Все познается в сравнении.
 И я даю тебе, мой читатель, возможность сравнивать самому, что для тебя добро, а, что зло.
Предлагаю самостоятельно сравнить консистенцию этих абсолютных категорий в моей стране, по которой ты со мной путешествуешь, и в твоем фантомном виртуальном мире.
Главное - не потерять способность удивляться! Хотя удивляться можно многому и по-разному.


Вот сейчас я иду ускоренным шагом, петляя, стараясь быстрее уйти из зоны просматриваемого пространства, и удивляюсь.
Через восемь дней мне должно исполниться тридцать лет.
Сейчас, когда  я почти  сумел выскочить из расстрелянного крематория, я почти верю, что тридцать лет мне все-таки исполнится.
Метро « улица 1905 года» закрыто на вход и на выход, несмотря на начало второй половины дня.
На мне перепачканные и закопченные джинсы. Такой же свитер.
 Камуфляжную куртку, я сбросил, вместе со всеми остальными, когда, похожий на космонавта «альфовец», начал нас выводить сквозь шеренги пьяного тамбовского ОМОНа.
Навстречу мне идут многочисленные, прогуливающиеся зеваки. Многие с маленькими детьми.
Я пытаюсь смешаться с этой пестрой толпой, но она меня невольно выталкивает своей нарядностью. Только выделяет меня на своем фоне. И я огибаю встречных, наталкиваюсь на них, снова виляя, и огибая прогуливающихся.
Они провожают меня, пытающегося поскорее уйти подальше дворами от многолюдной улицы, удивленными взглядами.
Со стороны Белого дома слышится неутихающая стрельба.
 Примерно с равными интервалами сотрясают воздух залпы танковых орудий.
В принципе, вся улица девятьсот пятого года, весьма опасна. Поскольку периодически, на небольшой высоте, нет-нет, да проскальзывают свистящие трассера. Обрываются на излете шальные автоматные очереди.
В двухстах метрах происходит расстрел защитников Дома Советов.
По одному, по нескольку человек из зоны непосредственного обстрела прорываются такие же как и я.
 Грязные, злые, закопченные, сумевшие выжить в мясорубке, устроенной Ельциным в центре Москвы.
Всего две- три сотни метров.…  Там льется кровь. Там насилуют, убивают, калечат Русских Патриотов.
Здесь прогуливается праздная, безразличная толпа зевак, как будто  из другого, параллельного мира.
 Толпа жаждет зрелища. Частью зрелища для них сейчас являюсь я сам.
Я иду, перехожу на бег, снова иду.
 Моя задача поскорее затеряться в близлежащих дворах, не попасть в патрулирующие  улицы, автобусы с озверевшим ОМОНом.
Я как черная ворона на фоне их чистой, почти праздничной одежды.
Мы удивляемся друг другу.
Они удивлены тем, что я вырвался из горящего и прострелянного ада, живым и невредимым….
Я удивлен тем, что им абсолютно наплевать то, что рядом гибнут их братья и сестры.
Тем, что они вальяжно гуляют и смотрят праздничный салют.
 Тем, что они вывели на улицы детей, не соображая, что могут запросто попасть под шальную автоматную очередь.
Вот так, мы удивляемся друг другу…
Мы не потеряли способность удивляться!
Значит, еще не все потеряно! Значит, за удивлением вослед, должно прийти и понимание, а за пониманием наше единство.

Мой тридцатилетний юбилей приходится как раз на тот период, когда в Москве введен комендантский час. Многие уговаривают меня отложить празднование.
Но я справляю свои тридцать лет день в день. Широко, шумно и показательно. Праздную ровно неделю.
Каждый день ко мне наведывается то комендантский, то милицейский патрули. Водки закуплено много.
Я заставляю их пить за души убиенный русских людей. Я оскорбляю патрульных, смеюсь и глумлюсь над ними. Все мое шутовство с «гостеприимным» угощением сплошной фарс. Они понимают это. Но, поздравляют меня с юбилеем и пьют. Пьют за то, за что я скажу.  У большинства из них нет ни чести, ни совести. Они готовы задарма пить, хоть за свою погибель. Многие просят с собой «для сугреву» дать бутылочку-другую.
 Я «сочувствую» промерзшим в промозглые октябрьские ночи и раздаю водку.
 Эти не способны уже ничему удивляться, поэтому, когда я сую им бутылки со словами: « победителям от побежденных!», молча, рассовывают их под военные бушлаты и милицейские куртки.

             ***********************************************************

                Осенних листьев чехарда,
                Я не узнаю никогда,
                Что этот день стал красным днем для сиониста.
                Я не видал, как Дом горит,
                Я первым выстрелом убит.
                Холуйским выстрелом продажного танкиста.
                Я не увидел тот позор,
                ОМОН стрелял людей в упор,
                Ни старикам не дав, ни женщинам пощады…
                « Гвардейцы», что родную мать,
                Шутя, готовые продать
                За водку-шмотку, «Сникерс», баксы и награды!
                Я не слыхал, как торгаши
                Визжали : « Бей! Дави! Души!»,
                Кресты, в экстазе нацепив на обрезанье.
                И то, как быдло под «Ура!»
                Хлебало водку из горла,
                При каждом точном из орудий попаданье.
                Я не увидел копоть стен,
                А, так же то, что « СИ-ЭН-ЭН»,
                Как матч, обыденный, транслировал убийство….
                Я, Слава Богу! Не узнал,
                Что это звездный час настал
                Для всех халдеев, педерастов и лесбийства!
                Я не увижу, средь свечей,
                На Пасху в храме палачей,
                Тех, кроме как чуму, потомки не воспримут.
                И мне не будет жалко вас,
                Всех, кто с «реформами» угас,
                Ведь сраму вашего покойники не имут!
                Я не узнаю в двадцать лет,
                Что заклеймят меня во цвет,
                В красно-коричневый, по нраву сиониста….
                Я не видал, как Дом горит,
                Я первым выстрелом убит…
                Холуйским выстрелом продажного танкиста!
               
                5 октября 1993 года.

        

Да! Удивительное рядом! На днях, после долгого перерыва, разговаривал со своим  бывшим соседом и однокашником Леней Аграновичем, которого вскользь  упомянул в повести «Неизвестная грань  творчества Михаила Круга».
Он начал с претензии, что, звонил не он мне, а я ему.
С Аграновичем я познакомился в апреле 1970 года на общем субботнике по благоустройству двора нашей новостройки.
 Удивительно! Повесть была опубликована в периодике осенью 2008 года, а он неделю назад ее прочитал.
Память у меня феноменальная, поэтому я помню дословно все разговоры, с кем бы то ни было, и, когда бы они не происходили.
Вот двухтысячные годы, последовательность событий, тем более разговоров, у меня смешались в сплошную кашу.
Один врач мне сказал:
- У вас закончился объем памяти. Память забита файлами детства, юности и молодых лет. - Сотрите ненужные файлы, чтобы освободить место.
- Легко сказать! А как их стереть?
Я дословно и по датам напомнил своему тезке некоторые наши разговоры многолетней давности, при этом назвал, места и обстоятельства.
 По его молчанию, я понял, что он поражен моей памятью.
Ну, раз, для него принципиально, кто кому звонил зимой 1995 года, то здесь, в сокращенном варианте повести я напишу: « В телефонном разговоре с кем-то мне сказали:..».
Разве дело в Аграновиче?
О нем я написал, лишь придерживаясь, правила:- в описании конкретных людей и конкретных событий придерживаться всех мелочей, какие помню.
Еще удивительнее с  повестью было то, что в 2007 году ( собственно, она и была написана в феврале 2007 года - прим. Автора ), ни одно российское издательство, ни одна газета, ни один журнал не решились ее опубликовать.
Так прямо и говорили:
-Мы не хотим проблем от братвы!
Хотя все факты, изложенные в повести,  были известны и подтверждены самим Кругом еще при его жизни.
К осени 2008 года газета « Южно-Уральск» в Казахстане напечатала повесть, разбив ее на три номера.
После этого многие российские издания ее опубликовали. А в интернете найти ее теперь не составляет труда.
Правда, почему-то она везде и всюду изобилует орфографическими ошибками и опечатками, но, спишем это на технические ошибки тех, кому не лень было ее перепечатывать из периодики, хотя, по мне, проще было ее отсканировать и запустить в сеть.
Сокращенный вариант повести я вставлю в эту книгу лишь по причине того, что, на мой взгляд, сам Михаил Круг является ярчайшим примером эпохи.
Эпохи, после развала СССР, по принципу: « Легкий взлет- страшный конец», потому что, в какой-то степени, волею судьбу, я оказал влияние на его творчество.
И, еще, потому, что, как я писал уже, в части повествования о посмертном мародерстве с песней, которую я подарил Константину Беляеву, есть что-то Свыше.
Это НЕЧТО наказывает нас всех, если мы переходим «точку отката», плюя на понятия честности и Чести, разменивая свою жизнь, свою Душу на приоритет материальности.
 И не делаем разницы в том, каким способом это материальное благополучие достигнуто.
В зависимости от степени нашей вины перед НЕЧТО, мы рано или поздно расплачиваемся, кто аварией, кто нищетой, а, кто и собственной жизнью.
И, еще, мне подумалось, что в творчестве есть темы, которые трогать нельзя.
 Кто-то сказал, что человек, смотрящий в пропасть должен помнить, что и пропасть смотрит на него. Недаром, актеры так не любят играть смерть.
 А Михаил Афанасьевич Булгаков с « Мастером и Маргаритой» - скорая неожиданная смерть. А Гоголь…
Однажды я смотрел фотографии одного, как считалось и считается, погибшего барда-альпиниста.
Любой, кто знаком с основами биоэнергетики, знает, что на фотографиях мертвых, даже сделанных в детстве, биоинформационное поле отсутствует. Это факт научно доказанный, но, пока не объяснимый.
Так вот. На фотографии  поле присутствовало.
 Возможно, что фото реставрировали, возможно, что сам фотограф, с любовью, вложил в эту фотографию часть своей души и энергии.
Но меня это натолкнуло на мысль, что бард жив.
Расследование, которое я провел, не дало никаких результатов.
 Друзья и родственники давали противоречивые ответы.
 Почему-то отмалчивались. Что прибавило у меня вопросов и желание написать фантасмагорическую повесть.
Чем я и занялся, никому, даже из домашних, не сказав об этом.
Сюжет повести был прост. Тело альпиниста не нашли ( что было в действительности - прим. Автора).
Он не вернулся к прошлой жизни по двум причинам.
 Первая - был до неузнаваемости искалечен и не хотел предстать таким, пред любящими людьми.
 Вторая причина – те противоречия, те сложности, в том числе и в личных взаимоотношениях, тянувшиеся годами, не позволяли ему стать до конца самим собой, до конца раскрыть себя.
По сюжету, герой повести от первого лица, все-таки находил альпиниста, жившего уже много лет далеко от дома, где его считали  погибшим, сочинял уже другие песни.
 Был уже другим человеком…
И я начал работать над повестью.
Что же началось! В моей квартире были все перепуганы, так как начались непонятные и зловещие вещи.
 Ровно в полночь обвалились сразу все три полки серванта, разбился весь хрусталь и «кузнецовский» фарфор- бог бы с ним!
Вылетали на несколько метров, стоящие на предохранителе, магнитофонные бобины, на которых я перед началом работы над повестью, каждый раз слушал песни этого барда…
Происходили взрывы, пахло озоном.
Домашние не спали, нервничали, не понимая причин происходящей чертовщины.
В итоге у меня, безо всякого повода, через четыре года после первой операции на позвоночнике, сместились вышележащие межпозвоночные диски.
Вызвали батюшку осветить квартиру. После этого он долго болел, а потом погиб под колесами сбившего его автомобиля…
Боли в спине и в ногах были нестерпимы. И я сделал КТГ,  которое,  подтвердило диагноз.
Ранее оперировавший меня, светила военной медицины полковник В.М. Сусин назначил меня на операцию прямо в  день моего рождения, поскольку со следующего дня уходил в отпуск.
Мне исполнялось 32 года. Мой отец погиб в 32 года.
 Чертовщина в квартире продолжалась. Повесть я продолжал писать, как приговоренный, стремясь ее закончить до госпитализации.
И, вдруг, я понял, что коснулся темы, которой, по каким-то причинам касаться не имел права!
Я понял, что умру на операционном столе.  В свой 32-й день рождения… Я сопоставил все цифры и факты. Так и выходило, по написанному свыше закону.
Сопоставив и поняв все, я перестал работать над повестью, хотя осталось дописать одну заключительную главу.
Катушки с записями барда я отдал другу, а недописанную повесть уничтожил.
Скажите, что я испугался? Наверно, да…
Но, суть, не в этом.
Почти тут же прошли боли. До этого я по нескольку раз в день вызывал «скорую», которая за плату делала мне полунаркотическое обезболивание.
От операции в свой день рождения я отказался, солгав полковнику, что у меня грипп, и передоговорившись о визите к нему после его отпуска.
В доме все стало на свои места, тишь да гладь!
Боли прошли совсем.
 Я сделал повторную КТГ, которая показала, что все межпозвонковые диски у меня на месте и в порядке.
Как не крути, а, любой, разбирающийся в нейрохирургии подтвердит, что разомкнутые и смещенные диски никогда сами не встанут на место.
Сусин, когда я ему показал новое КТГ,  долго сравнивал его со старым. И не нашелся, что сказать, кроме:
-Ну, в жизни всякое бывает…. Если, что, обращайся.
Можешь мне не верить, мой читатель, но Бог свидетель тому, что все, что я пишу - чистейшая, правда.
А мораль той правды такова, что нельзя касаться того, что нам не ведомо и неподвластно. Так же, как нельзя переходить границы порядочности.
Я уверен в том, что трагический уход из жизни Миши Круга был обусловлен еще тогда, когда он просто взял и присвоил мою песню « Светочка».
 Она была написана мной в состоянии между жизнью и смертью. И не моя вина, что он подписался под этой энергетикой во всех смыслах.
Вкратце, приведу историю с Кругом, чтобы тебе, читатель-экскурсант, было до конца ясно, о чем я тут веду речь.

         *************************************************

                Вот и кончился Мишка – жиган….
                Вой Россия! От горя реви!
                Два патрона нашлись и наган
                Для тебя у братвы из Твери.
                И к кому приравняли, не счесть!
                Бог судья им, но ты не Тальков….
                Пролил кровь не за правду и честь,
                А за долю, в разборках хорьков…
                Будет встреча с тобой не в раю.
                Нас туда бы никто не пустил.
                А за «Светку», за песню мою,
                Пусть Всевышний простит, я простил.
                О покойниках…. Или никак.
                Мы не пели, не пили с тобой.
                Я прокашляюсь, молча, в кулак,
                Ставя свечку за твой упокой.
                О «централах» другой пропоет,
                В том же темпе, на тот же манер…
                И салютом прощальным сверкнет
                В черном небе фиксой Люцифер.
               
                3 июля 2002 года.

         ************************************************

25 июля 1992 года. Москва. Ваганьковское кладбище. День Памяти Владимира Высоцкого. Жаркий, нестерпимо жаркий полдень, огромная масса людей у могилы. В скверике, напротив входа на кладбище, затоптанная сотнями подошв жухлая пыльная трава. Повсюду купля-обмен фотографий, книг, записей, виниловых дисков. В загустевшем воздухе звучит немыслимое многоголосье песен Высоцкого, под аккомпанемент расстроенных гитар, и даже под гармошку.
Это было то безвременье, когда рухнули, казавшиеся незыблемыми государственные и общечеловеческие устои. Время, когда все мы, еще не привыкли к царящему вокруг беспределу, надеялись на его скорый конец, верили в возвращение к нормальной человеческой жизни.
 Та пора, когда искали в настоящем спасительные соломинки из прошлого, чтобы вновь ощутить себя людьми, единомышленниками, братьями, собравшимися вместе.
Одной из таких « соломинок» было Ваганьково, был Владимир Семенович Высоцкий, его Светлая Память, его Народный Бунтарский Дух.
Все мы, приезжавшие туда с гитарами, срывали до хрипоты глотки, братались, знакомились, несмотря на жару, обильно пили водку.
Сюда тянуло людей различных возрастов, мест проживания, социальных слоев, давая, пускай и не совсем трезвую, несколько часовую иллюзию братства.
Кто-то, из импровизированно выступавших, пел песни Высоцкого, кто-то пытался петь свои.
Многие из фанатов и коллекционеров записывали поющих на плохие в то время диктофоны,
вместе со звоном, проходящих мимо трамваев и галдящей толпы.
В вышеупомянутом скверике я почти регулярно в дни Памяти «давал подобные концерты», пел в основном свои песни, их записывали прямо тут же, довольно часто давали адреса, по которым просили выслать качественные записи моих песен, что я всегда  с охотой и делал.
В тот день за мной, буквально по пятам, ходил парень рабочего вида, довольно скромного телосложения, и записывал на «Электронику» почти все, что я пел и говорил.
Тогда практически заглохло то движение, что именовало себя « Клубом Авторской Песни».
«Русский шансон» еще не завезли в предродовое отделение, и для меня, не имевшего в ту пору ни концертов, ни выступлений, это было единственной возможностью спеть людям.
В конце дня мы познакомились. Он представился коллекционером из Твери ( тогда еще город Калинин) Игорем Зверевым. Много рассказывал о своей фонографической коллекции. По его словам, в ней были и мои записи, но очень плохого качества.
 Он был «рад знакомству со мной вживую» и очень просил записать и выслать ему ВСЕ! Мои песни. К тому времени я написал примерно около двухсот песен, на мой взгляд, достойных внимания.
В августе 1992 года я выполнил просьбу Игоря Зверева, записав ( тогда еще на двухканальном катушечном «Юпитере») почти половину из написанного мною, среди которого была песня «Светочка», и отослал в Тверь на домашний адрес Зверева.
Помню, что Зверев, получив записи, позвонил из Твери, поблагодарил, но в дальнейшем наше общение не продолжалось.
О нем напоминал лишь его домашний адрес и телефон в записной книжке.
В феврале 1995 года. В ТЕЛЕФОННОМ РАЗГОВОРЕ, КТО-ТО МНЕ СООБЩИЛ: «МИХАИЛ КРУГ- ОДНОДНЕВКА ИЗ ТВЕРИ, ЛЯ-РОЗЕНБАУМ, УКРАЛ У МЕНЯ ПЕСНЮ «СВЕТОЧКА», ПРИСВОИВ СЕБЕ АВТОРСТВО!» (  Тезка, ты доволен?- Вопрос Автора ).
В переходе метро я купил кассету Круга « Жиган- лимон». Напротив песни « Светочка» было начертано: « Сл. И муз.- М. Круг, в соавторстве с И. Зверевым»….
«ЗЛОПОЛУЧНАЯ «СВЕТОЧКА»»
 Так называемая Авторская песня, к началу 90-х разменивала уже третье десятилетие, имея своих живых и мертвых классиков и жесткие жанровые каноны.
«Дурным тоном», к примеру, считалось петь на слетах КСП (КЛУБА САМОДЕЯТЕЛЬНОЙ ПЕСНИ) Высоцкого.
Розенбаума ( за исключением казачьих песен) открыто называли дешевкой.
 А уж от такого «блатняка» как Аркаша Северный, Костя Беляев, Александр Новиков и тому подобных, брезгливо воротили нос.
Окуджава, Визбор, Клячкин, Кукин, Городницкий, Егоров, Новелла Матвеева, Никитины, Вероника Долина- далеко не полный «список классиков» КСП, которые, собственно, и обозначили довольно сжатый спектр тематики и стилистики.
Я не хочу сказать, что «закрытость» жанра это плохо. Романтика, любовь, дружба, синие далекие горы… Но, ведь горы-то далекие… А, рядом-то, бытовуха, отнюдь не поэтическая, каждодневная….
А до «синих гор» сотни километров штабелей лесоповала и колючей проволоки гнилых лагерей.… Наверно, это была своеобразная « поза страуса»: - не хотим слышать, ни о какой реальности, спасемся в придуманном мирке?!
В основном я старался соответствовать. Но писалось в 20 лет разное, то, что волновало, то, что нравилось, и о чем хотелось.
В годы тотальной государственной цензуры, КСПешная субцензура начинала раздражать.  И я очень быстро получил клеймо жанроотступника.
Июнь 1990 года. У меня серьезнейшая травма позвоночника.                Я с трудом передвигаюсь по квартире. О походах на слеты, концертах и посиделках, не может быть и речи.
Ограниченность движений, изнуряющая, не проходящая боль 24 часа в сутки.…
Это  не так уж страшно. Страшнее и нелепее  то, что я вмиг оказался в вакууме!
Десятки моих КСПешных «друзей», воспитанных на песнях, идеализирующих дружбу, любовь, верность и преданность, просто забыли обо мне.                Телефон молчит. Сразу испарились, до этого многочисленные, шумные и радушные визитеры. « Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке»!…
Состояние мое ухудшается. Мне предстоит серьезнейшая операция, которая может закончиться,  чем угодно.                Мне всего 26 лет.                Умирать не хочется, но и существовать так невозможно. В этой ситуации поддержать могу себя только я сам.                Я уже почти не могу ходить, но я могу оставаться здоровым и живым в своих песнях. Могу в них колобродить, влюбляться, хулиганить! И я хулиганю,  как могу!
15 января 1991 года я «схулиганил» песню «Светочка». Эта была последняя песня перед операцией. Она же вполне могла стать последней вообще.… Написалась она в один присест вместе с мотивом,  и тут же записана на магнитофон с листа, под гитару. Эта и песня отчаяния и бесшабашности и НАДЕЖДЫ.                Хотелось ( если что…) остаться в памяти близких именно таким… живым, московским хулиганом! При всей ее простоте и приблатненности, это песня смертника, им же и написанная.
Когда погиб Круг, мне подумалось, что не случайно, из многих моих подобных песен он выбрал именно « Светочку».
Кто знает,… Может быть, непроизвольно заложенная мной в песню энергия смерти,  сделала свое подлое дело? Ведь Круг подписался под ней ВО ВСЕХ СМЫСЛАХ…
«                СВЕТОЧКА
Когда зима с ума сойдет от плагиата
Капельной музыки, написанной весной.
Кошачий март у телефона-автомата
Вдруг замурлычет захмелевший и шальной.
Я от соседушке назойливой устану,
Что домогаться будет в раз очередной.
Я о тебе припомню, ангел мой, Светлана,
Себе гранененький налив для отходной.
В развале пьянка, полусонные соседи
С полночной тупостью глядят из-за стола.
Залили бельма, косорылые медведи,
И будут бить друг другу рожи до утра!
Я, напоследок, пол-аккорда, два стакана,
Заехав декою соседушке в мурло!
-Спасибо, Светочка, что любишь хулигана!
Ведь я-то знаю ,как все это тяжело!
Я без шарфа и без рубля, в одном ботинке.
Сапфиром светится «фонарь» по всей скуле.
Но, я сегодня, не к Наташке, не к Маринке!
Я еду к Светочке, Светуле, Светуле…
Щелчок! Гудок! На первый вызов шлепнет «двушка»!
А, значит, ждешь, не спишь, подушку теребя!
Я виновато промычу :-Встречай, подружка!
И, расплатись за тачку…нету ни копья!
- Алло, такси! Мне на Остоженку! Годится?
- Ну, ты дерешь! Туда не больше четвертной!
- Я пьян, я к Светочке, мне дома не сидится!
-Ну, не козли, чувак, согласен! Черт с тобой!
- Ах, Света ,Светочка, Светланочка, Светуля!
Ты - лучик света в темном царстве и в судьбе!
Сквозь катаклизмы пьяных драк, суды и пули
Я возвращаюсь каждый раз к одной тебе!
Ты у подъезда ждешь, платок стянув булавкой,
В разрезе шубки гладь коленочки торчит.
-Молчи, капель! Не вой по трубам гадкой шавкой!
Твое сердечко оглушительно стучит!
Ведь нам с тобою не страшны любые бабы!
Ты мне одна толчок в поэзии дала!
Пусть Городницкий там поет про баобабы                И в мыслях спит с женой французского посла!
Автопилотом приведет к тебе сознанье.
А, что я пьян опять, так ты меня прости!
И будут слезы, поцелуи, обнимания,
Когда сквозь оттепель примчит меня такси.
И поцелуи те прекраснее фиалок,
Тех, что когда-нибудь тебе я подарю.…                И мы растаем где-то в дебрях коммуналок,
Как на икону помолившись на зарю.
15 января 1991 года. Москва ».
                КОФЛИКТНАЯ СИТУАЦИЯ.
Разумеется, что после ТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА СО ЗНАКОМЫМ и покупки кассеты, где Круг значился как автор слов и музыки моей песни «Светочка», я позвонил в Тверь Игорю Звереву.                Хрипловатый женский голос отвечал: « Он пьяный спит», « Он на работе».                Наконец я дозвонился. На вопрос: - Как случилось, что присланная тебе моя песня присвоена каким-то Кругом, да еще и «в соавторстве со Зверевым», Зверев явно заюлил. Он порол ахинею, что Круг является моим давним поклонником, что знает многие мои песни, что осенью прошлого года Зверев дал переписать Кругу все те песни, которые я прислал в 1992 году.                О присвоении Кругом авторства, тем более о своем соавторстве, он слышит впервые от меня.                Выслушав всю эту плохо импровизированную чушь, я сказал:                - Ты дал Кругу записи, ты сам и разбирайся, но так поступать подло!
  Через несколько минут мне перезвонил некто, представившийся директором Михаила Круга и руководителем группы «Попутчик» Алексеем Свиридовым.                Разговаривая в утрированных приблатненных интонациях и выражениях, он начал с нападения.                Опуская, стершиеся из памяти со временем, детали его агрессивного монолога, смысл которого в основном сводился к тому, что я не знаю, какие силы и чьи бабки стоят за раскруткой Круга, скажу только, что ничего разумного разговор со Свиридовым не содержал.                «Какая-то дешевка!»- подумал я, а вслух сказал:                - Понимаю, что все вы там в Твери круче жареных яиц, но за 15 лет творчества - это первый случай, который иначе как ЗАПОДЛО не назовешь. Хоть мне и наплевать на ваши полублатные «понятия», но, даже по ним это называется КРЫСЯТНИЧЕСТВОМ, и наказывается «хоровой любовью народных масс», тем более, что авторство « Светочки» зафиксировано мной в РАО!                По-моему, последнее, произвело на Свиридова самое сильное впечатление.                Три «магические» буквы РАО, и тон Свиридова стал почти заискивающим, а разговор закончился вопросом:                - Сколько мы тебе должны за песню?                - Не все измеряется деньгами! Мне нужно, чтобы Круг публично отказался от авторства и извинился за «недоразумение»!                Нагловатый голос Свиридова заметно погрустнел:                - Ну, Круга я вряд ли смогу на это уговорить…                - Тогда до новых встреч!- сказал я и опустил трубку.                Я не повелся на хищный энтузиазм юристов из РАО, уговаривавших меня «наехать» с их помощью на Круга и компанию, арестовать тираж альбома «Жиган-лимон», поломать его скорые планы на работу с Николаем Рязановым в Питере.
И, хотя, беспредельная наглость «дорогих тверичей» меня, мягко говоря, удивила…,           Я решил:- Бог им судья, все во ВЛАСТИ БОГА! 
                КРУГ- ВОРОБЬЕВ.
«ВСЕ ВО ВЛАСТИ БОГА!»- решил я и постарался поскорее позабыть всю эту историю. Песен я писал предостаточно, и значительно более интересных и сильных, чем «Светочка». « Если для Свиридова, Круга и Зверева «Светочка»- «потолок», то о чем с ними, собственно разговаривать?»! - Не оскудею!»».                Я успокоился и занялся другими делами.                Но  ранней весной, того же года, Круг появился на моем пороге….
Именно… появился… Погода стояла по-мартовски дождливая и промозглая, а он стоял на пороге в сероватом пиджаке и темных брюках абсолютно сухой, с литром «Смирновки» в руке и улыбался хитровато, но не отталкивающе.                - Впустишь?                Вспомнив, отнюдь не джентльменскую беседу со Свиридовым, я решил «держать марку»: - А кто вы, собственно, такой?                Хотя фото на обложке абсолютно соответствовало оригиналу,  и не узнать Круга в том самом пиджаке было невозможно. Признаки ранней полноты, некоторая одутловатость подбородка, слегка прищуренные глаза с хитринкой….                -Я Круг! Ну, хочешь, паспорт покажу? Только «Круг»- все равно мой псевдоним!                Пауза затягивалась. Он топтался на месте, а я не спешил впускать его.                Поймав мой взгляд на его сухом пиджаке и, видимо поняв, о чем я думаю, он сказал:           -Ребята подвезли. Куртка в машине. Я в Москве по делам, здесь им тоже сказал, что у меня дело.                Он явно нервничал, но простоватость или простота? - обескураживала. И я впустил его.        – Адрес откуда?                – Ну,  для братвы не проблема пробить!                – А ты из братвы? – съязвил я.                –Нет, но братвы, знаю много, любят они наши песни! Не обижайся! Я твою «Светочку не воровал. Зверев спел, сказал, что его песня, мне понравилось. Вся история. Со Зверевым мы сами разобрались- мало не покажется, а деньги я тебе привез и, если не против, давай посидим!- Он приподнял «Смирновку».                - Я уже сказал вашему директору, что деньги не возьму, мне нужен ваш публичный отказ от авторства.                - Ладно тебе! Давай на «ты»! Я человек простой! Ты с какого года? - я 62-го!                Я провел его на кухню, предложил присесть, достал стаканы, но пить отказался.                - В завязке? А я выпью. Не за рулем сегодня. Ребята отвезут. Скоро тоже завяжу, мешает. У меня сейчас творческие отгулы. А чего от денег отказываешься? Много у тебя их что ли? Или не нужны?                - Хватает, нужны, вторая дочь скоро родиться, но не все ими измеряется!                - Вторая дочь? Это хорошо. А я вот пацана один без бабы воспитываю. Водилой на молоковозе бабулям молоко развожу, но, чувствую, уходить придется - гастролей много, выступлений, а начальство залупается!                Больше мы никогда к вопросам личной жизни не возвращались. Он пил водку, сетовал, что не по-русски как-то пить одному, я пил кофе.                - Понимаешь, Леха! Не все так просто! Кстати, у меня друг есть один- самый настоящий! Тоже Леха!                Я поправил, что я не «Леха»,  а Леонид.  Если он хочет, то Леня, что это два разных имени.                -Да, ладно, не обижайся, братуха! Просто ты всего пока не знаешь, со временем расскажу. Но сейчас, если откажусь от «Светочки» все у меня обломится. Люди денег не дадут. Авторитетные люди. Нет денег- нет следующего альбома, да и за этот ты не знаешь, сколько я еще должен. Давай по-хорошему, в следующий альбом я снова включу «Светочку», напишу, что сочинил ее по мотивам твоей песни, а где можно, скажу, что все это недоразумение и прочий шняк. А ты, где можно, вспоминай меня, ругай. Лучшая реклама- антиреклама!                Забегая вперед,  скажу, что Круг свои обещания выполнил. В альбоме «Зеленый прокурор» «Светочка» значится как композиция «по мотивам песни Леонида Ефремова».
Да и во многих интервью Круг долгое время говорил: « Я исполняю только свои песни, кроме одной «Светочка»- Леонида Ефремова, есть такой московский автор».                -Слушай, Миша, а почему ты только «Светочку» у меня взял? У меня много подходящих тебе песен, я их практически не пою. Да и феня у тебя не всегда понятная, а там все доступно!                - Ты меня еще извини, я взял у тебя мотивчик, что ты Коське Беляеву песню сочинил. Написал про Тверь. Не слыхал? Дай-ка гитару, спою!                И спел: «… В Лазурной шум и песни и там братва гуляет, и не мешают мусора…»      Мотив один в один моего посвящения Косте Беляеву!                - Ну, как?!                Я неопределенно хмыкнул.                - Да, ладно тебе! Ее у нас уже года два знают и поют. Никакого воровства, бывает, слушаешь песни, подписаться готов, жалеешь, что не твоя!                - Миша, это называется ПЛАГИАТ - творческое воровство!                - Насчет воровства и воров угадал! Меня воры очень любят слушать, да и потом, слова-то мои! Ну, хочешь, напишу, что музыка твоя?                Водка быстро делала свое дело. Настроения моего нежданного гостя менялись как калейдоскоп.                - Нам бы с тобой поработать вместе, так, чтоб никто пока не знал.                - Это как?                - Знаешь, много есть мыслей, настроений, мотивчиков, а слов не хватает оформить.
Некоторые в столе годами гниют. А у тебя, как послушаешь, вроде легко выскакивает, может,  поможешь? Ну, там подправить, доработать? Рифмы иногда идут очень корявые.    
- Слушай, Мишель, а все твои «недоделанные песни» тоже воровство?                Он обиделся всерьез:                – Ты чего выпендриваешься! Да меня уже сейчас в два раза народу больше знает, чем тебя! Я тебе как человеку предлагаю! Да и лове проплачу!                - Ладно, Миша, шучу я. Ты на одной своей экзотической фене как на коне…                - Феня, вот откуда! Дарю! У меня еще есть!                И он протянул мне потрепанную книжечку в бумажной обложке карманного формата       « Совершенно секретно. Для внутреннего пользования работников НКВД. Словарь жаргона преступников «Блатная музыка». Москва 1927.год . Репринтное воспроизведение 1991».                Где-то до сих пор есть у меня эта потрепанная книжечка.                – А, почему, КРУГ? Псевдоним ты тоже взял отсюда?- я ткнул пальцем в книжечку.               - Нет, был такой известный шпион-бандит. Ты не смотрел что ли «…..» ( название фильма, упомянутого Кругом, я не помню), там один шпион, одновременно бандит с такой фамилией есть, да и потом круг- самая бесконечная и гармоничная фигура!                Он еще что-то пел, потом спохватился, что его внизу «в тачиле» ждут ребята, и так же быстро раскланялся.                - Проводить?- Мне хотелось посмотреть на «ребят, которые его ждали».                - Не. Не надо нам пока вместе светиться! Я тебя со временем со всеми своими перезнакомлю. А, пока, как договорились, попробуем поработать «без афиши»».
-Ну, бывай, Круг!                -Пока!.
Захлопнув за ним дверь, я был абсолютно уверен, что встречались мы в первый и в последний раз. Впечатление было такое, что весь, спонтанный для меня, визит Круга был лишь нацелен на улаживание конфликта со «Светочкой», не более. Остальное было лишь прожектерством. Но я ошибся…
Через очень небольшой промежуток времени он снова появился на моем пороге.                Я терпеть не могу подобные визиты без предварительных телефонных звонков. Поэтому, возможно, не очень вежливо намекнул ему об этом.                У Круга никакого замешательства в ответ на мое замечание не было. Переступая через порог, он сказал:                - Ты в завязке, а мне одному пить как в прошлый раз больше не хочется. Так, что я с пустыми руками. Ничего?                - Нормально, только в следующий раз позвони, а то будешь плясать у закрытой двери. Меня часто не бывает.                - Я просто по делам ехал мимо, дай, думаю, заскочу. Кстати, ты о нашем уговоре помнишь? Я тут привез немного песен. Никак  не могу дописать дальше второго куплета! Он засмеялся и шлепнул на стол свернутые в газетную трубочку листы. Их было ровно 18. Написанные небрежно, от руки, разными чернилами ( вероятно рукой самого Круга), они сплошь были разрисованы какими-то узорами, кружочками и т.п. Видимо, они отображали муки творчества.                - Не ругайся, что в таком похабном виде - не было времени переписать, да и не люблю переписывать.                - Миша, да тут вагон работы, а у меня со временем напряг. Потом, сам пойми, может ничего не выйти, – неряшливые листы не вызывали желание их штудировать.                - Ленчик, мне до зарезу нужно закончить! Я плачу сколько скажешь! Оставь их у себя, только никому, как договорились! У тебя получится!                – Спасибо, Миша, за комплимент и доверие.                Круг вынул несколько стодолларовых купюр- аванс.                – Ты так и ничего не понял! Если я с тебя буду брать деньги за работу, то ты влезешь в новые долги!- я слегка, не без удовольствия, приземлил его.                – Это убери!- указал я на деньги, - А это оставь, будет время, просто для отточки слога, попробую дописать в твоем стиле.                Круг обиженно пожал плечами, но деньги быстро засунул в карман:                - Не пойму, чего ты не хочешь на этом лавешник делать?                Надо сказать, что творческие судьбы у нас были как братья-близнецы. Он, как и я рос хулиганом среди местной шпаны, как и я слушал Высоцкого, Северного, Шандрикова, как и я, впервые,  запел во дворе для той же шпаны, так же выкаблучивался перед местными красавицами - нашими сверстницами. Потом такое же неожиданное как у меня КСПешное лауреатство.…                Даже манера гитарного аккомпанемента у нас была очень схожа.                Диаметрально противоположно мы расходились лишь в одном. Я всегда считал, что поэт или автор ( как угодно) должен быть «голоден», не в прямом смысле, разумеется. Он же считал, что написание и исполнение песен, если они получаются, нужно обязательно возвести в разряд коммерции. Быть талантом- значит хорошо иметь, быть звездой- значит быть очень богатым. Но, разве ЭТО самоцель творчества?!
Я, отнюдь, не являлся и не являюсь бессребреником.                Оставленные Кругом заготовки, были интересны лишь тем, что я почти не занимался написанием блатных стилизаций ( его заготовки были исключительно на эту тему), мне было просто интересно попробовать, получится ли из этого что-нибудь.                Мучиться над неоконченными, довольно сырыми и псевдопростыми текстами, только ради денег, я не стал бы. До этого я писал песни для Кости Беляева, в основном в его стиле- сатирическом, с ненормативной лексикой. Меня это занимало и смешило. Но узко уголовные блатные песни про братву, мусоров и зону, я не писал.
На удивление легко я дописал все восемнадцать текстов, некоторые даже переписал заново, сохранив смысл и стилистику.                Потом появился Круг, позвонив из телефона- автомата от моего подъезда. Он довольно долго и сосредоточенно читал тексты, иногда по нескольку раз, шевеля губами, делал незначительные поправки, приговаривая:                - Вот так попроще, получше, а то братва не въедет! Давай гитару!- и пропел в своей манере все 18 песен.                – Ну, как? Звучит? А ты сомневался, что дописать их не сможешь!- вид у него был очень довольный.                - Миша, ну, это же примитив!                – А, что толку, в твоих заумных песнях? Я иногда раз десять слушал, чтобы понять. А это понятно сразу, народ не любит долго думать!                Он забрал все тексты, все черновики и мы распрощались. Примечательно, что он ничего мне не оставлял. Ни каких следов своих приездов. Всегда приходил один, не хотел, чтобы я провожал его до машины. Никогда не дарил мне альбомы с автографами. Один единственный раз мы вместе сфотографировались за кулисами ДК АЗЛК в 1996 году. Несколько лет назад я случайно нашел в сети эту единственную совместную фотографию. Тогда Круг был очень недоволен, наорал на сфотографировавшую нас дамочку и сказал :   - Плохая примета! К ссоре!                Похоже, он действительно не хотел афишировать наше знакомство, может, опасаясь, что я заявлю претензии на переписанные для него песни? А, может, по-детски играл роль того самого киношного Круга шпиона и бандита одновременно? Некоторые из тех 18 песен потом я слышал в его альбомах.
Впоследствии таких больших «заказов» Круг мне не делал. Привозил одну- две песни, просил тут же доработать размер или рифмы, или дописать окончание, терпеливо ждал, потом напевал , иногда по нескольку раз.                - Ладно, еще дома покручу, как лучше.                И исчезал.
С каждым приездом он становился все напыщенней, степенней что ли. Из роли «рубахи-парня» он начинал переходить в роль « блатного папы».                Еще бы. Популярность его росла как снежный ком. И внешние проявления должны были этому «соответствовать».                Однажды он приехал с перстнем из нержавейки на пальце. Всячески пытался обратить на него мое внимание. Не выдержал:                - Это мне один авторитет подарил! Сам в зоне из обычной гайки выточил! Высший пилотаж! Хочешь, и для тебя такой же  закажу? - Он был счастлив как маленький ребенок, получивший долгожданную игрушку. Куда в этот момент делась вся его напыщенность?! Хотя я весьма скептически отношусь к такого рода поделкам, но не желая омрачить его радость, вполне искренне попросил :                - Закажи, Миша!                Он так же искренне и радостно обещал, жаль, что потом забыл,  наверное!

Однажды он явился ко мне, видимо до этого кем-то «заведенный».                - Так, может, все-таки ты объяснишь, почему не берешь деньги?                -  Давай не будем ходить кругами, я тебе уже объяснил, что не хочу из Дара Божьего извлекать коммерческую выгоду!                - Брось, все это туфта! Просто все вы, москвичи, любите выпендриваться и считать остальных лохами! Одни понты у вас!                Хлопнув дверью, он ушел.                Хронологически, это был его последний «окутанный тайной» приезд. Правда, в тот момент я не предполагал, что патологическая нелюбовь к москвичам, присущая всем провинциалам может поставить точку в нашем, полезном  Кругу, общении.
Думаю, что Миша еще долго не выпускал из виду мое скромное некоммерческое творчество.                Так, в апреле 1997 года вышел мой авторский альбом с названием « Не бойтесь, мадам!»    ( студия «КОРРЕКТ» Москва). Через несколько месяцев вышел альбом Михаила Круга с названием « МАДАМ»… Может быть, таким специфическим образом, он передавал мне привет?
                ВЛАДИМИРСКИЙ ЦЕНТРАЛ.
Предопределю недоумение читателей и сразу оговорюсь. Я не редактировал, не дорабатывал, не дописывал «не получившиеся» слава и куплеты этой песни, как было в случаях, описанных ранее.                Я вообще не имею никакого прямого отношения к ней.                Авторство этой песни, надеюсь, принадлежит Кругу, и, если кто-то и помогал ему в обработках и доработках, то абсолютно точно, это не я! Но, мое косвенное отношение к созданию этой композиции, думаю, есть.
Примерно осенью 1996 года ко мне, как всегда конфиденциально, приехал Круг.    Разговор крутился вокруг его растущей известности, но идущей (по его мнению) на убыль популярности.                Он довольно раздраженно и не лестно отзывался об одной из выпускающих фирм, растиражировавшей «Зеленый прокурор» миллионным тиражом и, никак не могущей,  его распродать.                - Я же не Трофим, чтоб петь по кинотеатрам! Кинотеатры - это все! Считай, никому не нужен!                И вдруг спросил:                - А ты знаешь, кто в действительности автор «Таганки»?                Я пошутил:                - Неужели тоже ты?                Круг обиделся:                - Дело ни в этом! Никто точно не знает автора, но песню то сколько лет поют и будут петь! Вот где бессмертие! Популярность без конца!                - Миша, как сказал Остап Бендер, быть бессмертным скучно, я бы не хотел.                - А я хочу!  С Розенбаумом  недавно чуть Кондратий не приключился, так он испугался, что через месяц его не вспомнят!                - Тогда напиши какую-нибудь «Бутырку»   или «Матросскую тишину»!                - Да не то все это! В Твери у нас есть всем известная «девятка» (за правильность названной цифры не ручаюсь - время!)- специзолятор, там все наши пацаны сидели.       Но, ее, кроме наших никто не знает,  что мне о ней написать что ли?!                И тут меня осенило.  Не  за долго до этого разговора я прочел книгу Владимира Буковского «И возвращается ветер»,там довольно подробно описывалось многолетнее пребывание автора « в крытке КГБ»-Владимирском централе. Я спросил:                - Миша, а ты помнишь такую частушку семидесятых: «Поменяли хулигана на Луиса Корвалана. Где б найти такую б..дь, чтоб на Брежнева сменять?»?                - Ну, знаю, ну, и, причем, здесь Брежнев?                И я вкратце рассказал ему о Буковском, об обмене на Корвалана, о Владимирском централе.                -Кстати там всегда сидели особо опасные, не только политические. Так, что, Владимирка не меньше известна, чем Таганка!                – Знаю! У меня один друг там чалится!  А у тебя есть? - Дай почитать!                Круг полистал книгу в мягкой обложке и задумался.                - Я сейчас много по зонам езжу, пою.. Попробую «пробить» Владимирку,    посмотреть надо,  что к чему, с друганом и с братвой поговорить…
Не знаю хранится ли где-нибудь в архивах Круга, подаренная мной книга в мягкой обложке? Не знаю, состоялась ли его поездка во Владимирку? Но, в 1998, кажется, году я услышал: «Владимирский централ, ветер северный…»                К тому времени приезды ко мне Круга, после его обиды на москвичей прекратились, и общение сошло на нет.                Миша твердой поступью входил в бессмертие, а я  пытался поправить свои материальные и творческие дела после «августа 1998 года».
Время летит незаметно и быстро. Ушел, не попрощавшись, в вечность Михаил Круг. Испортили, а потом и срезали телефон-автомат у моего подъезда. И теперь никто не сможет позвонить мне из него на мой изменившийся прошлый городской номер.     Иногда, открывая дверь на неожиданный звонок, я ловлю себя на мысли,… а вдруг?  Но похмельный голос соседа возвращает в реальность:                - Леонид! Займи на пузырь! Ей-богу, в следующий раз за все разы отдам!

                **************************************************
                Ты, посмотри, звезда падает на песок.
                Это свистят года пулями нам в висок!
                А под ногами лед, над головами тьма.
                Кто же любовь поймет? – Только любовь сама!
                Жаль, что не спеть вдвоем! Жаль, что не прокричать!
                Каждому о своем, есть, о чем помолчать.
                А, под ногами лед, над головами тьма.
                Кто же любовь поймет? – Только любовь сама!
                Рушится сонный мир, будто весенний лед.
                Можно устроить пир, если чума придет.
                А под ногами лед, над головами тьма.
                Кто же любовь поймет? – Только любовь сама!
                Ты посмотри в глаза, ты не увидишь ложь!
                Нет, это не слеза, это июльский дождь.
                А под ногами лед, над головами тьма.
                Кто же любовь поймет? – Только любовь сама!

                *******************************************************

Путешествовать по моей стране можно бесконечно, несмотря на конечность земного бытия.
Наверно ты, мой читатель, мой экскурсант, решил, что в моей стране все так серьезно, серо, а иногда даже мрачно? Поверь, что это совсем не так!
Во все времена и повсюду нашу жизнь делает прекрасной любовь! Ну, если, не любовь, то во всяком случае, половое влечение.
Не берусь рассуждать об однополой любви, но гетеро сексуальная любовь переполняет наши сердца и помыслы.
Любовь способна раскрасить всеми цветами радуги даже самые серые и неприглядные тона!
Продвинутый экскурсант, решивший, что он давно не сапог и не ватник, коим считает меня, читая эту книгу, скажет: « Ну, что ты можешь рассказать о любви и о сексе, если, говорят, что секса в СССР не было, нет, и не будет?!».
Я не стану ничего возражать тебе, читатель-экскурсант! Просто следуй дальше за мной, а выводы будешь делать сам!

           **********************************************************

                В субботу ль, в воскресенье, все дни без позволенья,
                Как звезды хороводится, начнут
                Приходят к тебе снова такие сновиденья,
                Которые эротикой зовут.
                И по боку мыслишки, заботы и делишки.
                Без разницы, зима или весна!
                Забудешь, если спишь ты блаженным сном малышки,
                А в нем опять эротика одна….
                Природу не обманешь! Сыта трудом не станешь!
                Кусаться начинаешь и звереть.
                В ночи лишит покоя желанное, родное-
                Эротика! Куда же ее деть?
                А, в следствие причина- отсутствие мужчины.
                Ну, где, его родного, нынче взять?
                У Васьки, Кольки, Стеньки эрекция на деньги….
                И, лишь во сне эротика опять!
                Скажи ты мне, на милость,  как скоро убедилась,
                Что книжки и подружки просто врут,
                Что, дескать, наслажденье во времяпровожденье,
                Которое эротикой зовут?
 
        *********************************************************



    Можно много рассуждать на тему: « Есть ли секс в СССР?» Если бы не было, то и нас не было бы! Хотя, смотря, в каком смысле употреблять слово «секс». Нынешнее продвинутое поколение считает, что все мы были зачаты или под одеялом или «за три рубля на чердаке», как поет Новиков. Тема настолько спорная и многообразная, что каждый для себя найдет нужный ответ.
Сам я на этот вопрос ответ не знал и не знаю. Но, знаю, что в моей стране и в моей жизни есть все, или почти все, что я желаю. От трагического до комического.
В шестом классе Миша Смирнов, мальчик из правильной, благополучной семьи,  принес в школу, замусоленную черно-белую фотографию плохого качества.
 Впереди, на боку лежала приболевшая красавица в жутких советских сапогах-чулках, на замызганном белье, явно сильно пьяная. На фоне обоев в жирных пятнах виднелась размытая мужская голова. Черно было между ног красавицы. Невозможно разобрать, что там и куда прикладывается. Но на всех мальчиков фото произвело впечатление. Миша гордо прокомментировал:
-Это порнография! За 10 копеек купил!
Мы тщетно пытались рассмотреть детали. Фотография была сильно не в фокусе.
Миша заявил, что это московская проститутка с клиентом. И сказал, что все проститутки носят сапоги-чулки.
В то время большая часть женской половины Москвы носила на ногах эти блестящие на платформе элементы химзащиты.
Мы вышли из школы и, увидев, первую даму в таких сапогах, зашептались:
-Смотри! Проститутка!
-А, вон, смотри, еще!
И тут, мы к удивлению заметили, что многие девочки нашей школы проститутки- многие  обуты в подобные модные, но жуткие изделия.
Смешно? Отсутствие информации?
Сейчас коммуникационные системы предоставят вам любой секс на выбор. Вплоть до виртуального секса!
А вы думаете, что в моей стране, при отсутствии официальной информации о сексе, отсутствовали так же и коммуникации? Бред!
Судя по количеству переходивших из рук в руки фотографий и потрепанных журналов порнографического содержания, судя по размещенным в сети черно-белым оцифрованным домашним снимкам пятидесятилетней давности, был и секс и информация и коммуникации.
Кстати, о коммуникациях.
Понятно, что для подбора сексуальных партнеров нужна информация, где, и, главное, как их найти.
Находили «вживую» на улицах, в транспорте, в гостях, на дискотеках. Существовали определенные места, где девушки и женщины ( не проститутки! Не путать с нынешними «точками»! ) искали себе мужей, друзей, просто половых партнеров.
Существовала куча свах на общественных началах. В альбоме у любой дамы всегда была фотография свободной подруги. Любая, показывая альбом новому знакомому, говорила:
- Это моя лучшая подруга! Сейчас одинока! У тебя нет для нее приличного друга?
И срабатывало! Еще как!
Правда, иногда, тот, кому показывали фото подруги , западал и переключался на подругу… Но, это уже частности!
В эпоху так называемого застоя на многомиллионную Москву была всего лишь одна газета города Химки Московской области с названием « Вперед!» ( Символично, не правда ли?)!
Там, на последней страничке печатались скромные по объему и содержанию объявления о знакомствах. Но, чтобы напечататься, говорят, нужно было долго ожидать в очереди, предъявлять паспорт, в общем «засвечиваться».
Помните, наверно, фильм « Одинокая женщина желает познакомиться!», где героиня, которую играет Ирина Купченко, плюнув на все и озверев от одиночества, расклеивает на столбах объявления о знакомстве?
И, это, исключение! Мало, кто решался на такой «антиобщественный поступок»!
Но, в конце семидесятых годов выход для Москвы был найден! Появилась народная телефонная бесплатная коммуникационная линия! Проще «свободная линия»! И про ее существование знали, если не все, то очень многие.
Суть заключалась в следующем. На АТС в районе Медведково пустовали номера, начинающиеся на первые три цифры «474», « 475», « 477». Набирался любой номер, начинающийся с этих цифр. Между длинными гудками мужские и женские голоса выкрикивали свои номера телефонов и имена. Как это было возможно с технической точки зрения- нужно спросить у связистов. Но это было! В вечерние часы эти линии были так перегружены выкрикиваниями, что царила какофония, не дающая возможности что либо разобрать. Женщины записывали мужские телефоны, мужчины женские. Далее созвонка, симпатия и дело техники!
«Свободная линия» существовала более шести лет.
Ей пользовались студенты, инженеры, художники, ученые.
Как-то руководитель моего дипломного проекта Александр Моисеевич, человек именитый, женатый, в годах, проболтался, что два часа, хохмы ради, слушал общения на «свободной линии».
И, покраснев, добавил:
- Отечественное! Лучше вражеских «голосов»!
В 1984 году она, увы, прекратила свое существование…
Но, разве дело только в животном сексе, столь разнообразным в своих извращениях, присущим современному фантому-государству?
Большинство, в первую очередь, искало любовь!
Какие коммуникации? Какие информационные пространства для скотского проведения «досуга»? Все пустое, если человеческая душа мертва.  Если,  не способна на любовь…
Ее можно не найти. Но ее нужно искать. Если, конечно, есть такая потребность.
 В моей стране для таких поисков достаточно обычного дискового телефонного аппарата.
Я ищу любовь.

                ******************************************************
                Скоро будет гололедить, скоро снег пойдет опять.
                Разреши тобой побредить, разреши мне помечтать!
                Побороть я не сумею, подступившую тоску.
                Возвращайся поскорее в загулявшую Москву!
                Отгорает бабье лето и скудеет листопад.
                Водку пьют, гуляют где-то, я ж брожу, как психопат…
                Ночью звезды хороводят, днем свод неба голубой.
                Очарован я, выходит, длинноногою тобой….
                Снова светит полнолунье через левое плечо.
                Подари мне ночь безумья, тыщу и одну еще!
                Мужу что-нибудь навешай, как ведется на Руси!
                И явись во тьме кромешной в подвернувшемся такси!
                Прояви же обожанье в бурных ласках до утра.
                И, учти, что воздержанье, не доводит до добра!
                Так, что, стоит ли смущаться первородного грешка?
                Может, стоит повстречаться нам до первого снежка?
                Стыд отбросим в скучном прошлом, наслажденье впереди!
                Утром, к мужу, если тошно, оставайся, не ходи!
                А не то я не сумею побороть свою тоску….
                Возвращайся, поскорее, в загулявшую Москву!

                               
               
Время за полночь. Я набираю любой, первый попавшийся номер. Если после долгих свободных гудков слышу заспанный и недовольный мужской голос, то трубку вешаю.
Если попадается сонный, относительно молодой женский голос, то я произношу, как можно более низким и бархатным голосом, отработанную фразу: « Девушка, поговорите со мной! Я не могу заснуть без женского голоса!» Простительно, ведь мне всего шестнадцать лет!
Как правило, за моей фразой следуют короткие гудки, иногда женский голос обличает: « Онанист!», но потом все равно короткие гудки.
Спать не хочется. Между «делом, я сочиняю короткие возвышенные лирические четверостишья и продолжаю звонить, пока не надоест или не захочется спать.
Не стоит думать, что я постоянно, каждую ночь, занимаюсь эдакими выкрутасами, не давая спать гражданам перед трудовыми буднями.
Просто сегодня в мое окно светит полная мартовская луна, в диапазоне двух октав взвывают коты. В голове обрывки Блока, вперемежку с манящими фрагментами женской плоти. Именно поэтому мне хочется общения. До интернета еще дет двадцать, а эбонитовый черный телефон с крутящимся диском для набора номера под рукой.
На очередной звонок отвечает сонный, но приятный грудной женский голос:
-Как хорошо, что ты позвонил!
Я не готов к такому повороту событий и, растерявшись, замолкаю. Но от меня и не требуется красноречия.
Приятный, завораживающий голос продолжает:
- Какие же вы дурашки, мужики! Вот, чего вы выпендриваетесь? Был бы попроще, сейчас бы лежали с тобой рядом!
Я не считаю себя сложным. Не понимаю, что имеет ввиду незнакомка под глаголом «выпендриваетесь». Но, слушая ее супер сексуальный голос, и заверения, что сейчас мы могли бы лежать вместе, в моей голове крутятся довольно откровенные сцены, по спине крадутся мурашки, а сердце начинает работать в режиме повышенных сокращений.
- Представляешь, я одна в комнате.… Лежу в одних трусиках. Родители спят в комнате с моим сыном. Мне так же одиноко, как и тебе! Тебе сколько лет?
- Двадцать!- вру поспешно я, боясь, что она повесит трубку.
- Я чуть старше, мне двадцать семь! Но для отношений это не важно! Мы говорим всего пять минут, но твой голос для меня уже родной. Мне кажется, что знаю тебя давно. Ты работаешь или еще учишься? Женат?
- Учусь в институте, не женат и не был!- спешу ответить я, все еще боясь, что сказочная телефонная фея прекратит разговор.
- Меня зовут Анжела!- сообщает фея,- я красивая, но одинокая, потому что знаю себе цену! Мой бывший муж, вернее отец моего сына, не ценил мою красоту. Поэтому сейчас я одна…
- Я тоже сейчас один, потому что недавно расстался с любимой девушкой,- я продолжаю врать.
- Я слушаю твой голос и ласкаю свой сосок,- вдруг говорит Анжела:- Ты любишь ласкать себя сам? Что ты вообще, любишь в сексе?
Я не готов к такому откровенному разговору с представительницей прекрасного пола, даже по телефону. Я никогда не обсуждал такие откровенные темы, поэтому, вспоминая рассказу старших, просмотренные порнографические фотографии и сюжеты Гю де Мопассана, вру напропалую.
Я даже не предполагал, что умею так складно врать на неведомую мне на практике тему.
Анжела просит измерить размеры моего «достоинства». Я изображаю, что иду за линейкой и измеряю. Потеряв чувство реальности, я называю ей столь гигантские результаты измерений, что она только выдыхает: « Вот это размерчик!».
Я на коне! Я продолжаю самозабвенно врать ей о своих любовных победах и достоинствах, добиваясь того, что, она начинает дышать, все чаще,  слегка постанывая.
Потом она, не менее вдохновенно, описывает в деталях все то, что у нас с ней произойдет при самой скорой встречи.
Разговор продолжается почти до утра. За это время я узнаю всю сексуальную биографию, поразившей мое воображение, молодой и красивой, как она сама себя считает, женщины с завораживающими обертонами голоса. Все, что ей нравится в прелюдии. Все, что она хочет получить в сексе со мной.
Зачем-то называю себя Артуром и подробно описываю свою внешность, и то, во что буду одет завтра при встрече.
В свои шестнадцать, я вполне могу изображать двадцатилетнего студента. Я не боюсь своей абсолютной неопытности. Ведь телефонная фея, судя по ее рассказам, все сделает сама на самом высочайшем уровне. Смущают меня только, совранные ей, гигантские размеры  «измеренного достоинства»… Зачем я ей соврал.
Разговор оканчивается с нагретой, почти раскаленной телефонной трубкой. С сожалением о том, что мы вынуждены расстаться до вечера.
А, вечером, мы встретимся у первого вагона из центра метро «Речной вокзал». Анжела возьмет ключи от квартиры своей подруги, которая переночует у мамы, а мы будем предаваться чарам любви на ее жилплощади, хоть до утра!
Анжела сообщила мне, что будет в красной болоньевой куртке и в обтянутых потертых фирменных джинсах « Вранглер».
Подъезжая в вагоне метро к станции «Речной вокзал» я все больше волновался. Все-таки моя фея была старше меня на одиннадцать лет. Познала все то, о чем я пока мог только фантазировать. Она могла уличить меня во лжи. И, тогда, телефонная сказка, могла с ней никогда не стать былью.
В полупустом вестибюле станции я увидел очень полную женщину в красной куртке и в джинсах, в швы которых, из-за ограниченности размеров джинсов вообще, были вставлены внушительные куски красного дверного дерматина.
Толстая и неряшливая женщина выглядела лет на сорок, не меньше. Жидкие волосы  вертикально с двух сторон на макушке были перехвачены в хвостики красными лентами, в тон куртке и вставок в джинсы.
Я подумал: «Ничего себе, жирное чучело!» и стал ждать свою фею Анжелу.
Но, через пару секунд, чучело, подойдя вплотную и явив мне угрястую кожу лица, грозно спросило:
- Ты Артур?!
От неожиданности я поперхнулся и закашлялся.
Чучело продолжало, наступая на меня, заставляя пятится:
- Я тебя таким и представляла! Если ты не соврал насчет размерчиков, то ты классный чувак!
Я все не мог прокашляться, а огромная женщина рукой попыталась ухватить меня за джинсы в области паха.
Тут я, наконец, прокашлялся и заорал на весь вестибюль:
- Вы ошиблись, я не Артур!
- А кто ж ты тогда??!- чучело продолжало атаковать.
Я позорно рванул в двери, подошедшего в сторону центра, поезда.
Вместе с шумом захлопываемых дверей, в вагон , как выстрел в спину, влетело: « Козел!»
Не сложно представить всю гамму моих эмоций от разочарования, до животного страха перед тем, что могло бы быть со мной, в результате любви с подобной Анжелой…
                « Представить страшно, как я Вас люблю!
                Еще страшнее, как я Вас представлю!
                Я в жутких мыслях Вас боготворю
                И, счастье, - дар Судьбы, на карту ставлю!
                Вообще-то на внешность наплевать!
                Могу я Вас любой нарисовать!»

Но! Не все женщины на земле такие!
И, сейчас, я расскажу об этом!

Конечно, все, живущие в моем пространстве, находили значительную разницу между реальными девушками и женщинами и теми, чьи глянцевые фото мы подолгу рассматривали, в попадавших к нам, импортных журналах.
Одежда, ухоженность, прически, возможно, ретушь.
До сих пор я считаю, что мне повезло.
Я знал такую женщину, не требующую ретуши и пластической коррекции.
Самое интересное в том, что женщина живет в СССР! Ходит среди нас, и, вполне, доступна,  во времени и пространстве!
Не хочу обидеть всех прочих представительниц прекрасного пола, полагаясь на аксиому, что в каждой женщине «есть изюминка».
Женщина была лет тридцати- тридцати пяти. Выше среднего роста, с шикарными русыми волосами, собранными в тяжелый огромный полу пучок. Правильные и красивые черты лица, большие серые глаза, обрамленные черными ресницами. Минимум косметики, исключительно, чтобы подчеркнуть выразительность и индивидуальность. Стройная, классическая фигура и, будто выточенные из слоновой кости ноги, довершали ее облик.
Одевалась она со вкусом, почти каждый день, меняя сексуальные, но, вместе с тем строгие наряды. Чулки на ее ногах были тоже всегда разные, но, неизменно тончайшего дорогого качества.
Туфли на высоком каблуке подчеркивали ее грацию и кошачью плавность ее походки.
Когда она садилась, стильная юбка-миди открывала взору безупречные по форме колени и упругое начало бедра.
От нее всегда пахло только импортными духами. Теперь, вспоминая этот манящий аромат, я понимаю, что это была « Шанель». И не какая-нибудь польско-китайская подделка, как повсюду сейчас, а именно, изготовленная во Франции.
Говорила она всегда спокойно, с некоторым юмором, грудным бархатным сопрано.
Она была завучем в нашей школе.
И на фоне всех прочих училок, со стоптанными внутрь каблуками, замусоленными кримпленовыми и шерстяными кургузыми балахонами, наскоро наложенной дешевой косметикой, или вовсе, без таковой, выглядела королевой. Сказочной королевой. Женщиной из иностранного журнала.
У всех прочих были голоса без тембра, переходящие на визг.
 Чулки с катушками от стирки, производства тушинской чулочной фабрики, имеющие стандартный цвет кожных покровов  болезни Боткина.
От них сильно пахло потом, поверх  которого,  в консистенции, смертельной для астматиков, разило « Красной Москвой» или одеколоном « Наташа».
Даже у меня, тринадцатилетнего, гормонально перенасыщенного подростка, все эти педагогини не могли вызвать, сколь малую частицу эротических фантазий.
Остается запоздало выразить искреннюю гордость за мужество и стойкость их, должно быть, очень верным и преданным мужьям!
Началось с того, что я случайно, на перемене, оказался рядом с ее кабинетом, когда женщина-сказка потеряла ключ от своего стандартного и простенького сейфа.
Такие сейфы меня научил открывать изогнутой шпилькой, еще в четвертом классе, мой пионервожатый, семиклассник Конек.
Я предложил прекрасной завучу свои услуги, сказав, что мне потребуется обычная женская шпилька для волос.
Женщина сидела на крае стола, пытаясь вызвать по телефону слесаря. Я боялся прямо посмотреть на нее, хотя боковым зрением четко видел ее полуоголенные, зачулоченные колени.
Наверное, она почувствовала мое смущение. Критическую точку, готовых взорваться и выплеснуться наружу гормонов.
Она явно начала играть со мной.
Услышав, что мне нужна шпилька, плавно соскользнув со стола и, повернувшись ко мне спиной, она сказала, чуть кокетливым голосом:
- У меня в волосах их много, вытащи любую, которая тебе больше всего понравится.
Я, зачем-то двумя, дрожащими от волнения и возбуждения руками, выдернул сразу несколько шпилек.
Огромная копна ее волос, с тяжестью рухнула вниз, задев меня шелковой волной.
Я задохнулся от запаха ее волос, и, окончательно потерял голову, находясь почти на пике сексуальной эмиссии.
Она резко повернулась ко мне. Мы стояли в шаге друг от друга: я – смущенный и неуклюжий семиклассник, и опытнейшая красивая женщина. Она все почувствовала, все поняла.
Она, смеясь одними глазами, как бы приглашала меня к игре, при этом, явно насмехаясь надо мной, чем-то незримым обозначая нашу возрастную и социальную дистанцию.
- Зачем тебе столько шпилек?- деланно удивленно спросила она:- Или ты решил помочь открыть сейфы всем завучам в нашем районе? – она засмеялась, явно довольная моим онемевшим замешательством.
- Извините! Я случайно!
И тут она первый раз назвала меня « Ефремушка»:
- Извиняю, Ефремушка! Я все равно хотела расчесаться.
Она подошла к настенному зеркалу. Распущенные волосы почти закрывали ее попу. Кокетливо повернув улыбающееся лицо в мою сторону, но, глядя в зеркало, она очень тихо произнесла:
- Открывай, Ефремушка, открывай,- и начала медленно расчесывать, похожие на водопад, волны русых волос.
Сейф я мог открыть почти мгновенно, но, специально усердно и долго ковырял ее изогнутой шпилькой в замке. Она расчесывала волосы, абсолютно уверенная в том, что я за ней тайком наблюдаю. Ей это явно нравилось.
Тут в ее кабинет, по какой-то школьной надобности, влетела одна из училок, прервав наш
спонтанный интим.
Ее движения, выражения лица, мгновенно изменились. Твердым голосом она сказала училке:
- Вот Анна Ивановна, потеряла ключ от сейфа. Хорошо, что Ефремов вызвался мне помочь.
Пока они обсуждали какую-то муру по поводу предстоящей школьной линейки, я быстро открыл сейф.
Училка испарилась со скоростью света, т.к. прозвенел звонок на урок.
Женщина улыбалась мне, собирая волосы в свою огромную копну.
- Все, я вам открыл сейф, - сказал я и быстро засунул в карман ее погнутую шпильку.
Она улыбнулась:
- Ты меня пугаешь, Ефремушка! У тебя явные криминальные таланты…

Можно только представить, какие эротические фантазии и сны начали меня преследовать!
Шпилька, украденная мной,  пахла ее волосами, духами, ее телом. Или это была моя фантазия?
Я старался, как можно чаще попасться ей на глаза, постоянно фланируя в районе ее кабинета.
Она преподавала русский язык и литературу, но не в моем классе. Представляю, как бы я учился, преподавай, она в моем!
Влюбленность, как и любовь, никогда не бывает рациональна.
Она не носила обручальное кольцо, в отличие от своих замусоленных коллег, выставляющих напоказ свои исцарапанные обручальные шайбы.
Но, по каким-то непонятным признакам, в ее жизни чувствовалось присутствие мужчины. И мужчины весьма серьезного.
На что я надеялся? Что хотел?
Несколько раз я подходил к ее кабинету и… решимость моя пропадала.
А в фантазиях, я, как супермен, быстро входил к ней в кабинет, и, сильно обняв, начинал целовать. В губы, в шею… Я ронял ее на стол. Я срывал с нее одежду, и она не сопротивлялась, улыбаясь, сетуя для вида: « Ну, что ты со мной делаешь, Ефремушка?!»…

Наяву, меня за плохое поведение часто выгоняли с уроков. И, так же часто, женщина, увидав меня, гуляющего во время урока в коридоре, подходила и спрашивала:
- Ну, кто тебя выгнал, на сей раз? Алевтина?- она никогда не произносила отчество учителя, изгнавшего меня из класса. А только по-ученически: « Алевтина? Клара? Тамара?»
Я попадал в ауру ее волшебных духов. Она озорно улыбалась, почти смеялась, и брала меня за руку. Видимо, тем подчеркивая, какой я для нее маленький:
-Ну, пойдем, Ефремушка, попрошу, чтобы тебя взяли обратно!
И, обязательно, вкрадчивым голосом, глядя мне в глаза:
- Ты ведь не будешь больше нарушать дисциплину?
Потом мы бесконечно долго шли до класса, откуда меня вытурили.

Я уверен был тогда, уверен и сейчас, по прошествии,  почти сорока лет, что женщина прекрасно чувствовала все, до тонкостей, что происходит во мне.
Видимо, ей нравилось дразнить меня, слегка заигрывая, но, держа на твердой дистанции.
Шикарная, опытная, умная женщина семидесятых годов прошлого века… Она, явно, была ко мне не равнодушна, но, вот вопрос, в чем именно.
Скорее всего, она была женщиной до мозга костей, и очень чувствовала все мужские тонкие энергии, даже подростковые.
Я окончил восьмой класс и больше ее не видел. Хотя знаю, что она сейчас заслуженный учитель РФ, пенсионерка. Видел ее на фотографии, конечно состарившуюся, но, сохранившую в лице следы былой красоты и ухоженности.

Потом я встречал подобных женщин и, никогда, не бывал в них разочарован.
Но, той, первой, нашей завучу ( По понятным причинам я не называю здесь иначе, как «завуч» и «женщина-сказка»- Прим. Автора), я искренне благодарен за то, что своим, пусть несерьезным, без развития и финала, присутствием в моей жизни, она доказала, что Женщины есть не только на глянцевых обложках импортных журналов.

                *************************************************

                Мчаться б нам на троечке, да с лихой попоечки!
                Майской лунной ноченькой, полем ковылем.
                Где леса медвежии, поцелуи нежные,
                Там, где Сивка сказочный, вправду, стал конем!
                Что слова ненужные, да глаза замужние,
                Если за околицей, я, да соловьи?
                Спишет прегрешение звездное кружение,
                Ты моею суженой станешь до зори.
                Околдуют лешие, позабудем грешные
                Про кресты погостные, горе и беду.
                Светит ночь гнилушками. Звякнем громко кружками,
                Чтоб спугнуть русалочку зыбкую в пруду.
                Не пугайся, любушка, слаще станет губушка!
                Поцелуи жаркие обожгут язык.
                После пира с водкою, жизнь косовороткою,
                Коль непохмеленная, давит на кадык!
                Жаль, что все кончается, изредка случается
                В мае ночь короткая, где любовь как мед.
                Сколько б ни купались мы в росах предрассветной тьмы,
                По губам прокапало, не попало в рот.

                ******************************************************


Ну, конечно, рассуждая о том, был ли, есть ли секс в СССР, было бы не простительно не упомянуть комичные эпизоды собственной жизни.
Тем более, что есть две причины.
Первая. Исторически и фольклорно сложилось, что одна из первейших тем частушек, дразнилок, анекдотов, комиксов и, так далее, на тему секса.
Вторая. Потому что мне не хотелось, бы заканчивать столь серьезный раздел нашего путешествия по теме секса в моей стране на печальных аккордах. Печальных, потому, что, хоть сама любовь всегда прекрасно, но расставание с ней всегда трагично.
Я не путаю понятия только любви с понятием секса. Когда происходит счастливое соединение плотского и духовного, тогда и начинается сказка. Но. Любая сказка заканчивается, как бы мы не желали противоположного.
Именно поэтому, не боясь прослыть у тебя, читатель, пошляком и фигляром, я расскажу именно о комических моментах секса без любви. Человек слаб на соблазны, особенно в молодости. И тем, кто на этих строках, попытается придать своему лицу патетически брезгливое выражение, я просто не верю!
               
               

 Молодежи в СССР, как я уже писал ранее, свойственно было общаться, влюбляться и… заниматься сексом. Последнее, как, я тоже уже писал, не всегда соответствовало состоянию любви и влюбленности, а основывалось скорее, на симпатии, взаимном желании и… на первичном инстинкте.
Даже, вышедшие замуж, или женившиеся по любви, со временем, видимо, надоедали друг другу, как партнеры. А, возможно, что ранние браки, когда сексуальный опыт одной или обеих сторон, основывался на общении только с одним партнером, подталкивали интерес к сексу с другими и распаляли страсть.
 Допускаю, что не все брачевавшиеся решались идти на все тяжкие. Но, среди моих знакомых, таких было в то время большинство.  Возможно, что многие просто жаждали познания в сравнении. Не важно.
Но, для решившихся, всегда вставала проблема места. Я, с двумя сорокалетними, годившимися мне по возрасту в отцы, сослуживцами, просто снимал однокомнатную квартиру в течении нескольких лет. Используя ее для нежных встреч. Все было на равных. У каждого в этой квартире было свое постельное белье, своя бутылка спиртного с закуской. Использовали квартиру по очереди и по договоренности. Платили тоже поровну. Всего по двадцатке в месяц с каждого. Учитывая, что у всех троих средняя зарплата была примерно триста рублей в месяц, это паевая сумма была совсем не ощутимой. Попробуйте сейчас, являясь бюджетником, снять такую квартиру!
В общем, лично у меня, проблема с местом была решена.
Но, попадались и экзотические замужние девочки, которые жаждали экстремального секса в общественных местах или на природе.

                «Давай, без девственных замашек
                В глаза друг другу поглядим?
                Найдем поляну из ромашек,
                Чтоб без пеньков и без какашек!
                И там такое учудим!».


Стоял жаркий конец мая, была суббота.
Моя замужняя подруга Таня, как и я, училась в вечернем институте.
 Только в текстильном.
В то время вечерняя форма высшего образования начисто отвергала возможное свободное время, у работающих студентов, назначая на выходные всякие лабораторные и практические работы. Близилась сессия.  Все судорожно спешили поскорее сдать курсовые и зачеты. Пройти идиотские лабораторные работы. Так было во всех технических институтах.
С Таней до этого мы пару недель не встречались, заверченные предсессионной суетой и беготней.
Случайно вышло так, что в эти выходные и у нее и у меня, образовалось окно для отдыха.
И она решила использовать этот редкий случай для нашей нежной интимной встречи.
До этого несколько раз мы встречались на общественной съемной квартире.
 В сексе она была изобретательна и раскованна.
Именно поэтому, когда она условно назвала меня, для стоящего рядом мужа,  по телефону  Леной и сообщила, что сегодня у нас «чертова лабораторка», я без колебаний согласился. Она и раньше мне звонила при своем рогоносце, называя Леной. Сетуя, что ее уже достал этот институт. Сообщая о том, что у нас сегодня, либо «сдача курсовой», либо «зачет». Что означало приглашение к встрече и сексу. Ленка была ее мифическая сокурсница для усыпления бдительности, видимо догадывающегося об ее изменах, супруга. Обычно, «лабораторка», « сдача зачета»,  или « курсовой»,  происходили в районе метро Коломенская  где,  на Кожуховской улице, в пятиэтажке,  на втором этаже,  и находился,  наш «институт повышения сексуальной квалификации». Разговор оканчивался: « Ну, как всегда, на Коломенской?». И мы, сломя голову спешили к «храму науки» из разных концов Москвы.
В этот раз она сообщила, что «лабораторка» состоится на Комсомольской…
Это могло означать только то, что она выбрала сама какое-то другое место.
Я предполагал, что это квартира подруги, уехавшей с семьей в выходные на дачу.
Но я ошибся!
Таня была девушкой романтической. При встрече, бросившись мне на шею, и,  измусолив, вульгарной ярко красной помадой мое лицо,  она заверещала:
- Смотри, какая погода!!! Май!!! Соловьи поют! Хочу на природу!!! У нас с тобой еще не было на природе!!!
Таня была одета слишком по-городскому, на фоне вокзальной, дачной суеты.
Если собиралась на природу, то зачем было надевать туфли на шпильках?
- А я в чулках с поясом, как ты любишь! – сообщила она мне на ушко, когда мы втиснулись, в донельзя, забитую дачниками и садовым инвентарем, пригородную электричку.
Мы наивно надеялись, что через двадцать, максимум тридцать минут, мы выскочим на платформе и кинемся в ближайший лес.
Эйфории ее не было предела:
- Скажи, что я умная!- радостно потребовала она.
- Ты умная!- согласился я, обливаясь потом в жаркой и душной электричке.
-А, знаешь, почему я умная?
-От природы?- предположил я уже без особого энтузиазма.
- Не только! Я умная, потому, что решила оттопыриться с тобой на природе под пенье соловья, под шелест молоденькой листвы! Я умная, потому, что сегодня мы сольемся с природой, и нам никто не помешает! Даже комары!
-А комары куда денутся?
- Глупый! Милый! Комары еще не успели вывестись! Поэтому, только мы и весна! Природа и мы!
Переполненный раскаленный поезд медленно уползал все дальше от Москвы. Дачников с саженцами и инвентарем в вагоне не убывало. Мы стояли мокрые от пота, зажатые со всех сторон, как сельди в бочке и с надеждой смотрели в окна, в ожидании леса и природы.
Но весь около железнодорожный пейзаж, насколько хватало обзора, занимали стандартные, по шесть соток, дачные делянки, на которых, как муравьи, суетились дачники.
В этой душегубки мы проехали не меньше часа, а окрестные пейзажи все не менялись.
Когда, по моим подсчетам, мы отъехали уже километров за семьдесят от трех вокзалов, я сказал:
- Все! Выходим! Так можно ехать до понедельника! Найдем уединение здесь!
И мы мокрые и помятые, выдохнув, десантировались на ближайшей платформе.
Но и здесь, были все те же  садовые товарищества и муравьиная суета.
Пройдя первый садовый поселок, мы увидели худосочный пролесок, за которым, как выяснилось позже, расположилось грубо перепаханное поле.
Пролесок был узок, просматриваем со всех сторон, но пуст.
Вместо соловьиных трелей отовсюду слышались отдаленные голоса садоводов.
Мы плюхнулись на сухую землю, начинающую покрываться чахлой травкой.
- Хорошо здесь,- неуверенно сказала Таня, - Только малость грязновато.
-Ничего. Переживем!
Я начал тискать и целовать ее, почти позабыв о жаре, пропревшей электричке и о близких садоводах.
Таня податливо стонала, освобождая горячее тело от лишних элементов одежды.
И, когда, уже вот-вот должно было произойти единение и слияние с природой… вот тогда… именно тогда! На нас накинулась дачная бабка с дедом!
Вереща, что тут не дом терпимости, а зона отдыха садоводов, о том, что здесь гуляют дети, и, о том, какая сейчас развратная молодежь, они нападали на нас, размахивая какими-то лыжными палками.
Мы увертывались от ударов. Таня, бегая зигзагами по пролеску, собирала разбросанные предметы своей одежды. А на подмогу горлопанящим старикам, от поселка бежали два мужика.
Но, нападавшие, из-за нескоординированности действий, потеряли инициативу и фактор внезапности.
Именно поэтому нам удалось от них оторваться.
Перед нами лежало перепаханное огромными сухими комьями поле. За огромным полем виднелась синеватая дымка леса.
-Идем туда! – скомандовал я, и мы пошли напрямую, через пашню к нашей призрачной мечте.
Таня сломала каблук и сильно припадала на ногу, ковыляя между пахотных колдобин.
Эти колдобины, признаться, довольно сильно и неприятно продавливали подошвы моих кроссовок, но мы все равно шли под палящими лучами вперед.
Полоска леса неминуемо приближалась. Мы передвигались, молча, думая о прелестях соития на природе.
Когда поле почти закончилось, открылось новое препятствие. Лес находился на другой стороне широкой реки, не исключаю, что и Москвы-реки.
Слева и справа, насколько позволял обзор, никаких намеков на мост или переправу не было.
Зато наш берег реки был покрыт кустарником. Правда, низким и едва покрывающимся свежими листиками, но, все же!
Мы устремились в кустарник.
Таня хныкала, хромая, держа в руке оторванный грязный каблук.
- Смотри, милая! Это же та самая природа! То единение с ней, которое ты так хотела!
Комаров нет! Никого нет! Пусть и соловьев нет! Зато есть экзотика и наше безудержное влечение!- фиглярствовал я, представляя, как бы сейчас нам было комфортно в квартире на Кожуховской.
Сидя в кустах, мы постепенно успокаивались. Тихий плеск близкой речной волны и влекущая молодость наших вспотевших и запыленных тел, постепенно сделали свое дело.
Мы снова стремились к соитию, целуясь, тиская друг друга, расстегивая, мешающую нам мокрую от пота, одежду.
И наступило начало соития! Наступило начало единения с природой!  Ощущая важность момента, учитывая неудобство иной позы в кустах, мы встали на ноги, приняв нужный ракурс и направление.
- Пацаны! Смотри, е…ца!- завопил, появившийся, словно из-под земли рыжий и конопатый шкет.
На его кличь со всех сторон примчалось штук пятнадцать таких же юных тимуровцев, которые галдели наперебой : « Е…ца! Е…ца!»
Они кривлялись, корчили рожицы, изображая нас с Таней, в шутку пристраиваясь друг к другу.
Я начал отгонять отряд юных тимуровцев, кидая в них увесистые комья перепаханной земли.
Таня зарыдала в голос и, как хромая кобыла понеслась по пашне в сторону станции, на ходу пытаясь вернуть на место задранную мной юбку.
- Никогда! Никогда мне больше не звони!- на скаку, не оборачиваясь истерила она.
Когда земляными комьями мне все же удалось обратить в бегство отряд местных тимуровцев, Таня, хромая и проваливаясь в пашню, была уже довольно далеко.
Я не стал догонять ее. На разных электричках мы вернулись в Москву.
Она мне больше не звонила, да и я не ощущал особого желания продолжить наши отношения.
Из всякой истории нужно делать вывод. И я его сделал:- Нужно опасаться женщин, желающих спонтанно в экстремальных условиях, слиться на природе и с природой, привлекающих к себе нездоровый и агрессивный интерес народных масс, как и случилось в описанном правдивом эпизоде!
   
                « К тебе прижиться я не смог.
                И вот мне бог, а вот, порог!
                Другому будет хуже и скабрезней.
                Когда б нас в церкви поп венчал,
                Ты б не скулила о Сочах,
                А я про неприличные болезни!»


И, еще. Скажу тебе, читатель, уж поверь на слово! Нет хуже города в Московской области, чем Балашиха!
В морозном январе восемьдесят восьмого года я познакомился  в транспорте с хохлушкой Галей.
Все хорошо было в этой малороссиянке. Фигура, рост, стать, густые и длинные темно-каштановые волосы. Большие глаза, правдиво и доверчиво глядящие на мир.
Было только одно «но», которое все перевешивало. Ее муж был капитан и учился в школе КГБ, в этой самой Балашихе. Жили они в однокомнатной служебной квартире на пятом этаже.
Сразу возникшая взаимная симпатия обусловила довольно сильное взаимное влечение.
Основная проблема была в том, что Галя из Балашихи, при тогдашней работе транспорта, добиралась бы до снимаемой нами, как я упоминал выше, квартиры, не менее двух часов.
Время на секс у нее было ограничено часами пребывания супруга в учебном центре. И, обычно, не превышало шести часов, в течении которых, по ее словам, супруг звонил на квартиру при первой же возможности.
Галя была привязана временем к месту, и это сильно все осложняло.
 Кроме того,  мой практический опыт, по многим причинам, говорил о том, что не стоит вести батальные действия на семейной территории.
Однако  Галя  была так не по-московски мила, что я пренебрег своей стратегией и тактикой.
Пренебрег и смутным нехорошим предчувствиям, когда она меня убеждала, что ее муж ежедневно, с девяти  до шестнадцати грызет гранит науки бойца невидимого фронта за неприступным забором чекистской школы.
Выждав контрольный час, после предполагаемого ухода мужа, увидев на окне ее кухни, наглухо задвинутые занавески,- условный знак, что муж ушел. Я сделал контрольный звонок из ближайшего автомата и услышал:
- Поднимайся быстрее, я жду!
Мороз был двадцатиградусный. Я не стал долго рассуждать о проблемах нравственности и поднялся к Гале.
Квартира была хрущевской планировки, со стандартным минимумом казенной мебели, скорее всего, имевшей инвентарные номера.
 Небольшая кухня, с трясущимся при переключении,  холодильником, и комнатка с балконом, в центре которой, стоял, явно не казенный,  большой двуспальный, раскладной диван, с новым отутюженным бельем.
Можно, как угодно относиться к процессу, для которого я сюда явился. Но, именно «сексадром» был для меня тем самым оперативным простором, где я мог полностью развернуть свои основные и резервные силы для сексуальной атаки.
Хотя, если вдуматься, то, в отличие от мужа-капитана, я был человек вполне пацифичный. А, что определяет «мир во все мире»? Конечно же! Дружба и спорт! Изо всех видов спорта, тому, что мы начали, без прелюдии совершать, на огромном разложенном диване, по динамике, технике захватов и кувырков, больше всего подходила борьба.
Но я, вынужденно смотревший все свое детство чемпионаты по парному фигурному катанию, которые обожала смотреть моя бабушка, учитывая красоту и грациозность наших парных «двойных тулупов», мысленно склонился именно к этому виду спорта.
Галя имела оголтелый южный темперамент.
 Именно поэтому,  закончив красивые, но сверх динамичные показательные выступления, мы, без передышки,  перешли к нерегламентированной,  вольной программе.
И тут произошло все, как бывает в классическом анекдоте.
Ключ в замке отщелкал полтора трагических оборота… Явился Галин муж.  Хорошо, что она автоматически наложила на дверь цепочку. Иначе дальнейшее  было бы еще более трагичным.
Муж, сдерживаемый цепочкой, начал звонить в дверь.
 А мы, разгоряченные прерванной произвольной программой,  начали хаотично метаться по периметру дивана.
Галя первая овладела чрезвычайной ситуацией и все мои вещи, включая зимние ботинки и верхнюю одежду, ловко затолкала под диван.
-Наверное, он какой-нибудь пропуск забыл! У них там столько территорий! Сейчас он его заберет и уйдет, а ты тихонько постой пару минут  на балконе!
С этими словами, Галя, выпихнула меня, абсолютно голого на пятьдесят сантиметров заснеженной балконной плиты, закрыла дверь изнутри и кинулась встречать мужа.
Я, , чтобы скрыть явные следы , которые случайно мог увидеть муж в окно балконной двери, голыми стопами разметал снег и встал спиной к узенькому простенку, не просматриваемому из комнаты.
Через мгновение, я ощутил кожными покровами всю прелесть морозной русской зимы. Еще через мгновение холод проник в стопы, в кости и, куда только можно.
Перспектива быть застреленным мужем-рогоносцем из табельного «Стечкина»  меня не прельщала.
Поэтому, я, как можно плотнее прижался спиной к обледенелому простенку, и ждал.
Трагичность ситуации усугублялось еще и тем, что метрах в пятнадцати от дома была автобусная остановка.
 Народ на ней все прибавлялся, приплясывая и притоптывая от холода. Автобуса, как всегда не было. Занятые самосогреванием граждане, случайно подняв свой взор вверх, вполне могли меня увидеть.
Пару минут, о которых говорила Галя, переросли в вечность.
Автобуса все не было, и меня заметили с остановки.
К счастью, им была видна только верхняя часть моего посиневшего от мороза тела. Поэтому я начал усиленно изображать чекиста-спортсмена, последователя Порфирия Иванова.
Для этого, рукой, которая не попадала в зону просматриваемости из комнаты, я делал какие-то сгибательно-вращательные движения, имитируя спортивную разминку.
Граждане на остановке, видя морозостойкость и непоколебимость тренирующегося чекиста, успокоились и перевели свои взоры в сторону, наконец появившегося, автобуса.
По моим подсчетам прошло уже минут пятнадцать.
Я осторожно заглянул в комнату…
Видимо, сексуальные флюиды, оставленные мной в комнате, подействовали на мужа так, что он забыл свой государственный долг и, поставленные перед ним текущие задачи.
Выражаясь проще, я увидел, что они на том же самом диване, с уже измятым бельем, закончили обязательную программу и перешли к произвольной!
А я все стоял, посиневший и закостеневший, примороженный к кирпичному простенку.
Прошло два автобуса.
Для долго ожидавшего их народа, я еще пару раз изобразил чекиста-спортсмена, почти теряя сознание от обморожения.
Мне показалось, что я начал уже дышать через раз, когда,  наконец, балконная дверь открылась, и я звонкой сосулькой свалился на исковерканный паркет, к ногам разгоряченной от секса Гали.
- Ну, он, правда, пропуск в спецзону забыл!- плаксиво оправдывалась Галя, - А потом вдруг полез на меня! Я ж не могла отказать! Но я, правда, с ним сейчас, думала о тебе!
То, что она с ним, сейчас,  думала обо мне,  меня, ничуть, не согрело. Так же как и не согрела выпитая у Гали в горячей ванной, бутылка водки.
О продолжении наших спортивных выступлений не могло быть и речи.
Я с трудом поймал такси и уехал в Москву, домой.
Несколько дней ломало кости, и я лечил отмороженные участки кожи( хорошо, что с самого начала стояния на балконе, я левой рукой, на сколько хватило ладони, укрыл от мороза свой основной спортивный снаряд!).
Я потом еще несколько раз был в Балашихе в разные годы и у разных дам.
 Ни к чему хорошему эти поездки не приводили.
То поддатая оперная певица всю ночь на кухне услаждала меня не сексом, а дребезжащим вокализом, то попалась тридцатилетняя девственница, требующая от меня серьезных отношений…
Да, что там рассказывать?
Поверь на слово, читатель, что нет в Московской области города, более неблагоприятного для любовных похождений, чем Балашиха!
Но, это вовсе не исключает наличие секса в СССР! Ответственно заявляю тебе, читатель, что секс в СССР был, есть и будет!

А, кроме секса? Кроме секса в СССР есть множество прекрасных вещей! Есть искусство! Вы возразите, что его портит теория соцреализма?  Выдающиеся мастера, в любом жанре, умели искусно обходить, или не ставить ее на первый план, если считали, что их произведению это может навредить. А, сейчас, какой теории в эфемерной стране, в которой вы живете, подчиняется, с позволения сказать, искусство?
Да, ничем! И искусством, за редчайшим исключением это назвать никак нельзя! Скорее, это воспитание извращенного вкуса и вседозволенности. И не удивительно! В фантомном мире все фантомно!
В нашей, читатель, экскурсии по моей жизни, по моей стране, я привел много нелицеприятных моментов. Особенно тех, когда, коллективизм и идеология стараются сделать человека серым и покорным. Когда, в противном случае, на человека обваливается вся сплоченность и мощь, идеологически подкованного и должным образом настроенного коллектива. Но, я показал это именно потому, что формализм процесса, да и само желание индивидуума, не подчиняться глупости, не становиться серостью, оставляло множество способов и лазеек для этого.
Сейчас, в фантомном мире, подчиненные фантомной идеологии золотого тельца, люди не способны противостоять уравниловке. Которая, кстати, значительно ужаснее по последствием, чем уравниловка в СССР. И для этого не нужны ни воспитатели, ни идеологи. Достаточно вступить в товарно-денежные отношения со страной-фантомом, и готово! Если ты будешь выделяться из массы, то тебя просто раздавят твоей неплатежеспособностью. Потому что непокорному рабу-фантому, платить за непокорность не станут. Твоя неплатежеспособность приведет тебя к иной несостоятельности. Ты не сможешь прокормить не только себя, но и свою семью. Значит, не будет у тебя надежного тыла- семьи. Твои работодатели не заинтересованы иметь всесторонне развитого работника, поэтому, имея свое, отличное, от навязанного «менеджером», ты останешься без средств к существованию. А, вот тут уже к тебе могут быть применены любые санкции, от административных, до уголовных. Фантом не оставляет тебе никакой лазейки для того, чтобы быть самим собой. Но оставляет одно лишь право – умереть от холода и голода. Интересно, можно ли при этом, ощущать себя человеком вообще?
Но, это касается лишь тебя, мой читатель, мой экскурсант.
Однажды Говорухин сравнил жизнь в СССР с радикулитом- больно, но не смертельно. А жизнь в фантоме с раком- и больно и смертельно! Лучше и не скажешь!

Надеюсь, что ты, читатель-экскурсант, в нашем путешествие по моей жизни, по моей стране, провел время не очень уж и скучно.
Я искренне рад, если показал тебе то, о чем ты и не догадывался! Я почти счастлив, если позабавил тебя в курьезных местах! Я абсолютно счастлив, если хоть чуть-чуть заставил тебя задуматься над тем, как и в какой стране, ты живешь сейчас! При этом, я был с тобой предельно честен и ненавязчив! Я не убеждал тебя ни в чем, не призывал ни к чему. Свой выбор, подобно мне, ты уже давно сделал сам и, живешь, там, где считаешь правильным и, так, как считаешь нужным.
Моя экскурсия была одним из необъятного количества тем и маршрутов по жизни с названием СССР. Всяк, знающий эту страну, при твоем желании, может провести тебя своим маршрутом. Возможно, что кто-то, более рациональный, просто даст тебе экономические данные для сравнения твоих покупных способностей в СССР и в стране-фантоме.
Возможно, что кто-то будет аргументировано убеждать тебя в тупиковости твоего существования.
Это дело каждого экскурсовода.
А я заканчиваю свою небольшую экскурсию и желаю тебе добра. Очень надеясь на то, что за это время мы стали, хоть чуть-чуть ближе, что ты, хоть немного, стал понимать меня!

А, сейчас, прости! Мне пора в детский сад. Бабушка уже дождалась зеленый свет светофора и тащит меня за руку по «зебре» на другую сторону Садового кольца.
Мне ничто не угрожает. Я уверен в сегодняшнем и в завтрашнем дне.
Мне не нужен травматический пистолет. Не нужен «Мерседес» последней модели. Не нужны пластиковые карточки, ИНН, грабительские кредиты и ипотеки. Мне не нужен отдых в Египте или в Турции- передо мной весь мир! М
Никто не сможет обидеть меня здесь, потому что сюда не пустят никого из мира-фантома. А я всегда могу, при необходимости, здесь надежно укрыться ото всех бед и опасностей!
Мы уже перешли Садовое и оказались в Даевом переулке. Я уже слышу крики детей в моем детском саду.
Я еще не осознаю этого, но ощущаю себя счастливым! Ведь я живу в СССР!
********************************************************

Никогда не покину Россию
Даже если  в космической мгле,
-Где хотел бы родиться?- спросили,
Я б ответил: «На этой земле!».
На душе слой рубцов от нападок.
Да пустой кошелек, мне плевать!
Все равно Дым Отечества сладок
Я дышал им и буду дышать!

Я уверен, рассеется  свора,
Сгинет, сдохнет, ей так по судьбе.
Жаль пожить в эту чудную пору
Не придется   ни мне, ни тебе.
Сивка мчит мои грешные сани.
Отче, в гости призвать не спеши!
Но хоть в песнях останется с нами
Небольшая частичка души.

Я смеюсь, я свое отбоялся!
Здесь опасность на каждом шагу.
И  хочу, чтобы каждый смеялся
И плевал в козью морду врагу.
Я песчинка, что в вечности тает.
Жить Россией,  начертано мне.
Пусть отсюда они уползают
Я останусь на этой земле

****************************************************