Весна 1974 года. Кемь. Вокзал. Мы стоим на вокзале, пятеро курсантов третьего курса Мурманского Высшего Инженерного Морского училища имени Ленинского комсомола. Светит солнце, жёлтое, но не жгучее, а тёплое, весеннее. Оно не похоже на наше мурманское, яркое, как вспышка, и колючее, как ёжик, не заходящее за горизонт с весны и до конца лета, зацепившееся иголками за дальнюю сопку и застрявшее на ней. Мы стоим на месте и крутим головами, как взбесившийся главный магнитный компас, под который положили топор:
- Что-то не видно, - говорит Серёга, будущий электромеханик, - тебе, наверное, с бодуна показалось…
- Не-а, - заверяет Гаврилыч, курсант судомеханического, - не показалось! Чётко видел! Огромными буквами на фанере было написано «Пиво»! – Это мы вчера прибыли в Кемь. Это мы вчера были простыми рядовыми курсантами, а сегодня мы – командиры рот в детско-юношеском клубе «Альбатрос», куда волей счастливого случая угодили за отличную учёбу и примерную дисциплину вместо шлюпочной практики. Сейчас наши братья-курсанты, обливаясь потом, вспоминая все матерные слова, строят шлюпочную базу мореходки на далёком северном побережье, где ни людей, ни магазинов, торгующих вином и пивом, а только лысые сопки – тундра, уходящая в море. А мы – воспитатели и наставники молодого поколения от десяти до шестнадцати лет, размечтавшегося о солёной романтике, о дальних походах к неизвестным островам, о пиратской нелёгкой судьбе. И мы сделаем из них мореходов, по крайней мере, не хуже, чем мы сами есть!
Вчера, когда мы сошли с поезда, нас ждал автобус. Он доставил всех в среднюю школу, которая на время нашего пребывания в Кеми в ожидании прибытия шлюпок и другого морского оборудования, становилась основной нашей базой. Все роты разместили по классам. Нам, воспитателя, выделили отдельный класс. Первым делом мы решили построить свои роты и провести с детишками вступительную беседу:
- Это вам не пионерский лагерь! – сказал я, - Здесь на первом месте – дисциплина! За разговорчики в строю, между прочим, буду давать наряды в не очереди! По ночам будете драить палубу и гальюны! – дети смотрели на меня, широко распахнутыми глазами.
- Увольнение в город – только по субботам и воскресениям! Если не будет нарушений дисциплины. Утром всем выходить на утренний осмотр! А, ну-ка, равнение в строю! – Вечером того же дня, после вечерней поверке, когда дети улеглись спать, мы впятером сели отметить своё прибытие в Кемь, а сразу с утра – на вокзал.
- Да не может быть пива в такой дыре! – Это Гена, мой друг и будущий судоводитель, выразил своё крайнее сомнение по поводу увиденного Гаврилычем миража из окна поезда, когда тот уже подходил к платформе.
- А, кстати, знаете, как Кемь расшифровывается? – спросил я, продолжая вертеть головой, обозревая покосившиеся деревянные домишки привокзального посёлка, мосточки, переброшенные через десятки водосточных канав, кочки и лужи, заполнившие всё свободное от тропинок пространство.
- И как? – поинтересовался Санька, тоже будущий электромеханик.
- Это Екатерина так назвала…
- Ну, как?
- К е… матери! – произнёс я, и все взгляды одновременно переместились в мою сторону, - Сюда всех колодников ссылали! Как бы, к чёрту на кулички…
- Блин! – сказал Серёга и ударил себя по коленке, - Не может быть тут пивной!
- А что мы на месте стоим? – возмутился Гаврилыч, - пошли вон туда! Поезд ведь оттуда пришёл? Значит и искать надо там! – довод был железный, и мы пошли вдоль железнодорожных путей, вдоль покосившихся домиков, пошли в сторону Мурманска, но не прошли и пятидесяти шагов, как Гаврилыч закричал:
- Вон она! - и мы увидели нечто. За привокзальным зданием, наверное, единственной каменной постройкой которое собственно и называлось вокзалом, стояла небольшая избушка или домишко, срубленное из брёвен, почерневшее от веку, но на котором на большой фанере крупными буквами было написано «Пиво».
- Небось закрыта! – сказал Серёга, и мы побежали, и рванули дверь, которая с лёгкостью распахнулась и впустила нас в сказочный мир, мир мечты.
Сказать, что это была обычная пивная, не могу, потому что наше представление об обычной пивной было иным. В Мурманске на нашу долю выпала нелёгкая участь стоять часами в километровых очередях, порою, на сорокаградусном морозе только ради того, чтобы попасть вовнутрь. А внутри ощутить себя сардиной в консервной банке, пробиваясь к стойке через плотно, от пола до потолка, заполненное людьми и табачным дымом, пространство пивной, чтобы получить, наконец, свои восемь кружек пива или услышать: «Пива больше нет!»
Здесь всё было иначе. Ни людей, ни дыма. Вдоль деревянных стен стояли деревянные двухсотлитровые бочки пива, даже не раскупоренные. Их было много, очень много. За стойкой стояла женщина лет сорока. Она смотрела на нас и улыбалась. Наверное, в своей моряцкой форме с золотыми нашивками мы были похожи на инопланетян с Летучего голландца, прибывшего под алыми парусами в забытый Богом маленький порт Кемь.
- Пиво есть? – осторожно спросил Гавличыч. Наверное, он, как и мы все, ещё не верил в сказку, которая была похожа на сон или мираж…
- Что, ослепли? – ответила женщина, продолжая улыбаться. Мы молчали. Мы всем видом своим выражали уважение и восхищение этой страной, затопленной болотами, куда Екатерина ссылала всех неугодных счастливцев.
- Восемь кружек! – сказал Гаврилыч. Мы по привычке сразу образовали за ним очередь.
- Тоже восемь! – сказал Серёга.
- Мне шесть – сказал Саня.
- Мне четыре! – это я.
- И мне четыре – это Гена. Мы завороженно смотрели, как пиво из краника переливалось в настоящие кружки.
- Вам не много? – недоверчиво спросила женщина.
- Много счастья не бывает! – за всех ответил Серёга, а мы поддержали его кивками голов.
- После отстоя пены, требуйте долива пива! – Гаврилыч сиял. Он чувствовал себя героем. И только поэтому он вспомнил обязательное предупреждение, которое нам первым бросалось в глаза во всех мурманских пивных, когда мы подходили к стойке. Мы дружно захохотали. А женщина продолжала улыбаться. Пиво наполняло кружки. Довольно быстро. Уже наполненные, мы бережно переносили на единственный, стоявший посередине пивной, деревянный столик. Наконец, все кружки были заполнены. Доливать пива после отстоя пены не пришлось, потому что пены почти не было. Но нас это не смутило. Нас даже не смутил цвет пива – болотный, с плавающим внутри кружек, планктоном.
- Ну? – сказал Гаврилыч, когда мы сгрудились вокруг стола, - За сказку! – и мы сдвинули кружки, которые глухо чокнулись. А потом пригубили …
Именно, пригубили, потому что пить это было невозможно. Кислый запах и кислый вкус, вот и всё, что осталось от этой жидкости, в которой, наверное, лет триста назад ещё плавали какие-то градусы, и она называлась пивом. Наверное, тогда или почти тогда, Пётр Первый, отправляясь с крестным ходом на Соловки на военных кораблях, за которым внимательно следили шведы, и взял с собой это пиво. И оставил в Кеми, намереваясь забрать на обратной дороге. А потом забыл про него, потому что тогда ему было уже не до пива. Он оставил ещё и два военных корабля «Курьер» и «Святой Дух» на Соловках на Большом Заяцком острове, которые мужики потом волоком перетащили в Онежское озеро, откуда ударили шведам с тыла, и вот оно, прорубленное окно в Европу! Или позже, во время Крымской войны, когда два английских фрегата «Бриск» и «Миранда» ворвались в северное море с далеко не мирными планами. Ждали их тогда в Кеми. Ждали серьёзно, оборону усилили, все войска стянули на этот берег. Наверное, и пиво завезли. А фрегаты возьми да и пройди мимо, прямо на Большой Соловецкий, и выпустили там по монастырю тысячу ядер, да только никуда не попали, а ответным огнём из двух музейных пушек сами оказались подбитыми, и ушли, не солоно хлебавши. И русские войска были отведены из Кеми, а пиво осталось…
Мы поставили кружки и стали смотреть друг на друга. Все просто молчали и просто смотрели. Гаврилыч почувствовал себя виноватым, он и нарушил молчание:
- Какое нам пиво? – вдруг спохватился он, - Пиво, это когда вина и водки нет! – А тут магазин рядом, пошли, я угощаю! – и мы пошли, мы даже возврат денег не стали требовать. Мы же платили не за пиво, а за сказку, в которой нам всё же удалось пробыть несколько минут, пока жизнь ни вернула нас в жестокую реальность…