Зеванул 5 декабря, дату, когда Подниексу могло бы стукнуло 64, с ума сойти. Ну, и что? Для ушедших не бывает дат, есть одно большое время. По нему можно гулять. В ужасном январе 1991-го Юрка потерял двух операторов. Уже после Вильнюса. Я стоял недалеко от них за деревом и уцелел, потому что снайперы целились по индикаторам видеокамер. А ведь Юрка им кричал: заклейте глазки пластырем – не успели в спешке. Андрис Слапиньш перед смертью успел выдохнуть: «Снимай меня!» И Юрис поднял его окровавленную камеру: прокуратуре мог потребоваться документ. Потом упал Гвидо. У Юрки в Кошкином доме, в его студии на Мейстару, мы поминали ребят водкой, и я никогда за все годы дружбы не видел столько отчаяния в его глазах. Мы оба еще не знали, что видимся последний раз. Юрис был великим оператором. Он в дикую холодину сутки прятался в болоте, ожидая полета хрен знает каких уж там редких аистов. В черно-красной Армении 89-го, на стадионе рухнувшего Ленинакана, на фоне груды гробов из кузова выдавали хлеб. Чья-то бабушка обронила его в грязь. Юрка одним планом снимал, как она обтирает хлеб подолом, кладет за пазуху, уносит, плача. Мы препирались на всех «горячих точках» из-за сценариев, но никогда на съемках. Иначе бы он не доверил мне снимать Чернобыль для фильма «Мы». Иначе бы он не доверил снимать Чернобыль для 5-серийного «Мы» (Приз Британского Королевского телевизионного общества). Он мечтал о свободной Латвии, хотел снимать игровое кино, но утонул с аквалангом при невыясненных обстоятельствах в июне 1992-го.
Однажды в Ереване я посвятил ему текст, который при жизни прочесть не решился. Теперь получается, памяти… Сигулда, черные клены в измороси
Дырявой байдаркой выберусь к берегам.
Сигулда, пение иволги
коснется Гауи зеленоватых глаз.
Пройти сквозь туманы твоих хуторов,
и растаять в тебе, и исчезнуть
и вновь прорасти зерном на поле,
бывшем ристалище,где так и не сдавшись,
умер последний лив.