3 октября 1895 г. родился С.А. Есенин
Журавли над Константиновом
Никто, пожалуй, оказавшись вне пределов родины – большой - России и малой - Рязанщины, так по ней не тосковал, как Есенин. В 1922-м, будучи за границей с Айседорой Дункан – прославленной танцовщицей, «скверной женщиной и своею милою» - он ей написал по-русски, но латинскими буквами, чтоб смогла прочесть: «Ia ne mogu bolshe Hochu domoi». Но ни у кого свидание с родиной после разлуки не вызывало такой боли, как у Есенина. «В России чувствую себя, как в чужой стране, - жаловался он друзьям в апреле 1924 года. Но добавил: – За границей было ещё хуже». А побыв несколько дней в родном Константинове в июне того же года, свои впечатления от деревни выразил в щемящем стихотворении «Возвращение на родину»: «Тут разрыдаться может и корова, глядя на этот бедный уголок». И признавался: «Отец сядет под деревом, а я чувствую всю трагедию, которая произошла с Россией». Ему не довелось побывать в русской деревне начала XXI века…
В Константиново - на родину Есенина, только в хрущёвскую «оттепель» переставшего быть запретным поэтом, я мечтал попасть ещё в школярской юности. Но мечту осуществить тогда, почти полстолетия назад, оказалось невозможным – по той же причине, по какой Есенин со своими школьными друзьями не осуществил в 1911 году намерение посетить толстовскую Ясную Поляну: «из-за денежных затруднений». Помню, как рыдала мать, когда в трамвае у неё умыкнули кошелёк с пятью рублями… В России извечно подавляющая часть населения не могла и поныне не может позволить себе отлучиться от повседневных забот во имя возвышенного.
А как раз в те годы, на рубеже пятидесятых с шестидесятыми, побывал в Константинове, воспользовавшись единственно доступном ему тогда средством передвижения – велосипедом, Александр Исаевич Солженицын, которому «архипелаг ГУЛАГ» за восемь лет так и не сумел заскорузлить душу. На него село произвело тягостное впечатление.
«Четыре деревни одна за другой однообразно вытянуты вдоль улицы. Пыль. Садов нет. Нет близко и леса. Хилые палисаднички. Кой-где грубо-яркие цветные наличники. Свинья зачуханная посреди улицы чешется о водопроводную колонку. На хилый курятник похожа и магазинная будка села Константинова. Селёдка. Всех сортов водка. Конфеты-подушечки слипшиеся, каких уже пятнадцать лет нигде не едят. Чёрных буханок булыги, увесистей вдвое, чем в городе, не ножу, а топору под стать».
Может, и хорошо, что не сподобилось мне в юности увидеть это убожество. На которое, впрочем, я нагляделся в других российских весях. Но одно дело – безвестные Тетеринки да Ильинки, и совсем иное – Константиново, которое на весь мир тем «знаменито, что здесь когда-то баба родила российского скандального пиита». Однако дальше Солженицын пишет:
«Я иду по деревне этой, каких много и много, и волнуюсь: небесный огонь опалил однажды эту окрестность, и ещё сегодня он обжигает мне щёки. Какой же слиток таланта метнул Творец сюда, в эту избу, в это сердце деревенского драчливого парня, чтобы тот, потрясённый, нашёл столькое для красоты – у печи, в хлеву, на гумне, за околицей – красоты, которую тысячу лет топчут и не замечают?».
Вот наконец и я, когда жизни стало тесно от прожитых годов, решился пусть мельком, проездом приобщиться к местам, куда Творец от щедрот своих метнул слиток есенинского таланта.
Как явствует из сохранившегося железнодорожного билета 1925 года, поэт, направляясь в Константиново, доезжал поездом до станции Дивово Московско-Казанской ж.д., откуда по грунтовому просёлку было до Константинова вёрст двенадцать. Не об этой ли дороге в одном из стихотворений 1915 года он скажет: «Еду грязной дорогой с вокзала…» А годом позже дорисует картину:
Запели тёсаные дроги, Опять часовни на дороге
Бегут равнины и кусты. И поминальные кресты.
Дорога эта через Старолетово, дышащее на ладан Шушпаново и Федякино так и осталась грунтовой. Хотя вряд ли теперь обрамляют её часовни и поминальные кресты.
Предполагаю, что в безденежной юности путь от железки до родного села и обратно Есенин не раз проделывал пешком. А в начале июня 1915 года он вместе с петроградским приятелем Леонидом Каннегисером – тоже талантливым начинающим поэтом – обошёл ближние и дальние окрестности Константинова. О чём позже писал в письме: «Приезжал тогда ко мне Каннегисер. Я с ним пешком ходил в Рязань, и в монастыре были, который далеко от Рязани. Ему у нас очень понравилось. Всё время ходили по лугам, на буграх костры жгли и тальянку слушали. Водил я его и на улицу. Девки ему очень по душе. Полюбилось так, что ещё хотел приехать».
Приехать ещё Каннегисеру не привелось: в 1918 году он был расстрелян чекистами за убийство председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого, одного из организаторов «красного террора». Одного из тех, о ком Есенин скажет: «Одолели нас люди заезжие, а своих не пускают домой».
Ныне в Константиново сподручнее добираться от райцентра Рыбное, которого в есенинские времена не существовало: путь в два раза длиннее, но по вполне приличному асфальтированному шоссе с необычайно интенсивным для глубинки движением: едут и едут к Есенину россияне и подданные других стран. Хотя мне невозможно представить, чтоб на любой иностранный язык можно было бы без потери русского духа и русского аромата перевести хотя бы такие общеизвестные есенинские стихи:
Отговорила роща золотая И журавли, печально пролетая,
Берёзовым, весёлым языком, Уж не жалеют больше ни о ком.
Только в России рощи могут говорить берёзовым языком, только в России журавли могут о ком-то жалеть и пролетать печально. Впрочем, ведь проникаемся же мы шотландским духом, читая Роберта Бёрнса в переводе Маршака…
Журавли не случайно, не только в качестве умозрительного поэтического образа вошли в произведения Есенина. Впервые он упомянул их, «серых журушек», в 1912 году в «Песне о Евпатии Коловрате», а последний раз они залетели в его поэзию в год гибели, в 1925-м: «Но никто под окрик журавлиный не разлюбит отчие поля». По свидетельству константиновских старожилов, журавли испокон века селятся в болотах на левом, противоположном селу, луговом берегу Оки. Там, где согласно воспоминаниям его товарищей детства пропадала константиновская ребятня. «Весной и летом целыми днями бродили по холмам, оврагам и косогорам, захватив с собой по краюхе хлеба и по головке лука с солью. Особенно увлекались мы хождением в луга за клубникой, купырями и скородой, которые в изобилии росли в константиновских лугах. Шарили и шныряли по кустам в поисках утиных яиц». Купырь – растение из семейства зонтичных, в которое входят многие съедобные культуры – от моркови до укропа. А вот о скороде мне поведал Даль: так в некоторых областях Центральной России называли дикие лук и чеснок. Только наблюдая птиц вблизи, мог Есенин назвать журавлей седыми:
Полюбил я седых журавлей Потому что в просторах полей
С их курлыканьем в тощие дали, Они сытных хлебов не видали.
В Подмосковье отлёт журавлей в среднем за многие годы приходится на 27 сентября. Но когда осень вслед за весной и летом запаздывает, как в нынешнем году, пролёт журавлей над Константиновом может приходиться и на начало октября. Как знать, не так ли случилось 110 лет назад, и не под курлыканье ли журавлей появился на свет русский гений.
Там, где взору Солженицына предстали пыль и чешущаяся о колонку свинья, теперь всё заасфальтировано и ухожено: Константиново ныне – Государственный музей-заповедник Сергея Александровича Есенина. В доме, построенном на деньги поэта вместо сгоревшей в 1922 году родительской избы, не протолкнуться. На площади – пропасть экскурсионных автобусов и легковушек.
Только нагорный берег Оки, увенчанный церковью Казанской иконы Божьей матери, так же круто нависает над рекой и простёртыми за нею лугами. Служит в храме, конечно же, не отец Иван (Иван Яковлевич Смирнов), крестивший и учивший Сергея. И отпевший поэта по христианскому обычаю в декабре 1925-го. Он так и не поверил в самоубийство Есенина: самоубийц в России не отпевают…