Был ли праздник, или не праздник, вечеринка-не вечеринка, кто был с подругами, кто сам по себе, в общем собралась молодежь чайку попить и нескучно провести вечер после трудового дня.
Молодые нередко придумывают друг другу прозвища, наиболее выразительно отражающие качества индивидуума. Среди нас был Толстый, добродушный толстяк, со своей подружкой.
Вели светскую беседу, говорили о том о сём, перескакивая с темы на тему. Разговор зашёл об общей знакомой, местной раскрасавице. Кто то спросил, получится ли её склеить( в переводе со сленга - расположить к себе). Ему кто то ответил: Не получится, я видел к ней приезжали на МАЗе. Его слова парировал третий: Что на МАЗе, я видел к ней на Мерседесе приезжали. Я возьми и скажи: А пешеходы ей не нужны? Лучше бы я этого не говорил, что тут началось.
Ну мы все посмеялись и ладно, а Толстый закатился младенческим смехом и рухнул на диван с подлокотника, на котором только что сидел. Когда его смех пошёл на убыль, он помогая себе ослабевшими от смеха руками, цепляясь за спинку дивана, отдуваясь и кряхтя, водрузил себя на исходную позицию. И тут же принялся освежать в памяти кто что сказал: Этот говорит на МАЗе, этот на Мерседесе, а этот... И не договорив, в очередной раз ослабленный смехом свалился с подлокотника.
Его подруга с улыбкой смотрела на него влюблёнными глазами, казалось в этот момент за его жизнерадостность, он ей был ещё милее прежнего. Истратив заряд радости, Толстый вновь, охая и размазывая слезы по пухлым щекам, взгромоздился на облюбованное им импровизированное сиденье.
Тема уже сменилась, смех иссяк, и мы поглядывали как к нам присоединяется Толстый. Мы и сами практиковали такой детский смех до слёз, когда было смешно по взрослому, но Толстый смеялся уже без всякой меры. Наши серьёзные лица, искажённые слезами до неузнаваемости, ничуть не умерили его неумеренного веселья, а лишь добавили ему оптимизма.
Он едва сдерживал смех, который искал выход заточённый в его рыхлое тело, от чего он пытаясь того усмирить, сгибался то в одну то в другую сторону, в зависимости от того, с какой стороны смех изнутри испытывал Толстого на прочность.
На повторное озвучивание всего ранее сказанного у Толстого уже не оставалось времени, смех всё же найдя выход пошёл на прорыв. Он успел только объявить начало последней фразы, усиленное прорвавшимся смехом до крика: А пешеходы... И уже в который раз, в приступе безудержного смеха, брызгаясь слезами завалился за подлокотник.