Женька сидел дома и болел. Бронхит. Хотели в стационар упечь, но он взмолился, что там у него случится депрессия. Навещать некому, родных в этом городе нет, друзей грузить не в его правилах, а питаться больничной едой совершенно не привлекало. Договорились, что будет лечиться дома, на процедуры ходить в поликлинику. Под честное слово, под подписку, за шоколадку.
Вот так Женька плавно из отпуска перешел на больничный. Никогда столько не отдыхал. Чувствовал он себя уже сносно. Кашель еще был, но не такой мучительный, как в первые дни. Дома он много смотрел телевизор, спортивные передачи, хотя в тонкостях спорта не разбирался, так, сиюминутный интерес. Больше слушал музыку.
Сегодня выходной день, уколов и процедур не будет. С самого утра солнце мешало Женьке спать, но открывать глаза ужасно не хотелось. Окончательно проснулся лишь к десяти часам от того, что заболела шея. Смахнул с себя одеяло, и в свете солнца мириады пылинок закружились, взбудораженные этим движением. «Боже, какой ужас! Сколько же недель я не делал уборку? Так немудрено астму схлопотать!».
Женька вспомнил, что его мама, когда простывала, всегда старалась как можно больше возиться по хозяйству, именно в горячей и мыльной воде. Говорила, мол, это ей помогает. «Надо и мне немного прибраться», – подумал Женька, с учетом, что сил на глобальную уборку нет. Первым делом включил магнитофон, не выбирал, заиграли Genesis.
Пошел на кухню, поставил чайник. Дождался теплой струи из крана и начал потихоньку намыливать посуду, которая скопилась и засохла, заняв собой все горизонтальные поверхности. Потом терпеливо, до скрипа и сколько хватало упорства держать руки в очень горячей воде, смывал стаканы и тарелки. Долго, не торопясь, от нехватки сил, вытирал их. Не смог отмыть, просто снял, свернул и засунул в пакет с мусором клеенку со стола. Устал. Решил немного передохнуть.
Ненасытно, с удовольствием, выпил два стакана чая с лимоном. Лимон у Женьки был всегда. Не сказать, что он его любил или регулярно использовал. Но вот только очередной экземпляр заканчивался, или засыхал, он немедленно покупал новый, хранил в керамической китайской чашечке с иероглифами. На этот раз лимон был уже не сочный, а вяленый, но оказался таким же кислым, для чая сгодился. Есть не хотелось, да и нечего.
Стол без клеенки выглядел слишком пластиковым и казенным. Женька вспомнил, что мама ему выдала красивую тканую салфетку. Перерыл несколько полок в шкафу, но нашел. Красная с белым льняная скатерка добавила настроения и закрыла почти весь стол.
Пока копался среди вещей, мелькнула любимая клетчатая рубашка. Ну очень давнишняя, со студенческого периода. Он ее называл «Фогерти», понятно почему, ведь Джон Фогерти просто не вылезал из клетчатых ковбоек. На локтях она протерлась так, что висели нитки. Женька медленно и аккуратно отрезал рукава сверху по окату, под самый оверлок. Решил использовать их для борьбы с пылью. Один намочил и вымыл жалюзи и подоконник. Вторым протер поверхности насухо. Пол подмел, мыть не решился. Голова кружилась, и ноги не держали. Вот так, наверное, люди чувствуют себя в старости. Бедные! Кухня приобрела позитивный вид.
Настроение у Женьки, действительно, поднялось. «Неужели мама права, от уборки самочувствие улучшается!».
Перешел в комнату. Захотел продолжить «лечение». Собрал диван, который уже несколько дней был в разложенном состоянии. Спрятал постельное белье в тумбочку, оставил одну гобеленовую подушку и темно-зеленый шерстяной плед. Унес разбросанные носки. Еще бы подмести и разобрать письменный стол, вроде будет сносно. Женька смахнул в руку крошки со стола. Спрятал мелочевку в верхний ящик, записные книжки и документы во второй. Нижний ящик открыл просто по инерции, там лежал объемный пакет от фотобумаги.
Задумавшись на секунду, он вынул пакет, достал фото. Со снимков смотрела Саша Завиша. Саша Завиша – это его Саша. Почти все фотографии восьми- или десятилетней давности. Большой портрет, любимый, сделан им самим. Он окликнул ее и щелкнул, когда она не ожидала. От поворота головы волосы получились слегка размытыми, но лицо абсолютно четкое. Светило яркое солнце, и выдержка по фотоэкспонометру понадобилась чуть ли не пятисотка. Саша такая веселая! Они в тот день вместе с друзьями гуляли по парку, смотрели фильм в «Зеленом кинотеатре» и ели в кафе мороженое пломбир на спор. Кто больше сможет!
А на этой фотке Саша делает диплом. Склонилась над подрамником низко-низко и срезает согнутым по дуге лезвием неправильную линию. Фоном на фотографии виднелись остальные готовые планшеты, стоящие вертикально. У Саши была умопомрачительная тема: «Аэропорт в городе Тамбове». Планировка комплекса не помещалась на метровый планшет и переходила на соседние. Саша переживала, что на защите подрамники сдвинутся, и попросила Бархина сколотить их между собой гвоздями. Вот как раз этим они и занимались. Но Саша вдруг увидела небольшую ошибку, планшет сняли, положили на стол, а пока Саша виртуозно орудовала лезвием, Бархин ее фотографировал. Он нашел еще несколько снимков этого дня, все очень хорошие.
Музыка закончилась. Женька не выбирая поставил следующую бобину, наугад. Заиграли Dire Straits. На него неожиданно нахлынула теплой волной ностальгия. Именно этот альбом "Making Movies" чаще других звучал в аудитории во время дипломного проектирования. Им так нравилась эта группа и Марк Нопфлер.
Женька принялся снова смотреть фотографии. На всех была Саша, но иногда в кадр нечаянно попадали однокурсники и однокурсницы. Он отыскал только что препарированную клетчатую рубашку, превратившуюся в безрукавку, надел ее поверх футболки. Рубашечка как раз из того периода. Вошел в образ и погрузился в атмосферу незабываемого прошлого, когда все было впереди. Конечно, счастливая жизнь, конечно, вместе с Сашей. Он раскладывал снимки и неожиданно для себя начал глотать подступающие слезы.
Грустью и тоской вдруг обернулся этот просмотр. Не то, чтобы ему стало жалко себя. Ему стало невыносимо одиноко, показалось, что мир может обойтись без него. И без него ничего в нем не изменится. Как ужасно, как несправедливо, как по-дурацки все сложилось.
Как недальновидно он поступил, бросив архитектуру, уйдя из профессии. Он лишил себя кайфа творческого поиска, счастья в преддверии мига, когда вдруг зарождается и возникает сначала в душе, потом в голове и теле, передаваясь через пальцы на чистый лист бумаги, образ будущего здания. Когда не хватает воздуха от предчувствия рождения чуда, от играющей музыки, от света софита, направленного на планшет, когда на кальке возникает первая линия. Благодатное начало, а тебе к утру надо обязательно что-то придумать. И ты знаешь, что тебя все равно осенит, и ты непременно сделаешь это. Может, даже в пять утра. И до девяти ты будешь считать, что это гениально! А в десять увидишь, что придумали Антон или Семен, или Паша Мамедов. Ты можешь радоваться за них, а изнутри окажешься замучен червяком сомнения, а стоит ли этим заниматься вообще!
Почему так все получилось! Он не хотел работать над генпланами? Да, ему не нравилось. Но, наверное, этот вопрос можно было как-то решить. Вплоть до того, что перейти в другую мастерскую или в другой проектный институт. В стройтресте его подкупила перспектива собственного жилья. Но квартира ведомственная. Все равно чужая. Останься он работать в «Гражданпроекте», через год вместе с ребятами, Антоном, Сашей и другими молодыми специалистами тоже получил бы квартиру. А если вспомнить период работы прорабом! Хорошо еще, его неожиданно повысили, разобравшись, что он быстро решает многие деловые вопросы, связанные с переговорами и налаживанием контактов. Но эти первые месяцы среди чуждых ему нетрезвых мужиков…
Да, в то время он чувствовал себя старше и опытнее, чем Антон и Саша, он познал жизнь с другой, взрослой стороны, получал хорошие деньги, мог ими распоряжаться по своему желанию. Конечно, основной причиной ухода из «Гражданпроекта» стало его отношение к Саше. Он все понял, посчитал себя третьим лишним. Хотя был не третий. Он первый заметил, открыл и полюбил Сашу. Это была его любовь, его и только его! Почему он отступил? Почему вообще все пустил на самотек! Повел себя как ребенок, мальчишка, слюнтяй. И вышло, что Антон вообще не боролся за Сашу, ее ему поднесли на блюдечке. Антон, конечно, прекрасный человек, отменный друг, потрясающий архитектор и музыкант, но он о Саше не мечтал, не добивался, не страдал. А просто вот получил такую королеву! А любит ли он ее вообще? Но точно не так, как он, Бархин, Евгений Леонидовиич! А когда он заходил к ним, пригласить на юбилей Таисии Алексеевны, прямо почувствовал какое-то напряжение. Антон шепнул, что Саша отговаривает его размещать мастерскую в Маршином доме, вернее, у Вульфов.
Да, Саша Завиша была в Антона влюблена, безответно. И ведь несколько лет. И мучилась, Бархин это знал. И плакала тайком. И не сближалась с Бархиным, всегда дружила с ним на расстоянии. По-честному. Конечно, Женька не мог допустить, чтобы она страдала. Он никогда бы не смирился с мыслью, что она, будучи с ним, любит кого-то другого больше, чем его. Да, это было причиной. И с таким раскладом давно пора согласиться.
Наверное, стоило уехать совсем из этого города. Но он даже мысли такой не допускал. Не мог. Не мог без Саши, без Антона, а теперь и без Лейлы. Но ведь так не должно продолжаться вечно! У него обязательно будет своя семья и дети, и любимая жена. Жена – не Саша! Он просто взвыл от этих мыслей.
Вот приехала к ним в город чудесная Марша. Как было бы здорово оценить друг друга по-настоящему. Как они могли бы хорошо жить вместе! Как у них все замечательно получалось, когда Кругловы оставили с ними маленькую Лейлу. Как все вокруг думали, что они семья с дочкой. Как он это ощущал и гордился своими красавицами. Какие любимые могли бы быть у них дети!
Женька уже не мог остановиться, просто захлебывался не то слезами, не то обидами на жизнь и судьбу. Ведь был момент, когда он намекнул об этом Марше. И тут же испугался. А чего он испугался? Ее отказа или своего ошибочного к ней отношения. И она так странно себя повела. Он ведь ничего про нее не знает. Кстати, а почему? Мама просила пристроить ее и взять над ней шефство, сказала, мол, перенесла какую-то личную трагедию. Наверное, несчастную любовь. И что? Она твердо решила и уехала из Ленинграда, в провинцию, где не было знакомых, жилья и работы. Вот это сила духа! А он – слюнтяй. Да, да, да! Он правильно сделал, что не стал за ней ухаживать, он просто ее не достоин. Ведь Марша всю неделю ему звонила, спрашивала про самочувствие, предлагала помощь. Он отказывался, не хотел ее беспокоить, а еще, она никогда не была у него дома, а тут немыслимый развал! Какой же у нее голос хороший! Она слова проговаривает с паузами. Так, в общении, не заметно, только по телефону проявляется. Роскошная девушка! Он никого не достоин. Любая приличная девушка не захочет его знать, потому что он слюнтяй, без стержня.
Он почувствовал, как температура, которой не было с утра, опять поднимается. Разжевав парацетамол и запив его остатками чая, Женька переполз на диван, накрылся с головой пледом и провалился в тяжелый, липкий от жара то ли сон, то ли бред. Ему мерещились огромные красные маки с черными тычинками, он шел, раздвигая их, а они ломались, падали, становились все выше и выше, и ему уже не хватало воздуха. Он сделал усилие и стянул одеяло с лица, маки отступили и он оказался в березовой роще, наполненной светом. Какие-то люди мелькали впереди, закрывая солнце, на мгновенье прерывая его лучи. Играла музыка, потом послышалось тоненькое звенящее пение. Он кричал: «Саша, Саша!» – думал, что это она поет, но ее не было. А все вокруг - чужие, незнакомые люди. Ему стало страшно.
Он открыл глаза. Какое счастье, что это сон, что все это только сон. Волосы и подушка абсолютно мокрые. Вдруг он опять услышал пение. Снова сон? Он позвал: «Саша, Саша!» И появилась Саша. Она, улыбающаяся, вышла из кухни. Женька зажмурил глаза, потом открыл. Видение не исчезло. «Саша!» – только и мог произнести он.
– Ну что же ты, дружок, так разболелся!
– Саша, ты как, ты откуда, как ты вошла? – Бархин все еще не мог в это поверить.
– Ну, привет! У нас же есть ключи от твоей квартиры. Сам дал запасную связку, на всякий пожарный. Вот мы и воспользовались.
– Кто мы, ты не одна?
– Я пришла одна. Антон меня снарядил. Сам с Лейлой остался. И шкафчик на кухне он мне уже две недели обещает повесить, вот они там с дочкой этим занимаются. Он передавал пламенный привет, сказал, что завтра приедет тебя проведывать с водкой. А меня десантом с пропитанием отправил. Я там бульон разогрела. Давай выздоравливать! Буду твоей сестрой милосердия. Надо переодеться в сухое. У тебя, скорее всего, от таблеток резко температура упала. Я пришла, звонила, ты не отзываешься. Я уж испугалась, вскрыла квартиру, но смотрю, спишь, живой. Наверное, не слышал, потому что плед на голову натянул. Но жар у тебя был сильный, я пульс щупала. Давай, переодевайся. Я на кухне буду ждать, мне там еще кое-что доделать надо. О, а рубашечку эту помню, «Фогерти».
Женька прямо хорошо себя чувствовал. Как он был счастлив, что сделал уборку, правда, тяжко она ему досталась. Но зато приятно, Саша не увидит его холостяцкого запустения.
И действительно, Саша отметила порядок:
– Ты молодец, у тебя все прибрано, уютно, люблю твою квартирку, много хорошего в ней происходило.
Она налила ему в пиалу крепкий куриный бульон, желтый и прозрачный. Порезала туда сваренное вкрутую яйцо и немного зеленого лука. Вот, с беляшами ешь. Вы, мужики, прямо худеете на глазах, буквально день-два голодаете и все, кости наружу. Нам бы так!
– Не-е, нам не надо ваши кости наружу! А вот ты бы пришла, а у меня тут девушка, может я поэтому не открывал!
– Конечно, все могло быть, только видела я твою девушку! – Саша посерьезнела, – ты когда уже, дружок, начнешь свою жизнь устраивать! Я чувствую себя страшно виноватой. Понимаешь, ты ведь замечательный человек. И я знаю, как ты к нам относишься. И не скрою, это приятно, но я же не садистка, я тебе счастья желаю!
– Саш, а у вас с Антоном все хорошо? Я в прошлый раз заходил, мне какая-то напряженность показалась в воздухе, даже Лейла тихая была. Знаешь, я больше всего на свете боюсь, вдруг вы будете ссориться или еще что. Дурак, вероятно, но это так! Хочу верить хотя бы в твою вечную любовь!
– У нас все хорошо. С Антоном невозможно поругаться, он способен, конечно, изобразить замкнутость и отстраненность, но со мной же тоже трудно поссориться, я всегда первая иду на попятную. Так у нас и поводов для конфликтов не бывает. А в тот раз я Антона пыталась отговорить мастерскую делать в Маршином доме. Не могу объяснить – просто знаю, что не надо, и все.
– Да не волнуйся, наоборот хорошо. Были у Волковых на юбилее, разговаривали с Михаилом, ты ведь поняла, что это только так и должно быть. И мастерская. И музей.
– Да я молчу, если всех устраивает! А что тебя тогда побудило водой ледяной обливаться на морозе? Вроде и не выпивал много, а так неразумно себя повел…
– А надо было выпивать больше! Крещение, думал, ничего не будет, может вода какая-то не святая попалась! – Бархин засмеялся, – Саша, ты мой спаситель. Я уже не помню, когда ел. Правда, и не хотелось! Но чтобы еще так вкусно! Беляши!
– Специально делала. Знаю, по Антону, при температуре мясо не захочется, а бульон хорошо, ну, не пустым же его глотать! Теперь пей чай с травами и ватрушками. Сейчас откормлю тебя булками!
Они вдвоем выпили чаю с лимоном, а Бархин еще и с ватрушкой. Он сидел и смотрел на свою девушку и не знал, как ему теперь жить. Не знал.
Саша обошла стол и потрепала Бархина за волосы. Он обхватил ее руки и прижал к лицу. Опять не мог сдержать слезы. Что за день такой! Эмоции переполняли его. То ли радость, то ли благодарность. Саша не убирала руки. Она все понимала.
Продолжение (глава 29)http://www.proza.ru/2014/12/14/2264