Витькин поход

Арефьев Вадим
ВИТЬКИН ПОХОД

    Просыпается Витька рано, когда в доме темно и прохладно. Печь за ночь выстыла, и баба Тоня большим ножом щиплет лучину. Витька слышит легкое потрескивание занимающихся пламенем дров, потягивается и, свернувшись калачиком, сладко дремлет до первых солнечных лучей. Затем он  выглядывает из-под тёплого, обшитого пестрыми лоскутьями одеяла и смотрит в окно. Глаза у Витьки голубые, как небо над занавеской, по лицу его щедро рассыпаны веснушки.
    В комнате становится теплее, солнечные лучи щекочут Витьку, и он, сладко позевывая, медленно сползает с кровати и шлепает на кухню.
    – Доброе утро, бабинька, – говорит Витька, улыбается и трет правый глаз.
    – Ах, оголец ты мой, – замирает баба Тоня с ухватом в руках. – Ты пошто опять босиком-то? Ну-ка, марш одеваться!
    Витька послушно возвращается в комнату, натягивает шерстяные носки-гольфы, майку, бумазейные штаны, кофту и идет завтракать. Ест он охотно и много. С настенного календаря уважительно посматривает на Витьку космонавт дядя Юра. У Витькиных ног вьется пушистый кот Васька, но сегодня Витьке не до кота: сегодня у него большой поход. Еще с вечера натер он парафиновой свечкой свои красные лыжи «Орленок» и вынес их до утра в сени.
    Утро нынче свежее, морозное, ясное. Солнце весело ползет ввысь золотым ослепительным шаром. Витька стоит на крыльце, щурится и глубоко дышит. Он смотрит на дорогу, по которой прошел недавно трактор. Дорога манящая, широкая, дальняя. Хорошо Витьке.
    Следом за ним на улицу выходит баба Тоня. Она в старенькой плюшевке, серой шали и  валенках. В руках у нее две корзины с бельем, которые она несет полоскать на речку Ратанку.
    Баба Тоня поправляет на Витьке цигейковую шапку-шарик, поднимает воротник шубы.
    – И чтобы долго не ходил у меня, – говорит баба Тоня. – Дойдешь до осинника – и домой. Да чтобы в снегу не валялся, не то так наподдаю – будешь знать!
    С тем она закрывает дверь, говорит Витьке: «С Богом» – и идет на речку. А Витька, почуяв свободу, встает на лыжи, приналегает на палочки и катит, катит в синюю даль – мимо соседских домов, колхозного правления, водокачки. Вот он уже выбрался за околицу – только и видели Витьку!
    А он все бежит и бежит по полю, пыхтит, точно маленький паровоз на голубой лыжне-узкоколейке.
    Вот и осиновая роща, где осенью Витька с бабой Тоней искали красноголовики, где был сплошной ковер бордовых листьев, а теперь белым-бело и все деревья голые, только снег блестит алмазными высверками да возле высокой желто-зеленой осины видны заячьи следы: две черточки – две точки.
    Витька знает следы зайца. Не раз показывала их ему баба Тоня. Витька подходит к кустам и видит свежие погрызы. «Заяц кору ел», – замечает он и смотрит, куда ведут следы. А они петляют меж стволами осин, пересекают лыжню и скрываются в логу. «Хорошо бы посмотреть, какой он, этот заяц», – думает он. Глаз у Витьки зоркий, внимательный. Но где же ушастик? «Белый, дак потому и не видно», – успокаивает себя Витька и шагает дальше.
    Лыжня ведет его сквозь осинник, краем лога, открытым полем и выводит к кладбищу. «Дедушка мой здесь спит», – думает Витька и медленно идет вдоль изгороди. Несколько раз бывал он здесь летом с бабой Тоней. Ему запомнились высокие раскидистые тополя, белая заброшенная часовня да могила деда. В одиночку заходить на кладбище Витьке боязно, но он и не пытается этого делать. Могилу замело снегом, а он ее все-таки рассмотрел. Вон она, в оградке с якорями. Дед у Витьки пароходы по реке водил, вот и ограда у него на пароход похожа.
    – Дедушка, – произносит шепотом Витька, – ты здесь? Он замирает, вслушивается. Ветер постукивает тополиными ветками, поют хвоей кладбищенские ели.
    – Ты здесь? – повторяет Витька. – А то ведь я попроведать тебя пришел...
    «Чвик-чвик» – слышит Витька и видит, как две желтогрудые синицы откуда-то из глубины погоста перелетели на дедушкин тополь.
    – Здесь? – произносит Витька и еще с минуту стоит, не шелохнувшись, поглядывая на лесных пичуг.
    – Ну, тогда ладно, – вздыхает Витька, – пойду я, а то мне надо еще самолет поглядеть.
    И вновь катит и катит он по лыжне вокруг кладбища к аэродрому. Поселковый аэродром невелик: небольшое заснеженное поле с одним тесовым домиком да двумя ветровыми мачтами - на одной красно-белый матерчатый колпак, на другой черно-белый. Смотрит Витька на аэродром, и так хочется ему, чтобы промчался сейчас по этому полю серебристый самолет, чтобы поднял он снежные вихри и, оторвавшись от земли, пролетел бы над ним, покачивая крыльями.
    Но самолета нет, а солнце уже высоко и Витьке неспокойно. «Бабинька, поди, ждет», – думает он и торопливо перебирает палками. Вскоре он выбирается на угор, откуда виден поселок. Витька скользит верхом. Все ближе и ближе дом, солнце над головой светит все ярче.
    Под горой, далеко внизу, тонкой серебряной лентой речка Ратанка блестит, а там и мосток, где все еще баба Тоня полощет белье. Витька останавливается. И так ему хорошо, что вот она, совсем рядом, родная его баба Тоня. От радости он кричит во всю мочь:
    – Бабинька-а-а! Бабинь-ка-а!
    Но не слышит его баба Тоня: высоко и далеко от нее Витька да еще вода в полынье шумит-журчит.
    – Ба-а-би-инь-ка-а-а! – кричит Витька, задохнувшись от неизъяснимого счастья, слепящего снега, сквозящего ветра. – Я еду-у-у, ба-ба-бинь-ка!
    Мелькнули кольца бамбуковых палочек. Присел Витька, сжался в комок и понесся вниз, только посвист в ушах да снежная пыль следом. Вот и подножие горы, и баба Тоня заметила его, и машет ему рукой, да уж очень быстро летит Витька, и почему-то не слушаются, разъезжаются его ноги...
    В гору идут медленно. У бабы Тони две тяжелые корзины с бельем, у Витьки - сломанные лыжи.
    – Да брось ты обломки свои, – говорит баба Тоня. – И не горюй. Будут тебе новые лыжи. Вот пенсию получим и сразу в культторг пойдем. Только не хворай у меня, да расти со Христом.
А ночью приснились Витьке снежная даль, самолетик, покачивающий крыльями, угор над речкой Ратанкой, с которого вдруг помчался Витька. Все быстрее и быстрее мчится он, и вдруг у самого подножия горы взлетает высоко-высоко, и вот уже летит, летит он в поднебесье, а где-то там, далеко внизу, баба Тоня все еще полощет белье, и Витька кричит ей с голубой высоты:
    – Э-ге-ге-гей! Ба-бинь-ка-а-а-а!