- Здравствуйте, товарищи военные строители!
- Здравия желаем, товарищ майор!
- Молодцы. В званиях разбираетесь?
- Конечно.
- А, як же.
- А что на траву…
- Отставить! Нужно отвечать «Так точно, товарищ майор». Ну, я жду.
- ?
- ?
- Чего?
- В званиях разбираетесь?
- Так точно, товарищ Майор!
- Слава Богу. И так, я начальник штаба части, на территории которой вы находитесь. Фамилия моя Шостин. Сейчас мы будем распределять вас по ротам в зависимости от профессии, которую вы приобрели на гражданке. Ну что ж, поехали!
Рядовой Папирный – монтажник р/а. Объясните, что значит р/а?
- Монтажник радиоаппаратуры, товарищ майор!
- Кого только не шлют. Нам нужны монтажники-строители. Вы знаете, что такое балка, швеллер, пилястра?
- Никак нет, товарищ майор!
- Военный строитель должен знать это, как «Отче, наш». Короче, слов нет.
А что значит ваша фамилия, Подпорный или Подпёрдный?
- Моя фамилия от французского слова «папье». Французский язык, хоть немного, нужно знать, товарищ майор.
- Молчать! Тоже мне француз!.. – взял следующую стопку. – Рядовой Кичерный – это подарок судьбы, ветврач. Вы знаете, у нас есть небольшой свинарник, стадо овец и курятничек. Работа для вас найдётся. Конечно, вы будете скотником, а ветврачом при нужде. Вы меня поняли? Когда нужно будет, тогда и лечить будете. Понял?
- Так точно, товарищ майор, я любую скотину лечу, и даже людей.
- А причём здесь люди?
- Они очень близки к свиньям, товарищ майор.
- Что? Совсем охамел! Усы сбрить! Хохлам усы не положено!
В строю раздался хохот.
- А ну прекратить, вы что тут, самые умные?! – И так, рядовой Волошин – ихтиолог. Вы что, птицами занимались?
- Никак нет, товарищ майор, рыбами.
- А какого чёрта вас направили сюда. Вон в соседней части, там и пруд с карпами-недорослями. Никак вырасти им не дают. И уток полным полно. Никак не могут разобраться, где домашние, а где дикие. Все жрать слетаются. Ну что скажете, может вас туда отправить?
- Не знаю, товарищ майор. После карантина нас делили кого куда, то там сказали, что я буду заниматься современными рептилиями и динозаврами.
-Что?!!! Сами они динозавры! Ладно, ребята, я этого не говорил! Сами понимаете, я этого не говорил. Кругом бардак! Стоп, этого я тоже не говорил! Рядовой Тюленев. Ты чем, парень, занимался после школы?
- Пастухом работал, товарищ майор.
- Что, тюленей пас?
- Нет, скотину в колхозе, товарищ майор.
- Вот и отлично, будешь овец пасти! Коров доить умеешь?
- Так точно, товарищ майор, умею.
- Значит, и овец научишься. И так, рядовой Базаев, вы кто?
- Азербайджанец, товарищ майор.
- Ну, спасибо, что хоть сказал. По профессии кто?
- Никто, товарищ майор.
- Как никто и почему вы стоите согнувшись?
- У меня язва, товарищ майор. Военкомат сказаль, что не хватает план, двадцать пять надо. Я балной; мат говорит, совсем почернел.
- А ты помнишь, когда был белым? Ладно, извини. Я же говорил, бардак. Но не у нас. Не у нас! Смотрим дальше. Рядовой Пицерский. Это что, Пещерный?
- Никак нет, товарищ майор, от итальянского слова пицца.
- Ага, мне ещё и итальянский нужно знать. Кстати, это что за штука такая?
- Еда, товарищ майор.
- Ел?
- Никак нет, товарищ майор.
- Ну, слава Богу, хоть тут меня никто не переплюнул, потому что я тоже её не ел. Да, кстати, вы, почему левую руку держите в куртке между пуговицами? Что это такое?! Достать немедленно!
- Она у меня недоразвита. На два сантиметра короче, всегда болит, товарищ майор.
- Как хорошо, что у нас нет оружия, я бы давно застрелился. Ты откуда, парень?
- Из Волыни.
- Рядовой Шевчук, сварщик, тракторист. Это тоже подарок судьбы! Два шага вперёд, пусть все посмотрят на настоящего военного строителя. Так, а почему у вас ремень под самыми титьками. Опустите пониже, на талию.
- У меня нет талии, товавищ майов.
- Ты что её на гулянке оставил?
- Никак нет, товавищ майов, свомав. Повведив таз и позвоночник; он у меня квивой. Твактов певевевнувся.
- А ты случайно не земляк итальянца Пицерского?
- Никак нет, сосед.
- Как это так, не земляк, а сосед.
- Я из Вовенщины.
- А это ещё что такое?
- Есть такой говод Вовно.
- Понял. Ей Богу, застрелюсь, как хорошо, что у нас одни лопаты. Рядовой Григорьев, профессия – прочерк. В чём дело?
- Там написано: «Год условно».
- Что написано, я сам вижу. Почему не приобрели, молодой человек, никакой профессии. Сильный, здоровый, вообще крепыш, а стоишь, как будто тебе куда-то кукурузный початок вставили.
- У каждого своя стойка, кто насколько себя уважает.
- Ничего, мы тебя здесь быстро выровняем.
- Как получится, - огрызнулся Григорьев.
- Что? Молчать! Тоже мне «Спустилась ночь над Магаданом»! – Шостин одарил Григорьева презрительным взглядом. – Смотрим дальше. Рядовой Александров - плотник. Надеюсь, у тебя никаких дородовых травм не было, тьфу ты, допризывных? Штабелем досок не заваливало? Почему такой худой, недоедал, что ли? – майор завалил тирадой вопросов стройного Александрова.
- Всяко было, товарищ майор. Нас у матери трое, а в деревне много не заработаешь.
- Ну, ростом ты то, что надо. На рост, говоришь, хватило, а на жирок нет? Ничего, откормим. Слава Богу, что хоть изредка попадаются нормальные. Едем дальше. Рядовой Койбаганов, какая у вас профессия?
- Строительный никакой, товарищ майор.
- Чем вы занимались до армии?
- Сельхозучилище. Овощевод, садовод. В колхоз работаль. Всё деляль. Мандарин, апельсин собираль. С дерева на дерева прыгаль, как обезьян. Я очень сильный. Руки у меня очень крепкий.
- А почему ростом самый маленький?
- Я и дома самый маленький, двенадцатый.
- Понятно, не хватило стройматериала. Будешь работать с электромонтажниками; светильники вешать, лампы вставлять. С электричеством имел дело?
- Да, конечно. На стольб без когти лазиль, лампочка закручиваль.
- Ну, ты молодец! Вторую группу допуска присвоят, и будешь работать. Я думаю, что рядового Койбаганова мы назначим командиром отделения. Там как раз был его земляк и тоже очень шустрый. Пойдёте, Койбаганов в третью роту к капитану Якубову. Рядовой Мешков – представитель славной Белоруссии. Вы кто?
- Часовщик, товарищ майор.
- Час от часу не легче. Хорошо, что хоть гинекологов или фокусников среди вас нет. И какие шестерёнки, рядовой Мешков, вы собираетесь нам крутить?
- А какие скажете, товарищ майор.
- Мы не только скажем и покажем, но и научим. Здесь многому научитесь. И так, рядовой Юсупов. В чём дело? Почему у вас пальцы забинтованы, что случилось?
- Ногти резаль, товарищ майор.
- И что, вместе с пальцами?
- Немножко, товарищ майор.
- Что значит немножко? Чем вы резали?
- Лезвия, товарищ майор.
- А что нельзя было ножницы попросить?
- Я просиль у командир отделения, а он сказаль, ножницы нет, лезвия есть.
- Ну, ничего, заживёт. Сегодня же в медпункт на перевязку. Кто по профессии?
- Агроном, товарищ майор, только не кончиль.
- Не переживай, всё ещё впереди, закончишь. И последний у нас Ширяев. Это надо же – метролог. Нам это совсем ни к чему. Даже в сорок, когда портянки примерзают к сапогам, мы все идём на работу. Мы люди военные! Ты что думаешь, я тебя отправлю с девочками за город температуру мерять? Там без тебя есть кому. Всё что хочешь, померяют.
- Я не метеоролог, товарищ майор, а метролог. Это значит измерение массы, силы, температуры, электрических параметров и прочее.
- Так, что прикажете, сударь, мне вас кладовщиком устроить? Там, парень, всё давно занято. Могу только прочее – будешь кирпичи считать, носилки с раствором, ну и прочее. Командиры рот, - обратился Шостин к стоящим рядом офицерам, - разведите бойцов по подразделениям.
Каждый из командиров рот называл фамилии прибывших и уводил с собой.
Папирный, Волошин и Александров оказались в отделении плиточников-облицовщиков, Ширяев, Юсупов и Мешков стали каменщиками, Григорьев попал в отделение штукатуров, а Койбаганов сразу был назначен командиром отделения. Тракториста и сварщика Шевчука закрепили за гражданским электросварщиком, а Пицерского прораб поставил на ворота, закрывать после проезда автомашин, для сохранения тепла в здании. Как-никак в ноябре на Урале уже зима. Кичерного вместе с Тюленевым отправили на ферму ухаживать за свиньями и овцами. Один Базаев остался в расположении роты и прогуливался в виде вопросительного знака тротуарами вдоль казарменного корпуса и клуба, после посильной помощи дневальным по роте. Это был самый несчастный солдат, судьба которого оказалась поистине чёрной. Полтора года он мерял шагами тротуары или отлёживался в казарме. В лазарет его отправляли только в дни сильных приступов. Через полтора года он исчез; неизвестно, то ли комиссовали, то ли того хуже.
Первой жертвой прелестной воинской службы в строительных войсках стал метролог. Три дня работал на складе, занимаясь сортировкой половой метлахской плитки. Видимо работа с половыми материалами вызвала настолько эффектное действие на половые органы молодого бойца, что он на пятый день утром побежал в медпункт. Вскоре он вернулся оттуда вместе с санинструктором; собрал постель и связал в куль. Через минуту быстрым шагом вошёл командир роты. Переступив порог, громко крикнул:
- Рота, строиться!
Зашёл в канцелярию, снял шинель, и таким же быстрым шагом демонстрируя свою
выправку, подошёл к построенной роте. Когда дежурный сержант доложил, что рота построена, он команды «вольно» не подал, а начал с другого:
- И так, друзья мои, стоим смирно, слушаем очень внимательно и всё запоминаем. У нас появилась первая ласточка, такая, знаете ли, с тремя пёрышками. В народе трипак называется.
В строю послышалось шептание.
- Трипак, невежды, это венерическое заболевание, которое называется гонорея! – Выпятил гордо свой живот санинструктор.
- Товарищ младший сержант, - удивился наглости санинструктора командир роты, - вы что, воздержитесь, зачем так?..
- А нечего всякую грязь подбирать!
- Разрешите, ваше величество, я продолжу, - уже язвенно обратился командир роты к санинструктору. – И так рассказывайте, рядовой Ширяев, с кем и когда?
- Да… на складе… плитку сортировал…
- Так ты что с Фаей? Ты хотя бы спросил; знаешь, сколько их там до тебя было. Что, первый раз, дорвался?
Ширяев молчал.
- Ну, с ней я побеседую. А теперь, Ширяев и все остальные, запомните, что боец должен так себя держать, чтобы любая девушка, глядя на него, решила: «Я бы этому солдату дала», но это не значит, что нужно сходу на неё запрыгивать. Поняли?! Этим будете дома заниматься. Ширяев, в медсанчасть, там тебе сделают очень романтические уколы. Сбрить все места, где есть волосы. Понял? Младший сержант, уведите его.
- Пшёл, пидер! – санинструктор дал пинка под зад Ширяеву.
- Младший сержант, прекратите! – крикнул вслед уходящим командир роты. – Дежурный, ведите роту на завтрак.
Как в итоге оказалось, этот санинструктор, младший сержант, был самым настоящим невеждой, наглецом и моральным пидером. Фамилию его не хочется вспоминать, чтобы не было стыдно той местности в тогдашней Ворошиловградской области, которая его вырастила.
Через неделю Ширяев появился в роте с поникшей головой и морально убитый. Но из сослуживцев его никто не осудил. Даже командир роты, старший лейтенант Брумель, не заикнулся ни одним словом. Он знал себе цену и умел уважать других. Конечно, он был франт, щеголял мундиром и выправкой. Когда он шёл строевым шагом, на него было любо смотреть. К тому же, он был единственным старшим лейтенантом в должности командира роты, а капитан Никитин его замом. Каким бы положительным не был старший лейтенант Брумель, рота жила своей теневой жизнью, своими проблемами – оскорблениями, матом и мордобоем.
Второй ласточкой армейского бардака стал рядовой Пицерский. В бухгалтерии, благодаря стараниям и профессионализму, чисто случайно (из слов командира части на утреннем разводе) удалось обнаружить, что наряды на Пицерского уже полтора месяца не закрываются, ибо работа открывать и закрывать ворота не оплачивается. Это должны делать сами водители, а им, видите ли, до «Фени», тепло в корпусе или нет. Он приехал, вывалил бетонный или цементный раствор и уехал. А на улице зима и оттуда несёт холодом. После этого крупного разоблачения из бойца Пицерского сотворили оператора грузового лифта. Закрывать решётку и двери, а также нажимать на кнопку можно и одной рукой. Единственное, что он делал двумя руками, это кушал и подметал в лифте и вокруг него. Через шесть месяцев пропал Волошин. При построении в конце смены командир отделения, которым при искреннем старании с присвоением звания ефрейтора стал Александров, доложил командиру взвода о чрезвычайном происшествии. Это событие, как в роте, так и в части попытались скрыть и всему отделению приказали закрыть рты. Но отсутствие человека не скроешь и на третий день замкомандира роты на вопросы, куда девался Волошин, выставил его последним дерьмом:
- Скрылся куда-то, работать не хочет, шляется где-то, слюнтяй и трус. Поймаем, посадим!
В итоге оказалось, что кавказские орлы предложили ему заняться с ними интимным развлечением, так как у него красивая, почти женская талия и девичье лицо.
Александров и ребята из отделения знали, где скрывается Волошин и естественно подкармливали его, носили хлеб. Офицеры выследили их и задержали его в теплотрассе. После допроса в штабе части в присутствии высших офицеров управления строительных частей, его даже не заводили в роту, а загрузили вместе со шмотками и отправили в другой город. Только после этого стала известна правда происшествия, и то узкому кругу. Возмущениям нормально воспитанных парней не было предела. Но это никого не интересовало, а тем, кто задавал вопросы, тихонько, но жёстко приказали молчать. За эту дикость никто не был наказан.
Боец Шевчук был закреплён для прохождения испытательной практики за гражданским электросварщиком. Тот, убедившись в том, что Шевчук такой же сварщик, как и тракторист и что бы отвязаться от него доложил прорабу капитану Нуриеву, который руководил монтажом теплоузлов, что военный строитель Шевчук может работать самостоятельно. Первый же день самостоятельной работы, как для Шевчука и гражданского сварщика, так и для капитана Нуриева, был ознаменован позорнейшим результатом трудовой деятельности военного строителя.
А дело было так. По прибытии на объект рядовой Шевчук получил задание от самого Нуриева и в очень фамильярной форме:
- Ну что, Федя, раз сам, так сам. Рядом с деревянной лестницей лежат заготовки из просечённой листовой стали для ступенек. Тебе задание – их сварить вместо деревянной лестницы. Приваришь основательно и навсегда. До обеда чтоб было готово. Понял?
- Так точно, товавищ капитан.
- Ну, иди с Богом.
Если бы он сказал «иди с Аллахом», так как был татарином, то может ничего бы и не случилось. А так произошёл казус. Перед самим обедом капитан Нуриев отправился проверить работу. Наступил на первую, самую верхнюю ступеньку, подпрыгнул. Вроде шатается. Подпрыгнул резче и даже не успел моргнуть, как своим первоклассно отутюженным мундиром сосчитал все двенадцать ступенек примерно под такой возглас: «О, ё… тв… ма…». Больше Шевчук сварщиком не работал. Чаще раствор таскал в носилках, подносил половую плитку, перетаскивал грязную опалубку, очищал коробки от раствора.
Произошло памятное событие на первом году службы и с Тюленевым вместе с Кичерным. Попался Тюленев на глаза начальнику штаба, идя с пустым ведром со столовой, куда уносил овечье молоко.
- Тюленев, ты почему переходишь дорогу с пустым ведром своему начальнику штаба?
Тюленев, не видя офицера и не ожидая такого вопроса, резко остановился.
- Здравия желаю, товарищ майор!
- Ну что, как твои тюлени?
- Нормально, товарищ майор. Молоко сдал на кухню.
- Носитесь вы с этим молоком, как кошка с сыром. Выплеснуть вон под забор или отдать свиньям. А вы что-то мудрите. Его ни то, ни сё.
- А Кичерный, товарищ майор, говорит, что из него можно очень вкусный сыр делать.
- Серьёзно?
- Не знаю. Нищак сыр, говорит.
- Да… Я сейчас буду на материальном складе, скажи Кичерному пусть зайдёт.
Материальный склад находился в одном длинном здании в виде кирпичного барака. Первая дверь определяла сапожную мастерскую, вторая, вделанная в небольшие ворота, вела в материальный склад. Третья дверь открывалась в комнату отдыха скотников, из которой был проход в небольшой медпункт для животных, площадью не более четырёх квадратных метров. Там хранились примитивные препараты, витамины, посуда и ещё Бог знает что. Но Кичерному всё это было знакомо, и по команде начальника штаба, а не командира пятой роты, за которой был закреплён ветврач, всё здесь блестело, было рассортировано и подписано. Способствовала этому не угроза майора заставить Кичерного сбрить усы, а возраст и опыт работы. Он призвался уже на двадцать пятом году.
Последней в галерее дверей была дверь, ведущая в помещение приготовления корма для свиней и овец, особенно для поросят и ягнят. Для этого были предназначены корморезка, мешалка и две большие электроплиты.
Кичерный вошёл в материальный склад. Там горели только две лампы над столом и двумя швейными машинами, на которых кладовщица иногда подгоняла или ремонтировала форму. Кичерный повертел головой, разыскивая между стеллажей майора. Тот стоял в конце склада, держа руку на талии кладовщицы.
- Разрешите, товарищ майор.
- Подожди минутку, сейчас подойдём.
Из полутьмы появился майор, следом кладовщица.
- Товарищ майор, рядовой Кичерный…
- Да погоди тарахтеть. Ты что там говорил пастуху тюленей, какой сыр? А ну давай на чистоту. Погоди, я присяду. Людмила Дмитриевна, ты тоже садись, нечего стоять. Слушаю, - впёрся глазами в Кичерного начштаба, - валяй.
- Молока овечьего у нас конечно не лишку, поэтому с ним одни раздоры. В столовой оно нужно только поварам, свиньям жалко выливать, им корма и так хватает. Да тут приходят… просят.
- Я в курсе, можешь не продолжать. Предлагаешь прекратить эту вакханалию? Но, разговор был о сыре. А не боишься, что не получится?
- Нет, не боюсь, всё отлично получится. Конечно, работы прибавится, но зато мне спокойнее будет.
- А по подробнее?...
- Предлагаю три вида: творожный пресный, очень хороший для детей и пожилых людей; сыр с паприкой, острый, может храниться в холодильнике до года; и конечно, брынзу.
- Сыр, я понимаю, а что такое брынза, понятия не имею. Ты знаешь, я пробовал какой-то сыр, сушёный что ли. Родители присылают ребятам из Средней Азии, то некоторый так попахивает какашками, что его жрать невозможно. Ты мне это предлагаешь?
- Мой сыр пахнуть не будет.
- И что тебе для этого нужно?
- Четыре эмалированные трёхлитровые кастрюли, соль, паприка и квадратов пять марли.
- Но всё это ерунда! Людмила Дмитриевна, как?..
- Да без проблем.
- Ага, - спохватился начштаба, - скажи мне, пожалуйста, а что такое паприка, что за дрянь такая?
- Красный молотый перец.
- Вот так бы и сказал. Вам, западенцам, всегда выделиться хочется.
- У нас это всегда называлось паприкой
- Даже предположить не мог. Думал, если по-русски перец, то и везде перец. Хорошо, ты тут не очень-то распространяйся, занимайся своими делами, а я всё узаконю. Но ты мне должен дать стопроцентную гарантию.
- Гарантирую, товарищ майор.
- Ну, смотри мне! Да, кстати, а как жрать то этот сыр и с чем?
- Всё скажу, товарищ майор.
- Ты гляди, похоже, он уже начальник штаба, а не я. Ну, ладно, свободен.
Взялся Кичерный за производство сыра, глупо надеясь, что майор станет более уважительно относиться, если не ко всем, то хотя бы к нему. Но вскоре всё стало по-прежнему. Лагерная манера общения настолько укоренилась в майоре, что была его святой нормой, и оскорбить или унизить кого-либо ему ничего не стоило. Ему всегда и всё не нравилось. А Кичерного хохлом он обзывал через раз, считая, что хохол и украинец это одно и тоже, а если западник, то вообще вне закона.
Прошёл год службы, но никаких больше памятных событий с бойцами этого маленького призыва не произошло, если не считать особенно утвердившегося в уголовном образе жизни Григорьева. С самого начала службы он также сумел утвердить себя в среде старослужащих, что многим было не понятно до конца службы. У него была, что-то означающая, мелкими шажками, походка. Такой же походкой выделялся один из армян. Существо очень коварное и совершенно лишённое всякой человеческой морали. Нельзя сказать, что они были друзьями, но их что-то объединяло. Что один постоянно не работал, то и другой. Григорьев незаметно исчезал с рабочего места и также умело ниоткуда появлялся в конце смены. Армянин вообще посылал подальше, как командира отделения, так и командира взвода и шёл в дальний тёплый угол, или приставать к гражданским строителям женского пола. Связываться с ним никто не желал, ибо он был хорошим борцом и обладал достаточной силой, чтобы расправиться с любым в части. По своей хамской натуре он предлагал померяться силой даже офицерам и как не странно, он не нёс за это никаких наказаний. В итоге выяснилось, что наказывали тех, с кем проще расправиться. Случилось так, что этот армянин заспорил со старослужащими, что утром не поднимется и замкомандира роты лейтенанта Дружкина пошлёт на три буквы. Так и произошло. Когда к подъёму роты пришёл лейтенант Дружкин, армянин на зарядку не вышел. На вопрос лейтенанта в присутствии дневального и дежурного по роте сержанта армянин ответил:
- Я хачу спат.
Такое хамство удивило лейтенанта.
- Рядовой Саркисян, я вам приказываю встать!
- Да пашёль ты!
- Рядовой Саркисян, повторяю, именем Закона СССР приказываю встать!
- Да пашёль ты на х…
- В таком случае в присутствии дневального и дежурного по роте заявляю, что вынужден доложить письменно рапортом командиру роты о вашем дичайшем и мерзком поступке!
- Иди, пиши!
Дружкин развернулся и ушёл.
Вся рота ждала крупного скандала. Рядовой отказался выполнить приказ офицера. И не просто приказ, а от имени закона государства.
Что творилось в штабе части и в военном управлении, никому не известно. Но через неделю Дружкин сник, на его лице отпечаталось трагическое выражение морально уничтоженного человека. Он, выросший в высокоморальной семье, ценивший преданность и верность долгу, и веривший в силу закона, просто был растоптан. Об этом происшествии он известил семью. Отец кинулся защищать сына, искать правду, но сердце не выдержало, умер от инфаркта. Вскоре слегла мать и стала инвалидом по состоянию здоровья.
Дружкин морально упал, начал прикладываться к спиртному, несмотря на то, что ему как офицеру после окончания института осталось служить полгода. Командир роты очень уговаривал его:
- Володя, потерпи. Своим протестом ты ничего не добьёшся. Ты должен всё понять и смириться.
- Почему, товарищ капитан? Как же так, я же прав? Может я плохой человек, но на моих плечах погоны советского офицера! Я же не прихоть свою проявил?
- Молодой ты ещё и слишком наивно во всё веришь. Поверь мне старику, я видал ещё и не такое как ты. Помолчи и смирись. Я, к сожалению, тебе всего объяснить не могу. Мне тоже дорога моя шкура и до пенсии осталось два года. Никому не нужен такой крупный скандал. Если будет суд, то это станет известно широкому кругу, и главное, ненужному. А в советской армии такое теоретически невозможно, чтобы солдат послал офицера. И на пенсию здесь многим… Кто полковника ждёт, кто и генерала. Ты меня понял? Парень, крепись, но я тебе ничего не говорил.
- Спасибо, Александр Васильевич.
- Без спасибо обойдёмся.
Командир второй роты капитан Становский очень любил этого ленинградского парня, с искренней душой, интеллигентного и образованного.
Как-то сержант Папирный, ставший к тому времени командиром взвода во второй роте и пользовавшийся хорошим расположением Становского, спросил:
- Что теперь будет с лейтенантом Дружкиным?
- Всё, товарищ сержант, зависит от него самого. Одно могу тебе сказать, что как пришёл лейтенантом, так им и уйдёт. Это в лучшем случае, если ничего не натворит. Против бешеного паровоза не прут. Но я тебе ничего не говорил и всё забудь. Пользуешься моей добротой.
- Понял, товарищ капитан. Спасибо!
- И этот спасибо… Да не за что!
Служба этого призыва шагнула в последнюю четверть срока. Осталось полгода. Ребята стали мечтать о гражданской жизни. Каждый выстраивал какие-то планы. У кого они были обнадёживающие, а кто вернётся к тому, что оставил. Единственной радостью будет то, что вернутся домой.
Август закончился вместе с дождями, которые преследовали его почти всю вторую половину. С первых чисел сентября началось бабье лето, приятно обсушив сначала тротуары и дороги, а потом дикое разнотравье и огороды гражданского населения, которые тянулись между железной дорогой с одной стороны и войсковыми частями, стройорганизациями, и ещё Бог знает какими с другой. Натоптанная тропа до оторванной доски в заборе была чётко видна. За месяц самовольных похождений Кичерного за забор она очень хорошо обрисовалась. За забором следы его сапог расходились в разные стороны. Загнала его туда ненужная инициатива и с детства прирождённая жилка к бережливости и хозяйственности. А произошло вот что. Племенной хряк Стёпа, будучи тяжеловатым и малоподвижным, в один очень ответственный момент упал и сломал заднюю левую ногу. Встал вопрос, как быть? На костылях хряка же не научишь ходить. Оставалось списывать хряка и уничтожить, как не пригодного для употребления в пищу из-за специфического запаха мяса. Шостин, рассчитывая на способности Кичерного, задал почти что приказательный вопрос, как спасти эту кучу мяса. И Кичерный согласился. По его просьбе сапожник Байрамов из трёх голенищ от кирзовых сапог сшил голенище для хряка. Со стройки принесли полведра алебастра, а полбутылки спирта принёс сам майор Шостин. Процесс был очень ответственный и проходил под прямым присмотром начштаба.
После блокадного обкалывания кабаньей ноги, Стёпу перевернули на спину и подпёрли с двух боков чурбаками, обмотанными старыми шинелями. Чтобы Стёпа не дёргался, его усердно чесали за ушами и гладили живот. Эти процедуры он любил и очень скоро успокоился. Кичерный мочил кусочки марли в жидко разведённом алебастре и оперативно накладывал хряку на ногу. Когда количество бинтов достигло нужного слоя, Кичерный одел хряку на ногу импровизированное голенище и залил оставшееся пространство алебастром. Почувствовав тяжесть на ноге, Стёпа задёргался, но активные поглаживания под командованием майора привели его в смиренное состояние, и раствор успел схватиться.
Наибольшую боязнь вызывало то, как хряк будет вставать на ногу. Но, чувствуя неудобство, хряк и не пытался этого делать. Он очень быстро научился ходить, таская ногу в гипсе, не зная, что судьба его предопределена.
Кичерный делал хряку какие-то инъекции, выходил через забор к огородам собирать травы. Раз пообещал, куда деваться. У хряка должны прекратиться половые функции, а мясо приобрести товарный вкус.
Приход бабьего лета принёс Кичерному ещё одну заботу, а точнее – неприятность.
Сапожник Байрамов отправился в апартаменты Кичерного заварить чайку и, проходя мимо дверей кладовщицы, как часто бывало приоткрытых, на стуле у швейной машины увидел её синий халат, а сверху розовые панталоны, которые почему-то никак не вмещались под юбкой на её толстых бёдрах, и всегда выглядывали, когда она сидела, или хотя бы слегка наклонялась.
К несчастью Кичерный вышел из своего помещения и увидел идущего с загадочной улыбкой Байрамова.
- Иди сюда скорей, я тебе что-то покажу. Они там э-э… - и показал рукой на двери склада.
За дверью раздались шаги, и она быстро закрылась. Байрамов начал хохотать:
- Ты понял, а? Ты понял? Ха-ха-ха!
Кичерный среагировал на это прозаичнее, так как был старше сослуживца или просто жизненно опытней:
- А тебе жалко, что ли? Да хоть в доску!..
После этого случая кладовщица прятала глаза и старалась с ребятами в разговор не вступать. Майор Шостин на складе и на ферме не появлялся недели полторы, но потом пришёл явно навеселе. От него попахивало свежей водочкой, может потому, что была суббота и послеобеденное время, а может, для решительности выпил.
Он ногой открыл двери и остановился на пороге
- Ты где, хохол? Эй, поросячий Кулибин?..
- Я здесь, товарищ майор.
- Что творишь?
- Готовлю корм для свиней.
- Ну ладно. А где тот весельчак?
- Ушёл в роту.
- А вы не очень то тут, а то я вам быстро места определю. Особенно тому сопляку. Да и тебе тоже! Понял?!
- Не всё, товарищ майор, но буду стараться.
- Ладно, не прикидывайся глупее, чем есть. Теперь понял?
- Понял, товарищ майор.
- Вот то-то! – он развернулся и ушёл.
Двадцать четвёртого октября Стёпу зарезали, хотя документы о его бесславной кончине были состряпаны ещё в августе месяце. Эта процедура также проходила под неусыпным контролем начальника штаба. Когда Стёпа затих, отдав свою кровь бетонному полу, а дух астральному миру, Кичерный взял нож и на удивление Тюленева и Шостина начал вырезать кабаньи гениталии.
- Не понял, - поднял брови майор, - себе на память что ли вырезаешь?
- Нет, товарищ майор, у всех кабанов в первую очередь это дело удаляют, чтобы семенная жидкость не попала в тело животного.
- Кто бы мог подумать, а я решил, на память.
Кичерный промолчал.
Когда туша была разделана, и внутренности валялись в двух алюминиевых бачках, Шостин раздобрев от тайком выпитого, разрешил:
- Вы, ребята, тут чего-нибудь себе возьмите, но тушу не трогайте. Её сейчас эти лодыри с кухни заберут в холодильник. Да, мне, пожалуйста, печёночку заверните, и что бы порядочек был и никаких следов. Вы меня поняли?
- Так точно, товарищ майор! – почти вместе ответили ребята.
Взяв завёрнутую в несколько слоёв упаковочной бумаги печень, он, молча, ушёл. Тюленев посмотрел ему вслед
- Вот свинья, а нам что осталось, только сердце, лёгкие и куча г…
- Ты чего переживаешь, Серёга, нам такое осталось, что он об этом и понятия не имеет. На боках у животных есть нежная мышечная ткань, которая отделяется руками, как хороший шницель. Я их отодрал вместе с салом. Сейчас жарить будем. Сердце и лёгкие уберём в холодильник.
В те дни, пока Кичерный с Тюленевым жарили свинину, на железнодорожной станции разгружали вагон. Он пришёл к ноябрьскому празднику с продуктами и его загнали в тупик. Там всегда отстаивались какие-то вагоны. Подъехать к вагону было не возможно, из-за высокой насыпи, около двенадцати метров. По склону насыпи была спущена деревянная ступенчатая лестница, перетянутая стальными шпильками поперёк. Ею пользовались в основном железнодорожники и те, кто разгружал вагоны с мелкосортной продукцией. С годами лестница подгнила, некоторые перекладины совсем разрушились, и командованием стройуправления было принято решение её отремонтировать. Сейчас она была далеко заметна, выделяясь желтизной свежих сосновых досок. Правда они были сырые, на них налипал падающий снег и ноги скользили. Ходить было неудобно, но всё-таки лучше, чем по разваливающимся перекладинам.
Солдаты разгружали свиную и говяжью тушёнку, рыбные консервы, селёдочные банки, красную лососевую и чёрную осетровую икру. И в завершение три мешка золотистых осетров длиной больше метра, затолканных поочерёдно то головой, то хвостом чтобы плотнее держались.
Когда выгрузка подходила к концу, и последними в машину укладывали именно мешки с осетриной, к лестнице подошёл подвыпивший мужчина, несущий в руках трёхлитровую банку разливного плодово-ягодного вина. Одной рукой он прижимал к себе банку, а другой капроновую крышку, одетую сверху. Приблизившись к ступенькам, он остановился. Кто-то из солдат предупредил его:
- Вы, пожалуйста, осторожно идите, здесь очень скользко.
- Ну и что теперь? Всё равно идти надо, – и он шагнул на первую ступеньку. – Да наплевать-вать-вать-вать!
Съехав до середины лестницы, завалился на бок, но банку мужественно удержал; потом на заду по снегу сполз до самой дороги. Когда он поднялся, желая отряхнуться от снега, поднял глаза и увидел через заднюю дверь кузова торчащих из мешков осетров, то его лицо засветилось, как у большого грешника, переступившего порог рая.
- Что это? Они?! – он повернулся лицом к прапорщику стоявшему возле машины. – Это они?! Да?! – мужчина начал показывать на своём лице длинный нос.
- Да, Буратины, - заулыбался прапорщик.
Дальше развернулись, события достойны сцены любого театра.
- Ты что мне гнёшь? – возмутился мужчина. – Это же эти … осетры!
- Да, мужик, осетры!
Мужчина приблизился к рыбам, нюхнул.
- Это надо же! И вы это жрёте?
- А так же, как и ты, - ответил прапорщик. – Икры, тушёнки иногда удаётся купить, а их мы не видим.
Мужчина призадумался, потом сорвал крышку с банки и начал пить большими глотками. Напившись, закрыл банку и снова приблизился к осетрам.
- Ты что, мужик, закусывать собрался?! – выкатил глаза прапорщик.
- Нет, нет, нет. - замахал он свободной рукой. - Ты за кого меня считаешь? Я только занюхаю. Благодать! Первый раз в жизни вижу!..
- И последний, - засмеялся прапорщик.
- А что ты думаешь? – утвердительно поддержал мнение прапорщика мужчина. – Это скорей всего.
- Ты лучше скорей иди домой, пока не развезло.
- Правильно, молодец, разрешите идти?
Мужчина, ещё не совсем опьяневший, хотел, шутя приложить руку к виску, но понял, что это рискованно и спокойно отправился домой. Ребята стояли и смотрели мужчине вслед. В их глазах выражалось чувство жалости к нему и к самим себе, наверно, тоже. Прапорщик заметил это и отвлёк их:
- Всё, парни, закрывайте вагон, спускайтесь вниз и поехали. Нечего слюнями исходить. Машины разгрузят другие, а мы пойдём на обед.
Двадцать девятого октября сразу после завтрака поступила команда собираться домой. Это было неожиданно, но команда есть команда. С утра подписывали какие-то документы, сдали постельное бельё, лишнюю одежду, а после обеда всех увезли в сбербанк оформлять аккредитивы. На руки выдали по тридцать рублей. А билеты на поезд Нижний Тагил – Москва были закуплены заранее.
На места Кичерного и Тюленева уже пришли новые ребята. Всё было передано, как говорится, с рук на руки. Всё добро Кичерного вместилось в портфеле купленном по его просьбе гражданским лицом. У Тюленева был чемодан, а там дембельский альбом и кипа книг по собаководству.
Уходя с фермы со своими вещами, Кичерный зашёл к кладовщице, держа в руке полиэтиленовый пакет, внутри которого было что-то аккуратно завёрнуто в белую бумагу. Сам пакет был заклеен медицинским пластырем.
- Людмила Дмитриевна, если появится майор Шостин, отдайте ему это. Он просил.
- Срочно сегодня что ли, так сам и отдай.
- Да ему сегодня не до этого и не срочно. Зайдёт как-нибудь и отдадите.
- Хорошо. Положи вон туда на шкаф, чтоб было на виду.
Кичерный положил кулёк на шкаф и попрощался. Кладовщица тоже пожелала ему счастливой дороги.
В шесть часов вечера проверив у всех вещи в присутствии офицеров рот, кто что с собой увозит, майор Шостин дал команду садиться в машину. Уже капитан Брумель и капитан Становский первыми подошли к ребятам и подали на прощание руку. Они прощались, искренне желая каждому всяких жизненных удач.
Возвращались ребята домой меньшим составом, чем прибыли в часть. Не было с ними Волошина (где он, они только догадывались), и Григорьева. Юсупов и Койбаганов остались ещё в части. Ехали, почти, молча, не зная о чём говорить, тем более что с ними сидел незнакомый им старший сержант. Майор Шостин сидел в кабине с водителем. Свет горел тускло, машину покачивало, а с ней и ребят, сидящих на неудобных скамейках, жёстко закреплённых к бортам.
На вокзале ждали поезда, не выходя из машины, которая стояла прямо на перроне. Минут через пятнадцать Шостин открыл двери автомобильной кибитки и коротко распорядился:
- Давай, сержант, выводи орлов.
Все вышли на перрон.
- Вот ваш вагон, - сказал майор, - заходите, обратно не выходить! Дорогой тоже старайтесь не выходить, что бы ваши родители на нас не обижались.
Когда вагон трогался, ребята стояли в тамбуре, ещё не понимая, что происходит, то ли они с чем-то прощаются, то ли с чем-то расстаются. Все молчали. Проводница закрыла двери и указала ребятам на их места.
На следующий день майор Шостин был на складе. Он часто начинал день со склада, но ещё чаще им и заканчивал. В тот день он к сапожнику не заходил. Ему ещё полгода служить, пусть стучит. Открыв дверь склада, громко крикнул:
- Людмила Дмитриевна, ты где?
- Я здесь. Где же мне быть? Я сейчас. Да, кстати, там этот Кичерный тебе что-то оставил, посмотри на шкафу в мешочке.
- Вот это что ли? Надо же, заклеено.
- Да,-да, это.
Шостин аккуратно оторвал пластырь, который назойливо прилипал к пальцам. Скатал его в шарик и бросил в урну. Достал из мешочка свёрток и развернул его.
- Вот сука! Убью! Вернуть его немедленно!
- Кого вернуть? - испугалась кладовщица.
- Этого суку, хохла!
- Да как вернуть, поезд вчера ушёл в семь часов вечера.
- Без тебя знаю! – он как бешенный выскочил на улицу, подбежал к большой металлической урне и швырну туда свёрток. В ярости, размахивая руками, отправился в сторону казарменного корпуса.
Удивлённая кладовщица, наблюдавшая за ним сквозь грязные стёкла окон, вышла следом и осторожно подошла к урне. Поверх мусора валялась белая бумага, а рядом подсушенные кабаньи гениталии. Кровь ударила ей в лицо, из глаз ручьём брызнули слёзы. Она закрылась руками и убежала.
На следующий день на столе в кабинете командира части лежало заявление с текстом: «Прошу уволить меня без отработки, в виду возникновения затруднительных семейных обстоятельств».
Прошло ровно тридцать лет. На автостанции стоял мужчина с кейсом в руках. Лицо его необычно светилось, и было видно, что ему охота с кем-нибудь поговорить. На станционной площади находилось несколько машин «такси». Народ куда-то ехал, шёл, спешил. Мимо с весёлым хохотом прошли женщины в одинаковых спецовках. На краю станционной площади стояла новая красивая церковь, сверкая жёлтыми куполами.
Мужчина не мог никак вспомнить, стояла здесь эта церковь или нет. Но всё равно он любовался городом. В его памяти он был совсем другим и выглядел куда беднее. Он где-то в душе про себя был горд, что капля и его труда осталась в этом городе.
Возле мужчины остановилась пожилая женщина, одетая в зимнее пальто, хотя снега ещё не было, и положила сумку на скамейку. Мужчина повернулся к ней и спросил:
- Скажите, пожалуйста, по-моему, здесь церкви раньше не было, какой-то парк был, что ли?
- Как сказать… Была церковь, такая же большая и красивая. Взорвали. Остался один металлический забор.
- Точно, я помню забор.
- Теперь смотрите, какая красивая. Долго и тяжело строили. Зайдите, посмотрите. Вы верующий?
- Да, конечно.
- Да нафиг она нужна! - вдруг раздалась ругань.
Мимо прошла женщина и ругалась самыми пошлыми словами. Мужчине её голос и лицо показались знакомыми.
- Иди, убогая, иди. Не обращайте на неё внимания, она несчастный человек. Когда-то работала у военных каким-то инструктором. Всё не может отвыкнуть от безбожия. Спилась, никому не нужна, живёт одна. Бог всех простит, - собеседница вздохнула. – А вам далеко?
- Далеко. Сейчас еду на вокзал к московскому поезду.
- Так у вас ещё много времени! Зайдите в церковь, полюбуйтесь, помолитесь. Там открыто, отец Александр там, да и женщины наши… Я ведь тоже прихожу, помогаю, чем могу. Да хотя бы пол помыть. Идите, другого случая не будет, вы же не местный?
- Нет, не местный. Я со Львова. Приезжал на ваш комбинат заключить договор на изделия из сплавов цветных металлов.
- Значит живём?!
- Живём.
- Вот и хорошо. А вы всё-таки зайдите. Все дороги и договора начинаются отсюда.
- Пожалуй, я так и сделаю, – он взял в руки кейс и приподнял его. – А, как с этим…
- Идите, идите. Там всё есть и всё вам скажут.
Мужчина медленно отправился к входу в церковь.
Поезд Нижний Тагил-Москва отправлялся, как и тридцать лет назад, вечером. Мужчина подошёл к своему вагону, подал документы. Проводница, о чём-то весело беседуя с хозяйкой соседнего вагона, посмотрела его паспорт.
- Надо же, фамилия у вас необычная. Это бумажный, что ли?
- Так точно, сударыня! – шутя, выпалил будущий пассажир
- Раз так точно, тогда заходите. Место помните?
- Так точно, сударыня!
Обе расхохотались.
Весь вечер и почти всю ночь мужчина с бумажной фамилией не спал. Воспоминания и мысли не покидали его голову. Он всё сравнивал город, бетонные тротуары которого отстукивал кирзовыми сапогами тридцать лет назад. Сейчас это был совсем другой город, или почти другой. Обилие жилых домов и магазинов вызывали уважение. Улицы полнились красиво одетыми людьми и дорогими автомобилями. Не изменилось только здание управления военных строителей. Даже двери, ему показалось, те же. Когда он зашёл внутрь, то остановился и начал оглядываться.
- Что вы хотели? – к нему подошла женщина.
- Скажите, а военных здесь больше нет?
- Нет, милый, нету. Есть только комната ветеранов войны и армии. Если хотите, поднимитесь на второй этаж и сразу направо.
Поднявшись на второй этаж, мужчина постучал в большую двустворчатую дверь.
- Да, войдите, - послышался чётко поставленный голос.
Между столом и окном стоял стройный мужчина с наполовину поседевшими усами и такой же головой. На нём красиво сидел мундир полковника. Вошедший сразу узнал лицо бывшего старшего лейтенанта из управления, но фамилии его не помнил.
- Здравия желаю, товарищ полковник.
- Здравствуйте. По приветствию чувствуется, что пришёл бывший военный. Вы, наверно, хотите что-то узнать?
- Да, я здесь служил у капитана Становского. Простите, я старший сержант Папирный, командир второго взвода…
- В роте Становского?
- Так точно.
- Вот как! Пожалуйста, присаживайтесь, я тоже сяду. Что вам сказать? Нет его уже несколько лет. Почему-то, как бы это попроще обрисовать, после выхода на пенсию он как-то уединился, ни с кем дружбы не водил. Да и к тому же, знаете, стал злоупотреблять… А, между прочим, был хороший человек.
- Простите, а ещё капитан Брумель?..
- Брумель! Брумель – молодец! Академию закончил; давно полковник, а может уже и генерал.
- И всё такой же бодрый?
- Вы знаете, я его лет десять не видел, но думаю, что всё такой же.
- У нас ещё начальник штаба был, Шостин?..
- Шостина… давно нет. После выхода на пенсию он как-то резко сдал, да и другие причины были… Давно-давно нет. Если про кого-нибудь из офицеров, то ещё могу что-то сказать, а остальное, сами понимаете.
- Ничего, и за это спасибо! Ой, я совсем забыл, а что случилось с лейтенантом Дружкиным? Он был замом у Становского. После института…
- Это, с каким ещё Дружкиным? Ага, что-то вспоминаю. Да что там говорить; парень сам виноват. Уехал домой в Ленинград, а там какие-то не лады, вернулся сюда, связался с какой-то женщиной. Вроде как пожениться решили, но всё кончилось плохо, начал пить. Больше ничего не знаю. А вы, какими судьбами в наши Палестины?
- Приезжал на комбинат, в командировку.
- Да, к нам многие едут, металл нужен всем. А где вы сейчас живёте-работаете?
- Во Львове. На приборостоительном заводе…
- Вот как! А я там когда-то учился в военно-политическом… Что ж, передавайте привет Львову.
- Спасибо, обязательно передам.
Вспоминались ребята, которые засели в памяти. Особенно Александров и звали его Александром. Он отличался хорошими организаторскими способностями и трудолюбием. Мечтал о высшем образовании, очень переживал за мать и сестёр. Такой в беде никого не оставит. Минуя школу сержантов, стал командиром отделения, а потом и взвода. Демобилизовался в звании старшего сержанта. Сейчас гарантированно работает большим руководителем.
Волошин, тот, наверно, рыб разводит где-нибудь на Волге. С его добрейшей душой и очень интеллектуальным чувством юмора это должно получаться очень хорошо.
Про Тюленева Папирный точно знал, что он стал знатным собаководом: содержит питомник и участвует в выставках. К тому же, до сих пор переписывается с Кичерным. Кичерный, в свою очередь, стал владельцем стада крупного рогатого скота в Карпатах.
Пицерский учительствует в своём селе. Преподаёт родную речь и литературу. А шустряк Юсупов, наверно, «закончиль» и работает агрономом. Про остальных Папирный ничего не знал.
Жалко, что Союз развалился. Кстати, Папирный ещё во время службы говорил, что он развалится, но все считали его ненормальным. Больше всего противостоял этому мнению Кичерный. Он считал, что государство с таким режимом не может разрушиться, но видно, существовать долго, ему не было суждено.
Перевод с украинского автора.