Мы были теми, о кого тушат бычки. Мы были тем моментом, заставляющим горло дергаться, при первом приступе рвоты. Мы были первыми месячными у маленькой дурочки, заставляя живот скручиваться, причиняя ей доселе не испытанную боль и дискомфорт, мажущие её розовые трусики с пони. Мы были тем презрением, которое наступает сразу после сексуальной эякуляции которое испытываешь к незнакомой девушке. Мы были той веткой, на которой собираются вешаться, ожидая глубоко в подсознании что она треснет, даст сигнал к жизни, покажет чудо. Но чуда нет, мы не трещим, не считая тот треск, когда мы умышленно хотим пёрднуть в лифте. Я сидел на работе в нашем бюро сбыта и старательно ничего не делал. Вообще, за те деньги что тут платят, я должен не то что бы работать, я должен вредить. Чем я, собственно, и старался заниматься. Я оставлял включенным компьютер и принтер, уходя включал свет в туалете и открывал краны на полную, заставляя крутится на счетчике ущербные киловатты. Я был единственным сотрудником в офисе, у кого был сканер, начальство экономило на всём. Соответственно, я был единственным свидетелем той документации, которая не должна была предаваться огласке. Так я понял, что на одном и том же адресе зарегистрировано шесть предприятий, где, зачастую, главный бухгалтер, директор и рабочий – это один человек. А еще я понял, что зарплата моя в 22 раза меньше, чем зарплата начальства, ровно столько, сколько мне сейчас лет, наверное они учитывали это, когда формировали мой оклад. Беря всё это во внимание, я максимально старался не подчиняться распоряжениям, тормозил работу сбыта, делал вид, что ищу покупателей, но никогда этим не занимался всерьез, искал брокеров и транспортные компании которые берут больше всех за свои услуги. Ну а в целом я плевал в потолок и слушал идиотские разговоры и комментарии к политическим событиям, сплетни про звезд эстрады и всё в таком духе. День рождения проходили тут в лучших традициях серых людей из толпы, чье становление проходило в закрытой тоталитарной стране. А именно горы салатов в тазиках, мимоза, оливье, цветастые клеёнки и одинаковые тосты из праздника в праздник. Их невероятно бесило, что я отказывался выпить с ними, хотя бы за их здоровье. А меня невероятно бесило их скудоумие и стереотипы. И я ждал, когда их скосят те самые пропущенные за здоровье стопки дешевой водки и коньяка. Сидя между кассиршей и начальником снабжения, я с безучастным лицом ковырялся в своей тарелке, невероятно медленно поедая пересоленный салат с таким количеством майонеза, что ингредиенты просто напросто плавали в нём. Сейчас все улыбались и весело обсуждали то, чем живут их дети, но как только праздник кончается, две тетки вновь начинают борьбу за место на доске почета и символическую премию, выискивая словно ищейки косяки в работе друг друга и бегая с доносами к директору. А я ведь только недавно стал осознавать то, что это окружение стало моей постоянной и основной компанией. Грустно понимать, что я даже с родителями теперь реже вижусь, не говоря уже о друзьях. «Знаешь, а похоже мы цепко встряли в этом болоте взрослой жизни» - говорю я другу в трубку. «Конечно, дружище, конечно. Сегодня я шепотом послал нахуй клиента, стоило ему развернуться к своей машине. Он обернулся, думая послышалось ему или нет, и встретился с моей наглой улыбкой. Я смотрел ему прямо в глаза. Это был, знаешь, такой огромный и лысый бифштекс, в белой обтягивающей футболке, из рукава которой нелепо выглядывала убогая трайбл татуха. Он смотрел мне в глаза несколько минут, и я видел как его ошалевшее удивление меняется на покорность и трусость. Он тихо развернулся, забрался в свой лэнд крузер и умчал». «Умница» - сказал я лежа, пялясь в потолок. Нас разделяют тысячи километров, но я словно и не чувствую их. Наверное, такой и должна быть дружба. Мы - две офисные и конторные крысы. Не подозревали, что уже повзрослели. Просто-напросто не готовы к тому, что нас выплюнут в новый мир так быстро. Бунтари по своей природе, отказывающиеся принять то, что прогнулись под изменчивый мир и вряд ли выгнемся обратно. Я отчаянно размышляю, как принести больший вред этим испорченным людям, чем открытые на всю краны и включенное электричество. Но пока это всё, что приходит мне в голову и каждое утро, проснувшись, я бреду вместе со всеми на работу и подчиняюсь строгим распоряжениям начальства.
Мы те самые гнилые желтые листья, пристающие к подошве. Мы теряющая вкус жвачка, превращающаяся в резину. Мы те самые проклятые складки на кожаной обуви, после недели пользования. Мы кашель, который не прикрывают, в общественном транспорте. Мы никому не нужные стареющие максималисты. Болеющие им с шестнадцати, без надежды на выздоровление. Никому не нужные, несчастные, унылые, отчаянно хватающиеся друг за друга. И это всё, что нам остается.