(Рассказ Дмитрия Ивановича Аристова)
Последние три месяца я много размышлял о нашей жизни, о времени, превратностях судьбы, о близких для меня людях. Не хочу сказать, что не думал об этом раньше, но тогда мысли не были столь беспокойны и навязчивы.
К интенсивной мыслительной деятельности меня подтолкнул уход из дома единственной и любимой дочери Наталки, нанеся моему отцовскому сердцу жестокий удар.
Мысленно корил дочурку за то, что она так бессердечно поступила с нами: ушла из дома ничего не объяснив, не попытавшись поговорить, даже не попрощавшись.
А потом понял, что сам виноват в том, что Наташа поступила именно так: в последний год я мало уделял внимания и дочери, и жене, с головой уйдя в работу. Приходил с работы, когда дочь уже спала, а уходил, когда она ещё спала.
-«Здравствуй, дочерь! Как дела?» - вот все слова, которыми я умудрялся общаться со своей девочкой, в глазах которой стоял немой вопрос: - «Что происходит, папка?»
И я каждый раз бежал от этого вопроса в работу, не желая разбираться в глубинных течениях нашей семьи. Мне казалось: так лучше, так проще — для нас всех. Теперь знаю, что не лучше и не проще.
Как объяснить всё восемнадцатилетней девочке, когда причины того, что происходит сейчас, корнями уходят в далёкое прошлое?
Только теперь я начал хорошо понимать слова, услышанные когда-то давно: прошлое не умирает — оно возвращается, возвращая сторицей и хорошее, и дурное.
Все мы родом из прошлого. Из того самого прошлого, которое время от времени бумерангом возвращается в нашу жизнь, пройдя энное количество лет и километров, и возвращает с лихвой то, что когда-то получило от нас, от того времени, в котором нами же было запущено вперёд.
Мой бумеранг вернулся назад только сейчас и, с удивительной точностью и болью - ударил. Чтобы понять причины этого, нужно вернуться лет на 25 назад, в Ленинград, когда я жил в студенческом общежитии Института гидротехники и мелиорации.
Шёл шестьдесят четвёртый год, я был студентом четвёртого курса факультета «гидротехнические сооружения» Какое же это было замечательное время! Я был молод, весел, свободен... И счастлив. Всё у меня получалось так, как хотелось, как мечталось.
И хотя с финансами было трудновато — приходилось всё время где-то подрабатывать: то вагоны разгружать по ночам, то курьером бегать, то подметать дворы — я не унывал, не падал духом.
Деньги были нужны не только на обеды в студенческой столовой и необходимые книги, но и на маленькие радости для девушек: букетик цветов, карамельки, билет в кино.
Не скажу, что я был завзятым сердцеедом, но место рядом со мной не пустовало никогда.
Особенно ко мне привязалась однокурсница Арсения Кудрина - Ася: высокая, рыжеволосая, милая, слегка застенчивая девушка.
Девушек на нашем курсе было немного и, видимо, поэтому некоторые парни считали Асю красивой. Нежная, почти прозрачная кожа лица, зелёные глаза — доверчивые и мечтательные, копна рыжих волос собранных на затылке в тугой узел, с непокорными выбивающимися кудряшками надо лбом, которые она почему-то не убирала, как все девушки, а сдувала — всё это придавало ей неповторимо очарование.
Но мне в этой девушке больше нравился её характер, ум и настойчивость в достижении цели. Одним словом, влюблён в неё я не был, считая Асю «своим парнем». Поэтому вёл себя соответственно, без предубеждений.
Довольно часто мне доводилось бывать в доме Кудриных, особенно, когда мы готовились к сессии, и всегда меня принимали приветливо, всегда старались накормить чем-нибудь вкусненьким.
До поступления в институт я успел немного поработать и отслужить в армии, поэтому на курсе был старше большинства студентов. Приходилось соответствовать возрасту: быть серьёзным и рассудительным, или хотя бы стараться казаться таковым.
Асе шёл двадцать второй год, и у ней была младшая сестра Элеонора, которая училась в десятом классе, и собиралась после окончания школы поступать в наш институт.
Я не понимал зачем девушке это нужно, не мог представить это нежное создание ни в профессии мелиоратора, ни тем более в профессии гидротехника — это никак не вязалось ни с обликом девушки, ни с её характером. Эля была полной противоположностью старшей сестры: смелая, задорная, заводная и... Несомненно, красивая. Такие же большие глаза, как у Аси, но цвета яркого неба, пышные волосы, но не рыжие, а почти пепельного цвета, густой волной струившиеся по стройным плечам чуть ли не до её тонкой талии.
Мальчишки бегали за Элей гурьбой: охраняли, носили портфель, восхищались, бренчали на гитарах под окном, совершали бесшабашные поступки, чтобы привлечь её внимание.
Ася тогда смеялась, глядя на всё это:
-Эта в девках не засидится!
И добавляла задумчиво:
-Не то, что я...
Я тогда по глупости ляпнул:
-Ну, что ты, Ася? Ты тоже ничего.
И по глазам девушки понял, что сморозил глупость.
На курсе ходили предположения, что мы с Асей скоро поженимся. Разговоры вызывали у меня лишь улыбку. Да и Ася посмеивалась над «вездесущими кумушками», у которых язык — длиннее ума.
Через год Элеонора закончила школу и, пока мы мотались со стройотрядом по стране, успела подать документы в наш институт и успешно провалить экзамены, очень расстроив тем свою, и без того болезненную маму, Капитолину Гордеевну.
Отец семейства — Пётр Михайлович, отнёсся к этому провалу более спокойно, заявив:
-Меньше нужно было на мальчиков обращать внимания, и больше — на учебники.
-Как ты можешь так, отец?! - всплеснув руками, запротестовала Капитолина Гордеевна. - Разве девочка виновата, что нравится мальчикам? Они же ей прохода не дают!
-Меньше нужно юбками крутить и зубы скалить! - не унимался отец. - Вон за Аськой никто не бегает табуном, хоть она тоже девка хоть куда: и умна и лицом не хуже других...
Капитолина Гордеевна была из интеллигентной семьи, а её муж, как она говорила: выскочка, технарь. Поэтому жизненные позиции у них не всегда совпадали, и тогда дело доходило чуть ли не до скандала.
Их горячие споры вызывали у меня улыбку, а странные на первый взгляд суждения и выводы, заставляли задуматься.
Чаще всего уступала мать семейства, говоря с улыбкой:
-Умный в гору не пойдёт: умный гору обойдёт.
И обходила. Потому конечный результат почти всегда был таким, какой хотела она.
Кудрин потом удивлялся, хлопнув себя ладонью по лбу:
-Опять объегорила, Капа! Как пацана провела...
* * *
Начался последний год учёбы — самый трудный, самый ответственный: заниматься приходилось больше, и времени на подработку почти не оставалось, а стипендия была слишком мала для того, чтобы тратить её на девочек. Пришлось потуже затянуть ремень, довольствуясь порой хлебом и чаем.
Ася, видя моё затруднительное положение, старалась почаще приглашать к себе домой, чтобы накормить «голодающего студента». Первое время я ещё пытался отказываться от угощения, но отказы в этой семье не принимались.
Вскоре я стал замечать, что сестрёнка Аси, стала проявлять ко мне повышенный интерес: разговоры на острые темы, взгляды, как бы украдкой, встречи словно нечаянные, вздохи томные. Сначала меня это веселило, потому что казалось наигранным: девчонка просто балуется, проверяет на взрослом «дяде» свои «женские чары». Потом у меня появилось любопытство: как далеко пойдёт юная чаровница и чем всё это закончится? И сам не заметил, как увлёкся Элеонорой. А к концу последнего курса уже был влюблён в неё по ушки.
Капитолина Гордеевна была рада этому чрезвычайно, и обхаживая меня, как будущего зятя, со старанием клуши.
А Пётр Михайлович как-то бросил Асе с досадой:
-Упустила жениха, глупая!
После защиты диплома мы с Элеонорой поженились и по распределению отправились в Среднюю Азию.
Капитолина Гордеевна плакала и пеняла мне, что я увожу молодую жену в пекло, к варварам.
Пётр Михайлович строго сказал:
-Хватит причитать, мать: не за тридевять земель едут! Пора отпускать молодых на вольные хлеба.
Ася осталась с родителями: она закончила институт с красным дипломом, и была оставлена в институте, на нашей кафедре для того, чтобы продолжать учёбу в аспирантуре.
Провожали нас всей семьёй. И хотя моя студенческая подружка крепилась, как могла, но сквозь прощальную улыбку проскальзывали слёзы. Ася, несомненно, любила меня, но я не хотел этого видеть...
Через три года от инфаркта умер Пётр Михайлович, и Ася осталась вдвоём с матерью.
Капитолина Гордеевна после смерти мужа очень сдала, постарела, словно потеряла смысл жизни.
Мы с Элей почти каждый отпуск проводили в Ленинграде и видели, какие разительные изменения произошли в семье Кудриных после смерти отца.
Ася, и без того не особенно разговорчивая, ещё сильнее замкнулась в себе. И Капитолина Гордеевна жаловалась нам, что ей и поговорить не с кем.
-Наша бука всё на работе и на работе... Придёт домой — я к ней с разговорами, а она мне: -«Мама, прости, у меня голова болит, или: - «Я устала — пойду прилягу». Вот и всё общение — жаловалась тёща на старшую дочь.
А через два года умерла Капитолина Гордеевна. Умерла тихо, незаметно, словно не хотела никого обременять: уснула и не проснулась.
Мы полетели в Ленинград на её похороны. Элеонора почти всю дорогу плакала, ведь она была любимицей Капитолины Гордеевны. Винила и меня, и себя в том, что так редко бывали у матери — особенно в последнее время. И за столько лет ни разу не привезли маму к себе, не показали край в котором приходится жить. Она так и сказала: приходится жить, словно живёт здесь не по доброй воле.
-Мама всю свою жизнь прожила в Ленинграде, так нигде и не побывала, - жаловалась Эля. -Она и в блокаду не оставила родной город... Если бы ни отец, она, возможно, не смогла выжить в том пекле...
После похорон и поминок Элеонора ушла спать, сославшись на усталость и головную боль, а мы с Асей проговорили почти всю ночь.
Мне было хоть и грустно, но почему-то легко и просто, будто встретился со старым другом, которого не видел много лет, которому непомерно рад, и которому должен сказать многое.
Темы для разговора искать не приходилось: они возникали сами-собой — из души, от самого сердца. Даже удивиться на успел тому факту, что впервые за последние пять лет мне так легко и просто. Я был благодарен душевному теплу свояченицы, отогреваясь у этого тепла. Впервые у меня мелькнула мысль, что я выбрал не ту сестру, но я задушил эту мысль на корню.
Утром Ася уехала на работу, а вечером того же дня мы с Элей улетели назад в Фергану. Нас провожала одна свояченица. Перед отлётом я спросил у неё:
-Что же ты замуж, не вышла, Асенька?
Она как-то странно улыбнулась и ответила то ли в шутку, то ли всерьёз:
-Не встретила похожего на тебя...
* * *
Осенью меня направили в командировку в Ленинград заключить договор на поставку оборудования. Элеонора почему-то очень не хотела отпускать меня одного — даже скандал устроила. Она хотела ехать со мной, но директор школы не отпустил её.
Наказов было много: начиная от всяческих вещей (будто у меня будет время ходить по магазинам!), и заканчивая глупым требованием: поселиться в гостинице.
-У Аськи и без тебя забот хватает! - заявила Эля. - Она работает главным инженером на таком огромном заводе, что и мужику не каждому под силу. Ей даже готовить нет времени, а не то, что тебя развлекать!... И вообще... Твоё присутствие в доме её только расстроит.
-Это почему же? - удивился я. - Кажется, ничего дурного я не сделал.
-Как же, не сделал?! - начала злиться Элеонора. - Не прикидывайся, дорогой, ягнёночком... Думаешь почему сестра не вышла замуж?... Она до сих пор — тебя любит!
-О чём ты, Эля? - пытался урезонить я жену. - Прошло столько лет - Ася давно обо всём забыла.
-Это ты забыл! Или только вид делаешь?! - не унималась Элеонора, - Аська не забудет никогда. Я её знаю! Поэтому тебе лучше остановиться в гостинице. Не береди сестре рану!
И я пообещал жене выполнить её требование.
Но выполнить обещание не смог: в городе проходил не-то симпозиум, не-то семинар по экологии, и потому свободных мест нигде не было.
Я был вынужден обратиться к Асе, с просьбой устроить меня на пару-тройку дней в их гостиницу. Но она рассердилась и застыдила меня:
-Какая гостиница?! Митя, как тебе не стыдно? Квартира в шестьдесят квадратных метров пустует, а он собирается в какую-то гостиницу, кишащую клопами и тараканами. Я тебя никогда не прощу, если сейчас же не приедешь домой... Я уже выезжаю. Буду ждать тебя дома.
Пришлось ехать в Заневский район, призрев обещание, данное жене ни в коем случае не останавливаться в доме её родителей — теперь в Асином доме.
Я пробыл в Питере целую неделю, и за это время Ася успела поводить мне по заводам, где выпускают нужное нам оборудование, по стройкам, где оно используется, а так же по театрам и концертным залам.
А в последний вечер даже в ресторан затащила.
-Признайся честно, Митя, когда был в последний раз в ресторане? - смеялась она. И глаза её задорно блестели, делая лицо таким же милым и очаровательным, как много лет назад.
Я точно знал, что Ася не пьёт, но тут в неё словно кто вселился: она и сама выпила больше, чем достаточно, и меня наподчивала основательно.
Поначалу я воспринял это, как обычный прощальный вечер: девушке одиноко без родных людей - оттого она и ведёт себя так необычно. Но уже дома понял, что причина была совсем иная: Ася пила для храбрости, чтобы заглушить то ли совесть, то ли стыд.
Затем было бурное объяснение, слёзы, рассказ об одинокой жизни без нежности, без любви, без будущего. Эта сцена буквально ошарашила меня, а слёзы и мольбы сделали мягким, как воск, и я даже не помню, как мы с Асей оказались в одной постели.
Я, как последний подлец, воспользовался, её слабостью, её желанием иметь от меня ребёнка.
-Мне больше ничего от тебя не нужно, Митя! - шептали её горячие губы. - Больше всего на свете я хочу ребёнка. Твоего ребёнка!
Я ещё что-то пытался изображать, наподобие:
-Посмотри сколько вокруг тебя мужчин, Ася!... Ты же работаешь в мужском коллективе... Каждый посчитает за счастье иметь от тебя ребёнка...
Но этот бред уже ничего не значил - ни для неё, ни для меня.
Утром чувствовал себя очень скверно, как нашкодивший школьник прятал глаза, но Ася улыбнулась необычайно светло и трогательно, как могла только она, и сказала:
-Не вини себя, Митя. Ты поступил правильно — по мужски. Я буду тебе благодарно всю оставшуюся жизнь.
Я уехал в Узбекистан, с чувством вины, ругая себя подлецом и развратником, понимая теперь, чего так боялась Элеонора — моей измены. И с кем?! С её сестрой...
Видимо, на моём лице наглядно отразилась борьба с самим собой, потому Эля смотрела на меня с нескрываемым подозрением и закидывала вопросами.
Я напропалую врал ей, что жил в гостинице, что виделся с её сестрой всего пару раз, что Ася, действительно очень занятой человек, и ей, действительно, не до меня: план, заказы, авралы.
Постепенно подозрение улеглось, чувство вины, поблекло, и жизнь вошла в прежнее русло - ничем особо не огорчая, но и не радуя. Однако, спустя семь месяцев Элеоноре неожиданно пришла телеграмма из Ленинграда: срочно выезжайте — сестра в тяжёлом состоянии.
И моя Эля очень испугалась. Я никогда не видел её такой потерянной: обычно она умеет держать себя в руках. Даже смерть матери не привела Элю в такое паническое состояние, как это сообщение.
Мы вылетали в Питер в тот же день, и уже вечером были в больнице рядом с Асей. У неё родилась семимесячная девочка, но отказали почки. Ася умирала.
Врач сказал, что ей нельзя было рожать ребёнка.
-Я неоднократно предупреждал Арсению Петровну об опасности, но она только смеялась в ответ: -«Для чего же тогда жить, доктор? В этом ребёнке вся моя жизнь - моё будущее».
Пока Ася была в сознании, она отослала сестру, придумав какую-то причину, чтобы та не помешала нашему разговору и сказала, не вытирая текущих по щекам слёз:
-Это твоя дочь, Митя. Не оставляй её, пожалуйста, ведь у Эли не будет своих детей... Я знаю... Возьмите Наташеньку к себе... Пожалуйста.
Ну, что ты, Асенька? - пытался я успокоить её. - Ты сама сможешь воспитать девочку...
-Не нужно, Митя, - остановила она меня. -Я знаю, что скоро умру... В противном случае ты бы даже не узнал, что Наташа твоя дочь...
После этого разговора Ася ещё два дня находилась на грани жизни и смерти, а на рассвете третьего умерла, так и не приходя в сознание.
За гробом Арсении Кудриной шло больше ста человек. Было много венков, цветов. Скорбные мужские лица, временами смаргивающие скупую слезу, говорили о том, какого человека мы все потеряли.
После похорон я сказал Элеоноре, что мы обязаны удочерить Асину девочку, но та вдруг яростно воспротивилась этому.
-О чём ты говоришь, дорогой?! Как можно брать в семью непонятно какого ребёнка?!
-Как это не понятно какого? - удивился я. - Это дочь твоей родной сестры!
-А её отец?! Кто он?!- вскипела Элеонора. - Возможно, это какое-нибудь ничтожество, подлец, который даже не пожелал признаться, что это его ребёнок?... Что в таком случае может вырасти из девчонки? Дурная наследственность — причина веская, чтобы отказаться от неё! Этому ребёнку будет лучше в государственном учреждении...
Меня поразила циничность Элеоноры.
-Это и моя дочь! - сказал я твёрдо.
-Что ты мелешь? - криво усмехнулась она. -Этого быть не может!
-Может, - настаивал я.
-Когда это ты успел?! - издевательски продолжала жена.
-Во время моей последней командировки в Питер, - не отводя взгляда, ответил я.
Элеонора неожиданно взвизгнула, подскочила на месте и, кинувшись ко мне, вцепилась в волосы. Она кричала, как базарная баба:
-Дрянь! Подлец! Ничтожество! Ненавижу! Не-на-ви-жу!
Я с трудом разжал её руки, опасаясь лишиться изрядной долей своей шевелюры. Но даже после того, как я оттащил Элеонору в ванную и сунул под струю воды, она продолжала браниться, пытаясь поцарапать мне лицо.
Если честно, я не ожидал такой реакции — видимо её страх, а может ненависть, были, действительно, очень сильны. Затихла Эля только после того, как приняла успокоительное средство, которое на всякий случай дал нам доктор.
На следующий день я попытался вернуться к разговору, но жена не стала меня слушать, «одарив» презрительным взглядом. Тогда решил действовать без неё, и отправился к лечившему врачу Аси.
Константин Викторович сказал, что в принципе удочерение возможно, но в обязательном порядке при согласии обоих супругов и предоставления множества справок.
-Думаю, что на оформление всех бумаг уйдёт не меньше месяца, - сообщил он.
-А девочку за это время никуда не передадут? - забеспокоился я.
-Ни в коем случае, - успокоил доктор. - Девочка недоношена и слаба. Ей сейчас необходимо медицинское наблюдение.
-Она выживет? - испугался я.
-В этом у меня нет сомнения, - рассудительно ответил доктор. -Во-первых: это девочка, а девочки более жизнеспособны, а во-вторых: мы и более ослабленных детей выхаживали.
Со следующего дня началось моё «хождение по мукам»: справки из всевозможных Ленинградских учреждений, начиная от ЖЭКов и ЗАГСов, заканчивая запросами в учреждения г. Ферганы, со всевозможными препонами от безразличия и волокиты — до взяток.
Хуже обстояло дело с собственной женой, которая наотрез отказывалась брать Наташу. И тогда я сказал твёрдо, не собираясь больше её уговаривать:
-В таком случае я вынужден буду с тобой расстаться! Дочь я всё равно заберу — не брошу её на произвол судьбы. Тем более Ася перед смертью просила меня об этом, и я дал ей слово... А тебе я дам свободу — можешь жить, как хочешь!
Два дня Элеонора обдумывала мои слова и затем сообщила своё решение:
-Хорошо, я согласна взять девочку... Но особой любви к ней от меня не требуй...
Я был рад хотя бы такому решению, пропуская мимо ушей последние её слова, надеясь, что в дальнейшем всё утрясётся.
-«Не полюбить это маленькое чудо — не возможно», - думал тогда я, надеясь на лучшее.
Всеми правдами и неправдами нам всё-таки удалось удочерить Наташу, но нужно было возвращаться на работу, а девочка всё ещё находилась в больнице.
И я принял решение:
-Дорогая, тебе, видимо, придётся задержаться здесь, пока Наташу не выпишут из больницы. С доктором я договорился: он сделает всё необходимое, чтобы девочка была здоровенькой.
Элеонора реагировала на моё приподнятое настроение нехотя, с видом обречённого на казнь, и, чтобы «подбодрить» её я сказал:
-Но помни, дорогая, что наша совместная жизнь зависит от здоровья и жизни Наташи.
Элеонора ничего не ответила, и я посчитал это не самым плохим признаком: нашу семью она всё-таки разрушать не хотела.
* * *
Эля с дочерью вернулась домой только через три месяца. Девочка за это время окрепла, стала похожа на Асю: те же рыжие кудряшки, те же глаза и тонкая, почти прозрачная кожа на маленьком личике.
Это сходство для Элеоноры, видимо, было более всего неприятно. Не знаю, как она мирилась с ним в Ленинграде. Хочется надеяться, что старалась не показать своё истинное отношение к крохотному созданию.
Здесь же, дома, более всего доставалось мне: бессонные ночи, грязные пелёнки, купание, кормление из бутылочки. Я брал на себя всё, что было в моих силах и возможностях.
Лишь спустя несколько месяцев Элеонора то ли привыкла, то ли смирилась с тем, что ничего уже не изменить, и стала относится к дочери более мягче, заботливей.
Меня радовали эти изменения: я уже не был и папой и мамой в одном лице. По крайней мере мне так казалось.
Мягкость Эли в отношении к дочери более явно стала проявляться тогда, когда мой рыжий котёнок стал называть её мамой. Но я до сих пор не уверен любит ли она дочь. Порой мне кажется, что Бог обделил Элеонору, начисто лишив способности любить. Сомневаюсь даже в том, что она любит меня: я нужен только в качестве сильного плеча, защитника, опоры.
Пока Наташа росла, я старался дать ей, как можно больше: заботу, отцовскую любовь общение, нежность, чтобы она не чувствовала себя обделённым, нежеланным ребёнком.
Мне часто приходили на ум слова, сказанные Элей в Ленинграде:
-«Я согласна удочерить девочку... Но особенной любви от меня не требуй»...
Почему она тогда передумала? Что повлияло на её решение? Я не знаю до сих пор.
Боялась остаться одна?... Вряд ли: ей было только 24 года, она всё так же хорошо выглядела и вполне могла устроить собственную жизнь....
Такая вот закрытая, «железная женщина» - Элеонора Петровна...
Всю нашу совместную жизнь с Элей, я довольствовался малым, ничего не требуя для себя. Но девочке нужно было больше, чем я мог дать один: больше внимания, больше любви, желание понять и помочь в трудный момент а не шпынять в дело и без дела. Вот потому мой рыжий котёнок и оставил нас.
Уход дочери из дома Элеонора перенесла легко, мне показалось даже вздохнула с облегчением.
-Неблагодарная! - сказала она. - Собственно, что было ожидать от чужого ребёнка?!
-Эля, ты не права! - пытался я сдержать свой гнев. - Чтобы ожидать от другого добрых чувств, привязанности, любви, нужно поделиться с ним этими чувствами. Девочка платит той же монетой, что получила от нас.
-Ну, ты-то, конечно, дал ей больше, чем я! - начала злиться Элеонора, - А она и через тебя перешагнула так же, как через меня?! Какая ирония, ты не находишь?
Этот разговор ещё больше отдалил нас друг от друга, хотя и раньше наши отношения были далеки от совершенства. Я снова с головой ушёл в работу — домой приходил только переночевать, как в гостиницу.
Элеонора, видимо, нашла себе иное занятие, целиком поглотившее её внимание. Поговаривали, что у неё завёлся любовник, но меня это только веселило. Какое дурацкое слово — завёлся... Как мышь, таракан, или клоп...
Неожиданно пришло осознание, что моя болезненная любовь к этому странному созданию — одновременно прекрасному и в то же время холодному и бездушному, прошла совершенно. Я излечился от неё, как от кори. Осталось только сожаление.
Приближались Новогодние праздники, и я решил съездить в Ташкент к дочери. Вот чего я боялся, так это потерять её, ясно осознавая, что девочка на меня в обиде, а я ничего не предпринял для того, чтобы исправить эту несправедливость.
Незадолго до этого я встречался с Усмановым Сабиром, который помогал Наташе обустроиться в Ташкенте, устроил её на работу, определил на квартиру к своим родителям.
Я был благодарен молодому человеку за помощь, хотя не понимал причины, побудившей его сделать это: не очень он похож на доброго самаритянина. Сабир выгодно женат, имеет троих детей, у него перспективная работа, блестящее будущее, в которое не вписываются незнакомые девушки.
Возможно, он бескорыстно помог моей девочке. Но мне почему-то не верится в эту бескорыстную щедрость. Старым что ли становлюсь, или окружающая среда так повлияла?...
Больше всего меня волновал вопрос, стоит ли рассказывать дочери, чья она на самом деле дочь, ведь при сегодняшнем раскладе вещей, это уже не сохранить в тайне. Но перед самым Ташкентам решил:
-«Посмотрю по обстоятельствам».
Сообщать Элеоноре, что еду в Ташкент к дочери не стал, просто сказал, что посылают в командировку, что пробуду там дня два-три.
Она не выказала радости, но и огорчения я не заметил. Внутренне усмехнувшись, подумал:
-«Вот и хорошо: теперь не нужно будет прятаться и лгать будет не нужно».
Что у жены есть любовник, я теперь знаю точно: видел их вместе. Не могу сказать, что был шокирован, но всё же разочарование присутствовало. Этакий узбекский «палван» (богатырь) с чёрной шевелюрой, заметным брюшком и вальяжной походкой хозяина жизни.
Знаю и кто он такой: заведующий ОблОНО Худояров Нажметдин Зуфарович — большая шишка в народном образовании области.
После возвращения из Ташкента думаю положить конец всем этим обманам, двойным жизням, этой бесталанной игре в семейную жизнь.
-«Вот только проведаю моего котёнка — думал я, - поговорю по душам, а потом вернусь домой и одним махом решу все проблемы. Негоже, чтобы человек моего возраста и положения ходил с ветвистыми рогами, пригнув голову чуть не до земли — это унизительно и пошло».
Продолжение: http://proza.ru/2014/12/12/351