(по реальным событиям, происшедшим в годы Великой Отечественной войны)
Стоял хмурый летний день. Тучи, закрывшие небосвод, медленно перемещались, вызывая чувство беспокойства и тревоги. Взору бегущего пожилого человека предстал сосновый бор с раскидистыми кронами. Между стволов деревьев порхали беспокойно щебечущие стайки птиц, временами издавая пронзительный свист, напоминающий о приближении опасности. Лесные птахи, словно ангелы-хранители, предчувствуя беду, посылали сигналы в лесную чащу, где на небольших полянах группами, а чаще всего семьями, теснились сельчане, к которым торопился бегущий. Тяжело дыша, спотыкаясь и смахивая пот с раскрасневшегося лица, дед Кондрат углублялся в лесную чащу только ему знакомыми тропами, чертыхаясь и вспоминая крепким русским словом не только свою, но и сторонних матерей. Он нес ужасную весть, от которой у самого в жилах стыла кровь…
Волею судьбы, дед Кондрат задержался в деревне, проявив прижимистость в вопросах сохранности нажитого за долгие годы и полагаясь на русское «авось»: он понадеялся, что наступающие отряды германских СС, подразделения оуновцев, а также мадьяры с полицейскими обойдут родную деревню стороной, благо она располагалась вдали от магистральных направлений. Но ожиданиям не суждено было сбыться. Фашисты, сопровождаемые своими преданными сторонниками, ровно в полдень въехали на центральную усадьбу совхоза Подыводский, что расположился на Брянщине. Прочесывая улицу за улицей, оуновцы и мадьяры при холуйском усердии полицейских, а также яростно лающих овчарок, избивая ногами и прикладами, сгоняли оставшихся стариков, женщин и детей в местный клуб. Изба деда Кондрата располагалась на пригорке, чуть поодаль от родной деревни. Ему было хорошо видно, как хозяйничали пришельцы, с какой ненавистью наносили удары по замешкавшимся односельчанам, с каким презрением вышибали двери и окна крестьянских изб, волоча из хлевов и подвалов живность, запасенные продукты, различную утварь. До него доносились крики и стоны селян, чужая непонятная речь и ругань пришедших «освободителей», как они себя называли. Это было только начало безумства и жестокости, исходивших от незваных «гостей». Тех, кто не мог передвигаться в сторону клуба, расстреливали на месте, устрашая остальных.
Испуганный, растерянный и плачущий народ сбился в большую толпу перед зданием клубного помещения. Упитанный эсесовец, поправляя пенсне, на ломаном русском языке обращался к сельчанам с вопросами: «Где остальной житель деревня? Где скрыли партизаны? Кто помог партизан? Говорим, швайн русс!» Представшая картина потрясла деда Кондрата до глубины души, и он, крадучись огородами, пустился в сторону леса, где еще утром скрылось большинство селян.
Отбежав на изрядное расстояние, отдышавшись, он увидел, как языки пламени взметнулись ввысь, бросая блики на хмурый небосвод. Сердце екнуло, защемило. Он понял, что изверги подожгли клуб и контору, которые располагались в центре деревни. В голове стоял звон от душераздирающих криков и стонов, жуткого лая собак. Не покидала мысль о том, что оставшиеся земляки могли и погибнуть в этом адском пламени, если их загнали в клуб. Этого он знать не мог, так как уже более часа, укрываясь от посторонних глаз, петляя по оврагам и перелескам, уходил от родной деревни, туда, где вместе со всеми была его старуха и две дочери с внучатами. Надо было срочно предупредить всех, что пощады от зверствующего врага не будет, надо прятаться, уходить дальше вглубь леса: ведь у немцев овчарки, которые могут взять след…
Перебирая в памяти расположение леса, Кондрат понял, что потрясение выбило его из привычного состояния, и что он сбился, заплутал. Остановившись и переведя дыхание, он стал прислушиваться к лесным звукам, раздумывая, в каком направлении продолжать поиск.
В это время беженцы расположились на отдых, чтобы немного перекусить и попить водицы из болотистых лощин – после длительного перехода мучила всех жажда.
…Молодежь особенно чувствовала себя растерянной и тревожной. Попав в сложную жизненную ситуацию, дети взрослели на глазах, прислушивались к каждому слову взрослых, пытались понять, что же происходит?.. Ведь еще вчера играли в «войну», а ныне она на самом деле дышит им в лицо. Чем и как закончится эта трагическая ситуация, никто из беженцев не мог себе представить даже в страшном сне.
…Семья Цыганковой Анисии расположилась в центре поляны, подкрепляясь ржаным хлебом, квасом, луком, салом. Мать, как курица, хлопотала над своим семейством, представленным шестью дочерьми и тремя хлопцами. До начала этой проклятой войны они с мужем Василием - домашние его звали Васильком за красоту, добрый характер, трудолюбие и мастерство, обсуждали вопрос о рождении еще одного мальчика, так как девчат - шесть, а ребят только трое, и нет среди них Василия. По ночам, после тяжелой крестьянской работы, лежа на печи, они планировали поставить на ноги годовалую Надежду и подумать еще об одном сыне. Василий рассуждал так: «Где девять ртов, десятый лишним не будет! Наоборот, со временем подрастет настоящий кормилец».
В нашем народе принято, что младший сын, а это, как правило, самый любимый и желанный, в старости присматривает родителей, проявляя к ним заботу и внимание, платя им «полным рублем» за их особое отношение к младшенькому. Но беда спутала все карты, в первые дни войны Василия призвали в ряды Советской Армии, и с тех пор о нем не было никаких вестей. Одна, с оравой ребятни, при поддержке только старших детей, Аниса тащила этот «семейный воз», выбиваясь из последних сил… Вот и сейчас младшенькая Надежда приболела и беспрестанно всхлипывала, плакала, переходя на крик. Односельчане с опаской и тревогой в глазах смотрели на Анисьино семейство, предупреждая ее о том, чтобы она успокоила дитя или уходила с ребенком от их расположения…
– Слушай, Аниса, – сказал сосед Игнат, – крик девочки услышат фашисты, и нас всех уничтожат. Отнеси ее подальше в лес, положи под куст, а там, как Бог даст!
– Братцы, бабы, как же я эту малютку брошу, это же моя кровинушка: Бог мне этого никогда не простит!» – запричитала и заплакала Аниса.
– Что же, – не унимались односельчане, – тогда всей семьей уходите!
– Люди добрые! – плача, простирая руки, сказала Аниса. – Куда же я с такой оравой, да в лесу, да одна?
Но окружившая ее испуганная толпа сельчан стояла на своем: «Убирай ребенка, или уходи всей семьей, из-за вас мы не собираемся отправляться на тот свет!»
Плача и ругаясь, Аниса решила, что в такой ситуации, когда ребенку невозможно помочь – девочка, не смолкая, плачет и кричит, – надо думать об остальных детях.
– Марусь, отнеси Надю подальше в лес, заверни поплотней в одеяло, положи повыше, на пенек и оставь, – обратилась она к старшей дочери.
– Мам, я не понесу сестру! – вытирая слезы, сказала Мария.
Помолчав, Аниса резко оборвала плач старшей дочери и сказала, как отрезала: «Что же мне всех вас из-за нее погубить, - неси!»
Рыдая и спотыкаясь о сучья и пни Маруся, нежно прижимая сестру, стала удаляться от расположения стоянки. Девочки и ребята шмыгали носами: им до глубины души было жалко сестренку, малютка была своей, родной, дорогой и близкой. Дети не могли понять, почему так ополчились односельчане, почему надо бросать их сестру?..
Вскоре над поляной установилась мертвая тишина, а не прошло и полчаса, как Мария, в изодранной сучьями одежде вернулась обратно со знакомым свертком.
– Где Надя? – строго спросила мать.
– Здесь, – разворачивая сверток, сказала дочь.
– Почему не оставила? Я что тебе велела?
– Мам, я не могла это сделать. Когда положила Надю, она успокоилась и потянула ко мне ручонки, как будто что-то понимает… Мамочка, я умоляю, милая, давай уйдем, прошу тебя, ради Бога! Пусть будет так, как даст Бог! Наступило гробовое молчание, которое было нарушено плачем Нади. Аниса платком смахнула слезы, повернулась к односельчанам и сказала: «Пусть будет по-вашему, мы уйдем. Ребята, собирайте пожитки, пойдем навстречу судьбе, что будет, то будет!» Дети быстро собирались, помогая матери, и отправились в неизвестность. Младший сын Гриша, держась за мамину юбку, пытался заглянуть ей в глаза и по-детски наивно спрашивал: «Мам, а волки нас не съедят, а где мы будем спать?..» Спотыкаясь о валежник, семья под громкий плач Нади, шелест листвы и методичный стук дятла, устремилась на ближайшее болото, благо эти места они со своим Васей исходили вдоль и поперек, заготавливая сухостой для зимовки, ягоды и грибы. Отойдя на значительное расстояние, Аниса обратилась к старшему сыну: «Петя, разведи костер, кипятка сделай, попробуем Наденьке отвар приготовить из липы и трав, может, поможет снять боль в животике. Глядишь, успокоится наша Надюша, перестанет плакать, уснет». Петя стал собирать сухой валежник, разводить костер, Таня пошла на болото за водой, Дуся с мамой готовила травы, Мария качала на руках Надю, а Аня с Николаем готовили наст из ветвей для ночлега. Закипевшую работу разом прервал громкий лай собак, раздававшийся из дальнего лога, где остались односельчане. Аниса собрала детей вокруг, прижала к себе Надю, попросила всех не шуметь, раскачивая и успокаивая младшенькую. «Господи, спаси их, Господи», – произнесла Аниса и заплакала, смахивая платком накатывающиеся горькие слезы.
В это время дед Кондрат практически дошел до своих, но подойти к ним уже не мог, там уже была «немецкая свора». Кто-то из селян, не выдержав пыток, выдал прячущихся в лесу и указал место. Эсесовцы с натасканными овчарками плотным кольцом окружали стариков, женщин, детей, выгоняя их из ближайших кустов на поляну.
Офицеры делали снимки перепуганных людей, позировали с молодыми девушками перед фотокамерами, избивали ребят за то, что они не понимали чужой речи, издевались над стариками. Кондрат вздрогнул, увидев как группы эсэсовцев стали устанавливать на возвышенностях перед поляной пулеметы. В душе все оборвалось, сердце бешено застучало, стал бить озноб. Он понял, что сейчас произойдет непоправимое, что эти нелюди не остановятся перед желанием расправиться с безоружными людьми…
После непродолжительной фотосессии, фашисты и их прихвостни покинули поляну. Тот же упитанный эсесовец, поправив пенсне, поднял руку и, окинув испуганных людей взглядом, резко взмахнул перчаткой. Надрывисто застучали пулеметы, раздались истошные крики, вопли, стоны раненных, люди заметались по поляне, давя друг друга. Трупы подкошенных пулеметными очередями земляков на глазах у деда Кондрата, как снопы, падали на поляну. Среди мечущихся на поляне были его любимые и родные люди. Боль разрывала сердце, разум помутился, старик потерял сознание…
Эсесовцы, оуновцы и мадьяры штыками добили раненых…
******************************
В том лесу была зверски уничтожена карателями половина жителей села Подывотье Севского района Брянской области. В живых остался мальчик, которого мать накрыла своим телом, запретив ему шевелиться, пока не стемнеет…
…В живых осталась и семья Цыганковой Анисы, моей бабушки. Семью спасла моя мама Маруся, которая не смогла оставить на произвол судьбы маленькую плачущую сестренку – родное сердечко!
А после войны в Подывотье вернулись мужчины тех семей, которые погибли в лесу и не вернулись мужчины семей, оставшихся в живых. Не вернулся с войны и мой дед Василий… Странно, невозможно объяснить такое, но факт остается фактом.
Жители окрестных деревень из поколения в поколение, в устных рассказах, передают односельчанам трагическую историю о 182 невинно уничтоженных детях, женщинах, стариках, в том числе было убито 79 детей. Это произошло 28 мая 1942 года. В народе бытует название этой территории: «Место битых». Да и практически во всем Севском районе знают, что в годы Великой Отечественной войны в Хинельском лесу произошла эта страшная трагедия. И не только знают, но и ежегодно поклоняются перед памятью невинно убиенных, приносят венки, цветы к месту гибели людей.
В наши дни на месте гибели жителей Брянской Хатыни односельчане поставили памятник.
Это надо живым!
Это надо помнить!