СУИЦИД
Ивану Ивановичу надоело жить. Так надоело, что и жить не хочется. Такое с ним случалось и раньше – с глубокого похмелья. Но чтобы так – это впервые.
И он решил из жизни уйти. Совершить, так сказать, суицид. Интеллигентно, с записочкой, как точкой в конце жизни: «В моей смерти прошу никого не винить». И разборчивая подпись. Чтоб знали, что ушёл он из жизни сознательно, а не в затмении ума.
Башка была квадратная, как кубик Рубика. И при всяком её повороте в ней что-то отвратительно скрипело, будто извилина об извилину тёрлась – и обе ржавые. Хорошо милиционерам: говорят, у них одна извилина – от фуражки. Тереться не обо что, если фуражку снять. Иван Иванович был без фуражки, но оттого легче не было.
Приняв судьбоносное решение, Иван Иванович стал размышлять о вечности. Земная жизнь суть мгновение в бесконечных превращениях души и тела. Однажды голос свыше сказал ему, что в предыдущей жизни был он не человеком вовсе, а горным козлом с увесистыми, спиралью закрученными рогами. Да так убедительно это сказал голос свыше, что Иван Иванович даже почувствовал, как рога своей тяжестью преклоняют его голову долу. Из последних сил он её поднял, жене, которая была скотиной другого подвида, проблеял последнее прости-прощай и с гордо воздетой головой сиганул с балкона. Жену на скорой увезли, а Иван Иванович не только рогов не поломал, но даже ногу не подвернул.
Так вот, если у каждого была предыдущая жизнь, стало быть будет и последующая. Интересно, кем он станет в следующей жизни? Только бы не женщиной! А то попадётся муж-алкоголик, будет каждый день морду бить ни за что ни про что. Иван Иванович хоть и выпивал помаленьку, но с женой был обходителен, кулаки ей в рыло не совал, разве что иногда, для профилактики. И она к нему относилась уважительно, потому как понимала – муж. Жена да убоится мужа своего! Видит, к примеру, что пришёл Иван Иванович на бровях, скажет только «Козёл!», быстренько оденется – и к подруге ночевать. Подружка где-то далеко живёт и без телефона. А утром возвращается, даже иногда бутылку принесёт.
В общем, всё у них как у людей, жить бы да жить, а вот не живётся Ивану Ивановичу, хоть убей! Особенно сегодня. И жена от подружки ещё не вернулась, и занять не у кого: каждой собаке должен. Какая это жизнь? Так, прозябание. Иван Иванович окончательно укрепился в намерении из этой обрыдлой жизни перейти в другую. Вот бы узнать, кем он станет в следующей жизни, да мужикам у палатки рассказать. С первого стакана, конечно, не поверят. Иван Иванович и сам с первого стакана не поверил бы. А потом бы поверил.
В затылок кто-то вкручивал длинный шуруп. Иван Иванович даже пощупал затылок. Не было шурупа, почудилось. Потом почудилось, что в квартире он не один. Когда его хватало дойти до дивана, он всегда спал на диване в полной боевой готовности, как в окопе. Чуть что – и в бой. Только позови. Никто не позвал. Тем не менее Иван Иванович встал с дивана. Извилины в башке заскрежетали, как гусеницы танка.
- Эй, кто здесь? – спросил Иван Иванович, силясь припомнить, не привёл ли кого вчера по пьяному делу. В комнату заглянула голодная кошка и стала мяукать издали. Иван Иванович хотел её пнуть, как всегда, но она вовремя смылась.
Вдруг с потолка раздался голос свыше. Мол, жить ты будешь, дорогой Иван Иванович, в следующей жизни при коммунизме. И всё вокруг будет твоё. Хошь, пей-залейся, хошь – просто пей. Да не какую-нибудь рыгаловку, а чистую, как слеза младенца. Так что поспешай, Иван Иванович, на тот свет, в коммунистическое завтра.
Противиться голосу с потолка Иван Иванович не стал. Он оторвал от бесплатной рекламной газеты кусок поля, нашёл ручку и написал на обрывке, как задумал: «В моей смерти прошу никого не винить». И расписался разборчиво. Записку положил на комод. Потом вышел на кухню, чтоб открыть газ во всех конфорках…
Здесь его внимание привлекла бумажка на столе. «Ваня, - было написано на той бумажке, - вернусь попозже. Опохмелись, бутылка в холодильнике. Зина».
В окно заглянуло ласковое весеннее солнце. Соловей влетел в форточку, сел на плечо Ивану Ивановичу и стал распевать свои обворожительные песни. Даже кошка перестала мяукать. «Нет, есть Бог на свете, - подумал Иван Иванович. – Нужно в церковь сходить, окреститься». Жизнь наполнилась глубоким смыслом.
Он открыл холодильник, где ничего не было, кроме наполовину налитой бутылки и бутерброда с варёной колбасой. Иван Иванович ногтем сшиб с родненькой металлическую кепку, выдохнул и в освободившееся в груди пространство вылил содержимое бутылки.
Зина пришла часа через полтора. Перешагнула через труп Ивана Ивановича, взяла со стола свою записку, запалила её над унитазом и пепел спустила в канализацию.
Воздух в квартире был густо настоян на уксусной эссенции.