СОН В ЭЛЕКТРИЧКЕ ИЛИ ПОЧЕМУ ХОРОШО В КРЫМУ
Как замечательно, я осмелюсь сказать, превосходно, что расстояние между железнодорожными рельсами в нашей стране на ладонь шире, чем в скучно-бережливой Европе.
Правда, опытный читатель по прочтении первой фразы укоризненно сморщится, ухмыльнётся и, тряся перхотью на воротник пиджака, спросит: - А что, Финляндия-таки, уже не в Европе? Она, что, переместилась в Азию? И в какую её часть? За Урал, к могилам пра-пра-предков, к мансийцам?
А другой, сверкнет взглядом, и с привычным, укоренившимся, как жировик, под кожей старика, сарказмом, и нотками превосходства в голосе, подковырнет автора: - Говорят, что если ехать на своем автомобиле из северной части Санкт-Петербурга на северо-запад вёрст этак сто пятьдесят, то для пересечения границы, а она там, поверьте, имеется, потребуется виза Европейского союза... Не Советского, не Ганзейского, – и припечатает, - Европейского… - а потом, после трёхсекундного победоносного молчания продолжит. - И разговаривать с вами там будут на финском языке, в худшем случае на шведском. А вы хотите на русском? Тогда вам следовало попасть в эту страну до ноября семнадцатого года двадцатого века. Terve, дружище.
Я бы, конечно, «взбрыкнул», уязвленный таким апломбом, и, горячась, стал доказывать, что имел в виду почти всю Европу, и что только невежды полагают, будто я не знаю, что железные дороги в Суоми строились по русским стандартам. Но это всё мне нисколько бы не помогло. Мои оппоненты уже скромно молчали, гадливо улыбаясь. Вуаля! Словесная дуэль проиграна. Кто не оправдывается, не терпит поражения, а я, увы, склонен защищать свою честь длинными тирадами с малопонятными выкладками.
Как-то раз, после некоторого публичного выступления, ко мне подошел темноволосый, кареглазый мужчина лет сорока, одетый, скажем так, небрежно, и слегка заикаясь от волнения (очевидно от мгновенного обретения праведной храбрости), спросил меня: - А т-ты вообщ-ще, о чем хо-хо-тел сказать?
Мне повезло, что он не заикался на мягкий знак, а то, как бы я это действие речи изобразил?
Я, слегка вскинув подбородок, приподнял брови, пытаясь выглядеть заинтересованным собеседником, но твердым в своих убеждениях ответчиком и вопросил мужчину: - Что именно вам не понятно? – И склонил голову набок, наподобие собаки, заглядывающей в глаза хозяина.
- В-всё, - радостно выдохнул на меня чернявый ароматами вчерашнего чесночного соуса.
Поводив губами из стороны в сторону, для поиска достойного ответа, пытаясь не давить силой мысли на мозг вопрошающего, я задумчиво повторил: - так что же именно? Может начало, или срединная часть, или концовка? Обозначьте, любезнейший, хотя бы направление вашего интереса, за которое мне необходимо ухватиться?
- Ч-ч-чего там хва-х-хватать-ь-ь… С-с-с самого н-начала н-не понятно… Во-вообще ничего не понял…- сказал кареглазый и громко высморкался, утершись шершавым на вид указательным пальцем.
Я вновь начал из древнего далека, пытаясь втолковать моему моргающему черными ресницами оппоненту некоторые, как мне казалось прописные истины. Я приводил живописные примеры, вставлял непоколебимые, утвержденные веками цитаты, собирал в кучу разные персонажи, тасуя их, словно мать тасует своих детей в пёстром и хаотичном цыганском таборе. Пытался провести аналогии, начиная от Адама… - Вот в принципе, основная мысль, - после десятиминутного монолога, - окончил я, - теперь что не понятно?
Мутные карие глаза уставились мне в лоб, высверливая в нем сквозное отверстие, а заикающийся рот снова изрёк: - Н-ничего н-не п-понял.. С самого н-начала…
Да, да, да, дорогой мой читатель, не тратьте своё время, отпущенное вам свыше для вашей такой короткой личной жизни, на оправдания и объяснения. Они ничегошеньки не стоят. Лучше воспарите над ситуацией, как это случилось с моим приятелем и финским пограничником пару лет назад.
Всё просто. Приятель, получив Шенгенскую визу в Финском консульстве, намеревался въехать перед самым Новым Годом в Европу через Финскую границу и далее, не останавливаясь, проскочить на шведский паром до Стокгольма, а оттуда по датским мостам на континент по направлению к Швейцарским Альпам. На этом месте смею заметить моему оппоненту с обильной перхотью, что я-таки мыслю о Финляндии, как о части Европы. Конечно, дремучей её части, схожей с нашей исконной медвежье-сохатой дремучестью, северо-восточной, но Европе.
Бледно-синий от скудного лапландского солнца, проводящий жизнь в постоянном ожидании пенсии, умудрённый пятидесятилетний страж финской границы, измученный сухим законом, долго буровил своими, в обводе красноватых белков зрачками, визы приятеля и его спутницы, щедро открытые консульством на две недели.
- Сколька-а-а фрем-м-менни вы пут-т-тете нахот-т-тится в Финля-а-антии? – неторопливо, подумав пару минут, как и положено горячему финскому парню, задал свой вопрос пограничник, вертя паспорта туристов в руках.
Приятель почуял подвох в вопросе стража, ведь в визе всё указано: страна, сроки, имена, фамилии, пароли, явки… Что ещё сверх того? Но, приятель был мудр, и доказывать ничего не стал. Будь туп, как пробка – это правило он всегда применял в Европах, и знал, что для этой части света в разговорах с чиновниками и полицией оно не заменимо. Пари над бездной…
- Тф-ф-фе нет-т-тели, - быстро перейдя на финский диалект, ничтоже сумняшась отвечал наш турист, – четырнадать т-т-т-ней, - изрядно жестикулируя, показывая даты на пальцах, добавил он.
- Кутта вы еттете? – подумав недолго, всего-то три минуты, задал свой второй коварный вопрос пограничник, не выдавая никаких эмоций, уподобившись тысячелетнему карельскому граниту, который лишь слегка потрескивает на жгучем северном морозе, да обрастает мхом в редкие солнечные дни.
- Сволочь какая, - подумал приятель, но вслух произнес заученное место глухой финской деревушки, где забронировал гостиницу лишь для того, чтобы получить визу. Сразу после получения визы бронь была аннулирована, а окна, вновь забронированного скромного, как безликое платье пуританки, гостиничного номера, глазели на скалистую гору в швейцарских Альпах. Но эти знания он финскому замшелому граниту не открыл, тупо отвечая на такой же тупой вопрос.
- Эта, как её…Кокко .. Вайя.. Лийя …Сааре…Мулле, - нечто неудобопроизносимое еле выговорил приятель, почти не ошибившись в топонимике.
Тонкие бледные губы пограничника вытянулись, а невыразительные угорские глазки расширились, сотворив кисло-удивленную гримасу. - Што, фсе четырнатца-а-ать тней? - гранит слегка повело…Ещё чуть-чуть и внутренние противоречия разорвут его на части!
Тут следует дать ремарку, что максимально, сколько может выдержать душа русского столичного жителя в стране Суоми – дней от силы пяток. Летом тебя до костей обглодают здороф-ф-фенные вечно голодные комары, не понимающие русскую речь, а потому нисколько не уважающие гостей страны. А зимой трескучие морозы вынуждают большую часть времени проводить в гостинице. Солнца не видно неделями, день страшно короток – начинает темнеть уже в два пополудни, а праздники тоже не длинны. Не с кем и негде повеселиться… Глушь, серость, безмолвие, тоска. Не говорю уже о мерзкой неделями проливающей миллионы дождей местной осени.
- Тф-ф-фе нет-т-тели? Тф-ф-фе нет-т-тели, - тоскливо произнёс страж границы, буравя своими невыразительными альбиносными глазками приятеля. Но тот держался молодцом, как и положено пробке тупо улыбался и кивал головушкой…
-- Тф-ф-фе нет-т-тели, - теперь уже с сожалением в голосе пробормотало гранитное изваяние, представляя на какую жертву идёт ( точнее едет) новый финский мученик, мой приятель, очевидно ещё не понимающий, что черная дыра финской тайги не есть одно и то же, что исхоженный любителями пеших прогулок лес Шварцвальда или полные косуль Татранские чащи..
Щ-щёлк, - штампы в паспорта проставлены, и приятель со своей спутницей последовали в поисках приключений в Швейцарию длинной зимней северной дорогой, оставив пограничника, который ещё лет тридцать будет рассказывать потомкам байку о суровых русских, запирающих себя на истязание в затерянные финские деревни. Т-т-турак-к-ки, одним словом, эти обладатели паспортов с двуглавыми орлами. Евроаршином не меряются.
Как вы видите, оба из них, и приятель и страж, оказались мудры: первый не стал вдаваться в частные подробности, ограничившись уставом европейского опросника, а второй, не дал себе возможности торопиться с многосложными ответами. В итоге все довольны. Оба возвысились и упорхнули от проблем.
Вот вам простота. Та самая, что хуже воровства, но лучше несбывшихся надежд и разрушенных планов. Не вдавайтесь в подробности, и будет вам счастье: проживёте сто лет и ещё три дня! Парите облаком над ситуацией, а значит возвысьтесь над самим собой. Парите, как птица, свысока, наблюдающая мелочную суету жизни.
Взвейтесь… и узрите себя, спящим в положении сидя, когда ваше обмякшее тело, зажатое между двумя соседними телами, свесило голову, покачивающуюся в такт подергиваний электрички. Свесив свою головушку, вы видите сон о голубом и далёком море, о горе по имени Медведь, о виноградниках Массандры, о горячей гальке на пляжах, о кипарисовых рощах. Вы не одиноки в своих видениях, расслабьтесь и спите спокойно.
Говорят, что несколько миллионов граждан нашей Родины пять дней в неделю, видят такие сны, под мерный стук колёс на стыках наших широких, как просторы Родины, рельсов.
Вот возьмём, к примеру, одну мою подмосковную знакомую, ту самую, что любит посещать военные санатории. Знаете, в октябре, или скажем в феврале, санатории так доступны, а контингенту так скучно, что… Хотя, зачем болтать лишнее о военных санаториях, поговорим о ней самой.
Вы бывали когда-нибудь в Подмосковье? Очаровательны, просто очаровательны, скажу я вам по секрету, эти места...
Там тихо, как в милой привокзальной рощице узловой провинциальной станции. Чисто, как в вокзальном буфете, после бурного трудового дня. Спокойно, как в зале ожидания, когда билет уже куплен, а поезд ещё не подошёл, и хочется сесть на обязательно неудобную лавочку, вытянув натруженные ноги. Безопасно, как может быть безопасно только на третьей полке общего вагона. Свежо, как в проветриваемом через все щели тамбуре дополнительного пассажирского состава Москва - Симферополь, пробегающего слепящим зрение июльским полднем изнуренную солнцем Джанкойскую степь, всю в лишаях солончаков на теле безжизненных почв.
Чего только нет в Подмосковье: и дороги, солнечными лучами, уплывающие вдаль, и сами солнечные лучи, дорожками высвечивающие перелески сквозь такую милую сердцу угрюмую облачность, и коттеджные поселки для богатеньких москвичей, и бесчисленные дачи тех, кто беднее, и безликие строительные рынки, выросшие, словно грибы для строительства тех самых дач и поселков. А цемент? Вы знаете, какой здесь цемент? Песня, а не цемент! Если бы только взяли в руки эту мягкую пыльную субстанцию, протерли её меж пальцев, полюбовались бы переливами оттенков серого цвета, то, несомненно, вы навсегда бы влюбились в него. В Подмосковье, конечно. Не в цемент. Хотя, бывает и наоборот.
О небо, а какие грибы здесь растут! А как поют перед закатом соловьи… Чего только нет в Подмосковье: много чего там нет…
Всё здесь прекрасно, кроме одного: работы для всех желающих не хватает.
И стремится нормальный человек, чтобы не умереть с голоду, туда, где работы избыток. Где деньги, словно манна, оседают по утрам на придорожных газонах и ветвях деревьев. Прямо в конвертах оседают. Успевай собирать!
Стремится такой человек в столицу. Он, его сосед, одноклассники, друзья, родственники, знакомые, односельчане, земляки и простые честные мигранты все стремятся в столицу за манной. Плюс погрешность, плюс процент сезонности, плюс гости из дальнего зарубежья, плюс берег Слоновой Кости, плюс, плюс…
И вот, друзья, та самая моя знакомая, что любит военные санатории, и при знакомствах с отставными майорами загадочно именует себя столичной штучкой, как-то раз, по окончании средней школы, обнаружила, что более-менее нормальный ВУЗ находится не в ближайшем районном городке, пришибленном бюджетными окладами, а в пупе нашей Родине, в белокаменной. Именно с этого момента, началась её настоящая и единственная жизнь. С момента встречи с первой в жизни… электричкой. Да, да, согласен с вами, это звучит непередаваемо волшебно. Первая встреча с ней, с той, с которой ты становишься неразлучен, пока твои ноженьки позволяют тебе выходить из дома. С этого момента исчисляют вехи целые поколения соискателей манны.
Познакомившись со своей электричкой, знакомая моя начала своё хождение во столицы. Первые пять лет она училась в институте. Вскакивая каждое утро в шесть часов, наспех умывшись и закусив бутербродом, натуральным образом бежала на автобусную остановку. Полчаса на автобусе до станции на встречу со своей родной, зелёной красавицей. Далее минут сорок прерванного утреннего сна (если повезёт со свободным местом), под стук тех самых колес. Переход в метро, полчаса на метро, отдавливая чужие ступни и подставляя свои, затем немного на автобусе, сколько-то пешком и … она на месте. А после учёбы так же весело и бодро назад, домой. К девяти вечера ты спокойно чувствуешь себя свободным человеком. Как все. И так пять лет, по шесть дней в неделю.
Гражданин желчный оппонент возьмёт в руки счетную машинку и вычислит время, потраченное на транспорт. И он-таки, скажу вам правду, будет прав. Но что такое время? Тем более в молодости, когда можно не спать ночи напролёт, петь (или пить, в зависимости от увлеченности), веселиться, танцевать и так далее со всеми последствиями. Не будем ворчать о потраченном времени, словно мы с вами старики бородавчатые…
И пролетела молодость, и замуж успела выти, и даже разойтись. Ах, как хочется девушке замуж! А что там хорошего, спросите вы, настырный мой друг? Вот именно, что хорошего, соглашусь я с вами? Сколько лучше свобода перемещения в пространстве…
Меняются фамилии, прически, музыкальные пристрастия, фасоны одежд, соседи и даже законные супруги. Всё меняется кроме электрички. Эту связь, тот, кто согрешил однажды, не прерывает до самой пенсии.
После института начались трудовые будни, лишь слегка изменившие ритм жизни. Теперь пришлось бежать на встречи со своей любимой не шесть, а пять раз в неделю. Знаю, я немного разочаровал вас тем, что количество свиданий уменьшилось. Но что делать? Примем судьбу в её истинном виде.
И снова промелькнуло птичкой колибри замужество. Рождающиеся дети лишь на короткое время сдвинули встречи с той самой, которую не заменить ничем. И первый, и второй ребенок были смело, отданы в надежные руки бабушки и встречались с мамой исключительно по выходным. Дети даже смогли запомнить, какого цвета мамины глаза, а это удаётся не всякому ребёнку, чьи родители ездят за манной в столицу. Утренники, а затем собрания в школе, по очереди посещали муж и бабушка.
Смена работы также никак не повлияла на жизненный ритм моей знакомой. Работы меняются, но электрички – никогда!! И второй муж растворился в небытие, так и не поняв искренней любви нашей «штучки» к железной дороге.
Родные зубы заменялись безжизненным пластиком, размеры одежды прибавляли в номерах, волосы без краски уже вызывали недоумённые взгляды, дети окончили школу, затем ещё какие-то заведения, но ритм жизни не менялся. Ничего, что жизнь пролетела мимо в пейзаже за окном. Главное, что не поколебалось ощущение уверенности в завтрашнем дне, когда твое тело, будучи прочно зажато соседними телами, слева и справа, свесив голову, покачивающуюся в такт подергиваний состава, парит над реальностью во сне, оглядывая красоту набережной Ялты или Бахчисарайского дворца.
Надёжное ощущение. Не предавшее тебя ни разу. И совсем уж не беда, что столичная штучка так и не научилась вкусно готовить, красиво вышивать крестиком, умиляться наивным детским утренникам, выбирать стильные фасоны одежды, грамотно экономить и разбираться в говядине. Жизнь, как смутное сновидение, зажатое двумя соседними сновидениями, промелькнула со скоростью бегущего поезда в вагоне зелёного цвета. А вся экономия сводилась к покупке вызывающих подозрение котлет и пельменей, выработанных полукустарным подпольным цехом, спрятанном на территории какого-нибудь автокомбината.
Что ждет нашу "штучку" в будущем? Статься, новый санаторий с экс-майорами, мерцающий огоньками окон в разлитой туманной пелене морского февральского утра. Что ж, успехов пожелаем ей. Что мы с вами можем ещё? Чужая жизнь – потёмки. А мы не судьи, если верить дипломату Грибоедову...
Как видите, абсолютно правильно, что расстояние между железнодорожными рельсами в нашей стране на ладонь шире, чем в скучно-бережливой Европе. Представьте, что бы творилось в наших электричках, если бы вся это меркантильно-толерантное европейское общество ринулось к нам за манной… Или жалось бы в грохочущих железом прокуренных тамбурах дополнительного поезда Санкт-Петербург-Симферополь, мчащегося почти от самой финской границы к конечной станции. Так пятидесятилетняя разведённая дама мчится в неизвестность, чтобы поймать хоть какую-то ни было особь противоположного пола, в свои сети, полностью разучившиеся с годами ловить дичь! Мчится дама так, что готова снести на своём пути любые препятствия. Она уже не смотрит, как в пору юности ни на красоту мужчины, ни на высоту избранника (вот он шанс низкорослых!), ни на его вялые мышцы, ни на цвет кожи (вот вам и Берег Слоновой Кости), ни на расстояния (подойдут аульные турки, арабы-египтяне и тайцы, вывезенные с дальних курортов). И что самое прекрасное, она не смотрит на толщину кошелька своего избранника!! Какое счастье не думать о деньгах! Тьфу на них! Мчится дама, несётся вперёд. Поддаёт пара! Но, чу! Включайте тормоза: вот уже и вокзал виднеется с колоннами портиков. Тот самый, южный… Из сновидений.
Ах, Симферопольский вокзал! Как мил мне твой поздний триумфальный ампир с нотками итальянских базилик, с колоннадами и внутренним двориком! Как близок от тебя незабвенный Берег … нет, не Слоновой Кости. Чур, нас!! Дважды, чур! Близок мне Южный берег Крыма, друзья. Каких-то пятьдесят вёрст и вы оказываетесь в краю вечного отдыха. В краю размеренной жизни, с ранним завтраком после девяти утра и долгим вечерним чаем под стрекот сверчков, концертирующих в ближнем кустарнике. В краю, где никто никуда не спешит, где нет производств, а большие города не выбрасывают по утрам манну, и потому никто не рвется заполнять малочисленные местные электропоезда. Здесь не принято работать, надрывая слабые сухожилия, но в почёте шашлык особого семейного рецепта или знатно копченый пеленгас, ещё вчера барахтавшийся на мелководье.
Трудно заставить местного жителя работать. Невыносимо больно смотреть на то, как аборигены, те, кому всё же приходится нести тяжкое бремя труда, грустным заплетающимся шагом бредут на службу, понурив глаза с потухшим взором. Увы и ах! Они никак не превращаются в самозабвенных офисных менеджеров, не способны варить сталь, стоя у раскалённой мартеновской печи, не выдержат их хилые руки и тачки с антрацитом, гордо выкатываемой из забоя. Горняк - это слово приводит аборигенов в священный трепет, ужас наполняет их при мысли о том, что уходя на работу в восемь утра, придётся вернуться домой к семи вечера. Что уж говорить о чём-то ещё.
Здесь живёт особенный народ! Тот, что, словно якутский шаман, умеет заговаривать души отдыхающих, умело продавая им вид на местные, столь буйные природные красоты. Будь то хилый слезливый водопадик, затоптанная туристами тропа, гордо несущая имя незабвенного князя эпохи Александра Третьего, чахлая рощица кипарисов или оштукатуренный наново дворец, с разворованной в годины великих потрясений мебелью. Местный народ способен сдать внаём любое помещение, в котором есть хотя бы намёк на крышу и входную дверь. Стены как раз для этого не обязательны, если вы думаете, что я забыл их упомянуть. Да, народ наш крымский хорошо владеет умножением и знанием сезонов. Ибо первый навык плотно привязан ко второму. Без знания сезонов ты способен вместо цифры пять нажать на вычислительном приборе цифру два, и потом всю жизнь плакать об однажды упущенной прибыли. О, как искренни эти по-детски правдивые слёзы крымчан о недополученных деньгах! Достаточно взглянуть в глаза плачущего, чтобы понять глубину скорби, чтобы достать свой похудевший от местных цен кошелёк и прекратить слёзы путем передачи недостающей суммы.
Без знания сезонов, ты не сможешь сделать ни одной операций в милом моему сердцу Крыму, где всегда чувствуешь себя частью этой благословенной Творцом природы. А сколько разных персонажей можно увидеть здесь, разных чувств исполниться! Разному научиться! С какими людьми свидеться!
Ну, вот хотя бы пример. Лежишь ты себе на пляже, точнее возлежишь на белом пластиковом шезлонге, вслушиваешься в томные перекаты волн, в глухие переборы гальки, обтирающей свои глянцевые бока друг об дружку без остановки. Отрешаешься умом от тоскливых среднерусских пейзажей, от всепроникающей столичной пыли, от автомобильных стад с визгливо-наглыми клаксонами, от сирен неотложек, орущих свои серенады на просторах проспектов. Отдыхаешь сердцем от ритмично-конвейерной жизни, несущихся со скоростью пули, земляков. Возносишься душой к облакам, повисшим, как всегда над дальним хребтом. Паришь, не в электричке, но вместе с таинственной южной дымкой над солоноватыми водами такого черного в шторм, но слезливо-зеленоватого теперь моря, как вдруг: « Мали-и-инка. Мали-и-инка. Пирожки-и-и. Ка-а-арты ихгральные. Ка-а-арты….»
Краем глаза замечаешь того, кто вырывает тебя из грёз Морфея и возвращает на раскалённый пляж. Кто же это? Некая колоритная тётечка, так мы её обозначим. Ибо, ни уважительное «госпожа», ни деловое «дама», ни тем более строгое «фрау», ни безликое «женщина» никак не применительно к ней.
Видели ли вы когда-нибудь глинистые оползни на высоком пригорке, складками собирающиеся друг на друге? Сначала одна складочка оползет с вершины, через пару лет вторая на первой зацепится, затем третья потеряет силу на второй, и так далее, предел этому не известен. Вот такие складочки, нависали на животе тётечки, торгующей снедью на пляже. На вид ей за шестьдесят. Ростом не высока, чуть выше славной лошадки пони, но голова знатная, могучая, как у хорошего бухарского осла. Черты лица фактурно-рубленые, крупные. Выросшие вместе с годами бородавочки кое-где удобряли колорит носа. Ноги, подобно сортовой моркови – короткие, узкие в лодыжках и очень широкие в трясущихся от жира бёдрах. Цвет кожи – бронзово-шоколадный, естественный для местной публики.
И ходит она по пляжу между отдыхающих, предлагает свой нехитрый набор, покрикивая каждый день одно и то же. Привыкаешь к её ежедневной перекличке, как к перестуку гальки, перекату волн, визгу детей, прыгающих в воду с буны. Фон, он и есть фон.
И вот, представьте, эта «тётечка», на сей раз, поставив корзинку со снедью в тень чужого зонтика, скинув немудрёные свои одежды, оставшись в купальном костюме, обнажившем складчатую структуру живота, уподобилась красавице Афродите, войдя в лазурь моря, как броненосец Потёмкин. Так же мощно раздвинув воды своей грудью, в этом смысле.
Хорошо, - скажет мой оппонент в черном пиджаке. Тот самый, что борется с чрезмерной шелудивостью кожи, - это прекрасно, плавание полезно любому. Как говорится, плаванью все возрасты покорны…
И он опять будет прав! Ему явно везёт: всегда ввернёт своё замечание в самый нужный момент. Явно, интеллигент, как сказал бы знаток русского языка, писатель Чехов. Верно, либо интеллигент, либо приближённый к этому типу людей, выскочка, одним словом.
И всё бы ничего, но наша нимфа, то бишь Афродита Таврическая, тётечка складчато-бронзовая, тряся прядями давно не стриженных и не крашеных волос, проходя мимо меня (ножки-морковки грузненько так переваливают тело слева-направо), покряхтывая от избыточного веса молвит ненароком сама себе: «Ох! Кто бы знал, как замуж хочется! О-о-о-ох…»
Сакраментально, господа! Насколько выверено и цельно! Как страшно глубоко и могуче это «… как замуж хочется». Какое завидное здоровье у нашей Афродиты, какая вера в себя, какая энергетика! Достойно уважения, но ни в коем случае не наших глупых усмешек. А что вы думали? Будто замуж хочется только инфантильным прыщавым девицам, еле окончившим колледж? Или всё же думали, дамам за тридцать, хочется ещё больше? А те, что за сорок хотят только ножки погреть на тёплых камешках? А «штучки», кому за пятьдесят уже сомневаются в том, что бывали когда-то замужем? Всех, кто старше мы просто списываем со счетов… Ан, нет. Глубинное здоровое желание рвётся наружу, сквозь покряхтывания, сладкой истомой. «Как замуж хочется…» Вот он - боевой клич, непостижимого ограниченному мужскому уму, всего женского рода. Ох, уж эти женщины, сулящие нереальные грёзы и так жестоко рушащие мужские надежды. Ох, уж эти мадамы, фрау и барышни… Как просто жить без вас мужчине и как сложно понять ему все глубины совершенствования самого себя, если вас нет в пределах его видимости. Как грозны ваши брутальные сковороды и скалки, когда у вас всё есть и как нежны ваши губы, когда у вас чего-то ещё недостаёт.
И правда, хорошо в Крыму, однако, господа! Хорошо после пляжа прийти вечером в кафе, где приглушен свет и острый пик скалы подтанцевывает с лунным сиянием, музыка и плеск волн, запах моря и жареного на мангале шашлыка будоражат воображение. Хорошо наблюдать картину, как пятидесятилетняя дама, изрядно употребившая горячительного, в страстном порыве одиноко выходит в центр зала и танцует вокруг невидимого шеста. Заламывая руки в немыслимые закорючки, извиваясь всем телом, переплюнув гадов ползучих в этом искусстве, она выражает своё удовлетворение своей насыщенной жизнью. Она не зависит от кавалеров, будь они трижды могучи, прекрасны и богаты. Сейчас она не хочет ничего, кроме того, как выплеснуть из себя страсть. Она что-то шепчет, но звуки музыки приглушают речь и представляются мне лишь слова нашей прекрасной Афродиты Таврической: - … Ох, как замуж хочется! О-о-о-о-х… И не только ей, друзья мои, хочется замуж! Хотя, что там делать? Сколь милее свободушка, мы уже упоминали.
Да, замечательно в Крыму! Соглашусь. В любое время здесь кипит жизнь, переваривая в своём котле чужие деньги и желания. Вот на пляже несколько очаровательных девиц, длинноногих, глазастых, заводных. Пьют шапмпанское с импозантными, слегка пузеющими мужчинами. Компания явно киевская. Девушки, как и положено киевлянкам на пляже, обвешаны драгоценностями. Мужчины, как и положено киевлянам, хитро щурятся, подливают девицам газированное вино, сорят деньгами и много едят.
А, как самозабвенно едят наши братья-киевляне! Как много сил, энергии, времени и слов тратят они на пищу. Нам, выросшим в бескрайних глинозёмах средней полосы, видящим солнце только по праздникам, никогда их не понять. Они - мужчины, часами могут рассказывать друг другу о том, кто и как из них последний раз готовил борщ по собственному рецепту. Начинают рассказ с покупки мяса на рынке, с выбора особых частей, с того, как продавец хотел их обмануть, но не на того напал. Тут следуют одобрительные возгласы слушателей, мол, и мы такие, молодца! Затем переходят к описанию кастрюль и ножей, слегка касаясь оселка и германской сталелитейной промышленности. Далее следуют способы очистки овощей, придающие особый вкус блюду. Потом, как особым семейным способом обжариваются шкварки, какую приправу кладут сначала, а какую в конце и почему. Затем плавно переходят на национальную любовь – сметану, без которой борщ и не борщ вовсе. А чеснок? Неужели я забыл про чеснок? Какая пампушка к борщу без чеснока? А без пампушки, какой же борщ всамделишный? О! Эту песню нужно слушать и внимать всеми фибрами тела, даже если вы ничегошеньки не понимаете в кухне и ненавидите сам вид продуктов.
Девицы пьют шампанское, загадочно смеются, заглядывают в глаза окружающим, а мужчины, хитро улыбаясь, позвякивая толстыми золотыми цепями на крепких шеях, ведут беседы о жизни. И не беда, что девицы не жёны. "Тем лучше" -вставил бы свою реплику некий слушатель! Да, многие так думают, или думали некогда, совершая ритуальные действия по приезду на курорт, устраивая праздник жизни, праздник плоти и души. Не горе, что этот праздник короток! На то он и Крым, волшебный, как забытая в детстве сказка о стране чародеев и переменчивый, как погода на море. Здесь все себя чувствуют пришельцами. Гостями, напоенными местным воздухом, с полынными запахами степи, морской соли, щекочущими нос ароматами кипариса, сгорающей в звездной крымской ночи страсти.
И когда придёт август, я вновь выберу его, наш чудный полуостров мечты. Найду в телефонной книжке номер понтийского грека Жорика, моего старого армейского приятеля. Созвонюсь с ним. Мы сядем за стол, накрытый в тени инжирного дерева около входа в его собственную гостиничку. Вот тут я вновь вспомню, как южане накрывают стол и почему не любят из-за него выходить. Мы наполним бокалы нектаром из слез местного терпкого винограда, и забудем о вымотавшей все силы работе, немного прихвастнем о том, как хорошо мы живём, затем погрустим о том, чего не можем приобрести, признаемся в любви Крыму и растворимся в его таинственной душе