Вениамин Бушмелев
Повесть в жанре: Мемуары, Публицистика
Сие повествование посвящается памяти
Замечательного человека, хирурга и педагога
Германа Александровича Одиянкова
Инженеру хорошо,
А доктору - лучше,
Я б детей лечить пошел,
Пусть меня научат.
В. Маяковский
Вероятно, у каждого человека наступает пора, когда он все чаще и чаще задумывается о том, как сложилась его жизнь. По правильному ли пути он шел, все ли правильно в жизни выполнил, что предназначалось ему судьбой.
По сути дела, все люди рождаются со своими предназначениями и после себя оставляют след на земле светлый или незаметный. Однако, оценка своего характера, своих действий и поступков, к сожалению, приходит к нам слишком поздно, ибо в большинстве своем, мы российский трудовой народ, являемся «Иванами не помнящими своего родства».
И только тогда, когда наступает пора оглянуться на свой жизненный путь, мы начинаем подводить итоги тому, какую сыграли роль на земле и оставляем после себя память у окружающих людей. Вспоминая прошлое и то, кто сыграл решающую роль в твоей жизни и судьбе, оказывается, что иных уж нет, а о других и память недоступна.
В то же время разве изменишь то, что предназначено тебе судьбой? Всю свою сознательную жизнь я старался свято выполнять христианские заветы своих родителей: учись, работай, чти старших, будь морально и нравственно чистым. Старался любую работу делать своими руками до конца и по справедливости. Никогда никому и ни в чем не завидовал. Если мне нравилась чья-нибудь работа, то я брал ее за пример и настойчиво постигал выполнение ее самостоятельно. Никого не обманывал и не воровал. Не приписывал себе чужих достижений. Не обижал ни малышей, ни стариков. Не писал кляуз и жалоб. Не подставлял ближнему подножек и не вставлял палки в колеса. Всегда помнил восточную мудрость: «Попирая элементарными нормами общечеловеческой морали и нравственности, мудрецом не станешь».
Задумаемся на минутку, что такое судьба человека? Судьба, в обыденном сознании выступает как неразумная и непостижимая предопределенность событий и поступков. Означает долю и участь человека, его жизненный путь и связанных с ним стечением обстоятельств. В мифологии и философских трактатах судьба выступает как слепая, безличная справедливость, как удача и случайность, как все охватывающая непреложная предопределенность, т.е. фатум. Веру в судьбу часто связывают с астрологией, учением о воздействии небесных светил на земной мир. Взаимное расположение светил и видимые движения их на небесной сфере в определенный момент времени, якобы определяют будущее человека, его темперамент, характер и поступки.
Христианство противопоставило идее судьбы веру в высшее божественное провидение, божественную силу, управляющую судьбами людей и дающей им предопределение. Предопределение в религиозных воззрениях - это исходящая от воли Бога причинная обусловленность всех явлений и закономерная взаимосвязь поведения человека и отсюда его спасение или осуждение в вечности.
Большой знаток русского языка Владимир Иванович Даль связывает слово «судьба» со словами «суд, судилище, судбище и расправа». Само же слово по Далю означает «участь, жребий, доля, рок, счастье, неминуемое предопределение в быту земном, путь провидения». Далее он разъясняет: «Судьба – это, то, что суждено, чему суждено сбыться или быть. Согласование судьбы со свободой человека уму недоступно. Всякая судьба сбудется. Всякому своя судьба. Судьба руки вяжет. От судьбы не уйдешь. Какова судьба, судьбина человека, так ему и суждено свыше».
В то же время существует русская пословица: «Человек хозяин своей судьбы», что означает: «Сам человек вершитель своей судьбы». Существует стародавнее поверье, что тайна и значение имени твоего также играет огромную роль. Тайна имени заключается в том, что оно может отражать особенности характера и судьбу, ибо имя тесно связано с внутренним миром человека. Имя каждого человека отображает то, что в него заложено веками и имеет свое отражение в окружающем мире. Собственное имя сопровождает человека на протяжении всей жизни. С нареченным именем новорожденный приходит в этот мир. Личное имя сопровождает его всю жизнь. Вместе с ним оно встречает взлеты и падения, радости и горести бытия. Со своим именем он уходит из жизни, и его имя помнят родные и близкие, пока они сами живы.
Не думаю, что моя скромная особа удостоилась внимания Господа-бога при моем появлении на свет и он дал мне особое Предопределение. По гороскопу родился под созвездием Овна в год Собаки. Астрологический прогноз отчасти оказался верным.
Не знаю, есть ли Всевышний - Создатель Природы, но понимаю, что Природа материальна и Разумна. Создав человека, она продумала все досконально, до мелочей, в том числе для каждого из нас судьбу. Это божье провидение или нет, не знаю, но благодарю своего Ангела Хранителя за постоянную помощь и провидение.
По православным представлениям ангел-хранитель невидимо находится при человеке на протяжении всей его жизни, если человек сохраняет в себе любовь к людям и истинную веру в добро, которое он несет. Задача ангела-хранителя — способствовать спасению подопечного. В частности, ангел-хранитель духовно наставляет христианина в вере и благочестии, охраняет душу и тело, заступается за него в течение земной его жизни.
Родился в Ижевске в семье рабочего. Вся моя трудовая деятельность связана с медициной. По окончании Ижевского медицинского института в 1957 году, начал работать в отдаленном районе Кустанайской области во вновь организованной участковой больнице целинного совхоза. Вернувшись с Целины на малую родину, стал работать сельским хирургом в центральной районной больнице. Отработав положенное время поступил в клиническую ординатуру, затем аспирантуру при alma mater и с тех пор, кроме лечебной работы, занимался научно-педагогической деятельностью.
Однажды в кулуарной беседе с коллегами мне был задан вопрос: счастлив ли я, что стал врачом - хирургом, а не летчиком — космонавтом? Речь шла о том, что в послевоенное время быть военным летчиком было престижно и материально выгодно. Мое поколение «гагаринского возраста», живущих всю войну впроголодь, грезило армейским довольствием, поэтому после окончания средней школы больше половины ребят из нашего класса подались в летные училища. Например, мой школьный друг и товарищ Коля Меркулов, с которым просидели на одной парте все 10 лет. В последующем Коля был классным военным летчиком средней авиации и участвовал при испытании атомных бомб на Семипалатинском полигоне. Его уже давно нет в живых, но память о нем осталась. Меня же от поступления в военное училище задержали семейные обстоятельства и волею судьбы я был вынужден учиться на врача.
На вопрос о счастье я вспомнил слова известнейшей личности, Сергея Владимировича Михалкова. На своем 95-летии он сказал: «У каждого человека свое представление о счастье. Мое счастье связано с моей работой и семьей». Под словами этого мудрого изречения могу подписаться и я. Счастлив тем, что родился и воспитан в трудовой семье. Мои родители, имеющие отношение к медицине только как пациенты, наставляли меня советами, которым следую всю свою сознательную жизнь.
Отец Александр Ивович, выходец из крестьянской семьи, был сызмальства приучен к тяжкому сельскому труду. Природа наградила его наблюдательностью и бытейской сообразительностью. Он успешно перенимал навыки любой рабочей профессии, и умело пользовался ими. Когда в начале первой мировой войны его, 19 - летнего сельского парня, мобилизовали на оружейное производство Ижевского завода, он быстро освоил профессию ружейника по правке винтовочного ствола. На этом производстве он проработал всю свою трудовую жизнь вначале подмастерьем, затем мастером, а в последние годы жизни заместителем начальника цеха по административно-хозяйственной части. Он слыл спецом на все руки, знал и умел выполнять работу слесаря, столяра, плотника, чеботаря и шорника. Отец пользовался большим авторитетом среди мастеровых и соседей, поскольку всегда от доброты душевной делился с ними секретами своего мастерства. Я благодарен отцу за то, что он своевременно приучил меня к физической работе по дому, учил пилить, строгать, колоть дрова, чинить электропроводку и паять. Он без устали наставлял:
-не чурайся никакой работы, трудись, покуда есть силы;
-не надейся на дармовщину, никогда не рассчитывай на случайность и слепую удачу;
-прежде чем что-либо сделать – хорошенько подумай, не берись за дело, пока сам его не обмозгуешь;
-старайся делать любую работу своими руками;
-не растрачивай свой труд напрасно, завершай работу до конца, чтоб ей можно было гордиться;
-не допускай, чтоб тебя журили за плохо выполненную работу или её кто-то переделывал;
-постоянно познавай науку труда, учись сам и учись от других, бери у учителей все самое положительное;
-никогда не хвастайся своими успехами;
-не обижай стариков, чти старших, прислушивайся к их советам.
Отец очень хотел, чтоб я получил высшее образование и настойчиво повторял: «Учись, учись и учись. Я всю свою жизнь на тяжелой работе горбатку гнул, может ты, мой сын, образованным человеком станешь». Очень жалею, что отец так рано ушел из жизни. Он умер на 58 году от ракового заболевания, когда я был студентом 3 курса медицинского института.
Мать моя Елизавета Петровна была моложе отца на 16 лет. Родила троих детей, но из них в живых остался я один. Родился недоношенным, слабеньким и отец после моего рождения не разрешил матери работать на производстве. Она закончила Ликбез и впоследствии всю жизнь занималась общественной работой, входила в разные женские комитеты, а во время войны и в послевоенные годы возглавляла уличный комитет и была народным заседателем районного суда. После смерти отца всю свою жизнь посвятила воспитанию сына и не вышла повторно замуж, хотя имела достойные предложения. Мать настойчиво наставляла:
- храни свою совесть и честь всю жизнь;
- по нужде подай убогому и несчастному, но не делись с жадными и завистливыми людьми;
- не приближай к себе подлецов, пьяниц и бестолковых;
- не садись за тот стол, где одновременно жрут и пакостят;
- не воруй, не присваивай чужой труд;
- чти учителей своих и уважай старших.
Эти наставления родителей для меня оказались законом на всю жизнь и я оказался счастливым человеком. Судьба распорядилась таким образом, что стал врачом, избрал профессию детского хирурга, получил достойное признание среди коллег в России и за рубежом. Мое имя наряду с именами политических, общественных и научных деятелей ХХ века записано в книге «Who’s Who in the World: Millennium Edition», изданной в Америке в 2000 году. Счастлив, что мне удалось внести скромный вклад в медицину, разработать и модифицировать некоторые методы хирургического лечения детей, которыми в настоящее время успешно пользуются врачи. Возможно, что некоторые из них останутся и после меня, будут служить на благо здоровья людей.
Но самое большое счастье - это моя семья. У меня прекрасная жена, с которой живу более полувека, и великолепные воспитанные дети, внуки и правнуки, которыми можно гордиться.
Я счастлив тем, что учился у замечательных учителей, которые смогли привить любовь к профессии и вложили в меня достойные знания, которые постиг и применил в своей работе. Счастлив и тем, что в свое время меня окружали всегда удивительно хорошие люди, которые помогли стать тем, кем я стал. Бесконечно им благодарен.
Считаю, что для врача, так же как для любого человека, настоящих Учителей с заглавной буквы, может быть несколько. Настоящего учителя определяет нравственная чистота, деловитость, бескорыстие и здравые помыслы. Настоящие учителя ничему плохому нас не научат.
Видный хирург, профессор С.И. Ворончихин, у которого мне посчастливилось учиться, а в последствии и работать, в своей книге «Полвека за операционным столом», написал замечательные слова: «Человек рождается для того, чтобы сеять на земле добро». Извините меня за банальность, но каждый врач должен любить людей и обладать высокоразвитым чувством милосердия, что я старался перенять у своего Учителя.
Основанием написания этих строк явилась настойчивая просьба некоторых моих коллег и учеников поделиться воспоминаниями о моей полувековой хирургической деятельности, научной работе и встречах с выдающимися хирургами нашей страны. Вначале я отнесся к этой идее отрицательно и долго сопротивлялся. Будут ли интересны мои воспоминания широкому кругу читателей? Кому нужны переживания давно прошедших дней и мысли о состоянии жизни, которая окружает нас сегодня? Тем более, раньше не находил времени на литературные упражнения. Однако, когда ко мне стали обращаться абитуриенты, желающие учиться медицинской профессии, пришел к выводу, что следует изложить свои рассуждения на бумаге, может они кому-нибудь окажутся полезными и помогут найти достойное место в жизни. Поэтому взялся за перо и привожу в данном повествовании, что послужило поводом к избранию моей настоящей профессии.
Писал, как умею, стараясь придерживаться русла правды и реальности. Как получится — о том судить читателю.
Касаясь выбора профессии, то согласитесь, что выбор будущей профессии – один из первых серьезных проблем, который приходится делать выпускнику школы, особенно в настоящее время, когда повсюду царит произвол, граничащий с всеобщим разгильдяйством. Нам в свое время было проще. Перед выбором всегда стоял пример родителей. Самая доступная и престижная профессия была - рабочий. В те времена около 80% населения Ижевска работали на военных предприятиях, и для для каждого трудового человека выбор профессии не представлял трудности.
В настоящее время в выборе профессии играет роль не столь интерес к самой профессии, а престиж и материальная выгода, как быстрее заработать деньги. Стремление к формированию в себе навыков успешного человека и самосовершенствованию отходит на второй план. Сейчас профессий настолько много, возникают новые и список их растёт, то в профессиональном выборе. возникает трудность совмещения «хочу», «могу» и «надо».
Учитывая мое пролетарское происхождение, трудно было предполагать, что когда-либо я буду врачом. Передо мной всегда стоял пример моих родителей простых трудяг. В раннем детстве мое знакомство с медициной и медиками было весьма скромным.
Было ли для меня божье провидение или нет, но по рассказам родителей был такой факт. По случаю моего пятилетия папа и мама решили сделать мне подарок и привели в магазин, чтоб сам себе выбрал игрушку. И как вы думаете, что я выбрал? Выбрал не машинку или паровозик, а настойчиво стал требовать, чтоб купили куклу. На все уговоры, что это не подходящий выбор, в куклы играют только девочки, мальчику девчоночная игра не подходит, я настоял на своем и мне вынуждены были купить куклу. В то время не было такого разнообразия кукол, как сейчас и мне купили куклу с туго набитым матерчатым туловищем и пришитой к нему гуттаперчевой головой. По пришествии домой я уединился с куклой в темном углу. Когда меня разыскали, оказалось, что я успел вспороть кукле живот ножницами и выпотрошить оттуда все опилки, которыми было набито туловище куклы. На строгий вопрос отца для чего это я сделал, ответил, что мне было очень интересно узнать, что у куклы находится внутри. Наказывать меня не стали, потому, что моя родная тетя, пришедшая поздравить с днем рождения племянника, сказала: «Не иначе, будет хирургом!». Куклу кое-как починили и отдали соседской девочке, а от меня стали прятать все режущие и стригущие инструменты.
Память из глубины лет вырывает отдельные эпизоды, события и встречи с медицинскими работниками, которые оставили в моей судьбе какой-либо след. Помню, как моя родная тетя Катя (Екатерина Петровна Иовлева), по профессии врач, вместе со своей малюткой дочкой Лилей несколько дней проживали в нашем доме, готовясь в путь на Дальний Восток. Муж тети Кати - отец Лилюхи - Борис Иванович Соколов - военврач, старший лейтенант медицинской службы, выпускник Ижевского медицинского института, несколько месяцев назад был призван в действующую армию и находился уже по месту дислокации советских войск в Центральной Монголии. Это было осенью 1939 года
.
Мать моя, еще до их приезда, внушала мне, что Екатерина Петровна – это моя родная тетя. Она хороший врач и если я не буду послушным, то у нее найдется надежное лекарство от «непослухмянности» в виде уколов. Лекарство не понадобилось. Тетя Катя мне сразу понравилась своей простотой и лаской. Я смотрел на красивую молодую женщину с благоговением и сыновней любовью. Это чувство осталось у меня на всю жизнь.
Родненькая тетушка в последующем сыграла в моей судьбе огромную роль и оказалась великим жизненным примером и Наставницей. Она высококвалифицированный врач акушер-гинеколог помогла избрать мне профессиональный путь. Умнейшая женщина, добрейшей души человек, по характеру альтруист, была настоящей воспитательницей не только для своих детей и племянников, но и для всей, окружающей ее молодежи. До конца ее жизни я всегда с благодарностью принимал ее добрые советы и практические рекомендации.
А Лилька мне, почему-то не понравилась. Она была пронырливой толстушкой, капризной и до ужаса крикливой девчонкой. Она сразу же разбросала все мои немногочисленные игрушки по разным углам и не позволяла мне их привести в порядок. Возник конфликт. Я, насупившись, молча, собирал свои игрушки, а Лилька без слез громко орала, топала ногами и при этом пыталась лезть драться. Тогда ее няня, старшая сестра тети Кати и моей матери, которую мы все звали Нянькой, оттащила Лилюху в сторону и сказала: «Да, наплюнь ты на него, наплюнь! Сдались тебе его ляльки?». Лилька тут же замолчала, набрала полный рот слюны, с топотом подошла и смачно плюнула мне в глаза. Она выполнила приказ няньки и, вероятно, была горда этим. Вот так состоялось мое знакомство с моей кузиной Лилией Борисовной.
В дальнейшем, будучи уже взрослым, я уяснил, что дети не умеют плеваться, пока их этому не научат взрослые. А, с Лилией Борисовной, которая в последующем, также как ее мама, стала акушером-гинекологом, мы дружные брат и сестра и всю жизнь нас связывают добрые родственные отношения.
Следующее мое знакомство с медицинским работником произошло за год до Отечественной войны, когда мне еще не было 6 лет. Эту встречу я запомнил на всю жизнь. По какой-то причине у меня разболелся живот. Мать основательно перепугалась: «Нужно вызвать врача!». В те времена в нашем городе не было станции скорой медицинской помощи и медицинские вызова осуществляли пешим порядком через ближайшую амбулаторию. Правда, в отдаленные участки района ездили на лошади, запряженной в повозку. Но так как заречная амбулатория от нашего дома была недалече, мама сбегала туда и привела с собой фельдшера, который обслуживал вызова на нашей улице. Это был, знаменитый на всю Заречную часть города фельдшер Афанасий Лаврентьевич Евсеев.
В памяти моей он остался как Чеховский или Вересаевский персонаж. Крупный пожилой дядька с большой головой и широким лицом, изрытым оспинами, с густыми бровями, нависшими над сероватыми глазками, заплывшими жирком, с толстыми губами и бормоватой речью. Из рук он никогда не выпускал большой кожаный баул, набитый всякой медицинской принадлежностью. Помню, что он попросил показать язык, на что я очень застеснялся и плотно сомкнул рот. Мне же мама всегда внушала, что язык взрослым показывать неприлично и недостойно. А тут, было необходимо показать этакому такому солидному дяде! Тогда он достал из баула медицинский шпатель, своими крупными и сильными пальцами пребольно сжал мои щеки так, что я невольно разжал челюсти. Он сунул шпатель мне в рот, надавил им на спинку языка и приказал сказать «А-а-а», после чего заглянул глубоко в рот. Мне от боли и обиды очень хотелось заплакать, но я не мог вырваться от его хватки и только мычал: «А-а-а-а…». Потом он загнул подол моей рубашонки, всей пятерней помял мне живот и, облизнув свои губы, пробормотал в сторону мамы: «У твоего сынка, вероятно, засорение желудочка».
Недолго подумав, он достал из своего баула большую медную ложку и бутылку с какой-то маслянистой жидкостью. «Касторочка», - объяснил он матери, налил полную ложку этой жидкости, тем же порядком разжал мне рот и вылил туда касторку. Мне ничего не оставалось, как проглотить всё это мерзопакостное лекарство. Даже сейчас, когда вижу Oleum Ricini, у меня во рту появляется привкус этой жидкости. Все обошлось благополучно. Только пришлось часа 2-3 посидеть на горшке. После «разрешения от засорения», живот перестал болеть. В последующем, когда у меня появлялись боли в животе, мать напоминала о фельдшере Евсееве и «касторочке», и боли тот час же самостоятельно проходили.
В дальнейшей жизни мне не раз приходилось встречаться с этим человеком. В то время для нас, живущих в заречной части города, он был настоящим семейным лекарем, беззаветно служившим своему делу, и пользовался огромным авторитетом у населения. Разве тогда я мог предполагать, что не более как через полтора десятка лет мне придется учиться в мединституте на одном курсе с его сыном Федей и снохой Тоней, которые после окончания вуза достойно трудились на поприще здравоохранения. Семейную традицию Афанасия Лаврентьевича,продолжили внук Сергей и внучка Татьяна, которые были примерными студентами педиатрического факультета медицинской академии и успешно работают в педиатрии.
Сергей Федорович Евсеев, очень внешне похожий на своего деда, стал настоящим лекарем, прекрасным врачом, и возглавляет реанимационное отделение детской клинической больницы и всю детскую реанимационную службу республики.
Следующий глубочайший след в моей памяти оставила встреча с военными врачами. В начале жестокой и страшной войны, летом и осенью 1941 года, большинство зрелого мужского населения, рабочих ижевских заводов, было мобилизовано на фронт. На заводах остались только пожилые и больные кадровые рабочие. Отец мой, страдающий язвенной болезнью желудка, часто обостряющейся кровотечениями, был отстранен от призыва и оставлен на рабочем месте специально для обучения ружейному производству допризывной молодежи, присланной на завод из сельской местности. На работе он пропадал по 12-14 часов в сутки. 1 сентября я должен был идти в школу, хотя мне тогда было всего 7 лет. До школы не умел ни читать, ни писать и не знал буквенной грамоты.
В одном из красивейших кирпичных зданий в заречной части города, находящемся близ нашего дома, была школа, в которую я должен был идти в первый класс, развернули тыловой госпиталь для раненых в нижние конечности и крупные суставы. А под школу, которую потом я посещал, выделили полуразвалившейся деревянный барак, который находился в нескольких кварталах от дома.
Наш дом и двор, как все частные подворья заречной части города, был со всех сторон обнесен глухим досчатым забором. Такая ограда служила для того, чтоб не разбегались по улице куры или другая живность, а во двор не забредали беспризорные собаки. Калитка обычно закрывалась задвижкой или примитивной вертушкой, которую мог открыть любой прохожий. Дверь в жилое помещение дома запиралась только на ночь на небольшой дверной крючок.
Вместо кадровых рабочих, призванных на фронт, на завод были мобилизованы подростки и молодые женщины из сельской местности. Для проживания им срочно строили бараки. Для всех мест не хватало, поэтому мобилизованных временно расселяли по частному сектору компаниями по 10 -15 человек. Приходили они по месту расселения только переночевать. Спали вповалку на полу, на каких- то тюфяках и одеялах. Через каждые 2-3 недели жильцы куда-то исчезали, вероятно, получали постоянное жилье, а на их место заселяли новых переселенцев. Это было какое-то светопреставление. Движение людей было как на вокзале. Ворота во двор и двери дома никогда не закрывались. Но не помню, чтоб кто-нибудь что-либо крал. Да и красть-то было нечего. Нехитрую пищу готовили на таганке или во дворе на треноге. На всех был один рукомойник и уборная в углу двора. О какой-либо элементарной чистоте и соблюдении гигиены не могло быть и речи.
Поддержание элементарного порядка было возложено на мою маму, председателя уличного комитета. Она расселяла по квартирам не только мобилизованных рабочих, но и эвакуированных жителей, прибывших из западных областей, поэтому целыми сутками где-то пропадала, улаживая житейские дела.
Во второй половине жаркого августа, мама внезапно заболела и слегла. У нее повысилась температура тела, появилась сильнейшая головная боль и озноб. На дом был вызван известный фельдшер А. Л. Евсеев. Осмотрев мать, он констатировал: «Гриппус». Прописал какую-то микстуру и таблетки, и удалился. Я сбегал в аптеку, принес выписанное лекарство и стал давать его матери, как назначил Афанасий Лаврентьевич, но маме с каждым часом становилось хуже и хуже. На следующий день, когда отец и все жильцы поутру ушли на работу, мы с мамой остались в доме вдвоем. Она лежала на полу посреди комнаты на каком-то матрасе и постоянно просила пить. Я на коленях крутился вокруг ее, то подносил к ее губам стакан с водой, то прикладывал ко лбу полотенце, смоченное холодным квасом. В какой-то момент мама умолкла и перестала стонать. Подумалось, что она заснула, но через некоторое время стало заметно, что дыхание ее стало поверхностным, и по осунувшему ее лицу разлилась бледность. Я догадался, что маме совсем плохо, она без сознания. Звать на помощь было некого. За пределами дома улицы выглядели пустынными. Я был в полнейшей растерянности. И в этот момент, как в сказке, на крыльце дома послышался какой-то стук, затем открылась входная дверь и передо мной появились два офицера. Оба стройные, красивые, в ладно сидящих гимнастерках с петлицами и портупеями, в блестящих сапогах со скрипом. Старший офицер спросил:
- Есть кто-нибудь дома?
Я поднялся навстречу с колен и ответил:
- Есть. Мы с мамой.
- А где она?
- Вон там, на полу лежит. Только она хворает.
- Чем хворает?
- «Гриппусом» и очень тяжело. Почему-то она уже не стонет и ничего не говорит.
- Каким это таким гриппусом среди жаркого лета? – сказал офицер и ладонью отодвинул меня в сторону. Шагнув в комнату, он наклонился над мамой, быстрым взглядом скользнул по лицу, взял ее за руку и стал щупать пульс. Затем, он резко приподнялся и четким командирским голосом приказал второму офицеру: «Быстро, бегом за санитарной сумкой, не забудь шприцы и камфору. Одна нога здесь, другая там!», а сам стал осматривать маму.
- Так и есть. Тиф сыпняк - промолвил он, - ты, малый, покажи, где у вас мыло, рукомойник и полотенце. Иди в другую комнату, близко к матери не приближайся, сам можешь заболеть. Он говорил четко, по командирски. Я показал, где у нас рукомойник, и он тщательно стал мыть руки с мылом.
В это время с санитарной сумкой примчался посланец и тоже вымыл руки. Они стали копошиться над матерью, которая, вероятно, находилась в тяжелой коме. Остро запахло эфиром и еще каким-то резким запахом, послышался металлический звук инструментов. Я впервые увидел шприцы, и как ими делают уколы. Они работали слаженно и быстро. Через некоторое время мама зашевелилась, начала стонать и что-то бормотать. Они о чем-то ее расспрашивали, а она однозвучно им отвечала.
Описать душевную красоту и профессионализм этих людей не найдется подходящих слов. Оказывается, это были военврачи госпиталя, которые искали себе квартиру для постоя. Им чем-то понравился наш дом, и они решили найти в нем пристанище. Само провидение послало их в наш дом в самый нужный момент. Если бы они не зашли в наш дом, то осталась ли моя мама в живых?
Вскоре появились санитары, они облили все помещение, вещи и нужник какой-то вонючей жидкостью, а маму увезли в тифозный барак. Позднее из дома выселили всех квартирантов, а меня срочно отправили в деревню к дедушке. Так был ликвидирован очаг опасной инфекции, возникший по соседству с военным госпиталем.
Вернувшись из инфекционной больницы, мать пыталась найти своих спасителей и от всей души поблагодарить. Ходила в госпиталь, но похожих военврачей уже там не нашла. Находясь в тифозном бреду, она не спросила их имен и фамилий, а у меня не хватило толку. Может их перевели в какой-то другой госпиталь или они дислоцировались на передовой край, ближе к фронту, но так мы их и не нашли. До конца своей жизни мать с благодарностью вспоминала этих врачей, время от времени ходила в церковь и ставила свечки за здравие всех военных медиков. Их профессионализм и человеческую душевность она очень часто ставила мне в пример.
Осенью 1944 года госпиталь выехал в западные районы, освободив помещение школьного здания. В этот год все средние школы подразделили по половому признаку - на мужские и женские. Мне крупно повезло. Наш мужской 4 класс первым переехал в освободившееся здание. От дома до школы можно было дойти не спеша за 2-3 минуты. Больше всего поражала чистота помещения, высокие потолки, большие светлые окна, просторные классы, в которых гулко раздавались наши голоса. Стены некоторых классов от потолка до пола были расписаны картинами на патриотические темы. Вероятно, в среде пациентов госпиталя были талантливые художники – баталисты. В памяти осталась репродукция со знаменитой картины А. М. Герасимова «Ленин на трибуне» и батальное полотно неизвестного художника, на которой был изображен воздушный бой. Во всю стену было расписано, как наш Ястребок подбивает немецкий самолет и тот, падая, горит. На переднем плане картины были изображены две женщины со слезами на глазах, наблюдающие за боем. Одна из женщин ранена, через белую разорванную кофточку было видно, что из груди сочится кровь. Вероятно, ее ранил фашистский стервятник. Картина была писана масляными красками, сочными мазками, настолько реалистично, что даже у нас малышей она вызывала животрепещущий интерес. Мы подолгу простаивали перед этой картиной, обсуждая сюжет:
- «А, наш-то ему, очередь из пулемета как влепит! Ага!
- А тот-то сразу закувыркался и загорелся! Ага!», и очень жалели раненую женщину, потому что никто из нас по настоящему не видел крови. Я же помнил офицеров, которые спасли мою маму от неминуемой смерти, и уже тогда предполагал, что наши советские врачи очень хорошо умеют лечить раненых, и эту раненую женщину непременно бы вылечили, если б находились рядом.
В первый же день наших школьных занятий в бывшем госпитале случилась невероятная оказия. В школе было печное отопление. В каждом классе стояли большие круглые камины, обитые жестью и окрашенные в черный цвет. Подсобные помещения отапливались обычными печами типа голландской, которые в нашей местности называются подтопками. Печной сезон еще не наступил.
И вот, в одну из перемен, с первого этажа школы раздался истошный крик:
- Караул! Нога! Отрезанную ногу нашел!
Оказывается, один шустряк из нашего класса, проныра – исследователь, по кличке «Тельтя», каким-то чудом пробрался в каптерку, открыл подтопок и увидел там человеческую ногу. С какой целью он лазил в подтопок, не смог бы объяснить сам Бог, но вид предмета белого цвета, напоминающего человеческую голень, его настолько поразил, что он от страха чуть не потерял рассудок и громогласно вопил:
- Ногу у раненого отрезали и оставили в печке. Ужас!
Моментально на этот крик сбежались все, находившиеся в здании учащиеся и учителя. Разволнованные учительницы сокрушенно повторяли:
- Ужас, ужас….
Мы - детвора, сбившись в кучку, молча со страхом, переминались с ноги на ногу. Подошедший директор школы Василий Иванович Букатин, напоминающий своим невозмутимым видом старого русского интеллигента-толстовца, спокойно подошел, взглянул в нутро подтопка и достал оттуда гипсовую повязку, оставленную при уборке помещения госпиталя кем-то впопыхах в печке-голландке.
К чести Василия Ивановича, он никого не стал журить, а обстоятельно рассказал нам, что представляет собой гипсовая повязка и для чего она служит. Впервые из его уст я узнал о лубках, которыми в древности фиксировали переломы костей, и о Николае Ивановиче Пирогове, великом русском хирурге, предложившем вместо лубка использовать гипсовые повязки.
Перед нами на полу лежала гипсовая повязка, контурно повторяющая форму голени и стопы человека, отлично выполненная, чистая, сверкающая своей белизной, как будто ее полировали мелкой наждачной шкуркой. Широкий разрез с совершенно ровными краями по передней поверхности, позволял надеть повязку на ногу взрослому человеку. Это было великолепно выполненное искусными руками творение из гипса.
Только через много лет я узнал, что в госпиталях Ижевска было повышенное требование к наложению гипсовых повязок. Каждая Высокая медицинская Комиссия начинала проверку работы госпиталя с определения качества и надежности гипсовых повязок. В дальнейшем посчастливилось познакомиться с чудо мастером гипсовой техники фельдшером Андреем Павловичем Гусевым, работавшем в то время в клинике профессора С. И. Ворончихина, и несколько раз принимать участие в его работе. Он учил нас, студентов, как правильно готовить гипсовые бинты, определять качество гипса и надежность повязки. Показывал, как при наложении гипсовой повязки следует нежно расправлять и разглаживать каждый тур гипсового бинта.
Но всегда, когда в дальнейшем, приходилось иметь дело с гипсом, передо мной вставал образец той гипсовой повязки, которую нашел в школьной печке мой одноклассник. К глубокому сожалению, у нынешних травматологов я не замечаю стремления к совершенствованию гипсовой техники и качеству гипсовых повязок. А, зря. Поэтому не редко сейчас встречаются неудачи в консервативном лечении переломов костей, и таких больных подвергают травматическим оперативным вмешательствам.
После окончания средней школы и получения аттестата зрелости, мои колебания в выборе дальнейшей судьбы не закончились. Треть парней, с которыми я учился и окончил десятилетку, подались в военное училище летчиков. В то время было поголовное увлечение авиацией. Мы были в Гагаринском возрасте. Тянули в училище летчиков и меня. Особенно старался это делать Коля Меркулов, с которым я 10 лет просидел за одной партой.
Мои родители настойчиво препятствовали поступлению меня в училище. Мечта отца, чтоб я стал дипломированным лесником, не состоялась, в связи с тем, что в этот год, известный лесотехнический институт в Йошкар-Оле, был прикрыт. Кроме того, отец тяжело и безнадежно заболел. Ехать в столичные институты или Политех Свердловска не оказалось средств. Мать, боясь остаться одна и оторвать от себя единственного сына, стала проводить настойчивую агитационную работу по поступлению меня в медицинский институт.
«Поезжай-ка в село Вавож, где работают твоя любимая тетя Катя и Борис Иванович, присмотрись, как они живут и работают», - советовала она, - «Может чего-нибудь они тебе посоветуют. Екатерина Петровна не раз говорила, что из тебя может получиться неплохой врач, и даже может быть хирург».
Мне купили новые ботинки, и я по бездорожью, за 100 километров отправился в село Вавож на велосипеде. Дороги в то время были ужасающими. Отсутствовало не только асфальтовое, но и грунтовое покрытие. Проезжая часть местами представляла топь. Автомобильное движение практически отсутствовало, изредка проезжала повозка, запряженная лошадью. Ехать приходилось по обочине и пешеходным тропинкам, по проселочным и лесным «прямушкам». По грязи и по глиняной обочине приходилось тащить велосипед на себе. В добавление ко всему, среди пути я попал под проливной дождь. Однако часов через 14-15 все-таки добрался до Вавожа, в кровь измозолив ноги своими новыми ботинками.
Родственники мои встретили меня тепло, выразили радость, что я успешно окончил среднюю школу, и пожелали хорошо отдохнуть. Но у них была какая-то заморочка на работе, и им было не до меня. Таким образом, я был предоставлен сам себе. Вдобавок ко всему, дня через два все мои мозоли воспалились, а у основания большого пальца правой стопы возник фурункул, который стал увеличиваться с невероятной быстротой. В ботинки свои, я уже не мог обуться. Встать на правую ногу стало невмоготу. Мне было стыдно, как же это так, взрослый парень, а не могу двигаться, даже по комнате, не говоря уже о том, чтоб раскатывать на велосипеде. Наконец, набравшись смелости и уловив момент свободной минутки у тети Кати, я показал ей свои ноги. Она ужаснулась, нашла какие-то обтрепанные тапочки, заставила обуться в них и объяснила, как кратчайшим путем пройти в хирургический корпус и разыскать там хирурга:
- Хирурга зовут Владимир Федорович Фирекель. Доложись ему, что это я, Екатерина Петровна, направляю тебя к нему, и он сделает тебе повязку», - наставляла она.
С большим страхом и огромным трудом я докондылярил до хирургического корпуса, нерешительно вошел в вестибюль и спросил у пробегавшей мимо санитарки, где можно найти Владимира Федоровича.
- А он еще не пришел из амбулатории. Там какой-то сложный случай. Ты его не жди, он скоро не будет. После придешь», - констатировала она.
Я нерешительно потоптался. Стоять было трудно, нога моя разболелась не на шутку, идти обратно не было сил, а в вестибюле не было где присесть, отсутствовали даже элементарные скамейки. Что за напасть! Стиснув зубы и набравшись духу, я из последних сил развернулся, чтоб отправиться восвояси.
В этот момент в корпус, галдя, бодро вбежала стайка молодых ребят. Они, одетые в белоснежные халаты и шапочки, были изумительно красивы. От них исходило какое-то радостное и счастливое излучение. Это были студенты медицинского института, проходившие врачебную практику по хирургии. Их было 5 человек, две девушки и 3 парня. Четверо из них пробежали мимо, не обратив на меня никакого внимания, и быстро скрылись в глубине коридора. Но один из них самый высокий, плечистый, с красивой русой прической и приветливым лицом, внезапно остановился около меня и спросил:
- Ты к кому, парень, пришел? Кого ищешь?
- Я пришел к Владимиру Федоровичу.
- А. на кой он тебе нужен?
- Ногу показать, очень болит.
- А, ты мне ее покажи. Владимир Федорович скоро не придет, очень занят.
Я оторопел от неожиданности. Надо же, такой уверенный парень, держащийся независимо и решительно, запросто подошел к незнакомому ему подростку и очень приветливо предложил свою помощь. Страх перед встречей с хирургической знаменитостью – Владимиром Федоровичем исчез мгновенно. Необъяснимым внутренним чувством я почему-то поверил этому решительному парню и беспрекословно пошел за ним в перевязочный кабинет. Он усадил меня на кушетку и заставил стянуть с ноги носок. Зрелище предстояло ужасающее. Стопа была распухшей до предела. На тыле ее у основания большого пальца возвышалась огромная багровая остроконечная шишка с желтоватой верхушкой. По тылу стопы на голень тянулись болезненные красно-синюшные жилы.
- Какой фурункул! – восторженно воскликнул мой эскулап.
В это время в кабинет суетливо вбежал небольшого роста практикант с белесовато-розовым лицом и недовольно закричал:
- Герман, вот ты где! Что ты здесь возишься? Нас же ждут, бросай все и пойдем!
- Ты, Олег, погодь. Посмотри, какой интересный случай. Сейчас я этого пациента полечу, и пойдем, - спокойно ответил Герман.
Но Олег даже не взглянул на мой «случай», повернулся и досадливо бросил:
- Вечно ты ищешь какие-то «случаи». Как хочешь. Мы ушли. Догоняй, - и шустро убежал.
Практикант Герман, не торопясь, вызвал в кабинет перевязочную сестру, тщательно вымыл руки и, обращаясь ко мне, серьезно сказал:
- Мы сейчас наложим тебе на ногу бальзамическую повязку с мазью Вишневского. Это очень хорошее лекарство. Тебе полегчает. Завтра придешь сюда в такое же время и покажешься мне. Понял?
- Понял, - буркнул я.
Он деловито принял из рук медсестры широкий ватно-марлевый тампон, обильно смоченный темной маслянистой жидкостью с запахом протухшего рыбьего жира, и очень нежно положил его на тыл стопы. Затем с помощью целого бинта аккуратно наложил круговую повязку с захватом голеностопного сустава. От такого чуткого внимания и прикосновения его прохладных рук, у меня стала утихать боль. Он еще для бодрости прихлопнул меня по плечу и вслед бросил:
- Валяй домой, но не забудь завтра показаться.
Я ковылял домой и думал: «Вот образец для подражания. Этот практикант должно быть очень добрый и чуткий человек и обязательно будет хорошим врачом. Если он сейчас так хорошо накладывает бальзамические повязки, то вероятно из него получится хороший хирург».
Профессия хирурга для меня была недосягаемой и немножко жутковатой. О ней я кое-что знал понаслышке, кое-что почерпнул из литературы. Уже тогда я знал, что наши советские хирурги во время войны вернули в строй более 70% раненых бойцов. Я запоем прочитал трилогию Антонины Коптяевой «Иван Иванович», в которой раскрывается высоконравственный образец главного героя - советского хирурга и в глубине души лелеял надежду, что когда-либо встречусь с таким человеком. А сам боялся даже мечтать, что приобщусь к этой профессии. Шел я медленно, еле переставляя ноги, и мысленно гадал, получиться или нет из Германа хирург.
В конце пути на правую ногу невозможно было ступить. Когда добрался до дома, то сразу же свалился на матрац, брошенный в углу комнаты. Это было мое место ночлега. Ногой невозможно было пошевелить. Под бальзамической повязкой, действующий как тепловой компресс, стала накаляться температура, ногу невыносимо жгло. Боль неустанно нарастала, приняла пульсирующий характер и распространилась вплоть до паха.
В доме никого не было. Идти искать мою спасительницу тетю Катю, уже не было сил. Полежав и немного отдохнув, я понял, что боль усиливается не столько от движений, а от нарастающей под повязкой температурной реакции.
Терпеть пульсирующую боль не было сил, и я решился снять повязку. Аккуратно развязав и распутав бинт, я снял вонючий ватно-марлевый тампон со стопы. Мне открылась жуткая картина. Нога до средины голени отекла. Синюшные полосы стали шире и доползли до колена. Шишка на пальце увеличилась вдвое, а на ее верхушке через истонченную кожу был виден толстенный желтого цвета стержень.
Как пришла в мою голову мысль, что причиной всех зол был этот стержень, и его необходимо удалить, объяснить до сих пор не могу. Может это был перст свыше или во мне уже тогда стал проявляться «дух хирурга», не знаю, но меня осенило и повлекло к действию. Я уже твердо решил, как мне следует поступить. Вначале подполз к домашней аптечке, где отыскал пузырек с йодом. Значит, какие-то понятия об антисептике у меня уже были. Затем, в ящичке швейной машинки отыскал шовную иглу, обмакнул ее в пузырек с йодом и налил струйку йода на чирей. Стиснув от боли зубы, воткнул острие иглы в головку стержня и с силой выдернул его полностью, таким образом, сорвав головку гнойника.
Через мгновение из «шишки» хлынула темная кровь, перемешанная с гноем. Я не почувствовал усиления боли. Наоборот, очень быстро появилось чувство облегчения, которое нарастало вместе с опорожнением гнойника. Хотя в месте вмешательства ногу жгло, я старался полностью удалить кровь и гной, найденными в аптечке марлевыми тампонами. Когда истечение крови стало уменьшаться, у меня хватило сил прилепить обратно на тоже место бальзамический ватно-марлевый тампон и забинтовать ногу тем же бинтом. Я очень старался бинтовать ногу так, как это делал Герман и, в конце концов, у меня это получилось. Затем тщательно убрал и спрятал в мусорном ведре все последствия своей экзекуции. Уставший от такой работы, но радостный от утихающей боли, я повалился на свой матрац и заснул глубоким сном.
Проспал, наверное, не менее 3 часов, и очнулся из забытья, потому что меня кто-то тормошил. Это была моя любимая тетушка:
- Веня, проснись, пора ужинать. Ты, почему брал пузырек с йодом, оставил его на полу и не закрыл пробкой? Йод без пробки испаряется. Я чуть пузырек не опрокинула. Ты был у Владимира Федоровича? Ходил в хирургический корпус? Тебе оказали помощь?
Воспользовавшись тем, что она как из скорострельной пушки выпалила залпом враз множество вопросов, я однозначно ответил только на последний:
- Да, в хирургический корпус я ходил, где мне на ногу наложили бальзамическую повязку.
- Какую? Бальзамическую? – удивилась она.
- Да, бальзамическую, с мазью Вишневского, - я старался назвать повязку так, как называл ее Герман.
- То тоже, так дурно пахнет. Нога болит?
- Меньше.
- Ну и хорошо. Подживет. Иди ужинать. За столом уже все собрались.
Я поднялся и уже свободнее переместился в столовую, за стол, где меня радушно встретили мои родственники, с аппетитом поел, так и не признавшись, что не встретился с Владимиром Федоровичем, что меня лечил практикант, что от его лечения мне стало не легче, а хуже. О самостоятельно произведенном вскрытии гнойника я боялся сказать, считал, что за такую самодеятельность станут журить.
На другой день я отправился на встречу с Германом, он уже ждал меня у перевязочной.
- Как дела? – спросил он.
- Нормально, уже подживает, - ответил я и мысленно восхитился его обязательностью. Его же никто не обязывал возиться со мной. Он все больше и больше мне нравился. Мне очень захотелось иметь хотя бы чуточку его душевности.
- Пошли, в перевязочную, - увлек он меня и усадил на ту же кушетку. Разбинтовав ногу, он аккуратно с помощью пинцета снял ватно-марлевый тампон и сделал удивленные глаза. Отек стопы значительно уменьшился, кожа на ней была морщинистой. Сине-багровые полосы на голени куда-то исчезли и, самое главное, - на месте фурункула зияла кратерообразная рана с красноватыми краями и скудным кровянистым отделяемым.
- Вот, это да! – восхищенно воскликнул Герман, и громко стал звать своих товарищей,
- Рёбя, рёбя! Подойдите сюда! Посмотрите, какие чудеса совершает бальзамическая повязка с мазью Вишневского! Его восхищению не было предела.
Восхищался Герман всегда искренне и откровенно. Его способность к общению была настолько правдивой, что сомневаться в его искренности не приходилось никому, кто с ним общался. Как мне нравилась его уверенность и простота! Я тут же поверил в чудеса бальзамической повязки с мазью Вишневского, и мне очень захотелось хот бы чуточку быть похожим на этого практиканта Германа, будущего врача, а может быть даже хирурга.
Так состоялось мое знакомство с Германом Александровичем Одиянковым, в последующем ставшим одним из ведущих хирургов нашей республики, доцентом курса урологии при кафедре факультетской хирургии. Он уже тогда был лидером студенческой молодежи, комсомольским вожаком. Вместе с ним в группе практикантов были Олег Федорович Яковлев, впоследствии известный уролог, кандидат медицинских наук и Анатолий Тимофеевич Макаревич, будущий бортхирург республиканской клинической больницы. Из девушек в их группе была Наталья Прокопьевна, ставшая женой Германа Александровича и одной из первых торакальных хирургов республики.
Здесь следует сделать следующее отступление.Учение А.В. Вишневского о коротком новокаиновом блоке и лечебном действии его мази, обладающей антисептическим и противовоспалительным действием, в ту пору прочно входило в моду. Мазь Вишневского использовали очень широко, по показаниям и без надобности, подобно тому, как сейчас иногда бездумно применяют антибиотики. Однако вскоре, входящее в состав мази масло клещевины, попросту касторку, предложенное Александром Васильевичем, стали заменять более дешевым рыбьим жиром, от которого мазь стала терять свои лечебные свойства. Рыбий жир в мази быстро окислялся, протухал, дурно пахнул и безнадежно пачкал перевязочный материал и белье. Это был уже другой бальзам. Хотя название мази по фамилии автора осталось.
Как часто в нашей действительности случается такое. Хотели как лучше и дешевле, а потеряв суть, получали «как всегда»! Поэтому вскоре более прогрессивно настроенная часть хирургического общества постепенно стала отказываться от применения этого бальзама, и мазевой метод лечения воспалительных процессов постепенно потерял свое значение.
Мои манипуляции с гнойником оказались более действенными потому, что они были продиктованы самой природой развития гнойного процесса. Еще античный врач Гиппократ в глубокой древности изрек: «Ubi pus, ibi evaqua. – Где гной, оттуда его убирай». Этот постулат получил незыблемое понятие на все века и по настоящее время имеет ведущее значение в лечении гнойных процессов. Об этом я узнал позднее, но тогда конечно не предполагал и поступал только по наитию, подсознательно. Вероятно, иногда сама жизнь, когда возникает особая нужда, заставляет человека принимать правильное решение. Или на это указывает ему его ангел-хранитель.
Трудно сказать, кто больше сыграл положительную роль в выборе моей профессии, или моя дорогая тетушка, вечно занятая своими врачебными заботами, или так понравившийся мне практикант Герман, но я твердо решил стать врачом.
После выздоровления, быстренько собрав свой скудный скарб, крутанул на своем велосипеде домой, своевременно успев сдать документы в приемную комиссию мединститута. Успешно сдал экзамены и стал студентом. Появились новые знакомства, новые заботы и я постепенно стал забывать о своем летнем недуге. Но вот однажды, мы столкнулись с Германом лицом к лицу в коридоре главного корпуса. Он узнал меня, схватил за рукав халата и изрек:
- Ха, никак мой пациент тоже хочет стать врачом? Ты что, на первом курсе? Как дела? Нога не болит?
Я был несколько смущен его вниманием и вопросами. Как ни как, на меня обратил внимание студент старшего курса (это был последний 5-летний выпуск ВУЗа). Я с достоинством начал отвечать:
- Нога поджила. Учусь на 1 курсе. Учиться нравиться, уже сдал зачет по анатомии костей.
- Молодец, паря, так держать, - он потрепал меня по плечу и заспешил по своим делам. А я еще долго оставался под впечатлением этой встречи и считал, что Герман обязательно будет хорошим врачом, если так внимателен ко всем своим пациентам.
Вскоре я узнал, что Герман Одиянков возглавляет комсомольскую организацию института, и впоследствии несколько раз встречался с ним по комсомольским делам. Он был признанным студенческим и комсомольским лидером.
Герман Александрович после окончания института куда-то исчез, и мы встретились с ним вновь только через три года, когда в весеннюю сессию сдавал экзамен по топографической анатомии и оперативной хирургии. В этот год курс «оперативки» нам читал, а затем принимал экзамен профессор Семен Иванович Ворончихин. Войдя в экзаменационный зал, я неожиданно увидел Одиянкова, сидящего рядом с профессором.
Оказывается Герман Александрович, будучи клиническим ординатором кафедры, был привлечен к обязанностям экзаменационного секретаря.
- О, кого я вижу, - воскликнул он, приветливо глядя на меня.
- Ты разве знаешь этого студента, - спросил Семен Иванович.
- Знаю. Толковый парень. Я в свое время лечил ему ногу,- ответил тот.
- Ну и вылечил?
- Бегает как козел.
Мне стало неловко, я был крайне смущен этим разговором, находясь так близко к известному профессору. Я обстоятельно ответил на все вопросы билета и С.И. Ворончихин дополнительно спросил меня, какие оперативные вмешательства производят на желудке. Я деловито ответил:
- Ушивание перфоративной язвы и резекцию желудка по методу Бильродт І и Бильродт ІІ, - и еще добавил, какие они имеют принципиальные различия.
- Молодец, - похвалил меня Семен Иванович, и еще спросил:
- А, какие оперативные вмешательства производятся на 12-перстной кишке?
Я несколько замялся, потому что никак не мог вспомнить что-либо кроме ушивания перфорации язвы луковицы 12-перстной кишки, хотя представлял, что резекцию кишки едва ли возможно произвести. Набравшись смелости, ляпнул:
- В доступной литературе нет указаний на реконструктивные операции, производимые на 12-перстной кишке.
Мой ответ у того и другого вызвал громкий смех. Герман хохотал до слез, так от всей души мог смеяться только Одиянков. Сквозь слезы он вымолвил:
Вот, я же говорил, что он толковый парень, а Семен Иванович произнес:
- Какую ж, ты голубчик, медицинскую литературу видел кроме учебника Шевкуненко?
Я опять смутился и решил, что завалил экзамен, но профессор поставил мне в зачетку отличную оценку и поблагодарил за ответ. Вероятно, Семен Иванович с тех пор запомнил меня и при каждой последующей встрече спрашивал, читаю ли я «доступную» литературу по хирургии. Находясь в субординатуре на кафедре факультетской хирургии, руководимой профессором С.И. Ворончихиным, я мог с достоинством доложить ему, что полностью прочел «Очерки гнойной хирургии Войно-Ясенецкого» и «Этюды желудочной хирургии С.С.Юдина». Вот так началось мое творческое содружество с профессором С.И. Ворончихиным, который впоследствии был консультантом моей кандидатской диссертации, а затем посоветовал пристально заняться вопросами одного из частых недугов у детей – острым гематогенным остеомиелитом.
Что касается дружеского отношения Германа Александровича Одиянкова, то оно сопровождало меня все последующие годы. Особенно сблизило нас время, когда я проходил первичную специализацию по хирургии на кафедре факультетской хирургии, на которой начинал работать Герман Александрович преподавателем. Он относился ко мне уже не как к бывшему пациенту, а как к равнозначному коллеге. В любое время можно было к нему обратиться по любому поводу, и он без всякой кичливости, а с большим вниманием разрешал все вопросы. Подражая ему, я рьяно пытался попасть в ассистенты на операции, производимые профессором и другими ведущими хирургами кафедры, чтоб перенять опыт оперативно-технических приемов.
С большой благодарностью вспоминаю то время, когда Одиянков будучи главным хирургом республики, помогал нам детским хирургам осваивать урологические операции у детей и приобретать для детского хирургического отделения современную наркозную аппаратуру, и при совместной работе в партийном бюро института, когда он его возглавлял. Всегда Герман Александрович был и остается для меня примером врача – крупного специалиста и делового человека. Всегда поражало его человеколюбие, добросердечность и отсутствие какого-либо корыстолюбия.
Только спустя много лет во время совместной с ним командировки в отдаленный район нашей республики я осмелился рассказать Одиянкову о первой с ним встрече, и какую роль сыграла она и история с «бальзамической повязкой» на мою судьбу и выбор профессии. Г
Герман Александрович от всей души долго смеялся и, похлопав меня по плечу, сказал: «Я же не зря говорил, что ты был и остаешься толковым парнем. Помни, что ты хозяин своей судьбы и ее должен создавать своими руками».
Как жаль, что Природа иногда так рано забирает от нас таких замечательных и достойных людей. Но память о нем остается. Его деловитость и профессионализм продолжается в его сыновьях известных врачах нашей республики.
Человеколюбие и доброта – это врожденный характер. Они даются не каждому. В этом мудрость жизненной правды.
Считаю, что всегда следует помнить слова Короля из сказки Шарля Перро «Золушка»: «Никакие связи и никакой протекционизм не поможет иметь светлую душу и доброе сердце. Можно купить славу, но умную голову и доброе сердце ни за какие деньги не купишь».
Я счастлив тем, что в свое время меня окружали всегда удивительно хорошие люди, которые помогли стать тем, кем я стал. Бесконечно им благодарен.
© vabushmelev / Вениамин Бушмелев, 2012 год