Сталин умер, умер Сталин. Эта новость всколыхнула ветер перемен в лагерях. Все сразу изменилось, грянула амнистия, первые заключенные отправились на свободу уже через две недели. ГУЛАГ начали реформировать, пополз слух о немыслимом и невероятном – забастовках заключенных на других зонах и о переговорах с тюремным начальством об улучшении условий труда и жизни. Режим начал давать слабину, начальство временно немного подобрело, появилась надежда на лучшее.
- Что будет дальше? – думал бывший историк Сергей Иванович Реутов, осужденный особым совещанием при министерстве внутренних дел на пятнадцать лет еще до войны. Пока что амнистировали только блатных, а, так сказать, «врагов народа», эта амнистия пока не коснулась, но он был уверен, что очередь дойдет и до них. Он лежал в лазарете с переломанной рукой и ключицей и размышлял о будущем. Перелом он получил при неудачном падении ели на лесоповале и был рад своему временному отдыху в лазарете, полученному хотя бы таким путем. Как и многие другие, он был осужден по доносу, но, в отличие от других, он знал, кто на него донес. Точнее, он не знал наверняка, а просто догадывался.
Это было до войны. В одно из теплых летних воскресений ему посчастливилось купить книгу французского историка Моруа о заселении Полинезии. Он не удержался и начал читать ее прямо на скамейке возле дома. Моруа поражало, как люди добрались до этих диких островов посреди Тихого океана, и что погнало их в океан на утлых суденышках. От каких жестоких сатрапов бежали они в поисках свободы и счастья? Сам Моруа не знал ответа, в книге были одни догадки и предположения.
В какой-то момент его оторвал от чтения пьяный голос соседа, - чо, немцев читаем?
- Это книга французского историка Анри Моруа о заселении Полинезии, на французском, - нехотя ответил Сергей Иванович.
- Ах, вон оно что, - продолжил сосед пьяным голосом, - а я думал немцы, - вот и этот, бывший, из пятнадцатой, тоже немцев читает, ну я в ОГПУ письмо, а вдруг шпиен, пущай разберутся.
- Извините, мне пора, - сказал Сергей Иванович и удалился.
Тогда ему даже в голову не могла прийти мысль, что бред алкоголика соседа кто-то может серьезно воспринимать. Но потом был арестован Виктор Константинович Вяземский из пятнадцатой квартиры, а затем и он. Были побои и издевательства, требования идиотского признания в контрреволюционной деятельности и затем срок.
- А что, если б он тогда не сел на скамейку с книжкой, - размышлял Сергей Иванович, - что бы было? Да, наверно, то же самое, только позже. Ведь виноват не одиночный алкоголик-стукач, а система, он бы с ней столкнулся позже так или иначе.
Размышления были прерваны появлением нового человека в лазарете. Это был «Студент». Студент была кличка. Он увидел Студента несколько дней назад и при первом же взгляде понял, что это не обычный уголовник.
- Наверно, студент бывший, сболтнул чего-то, - подумал Реутов. Вскоре он узнал, что у парня кличка действительно Студент, сидит он с пятидесятого года и раньше был моряком. У этого человека было странное лицо. Оно выражало спокойствие и уверенность, как-будто парень знал, что все будет хорошо, скоро, вот-вот, может завтра, а может послезавтра. Это был контраст со всеми депрессивными физиономиями из лагерного окружения. Когда-то, как историк, он столкнулся с одной странной китайской философией. Там было много всего туманного и путанного, но было одно довольно разумное предложение. Теория утверждала, что мысли человека определяют его будущее и отражаются на лице. Предлагалось встать перед зеркалом, подумать о будущем счастье или достижении успеха, увидеть, как просветлело лицо, запомнить это чувство и носить его всегда в душе. Соответственно теории жизнь должна была начать меняться как бы «стараясь соответствовать» мыслям и лицу. Студент попал к ним в лагерь в результате начавшейся амнистии. Некоторые зоны так опустели, что их начали расформировывать, а контингент перебрасывать в другие поредевшие лагеря.
После нескольких незначащих фраз Студент расположился на одной из кроватей и просто лежал, глядя в потолок, пока Реутов читал газету недельной давности. Прокричали отбой, вырубили свет.
- Ну что, может чайку? - предложил Студент и показал горсть завернутого в газету чая. Лазарет предлагал некоторые вольности и послабления режима, которые особенно проявились последнее время. На столе стояла алюминиевая кружка, в комнате был умывальник, а в углу, потрескивая дровами, горела маленькая печка, где можно было вскипятить воду. Эта печка была не роскошью, а необходимостью, без нее можно было просто замерзнуть. Сейчас она мигала в темноте огнями сквозь отверстия в дверке и потрескивала дровами. Горсточка чая была небольшая, и никак не подходила под определение нарушения режима. Реутов быстро согласился на чай, предварительно прислушавшись к звукам в коридоре, все ли тихо.
- А я, считай, откинулся, - сообщил Студент. Завтра на свободу. Вот просто с одним блатным в последний день сцепились, он обещал на ремни порезать, ну и начальник решил спрятать в лазарете до завтра.
- Надо же, начальник подобрел, - удивился Реутов, - странно, но все равно поздравляю.
- Да это он не подобрел, - продолжил Студент, - просто не хочет очередной мокрухи в зоне, писанины с объяснениями много, а ему лень, проще меня спрятать на день, вот и все. А вам как, что-нибудь светит в этом плане?
- Да пока все тихо, - ответил Сергей Иванович.
Чай пили молча и по очереди, но потом начали вяло общаться. Студент вызывал симпатии. Через какое-то время Реутов рассказал эпизод с книгой Анри Моруа, теперь это уже не могло ему повредить.
- А я там был, на островах, - неожиданно оживился Студент.
- Как, прямо в Полинезии? – удивился Реутов.
- Да, именно там, я же моряк, через это, собственно, и сел, - продолжал Студент.
Реутову не терпелось услышать историю, но Студент замолчал и ушел в воспоминания. Они выпили еще по стакану чая и, наконец, он продолжил.
... Я с детства мечтал стать военным моряком, но не прошел в военно-морское училище. Зрение подвело. Нет, вижу я нормально, но у них там особые требования. Ну посчастливилось поступить в Ленинградское Высшее Мореходное училище на механический, для них мое зрение было нормальным. На войне я не был, слишком молодой был тогда, поступил сразу после войны, а после третьего курса у нас была плавательская практика, ну матросом в море, чтоб к профессии присмотреться и немного понять машинные механизмы. Шли мы из Перу в Австралию с грузом какой-то обогащенной руды редкого металла в мешках, а за нами по пятам увязалась подводная лодка. Кэп, ну капитан, бывший военный, он ее сразу засек по характерному буруну от перископа. Ему это не понравилось, но причин для особых опасений не было. Ну лодка и лодка, мало ли подводных лодок океан бороздят. А тут рано на рассвете силуэт в бинокль разглядел на фоне восходящего солнца. Лодки по ночам всплывают воздуха набрать, а под утро погружаются. Эти, видно, замешкались, и кэп успел разглядеть, что это немецкая субмарина второй мировой войны. Кэп их силуэты хорошо изучил во время войны. Ну ясно, фашисты недобитые, очень опасны. Когда Германия капитулировала, часть их подводного флота решила не сдаваться. А зачем? Сдашься, неизвестно что будет, а тут можно еще пожить и посмотреть, что дальше будет. Поскольку им нужен был провиант и топливо, то они начали пиратствовать. Нападали на гражданские суда, отбирали все, что можно, корабли топили, экипажи убивали. Цель была – разжиться деньгами или ценными вещами, чтоб высадиться тайно в какой-нибудь стране и дожить комфортно. Кэп в Москву телеграфировал, но оттуда пришло, мол, помочь не можем, вы далеко посреди Тихого океана, наших военных кораблей поблизости нет, а с американцами последнее время отношения разладились. Короче, выкручивайтесь как можете. Скорее всего, просто не поверили, а вдруг лодка не немецкая, подумаешь, силуэт на горизонте.
Кэп собрал экипаж и предупредил о возможной абордажной атаке. Они могут приблизиться, забросить кошки – это крюки такие, зацепиться за фальшборт и взобраться на палубу. Разумеется, у них будет оружие, а у нас только один пистолет, словом, шансов нет. Но можно не дать им подняться на борт. Засечь момент забрасывания кошки и обрубить конец – то есть канат. На том и порешили. Установили ночные вахты по всему борту, ждем атаки.
Я стоял вахту этой ночью на верхней палубе за трубой. Это меня и спасло. Видимо они увидели, что судно идет под флагом СССР и просто решили отомстить по злости за поражение. Короче, они нас торпедой бомбанули. Ох и рвануло, грохот, пламя, меня воздушной волной не только с палубы снесло, но и швырнуло далеко за борт, наверно, убило бы, если б не труба. Очнулся я в воде, частично контуженный, и долго не понимал, что произошло и где я, просто инстинкт подсказывал мне держаться на поверхности, благо вода теплая, широты тропические. Постепенно сознание начало возвращаться и я начал понимать, что случилось. Вокруг темно и всплески, ну я уже с жизнью попрощался, жду когда акула из темноты нападет, думаю хоть бы побольше попалась, сразу бы пополам перекусила и все, а то маленькая будет по кусочкам откусывать. Звать своих не стал - вдруг немцы на всплытии где-то рядом.
Потом рассвело, картина удручающая, я понял, что выжил один. Был штиль и вода покрылась пленкой от солярки с нашего теплохода, это возможно и отпугнуло акул. А кругом обломки всего того, что легче воды. Шлюпок целых не просматривалось, но крупные обломки были. Я взобрался на один кусок от борта шлюпки, отломил фрагмент доски и начал грести, искать обломок получше. И вот удача - нашел целый и неповрежденный аварийный плот с запасами воды и сухарей.
Эти плоты только недавно начали практиковать. Он стоит на верхней палубе не принайтованный, то есть не прикрепленный ни к чему. И когда корабль тонет, плот всплывает. На нем хорошо закрепленные канистры с водой, сухари и рация. Плот не повредило, потому что он стоял на палубе. Ударная волна снесла все, что торчало, а плот стоял низко. К тому же эти плоты проектируют так, чтоб они выдерживали удары. Тут я поверил, что выживу. На этом плоту одному можно просуществовать более месяца. Рация вышла из строя. Там радистом быть не надо, чтоб SOS в эфир передать, есть тумблер, но он не срабатывал. Сигнальных ракет тоже не обнаружилось, наверно кто-то из экипажа на свадьбу к брату пострелять одолжил, но еда и вода были на месте, и началось мое плавание.
По моим понятиям, я находился в экваториальной зоне Тихого океана в районе течения Гумбольдта. Это то самое течение, которое использовал Тур Хейердал, чтоб на плоту достичь Полинезию.
- Что-что, простите, - перебил Реутов, - почему на плоту и кто это?
- Ах да, я забыл, вы ж тут давно, да и вообще его у нас пока не знают, а там про него все газеты писали в сорок седьмом и восьмом. Дело в том, что большинство считали, что полинезийцы переселились из юго-восточной Азии. Как добрались, непонятно. Видать, довольно хреново там было на тот момент. Сатрапские цивилизации. Взбредет какому-нибудь правителю в его дурную голову, что он великий и его назначение построить великую империю. И начинает он войны с соседями и строительство монументальных объектов, а народ дохнет и прозябает, пока он свою империю строит, вот и садились несогласные на свои кораблики и отправлялись в океан на удачу. Ну понятное дело, большинство не доплывали, ну а те, кто добрались, наверно на седьмом небе от счастья были. Так вот, Тур Хейердал – норвежец, ни с того ни с сего заявил, что переселились они туда из Южной Америки на плотах. Эскизы таких плотов до нас дошли, их сделали первые европейские переселенцы. Ну построил он плот по этим эскизам, назвал его Кон-Тики и рванул без мотора под парусом. Сто дней болтались, потом течение Гумбольдта его с командой в Полинезию принесло, то есть он как бы доказал, что это возможно, но остались скептики. Я знаю, потому что по-французски и по-английски могу что-то понять. Французский в школе учил, а английский - в морском училище. А старпом – старший помощник, у нас как на берег пойдет, так водку купит, в газету завернет и приносит. Газеты не покупал, в магазине просил, поэтому, как правило, были вчерашние, но я газету у него заберу и потом в каюте читаю втихаря со словарем.
Так вот, проверил я запасы провизии – вижу: на сто дней не хватит, но мой плотик был куда легче Кон-Тики и находились мы, по моим расчетам, гораздо ближе к Полинезии, чем его стартовый порт, так что по моим прикидкам мне требовалось дней сорок. Так и получилось. Конечно, я рассчитывал, что увижу какой-нибудь торговый корабль и буду спасен гораздо раньше, но не вышло. Корабли я видел, но очень далеко и шансов не было. Так и дрейфовал я в сторону Полинезии сорок дней. О чем только я не передумал на плоту. Днем от солнца спасался, ночью благодать наступала: этот небосвод с южными звездами, спокойный океан и мерное покачивание. Ел и пил мало, скоро привык к голоду и перестал его замечать, есть не хотелось, скинул вес и чувствовал себя легко и чисто, голова была ясная, как никогда. Обычно я лежал и смотрел на звезды. Поскольку я был механик, то навигации и лоции нас не учили, где какая звезда сказать не мог, даже направление не знал, куда дрейфую, но было красиво. Все время мысль не покидала об этих первых переселенцах, как они со своими скудными пожитками на примитивном плавсредстве, тут или еще где-то рядом, дрейфовали с мечтой о жизни свободной от сатрапской власти и аппарата разумного подавления, как нас учили на политических науках.
На берег меня выбросило ночью, где-то через сорок дней, как я и рассчитывал. Этот океан чуть жизни меня не лишил на последнем этапе. В открытом океане волна гладкая и пологая. Ну и мой плот как поплавок – медленно вверх, медленно вниз. А у берега волна поднимается во весь рост на высоту до пяти метров и становится опасной. Я задремал, потом проснулся от сильных толчков и понял, что уже нахожусь вблизи берега и, что я уже в зоне прибоя, идет прилив и меня несет на коралловый риф и что-то менять уже поздно. Плотик мой в таких условиях был неуправляем. Пошвыряло его вверх и вниз, потом перевернуло, я оказался в воде, а потом на берегу, после того как пару раз о грунт волной шибануло.
Выбрался, смотрю все как в мечтах первых поселенцев: берег, пальмы, а дальше холмы, покрытые зеленой растительностью и никого, рухнул на землю и уснул от волнения и усталости.
Наутро аборигены нашли меня и сразу поняли, что я жертва кораблекрушения, принесли кокосовое молоко и рыбку, сразу встала проблема общения. После моих фраз на французском они куда-то сбегали и привели одного. Он жил когда-то на более большом острове, где даже посещал школу. Французский у него был такой, что фразы приходилось повторять по нескольку раз и сопровождать их жестами и рисунками на песке, но это было лучше, чем ничего.
Сначала я только спал и ел, плотик мой, кстати, выбросило на берег чуть дальше и аборигены мне из него соорудили некоторое подобие хижины. Еду они мне на дом доставляли. Потом оклемался, начал общаться через переводчика. Выяснилось, что примерно год назад Тура Хейердала выкинуло течением примерно здесь же, на соседнем острове. Связей с континентом у них никаких, один раз в год сюда заходит правительственный корабль и привозит предметы первой необходимости, типа спички, лески, ножи, рыболовные крючки и прочее. Все это они отдают даром, поскольку с аборигенов взять нечего. Правда этот корабль был на острове всего неделю назад и теперь придет через год. Иногда, к сожалению, бывает, что про них забывают, и тогда корабль приходит через два года, но они думают этого не случится. О том откуда я родом, я сказал, что издалека, без мотора на веслах или под парусом лет пять надо плыть, они поняли и сказали, что я вообще могу никуда не уезжать, поскольку человек я по виду хороший, и их местные девушки уже давно интересуются, чего я так долго оклематься не могу после путешествия. Про их сексуальные вольности я был наслышан, но предпочитал не затевать романов, пока не пойму их традиции и нравы. А тут праздник наступил.
Праздников у них много и все проводятся с танцами, а некоторые еще и с сексуальными играми. Этот был как раз такой. После двух дней сплошного пения и качания бедрами наступила ночь, в которую весь остров играл в игру под названием «я пошел за водой». Правила я узнал от переводчика. Нужно сказать, что многие неправильно понимают полинезийскую культуру. Сексуальной вседозволенности нет, просто есть ритуалы и праздники, а в остальное время все живут как везде - семьями. Кстати говоря, появление Тура Хейердала с командой год назад совпало с этим праздником. Все согласились играть, а один сказал, что он католик и играть в это не будет. Женщины на острове до сих пор считают это болезнью, потому что он все время сидел в стороне и говорил: не трогайте меня, мне нельзя, я католик.
- Такой молодой, а уже католик, - говорила одна, - жалко беднягу.
- Хорошо, что честно предупредил, мог бы заразить, - говорила другая.
Так вот, правила игры были довольно просты. После наступления темноты на берегу разводился костер, мужчины садились у огня, оставляя специальный проход. Женщины по одной выскакивали из темноты, с воплями пробегали, прыгали через огонь и убегали во тьму. Тут кто-то из мужчин должен был сказать, - я пошел за водой, - встать и последовать за ней в темноту. Там ритуал продолжался. Она его окликала фразой, которую можно перевести как, - куда ты идешь, незнакомец? Он отвечал что-то, типа, - я иду за водой. Тут она продолжала, - так ты испытываешь жажду, а у меня есть влага. Ну и они соединялись где-то на берегу. Если же он ей не нравился, то она говорила, что-то вроде, - продолжай свой путь и ты найдешь воду. Независимо от того, посылала ли она его дальше за водой или забирала с собой в темноту, оба могли вернуться к костру. Он садился у огня как ни в чем не бывало, как бы сходил за водой, а она возвращалась к женщинам, как бы пробежалась, прыгнула, понравилось, попрыгаю еще, мол. Понятное дело, саркастических вопросов там никто не задавал, типа, - а чего так долго воду искал? Такого никто не спрашивал, сходил мужик за водой и ладно. Поначалу все были полны энтузиазма, одна было проскочит с визгом, человек десять вскочат, - я пошел за водой. Вождь вмешается, - всем сидеть, - идет он. Но потом устали. Бывало, промчится одна, а все сидят и молчат, только один другому, - тебе пора за водой, ты давно не ходил, а он в ответ, - да у меня еще есть. Тут вождь опять приказ дает, - пойдет он. Тот, что-то бубня, типа, - как к акулам прыгать так я, как за водой так опять я, - недовольный уходил в темноту. Ну я там набегался за водой. На следующий день женщины улыбались, подходили и что-то говорили, а я не помнил, с кем я был, все одинаковые и на лицо и по телосложению.
Прожил я там год, язык выучил, сначала переводчик в курс вводил, потом сам начал общаться. В конце моего срока приняли меня во взрослые. Этот обряд каждый мужчина должен пройти. Нужно поймать, убить и привезти на остров акулу раза в полтора больше себя. При этом нельзя пользоваться ни колющими, ни режущими предметами. Ее надо просто поймать руками и задушить. Шкура должна быть целая, они ее на барабан используют. Ну есть там специальные приемы для такой охоты: берется ткань, пропитанная кровью рыб, и с этим прыгаешь в воду. Когда акула атакует, надо увернуться, обмотать эту ткань вокруг головы, ткань забьет жабры и акула задохнется. После долгих тренировок почувствовал, что смогу, поплыл, поймал и привез, был встречен ликованием.
Через год пришел правительственный теплоход. Сначала они не хотели меня брать на борт без документов, говорили, что я просто бродяга и искатель приключений, но потом, увидев остатки плотика с названием теплохода, поверили и взяли. Правда, до столицы мы не добрались. Они обходили все острова и высадили меня на острове побольше, откуда меня уже должны были перевезти в столицу. Они телеграфировали, что нашли жертву кораблекрушения, я описал, что произошло и мне начали оказывать помощь.
На новом острове я уже встретился с правительственными чиновниками, мне выдали кое-какие деньги, поселили в отеле, взяли письменные объяснения случившегося и попросили подождать еще с недельку, пока придет еще один теплоход, который доставит меня далее по назначению.
Будучи предоставленным самому себе, я облазил весь остров, поднимался в горы. Пригодился язык, я мог общаться с полинезийцами. В одну из таких прогулок я встретил старую женщину, она решила, что я француз и начала рассказывать мне о Гогене, ну этот ненормальный художник, картины которого все дорожают. Я, конечно, кое-что знал и слушал, как она рассказывала про его краткий визит на этот остров. Меня это мало интересовало, и слушал я из вежливости, но потом она сказала, что хочет мне что-то показать. Она повела меня дальше в горы и там, на вершине холма в зарослях она показала мне старую заброшенную хижину. Одна стенка была сделана из глины и на ней была изображена картина. Судя по всему художником был Гоген. Тот же стиль, те же фигуры обнаженных полинезиек. Она ткнула в одну из фигур и сказала, что это она. Я присмотрелся, сходство было, впрочем, она или не она, неважно. Я бывал в Эрмитаже и видел Гогена в оригинале, что это теперь стоит дорого – знаю, но эта картина нарисована на глиняной стене, снять и увезти невозможно. Раньше, я не был поклонником Гогена, но теперь был поражен. Помню, как в Эрмитаже мне эти картины казались детской мазней, фантазией на тему папуасского рая, а теперь все видилось по-другому, картина словно говорила: "мы не развратны, а наивны и чисты, мы часть вселенной, мы потомки тех, кто пустился в опасное мореплавание, когда ваши предки предпочли лизать сапоги вашим правителям". Я был потрясен, женщина стояла рядом и молчала.
Ну а потом несколькими пароходами доставили до Австралии, добрался до Советского посольства, там ждали, встретили хорошо, отправили самолетом в Москву, вернулся в свое Морское училище героем, но ненадолго. Что не понравилось, не знаю, может рассказы об игре «я пошел за водой», ну и вот оказался здесь, а статья у меня уголовная, потому и под амнистию попал. Статью, конечно, подстроили, просто поступила команда "убрать".
Студент замолчал и вскоре уснул, а Реутов еще долго лежал и не спал, пораженный рассказом. Совсем молодой человек, а столько ярких моментов в жизни, понятно, откуда такое выражение лица. Он просто что-то видел в жизни – красивое и яркое, гармоничное, сильное и благородное, что стоит одна эта охота на акулу без оружия с окровавленной тряпкой. И разве эти впечатления от коралловых рифов с ярко расцвеченной фауной человек сможет когда-либо забыть? Какой чудовищный контраст с этой блеклой северной природой, отвратительной тюремной пищей, изнурительным трудом и жуткими ненавистническими до уродства отношениями между людьми. Не зря он упомянул сатрапские цивилизации. Доводили они людей всегда до такого состояния, что те на доске готовы были уплыть. Может полинезийцы оттого и жизни так радуются каждую минуту, что они есть потомки тех, кто не согласился играть роль массового быдла в воплощении чьих-то «великих» имперских амбиций.
Утром сыграли подъем, Студенту скомандовали - «с вещами на выход». Он едва успел прокричать адрес тетки в Ленинграде и свое имя.
- А ну быстрей, - орал офицер охраны.
- Жду вас в Ленинграде, - прокричал Студент напоследок.
- Хрен дождешься, - ответил охранник, - он политический, Берия арестован, амнистия накрылась, но ты Студент - счастливчик, проскочил, а этому тянуть по полной, быстрей на выход… твою мать, халява кончилась.
Сергей Иванович был реабилитирован много позже, он действительно досидел свой срок, потом был на поселениях, потом реабилитировался и восстановился в университете. В свой первый же приезд в Ленинград он явился по адресу, который, уходя, прокричал Студент.
- А я не знаю, где он, - ответила его тетя, - он и сюда-то не приезжал. Он почему-то отправился во Владивосток. Устроился в порту береговым матросом, ну знаете швартовы принимать. Работал нормально, письма мне писал, а потом пропал, никто не знает, где он.
Реутов улыбнулся, - наверно рванул на утлой ладье прочь от сатрапских цивилизаций.
- Что-что? – переспросила тетя.
- Да нет, ничего, это я так, - сказал Сергей Иванович, - вы не волнуйтесь, я думаю с ним все в порядке.
А через год, вечером за семейным чаепитием Реутов вдруг вспомнил Студента. Сразу появилась мысль, почему именно сейчас он его вспомнил. На столе лежала газета последней страницей вверх. Мелькнул крошечный заголовок «Найдена ранее неизвестная картина Гогена». Реутов взял газету и прочитал краткую заметку из цикла «Разное в мире».
На аукционе в Сотби неизвестным коллекционером была продана недавно обнаруженная картина Гогена из полинезийского цикла. Картина была нарисована на стене небольшого домика, в котором Гоген жил во время своих скитаний по островам. Она была приобретена Британским музеем вместе с куском той самой стены. После некоторой реставрации картина начнет демонстрироваться посетителям.
- Ну что ж, повезло Студенту, доплыл, - подумал Реутов, - рад за него.