Начало "Колосья под серпом твоим - топор при дереве 1" http://www.proza.ru/2014/11/20/1430
Предыдущая часть "Колосья под серпом твоим - топор при дереве 12 - 1" http://www.proza.ru/2014/12/08/630
Мстислав Маевский ехал верхом в Озерище. Надо было увидеть Когутов, поговорить о том о сём, а главным образом, встретиться с Яней.
Хлопец сам удивлялся, почему его так тянет к этой девочке, а когда понял, было поздно. Попробовал сам себя уговорить, что это - обычная романтичная история в духа "здравствуй, добрая дева, не откажи запечатлеть на твоем невинном челе братский поцелуй, ибо и крестьянки любить умеют, под сению дерев пляша", - ничего не помогало.
- Ну и черт с вами. Ну и злитесь. А я все равно буду там бывать. Мне приятно.
Теплые глаза хлопца осматривали из-под белого чуба Днепр, молодую зелень на его берегах, само Озерище, какое красиво раскинулось над рекой. Не знал, что делать. Собирался было вместе с Кастусём поступать в какое-нибудь военное учреждение. Использовать льготы для студентов, что закончили университет, и дворян. Что-то и у Кастуся не ладиться. Диссертации еще не подал, в кандидаты, значит, зачислен условно. Со штаба учреждений ответа нет. Да и действительно, недоверие к местным людям большое, а тут человек, который знает право, финансы, статистику, политическую экономику, хозяйство деревенское, технологию и другое, хочет еще приобрести и военные знания. Нет уж, достаточно. Черт знает что из таких людей может получиться при развращенности теперешней молодежи. Возможно, якобинские министры.
Мстислав рассмеялся. Кастусю не везло, а ему, Мстиславу, и подавно. Генералов из них не выйдет. Что же, один будет устраивать общую систему мятежа, а другой станет неплохим поручиком. Поручики восстанию тоже пригодятся. А кем, интересно, будет Алесь?
С придорожного трактира, за какой садилось солнце, летела жалостная песня:
I чарка мала, і гарэлкі няма, Міла, міла не цячэ, каля сэрца пячэ.
.
Сидит, видимо, какой-то влюбленный бедолага и плачется на горькую судьбу, крепко обхватив руками косматую голову.
Мстислав опять задумался от этой песни. Пойдет в бунт, возможно, голову сложит, или схватят и расстреляют, инвалидом сделают. Что тогда делать девке? Ах, боже ты, боже. Как бы хорошо, чтобы все уже миновало, чтобы победа. А тут врагов - стая. Лают на честных людей. И не дадут так сразу через кровь перескочить…
Он направился по задворкам к курганной гробнице за Озерищем.
Янька была уже там. Мстислав спрыгнул с коня.
- Вечер добрый!
- Стафану скверно, - свежее личико Яньки сморщилось, задрожали горестно брови.
Стафану действительно не помогали ни врачи, ни лекарства. И становилось понятно, что тут разве что природа возьмет свое, и все же все надеялись, делали для него все, нарочно оставляли с ним кого-то из братьев или Марту с Рогнедой, чтобы не был один.
- Посидим немного, и я пойду к нему, - сказал Мстислав.
- Сидеть не надо. Походим.
Они шли берегом. Яня шла рядом, опустив глаза, обдергивала молодую веточку вербы.
- Мне молодой листвы жаль. Смотри, какая зеленая.
- И правда. Я не буду больше.
Подошла к обрыву, бросила веточку в поток.
- Ты не думай, - глаза Яни смотрели немного даже испуганно. - Она в воде оживет, выплывет где-нибудь на берег и укоренится. Верба живучая.
- Конечно, укоренится.
И вдруг Янька всхлипнула.
- Вербе можно. Человеку вот нельзя. Как срежут его - это уже все.
Мстислав растерялся.
- Ничего. Обойдется все.
- Нет… Нет уже, видимо… Не жалуется Стафан, нет… Помнишь, как на свадьбе его хорошо было?
- Спой ту, что тогда для Марты пела, - попросил он. - Спой. Вот увидишь, я верю, сразу ему легче станет.
- Правда?
Янька с доверием взглянула на него, глубоко вздохнула и завела тихоньким дрожащим голоском:
Прыданачкі[54] — няўданачкі Шапчыце, Вы яе паціхенечку Наўчыце.
Мстислав шел и вспоминал радость тех дней: и как ездили за рыбой перед свадьбой, и как шутили с Галинкой Кахно, и как было весело. Нет, ничего не могло случиться со Стафаном.
Няхай яна ранюсенька ўстаець, Няхай яна хатку, сенькi падмяцець, Няхай яна на вулку шумку не нясець, Няхай яна на шуметнiчку пасыпе, Няхай яна i ножкамi прытопча, Няхай яна і слёзкамі прымоча.
Они шли навстречу багровому огромному солнцу, что наполовину село в заводь Днепра. Мягко ступал за ними усталый конь.
Нашы курачкi трапятлiвыя разграбуць, Нашы жоначкі лепятлівыя разнясуць. — Няхай вашых курэй каршун дзярэ, Няхай вашых жонак смерць пабярэ.
Янька внезапно всхлипнула и села в траву, как будто у нее подрубились ноги. Он сел рядом с ней, робко погладил по золотым волосам.
- Ну что ты, что?
Он взял ее за плечи и насильно отвел ладони от глаз. В глазах были слезы. Мстислав почувствовал - опустилось куда-то сердце.
- Как же это кто-то мог, - сквозь слезы сказала она. - Как поднялась рука на такого. Тихий же, смирный. Ребенок останется. Ну, ничего. " Сіроцкія слёзы дарма не мінаюць. Пападуць на белы камень — камень прабіваюць ".
Мстислав поставил ее на ноги. Поколебался минуту и вдруг осторожно поцеловал в распухший, соленый от слез ротик.
- Не надо, - глухо сказал он. - если даже что-то и случится - я тебя не кину. Отцом буду. Братом буду. Мужем, если хочешь, буду.
"Нет", - молча кивнула она головой.
"Да", - молча склонил он голову.
Стафан сидел на завалинке, знобко кутался в чугу и проваленными глазами смотрел на залитый багрянцем сад и на солнце, что садилось за ним. Подошел Кондрат, но старший его словно не заметил. Лицо желтое и в пятнах, взгляд отсутствующий.
Кондрат осторожно положил ему на ту руку, что лежала на каленях (другая сжимала на груди отвороты чуги), двух убитых дупелей.
Стафан пощупал рукой ржавые мягкие перья и скривил губы улыбкой.
- Жаль.
- Тебе сегодня сварим. Ничего. Еда, брат, панская.
- Все равно жаль.
Кондрат присел к старшему.
- Дай ружье, - сказал Стафан.
Взял двустволку сухими, как куриные лапы, пальцами.
- Тяжело. При жизни и стрелять не любил. Вот и сам дичью сделался.
И опять Кондрата, второй уже раз, поразило гневное выражение в глазах Стафана. Солнце уже чуть крутилось, переливалось своим краешком над водой.
- Кондратка, - сказал Стафан, - я сегодня умру.
Брат сделал движение протеста.
- Нет, - сказал Стафан. - Я знаю. Ты не забыл?
- Нет.
- Исполни. И Кроера тоже. Мне видение было - он.
- А если нет?
- Если даже нет, то такую дрянь стереть надо с земли.
- Исполню.
- Убей за сорок дней, пока душа тут… Торкайлу… Чтобы успокоилась. А с тем не спеши. Все хорошо сделай. А может, и я с того света приду, скажу, он или нет. Чтобы живую душу спасти от напраслины - отпустят.
- Исполню.
- Проведи меня, братка, к реке. Видишь, красная…
Гнев исчез из глаз больного. И даже улыбка была прежняя, как до болезни. Опираясь на плечо Кондрата, он встал.
- Ну вот, благослови вас всех. Мне…
Словно потерял мысль.
- Ну вот… Если бы выше… Немножечко выше.
Потянулся, словно хотел еще раз увидеть реку. А потом стал падать так внезапно, что Кондрат еле успел поддержать его.
Везли его на кладбище по воде. Еще стоял поздний паводок, и к церкви на острове иначе добраться было нельзя.
Шли четыре челна. На переднем стояла корста с покойником. Рулил Алесь: отправлял покойного брата в последнюю дорогу. Мрачный Кондрат Когут пенил воду веслом. На остальных трех челнах сидели Когуты, Кахновы и родственники Марты.
Зелеными тучами стояли в воде рощи. Звенел над небольшеньким лоскутом суши жаворонок. Очень тепло, совсем по-летнему припекало солнце.
Не взлетали с островков кулики-турухтаны. Как знали, что люди на челнах стрелять не будут. А может, - и это скорее всего – одурманенные полнотой весенней крови в жилах, никого не боялись. Токовали, встопорщив перья, ходили один перед другим, яркие в брачных нарядах.
Самочки, пристроившись на крайних концах островка, смотрели на самцов.
Ни у кого из местных людей не поднялась бы рука стрелять по ним в такое время. И турухтаны знали это. Небо, вода и островок - все было для них.
Марта на втором челне убивалась. Была это ее обязанность. Но остальные уже немного перетерпели горе. Миновал год, и все это время они ждали неминуемого, а когда оно пришло, мало осталось слез.
Разве только у матери.
Старик Когут Данила думал о том, что и его скоро повезут той самой дорогой, и не жалел об этом, а жалел разве только о том, что это не его везут сейчас вместо Стафана. Хорошо было бы отдыхать в такой день, под жаворонком, между небом и водой. И чтобы у челна токовали турухтаны.
Янька выплакалась еще у курганов, а потом в доме. Алесь думал, как теперь отыскать виновного всего этого. Мстислав поглядывал изредка на Яньку и налегал на весло.
Только один Кондрат смотрел на мир мрачно, через припухшие веки. И чем больше Алесь смотрел на него, тем больше догадывался: этот все знает.
Над водой среди зеленых облачков затопленных деревьев летело голошение:
А я ж за табою на край свету хадзіла, А я ж за табою ў вагонь лётала, Сакол ты мой міленькі, каханенькі! А ўстану ж, бывала, я раненечка, А мой жа саколік па палетачках ходзіць..
И хотя все знали, что всегда Марта вставала раньше "соколика", все представляли себе ранние луга в росе, Стафана с уздой на плече, гулкий по-утреннему удар далекого колокола - и всем становилось горько.
А кветачкі ж ад яго красуюць, А небачка ж ад яго ззяе. Зірнеш — мятлушкі ад яго ў вачах лётаюць, Зірнеш — нібы ігруша белая зацвіла. Зірнеш — як лісцічак кляновы ён прытульненькі, Зірнеш — сэрца молатам у грудзіну валіць. Караван смерці плыў паўз астравы жыцця. Хай бы ж той халера лепей мяне забiў, Хай бы ў мяне з сэрца кроў высмактаў, Як жа мне цяпер цяжанька без любага дружачкі…
Кондрат не смотрел ни на небо, ни на безграничный, как небо, паводок. Еще три дня тому назад он спрятал ружье в дупле дерева у моста через Озерянку, на юг от деревни и по дороге на Суходол. Торкайлов фольварк был севернее, и дорога из него в Суходол пролегала около Озерища. И каждое утро Кондрат Когут выходил на курганы и следил.
Позавчера Тодор возвращался с сальником Бруноном Даримедовичем, в одной таратайке.
Сегодня утром он повез сальника опять в Суходол, и Кондрат надеялся, что, может, вечером он будет возвращаться один. Даже когда вернется вдвоем - Кондрат это стерпит. Он будет терпеть хотя сорок дней, а дождется его одного.
Возможно, сегодня они похоронят Стафана к вечеру, и Кондрат успеет вернуться на Озерянку, когда Торкайла поедет назад.
Жаль будет, если не убьет за сорок дней. Душа брата не так обрадуется. Но даже если не успеет - пусть. Он привык терпеть. Он мужик, и он дал слово. Он будет ходить месяц, два, год, но он переймёт Тодора одного. Нельзя сказать, что ему будет легко его убить: он еще никогда не убивал. Но он знал: иначе нельзя. "Терпим, терпим, терпим, а они считают нас за глупых зайцев. Судят нас, расправляются как хотят и уверены в том, что нет им наказания. Потому и делают, что душа их желает.
На каторгу пошлют в Сиберию - и ходят себе спокойно. Знают, даже если вернутся - струсят опять туда попасть. А государство мстить не будет - ему лишь бы тихо было.
И убьют если, то не ждут кары. Если бы это ждали - ого-го! Трижды подумали бы, перед тем как паскудство какой-то сделать. Ну то когда не бог, не наказывает начальство, пусть накажет сам обиженный. Другие тогда оглядываться будут, сперва чем донести, убить, детей осиротить, имущество пустить дымом".
Подкова на лбу Кондрата покраснело, так он думал. Убьет. Зимой или весной, летом или осенью - убьет. В слякоть или в ясный день - убьет. Ночью или утром - убьет. Ого-го, как бы это легко было жить на земле, чтобы за каждое паскудство пакостник ждал неминуемой кары.
Вой, як павалюся я на тваю магілачку, Як закуваю я цяпер па табе кукулечкай. Дружыначка ж ты мая, нашто ж ты мяне… пакідаеш? А ці дабра ты ад дзетак, ад жонкі… не маеш? Як жа ж нам цяпер… пражыць? Як нам жыццё без цябе… прабыць? Як мы цябе забываць… будзем? Адкуль мы цябе дажыдаць… будзем?
Кондрат сжал кулаки на весле и рывком послал челнок с корстой покойника к недалекой уже церкви на островке.
Да каго ж мне ўначы цяпер цмокам прысмактацца? Адкуль жа мне парады цяпер дажыдацца? Адляцеў ты ад мяне цяпер, саколiк-голуб шызы — укулечка! Згас ты цяпер для мяне, васілёк ты мой — сонейка — Пралесачка!
Тихий и страшный вопль бабы летел над водой к островку, откуда плыли навстречу ему редкие удары похоронного колокола.
…Назад Кондрат и Алесь ехали в челне одни. Далеко перегнали всю ватагу челнов.
- Слушай, Кондрат, возьми меня с собой.
- Куда?
- Ты знаешь…
- Нет, - сказал Кондрат. - Ничего я не знаю.
Они плыли, а вокруг была синева и горячий воздух.
- Смотри, что это? - сказал Алесь.
Кондрат оглянулся, и на минуту оба они замерли, впечатленные тем, что происходило над рекой.
На берегу, поодаль, вставал в воздухе огромный черный столб - от земли до неба. Он казался бы неподвижным, если бы не крутились в нем с бешеной скоростью клочья сухой травы.
Кто-то всасывал их в небо, и они взлетали в него выше и выше. Могучий тромб шел к берегу, приближался. Черный, как дым, он клубился и переливался тем, что было внутри, как змея, что сбрасывает кожу. Жирная, вся волнами, она, медленно сужаясь, ползла куда-то: не разберешь, вверх или вниз.
Вихрь тромба спустился на воду и пошел прямо на их челнок. Как очарованные, они не двигались. А смерч наливался еще больше, чернел.
Блеснуло где-то, на высоте доброй колокольни, длинное серебряное тело рыбы.
В следующее мгновение великан рванулся мимо них и передвинулся немного дальше, как предупреждение. Из черного нутра его дунуло могильным холодом.
Все скорей и скорей шёл от них тромб, перешел реку, почернел, взлетев на берег.
Они никогда не видели такого.
Великан блуждал в полях, шел в поля, убывал. Исчезал.
…Когда он исчез - они взглянули друг на друга.
- Беда будет, - шепнул Кондрат.
- Брось городить околесицу!
- Х-фу-у, - закрыл глаза Кондрат. - Хорошо. Вези меня на берег. Высади.
- Возьми, говорю, с собой.
- Нет!!! - резко и злобно бросил Когут. - Нет и нет. Черт с ними, с тромбами… Надо и их - грудиной…
Когда фигура его исчезла, вскарабкавшись на крутояр, Алесь почему-то вспомнил Майку и испугался, что чуть не погибли. Через день они должен были встретиться и окончательно решить, как быть.
Продолжение "Колосья под серпом твоим - топор при дереве 12 - 3" http://www.proza.ru/2014/12/08/1282