Фёдор привечал всех. Захаровский дом стал вместо клуба. Еликанида принимала гостей, подавала на стол жареную лапшу, добавляя щепотку манки в муку для крепости, как делали её башкирские подруги. Молодухи приносили вязанье, вышивки и коротали вечера в задушевных разговорах, мужья травили байки на спор, кто дольше всех продержит в напряжении слушателей, прямо как Шехерезада в сказке «Тысяча и одна ночь». Иногда такие словесные состязания длились до самого утра. Спорили на бутылку самогона, Федя часто брал призы...
В передней избе набивались битком соседи, некоторые приходили с другого конца деревни специально послушать байки Федора. Он часами тешил слушателей невероятными историями, сочиняя их иногда на ходу. Развлекал сказками о летающем ковёр–самолёте, о сапогах–скороходах. Несколько раз по просьбам пересказывал «Всадника без головы».
– Ну, про что хотите? – откашлялся Фёдор, весело поглядывая на Еликаниду. – Про хвостатого или сказку?
– Сказку-сказку! – сказала Анфиса, которая страсть как любила слушать сказки.
– Про хвостатого! – дружно кричали из «мужского» угла.
– Ну, слушайте!
Все притихли. Народ расположился кто на лавках, кто на полу в предвкушении новой истории. В образовавшей тишине стало слышно тихое позвякивание спиц в руках шустрой Анфисы и зловещее завывание ветра в печной трубе.
«…Жили в деревне рядышком два соседа, – начал свой рассказ Фёдор. – Жили мирно и дружно. А деревне, сами знаете, хороший сосед лучше родственника: поможет сено накосить и дров привезти, свинку заколоть и бутыль самогона опустошить при надобности".
– Это мы завсегда поможем! – хихикнул Ефим. – Только кликни!
– Не мешай! – оборвал его Митька.
Митька и Володя не пропускали такие вечера. Митька тоже любил завернуть какую-нибудь невероятную историю, а начитанному Владимиру в доме брата было всегда интересно.
"…Случилась эта история в субботу, – продолжал Фёдор. – А суббота, как известно, в деревне банный день. Для настоящего мужика святой день, день отдохновения от трудов праведных и дел каждодневных. Собрался, значит, Володька в баню. За неимением своей он каждую субботу, как штык ходил париться к Борьке. Собрал бельишко исподнее, пристроил веничек подмышку и пошагал по белу снегу прямёхонько к соседу.
Тишина стояла такая, что было слышно собственные мысли. Снег приятно похрустывал под ногами, как хрустят на зубах солёные огурчики. Ветхие избёнки и покосившиеся заборы утопали в белоснежных сахарных сугробах, из печных труб поднимался к небу сизый дым. Нет ничего красивее нашей зимней деревни. Зимы у нас ядреные! Снегу иногда навалит так, что, дорогу домой после бани не найдёшь.
У соседей в избе пахло свежим хлебом, берёзовыми дровами и достатком. У печи ловко орудовала Варвара, румяная, мясистая бабёнка. Она раскатывала тесто, вырезала гранёным стаканчиком кружки для пельменей и раздавала указания мужу. Сыновья сидели за столом и дружно лепили пельмени. Все три сына Бориса были ладные и похожие друг на друга, как солёные грузди в одной кадушке. Бориске и тут подфартило, у Володьки же в доме было настоящее бабье царство: тёща, жена и три дочки.
Хозяин озабоченно топтался по дому и махнул ему рукой:
– Володь, ступай в баню, а я скоро подскочу.
Соседу здорово повезло, его двор находился аккурат в двух шагах от колодца, и до реки было рукой подать. Володя распахнул дверь бани, и переступил порог в крохотный предбанник, где едва могли уместиться два здоровых мужика. Банька была у соседа сколочена на славу и держала тепло в самые сильные морозы. У Борьки руки росли из нужного места.
Владимир в предвкушение банных радостей разоблачился до последней нитки, скинул портки на лавку и наярился в тепло. Прислушался. Из бани доносились какие-то странные звуки, будто кто-то парился. «Что за чертовщина!?" – подумал, почёсывая волосатую грудь, Владимир. Ведь Борис остался в доме, а его сыновья, не переносили первый жар, и обычно, подходили позднее». С этими мыслями Володя прошёл вовнутрь.
Бориска сидел на полке и вовсю хлестал себя вениками.
– Послушай-ка, соседушка, как это ты раньше меня проскочил? – разинул рот от удивления Володя.
Борис невозмутимо парился, квохая и крёхая. Владимир не обиделся на Борьку, знамо дело, баня, тут не до разговоров. Расположился на лавке, с наслаждением поскрёбывая могучее брюхо и широкую грудь. Вдруг его взгляд зацепился за чёрную верёвку, которая, как живая, болталась под полоком, и покачивалась в такт Борькиным движениям. Туда-сюда! Туда-сюда!
Владимир с опаской стал озираться по сторонам. Нет, не мерещится, так и есть, под полкой у Борьки свисает длиннющий, волосатый хвост, похожий на плеть. Сердце у Володи забухало, внутри всё опустилось от страха.
– Чего это у тебя, Борька, там болтается?! – прохрипел он, тыкая корявым пальцем под полок. – Не хвост ли то чертячий?!
– Ах! Тебе мой хвост не по нраву!? – сверкнул глазищами парильщик. – А что ты скажешь, если я тебе ру-у-у–ку свою пока–а–а-жу!?» – произнёс замогильным голосом Фёдор, вытягивая руку вперёд.
Спицы замерли в руках испуганной Анфисы. Она взвизгнула от страха прижалась к сидящей рядом Еликаниде. Все мужики, молча смотрели на Фёдора, ожидая продолжения жуткой истории. Фёдор, не меняя выражения лица, невозмутимо продолжал:
«С этими словами Борис, сидя на полке, вытянул стра–а-а-шную, покрытую чёрн–о-о–й шерстью лапу и с нечеловеческой силой бросил несчастного оземь. Лапища вытянулась до невероятных размеров, упёрлась в голое тело соседа и вцепилась железной хваткой за шею. Над Владимиром нависла жу–у-у-ткая образина со спутанной бородой, изо рта чудовища разило зловонным дыханием…
Володя лежал на полу и тщетно пытался вспомнить спасительные слова молитвы и перекреститься. Но бедняга, будто вдруг онемел, язык прилип к нёбу, рук-ноги стали ватными, а правая рука не повиновалась хозяину. Владимир корчился от боли, не мог ни вздохнуть, ни шевельнуться. Двухметровая лапа с жуткими загнутыми когтями намертво припечатала его к дощатому полу. В голове бедняги пронеслось, что вот пришёл мой последний час...
Дверь бани неожиданно распахнулась, и перед Володькой явился ещё один Бориска. Нечистый с жуткой двухметровой рукой и волосатым хвостом моментально испарился, будто и не было его вовсе. Мокрые веники валялись в беспорядке на полке, расхристанный сосед корчился в судорогах на полу.
– Эй, сосед, ты чё угорел что ли?! – дёрнул за руку Бориска, наклонившись к Володьке. – Э, брат, да ты точно, угорел! – увидев закрытую вьюшку, распахнул дверь хозяин бани.
Облако свежего морозного воздуха ворвалось в баню, и мгновенно привело соседа в чувство.
– Тьфу, нечистый, – сплюнул Володька, как только пришёл в себя и увидел Бориску.
Он живо вскочил на ноги и голый, без порток, дёрнул прочь из дьявольской бани.
– Господи, спаси мя грешного, – непрерывно крестясь и оглядываясь, приговаривал он, перепрыгивая босиком через сугробы...»
В хате наступила тишина. Сидящие на полу мужики с облегчением расправили затёкшие ноги и потихоньку подтянулись к столу.
– Во загнул – так загнул! – восхищённо цикнул Ефим, отхлёбывая из гранённого "малиновского" стакана.
– Фу, чёрт настращал! Теперь в баню одна ни за что не пойду! Стёпка, будешь теперь со мной всегда в баню ходить! – жеманничала Анфиса, обращаясь к своему мужу.
Вдруг через заиндевевшее оконное стекло раздались какие-то жуткие звуки и непонятный стук.
– Чёрт за окном! – завизжала Анфиса, выронив вязание.
– Сейчас проверим, кто там, – поднялся дядя Николай. – Я там, в снежку свою долю припрятал.
Еликанида осторожно вышла во двор вместе с ним, осмотрелась. Через проплывающие облака виднелись редкие звёзды. Убывающая луна слабо освещала заснеженный двор.
– А где крышка? – стал разгребать снег Николай, доставая из сугроба трёхлитровый бидон.
Внезапно откуда-то выскочила блеющая дурным голосом коза. Она с разгона кинулась на дядю Николая и крепко его боднула.
– Ой! Ой! Караул! Ваша коза! – с криками забежал в избу Николай.
– Ну, у вас и коза смекалистая! – громко восхищался потерпевший. – Крышку скинула рогами! Пол бидона самогонки вылакала! Зараза! Я оставил, чтобы холодненькая была! Остудил, называется!
– Завтра придёт к тебе похмеляться! – весело загоготали мужики. – Хорошо, что самогон некрепкий, на зерне. А то бы дом снесла!