Тот день настал, и фронт ушел далёко,
войны оставив прежнюю печать:
патруль ночной торжественно и строго
в роддом сопровождал отца и мать.
(Тройное время)
Ни одного дня я не работал в милиции (и у смежников тоже). Однако большая часть моей жизни неотделима от нее. И началась эта часть чуть раньше моего рождения, Февральской ночью в конце Войны. К роддому на Канонерской улице родители пришли в сопровождении милиции. Интересно, что моя мать родилась на Канонерском острове.
В комнату, где жили мои родители до войны, попал снаряд. Он пролежал там долго прямо на кресле. Так что они переехали в другую квартиру, в том же доме. Три комнаты на три семьи, - и в двух главы семей служили в милиции.
Про одного сказать как-то и нечего. Он дослужился до майора, однажды я видел его в коляске милицейского мотоцикла. По отсутствию всяких характерных черт он, наверное, мог бы стать идеальным разведчиком, - только форму снять не забыть.
Зато второй – молодой и красивый старлей, только что вернувшийся с войны. Я дружил с его сыном, чуть младше меня. На шкафу в их комнате обычно лежал черный пистолет – надо полагать, ТТ. В те же годы у нас в командировках нередко жил один из моих двоюродных братьев по отцу, подполковник. Он носил обычную защитного цвета форму; в походном чемоданчике рядом с бритвой и бельем всегда лежал пистолет. Но он был рыжим и, как мне помнится, заметно крупнее… Тогда – Стечкин без кобуры, что довольно странно…
В соседа моего, когда он ночью возвращался с работы, стреляли около Новой Голландии. Грабили по ночам нередко, особым вниманием пользовались шубы… (По городу ходили рассказы о том, что врачей – если они показывали халат – не трогали.) Но для этого не стреляли, так что, думаю, стрельба была прицельной. Ясно, что ему не привыкать – но то на войне… Седел он, помню, быстрее, чем ровесники вокруг.
В те времена милиционеры летом носили светлые, почти белые, холщовые гимнастерки. Как помнится, и белые чехлы на фуражках ( как и у морских офицеров). Околыши были с красным верхом. А у транспортной милиции – на железной дороге – с малиновым ( это различие обыграно в фильме «Оборотни» одного из сериалов про милицию). Мне очень нравилось: когда я ходил с родственниками-подполковниками, милиционеры отдавали честь.
В то время на улицах – и не только в самом центре – можно было встретить постовых. На стенах домов кое-где висели небольшие ящички и гудок над ним. Если ближайший милиционер слышал его сигнал, он бежал к ящичку, открывал его и доставал оттуда телефон для связи.
Специальных машин для перевозки безнадежно пьяных тогда еще не было. Если требовалось, милиционер останавливал любой грузовик – кроме тех, где была надпись «продуктовая» на борту, - и вместе с водителем грузил пьяницу.
По большим праздникам появлялась и конная милиция в символических количествах. Скорее, для сохранения традиции. Не знаю, возможно, она играла роль на футбольных матчах.
Управление милиции находилось тогда в здании Главного штаба, на площади напротив Зимнего дворца. Там всегда стояло много милицейских машин. Это были шасси ГАЗ-51, на которые ставился узкий – между задних колес - небольшой ящик-автобус. Такими же были в то время и Скорые помощи. Впрочем, еще встречались по городу и воронки – просто грузовики с ящиком-тентом в кузове.
Сосед мой между тем постепенно продвигался по службе и званиям, все реже я видел его в форме. Когда было можно, он рассказывал о своей работе. Общее впечатление –огромный труд занимал большее место, чем догадки в духе Шерлока Холмса. Однажды в городе прошло несколько убийств, наводивших на мысль о связи. Но выявить ее долго не удавалось. В числе прочих попыток подняли данные о всех грузовиках, приезжавших из других областей на ленинградские предприятия. Выделили тот, появление которого совпадало с убийствами. Дальнейшее было, как говорят, делом техники.
Конечно, количество машин, хотя и быстро увеличивающееся, было несравнимо с теперешним. А в 1951 году, помню, на Московском между Техноложкой Фонтанкой ЗИС -101 сбил велосипедиста на пустой дороге. Водитель погрузил его к себе вместе с велосипедом – вероятно, чтобы везти в больницу. За все время происшествия ни одной мащины мимо не проехало (но упомянутая история – много позже).
Милиция, как я понимал, вставала «на уши» в двух случаях: при обнаружении фрагментированного тела (жаргонное название не хочется повторять) и при убийстве сотрудников милиции. Первое обнаруживалось обычно в свертках, плавающих по рекам и каналам. Не один раз моего соседа вызывали по телефону прямо от обеденного стола…
О втором я ничего от него не слышал. Но несколько моих сокурсников встречали Новый год в гостях, недалеко от Тучкова моста, На нем убили постового – тогда на мостах были специальные будочки для них. (Заодно уж отмечу – железнодорожные мосты через Неву охраняли часовые с винтовками). Так вот, милиция установила и опросила всех, кто в эту ночь находился не только в домах на набережной, но и в большом радиусе вокруг. (К слову, на мостах тогда свободно висели настоящие пробковые спасательные круги, которые каждый мог при необходимости снять и бросить тонущему.)
Как-то парень из соседней квартиры, студент, не рассчитал силы и попал в вытрезвитель (тогда уже и спецтранспорт наладили). В таких случаях на работу или в место учебы присылали большой плакат с надписью что-то вроде «Он нас позорит». Это сулило плохую перспективу. Наш сосед сумел отозвать бумагу «яко не бывшую».
В октябрьский вечер 1964 года сосед сообщил: «Кукурузника сняли, завтра будет в газетах. Поступило указание: если вдруг демонстрации за него, не мешать». Но такого в Ленинграде не произошло.
Управление переехало в Большой дом, и соседа позвали туда. Его обязанностью стало ездить и проверять работу областных отделов (отделений) милиции. Помню, как-то он вернулся из Мги (у нас еще не было там садоводства) и огорченно говорил, что там не управиться, если и круглосуточно работали бы… Сейчас улица, на которой здание милиции, носит имя начальника – майора Жаринова. Правда, убили его много позже и, как я слышал, при облаве в другом месте.
Соседу тоже приходилось менять кабинет на лопухи – в многоточечных важных облавах участвовали чуть не все, несмотря на количество звезд и просветов на погонах. Как и в дежурстве в государственные праздники: мы с отцом не раз встречали его на Московском вокзале, когда возвращались из родных уже краев.
Позже он вернулся «на землю», начальником отдела милиции.
Другой мой родственник, морской подполковник, закончил службу в Риге. Очень хотел в Ленинград, и из большой квартиры переехал в комнатку на краю города, на краю острова Голодай. Пустынное и неспокойное место было.
На почве гипертонического криза у него произошло временное помутнение сознания. Ждать военного психиатра пришлось долго, его жена позвала отца с работы. Больной стремился выскочить из окна, отцу пришлось его фиксировать (как говорила мама, только один человек в округе был до войны сильнее отца – шофер Василий, который катал меня на трофейной БМВ). Тот стал кричать «Караул, душат!»
Жена и приехавшая мать, у которых сдали нервы, дежурили внизу, у подъезда. И вдруг издалека, чуть не с горизонта, увидели бегущего милиционера. Он их выслушал, но поднялся, все проверил сам, показал из своих рук удостоверение больному: тот принимал его за шпиона…
Вообще же город рос, увидать на улице милиционера можно было все реже. Не считая самого центра и ГАИшников.
Одно время – в начале восьмидесятых точно – неплохо было придумано организовать подвижные милицейские группы (ПМГ – иногда расшифровывали как Помощь Моментальная Гарантирована). Они, находясь постоянно в движении, могли охватить контролем большое пространство, включая сады и парки.
До этого краткое время по осевой линии Невского ходил милиционер, глядя влево и вправо на тротуары и одновременно следя за машинами. (А во время бестолковых перемен появлялись еще городовые в полностью красных фуражках, видел у Гостиного).
«Что же Вы квартиры себе не добьетесь?», - спрашивала мама. «Некогда хлопотать», - был обычный ответ. Но, наконец, он с женой переехал, оставив сыну комнату. Что совсем не тривиально, - жилконтора несколько раз пыталась опечатать ее как свободную. Но тщетно.
Пятидесятилетие Октябрьской революции планировали отмечать в Ленинграде. Для безопасности резко увеличили контингент милиции, набирая часть призывников в милицию (или во внутренние войска?), оставляя их в городе в милицейской форме. Пара месяцев до ноября была, наверное, самой спокойной – всюду ходило по два человека в форме, даже дежурили на платформах станций вплоть до 55 км от города – может, и дальше.
Тогда впервые появились опытные образцы дубинок – маленькие, телескопически удлиняющиеся при нажатии кнопки. Но вводить их посчитали неудобным. Как помнится, кроме Одессы и еще какого-то города.
Раз уж речь зашла об Одессе… В декабре 1956 года отец был там в командировке. Выйдя темным вечером из Пароходства, решил спуститься по знаменитой лестнице к морю. По бокам там что-то вроде сада. Его окликнули два милиционера и потребовали документы. Никак не могли поверить, что он по доброй воле гуляет здесь и в такую пору: «Мы и вдвоем с оружием боимся тут ходить. А ты – просто дурак».
Так служил и сын моего соседа. Потом он уехал по распределению в Сибирь, и сосед сокрушался, что штамп о выписке не маленький, а большой – это еще более затрудняло обратную прописку в Ленинграде. Но здесь все получилось.
Брежнев и другие руководители действительно приезжали, но на три дня раньше, возлагали цветы на Марсовом поле ( перед этим сильно расширили свободное пространство, вырубив много сирени, ранее доходившей почти до плит), заседали в только что построенном Октябрьском, но на седьмое вернулись в столицу.
Набор в милицию продолжался и в начале восьмидесятых; да и сейчас в том здании много молодежи в форме, но таких ли, не знаю. Брали туда людей образованных, скажем, аспирантов. Они мне рассказывали, что каждой паре назначался маршрут с которого нельзя уклоняться, и проводились негласные проверки людьми в штатском. Скажем, зашел пивка выпить, а тут к тебе и подходят: отдыхаете, сынки? и удостоверение под нос.
Не обошло меня стороной и участие в рейдах народных дружин. Не выходят из памяти дежурства середины восьмидесятых, в старом запущенном тогда районе . Участковый в опорном пункте направлял нас проверить неблагополучные коммунальные квартиры – скажем, такие, где проживал вышедший из тюрьмы, даже убийца. Право, мне и сейчас совестно вспоминать, с какой радостью, с какой надеждой встречали нас измученные женщины, стирающие белье на кухне… Хоть на несколько минут, хоть какая, но власть и порядок дома…
И лейтенант с надеждой спрашивал о своих клиентах: «Ну, может, он грубо с вами обращался?ругался?не хотел брать повестку с вызовом? Я тогда его заберу на день-другой».
Однажды, чтобы рассеять мрачные мысли, мы с одним коллегой чуть схулиганили. Нарушив границы (благо наружки за нам не было), на другом берегу реки позвонили в квартиру другого коллеги, не работаюшего с нами. Открывший сосед увидел двоих с повязками, спрашивающих такого-то. «Они ушли, а что случилось-то?» - недоумевал тот. «Пока еще ничего, просто профилактическое посещение», - успокоили мы его.
Сейчас я знаю, что пункт завещания о кремировании вместо обычных похорон выполнять не надо. Но в самом-самом начале восьмидесятых я считал себя обязанным выполнить желание матери. В тот момент это было почти невероятно по техническим причинам. Небольшое число заявок принимали только по телефону, всегда либо занято, либо уже поздно. Говорили, что некоторые уговаривали операторов междугородной связи разъединить и вклинить их телефон. Я организовывал звонки со многих телефонов, но тоже тщетно. Вспомнил о соседе, который был уже на пенсии и жил далеко, но в Ленинграде.
Он сначала просил помочь начальника милиции того района, тот звонил, но безуспешно. Возможно, опасались провокации. Тогда он надел парадную форму с орденами-медалями и пошел к начальнику крематория. Тот очень удивился, узнав, что хлопочут всего лишь о соседке… Сказал, что в его власти только не очень близкие даты и назначил, когда прийти.
Я же через цепочку, начинавшуюся с приятеля, всегда готового помочь без расчета на взаимные возможности, пробился к самой конторе и получил инструкцию: как и сколько. Так оказалось скорее.
Чтобы не кончать на грустной ноте – мать рассказывала, что до войны на пересечении Садовой и Невского служил регулировщик, за красивыми действиями которого с жезлом приходили смотреть специально. А место это очень непростое – даже я помню поворот трамвая с Садовой на Невский. И сколько ведь было людей, всю смену стоявших между трамваями, идущими одновременно и спереди и сзади, по существу постоянно рискующих жизнью…
Фото из Яндекса: конная милиция, 1950-е годы, вероятно, Минск или Могилев.