Фабрика подонков. Повесть (Валерия Демидова) / Проза.ру

            Фабрика подонков. Повесть.

   (Из воспоминаний диссидента Владислава Бебко)

Современные телеканалы захлестнула волна детективов, где мудрые следователи распутывают самые хитромудрые преступления и выводят нарушителей закона на чистую воду. На этом остросюжетные сериалы обычно заканчиваются. У зрителя складывается впечатление, что правоохранительные органы устанавливают справедливость и как бы лечат общество от скверны. На самом деле все не так. Преступника ловят, сажают в тюрьму, а там происходит странная метаморфоза: жулик становится вором, вор превращается в грабителя, грабитель в убийцу, а последний в маньяка. Тюрьма — это фабрика, которая уничтожает в людях все человеческое, превращая их в полных подонков. Там они только учатся своему криминальному ремеслу и повышают свою уголовную квалификацию. Потом они выходят на свободу и совершают еще более страшные преступления, чем раньше. Получается так, что борясь с преступниками, правоохранительные органы только укрепляют криминальную среду и выращивают еще более страшных монстров.
Законопослушные граждане сталкиваясь с уголовниками, всегда проигрывают, так как на стороне последних не то что школа, а целая гигантская криминальная система. Простой россиянин просто желторотый цыпленок в руках зонщиков. О том как работает фабрика подонков хочу рассказать, опираясь на личный жизненный опыт.

            1. Нравы

Меня втолкнули в камеру, и железная дверь со страшным скрипом грохотом захлопнулась за мной. Вместе со мной втолкнули еще человек пять, что несколько облегчило мое первоначальное столкновение с обитателями. Их внимание было сосредоточено не на мне, а на группе лиц.
После этапа, перетасовок в различных предварительных камерах, шмонов, долгих ожиданий различных бюрократических процессов- все это от прибытия в тюрьме до конечной камеры продолжалось в течение всей ночи в непрерывном напряжении. Уголовники обменивались одеждой, информацией, касающейся, как правило, где, кто козел, пинч и за кем какие числятся грехи в соответствии с бандитской моралью. Таких грешных можно со всеобщего одобрения и совершенно безнаказанно бить, грабить, издеваться, насиловать.
Многие грешные выявлялись здесь же и с ними на месте поступали соответствующим образом. Грешными в преобладающей мере, оказывались слабые, калеки, психически неполноценные, интеллигенты и политические, но последние, правда, попадались крайне редко. Грехи практически были у всех, т.е фактически они приписывались почти произвольно. Грех являлся моральным оправданием насилия над грешными: " Это ты, Петров, с хаты сдернул. Что-то ты мнешься. Решай, народ, кому носочки, ботиночки, потроши сидор". Далее пнули сапогом, плюхнули в рожу, место у параши. Огрызнись, дай в отмазку, и ты оправдан от самого страшного греха. Несколько стандартных залипух по фене, мерзких обезьяньих ужимок и обвинитель сам в опале. Кто кого. Чем наглее и подлее мерзавец, тем больше почета со стороны окружающих.
И вот камера, в которой придется пережить несколько месяцев до отправки на зону. После всего сил никаких: глаза закрываются, ноги подкашиваются, курить нет, в желудке пустота, голова разламывается. Плюхнуться бы сейчас, но я знаю это еще не отбой. Камера забита до отказа. Двухъярусные железные шконки на двадцать человек. В камере шестьдесят. У каждого место по чину. Со всех сторон на тебя устремляются нагло- откровенно любопытные взоры. Месиво полуголых тел, местами прикрытых каким-то тряпьем. Кто ты? Какой ты пацан и пацан ли вообще? Какой чин, а соответственно и место тебе определить. Отчасти это определяется сразу по одежде и величине сидора и ряду других мелких деталей.
У тебя в руках черный матрац, черная подушка, алюминиевая кружка и ложка — все выдано тюрьмой во время предварительных оформлений. Еще у тебя мешок-сидор с личными вещами. Одет ты в то, в чем тебя арестовали. Скажем арестовали летом, а сейчас зима или арестован в январе, а сейчас июль. По прибытии в пересыльную тюрьму со всем своими скарбом тебя перебрасывают из одной предварительной камеры в другую. В одной камере лето — плотно закупоренная комната без окон и вентиляции, вдоль стен раскаленные батареи, пять человек на квадратном метре. В другой камере — зима — в стене огромная зарешеченная дыра на улицу, не рам, не стекол, в углу отхожее место забитое — валуны замершего дерьма, постепенно ползут в середину камеры, стены покрыты инеем. Сколько ты проведешь здесь времени: час? три или пять часов? Все время в напряжении, вот-вот выдернут. Но проходит час, другой, за дверью тишина, успокаиваешься, хоть как-то располагаешься ,как-то приспосабливаешься к местному климату, сезону.
За дверью железная поступь кованных сапог, лязг, скрежет, грохот замков. Железная дверь распахивается: " Выходи с вещами"! Куда? Что теперь? Схватил, что успел, притушил последний окурок и сунул его в дырявый карман. И погнали: продолы, решетки, лестницы. Все на пинках, под окрики, удары и изощренную ругань одуревших от ярости и злобы тюремщиков.
После предварительной оценки тебя зазывают в какой-либо угол к группе более-менее уважаемых бандитов. Твои вещи кидают в какое-то неопределенное место, на пол нельзя, там грязно, а вдруг ты пацан — ништяк, на шконку тоже нельзя — а вдруг ты вафлер. Да плюнуть бы на весь этот бандитский идиотизм, расположиться у параши, курнуть пару раз только что брошенный у параши бычок, который чуть-чуть пропитался мочей, закрыть голову суховатой тряпкой и уйти в идиллический сон. Вши, правда, очень кусают, но хоть на час, а там кусок какой-никакой принесут и кипяченых помоев — тоже неплохо.
Но нет, идеалист. Подними окурок с параши, да хоть просто с пола, если не считать самых мерзких ругательств, унизительных оскорблений и прочего в этом роде в твой адрес со стороны самых низких и презренных тварей, дальнейшее предсказуемо. Будут бить сначала сильно сапогами, в дальнейшем слабее, но периодически и сильно тоже будут бить, затем заставят стирать различное нательное тряпье для бандитов, будешь скрести пол, выносить парашу, помогать бандитам в их занятиях ( кустарные поделки), выполнять различные прихоти и прочее. В награду за это будешь получать пинки, подзатыльники, ругань от всех и изо дня в день. Вставать будешь первым, ложиться последним. С течением времени привыкнешь, но ты в этом месте не навсегда. В любой момент тебя перекинут в другое место, а там все снова с новой силой и снова привыкать к новым издевательствам новых хозяев и нигде никакого сочувствия, только презрение от всех. И все это из-за окурка, когда-то подобранного с пола.

            2. Царство охлоса.

Итак, в камере 60 человек на двадцать железных лежанок. Камера — продолговатый прямоугольник, справа и слева по пять плотно прилегающих двойных шконок вверх и вниз; четыре пятерки. Два окна 1х1,5; решетка и намордник. Зимой вставляется решетчатая рама, половина стекол разбито. Кому холодно, затыкают дыры, чем Бог послал. Кому жарко, срывают затычки и бьют стекла. Вопрос жарко или холодно решается дракой, отборной руганью. Бандиты с низким статусом в разрешении подобных споров не участвуют или так: двое конфликтующих заставляют третьего, скажем, закрыть-открыть окно, но так как угодить обоим нельзя, то оба бьют третьего за неповиновение. И эта ситуация не может разыгрываться в течение продолжительного времени. Положение третьего невыносимо. Кажется никогда это не кончится, деться некуда, острота конфликта нарастает. В любом случает виноват ты, а за вину будешь платить. Будут бить, бить, бить сапогом по лицу, в живот, куда попало, пока не убьют. Но ты и не заметишь, как все кончается, и ты жив, но это только маленький перерыв: минута, две, десять, и ты в новой драме в той же роли
В углу — параша. По другую руку — стол из дерева и металла, жестко укрепленный в цементный пол.В середине стены дверь, перед которой небольшая пустая площадка. Еще вешалка — пять гвоздей и изуродованный шкаф-клетка. Три волчка: два в стене справа и слева от двери и в двери.
Каждую из трех пятерок шконок занимают земляки из одного города( Сызрань, Тольятти, Куйбышев). Четвертая пятерка — для залетных. Это пересылочная тюрьма. Почти все камеры заполнены осужденными, но есть и подследственные. Женщины и мужчины, и осужденные разных режимов содержатся раздельно, в разных камерах, но бывает некоторое смешение. Есть и полностью смешенные камеры ( режимы, следственные, этапники). Смешение полов не допускается. Бывают случаи массового смешения полов благодаря разборки межкамерных стен, но редко.
В этой тюрьме осужденные находились в среднем 1,5 -2 месяца, ожидая рассмотрения кассационных жалоб и распределения по лагерям. На территории тюрьмы располагались два четырехэтажных строения, несколько одноэтажных бараков, различные подсобные строения, десятка два прогулочных дворов различной величины и конфигурации, площадью приблизительно 4х5, 7х9 метро. Вся территория огорожена бетонным забором, колючей проволокой в несколько рядов, проводами под напряжением и многими прочими препятствиями и средствами сигнализации. По углам — вышки, на которых охранники с автоматами.
Рассказывали случаи побегов, но это крайне сомнительно, так как нет смысла при таких крайних системах контроля над населением, как паспортный режим и прочие средства устрашения: за побег — три года. Если и бывают побеги, то крайне редко и по различным случайным обстоятельствам, всякая организация исключена.
Подавляющее большинство камерников составляли лица из низших слоев населения. Основная масса преступлений — это злостное хулиганство, кражи различного рода, изнасилование, грабеж. Подъем в шесть утра. Половина уголовников спят на полу. Это в большинстве своем те, кто не смог силой или глоткой отстоять свое право на более удобное существование. Это те, кто всегда во всем виноваты. Через полчаса принесут пищу, а сейчас придут надзиратели считать наличие голов. Все с напряжением ждут этого момента. Грязные матрацы, лежащие на полу, сворачивают и складывают в угол рядом с парашей, в камера беготня, ругань. Большинство тех, кто на шконках, еще досыпают. Разбуженные и сворачивающие матрацы погоняют друг друга грубыми окликами, пинками, подзатыльниками.
К двери подходят кованные сапоги, звон ключей, железный скрип двери. В камеру входят два надзирателя . Все вскакивают и кое-как выстраиваются, где можно встать. Неуместившиеся полусидят, полу- спят, полу -слезают со шконок. Камера набита так плотно, что на полу нет ни одного свободного места. Проверка проходит довольно быстро и если надзиратель не заметит, то можно не слезать, но если он заметит, то поднимет крик и заставит слезть, как положено. Все уголовники встают на сторону охранника и неуместившийся на полу получает мерзкую брань. Масштабы этой брани, конечно, зависят от того, какое положение занимает этот уголовник в камере. Иному не скажут ничего, да и посмотреть косо побоятся, а другого и избить могут.
   Один из охранников называет фамилию дежурного по камере. Дежурный обязан при входе начальника называть свою фамилию и количество голов в камере, весь день подметать и убирать камеру, выносить мусор и парашу, убирать со стола миски и прочее. Но это только положение, на самом деле дежурный только называет себя при входе начальника, все остальное выполняют изо дня в день несколько человек, которых принуждают к этому другие уголовники, а то и вообще один человек. Каждый весь день всеми способами противится всякому дежурству, поэтому на протяжении всего дня происходят скандалы, драки и избиения.
Каждый новый официальный дежурный должен заставить кого-либо выполнять свои обязанности. Несколько неофициальных дежурных грызутся между собой, стараясь свалить работу на другого, причем даже не свою, а чужую, чтобы оградить себя от домогательств более сильного. Заставь ты или заставят тебя — таков их закон.
            3. Залепухи и оплеухи

Почти каждому вновь прибывшему в первые несколько дней устраивают разного рода изуверские шутки — проверки, чтобы по твоей реакции выяснить кто ты, какой ты и как к тебе относиться? Для уголовников сразу не всегда понятно, чего ты стоишь. Да наплевать, кто ты да и что ты - рассудил бы просто человек, со временем выяснится, если интересуешься. Но для уголовников этот вопрос чрезвычайно важен: а вдруг ты педераст, а вдруг козел или еще что-нибудь подобное. И даже не это важно, это только формальный предлог. Главное заставить тебя самого поверить в то, в чем тебя обвиняют, почувствовать себя слабым, ущербным, неполноценным по сравнению со всеми остальными.
Если эта цель достигнута, то дальше с тобой можно поступать как кому заблагорассудиться. Ты становишься рабом. Над тобой совершенно безнаказанно можно производить самые бесчеловечные опыты — шутки. Можно бить и заставлять делать все что угодно. Один из бандитов очень любил поиграть, разбросав по камере фишки рукой в разные стороны, потом он удалялся на личную шконку и приказывал кому-нибудь из ущербных собирать их по полу. Ущербный ползал по полу, а все остальные открыто презирали его за это, наносили ему оскорбления, издевательски насмехались и попутно пинали ногами и били руками. Особо нравилось им ударять его ребром ладони по шее или ребрам. Под этим они подразумевали свою причастность к карате и очень гордились собой. Издевательствами над ущербным занимаются все, даже те, которые лишь случайно в этот раз не оказались на его месте.
По вечерам, перед отбоем ребята любили разыгрывать следующую шутку. В течение дня в камеру поступали новые лица. Они еще не знали порядков, заведенных в данной камере. Стол, называвшийся сплавом, использовался по ночам как шконка. На нем умещался один человек. Это было лучшее место, так как спать на нем было довольно просторно. Но уважаемые бандиты спали на шконках, чуть ли не друг на друге. Это считалось почетней. Ни нижних шконках — самые уважаемые; на верхних — менее уважаемые; на полу — так себе чуханы; под шконкой и у параши — неуважаемые. Все по чинам, как и на воле.Сплав считался чем-то средним между полом и шконкой.
Вновь прибывшим необходимо располагаться на ночлег. Все устраивались кое-как по чину и не без грызни, конечно. Но всегда оставался один для сплава. Знающие бандиты объясняли тупоголовым, что настоящий парень должен завоевать себе место. Таков закон. Они и воевали. Один стаскивал другого со сплава. Тот огрызался, сопротивлялся." Бей его! Не пацан что ли?"- кричала свора. М пацаны бились, добиваясь уважения и места. Смеха было… крови. Все это в переполненной камере. Бойцы топтали головы, животы лежащих на полу. Те огрызались. Со шконок подбадривали гладиаторов. Те и старались, залитые кровью, грязью, изнемогая от усталости.
Заканчивалось тем, что заглядывал надзиратель, вытаскивал драчунов, если ему удавалось их найти и сажал в карцер. Бывало так, что один из бойцов падал от изнеможения. Его загоняли под шконку. Кстати, под шконкой было совсем неплохо, так как ты был скрыт от глаз камеры и подшконнечникам в дальнейшем доставалось гораздо меньше тем, кто раружи. Победитель мало что получал от победы. Он был весь в дерьме. Глуховые смотрели на него как на болвана. Кроме того, на следующий день ему предстояло опять воевать за стол, который часто оставался пустым, хотя за него проливалось столько пота и крови. Бывало так, что стол занимал вообще кто-то третий.
Шконочные и подшконочные очень гордились тем, какие они умные: могут надурачить дураков. Но до них не доходило, что все происходящее было неизбежно: откажись от боя, значит не мужик, затравят, другого места тебе не дадут так как все заняты, а после боя — потеснятся. Тюремщики боролись с этим злом, сажая в карцер избитых.

            4.    Место под солнцем

Я ожидал ответа на кассационную жалобу в пересылочной тюрьме города Сызрань, а затем этапа на зону. От жалобы толку конечно нет, но пока разбираются месяца два-три пройдет, и тебя никуда не дергают. А в тюрьме лучше, чем в лагере. Лежи себе на шконке и плюй в потолок. На работу не гонят, баланду носят, только уголовье донимает.
Лежу на нарах и вспоминаю Володю Ульянова, как он целый год в одиночке просидел: книжечки почитывал да хлебные чернильницы с молочком глотал. Одиночка. Почему-то считается, что одиночка — это что-то страшное. Нет, скажу я вам, страшно — это общая. И представил я Володю как высовывает он голову из-под нар, а Гришаня ему: " Умный? Заполучи пиявочку на плешь!"
Как то бросили в камеру очередную партию зеков. Встретил среди прибывших одного знакомого, сидели с ним когда-то в одной камере. Он уже третий срок тянул. Битый волк все порядки знал. Я то не больно поднатарел в их жизни, многое было непонятно в их взаимоотношениях. Так они иной раз дрались без видимой причины. Оказалось следующее: у уголовников такой порядок — в любом их сообществе имеется строгая иерархия, то есть каждый должен быть на своем месте. Если возникает приблизительное равенство между двумя членами сообщества или еще не определились места на лестнице иерархии, то у них начинается война за лидерство.
Вспоминается мне одна история, произошедшая в камере. Сидело нас шесть человек. Нам бросили седьмого, а шконок шесть. Седьмому приходилось спать на лавке. Зашел он в камеру, поговорили, кто откуда. Большого впечатления не произвел. Дело к ночи, все разлеглись по своим местам. Новенький некоторое время ходил по камере взад-вперед, затем остановился, весь перекосился, затрясся и выдал следующую тираду: " Волки позорные, сволота, жена пришла с ребенком, а он маленький плачет. А они… она… у… я… у… вот". Он бегал по камере, производя резкие движения и потрясая кулаками. Слезы текли ручьем. Что тут началось! Два главных бандита повыскакивали со шконок, стали его успокаивать, тут же согнали какого-то чухана с верхней шконки: " Видишь, парень не в себе, ему ему нужно отдохнуть, успокоиться, а ты там полежи". " Да, да, конечно. Я сам вижу,"- ответил зек. Седьмой, шатаясь и хватаясь за шконку, за голову, за сердце проскрипел: " Нет, у меня ноги болят, я лучше здесь внизу около окна. Тут свежее воздух". Один из главных бандитов: " Нет, я тут полгода валяюсь, привык. А вот здесь, тебе будет удобно". Он указал на нижнюю шконку, но не у окна, а ближе к двери. Согнали еще одного: " Слышишь, у парня ноги болят, лезь наверх". «Да, да, конечно», — отвечает согнанный.
На следующий день сидят втроем, в треко, тапочках, голые по пояс и жрут халву, мед, масло. Рот до ушей, толкают веселые приколы. Сколько потом сидели, но ни жену, ни детей седьмой больше не вспоминал.
   Мой знакомый, что по третьей ходке, быстро стал осваиваться на новом месте. Вскоре он занял одну из верхних ступенек тюремной лестницы. Было ему лет около тридцати. Периодически он справлял свои сексуальные потребности, сидя на толчке. В камере было человек тридцать, но делалось это вполне открыто. " Спустить надо, приспичило что-то", — говорил он и шел на толчок.
Как-то сунули нам странного парня. Был он какой-то неуклюжий, дебиловатый и говорил картаво что-то невнятное. Решил мой «друг» к нему подъехать. Некоторое время они уединялись на верхних нарах, шептались, возились. Довольно быстро они нашли взаимопонимание. Я то, наивный, поначалу недопонимал, зачем мой «приятель» трется с этим неполноценным. Вскоре все выяснилось: прилегли они как-то в уголке друг за другом, прикрылись тряпкой и стали производить поступательные движения, туда-сюда, обратно и повизгивать. Позже это повторялось неоднократно и было все так буднично и естественно.
В тюрьму я попал полным идиотом, то есть российским патриотом. Я искренне полагал, что россияне — самые добрые, душевные люди, замученные злым государством и сатрапами- чиновниками. Стоит только выбросить эту сатанинскую вертикаль и наступит счастье и свобода. Так думали многие интеллигенты, заблудившиеся в идеалах либерализма. Здесь, на нарах все перемешалось в моей голове, никак не мог понять, где же логика во всем происходящем. Пусть я преступник, сажайте меня туда, где действует закон. Тюрьма, я полагал, это место, где государство учит не совершать преступлений, тюрьма должна быть олицетворением справедливости, законности и порядка. Здесь же все наоборот, преступления совершаются постоянно как осужденными так и надзирателями всех уровней: грабежи, насилие, изнасилование, наркомания.
Когда, после осуждения, я попал в первую камеру этой пересылочной тюрьмы, со мной произошел забавный случай. Камера была рассчитана двадцать человек, а содержалось шестьдесят. Здесь наиболее остро пришлось столкнуться с уголовной средой: всюду вши, опарыши, часотка, туберкулез. Пол был залит помойной жижей, раны не заживали, гнили. И все бы это можно было терпеть, если бы не уголовье. Следствие окончено, сроки розданы, братва веселилась. С подъема до отбоя, изо дня в день побоища, отборнейшая брань, садистские игры, бесконечная возня. Каждому от тебя было что-то нужно: загораживать волчок- глазок от надзирателя в двери, когда авторитеты варят чифирь, подметать доской пол, помогать изготавливать книжечки, авторучечки и прочее из библиотечных книг, твоих носков, хлеба. Невозможно было избавиться от этих мерзавцев. Так зеки делали бесовское зелье для наколок, соединяя хлеб, пепел, сахар, мочу. Все это жевалось, варилось и размешивалось. Я должен был принимать в этом участие.
   Все это было омерзительно и противоречило моему естеству. Будь моя воля, то я бы хладнокровно, цинично, методично бил бы по этим черепам молотком, пока не превратил бы их в кровавое месиво.

            5.    Пинч повесился.

   Как-то ко мне подошел один из их парней и стал вкрадчиво шепотом объяснять, что я хороший, что он даст мне сала, сахар, масло. Я подумал — вот оно настоящее. В этих диких экстремальных условиях в русском человеке проснулась душа и истинная доброта, он хочет помочь бескорыстно другому русскому человеку. На глаза от радости и умиления навернулись слезы. Я захотел было обнять его как брата, но друг услышал: " Никто ничего не узнает..." Последние слова сопровождались ласковым поглаживанием моей коленки. Я догадался, что должен по секретному составить ему минет пару в активной роли, за что получу соответствующее вознаграждение.
Я с пониманием отнесся к его гомосексуальным потребностям и как мог объяснил, что ничем помочь не могу, так как не испытываю к нему ответных чувств и вообще другой ориентации, а в тюрьме любые сексуальные интересы у меня атрофированы. Как я не старался объяснить, этот кретин ничего не понял. В дальнейшем оказалось, что секс у уголовников совсем не то, что у людей или животных.Можно ли совокупляться не имея влечения к партнеру? Оказывается у них можно. У них это и не секс вовсе. Это форма притеснения и унижения себе подобных.
В одно из пополнений нашей камеры попал молодой парень. Было ему лет восемнадцать, сам из какого-то маленького городишки. Сел за то, что с группой своих товарищей угнал лодку. В этой группе он был самый старший и получил два года лагеря. Отличался паренек тем, что не походил на остальных уголовников, не был из их среды и попал сюда случайно, как говорится, белая ворона. Юноша не отличался высоким интеллектом, но не был полным идиотом как все остальные. С ним вполне можно было говорить на человеческом языке. Он пробыл несколько дней, ничем особо не выделяясь, пока как-то сдуру не разговорился с одним из сокамерников. В ходе разговора выяснилось, что в нашу камеру его перевели из другой, потому что в предыдущей возникли какие-то трения. Тут к разговору подключилась куча уголовников. Стали выяснять- не пидор ли он?
Каверзные вопросы и подколы сыпались со всех сторон. Он не успевал отвечать или отвечал невпопад и толком не понимал, чего они от него хотят. В конце- концов все перешло в открытую травлю. Зеки вели себя, как стая бездомных псов, что набрасывается на одного, а по одиночке, скуля и поджавши хвост, шарахаются от прохожих. С него сдрючили одежонку получше, надавали тумаков и отправили в дальний угол к параше. Дальше его не трогали, но место ему было определено.
Как-то втолкнули в камеру оперного певца. Парень молодой высокий красивый, с женственными чертами лица и холеными длинными пальцами. Творческих людей уголовье ненавидит особо. Начался настоящий праздник тела. Артиста трахал всякий кому не лень. Смотрящий по камере придумал изысканное развлечение, заставляя несчастного интеллигента всякий раз петь популярные арии во время полового акта. «Теперь у нас не то что тюремное радио, а настоящий концерт по заявкам», — говорил авторитет. Беднягу так отпидарасили, что он навсегда потерял голос. Попал парень просто за случайную пьяную драку и за то, что пел в неположенном месте.
В камере выявляется масть и чин каждого, все это реализуется в лагере. Уголовники делятся на три категории: воры — те, которые не работают, играют в карты, пьют чифирь и грабят остальных; мужики, вкалывающие за себя за того парня, то есть за вора. Низшая категория — это пинчи или обиженка, опущенные. Они живут как неприкасаемые своей замкнутой жизнью, презираемые и притесняемые первыми двумя группами. У пидора нельзя прикуривать, сидеть с ним за одним столом, тем более пользоваться с ним одной посудой. С ними нельзя слишком близко общаться и сближаться. В бараке для питания они сидят за отдельным столом, пользуются специально помеченной посудой, чтобы не перепутать при мытье. Пинчи живут в отдельных бараках. Основной контингент опущенных составляют психически или физически неполноценные, всякого рода ущербные, убогие, из глухих деревень, утонченные интеллигенты. В обиженку иногда попадают провинившиеся из первых двух групп — это проигравшие, задолжавшие, затравленные. Малую часть составляют настоящие голубые.
Пинчи выполняют самую грязную и презренную работу. Все эти правила не предусмотрены официальным законом, но одобряются администрацией лагеря. Наиболее авторитетные бандиты справляли свои сексуальные потребности, используя кого-либо из пидоротряда. Я сомневаюсь, чтобы они получали от этого некое удовлетворение. Скорее это делалось для поддержания своего престижа. Сует этакий сексот свою елду в дерьмо и горд собой. Пидоры отказать не могут, иначе их зарежут или заставят есть зонбургер, запивая пивом. Зонбургер — это бутерброд с дерьмом, а пиво — протухшие ссаки.
Перед освобождением все уважающие себя пацаны считали за честь насувать себе в член так называемые шары. Бритвой или чем либо острым надрезалась крайняя плоть и туда закатывается шарик из пластмассы. Иногда их вгонялось столько, что эта штуковина становилась вроде кукурузного початка. Такой пенис назывался генералом. Эти ублюдки полагали, что все женщины увидят такую прелесть и умрут от счастья. Что с них взять.
Вспоминается такая история. Как-то утром, как обычно, выгнали нас из барака на проверку голов. Часа полтора проверяли, заморозили вконец, гады. Вдруг вынесли какой-то мешок из одного барака и потащили на больничку. «Пинч повесился», — пронеслось по рядам. Авторитеты заулюлюкали, остальные гнусно захихикали.
            6. Воля и неволя

Большинство уголовников не испытывают на себе крайних потрясений в связи с их изоляцией от общества. До заключения они жили в аналогичной среде с подобными же отношениями людей как и на зоне. Вся их неустроенность, трудности происходят лишь от перемены места жительства и связанными с этим обстоятельством множество других перемен в их жизни, причем не в худшую сторону. Во многих случаях им в лагере даже лучше, например, только здесь многие могли каждую неделю смотреть бесплатное кино. Здесь можно бандитствовать безнаказанно, всегда вовремя накормят, есть крыша над головой, много товарищей- единомышленников, все бесплатно, не надо ни о чем думать. Обо всем за тебя подумают другие, никаких прописок, паспортов, устройств на работу, никакой ответственности. Все устроят за тебя. Не то рай, не то коммунизм.
Я, конечно, утрирую, но многие россияне мечтают без таких проблем жить и на воле и готовы поменять гражданскую свободу на гарантированную пайку. Ко всем неудобствам зоны уголовники быстро адаптируются. Если они испытывают какие-либо мучения, то осознают это как заслуженную кару, как акт возмездия, акт справедливости и Божье наказание. Россияне за решеткой признают систему в целом, власть и порядок, считают, что все существующее предначертано свыше и никак иначе быть не может, не должно.
Всякая коррупция, деструкция, критика, альтернатива вертикали власти не только исключается, но должно подвергаться подавлению во всех формах. Можно сказать, что уголовщина — это часть национального характера россиян, а тюрьма — национальная идея по объединению народа. Уголовники не только разделяют, но и активнейшим образом поддерживают такой взгляд. Они бывают недовольны лишь тем, что их порой слишком сурово наказывают. Они главное не понимают, за что их наказали. На свободе они грабили, насиловали, избивали. Здесь делают тоже самое, даже в больших размерах. Разница лишь в том, что там он грабил прохожих на темных улицах, здесь своих соседей по бараку и совершенно открыто и свободно. Там он насиловал женщин, здесь мужчин. Там он вымогал двести рублей у магазина, здесь две тысячи у слабого соседа. Там торговал дозами, здесь устраивает лишние передачи, посылки и прочее, за что получает вознаграждение. Там он плохо, но работал, здесь не работает вообще. Там он невежда и ханыга, здесь бригадир, библиотекарь, зав. клубом. Там он зарезал «товарища», а здесь пикой проколол «козла», довел до самоубийства чухана. Там покупал водку в супермаркете, здесь у охранника. Там обругал прохожего нецензурной бранью, здесь эти же слова слышит из громкоговорителя от главного начальника. Уголовники часто вообще других слов не понимают.
            7.    Концлагерь

Зона делится на две половины: жилая и промышленная. Все заключенные разделены на отряды, в которых 100-150 человек. Отряд делится на бригады, в каждой около 30 человек. Каждому отряду отведен барак, который плотно забит двухэтажными кроватями, между которыми узкие проходы. Во главе отряда стоит начальник отряда, у которого отдельный кабинет. Он от администрации. Над каждым отрядом ставится старший дневальный или, как называют уголовники, завхоз или кнут. Это из числа осужденных и утверждается администрацией.
Завхоз за мелкие поблажки выполняет обязанности надсмотрщика- надзирателя над остальными заключенными. Практически вся жизнь лагерников проходит под контролем завхоза. Каждый уголовник с радостью, рвением, совершенно добровольно готов выполнять функции надзирателя над другими. Это общая нравственная норма в среде зеков, причем чем с большим рвением и беспощадностью подавляешь себе подобных, тем большим уважением пользуешься у подавляемых.
Критерием уголовного преступника для меня никогда не являлся приговор Российского суда. Бандитами становятся, если не от рождения, то, во всяком случае, с детства или с подросткового возраста. Такой человек ради своей свободы начинает отнимать чужую. Мне, порой, кажется, что почти все общество состоит из бандитов, многие из которых просто не успели себя реализовать в мерзостях.
Те кто сидят, и те, кто охраняют — точно такие же бандиты с единой моралью. Одни попались, а другие еще нет, например, судье, защищенному корпоративностью труднее сесть, чем слесарю. Можно взять любого человека из толпы и всегда подобрать для него несколько статей УК. Можно много лет совершать самые ужасные преступления, а попасться на самом мелком. Один всю жизнь ворует вагонами, а другой за бутылку водки получит пять лет лагеря. В стране, где судья и подсудимый равноценные бандиты, система наказания бессмысленна.
В уголовной среде существует строгая иерархия. Все заключенные делятся на три основные группы: 1. воры -пацаны-парни; 2. мужики; 3. пинчи- петухи- педерасты. Вторая группа самая многочисленная. Первая самая привилегированная Третья — низшая. Принадлежность к той или иной группе определяется физическими данными, наличием знакомых(земляков), уровнем информированности о воровских понятиях и т.д.
Каждая группа обладает определенными правами и обязанностями. Контроль за соблюдением бандитских порядков осуществляется общественным мнением толпы. Это мнение выражается с помощью изощренных ругательств, угроз, домогательств, пыток, истязаний, террора и прочего. Весь порядок устанавливается преступниками с ведома и поощрения охраны лагеря, хотя уголовный порядок совершенно противоречит любым человеческим нормам, УК и другим официальным установкам.
Так, например, с ведома и согласия администрации на зонах существуют бригады, отряды пинчей то есть изнасилованных, которые выполняют самую грязную и непрестижную работу — ассенизаторов... Они подвергаются особым издевательствам со стороны других заключенных. Многих насилуют и принуждают к мужеложству в пищеприемнике, для них установлены специальные места, для них предназначена специальная посуда как для неприкасаемых. Это противоречит как внутреннему, так и официальному порядку.
Заключенным строжайше запрещено хранить деньги и ценности. За не соблюдение этого предусмотрены различного рода кары. На самом деле уголовники получают деньги от своих родственников и прочих лиц различными незаконными способами, в частности через гражданских работников зоны, через охранников всех рангов. Во время свиданий купюры засовываются в задний проход. В дальнейшем уголовники за эти деньги покупают по спекулятивным ценам у охранников чай и водку. Если охранники при шмоне обнаруживают деньги, то владельца подвергают карам, но последний может дать взятку тому же охраннику из необнаруженной заначки и освободиться от наказания до следующего раза.
У кого есть большие деньги, могут купить себе и химию, и досрочное освобождение. Деньги, как правило, есть у наиболее отъявленных преступников. Последние как наиболее авторитетные в уголовной среде назначаются на различные должности: завхоз, бригадир, зав. столовой, в школу, санитаром в больницу, пожарником, нарядчиком, библиотекарем, вахтером, уборщиком в комнату свиданий. Все эти должности используются, в первую очередь, для личного обогащения за счет остальных и для более удобного существования и быстрейшего освобождения. Общественной ценности все эти должности практически не имеют, а существуют лишь как компенсация за услуги оказываемые охранникам по надзору за заключенными.
Все уголовники, подавляя и терроризируя других, находят в этом самостоятельную ценность. Нравственная норма уголовного мира — подавляй себе подобных, ближнего, живи и обогащайся за счет всех и каждого в отдельности. Поставь вместо охранника на вышку преступника, и он также, если не с большим рвением нажмет на курок автомата, когда от него потребует того долг. Итак охранники служат бандитам, а бандиты охранникам и платят друг другу за услуги. Колесо беззакония катится.

            8.    Проверка на вшивость.

Они пинали меня сапогом, но я, кажется, не чувствовал боли, и голод не чувствовал. Я думал, за что мне это, когда это кончится. Было страшно, а сколько еще впереди? бессильная злоба усиливалась тем, что я знал - сейчас бросят бить и все начнется сначала. Я буду сидеть, окруженный бандитами со страшными рожами и меня будут допрашивать. Не надо меня пытать, мне больно и страшно. Я предам все и всех, но я даже в спецслужбе не знал толком, что я должен предать. Я знал из книг и фильмов, что когда пытают, надо предавать. За многие годы сознательной жизни я так сжился с таким представлением, что у меня совершенно не укладывалось в голове, как можно пытать человека просто так для смеха и забавы. Но отморозки совсем не смеялись, их рожи были серьезны и суровы, голоса строги и грубы. А там, на свободе — мои друзья-единомышленники. Зачем этот сон? Что там сейчас? Получу ли я письмо? Хочется самому написать, но нет конверта, ничего нет. Страшно! Хочется плакать, забиться в угол, но нельзя.
-Да, пацан я!- Мне чрезвычайно трудно произнести это слово. Я не желаю быть пацаном, мужиком, парнем и не хочу играть с ними в эту идиотскую игру. Да, черт с вами, пусть я пацан, если вам так хочется, оставьте только меня.
-Кто?!!! Ты?!!! Па-цан?!!! Да ты чухан… Опять мимо, опять не так. И снова сапогами. Бейте, монстры, только в живот больно, а кровь пусть льется. Сознание потерять, но нет же. Да называйте меня хоть горком. Не хочу быть героем перед вами, бить отмазки в ваши рожи. Не надо мне вашего уважения, вампиры проклятые. Не Павел я Корчагин. Всех и все продам, объясните только толком, что вам нужно-то. Не понимаю я вашего языка. Что надо вам?
-Мать продашь или в жопу(задницу) дашь? Ну, что я ему отвечу? А отвечать надо и однозначно определенным образом. Я знаю, как ответить, еще в тюрьме научили. И все они знают и тысячу раз были эти перлы придурков. Я мучаюсь. Зачем я должен повторять эту гадость: всегда одно и тоже.
— Мать не продается, пацан в зад не отдается. Представляю себе того, кто не знаком с этой формулой. Когда то я брал интегралы третьего порядка. Какая все чушь. Бейте, сволочи. Знаю, дай в рожу одному, другому, изуродуют, но потом будут уважать до следующего раза. Не хочешь следующего раза, подкрепляй периодически их уважение издевательствами и избиениями слабых. Но кто тогда ты? Ты уже как они. Хочешь быть чистым — вешайся. Хочешь быть живым — стань подлецом. Не хочу, не могу ни того, ни другого. Почему я родился человеком? Так трудно, невозможно, человеку влезть в шкуру скота.
Будь я скотиной — грыз бы им глотки и дрался за пищу, хотя они вполне совмещают человеческий облик и скотские отношения. Невыносимо. Надейся, на что? Мысли, рассуждай, кому ты нужен? Нравственники, гуманисты, моралисты, эстеты, книжники! Булгаков, «Зеркало», Моне… Это хорошо. -Нет, это плохо, на тебе в рожу сапогом!
Чиновники отдали меня на растерзание бандитам, потому что они считали, что я слишком не уважал их пресловутую вертикаль власти. Бандиты истязали меня за то, что я — интеллигент, носил красные носки, любил рок музыку и либеральные ценности.
Помогите, кто-нибудь! Нет, тебе никто не поможет. Россия не слышит своих детей.
            9.    Будни зоны

Подъем в 6 часов. Сегодня понедельник. Воскресенья не было в связи с производственной необходимостью, но так как бригада на прошлой неделе работала в ночную смену, на этой неделе будем работать в первую. За окном раздается металлический звон. Вздрагиваешь. Ты давно уже не спишь, а просто лежишь с закрытыми глазами и думаешь о своем. Ты ждешь, когда же сигнал раздастся и в тоже время думаешь- подольше бы его не было, хоть еще пять минут, хоть две. Но он неумолим и звучит точно в свое время: не раньше, не позже.
Некоторые уже встали до сигнала и курят в умывальнике. Сигнал дан, и шконки вздрогнули, скрипнули, кто-то повернулся на другой бок. И опять тишина. Через минуту- две за дверью какое-то движение, голоса. Дверь распахивается и раздается громоподобный голос: " Балду не слышали? Выходи на зарядку!" Это завхоз. С о всех сторон начинается резкое движение. Кто-то вскакивает, кто-то одевается, другой что-то ищет. Раздаются отдельные ругательства, кругом суета. Я начинаю ворочаться, мять одеяло и скрипеть.Завхоз проходит вглубь по продолу, тревожа попадающихся на пути.
-Вася, вставай, балда была, -нежно потряхивает спящего за ногу, — Че лежишь, балду не слышал?- Резко сдергивает одеяло и грубо пихает в бок кулаком. Шевелящихся не трогает, проходит дальше. Некоторые на нижних шконках за все это время не подали никаких признаков жизни, и никто ни малейшим образом не потревожил их сон. Я укрываюсь получше одеялом и продолжаю лежать пока завхоз проходит весь продол и возвращается назад. Это как раз минут пять. Важно не упустить момент, а то придется терпеть различные мерзкие грубости и брань. Особенно неприятно, что это делается так громко, что дрожь пробегает по телу. Кажется, он вот-вот бросится на тебя и разорвет в клочья. Одеться и выскочить на улицу не долго, секунд 30-40, но эта страшная рожа со звериным оскалом все эти секунды будет стоять над тобой, уставившись как голодный на мясо. Но ничего, я в себе уверен: пять минут, да мои.
На улице темно и холодно. До работы еще часа полтора. Каждый день одно и тоже, но привыкнуть и относиться к этому идиотству никак не удается. Все твое время подчинено какому-то чуждому тебе, установленному над тобой порядку, который не имеет никакого смысла. Кому это нужно? Для чего? Где в этом смысл? Всегда мучаешься подобными вопросами и не находишь ответа. Тебя гонят и ты идешь. Гонят все: и менты и уголовники всех чинов. Если ты осознаешь смысл и цель этого порядка и будешь следовать ему, как своему собственному убеждению, если ты будешь чувствовать в этом личностную потребность, то и в этом случае тебя будут гнать.
Бандиты и охранники не в состоянии осмыслить, что человек может совершенно добровольно и бескорыстно выполнять какую-либо работу или какие-то обязанности без принуждения, по собственному убеждению и согласию. Особенность российского менталитета в том, что здесь никто ни кому не доверяет. Все друг друга считают за воров, чмо или фуфелов. Чиновники презирают и гнобят народ, народ считает чиновников ворьем и бездарями, но при этом сам готов в любой момент начать гражданскую войну со своими соседями, родственниками или попутчиками в трамвае. Зона — это символ перманентной скрытой гражданской войны.
Лагерный режим требует посещать ШРМ, у кого нет среднего образования. Не один бандит не станет добровольно учиться, если его не принуждать насильно. Но даже если и найдется такой доброволец, то к нему все равно будут применять различные карательные меры принуждения наравне с теми, кто упорно не желает ходить в ШРМ(школа рабочей молодежи). Меры воздействия — прежде всего физическое насилие, угрозы расправ и лишений. Этим занимаются начальники- надсмотрщики и надзиратели из уголовников: кнут (старший дневальный или завхоз) и бугор (бригадир). Надзиратели обычно сами имеют низшее образование и вовсе не желают учиться. Надзора и принуждения над ними практически нет, потому что начальники — как- бы не заключенные, а должностные бандиты.
Каждый уголовник принуждает других, более слабых к выполнению различных режимных установок и бандитских порядков, к выполнению бесконечного числа различных работ. Все делают это не из-за каких-то нравственных побуждений, а из-за того, что если ты не будешь принуждать и подавлять слабых, то более сильный будет делать это над тобой. Всякое добровольное проявление тут же будет замечено и тебе будет вменено это уже в обязанность. Поэтому любое выполнение чего-либо должно сопровождаться недовольством и руганью, попыткой перевалить на плечи более слабого. Тогда тебя будут меньше трогать. Это по понятиям.
Любой труд и любое соблюдение установленных порядков считается делом унизительным и недостойным пацана. Сам начальник презирает тебя за то, что ты подчиняешься его насилию, безропотно выполняешь приказ. Не хочешь подчиняться сам, заставь это сделать другого и превратись в мерзавца. Хочешь остаться в стороне: самому не выполнять и не заставлять — не выйдет. Над тобой есть сильный, а ты слабый. Хочешь остаться чистым: выполнять и не заставлять, тогда скоро тот самый слабый сядет тебе на шею. Каждый слабый стремится стать сильным, чтобы давить слабых. Причем он никогда не вспомнит, что был тоже когда-то слабым. Любое воспоминание о человеческом отношении к себе бывший слабый постарается забыть, так как это мешает включению в уголовное сообщество.
            10. Зарядка

Зона построена так, что даже то, чем увлекался на воле, превращается в дело ненавистное. Так я всегда уважал спорт, гимнастику, но здесь за забором я это возненавидел.
Выбегаю на мороз. По зоне проходит охранник с рупором, окрикивая и подгоняя. В этом ему помогают разного рода должностные уголовники, которые особенно усердствуют в присутствии администрации лагеря. Тогда идут в ход кулаки, нецензурная брань. Находящиеся на улице нехотя строятся кривыми рядами, часть рассредоточивается по дальним туалетам и закоулкам, где стараются провести как можно дольше времени, чтобы не выполнять упражнения. За спиной охранника все саботирую гимнастику, строя кривые рожи и пародируя занятия спортом, стараясь хоть так повысить свой авторитет. Администрация ставит кого то из уголовников в центре, и тот начинает придумывать находу упражнения, которые все обязаны повторять.
Уголовник, показывающий упражнения, чувствует себя так же, как стеснительный ребенок, когда родители заставляют его прочитать стишок перед незнакомыми людьми. Положение его действительно довольно идиотское. Он не в состоянии совместить в себе противоречия между собственной ответственностью за мероприятие как назначенный надзиратель и саботаж остальных. Двойственность такого положения выводит его из себя. Он то с серьезнейшим лицом, строгим голосом пытается заставить делать физические упражнения аморфную толпу, то начинает кривляться, выдает плоские шутки, которые даже у этого невежественного отребья, вызывают отторжение и злобу вместо хохота.
Придурок теряет авторитет, и все бандитское сообщество начинает смотреть на него с презрением. В обычной лагерной жизни такой временный руководитель выступает для большинства уголовников как лицо стоящее на несколько ступеней выше них, перед которым они должны пресмыкаться. Сейчас этот авторитет превращается в клоуна. Толпа пародирует все его физкультурные старания, но каждый обезьянничает с опаской, потому что «тренер» с любой момент может кинуться в драку, причем на самого слабого и невинного. Однако такие эмоциональные излияния и публичные побиения в данном случае ни сколько не повышают его престиж. Драка становится сигналом для окончания зарядки. Весь этот уродский физкультурный спектакль продолжается пять минут. Одухотворенные спортом, уголовники расползаются по своим баракам, чтобы полежать на шконке еще пять — десять минут до принятия пищи.
            11. Жрачка

Наиболее сильные находят забаву издеваться над более слабыми. Они изобретают различные унизительнейшие издевательства-пытки. Чем больше ты показываешь свою слабость, тем больше над тобой издевательств. У слабого и сильного уголовника одна мораль. Сильный активно выражает свою внутреннюю гнусность. Слабый — тот же мерзавец, только потенциальный, только не нашедший своего слабака, у него нет условий наглядно выразить себя.
А как быть тому, кто соизмеряет свои действия с истинно человеческими представлениями, как быть тому, кто не желает становиться скотом и жить по звериным законам естественного отбора? Бандиты говорят: " С волками жить, по-волчьи выть". И это они понимают совсем не так, как простые обыватели, мол, условия заставляют приспособиться, стать волком. На самом деле бандиты являются волками по определению, они есть и были всегда такими, считая такое положение вещей естественным и правильным. По-волчьи выть должны те, кто с ними сталкивается, кто слабый и опущенный. Волки не знают никаких человеческих законов и не должны их знать. Кто задумался, проявил гуманность, тот опустился.
Тишину барака нарушает крик " На завтрак". Примерно половина находящихся в бараке преступников вскакивают и бегут принимать пищу. Это в основном бандиты низшей касты, вечно голодные, ободранные, измученные, подавляемые другой половиной.
Пищеприемный барак — это один из культурных центров зоны. Сколько связано с ним, сколько баталий вокруг него. Жизнь кипит и брызжет кровью, потом слюной. Целыми днями около него околачивается сброд голодных, которые получают добавочную похлебку за выполнение каких-либо работ. Все это заведение на плечах и руках бандитов. Здесь нет почти никакого контроля со стороны охранников. Отсутствует официальный штат, получка также не оформляется, да это и не нужно. Бандитским группировкам поступает огромное количество продуктов то за деньги, то за какие-либо услуги. Продукты вымогают под угрозой расправ и прочими подобными способами. Весь день и ночь из задних, передних и боковых ходов барака выносят пакеты, банки, мешки.
Ночью в пищеблоке происходят различные бандитские сходняки, обычно заканчивающиеся побоищами. Внутри барака на стене висит огромная картина " Ходоки к Ленину" и еще надпись " Приятного аппетита". Далее длинный стол, бадья с какой-то отвратительной жижей на двадцать человек. Пришло десять, но им все равно не хватит. Опять все по чинам, опять дележ: Васе погуще, Пете пожиже… Альминищем бы ему по роже, да и остальным тоже. Голодное зверье вокруг пищи. У каждого одна мысль — набить утробу.
Делить будет наиболее авторитетный. Больше, гуще нальет тем, кто ближе к нему по чину и себя не обидит. Все это совершенно открыто, откровенно, у всех на виду, даже на таком неравенстве концентрируется внимание. Никто не возмутится. Что думает каждый из присутствующих в этот момент, когда так открыто унижается один перед другим? Каждый знает свое место и как-то даже доволен им, потому что знает, что есть ниже него, а того кто выше, старается не замечать. Даже стоящий на самом низшем положении считает, что есть ниже его. Свой авторитет здесь можно всегда повысить, унизив слабого. Такой субординации все рады, каждый на своем месте.
Несколько человек из наиболее низших бригадир-надзиратель или старший дневальный принуждает грузить на машину зловонные нечистоты. Они подчиняются, а взамен получают презрение окружающих. Их презирают и те, кто случайно сегодня не попал в эти ряды и все остальные. И вот уже обиженные ворошат кучу и кидают в кузов грузовика. Вокруг распространяется зловоние. Рой мух над этим местом. Проходящие мимо, картинно воротят рожи, бросают унизительные реплики. В самой группе отверженных тоже звучит брань. Среди них сразу же выделяется авторитет, который с показным достоинством закидывает на грузовик тяжелый камень, коробку, загаженную самым отвратительным дерьмом, к которой другие всячески не хотели прикоснуться. После этого он начинает давать остальным ценные советы и указания, суетиться вокруг кучи, понукает остальных, демонстрируя, что никто не работает кроме него.
Есть еще другой способ стать авторитетом: ворвись резко в круг работающих и недовольных, толкни наиболее слабого в помойную жижу. Бедняга целый час из последних сил ворочал нечистоты и еле стоит на ногах. За это награда — мордой в говно, вызывающая восторг толпы. А ты уже на новой ступени.
            12. Балда.

Небо светлеет. Опять «балда» — несколько ударов молотом по подвешенной железной болванке. Раз пять в день раздается этот звон по зоне. Ты всегда ждешь его: подъем, проверка, в семь — отбой. Ты привык к нему, и никак не можешь привыкнуть. После каждого удара вздрагиваешь как будто этот молот опускают тебе на голову. Этот ужасный звон преследует тебя повсюду. Хочется бежать, спрятаться, не слышать его никогда, но от него некуда деться, и он будет неумолимо раздаваться каждый день, каждый день.
На площадку перед бараками постепенно выходят бандиты в серых поношенных одеждах и строятся побригадно по пять человек, чтобы было удобно считать. Уголовники- надсмотрщики лезут из кожи в своем рвении выслужиться перед охранниками. Самая непотребная брань оглушает зону. Пинками и подзатыльниками бандиты выгоняют друг друга на построение. Руководит проверкой дежурный помощник начальника колонии (ДПИК).
Наконец все построены. Пока охранники пересчитывают бандитов, ДПИК делает разного рода предупреждения, замечания, угрожает карами, зачитывает приказы начальника колонии о наказаниях, лишениях и о работе в выходной день в связи с производственной необходимостью. Передние ряды уголовников состоят из наиболее слабых, забитых, задние -из более авторитетных. Особенно невыносима утренняя проверка после работы в третью, ночную смену. Уходишь работать ночью, приходишь совершенно изможденным, еле передвигаешь ноги, голова не работает, находишься в полусонном состоянии.
Однако проверка неизбежна, и ее надо перетерпеть. И вот стоишь в строю, на улице мороз, а тебе сзади щелчок по уху, шутя от какого-нибудь дармоеда, отсыпающегося уже третий месяц или год. Боль, злоба, бессилие, отчаяние. Хочется позабыть все, броситься на шутника, бить его сапогами, топтать упорно с садистским хладнокровием, превращая эту организованную материю в месиво крови и земли. Но ты молчишь, как ни в чем не бывало.
Обернись, покажи свое лицо, дышащее злобой. Ты не найдешь шутника, только одни ухмыляющиеся рожи. Твой стихийный порыв вызовет еще большую радость. Шутку тут же повторят еще и еще. В состоянии отчаянной злобы ты будешь делать тысячу мелких ошибок, которые тут же будут замечены и тогда польются потоком все новые шутки, становясь злее и злее. Споткнись, тебя не поддержат, наоборот подтолкнут. Шутники испытывают огромное удовлетворение от этой игры-травли. Упал, споткнулся, плюнул себе на сапог, перепутал слова - на всем этом концентрируется внимание толпы и всячески усугубляется для большей радости и веселья.
Что делать? Когда закончится эта проклятая проверка? Сколько можно терпеть подобное? Есть ли предел терпению? А предела нет, терпение беспредельно. Не терпи, восстань! Против кого? Во имя чего? Во имя правды, истины, справедливости? Ты слабее, тебе и свернут шею за твою справедливость. Да пусть ты сильный. Смысл? Направить силу против ущербного ничтожества, которое само не разумеет, что творит или хотя бы защитить себя от издевательств. Однако тебе придется потратить столько же сил, как и в случае подавления в себе бессильной злобы, так как на каждого мерзавца надо воздействовать индивидуально . Можно стать таким же как они, принять их мораль, на отвратительные шутки отвечать тем же. Это невозможно, не могу, не хочу толкать в лужу поскользнувшегося и ржать испытывая радость и удовольствие.
Единственное спасение в этом аду, чтобы не сойти с ума — писать. Однако это дозволяют лишь три раза в день в 8.00,12.00, 18.00. До ареста я был студентом электро -энергетического факультета политехнического института. Друзья передали в тюрьму тетрадь с лекциями по теоретическим основам электротехники. На чистых страницах я стал записывать все, что со мной происходит. Охранники открывают тетрадь, видят формулы и брезгливо бросают тетрадь мне в лицо со словами:" Все беды России от таких интеллигентишек. Стране нужна грубая сила и настоящие мужики, которых можно и в огонь, и в воду. Здесь вас научат понятиям, уроды. Будете родину любить. "
            13.    На развод.

Проверка окончена, на развод. Все расходятся, кто куда: кто спать, кто в пищеприемник, кто работать. Охранники открывают железные ворота. Перед воротами выстраиваются трудовики побригадно по пять человек в ряду. Сейчас снова будут считать. Выгребаю из кармана остатки махорки вместе с карманной грязью и кое как негнущимися пальцами заворачиваю самокрутку. Почти одновременно несколько человек обращаются ко мне: " Покурим?" Отвечаю: " Сам еле набрал". Те:" Оставь курнуть пару раз". Кому то киваешь головой. остальные злобно озираются на тебя. Прикуриваю у какого то пацана, который не глядя сует тебе горящий окурок. Ты еле -еле успеваешь прикурить краем самокрутки, бумага разворачивается, махорка высыпается. Мороз и дым вызывают кашель.
«У, чахоточный», — огрызается пацан и окинув тебя откровенно презрительным взглядом, удаляется на другое место. К тебе подходит еще кто-то:" Оставь". «Забито»,- указывает очередной. Начинается склока из-за моего бычка. Ко мне подходят еще и еще и каждому надо объяснить на доступной языке все предыдущее. Каждый просит курнуть разок. Уголовники слетаются как мухи на говно. Наконец, я передаю засмоленный окурок первому, тем самым избавляясь от дальнейших домогательств. Повсюду попрошайничество весь день.
Наконец кое-как все выстроены. Охранники начинают считать по пятеркам, пропуская в ворота. Вдруг в одну из пятерок попадает шестой. Охранник сбивается и возвращает все обратно. Со всех сторон раздается грязная брань. На шестого сыплются пинки, толчки, подзатыльники. Но кто из этих шести лишний — неизвестно, поэтому в роли шестого выступает обычно наиболее слабый.
Охранник начинает считать сначала. В конце не досчитывается еще нескольких человек. После некоторой суеты, розысков оказывается что кто то болен, но это не зафиксировано, другого задержал начальник и так далее. Особенно тяжело, когда выгоняют на работу по фамилиям. Охранник коверкает фамилии, частично специально, вызывая в толпе ликование. Особенно доволен сам охранник, так как по его представлениям, проявил недюжинное остроумие. Смотришь на всю эту вакханалию тупости и думаешь: неужели идиотизм является чертой национального характера россиян или им просто не хватает йода, отсутствие которого понижает интеллектуальную активность до нуля.
Ну вот и конец этому пересчету, обнаружился последний потерянный, которого никто не решается осудить, даже охранники. Уважаемые бандиты считают за честь опоздать на вывод, этим они постоянно подчеркивают свой престиж. На рожах светится уверенность и наглость, мол, смотрите, какой я герой. Опоздай кто другой — вы его загрызете, а на меня и посмотреть косо боитесь, свиньи. Будучи на свободе этот тип был презираем приличным обществом, ну просто подонок и негодяй, а здесь он всеми уважаемый человек, пример для подражания, ценимый начальниками как способный, пользующийся авторитетом, руководитель масс. Ему не в тюрьме сидеть, а в Госдуме.
            14. Работа
«Добровольный труд — путь к свободе»- этот лозунг развешан по всей зоне. Кто у кого учился этой великой мысли - россияне у эсэсовцев или те у россиян?Имеются и плакаты с изображением парня с чемоданом, а рожа у него такая как на фотографии отличника боевой и политической подготовки.
Бригада заходит в цех: деревянный барак без окон, без дверей. Здесь цех по пошиву трусов и кобуры от игрушечного пистолета. Здесь трудятся швей- мотористы. За каждым закреплена швейная машина, которая по окончанию смены снимается и складывается в короб под замок, чтобы не разобрали на детали, однако все равно разворовывают. Конечно , эти железки никому не нужны, но на тебе план, нормы, а за невыполнение нормы будут бить, лишать и опять бить. Без оборудования положенное не выполнить. Деталей не хватает, потому что их портят. Что с рабов взять?
Нормы все равно не выполнить как ни старайся. Будешь лучше работать, увеличат. Объем работы устанавливает бригадир как ему в голову взбредет. Начальство с него тоже требует. Однако руководство мало что понимает в производстве, а бугор еще меньше, так как всю жизнь не учился, а воровал. Начальство его ценит: туп, но нравом суров. Как бы ты не работал, но помимо своей нормы обязан выполнить и объем за отстающих. Как меня не учили, так и не понял, что такое норма. Бывало такое, что часть нормы считалась за норму. Иногда перевыполнение признавалось нарушением. Проще говоря, бугор, когда хотел, тогда и бил по морде.
            15. Не забуду мать родную.

Уголовник — это дети, но взрослые, сильные. Дети извращенные, изуверские. Дети, подражающие взрослым. Взрослого дети понимают так, что ему позволено ругаться нехорошими словами, устраивать драки, напиваться до одури, устраивать дебоши, скандалы, иметь и тратить деньги и многое другое тому подобное. Все это запрещается детям взрослыми.
Свое детство все уголовники провели именно в такой атмосфере таких взрослых, которые в свою очередь, самым беспощадным образом подавляли в своих детях всякие проявления взрослости в вышеуказанном понимании. Тогда взрослость проявлялась по детски наивно. Дети же учатся всему подражая взрослым. Они делали то, что видели перед собой у своих родителей и, конечно же, не понимали, за что их бьют. Одно они поняли отчетливо: все за что их бьют и что им запрещается -это взрослая жизнь.
И вот они стали взрослыми по возрасту, а значит можно делать то, что они видели перед собой и что им строжайшим образом запрещали, когда они были детьми по возрасту. Они повзрослели, но ничуть не поднялись выше того детского понимания взрослости. Отсюда проистекают все преступления и извращения, а российские тюрьмы и концлагеря предоставляют им все возможности для реализации низменных инстинктов.
Здесь в лагере урки почувствовали наконец, что такое свобода, как хорошо быть свободным, взрослым. Здесь взрослого дитятю никто не накажет за то, что он ударил кубиком по голове Ванюшу, что отнял игрушку у маленького Вовика. Здесь он Ваван. Бей, кто слабее, отбери передачу у соседа, ведь тебе нужнее. Ты сильный, поэтому всегда прав.
На зоне не существует ни законов, ни порядка. Охранники почти не вмешиваются в жизнь лагеря. Все порядки здесь установлены уголовной традицией, оставшейся от старых времен и передающейся из года в год, от века к веку. Тут господствуют бандитские моральные нормы и представления. На все стороны жизни установлены определенно-однозначные понятия в соответствии с которыми надо поступать именно так, и никак иначе в любой жизненной ситуации. Всякое иное произвольное толкование, поступки, отличающиеся от господствующей бандитской морали, пресекаются, подавляются самым беспощадным, изуверским образом.
Большинство заключенных, попадая в лагерь, не испытывают особых моральных затруднений в связи с тем, что их личная мораль не противоречит зоновской. Моральные нормы большинства складывались в обществе бандитов на свободе. Здесь все тоже, только в более концентрированном виде.
Все свободное общество сплошь состоит из бандитов, но они более разобщены рассредоточены по большой территории, более изолированы друг от друга. Зона — это не сосредоточение каких-то отдельных отрицательных сторон здорового большого общества, а сконцентрированный совершенно произвольный кусок самого социума. Нет того в зоне, что отсутствует в самом обществе и наоборот. Не надо судей, преступлений, следствий, кодексов, приговоров. Собери случайных рядовых россиян с улицы в кучу, огороди забором, понизь их социально-материальный статус, то есть уровняй их во всех отношениях с официально осужденными преступниками и получится концлагерь с тем же воровским законом и бандитскими нравами. Хочешь познать суть России, изучи ее зону.
Уголовники говорят так: сидишь не за то, что украл, а за то что попался. Все кошмары лагеря не от правовых ограничений, не от начальников-охранников, хотя и это имеет значение, а от моральных установок людей, находящихся там, а значит от особенностей национального характера россиян.
Власть охранников над заключенными ничто по сравнению с властью уголовной традиции и бандитских уставов. Лица, призванные охранять законность и порядок защищают лишь беспорядок и преступность.
            16. Моя Голгофа

   Я всю жизнь хотел быть свободным, но государство в этом мешало. Не совершая реальных преступлений, не избив никого и не ограбив, а лишь открыто высказывая свое мнение и участвуя, а порой организуя несанкционированные акции, я оказался изгоем системы, которую ненавидел всей душой, но против которой не предпринимал никаких насильственных действий. В течение десяти месяцев меня подвергали допросам с пристрастием, били, истязали, производили различные экспертизы, возили по различным тюрьмам, перебрасывали из камеры в камеру. Тюремщики, уголовники, следователи подвергали меня регулярным истязаниям и пыткам, требуя признаться в подготовке каких то взрывов.
В результате всего этого был приговорен к трем годам концлагерей. В продолжение всех трех лет я являлся объектом различного рода уголовных преступлений предусмотренных УК. Что тут доказывать, кому объяснять, жаловаться. Я не преувеличиваю. Меня били каждый день или почти каждый и часто очень сильно: синяки, ссадины, ушибы, кровоподтеки, переломы, сотрясения головного мозга. Представьте, когда все болит и всякое движение вызывает мучение и боль. Били сапогами в живот, по ребрам, по половым органам. Внешне это не так заметно, но статью 206 никто не отменял.
Далее следовало вымогательство, грабеж, насилия самого различного рода, угрозы, оскорбления, изуверские издевательства. Я не вписался в российское общество, где процветают люди-функции и значение каждого определяют наличием у того крыши или ее отсутствием. Государство меня записало в бандиты и посадило за колючку. Настоящие бандиты в зоне долго думали к кому меня приписать. С криминальной моралью я не согласился, и жизнь начала трепать по полной.Тюрьма — это фабрика по производству подонков, а не лекарство от криминала.