(Первый вариант, второй опубликован – мне-то симпатичней этот)
Насчет экзотики-то я нынче непосредственный, поскольку отведавши сего продукта изобильно.
Докладываю, Николай Орлов, парень незатейливой судьбы, добротный в плечах, со скромными притязаниями и женой Тамарой, особой не последнего значения, а если конкретно — габаритной и плотной, имеющей взгляды на жизнь и прочее. Вот судьба и пихнула нас в Болгарию на отдых по случаю пары путевок, не приспособившихся в СМУ, куда причислен я оказался, и Тамариной расторопности. И верно, море еще из самолета приветливо ударило сияющей лазурью, горизонт был близок и вял, в глазах окружающих баловались блики.
Как на место пожаловали, так и пошло. Номер оглядели, котомки бросили и на пляж, чтоб временной отвод до кромки истребить. Наша пара да из группы кое-какие образцы.
Расположились было, а вокруг слова иностранные шмыгают, да не с периферии какой, а все немецких и английских тональностей. Меня сомнение взяло — калашный ряд углядываю, — а тут и мадам болгарского вида подошла и возражать затеяла: вон, де, ваши вотчины. Правда, мимо нас с Тамарой она промахнулась, а женщины наши привстали и принялись следовать указаниям. Я вроде вякнул жене о щекотливости диспозиции, но та возразила так:
— Да пошла она...
И не нашелся я возразить, ибо мадам действительно уже шла.
Тут мальчонка годовалого где-то роста подошел и ну мне рожи конструировать. Я исподтишка оглядываю, чтоб вникнуть, в каких падежах изъясняться — никаких обозначений. И войди в меня шальной проект обратным методом разговаривать: принялся язык да разные физиономии показывать. За кого существо меня принял, не ведаю, только расположился пальцы в разные мои необходимые отверстия засовывать, в ноздри то есть, уши и так далее. А что, скажите, делать, когда кругом рот-фронт и прочая дружба — терплю.
Родительского догляда нет и начал я беспокоиться — этак, думаю, киндер мне всю внутренность попортит. Благо супруга решила посочувствовать и шасть ему в трусы песку пригоршню. Мужик тут же презентом занялся и от меня отвык. Словом, первый конкурс мы прошли.
А тут персон пять мадамсов заграничных склонностей пожаловали и ну перед моим носом лифчики снимать. Под ними у заграничных персон исключительные оказывается предметы содержаться, да все разных ГОСТов и ракурсов. Расстроился, было, от такой умозрительности, но обескуражила меня Тамара немедленно душевным разговором. Так что всю внутреннюю стать сохранил.
В общем, встревожили подобные экзамены, аж Томсон на мой загадочный облик посетовала. На другой день переместились в свой загон и отвердел я на происки окончательно, но ждали еще впереди всякие разносторонности.
Прошло, допустим, пару дней, а уж винные-то магазины я обследовал до исподнего. Доложу при этом, что прекословной моей Тамаре еще дома зарок дал: вынь да положь мне на винище ресурс, а там хоть небо покупай. Тамара слюной, разумеется, брызнула, но ведь поездку-то я спроворил, как примерный крановщик. Так что здесь я баррикада.
Тощота ресурса, само собой, сразу выявилась, и приходилось мне учинять обследование лабазов, дабы прихотливых цен достигнуть. И выявил на этот случай любезный городок Несебр, что обитал неподалеку от Слынчева Бряга. Вот обнаруживаю автобусную остановку и поступью по ней прохаживаюсь. Солнце цветет беспощадно, и одинешенек я остановку оккупирую.
Постоял единолично коротко, ан гляжу, присовокупляются некоторые обыватели. Шесть человек и такого все заграничного и неказистого вида, что слезу у меня чуть не вышибло. Возраста преисполнены далекого, плюгавые да еще в коротких штанишках поголовно… Как не порадеть, когда вижу, что одна бабулька правит прямехонько и метит мне вопрос задать. Изобразил соболезнование и ухо навстречу. Она возьми да по-английски потревожь:
— Простите, это остановка автобуса на Несебр?
Здесь имею доложить, сколько бы вы не расстраивались, что я не дурак. Если наглядно, то в английском языке я гражданин веселый. В учебной школе мне по этому предмету сплошные пятерки с минусами перли, — минусы оттого, что внешность моя к английскому не подходит. Словом, такие-то глупости я сходу разоблачаю. Ну, соответственно, гляжу на старушку умильно и отвечаю искренне:
— Э-э... экскьюз ми (что надо, то есть, уважаемая)...
Самого жалость к бабуле треплет, потому как чувствую, что по-русски она ни полслова. А гражданка попалась хозяйственная, на мой искренний ответ унятия не происходит, а изобретает преклонная следующий зигзаг. Тычет пальцем под ноги и на совершенно голом английском спрашивает:
— Несебр?
Тут я, понятное дело, обиделся.
— Ты что, — говорю, — дарлинг. Это Слынчев Бряг. А Несебр — там.
И показываю в надлежащем направлении.
Здесь у болезной глаз как-то странно дернулся. Посмотрела она на меня пристально и отодвинулась мелкими шажками к своим. Сбились в кучу, талдычат невнятно о вещах и по сторонам озираются.
Стоим, стало быть, во времяпрепровождении. Солнце прет, деревья шебуршат, птицы свое лопочут, машины туда-сюда ерзают — лепота. И приходит мне в этом счастливом мироздании идея: черт меня дери, так бабец, поди, про остановку спрашивала. Одернул меня тут конфуз и обрел я фантазию: как бы, думаю, пострадать за русский народ, чтоб домыслов о нем каких не состоялось.
Здесь-то и потребно пояснение. Аккурат намедним днем затеял я такой же вояж и обзавелся некой практикой. Дело в том, что наша остановка была второй от начала маршрута, а весь жаждущий контингент, вероятно из удобства расположения, сосредотачивался на первой. Стало быть, к нам автобус прибывал с наличием изрядным. Поскольку езда до места сопровождалась временем, удобно было садиться в автобус, следующий из Несебра, то есть на другой стороне дороги.
Говоря проникновенно, задумал я отделить тайну моим старичкам с заботой о здоровье. Вот выскреб все имеющиеся в английском языке слова и сляпал в голове очень актуальную фразу. И не стал мешкать, а подойдя к сообществу излагаю историю на помеси двух насущных языков.
И видно очень ловко все это я изложил, потому как сразу после звуков двинулись ребята всем кагалом на противолежащий тротуар. Да вот же подлость, только они это закончили, выныривает автобус с совершенно пустяшным наличием. Поскольку я остался на прежнем месте, не болея о сидячем положении, пришлось мне взгромоздиться в транспорт и уехать, унося обиду недоразумения.
Оно бы и безделка, кабы не встретил я часом позже оных уже в Несебре и не выслушал разные словосочетания хоть и английского свойства, но явно невеселого содержания.
Сидите в околотке, обещаю я вам. Полшага за границу ступишь, сплошные карамболи пойдут.
Вот пример. Едем мы как-то из Бургаса, что расположился вне Слынчева Бряга. Глядим, растут обочь дороги черешни, а цыганки, отделив руками плоды от дерева, кладут весьма непосредственно их в рты и надлежащие емкости. Тотчас и припожаловала к моей Тамаре, близкой к торговым кругам, громоздкая мечта.
— Чем я хуже цыган? — озаботилась она проблемой. — Положим, гадать я в мастаки не набиваюсь, а уж черешню надкусить, будьте любезны... Тут я непременно чавел.
А пора вам знать, что гуляючи единожды вместо променада по окрестностям села Слынчев Бряг напоролись мы на обширный сад с расположенными в нем деревьями. Соответственно, излагает Тамара свой чертеж, заканчивая так:
— Значит, пойдем мы вдоль заборчика, и как выглянет за него нерасторопная веточка, уж по ягодке тогда и отломим.
Меня, естественно, сомнение взяло, и принялся я думать, как афронт учинить, но запустила моя Тамара разными местами ко мне прислоняться, и от такого загадочного поведения я разволновался и решил отложить проблему до рациональных времен.
На другой день вечером углядел в существовании моей нежнейшей полное созревание и решимость. Сунулся приборматывать что-то насчет насморка и головной боли, но пресечено это было так:
— По ягодке и больше ни-ни.
Так что взяли мы баульчик довольно безразмерный и следуем в дислокацию. Дефилируем, стало быть, весьма нервно и молчим промеж собой. Стали подтягиваться к расположению, я не сдюжил:
— На международный скандал нарываемся.
— Что ты за мужик такой, — сердечно отвечает Тамара торговая, — ничего не бойся, положись на меня.
— Положиться, положим, я могу, поскольку мужчина обаятельный. Только когда международный — это совсем не чай с витаминами. Сошлют в кутузку, а у меня режим.
— Экий ты невоспитанный, — поучает деликатная, — ну сошлют, мух меньше будет.
Короче, роптал я роптал, ан и к месту пришли. Оглядели предприятие и сникли до крайности, как не вылезают ветки за заборчик. Прошлись от беспредметности затеи и высмотрели в глубинах оазиса домик и калитку в заборчике. Тамара неразлучная мне и говорит:
— Стой на месте и не дыши.
Сама к домику направилась да и скрылась в нем. Я не дышу, что мне.
Только выглядывает Томка из строения и рукой машет: придвинься, мол. Я снизошел на просьбу.
Подле дома собачки — все по международным правилам — воркуют на меня прискорбно. Но веревочкой прикреплены, так что я им улыбочку: де, по промежуточным делам, без греха. А Томсон мне совет дает:
— Газуй в общежитие, бери бутылку и обратно чтоб мигом.
Это заветную-то, из дома привезенную! Я, понятно, сердечную скорбь испытал и экзаменую ненаглядную:
— Зачем бутылку?
— На черешню поменяем, — открылась Тамара взаимная.
Вздрогнула, конечно, моя сущность и рассуждаю я ласково:
— Ты что, курва, рехнулась? Божеский напиток на какой-то там фрукт... Да я скорей тебя отдам!
— Молчи, дурак, — выражается в ответ душевная моя, и ба, выглядывает из-за ее контуров человек достаточного возраста и болгарских предрасположенностей.
— Здравствуй, — говорит и улыбку содержит в физиономии.
Не станешь же при обозначенной ситуации доказывать, что дурак не я, а как раз напротив. Разворачиваюсь, стало, и поспешаю до хранилища, мечтая при том каверзу в дальнейшем моей дражайшей соорудить.
Обратно когда прибыл, застаю питие чая в обстановке любезнейшей. Передаю сверток дерзкой, та гражданину-сеньору, а этот незамедлительно хлобысть предмет на стол. Отлег я немножко душой, а мужик тем временем раскрывает перед Томкой весь свой образ жизни. И что характерно, на исконном нашем языке, хоть и с примесями. Я, дело ясное, сторожу, когда открывать начнет.
Расклад между тем такой. Внедрились мы в кооперативный сад, а товарищ-господин — хранитель. При этом обходительный — отворяет флакон. Там и на столе рацион: колбаса, сыр-брынза, перец, фрукт разнообразный. Словом, млеет душа.
— Был русский — старший брат, теперь — друг по демократии, — назидает благодетель и по емкостям прохаживается.
— Ты кто, — отвечаю я ему.
— Петко Петков, — возражает.
— А я крановщик. За процветание будущего, — и туда ее родимую.
Попрепирались мы недолго, а резервуар уж и пуст. Тамара-то, что обидно, от нас не отстает. Смотрю, демократ Петко в сусек лезет и извлекает жидкость очень пристойную для глаза.
— Сливовица, — докладывает.
«Хоть тараканица», — думаю и ликование по телу испытываю.
Только мы приспособились по лапушке в себя окунуть, вникает в пространство еще один член болгарского демократического общества. Весь из себя пригожий и совершенно молодой. Тамара употребившая зырь на него и излагает:
— Ах присаживайтесь в компанию.
Тот и плюх за стол, поскольку очень Тамара приветливая. Оно и сосудинка ему на столе уместилась.
— Ты кто? — говорю я для манеры.
— Васко, — рассуждает.
— Васков, — догадываюсь умно. — Я крановщик, — и вдогонку ее, целомудренную.
Разговариваем, иным словом, за демократию рынка, а пресловутая уж и высохла. Глядим тогда на Петю Петрова в упор, а он скрытничает: забыл про сусек. От такого заблуждения заводит Томка околичный разговор. «Черешни, — говорит, — чрезмерно хочется несколько килограммов». На такие запросы у Петрухи из души прет:
— Вам, широкоуважаемая, как старшему брату будет угодно. Вот демократ Васко Васков и отложит меру.
Встает тут томная моя Тамара преспокойно и удаляется вместе с членом общества, прижав баульчик к фигуре. Я же в этот период веду доскональное доследование.
— Хороша влага, уважаемый сильно Петя. И хочется еще прикоснуться к вещи.
Не преминул Петя и стоит над столом ласковая беседа.
Сколько минуло отрезков времени не ведаю, только посмотрел я в оконное отверстие и вижу, склонились на двор темные сумерки. И в этом винном благополучии, глядя на сей пейзаж, ухватываю вредную мысль: а ведь Томки-то с Ваской Васковым давно нет. Между тем про себя думаю: как можно в таком темном обстоятельстве черешню собирать? И задаю следующий подвох:
— А не забыл ли драгоценный Вася спички? Поскольку утомительно собирать черешню в данной обозримости.
— А что ее собирать, — отвечает Петко, — когда утром собрана. Насыпал и гуляешь.
Здесь я и затосковал. И хоть вы как меня уговаривайте, а приходит мечта, что надругался Вася по обоюдному согласию над Тамарой, вышедшей за меня замуж. Сколько мне баек насчет русских баб за границей доказывали и вот вам натурализм. Испытал, значит, скорбь и думаю: посмотреть хочется. Так сказать, зрелищем снабдиться. Спрашиваю совета:
— В каких краях процесс происходит?
Петко мне благонамеренно ответствует:
— Ушла Тамара. Васко ее проводит. У нас так заведено.
Неказистое, смекаю, заведение и упрямлюсь:
— Нет, ты мне край укажи.
— Иди, — воодушевляется Петя и выводит прочь из дома, — вон там брали, — и указывает на сарайку, что вдали мерещится (в саду, оказывается, наглядно, потому что лампочки там-сям воткнуты), — а дальше идти — дверь. В нее и вышли... Ближе.
Хотел Петя попрощаться, но не успел — я уж к месту стремлюсь.
Собственно, не сараюшка, а так, навес. Ящики, хлам. Огорчился я за Тамару — очень место неудобное. Давай прохаживаться, чтоб улучить сердешных. Пустота.
Покумекал я пристально и понял, что прежде в свои закрома пойдут, дабы товар доставить до места. Да и комфорт какой-другой. Порадовался Тамариной обстоятельности и степенно так поспешаю до обозначенной калитки. Мах через нее, поскольку закрыта, и дальше.
Только гляжу — налет на глаза садится: муть кругом. Уж я и глаза потер — ни зги. Да и прочие приключения: то по сторонам кидает, то встречные предметы в двух экземплярах предстают. Заболел, видать, от влажности.
Достигаю, однако, апартамента. Достаю ключ и затеваю войти исподтишка с целью апофеоза пригубить. Ковырь, ковырь ключом, а от надсады нервов не могу одолеть. Погонял так механизм, только вижу, дверь сама открывается и Василий с голым торсом — правда, в штанах — проем занимает. Еще и улыбается — понравилось, видать.
— Ах ты паскуда, — обращаюсь я к нему по отчеству, и нежно так за горло глажу, — я ж из тебя последнюю артерию выну.
Василий мне от любезности слова разные принялся хрипеть и все на таком заграничном языке, что я ни бельмеса в нем. Тут и ненаглядная моя появляется. Да еще такое безобразие на себя нацепивши, что неловко, ей бог, сделалось. А как увидел, что она и физиономию какую-то совсем на себя не похожую придумала, расстроился до крайности и соболезную Ваське, отойдя от него:
— Что ж ты, нехорошая, мужа перед человеком позоришь? Откуда ж ты такое неглиже на себя напялила?
А Тамарка мне чужим голосом разговаривает:
— Ви кого находитэ?
Тут до меня что-то доходить принялось, и уточняю ситуацию:
— Курву нахожу.
— Но Курва, — рекомендует особь, — ест Мадлен.
Оглядел я помещение и окончательно убедился, что неправ вышел. И давай свою ошибку дискредитировать:
— Я, собственно, привет зашел передать. От нашей туристической группы. Так что вы не журитесь.
Сам думаю, мотать надо. Придвигаюсь к выходу и Ваське Васькину изъясняю:
— Ты Мадлену не обижай. Купи ей что на душу. Сомлеет девка.
И ей обратно:
— Если какое — прямо ко мне. Враз юшку отковыряю, — да и был таков.
Местожительство я, дело прошлое, перепутал, и поэтому пришлось на улицу удалиться. Огляделся по сторонам — кругом очертания. Спрашиваю близлежащего прохожего:
— Ты мне общежитие укажи.
«Вот так, говорит, сперва, потом этак. Фасом и упрешься».
Выполняю я фразу и действительно упираюсь. В заведение по имени бар.
Кто не понимает — это площадка со стульями. А промеж них столы. Сидят за ними народ, и каждый к себе стакан с винищем прижимает. Музыка поет и танцуй, кому приспичило. И приходит мне размышление, что надобно отведать вина, дабы прояснить изображение в глазах. Достаю ресурс. «Кто, спрашиваю, крайний». Мне на стол показывают: садись, дескать, дядя. Я и не преминул.
Вот тогда сижу и взираю в окружность. Выходит из нее относительно женского пола девица, пододвигается ко мне и задает конкретный вопрос:
— Чего желаете?
Я ей объясняю, что моя жена Тамара любит черешню и поэтому, конечно, получит. Но Петя Васин, выпив мою бутылку, ведет себя противно демократическим принципам. И от такого жизненного разнообразия очень хочется акклиматизации.
Смотрит на меня девица пристально и спрашивает прямолинейно:
— Ты кто?
— Крановщик, — отвечаю я утонченно.
Уходит она немедленно и приносит на обратном пути стакан жидкого вина. От такой объективности я и припал к нектару. А как одолел дозу, так и задумался. И первая мысль — отблагодарить обходительную. Она как раз рядом деликатничала. Видать, из общества какого благородного.
— Спасибо, — говорю я задушевно.
Таких слов ей, поди, никто не говорил и с непривычки девица возьми да вырони что в руках было. Тут же принялась голову свою щупать и нервные слова говорить на благородном общественном языке.
— Ты, — говорю, — не тушуйся. Стаканы разбились — это мелочь. Если что, я и из горла могу.
Тут народ начал осматривать нашу взаимность. Очень, похоже, из нас пара обоюдная выходила. Один даже комментировать принялся — Озеров Николай, понимаешь.
— Стеклянные, — говорит, — стаканы были.
Я посмотрел внимательно — действительно, стеклянные. Здесь еще один умный обнаружился, чем-то на девицу похожий. Тоже, стало быть, из общества. Давай меня Левой обзывать. Лева да Лева. Я, говорю, крановщик. А он мне опять Леву.
Тогда я ему такое предложение делаю: ху-ху, говорю, ни хо-хо?
А за диспутом нашим все больше народу стало подглядывать. Другой мужик хотел, знать, с меня пылинку снять, да так зацепил, что рукав чуть не ободрал. Ну и я его почистил. Здесь музыка всякая заговорила, и народ под нее плясать принялся. Я какое-то антраша затеял и об коленку чью-то головой прикоснулся. Дальше уж и не припомню вечеринку.
А на утро вся загадочность и обнаружилась. Очнулся я и первым делом всю поганость земельного существования осязаю. Так все, знаете, по родному: и башка тебе нудит, и память припорошена, и всякие нерентабельные предчувствия. Взор было открыл, а там контур знакомый Тамаркин. Господи, думаю, сошли меня куда.
— Здравствуй, Тома, — обращаюсь к веществу. — Как в настоящий момент поживаете? Как здоровье, семья, родители?
— А-а, козел! — повествует Тома. — Ожил таки... Чтоб ты сдох, зараза... — ну, и так далее.
Словом, все честь по чести, на утренние ритуалы болгарский климат не действует. Правда, после кратковременной душевности Тамара меня не одолевала. Только после завтрака в ресторане указывает на парня из соседней группы и слова говорит:
— Иди, вон, к своему другу — благодари.
Во мне разные образы зашатались, и пошел я, мечтая их пронумеровать. Тот меня увидел, затеял улыбаться и разговаривать:
— Привет, орел! Ну, ты лихой.
В дальнейшем излагает вот какую историю.
— Зашли мы втроем — два парня еще из нашей группы — вчера вечером в бар и сидим для времяистребления и соблюдения тонуса. Часу в одиннадцатом ты обнаружился. Явно дуговастый. Я тебя сразу углядел — лицо знакомое... Подходишь к официантке, она рядом с нами хозяйничала, давай ее за рукав теребить. Ну, она — что надо? Ты с грустью на нее смотришь и говоришь: «Жену хочу». Та смеется, на кольцо показывает: замужем я. Тут ты совсем затосковал и садит она тебя за свободный столик. И такой у вас разговор.
— Что принести?
— У тебя шуба есть?
— Такое не готовим.
— Я ей шубу купил из китайской собаки.
— Есть курица-гриль, салаты. Вот фрукты.
— Годы ломался, как последнее животное. А она за черешню.
— Заказывать будете?
— А машина стиральная есть?
— Посудомоечная? Конечно — у нас все стерильно.
— Причем здесь посуда? Стиральная машина «Сименс». Страшные деньги. Как примерному ссуду дали на полгода.
— Послушайте, вы пьяный…
— Пьяный? Я не пью, когда не на работе. А вот сейчас выпью.
— Вы будете заказывать или нет?
— Я крановщик, желаю пить.
— Кофе, коньяк, водка, сухое.
— Тащи.
— Закусить.
— Я — крановщик.
Она уходит.
Сидишь ты, мы наблюдаем — очень ты нам понравился. Посидел чуток, давай песню петь. «Ты ж менэ пидманула, ты ж менэ пидвела». Но почему-то на мотив «естэдэй». Музыка как раз не играла и очень у тебя это душевно получается. Народ улыбается.
Дальше – шире. Поднимаешь ты голову, начинаешь смотреть этак мутно по сторонам. Что уж высмотрел, неизвестно, только громогласно и сурово объявляешь:
— А что вы думаете!! Полагаете, если на Тодора Живкова, так сказать, наобструкцали, так и все можно?! Дудки!
Здесь явно впадаешь в раж, что следует из отчаянного выражения лица. Глубоко дышишь, встаешь, взгромождаешься на стул. Гаркаешь надрывно:
— Смотрите на меня, сволочи!!! Над седой рваниной моря горько реет буревестник, весь на молнию похожий! Но я не об этом! Никогда!! Вы слышите? Никогда человек не произойдет от обезьяны… потому что нравственность — вот что определяет его как гому сапиенса… и в чем-то эректуса! Это обезьяны готовы за банан все что угодно показать, а гома — у него своя молния! И буря грянет… даже не беспокойтесь! — Закидываешь голову и поешь: — По нехоженым тропам протопали лошади, лошади!!
Делаешь поклон, изящно соскакиваешь со стула, садишься. Кручинишься.
Приходит официантка, приносит стакан вина. Ты его сейчас же и оприходовал. Вот тут и началось.
Как стакан выпил, очень гордое лицо у тебя сделалось. Поднял стакан и стал на свет его разглядывать. Не знаю, что там увидел, только встаешь. Благородно так, вальяжно. Подходишь к официантке — она тут рядом находилась, а в руках ее поднос со стаканами и чашками. И отчетливо, степенно говоришь:
— Мадам!.. Мы с вами детей вместе крестили?
Она на тебя смотрит ошарашено.
— Мы телят вместе пасли? — продолжаешь ты.
— Чего вы хотите? — лепечет та.
— Нет, я говорю, мы кошкам вместе хвосты крутили?
— Послушайте, о чем вы? — ропщет девица.
— Я компот просил? — говоришь ты грозно. — Я вино заказывал.
— Это сухое вино.
Подышал ты, подышал и объявляешь проникновенно:
— Завтра за расчетом ко мне в кабинет, — грациозно разворачиваешься и идешь к выходу.
Здесь, конечно, все легли.
Но слушай дальше. Официантка сначала сникла, а потом углядела, что ты сматываешься, и за тобой. «Позвольте, мужчина, с вас полторы тысячи левов».
Ты останавливаешься и нравоучительно ей:
— Вы мне не хамите.
Официантка зовет на помощь. К ней подходит болгарин. Она ему объясняет ситуацию. Вот тут мне очень понравилось... Стоишь ты — руки в карманах, ноги на ширине плеч. С интересом смотришь на болгарина. Он тебе:
— Вы обязаны тысячу пятьсот левов.
А ты, с большим достоинством:
— Ну ты, Вася. Почем черешня? — И надменно поворачиваешься к нему спиной.
Дальше пошли неприличности. Тот хватает тебя за руку и пытается развернуть. Ты резко выдергиваешь руку и тебя отбрасывает в сторону. Налетаешь на официантку. Поднос падает. Причиндалы вдребезги.
Подбегают еще двое болгар. Пытаются схватить тебя. Одному ты приложился. Второй легонько толкает тебя, и ты уходишь под стол.
Здесь мы вскочили и начали болгар утихомиривать. За посуду и вино заплатили, ну и тебя из-под стола достали. Ты доказывал кому-то, что очень примерный. Вот, собственно, и все. На место мы тебя доставили и деньги супруга вернула...
Что вы мне ответите на такие достопримечательности? Ведь хоть пожитки собирай. Как тут не заболеть каким-нибудь душевным синдромом? Уж мне и не надо никаких затей, сидел бы в конуре да молчал — кстати, и обварился я от неумеренности — так супруга приказ издала:
— Ты, — говорит, — придурок, от меня дальше взгляда не отходи. Свои деньги я за тебя платить на стану (самоличный-то ресурс от приключения истек).
Вот и ждешь ночи, чтоб приснился какой-нибудь противовес, а то и прораб Степан Егорыч. Так ведь и здесь оказия, которая кроется в насекомом по фамилии комар.
Болгарский комар — животное подлейшее. Если наш комар, прежде чем наладить контакт, сделает вам положительную неприятность звуком, то эта бестия претворяет свои наслаждения молча. И вот результат. Снится вам какой-нибудь развлекательный натюрморт и вдруг в центре оного образуется зуд. Долбанешь, бывало, в очаг дисгармонии и, разумеется, проснешься от телесного негодования. Повернешь глазами в разные места, глянь, а вокруг реальность. Тут на тебя тоска и набросится. И что пакостно, злокознитель таков бывал.
Один деятель меня несколько дней кряду донимал. Да еще не по разу в смену. Придет, накачает крови и адью — чао, мол, какао. А я луплю себя по роже от наивности. Очень он мою нервную систему подорвал. Повсеместный, стало быть, дискомфорт и никакого куража. Приведут меня вот так на пляж, засунут под зонтик и советуют:
— Грусти, — да еще эпитетом приукрасят.
Однако, как оттеплела гражданка, повадился я в одно прилежащее к нашему пляжу расположение. Небольшой павильончик, а перед ним несколько столиков со стульями под зонтами. По-нашему обозвать и затрудняюсь: ни забегаловка, ни бар, а так — местечко. Полежу на пляже и шасть в местечко воды напичканной газом употребить (таки снизошла до оного продукта благоверная).
Употребляю и наслаждаюсь любопытностями. Подойдут какие разлюбезные иностранцы и галдят. Смешной народ и необразованный. То серьга в ухе, то сам весь татуированный, то бог знает что на себя напяливши. А то и вообще без покрывала, так только, бечевкой опутавшись, чтоб, видно, не отпало чего… Сядут как попало и всякий выверт тут. То друг на дружку взгромоздятся, или нипочем целоваться затеют. Да ладно что жарко, а то ведь и дети здесь. Бескультурье, короче, поголовное.
И проживала в том местечке семейка одна. Как я ни подсуечусь, они все там. Об пяти единицах кагал. Пара старших самых, потом еще пара — дети, видно — и совсем малехое существо — внучка первых. Принципиально, то есть, всей династией. И как я не прислушаюсь, норовят что-либо по-английски ляпнуть.
Старший располезный себе. Худой да поджарый, а все жует. Хрум да хрум. А потом пивом все и замочит либо винными какими разносолами. Очень скучный на мой-то вид. И кто не идет, он руку вверх и «хелло» ему. Другой раз я прихожу, он и мне машет: «хелло», мол. Я так же ручонку вверх: живи, коль не шутишь. А про себя немлю: сам ты хайло… Но и вправду сказать, липли к нему народ. То один подойдет и ну руку ему жать и обниматься, то следующий. А он всем плеск да плеск винища. Все и тянут рты от заботы. А потом, глядишь, мстить затеют. Гвалт, конечно, стоит, пьяно. Скукота, словом.
Прихожу однажды в местечко. Газу намоченного приобрел, веду наблюдение. Хрум да хрум дядя, дите лопочет, пиво пенится. Только гляжу, позеленел мужик от чувственности, дерьг руку вверх и давай хелло на своем языке блажить.
Притча такая. Спешит к нему мужчинка несуразной внешности: короток, лощен, белозуб. В руке шампань и явное намерение жидкость энтую усугубить. Я сразу смекнул, что гражданина сего видывал.
Как-то два парня французских к девчатам нашим подкатили и ни бе, ни ме. Вот этого гражданина на подмогу и притащили. То болгарин-спасатель коммерцию среди наших затеял. Опять же того мужичка с собой волочет. И со всеми он улыбчив, и на всех-то языках без шпаргалки дословничает. А потому что всегда пьян. Шкодник, иначе говоря.
Так вот. Шарахнуло Шкодника за стол к Скучному и пошли они шебаршить разговорами. Я бдю. Династия уж и альтернативный флакон отковыривает, а тут моя Тамара жалует. Плюх со мной рядом. «Истомилась, говорит, от жары. Млею». Принес я ей соку, выздоравливай, мол, и на пост. Здесь и приметил ее Шкодник. Как положено, ладошку вверх — привет, уважаемая. Ну здрассте вам, коли не обессудите. И опять у них гам.
Как раз откупорилась там вторая бутылка и дым лезет. Шкоднику нашему в башку приди образ — а не изволите ли, мадам, с нами откушать. Это Тамаре-то моей. А компанию не составите ли, — мне, то есть. Международный инцидент.
— Так это, — бормочу, — вроде бы не ловко.
Только из среднего что звена парень, нашего этак возраста, уж и два стакана полых присовокупил. А там уж и булькает в них. Шкодник давай из-под Тамары стул тащить да меня за локти хватать: пройдемте, дескать. Парень тем разом второй стол громоздит. Шают мосты сзади.
Ну, приподнялись. Шкодник Тамаркин стул взял, я свой. Та уж у раздачи толчется, а Скучный ее в руку целует. Подхожу я, Скучный ко мне. Ладошку тянет и вопрос в лоб:
— Чо паришь?
Я растерялся:
— Чо парю, ничо не парю... — Объясняю толком: — Дело в том, что путевки мы через СМУ получили. Честно говоря, мы и не собирались, другие планы были. А тут начальник, Рожновский — они с Тамарой родственники — предлагает: езжайте, мол. Денег подкинул. Так что я ничего не парю…
Подходит Шкодник и растолковывает — «чо паришь» по-английски обозначает Джо Пэрришь. Это Скучного так зовут. Здесь я немножко снизошел.
Объявил каков я из себя, с остальными поручкался. Имена у них, что характерно, нерусские, потому я все равно не упомнил. Садимся, принимается витать разговор. Скучный что-нибудь ляпнет, Шкодник толмачит:
— Русска народ — душистый. Пушкин так говорэл: где русска бэл, там духом пахнет.
Я, известно, в грязь лицом не ударяю:
— А вот ваш мистер Шекспир иного мнения держался. Была, не была — вот в чем состоит вопрос. — И под дых: — Ту би, ор нот ту би!
Либо жена Джо, которая тоже, вероятно, «парит», заявляет Тамаре напрямик с печальным выражением лица:
— Русское сударэня — сушэство очен субтэльний. Анна Карэнин!
Та огорчается, машет рукой отнекиваясь:
— Да что вы! Я только с приличными людьми собутыльник — с Колькой, например, редко пью! Анна-то Каренина? — так под поезд кто просто так полезет!
Я тем временем думаю: надо ведь контру буржуям изладить насчет вина, и мыслями к Тамарке лезу. Эта же на мои мысли кошель прячет. Прямо садиться на него деталью туловища и все. Я же лыблюсь и пальцем ее исподтишка буровлю — уймись, мол, вникай в паритет. Подруга жизни ни зги, прижала насмерть кошель, аж стул гнется. Я, правда, щель между деталью и стулом нашел и потихоньку давай ее расшатывать. Только вижу, иностранцы на меня смотрят заинтриговано — улыбочка пакостная в зубах ерзает. Смекнул я, что наши телесные с Тамарой отношения вызывают глубокое недоразумение. От такой недогадливости пропихнул сердечно руку до вожделенного предмета и высунул его из засады. Тамара на мой подвиг взглянула и говорит благовоспитанно:
— Ах, а я его и потеряла. А он вот где оказывается...
Смотреть на нее в ту пору, конечно, страшно было. Ну да не до созерцаний — международный инцидент. Изымаю, стало быть, из кошелки часть денег и резонно оплачиваю бутылку шампанского.
— Пейте, — благодетельствую, водрузив ее на стол, — за мой счет, сколько влезет от нашей душистости.
Те бесцеремонно только этого и ждали. Еще и разговаривают при этом о всевозможных явлениях мира.
А время минует. И в отдельном промежутке вдруг Скучный озабочивается и говорит «хелло». Вся оказия, что посещает местечко гражданка в одном лице. Хеллом-то она Скучному возразила, только как увидел я ее, так в воспоминания и ударился — Мадлен, налицо… А уж когда она меня углядела, так и нет конца междометию:
— О-о, русски товарищ! Здравствуйте.
Вот и создается ситуация, когда садят Мадлен непосредственно рядом со мной. От такой интимности спрашивает она довольно зычно:
— Вы нашли своя Курва?
— М-м… э-э… — отвечаю я на поставленный вопрос.
— О-о, я знай, — вопит Мадлен, — вот ваш Курва! — и показывает на Томку. Да еще при этом дословничает ей:
— А я — Мадлен.
Здесь обратил внимание, что оболочка моя на гусиную кожу стала смахивать, и от такого резюме произвожу опыт, дабы ажиотаж приспустить:
— Вообще говоря, это ее фамилия. Причем девичья. А зовут Тамара, — И для амортизации: — Царица такая была.
Это сообщение сильно Мадлен пригодилось, а про Тамару и говорить нечего, аж пятнами пошла. Короче говоря, испытал от этих распрей сущую ностальгию. Но когда она настигает, без иного флакона можно сразу поступать в психонервический санаторий. Поскреб я в кошелке, пока Тамара с Мадлен словами беседовали, и наткнулся на положенную сумму. Отхожу симпатично от сиденья и возвращаюсь с атрибутом. Тамара как пейзаж этот увидела, так синей и сделалась. Кошелку хвать, к оному месту прижала и молчит. А как по порции разлили, употребила и рассказывает:
— Что-то у меня заболело, и не пойму что. Так я променадом пройдусь по берегу.
Соболезную ей вежливо:
— А я еще посижу, а то скучно без тебя.
Итак, принимаю участие в общественной жизни. А она кипит, бутылки только хлопают. Шкодник мне доказывает:
— Атаман Шкуро был мой внучатый дед по тетиной линии. А живу в Австрии. Жизнью доволен и за коврижку на смерть не поменяю.
Мадлен и жена Скучного работают в организации и тоже от коврижки отказываются. Скучный сам себе содержатель фирмы. Я, понятно, крановщик. Полный тандем.
Спешу уведомить, что дело происходило после обеда и солнце с небосклона сместилось. Тут еще пару раз ветер дунул и рандеву стало заканчиваться. Я, было, затеял восвояси отступить и вдруг изо рта Мадлен вылетает предложение проводить ее в определенном направлении. Сквозь испуг я согласился… Еще выскажусь, что при тщательном осмотре Мадлен выявляется вполне употребимой особой лет тридцати с довеском и вытекающими отсюда выводами.
— Штаны бы, — говорю, — с собой взять на всякий случай.
Дело-то, понятно, в плавках обстоит.
— Возьми на всякий случай, — говорит Мадлен, — я терпеливая, подожду.
Иду за реквизитом и думаю — как объяснить задачу? Если напрямик выразиться, не только водяного газу лишишься, но и внешний облик могут попортить. Без виража не обойтись. Проштудировал несколько околесиц и решил просто сказать: угорел-де. Тамарка-то, знаю, прихотливая до солнца — пока последний лучик на себя не намажет, не шелохнется. Подхожу к бивуаку, а там презент — нет Тамары, в море окунулась. Передаю радостно через наших устную записку и сматываюсь стремглав.
Подхожу обратно. Мадлен уж кой-чем припорошилась, ждет сердешная. Пошли мы с ней нравственно. Кругом флора: тут дерево воткнуто, там куст. Человеческие натуры прохаживаются в количествах, асфальт себе лежит. Мы на него наступили, никто не орет. Славно. И вздумала вдруг меня Мадлен пытать:
— Расскажите о своей жизни. Очень я любопытная.
Приуныл я от постановки вопроса. Сами посудите, что я расскажу? Жизнь — сплошной будень. Романтизм только между концом работы и приходом домой. Начал я ковырять всякие абстрактности — нету замечательного.
И вот от этого цейтнота, от невыраженной моей потребности, от шампанского вина, должно быть, лежащего в желудке, для международной солидарности, наконец, навалился на меня стих:
— Ну что ж, — излагаю я проникновенным голосом, — послушайте тогда мою историю…
Родился я очень музыкальным молодым человеком — по преданию еще в люльке в ответ на разные звуковые происки засыпал кромешным сном. Так обозначилась стезя… Шести лет отроду был отдан в музыкальную школу по классу русских народных инструментов. Может, слышали, балалайка такая есть? Собственно, весь духовный репертуар располагал к фортепьяно, но на содержание этого инструмента не хватало средств. Да, я получился отроком бедных родителей!.. Четыре года провел за балалайкой — хрустальное время — но внезапно зигзаг удачи повернулся тылом…
По натуре я был стрекулистом, и в детских шалостях однажды проявил несдержанность к некой девочке, причинив нечаянное неудобство. В ответ на проступок пришел ее папа и дернул меня за ухо. Да так неудачно, что надорвал какую-то жилу. В результате произошло размежевание слуха: правым ухом я слышал одно, левым совсем обратное… Понятно, что о музыке исчезли речи — канули светлые деньки. И в чувствительном детском сердце родилась недоверчивость к жизни… Однако врожденная способность к разным обстоятельствам подсказала еще одну тропу — я очень прилежно принялся играть в футбол, и за четыре года взаимоотношений с поприщем дослужился до форварда в лучшей команде города. И как-то раз, когда мне полагалось забить заветный гол, на меня нарочно науськали непринципиального мальчика. В результате искреннего подвоха я был травмирован и надолго выбыл из строя. Недоверчивость к жизни усугубилась.
Следуя ей, поступил в кружок умелые руки — иначе, бокс — и там меня снабдили разными методами дискуссий с отдельными оппонентами… Так захотела жизнь, что именно ко времени овладения аргументами, мне назначили первую любовь, — предмет был потрясающе красив, неимоверно коварен и безусловно имел обыкновение устраивать прочие банальные интриги. Однажды ко мне подошел другой парень и немилостиво спросил: «А не чересчур ли ты внимателен к предмету?» Я рассказал ему аргумент.
Следует дополнить, что в связи с ракурсом мировоззрения я взял и затеял плохо учиться. Присоединенное к физическому недомоганию другого парня это послужило поводом отвода меня из учебного процесса. Жизненные подробности, выражаясь фигурально, начали приобретать зловещие очертания… По совместительству стал курить и запивать это дело вином. В общем… первый раз попал в тюрьму восемнадцати лет отроду. Но возвратился в строительство светлого будущего довольно скоро… Не стану передавать, какие несимпатичные минуты пережил за этот отрезок, потому что грядущее уже готовило очередные закоулки… Воочию довелось мне ощутить на своем плече тяжелую десницу рока!..
Итак, приложив к обстоятельству порядочный кусок воли, я все-таки совместил работу с учебой в вечерней школе, и, таская за собой на плечах тщедушных родителей, перегрыз таки гранит науки в размере среднего образования. Однако охваченному летаргией сердцу нужно было пробуждение — и утро наступило. Я, что называется, встретил девушку. Она не была сногсшибательна, но имела в наличии обширную душу. И я испытал сердечную привязанность… Трудно говорить в этом месте — кху, кху... Еще и потому, что доклад не подготовлен — собственно, вы первая, кому так всецело выпрастываю я душу…
В общем, поведаю, что, одолев курсы, я принялся водить грузовые автомобили. И в один прекрасный день, когда мы с девушкой, взявшись за руки, ехали на автомобиле ЗИЛ 130, госномер 54-36 СНЕ свершилась авария. Она погибла, я получил жестокие повреждения.
Нет в мире языка, на котором можно изобразить степень отчаянья. Добросовестно мечтал наложить на себя руки, но они были сломаны. Впрочем, как и ноги — меня собирали буквально по молекулам… А впереди ждало очередное огорчение — тюрьма. Оказалось, что в момент аварии я был несколько нетрезв.
Мне присвоили шесть лет. Что это были за годы, лучше не вспоминать, в натуре, век воли не видать… Впрочем, вышел по половине, через три года… На зоне, по причине средней образованности, затеял переписку с одной гражданкой. Девичью фамилию этой гражданки вы знаете… И не успев сойти с порога, женился. Только никакие гражданки не заслонят в глазах тот светлый образ настоящей любви!
Там же в зоне дал зарок никогда не садиться за руль автомобиля. Но тяга к перевозкам грузов жила, и в результате компромисса я стал крановщиком… Такова моя очень печальная история. Как говорится, не обессудьте за прямоту речи…
Здесь я шмыгнул носом и надежно замолчал. И такая грусть подступила, что горло рвет и в носу щиплет. Мадлен, та и вовсе ссохлась и сердце рукой поддерживает.
Говоря целесообразно, путешествие начало подходить к концу, поскольку очутились мы на пороге помещения. И в эту минуту Мадлен задает мне вопрос:
— Может быть, вы зайдете ко мне и выпьете одну или больше чашек кофе? И я зайду вместе с вами.
Вы чувствуете, какой подкрадывается невразумительный момент? Признаюсь, кинулся я тотчас в размышления. С одной стороны, в бумажке о правилах поведения, что нам перед заграницей выдали, о данном мероприятии ни запятой. С другой, если что получись, меня ж сразу из крановщиков в начальники переведут. И с третьей, шампанское по трубам ходит прямо турбулентным движением. Словом, поступаю самым решительным образом.
В апартаментах беседа продолжается. Например, Мадлен спрашивает:
— А дети у вас есть?
— Как не быть, — поясняю игриво, — если мужчина я обаятельный.
Ну вот, выпили все кофе, что было в доме, я размышляю, как поступать дальше? Голова распухла и никакого озарения. Уж чувствую, в поджилках трясется и заикание изо рта происходит. И одна меня мысль терзает — без бутылки нету моего обаяния, а денег ни копья. Еще от кофе прояснел окончательно. Да и что там было с шампанского. Спросить Мадлен насчет флакона? — это уж совсем не в международных кондициях. Стало быть, сидим молча, смотрим друг на друга. Ситуация — вставай и беги.
В общем, решился я. Набрал воздуха, глаза зажмурил и спрашиваю:
— Мадлен — извините, не знаю как по отчеству — мне ваш купальник сильно понравился, но я забыл, какого он цвета. — Дескать, снимай платье-то.
Мадлен встает... подходит к шкафу, достает купальник.
— Вот, у меня их несколько.
Чему их учат в школе?
Снова сидим. И тут, понимаете, жутко мне в туалет захотелось. Прямо нагрянуло!.. Вроде бы невтерпеж, так встань да сходи. Нет, обратный стих на меня накатил — стыдно. Такие нравомучения — просто нет в мире белого света… И распирают меня в этом моменте разные дилеммы. С одного боку, допуск к вожделению все-таки пробовать получить надо, поскольку ежели теперь карьеры не испытаешь, век себе не простишь. (Да и перед человеком неудобно). С другого, вдруг произойдет разрешение, как при таком туалетном невмешательстве можно исполнить долг?.. Вижу я, что нет в жизни никакого выхода. Встаю тогда стройно и грозно говорю:
— Очень жаркая погода на улице стоит. Прямо хоть раздевайся.
— Разве? — отвечает Мадлен. — А мне напротив кажется, что похолодало.
В общем, понял я, что в этом доме кашу не приготовишь. Говорю:
— Ну что ж, пора и честь знать, пойду.
Мадлен провожает меня до двери.
— Рада с вами познакомиться. Мы весело провели время.
— Чао, бэби, — произношу я и грациозно удаляюсь…
Дома, разумеется, Тамарка выволочку устроила:
— Где был, нехороший?
— Странный вопрос. Конечно, пошел в общагу и встретил по пути Мадлен. Как благовоспитанный человек, выпил с ней чашку кофе и совершенно трезвый спешу домой.
Тут, понятно, началось. Знаю-де я этих, в кино насмотрелась. Ты, погань, только и ждешь, где урвать. Да еще на шампанское ухлобызгал без спросу прорву. В общем, все по правилам.
— Не знаю о каком фильме идет речь, — возмущаюсь я, — и даже ничего не могу сказать за визави. Только в мою мораль прошу руки не запускать. Я персонаж другого фильма.
Проходит дня три. У меня и угар солнечный сошел и самочувствие вполне приемлемое. Лежу себе на песочке, вкушаю морские зефиры и наблюдаю за перемещениями линий на разных женских силуэтах… Здесь надо сказать, что уж несколько дней, как ударились наши бабы в коммерцию. И затейливая моя нет-нет да с подружками по берегу прошмыгнет, дабы продать какую-нибудь принадлежность… Вот приходит так же с промысла, ложится рядом и начинает меня нежно гладить. Я сразу понял, что дело нечисто. И верно. Смотрит на меня глумливая и спрашивает ласково:
— Родной, скажи мне откровенно, тебя в детстве родители под кузнечный молот не запихивали?
— Ты что это? — испуганно интересуюсь я.
— Ну, может тебя с восьмого этажа когда роняли?
— Вольтанулась что ли?
— А-а, я поняла. Тебя, наверное, мочой однажды перекормили.
Тут я не на шутку разволновался и говорю:
— Искупаться я, пожалуй, пойду.
Тамарка мне и поясняет:
— Ты что, действительно дурак? В каких это, интересно, тюрьмах ты живал?.. Я сейчас Мадлен встретила, рассказала она мне печальную историю твоей жизни.
И здесь Тамара очень спокойно мне по морде ка-ак брызнет. Это при всем честном народе. Я, естественно, отодвинулся, вскочил. И объясняю прохожим:
— Припекло что-то солнце. Пойду окунусь…
Два дня принципиально не разговаривал. На третий пожалел:
— Ну ладно, прости. Что в такой жаре не случится, когда не знаешь, в какой руке вилку-то держать.
Да и какой там отдых, когда одна баба из группы, как у завтрака меня увидит, так в ладошку и прыскает. Словом, дожил кое-как и отпустило только когда границу переступил. Так что рекомендую эту записку в качестве путеводителя. За сим аля-улю.