Лёгенький это только фамилия, а ярмо ещё то !!!
Это было порождение "оренбургской зенитки" времён ствольной зенитной артиллерии, мои друзья Гриша с Борисом заканчивали уже её ракетный вариант.
Сама фамилия была насмешкой его общему облику: двухметровый детина, весом более ста двадцати килограмм с неспортивным животом, недюжинной силы и размером ноги №47. Именно эта нога йети стала отправной точкой нашего почти трёхлетнего конфликта. Он не имел сапог, службы тыла ДВО не могли обеспечить необходимого размера, ходил в жутко изношенных ботинках, засаленных брюках, короче, вид имел натурализованного в армии бомжа. Я списался со штабом тыла МО и получил специально для него изготовленный крой для пошива сапог. Через восемь месяцев я увидел его в строю в сапогах и галифе, которые он пошил, подчинившись специально отданному мной перед строем офицеров (отрезал "отходняк") , приказу с обязательным в таких случаях повторением понимания.
Он категорически не признавал любого вида власть (политическую, административную и , что особенно удручало, военную), как он попал, а главное, как дослужился к сорока годам до майора было загадкой для моего понимания. В его лице я приобрёл гранитный монумент под названием: "Противостояние". При этом был женат, имел детей. Жена работала в гарнизонной КЭЧ, была секретарём партийной организации в этом подразделении. Виктор был идейно беспартийным.
Технически он был подготовлен великолепно, что не удивительно, на этой технике он прослужил с момента ввода её в войска, а в должности командира батареи "просидел" двенадцать лет.
Помнится, зампотех Виктор Чугунов уехал в отпуск, я, воспитанный как ракетчик, по примеру комбата по Смоленску майора Семеренко, несмотря на отсутствие боевого дежурства для этого комплекса, каждую субботу проверял боеготовность техники лично. Его тезис "не уйдём, пока не сделаем" я перефразировал в "не уйдёте пока не сделаете, по готовности,- доклад мне по телефону". Мою готовность придти в часть (до техтерритории было не более километра) для проверки, они оценили с первых дней совместной службы. При том, что в дивизионе Роберта Карамова технику вообще неделями не включали. В дивизионе, где я был зампотехом, установленный мной порядок контроля боеготовности техники сохранился.
Однажды этот "гнус" (нехороший человек, см. "Общага") ввёл неисправность сам, был мной оставлен в техпарке для устранения, просидел там всё воскресенье, мучая замкомбата (выпускника Бурсы, см. "Киев, Бурса") и расчёт. Утром, в понедельник, заявил, что неисправность обнаружить не удалось, требуется настоящая инженерная помощь, намекая на беспомощность моего коллеги по Бурсе.
Пошли на техтерриторию, через полтора часа я запустил и закончил отстройку локатора. С моим убытием из СНР ( станция наведения ракет) он в огорчении схватил за шиворот лейтенанта замкомбата и вышвырнул его из кабины, тот выхватил из сапога отвёртку, вернулся в кабину и воткнул её в ногу Лёгенького.
Узнал я об этом недели через две, но влезать в их конфликт не стал, Лёгенький юного лейтенанта зауважал и начал его обучение. Я же большого уважения от него не добился, но технические провокации не повторялись.
С ним же связан эпизод "советско - китайской дружбы", на каком - то из учений, ещё до меня, кто - то проговорился по радиосвязи и назвал его по фамилии. С тех пор , как только он появлялся в эфире со своим позывным: "320" (третий дивизион, вторая батарея, СНР), висевшие на "прослушке" китайцы, забивали эфир разговорами на тему его фамилии по - русски, но с потешным китайским акцентом.
Задавались вопросы: кормит ли его жена, если нет предлагали китайскую жену; хватает ли ему денег на еду, предлагая дать ему в долг юанями; при плохой погоде рекомендовали держаться за "танк", чтобы не унесло ветром. Виктора вся эта трепотня, длившаяся часами дико изводила и он однажды послал их добротным матом, чем вызвал волну счастья у противника.
Через две недели в бригаду пришло сообщение о его проступке с предложением наказать и доложить другим слушателям эфира, уже с нашей стороны. Наказывать его я не стал, хотя и доложил о исполнении, т.к. к этому времени во всю кипела акция по его переводу из бригады.
Вопрос о повышении в должности даже не мог быть поставлен для такой одиозной, а главное, беспартийной личности, хотя командование бригады было двумя руками "ЗА". Припомнил приём, который ко мне применил начальник политотдела Латузы (см. Приложение №1 к "Армейским потешкам").
Переговорил с его абсолютно адекватной женой о перспективах его роста с переводом в другую часть, заручился поддержкой в семье и предупредил, чтобы в субботу она его домой не ждала.
В конце рабочего дня, в 17.00, вызвал его в штаб, замполит Поповиченко во время его доклада о прибытии шустро запер дверь на ключ и сел рядом со мной. Рекомендации от нас любимых лежали на столе, с их громкой читки и начался процесс загона Лёгенького в кандидаты в члены КПСС. В ходе беседы он дважды кидался всей своей массой на дверь, один раз порвал наши рекомендации. В три часа ночи он написал заявление и оставил кабинет. В моём понимании, именно такой стиль имеет право называться "индивидуальной работой"
Дальнейшую службу он проходил командиром дивизиона , должность подполковника, "С - 60" (стволы), на которые учился в Оренбурге, став с течением времени дефицитным специалистом, в кадрированной дивизии ПВО. Лет через шесть я встретил его в Комсомольске - на - Амуре, опять же в дивизии кадра в должности начальника ПВО мотострелкового полка уже подполковником. Был приглашён им в гости, за ужином от души посмеялись над тем, что довелось прочесть Вам сейчас.
Чтобы закрыть перечень: комбат капитан Кравченко стал слушателем Академии Советской Армии, готовившей военных представителей за рубежом. Третий комбат, майор и тоже украинец, уехал по замене в Одесский военный округ. Замену им я подбирал сам, из знакомых мне офицеров бригады, не взирая на возраст и звание, поимев двух новых комбатов в звании "старший лейтенант".