В комнате, обставленной в стиле современного делового кабинета, на втором этаже небольшого особняка, находились двое. Мужчина за письменным столом отстраненно разглядывал учебник русского языка. Женщина, старательно произнося слова учительским тоном, стояла у распахнутого окна. Южный вечер стремительно гасил жаркий день, небо рассыпАлось звездной вуалью, отдавая окружающий мир во власть полной луне.
- Я буду, ты будешь, он, она будет, - женщина перегнулась через подоконник окна, пытаясь поймать ветку цветущего олеандра.
Нина Викторовна обожала этот аромат, напоминающий запах домашней выпечки из далекого детства.
- Они будут, - продолжила она, возвращаясь в комнату.
- Ты пропустила «мы будем», дорогая, - медленно произнес мужчина по-английски, внимательно наблюдая за ней.
- Говори по-русски, Арчи, - с укоризной произнесла дама и спокойно добавила, - Ну, конечно, и мы будем.
- А мы будем? - снова по-английски спросил он, осторожно притягивая к себе строгую учительницу.
Она старалась не смотреть на него, боясь выдать свою боль, что терзала ее в последнее время. Казалось, ничто не могло помешать обрести, наконец, дом, покой, возможность провести остаток жизни с любимым человеком. Или, вернее сказать, любящим ее человеком. Во всяком случае, ей очень хотелось в это верить. Да просто, создать то самое личное счастье, о котором так мечтает каждый нормальный человек.
- Может достаточно на сегодня, Нина! Смотри, какая луна. Пойдем в сад, погуляем, поговорим, наконец, о нас, - тщательно проговаривая слоги, Арчи напрасно старался поймать ее взгляд.
Возможно, запах цветущего сада был сегодня чересчур терпким, или просто изнурительная жара, что стояла последние дни, не давали ей успокоиться, принять окончательное решение. А может как раз этот неистовый лунный свет, заливающий все вокруг своим волшебством, бередил душу далекими воспоминаниями. Когда Митя, ее Митя, читал дивные строки своего любимого поэта:
«Золото холодное луны,
Запах олеандра и левкоя.
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны»
Только где взять ей этот покой, если не может она уже столько лет вернуться в ту ласковую страну. И не потому, что кто-то или что-то не пускает. Нет! Просто нет больше такой страны на карте мира, во всяком случае, для нее.
Смутное предчувствие надвигающейся беды терзало ее с тех пор, как она дала свое согласие Арчи подумать над его предложением.
***
Маленькая девочка стояла на сцене актового зала, не чувствуя ничего кроме панического страха забыть выученный стишок. Ниночка Зимина долго готовилась к этому новогоднему празднику, очень стараясь не подвести свою учительницу, которую обожала с первого урока. И особенно хотелось первоклашке порадовать своих родителей, которые вместе пришли на школьное торжество, что случалась так редко в ее такой еще маленькой семилетней жизни.
В празднично убранном зале все места были заняты. Родители, учителя, обслуга и даже старшеклассники пришли на утренний концерт, хотя для них новогодний бал начинался только вечером.
Ниночка все помнила – и как стоять прямо, гордо подняв головку, чтобы банты не закрывали красиво заплетённые косички, и руки держать спокойно вдоль тела, а не теребить нервно белый кружевной фартук и слова стиха, такие красивые, нежные, как те самые цветы, которыми покрывается земля после долгой снежной зимы.
Неожиданная мысль о том, почему ей поручили выучить весенний стишок на зимний праздник, когда в окна, так и не рассветав, зимний день зло бросался колючей стужей, вдруг завертелась непрошено, спазмом перехватывая горло, не давая вздохнуть полной грудью.
Растерявшаяся девочка открывала рот, пытаясь проговорить заученные строки, губы шевелились, но не издавали ни звука. Голос пропал. Малышка еще пыталась что-то сказать, в отчаянии протянув руки к залу, который замер от неожиданности и вдруг разразился аплодисментами, заглушая смешки высокого рыжего парня, затаившегося за сценой.
Опомнилась Ниночка только в учительской, где мама вместе с классной дамой приводила ее в чувство, отпаивая водой и успокаивая теплыми словами. А тому рыжему, который доставал ее потом все те школьные годы, что они учились вместе в одном классе, надавал тогда по шее Митька – старший брат ее подружки Зинки. Он часто заступался за нее в том далеком отнюдь не безоблачном детстве, когда ребенку просто необходима любовь и защита, и чего порой так не хватало в то время Ниночке Зиминой.
***
Митька, милый мой дружок! Сколько ссадин ты замазал йодом, сколько раз с деревьев снимал свою маленькую подружку…
Нина Викторовна проснулась от резкой головной боли, на подушке темными пятнами проступали следы ночных слез. Почему ей в последнее время так часто снится это неудавшееся первое школьной выступление? Или верно говорят, что с возрастом далекое давно забытое вспоминается лучше, чем вчерашний день.
Слезы.. Нет, они не от этого. Митя – высокий, улыбающийся, с отложным воротничком белой рубашки на своем первом выходном костюме. И его отец, который фотографировал тогда всех с такой же ясной жизнерадостной улыбкой, как у сына.
Последний звонок, одиннадцатый выпускной класс и ее букет весенней сирени в его руках. Митя так и остался навсегда в ее памяти юным и нежным другом из далекой юности. И фото это последнее в его жизни - на гранитном памятнике на аллее ребят – афганцев на старом городском кладбище.
***
Сегодня Нине Викторовне приснился дождь, теплый летний дождь. Тот самый дождик, что в далеком детстве, равномерно стуча по крышам домов, не в силах был разогнать детвору по домам. И та оголтелою толпой носилась по лужам с воплями и визгом, переполненная диким восторгом от опьяняющей свободы.
Ах, как хотелось ей такого легкого освежающего дождя. Она и забыла уже как приятно это – подставить лицо под чистые капли небесной влаги и вздохнуть полной грудью. Там, где она жила последние годы, о таком дожде можно было только мечтать.
***
Девочка сидела на подоконнике распахнутого окна, раздосадованная непрерывным дождем. Он шел каждый день уже больше недели. Настроение было отвратительным – ничего не хотелось. Вот уже несколько дней ее лихорадило. А каникулы так прекрасно начинались – дни стояли жаркие, бесконечные в своем содержании. Детвора еще не успела разъехаться по пионерлагерям и родственникам. Так что играй, да играй с утра допоздна, пока родителям не надоест кричать из окон, что пора домой. Или чья-нибудь резвая бабушка не выбежит с веником разгонять расшалившуюся детвору.
Рыжий Генка каждый вечер носился на своем новом велике вокруг дома на зависть бесколёсной ребятне. Иногда он снисходил до своих дружков, позволяя им сделать кружок по двору, и близко не подпуская девчонок к своему сокровищу, какими бы конфетками они его не задабривали.
Зимина с Генкой старалась лишний раз не встречаться, до такой степени он надоел ей в школе. Они учились в одном классе. И вредный парень прохода ей не давал после того провалившегося ее выступления на новогоднем утреннике. Сам он тогда четко и громко отбарабанил стишок про зимний лес и гордо спустился со сцены под родительские аплодисменты.
В этом году они дружно закончили шестой класс, но совсем неожиданно для Нины родители решили перевести дочку в новую школу, что открывалась в нескольких кварталах в отреставрированном старинном особнячке.
Если бы не приставучий Генка, Нину вполне устраивала прежняя школа. Ей не очень-то хотелось менять класс, снова подстраиваться под новые порядки. Но родители настаивали, объясняя это тем, что открывающееся учебное заведение будет курироваться местным университетом и иметь углубленное изучение иностранных языков. А отец, прекрасно владеющий немецким языком еще с военного времени, очень хотел, чтобы дочь тоже пошла по его стопам.
Узнав, что Зимину переводят в престижную школу, Генка совсем распоясался, дразня девочку зубрилкой и всякий раз, проходя мимо, старался чем-нибудь ей досадить. То толкнет в лопухи, так что потом колючки приходится выдергивать весь вечер с одежды, то обольет водой из колонки.
Водопроводная вода на фоне изнуряющей жары показалась тогда Нине обжигающей. Она погналась за надоедливым парнем и, не заметив торчащего из земли острого металлического прута, споткнулась, сильно разбив колени. Девочка от боли и обиды так громко застонала, что Генка, тормознув велосипед, на котором намеревался уже завернуть за угол, обернулся, собираясь еще больше позлорадствовать.
Он и сам не понимал, почему эта большеглазая, такая чистенькая и всегда опрятная девчонка так раздражала его с первого класса. Может потому, что сам он постоянно умудрялся вляпываться во что-нибудь и получать от мамки хорошую трепку за испорченные штаны. А может потому, что на общих родительских собраниях Нинку Зимину первой называли среди тех, кого хвалили учителя, а его фамилия Кромов обычно упоминалась среди школьных лоботрясов.
А уж за это парень получал ремнем от отца сполна, который при порке еще и приговаривал, что заставит своего единственного сына выучиться и достойно вернуться в родные пенаты. Генка долго не понимал эту отцовскую речевую добавку к физическому наказанию, а расспрашивать стоя кверху задом было как-то не очень удобно.
Нинка сидела на обочине и громко стонала, из разбитого колена медленно сочилась кровь. Обидчик подождал немного, но убедившись, что девчонка не встает, подрулил к ней ближе. На ярком солнце в глазах девочки сверкали слезы, словно две хрустальных капельки. Мальчишка и не подозревал, что слезы могут быть такими прозрачными, как драгоценные бусинки в праздничном ожерелье его матери. Но больше всего Генку поразило то, как на зеленую траву стекали обжигающе-красные капли крови. Они катились и катились, и казалось, что эти живые капельки никогда не остановятся, а виной этому будет только он – Генка Кромов.
Кончилось все довольно мирно – рыжий хулиганенок не только помог ей полечить коленки, налепив на ранки листики подорожника, но и прокатил на своем драгоценном велосипеде, доставив до самого подъезда. Он даже пообещал научить девчонку кататься самой.
Но погода резко испортилась – жара сменилась холодными дождями. Сначала родители не придали должного значения вялости дочери, занятые работой и домашними делами, пока девочка совсем перестала есть.
Вызванная участковая врачиха тут же вызвала неотложку, обвинив родителей в невнимательности к ребенку.
- Да как же можно было не заметить, ведь она вся желтая, как лимон, - громко возмущалась докторша.
Нина попала в инфекционное отделение с гепатитом в самый разгар лета, где и провела в тихой тоске по вольной жизни всю вторую половину каникул, так и не попробовав покататься на обещанном Генкином велосипеде. Дальнейшая санитарная проверка показала какую-то заразу в воде той самой колонки, из которой обливались ребята в жаркие летние дни.
В одиночной палате было просторно, светло и очень одиноко. Она прочла уже все, что можно было достать у ребят из соседних палат, а новых книжек сюда не передавали, поскольку при выписке из инфекционного отделения ничего с собой брать не разрешалось.
За окном продолжалось лето, а девочка тоскливо смотрела на пол-литровую банку сладчайшего компота, которая составляла ее суточный рацион через каждые три дня. Так лечили ее взбунтовавшуюся печень. Сахара было столько, что компот больше походил на сироп. Девочка должна была в течение дня отхлёбывать эту сладкую гадость мелкими глотками. Никогда она не думала, что сладкое может быть таким противным.
Нина была послушной больной, выполняла беспрекословно все указания врачей, только бы скорее выписаться. Особенно после того случая, когда в соседнюю палату вернулась неделю назад выписанная ее сверстница в тяжелом состоянии. Все потому, что освободившись из больничного заточения, девчонка набросилась на запрещенную еду, да еще убегалась на радости от свободы. И предстояло ей теперь провести остаток каникул в больнице еще в более строгом режиме.
- И еще неизвестно чем может кончиться повторный рецидив,- наставительно заметил лечащий врач в назидание ребятишкам.
Вернувшись из больницы, похудевшая и вялая от недостатка воздуха и солнца Нина с тоской наблюдала за резвившейся детворой в последние дни уходящего лета. Самой девочке не то, что прыгать или бегать, даже быстро ходить пока было нельзя, дабы не спровоцировать осложнения сильнейшей желтухи. Уж не говоря о той строжайшей диете, что назначили ей доктора при выписке из больницы. Перевод в лицей, где загруженность учебой предполагалась намного большей, чем в их школе, пришлось пока отложить.
Генка попробовал было поехидничать над тихоней, что гордо восседала на лавочке в сквере с книжкой в руках, едва не доведя девочку до слез. Но вовремя подоспел Митя, тот самый старшеклассник, добрая душа, всегда заступавшийся за малышей. Прогнав подзатыльником обидчика, он отдал ей все леденцы, что обычно таскал с собой для сладкого угощения мелкой детворы и пообещал дать почитать новую книжку с волшебными рассказами.
***
Нина Викторовна тихо рассмеялась, вспомнив эту небольшую плоскую металлическую баночку с разноцветным монпансье. Она потом еще долго хранила в ней всякую мелочь в виде значков и красивых стеклышек, что так ценятся в детстве и совсем не замечаются во взрослой жизни. Митя, Митя! Милый мальчик.
Когда ранними зимними вечерами уже невозможно было бегать во дворе от опускающегося ночного холода, а до сна оставалась еще уйма времени, Митя собирал мелкоту в их теплом подъезде. И начинались его волшебные рассказы. Иногда чуть жутковатые, порой смешные, но всегда заканчивающиеся счастливым концом.
Митька мечтал стать Педагогом с большой буквы, как Макаренко. Он до дыр зачитал «Республику Шкид», подаренную ему когда-то на день рождения его бабушкой, долгие годы преподававшей литературу в соседней школе. В их доме была громадная по тем временам библиотека. И Митя, обладая феноменальной памятью, рассказывал малышне ужастики Конан Дойля и фантастические прекрасные выдумки Александра Грина.
Став старше Нина, конечно, их потом прочла сама, но тогда Зинкин брат казался ей таким же прекрасным защитником слабых и обиженных, как герои его рассказов.
Когда Митя приехал на побывку, отслужив в десантных войсках половину срока, вся дворовая ребятня встречала его счастливыми воплями в предвкушении новых рассказов. Любопытствуя, они осаждали парня различными мудреными вопросами, пока его отец не затягивал сына домой. Но и там все слушали его армейские байки, затаив дыхание, не в силах отделить вымысел от яви. Таким уж талантливым рассказчиком он был.
Приглашенные девчонки шушукались о том, что в форме Митя смотрелся очень эффектно, а Нина не могла глаз поднять на парня, боясь выдать свое волнение. Она и сама не ожидала, что сердечко ее так будет стучать только от одного звука его голоса. А Митя все говорил и говорил, но иногда его внимательный взгляд останавливался на ней. И тогда девочке казалось, что она улетала в далекую страну, полную безоблачного счастья, где сбываются самые потаенные мечты и надежды, где существовали только он и она.
Опасаясь выдать свое душевное волнение, Нина покинула гостеприимный дом, не попрощавшись. Но в тот памятный вечер домой она не спешила, в душе царило состояние неведомого ранее полета – любовного полета. Сердце щемило и хотелось только одного – снова увидеть Митю, поймать его взгляд, полный участия и загадочности взрослого мужчины.
Она все-таки дождалась, когда Митя пойдет провожать друзей, наблюдая за ними с привычной скамейки. И никак не ожидала, что молодой человек заметит ее в тени двора. На обратном пути Митя подсел к девушке и, решительно обняв, по-братски чмокнул в щеку.
- Ниночка Зимина! А я все думал – кто это с моей сестрой весь вечер в уголке шушукается?
Митя, такой взрослый и такой родной, улыбающийся, нежный.
- Какая ты стала, красавица моя! – спокойно поправляя девчоночьи косы, рассмеялся он.
- Твоя? - девочка смутилась, не смея поверить, что Митя говорит серьезно.
- А разве – нет, сестричка?
- Это Зина тебе сестричка, а я - нет, - старалась спокойно парировать Нина, но голос вибрировал от волнения, выдавая внутреннее напряжение.
- А ты, - Митя замолчал, встретив ее взгляд, полный наивного обожания.
От неожиданного откровения девочки у него вдруг перехватило горло.
- А ты совсем взрослая стала, - с хрипотцой в голосе заметил он.
- Конечно, я не ребенок. Мне уже шестнадцать, - заносчиво вскинула девочка голову, прямо уставившись на него.
« и я так тебя ждала» - хотелось добавить ей.
В тот вечер они впервые поцеловались. У нее кружилась голова от счастья, у него – от сожаления близкой разлуки. Разлуки с отчим домом, с мирной спокойной жизнью, с милой, такой знакомой и незнакомой, такой близкой и непонятной девочкой Ниной Зиминой.
В залитом лунным светом дворе Митя читал ей стихи Есенина, удерживая девичью ладошку на своей груди.
- Золото холодное луны, запах олеандра, - шептал он, боясь спугнуть нежное очарование нарождающегося чувства - чувства первой любви.
Через несколько дней Митя уехал, увозя теплые воспоминания о доме и робкие поцелуи влюбленной девочки. Он думал, что покидает все это богатство на время, а оказалось, что навсегда. Навсегда в небытие.
Но не сложилось. Ах, не сложилось! Может Митя и был тот единственный и неповторимый ее суженый, с кем браки совершаются небесами. Да только эти самые небеса его у нее и отняли. Ну почему Всевышний забирает самых лучших, самых преданных, самых верных? Нина Викторовна горько вздохнула – на это вопрос, она была уверена, ни у кого ответа не было.
***
На установочной лекции первого курса они оказались рядом – Нина Зимина, выпускница престижного лицея, и она, провинциалка, Татьяна Топова со смешной прической сильно взбитых рыжеватых волос.
То, чего Нине приходилось добиваться многочасовыми занятиями, Тане давалось без особого труда – язык она знала превосходно, проведя все детство вместе с родителями за границей. Почему ее отец, выйдя в отставку, захотел жить в российской глубинке, оставалось загадкой. Возможно, экзотика жарких стран осточертела до такой степени, что хотелось спокойной жизни, без природных катаклизмов и военных переворотов.
А может, и другая причина была, только о прежней жизни в их доме говорить было непринято. Впрочем, Нину это бы и не коснулось, если бы не встреча со старым знакомым, которая предопределила ее дальнейшую судьбу.
На первом же молодежном вечере в университете неожиданно Нина увидела Генку, лихо отплясывавшего новомодный твист с Татьяной. Завидя ее парень тут же попробовал их познакомить, рассмешив девчонок. Мало того, что Таня оказалась его кузиной, так еще и сам Генка на вечере был на правах самого настоящего первокурсника, таких же, как и они.
Каким образом Кромов попал на их курс, да еще и оказался довольно прилично знающим английский язык, для Нины долго оставалось загадкой. Впрочем, она не очень заморачивалась этим вопросом, пока не пришла пора уж очень настойчивых ухаживаний с его стороны.
На одной из перемен Нина заметила, как Татьяна старательно бубнила что-то невразумительное, изредка подглядывая в обычную школьную тетрадку. Под конспекты лекций они обычно пользовали большие общие тетради.
- Ты стихи, что ли зубришь,- как-то поинтересовалась она. Но подруга только головой замотала, быстро прикрыв записи.
В это день они были приглашены к Кромовым на день рождения. Нине очень не хотелось туда идти. Сразу вспомнился далекий зимний вечер, надолго оставивший на душе неприятный осадок.
***
Они учились тогда в восьмом классе. И Генка вдруг стал совсем неуправляемым. Грубил учителям, задирал парней, дразнил девчонок. И только Зимину не трогал, а при встрече, ехидно улыбаясь, демонстративно обходил стороной.
Лишь иногда в спортзале на уроках физкультуры, он старательно прыгал перед ней с мячом, демонстрируя свою ловкость. А Зимина тихо сидела на лавке, в то время как одноклассники бегали и скакали по залу, что ей докторами было категорически запрещено на два года после выписки из больницы.
После очередной Генкиной выходки у классной дамы кончилось терпение, и она решила вызвать запиской в школу его отца. Эту злосчастную записку было решено передать через Нину, поскольку она жила с ним в одном дворе.
И что тогда дернуло Генку пойти на конфликт с руководительницей, которая преподавала в то время у них литературу. Ведь знал же, что не спустят ему очередную выходку, когда в сочинении на тему о борьбе за мир, парень вместо нормального текста решил вдруг отписаться шутливым стишком:
«Кусочек мыла.
А собака выла, выла.
В поле трактор тыр да тыр.
Все мы боремся за мир!»
Ах, если б знали тогда каким замечательным поэтом, да впрочем, и прозаиком станет их Генка, наверное, не стали бы его так строго судить.
Но никому не дано заглядывать в будущее. Никому не дано знать, что предопределено судьбой, хотя может это и к лучшему...
***
Нина Викторовна грустно улыбнулась, вспомнив такое далекое, такое милое школьное время. Генка, Генка, рыжий неуемный, постоянно возникающий в самые неожиданные моменты. Сколько слез и досады, недоразумений и надежд, боли и разочарований оказалось связано с ним. Так уж судьбе было угодно, что переплела она их судьбы, связала крепко.
«И не правильно, не нужно был все это» - с горечью подумала она, обращаясь сама не зная к кому, устремив взгляд в ночное небо.
Южная ночь сверкала давно привычными, но такими чужими созвездиями, не давая душевного покоя.
«Не торопи мои печали,
Не прогоняй меня – прошу.
Хочу, чтоб тихими ночами
Ты знала, как тебя люблю»
Это написал ей Генка, когда они поссорились первый раз. Первый раз по-настоящему, когда хотелось убежать куда угодно, только не видеть его дом, его родню, улицу, всю эту страну, такую непривычную, такую чужую, куда он увез ее. Нина честно пыталась понять и принять новую жизнь.
Но тщетно. Она не смогла. Не смогла жить в стране с чужим укладом, чужими правилами, чужой религией, наконец. Хотя сама и не была уж настолько религиозной, чтобы постоянно молиться и ходить в церковь.
А Генка стал писать. Писать много, быстро, взахлеб. Стихи и прозу. Будто прорвало что-то у него внутри. Или освободило что-то. То, что держало крепко там, где давили общепринятые нормы поведения, воспитания или просто время пришло – время легкого полета мыслей и эмоций взрослого свободного человека.
И непросто писать стишки – Генка станет настоящим поэтом. Хотя его проза Нине нравилась больше. Может потому что в стихах он постоянно подчеркивал свое отношение именно к ней, как к единственной своей музе. И это давило на нее невозможностью отвечать ему такими же сильными чувствами.
Именно тогда в результате бурного примирения было решено, наконец, покинуть землю обетованную, где прочно обосновалась его семья. Так они оказались в этой жаркой стране вечного лета полной экзотики, морского бриза и чужого звездного неба. Она преподавала в местном университете, а он писал, изобретал и путешествовал, порой сопровождая неординарных особ, желающих запечатлеть на бумаге свои странствия.
***
Двери у Кромовых в тот неудачный день открыла хозяйка, но Генка, заметив Зимину, вдруг кинулся выпихивать одноклассницу из квартиры чуть ли не с кулаками. Тут уж возмутилась его мама, затолкнув шалопая в соседнюю комнату. Женщина вернулась к ней с виноватой улыбкой, а Нину поразила абсолютная пустота их квартиры. Не было ни ковров, ни книг, ни зеркал, ни сверкающей посуды. С потолка свешивался патрон с голой лампочкой. На окнах не было даже занавесок.
Нина, чувствуя себя очень неловко в необычной обстановке, передала учительскую записку и поспешила уйти. Много позже она узнала, что в то время Кромовым пришлось продать все, что только можно было, чтобы рассчитаться с какой-то огромной недостачей, что нависла над его отцом, который в то время заведовал крупным универмагом. Кто его подставил, куда ушел товар – это не разглашалось. Главное было то, что старший Кромов остался на свободе, хотя и без престижной работы.
Вскоре Зимина перевелась в другую школу и бывшего одноклассника лишь изредка видела во дворе. Случайно встречаясь, Нина старалась быстрее пройти, невольно чувствуя себя виноватой, в том, что невзначай подглядела чужую тайну. Генка тоже проскакивал мимо, уткнув взгляд в землю, словно они были вовсе незнакомы.
Поэтому совершенно неожиданным стал его приход в Нинин лицей под конец школьного выпускного вечера. Тогда Кромов пригласил девушку на последний танец. От внезапно появившегося бывшего одноклассника Зимина могла ожидать любой хулиганской выходки, но только не галантного тура вальса. Там в празднично освещенном зале под прощальные аккорды заканчивающегося вечера, глядя прямо в глаза, Генка вдруг серьезно заявил, что они еще встретятся и будут всегда вместе.
Слегка напуганная напором кавалера, Нина, не зная, как отреагировать на Генкины слова, молча вырвалась из его объятий и поспешила к одноклассникам, что собирались в школьном дворе для прощальной прогулки по городу. Кромов тогда за ней не последовал.
***
Счастливая беззаботная студенческая пора. Зачеты и экзамены, походы и легкий флирт, практика и подработка на каникулах. Сначала Нина не придавала особого значения повышенному вниманию Генки. До того самого вечера, когда пришлось идти к нему на день рождения. Да она бы и не пошла. Если бы не родители, что, к ее большому удивлению, тоже оказались в числе приглашенных гостей. Нина и не знала, что они до сих пор поддерживали знакомство с четой Кромовых. Впрочем, вечером все открылось – откуда ветер дул на все происходящее – а ветер дул с земли обетованной.
Отец помог Кромовым не просто сменить, а правильнее сказать, вернуть семейную фамилию, раскопав необходимые материалы в архивах своего ведомства. Так за столом Генка и представился, что диплом будет получать уже на имя Германа Кромма. А потом, помедлив немого, вдруг сделал Нине предложение руки и сердца. Сказать, что тогда за столом это для всех было неожиданным – не сказать ничего. Родители молчали, а Нина с вопросом «что за глупые шутки», призвала всех не обращать внимания на его проделки.
Но замять Генкину выходку оказалось не так просто. Время шло к защите дипломов, новоиспечённый Герман проходу ей не давал, а Татьяна постоянно пыталась всучить ей тетрадку с азами иврита – ту самую, по которой сама бубнила язык предков все свободное время.
Все объяснилось довольно просто, но весьма неожиданно – семейство Кромовых уже давно не расставалось с мыслью уехать в Израиль. Долгие годы это было невозможно, но времена изменились. Старое поколение уже переехало, соединившись с тамошней родней, и сейчас настойчиво желало соединить кланы.
Мешала всему Нина Зимина, которую, как оказалось, Генка любил с первого класса и уезжать без нее был не намерен. Как-то он подловил ее во время лыжной прогулки и, преградив путь, стоя на коленях, протянул девушке небольшую коробочку.
«Еще обручального кольца мне тут не хватало» - испугалась Нина, решив обратить все в шутку, пытаясь обойти настырного парня, однако не смогла устоять на лыжне.
Снежный откос оказался довольно крутым, но резкое падение обошлось без последствий. На снегу валялась раскрытая коробка, из нее выглядывало ярко-красное атласное сердечко.
Генка стоял рядом, испуганный и притихший. Нина перехватила его взгляд, такой отчаянный, такой открытый для нее, только для нее, в котором бились и страх, и бесшабашность, и взрослость предстоящего объяснения.
Оба чувствовали, что время шуток прошло. У нее будто пелена с глаз спала – а ведь он действительно ее любит. И этот день был началом их настоящего романа, началом ее главной сердечной ошибки.
Позднее, анализируя долгие годы, проведенные на чужбине, которая, несмотря на любовное окружение близких людей, так и не стала для нее родным домом, Нина Викторовна поймет, что именно далекий милый образ Мити, что жил в их общей с Генкой памяти, оказал решающее влияние на ее замужество.
***
Прозвенел звонок, студенты с веселым гулом покидали аудиторию, оставляя мадам Кромм одну наедине с огромным букетом пышных роз. Закончился очередной студенческий год.
«Как надоел этот университет, этот город, эта страна» - подумала Нина Викторовна. «Зачем я здесь. Генки больше нет, сын вырос, крепко стоит на ногах. Так почему я до сих пор здесь?»
Ее взгляд зацепился за роскошные цветы. Нина не любила розы, особенно такие – яркие, алые, лепестки как капли крови. Они напоминали ей о прошлом. Далекая беззаботная юность и первая боль, еще не осознанная, непонятная, но вошедшая внутрь отравленной иглой на всю жизнь.
Девушка возвращалась с родительской дачи. Стоял август, тихий, умиротворенный отшумевшим жарким июлем. Привычную дорогу перегородили какими-то ремонтными работами, и пришлось обходить котлован стороной. Тропинка пролегала по ближней аллее старого городского кладбища. Здесь уже давно не хоронили, но по краю шла череда из новых погребений. Нина знала, что вторым в мемориальном ряду был памятник на Митиной могиле – черный блестящий траурный мрамор со школьной фотографией юноши с выпускного класса.
Его родители часто приходили сюда, вот и сейчас на ухоженном надгробии пышным ворохом лежали нежные цветы. Митин отец стоял рядом, устремив взгляд в сторону заходящего солнца, будто старался разглядеть в небесной дали что-то ведомое только ему одному. Девушку вновь поразило тогда, насколько похож был Митя на своего отца.
Нина стояла возле и глаз не могла отвести от алых роз на черном камне. На каждом лепестке полу-раскрывшихся бутонов в солнечных лучах сверкали капли недавнего дождя.
«Как слезы» - девушка перевела взгляд на фотографию.
Митя улыбался ей счастливый, полный надежд и мечтаний, так и не успевший осознать, как мимолетна жизнь, что определена судьбой каждому рожденному на матушке-земле.
***
Когда пропал Герман, ей долго ничего не снилось. Нина Викторовна просто проваливалась в глубокий сон, более похожий на обморок, стараясь ни о чем не думать, ничего не вспоминать. Так было легче смириться с реальностью, в которой больше не было мужа. Так было легче переносить боль, которая, затаившись где-то в глубине сердечных переживаний в дневное время, подло выползала из своего мрачного уголка, стоило только остаться Нине одной в опустевшем доме.
И вдруг приснился сон. В ярком цвете небесной лазури к ней пришел ласковый, добрый, замечательный сон. Там, в глубоком сне, Митя, живой, веселый, прижимался вихрастой головой к ее рукам и тихо говорил с незнакомой страстью, что она навсегда останется для него самой лучшей, самой милой девочкой на свете. Митя, Митя, ее Митя! Где теперь ты, на каких небесах?
В этот день она впервые ощутила себя безмерно одинокой. Одинокой настолько, что тоскливо защемило в груди, отдаваясь пульсирующей головной болью. Хотелось сжать виски, зажмуриться и ни о чем не думать, выгнать все мысли из раскалывающейся головы, забыться, забыться.
«Не торопи мои печали…» А может уже хватить метаться, надеяться, ждать чего-то. Ничего не изменить, все было, все прошло. Почему так? Нет Мити, и Генки нет. Неужели права Татьяна, обвиняя ее в гибели Кромма, в том, что чувствуя ее холодность, он не берег себя, бросаясь без оглядки в самые опасные поездки. Правда, за них платили хорошие деньги, нет, просто бешеные бабки. Уже это могло насторожить Нину, насколько опасны были путешествия мужа, но - не насторожило.
Спустя столько лет, уже можно было себе не лгать – не любила она его. Сколько раз потом пожалела, что поддалась, уехала из родного дома. И вот сейчас Арчи. Он так похож на Митю, вернее, на его отца. Арчибальд был сейчас в том возрасте, когда она видела Митиного отца в последний раз. Нина Викторовна открыла глаза, устремив взгляд на общее фото. Они вместе провели последний отпуск на морском побережье – она с мужем и Татьяна с Арчи.
Нина Викторовна совсем не хотела этого, никаких новых сердечных волнений. Нежные томления, переживания и надежды на личное счастье – все это удел молодости.
После гибели Кромма сама мысль о новом браке казалась ей тогда неуместной, из области несбывшихся фантазий. С грустным сожалением, что время любви неминуемо уходит, уходит безвозвратно, она чувствовала себя абсолютно никому ненужной, будто ее выжали насухо, не оставив и капли жизненных соков. Выставили за порог людского существования, оставив наедине со своими горестями и болячками. Наедине со своей памятью, из глубины которой постоянно всплывали воспоминания далекого детства, нежный образ Мити. Даже редкие встречи с сыном не помогали. Нине Викторовне никак не удавалось выйти из подавленного состояния, если бы не Арчи.
***
Их познакомила Топова на одном из приемов местного бомонда, когда еще был жив Герман. В последнее время именно Арчи находил для мужа состоятельные экспедиции, способные заинтересовать поэта. Как правило, итогом увлекательного похода кроме обязательного подробного дневника вояжа знатного заказчика, было появление нового произведения.
Вот и на этот раз все бурно приветствовали Германа, только что выпустившего очередной сборник стихов, засыпая вопросами о путешествии. Его часто спрашивали о том, почему всецело посвятив себя любовной лирике в поэзии, он не пишет любовных романов, отдавая предпочтение исторической и приключенческий прозе.
- Но когда-нибудь я все-таки напишу такой роман, обещаю, - порой добавлял Герман в конце рассказа о своих последних похождениях.
- И о чем же будет этот роман?- спрашивали заинтригованные слушатели.
- О жизни, конечно, о моей жизни с любимой женщиной, - отвечал с улыбкой рассказчик, задерживая внимательный взгляд на своей супруге.
В тот памятный вечер, оставив автора в окружении восторженных читателей, Нина присоединилась к старой подруге, которая не пропускала подобные мероприятия.
Татьяна очень гордилась литературными успехами своего кузена, постоянно упрекая Зимину в том, что та не ценит одаренность своего мужа, не дорожит его популярностью. Нина с упреками подруги соглашалась, стараясь свести подобные беседы в шутку, обещая подумать над своим поведением.
- Смотри, я даже вечерний туалет новый приобрела для его презентаций,- смеясь, демонстрировала Нина Викторовна роскошное платье.
Хотя в глубине души она сознавала, что была довольно равнодушна к известности супруга. И только уважение к его безусловному таланту и безоглядная любовь с его стороны, несмотря на всю ее собственную сдержанность, заставляли Нину не выказывать, что на самом деле творилось у нее в душе.
Тогда она сразу обратила внимание на то, что новый знакомый ей кого-то напоминает. Но все же разглядеть, насколько упакованный в строгий вечерний смокинг статный мужчина может быть так похож на любимого человека из ее прошлой жизни, она, конечно не смогла. И только много позже, когда они стали часто встречаться, Нину Викторовну поразило сходство Арчи с юношей из ее памяти, особенно тембр его голоса и взгляд. Тот нежный, всё понимающий Митин взгляд из прекрасного далекого прошлого, который ей так часто снился в последнее время.
Нина Викторовна не скрывала своей заинтересованности в новом круге общения, не придавая, впрочем, особого значения своему знакомству с Арчибальдом. Ей нравились рассказы талантливого журналиста о поездках в разные уголки земли, где он собирал заметки о ритуалах и приемах врачевания местного населения. Его увлекательные статьи печатали многие крупные журналы.
Нина Викторовна и не думала переводить свои отношения в какое-то иное русло, нежели просто дружеское общение. Иногда Арчи обращался к ней за помощью в переводе заинтересовавших его статей из российских журналов. А когда попросил дать ему несколько уроков русского языка, она охотно согласилась помочь.
Тихое размеренное существование все больше угнетало Нину Викторовну. Даже поездка к сыну на последнее Рождество не принесла особой радости. Все были заняты только своими делами, отстранившись от нее. Герман, увлеченный написанием нового романа, все реже интересовался ее мнением. В последнее время ей казалось, что и его тяготила их такая привычная спокойная жизнь.
Поэтому Нину Викторовну не очень удивило сообщение мужа о намерении сопровождать нового заказчика в экспедицию на какие-то экзотические острова в Индийском океане, где он собирался закончить новую работу. Она не стала отговаривать Германа от дальней поездки, считая, что кратковременное расставание пойдет им обоим на пользу.
Ей тогда и в голову не приходило, как на самом деле терзали мужа ее собственные переживания, что все он видел, все замечал. И при этом спешил делать выводы об ее отношениях с Арчи, на продолжение которых она бы никогда не решилась, будь муж с ней более откровенен.
***
Для себя Герман решил, что очередная поездка, возможно, все расставит по своим местам, даст передышку в душевных терзаниях. Ему не хотелось признаваться самому себе, что ревность и невозможность прямого разговора с женой в последнее время не давали ему покоя. Он никогда бы не опустился до примитивного выяснения отношений, даже имея на то веские основания. Но он все-таки хорошо знал свою жену. Слишком хорошо, чтобы поверить в то, что она серьезно увлечена известным журналистом. И все же при этом Герман не мог не замечать их повышенного внимания друг к другу.
Здесь на берегу океана душевное смятение отступило, давая возможность снова писать. Последнее сочинение было завершено. Этот роман он писал несколько лет. Его единственный пока экземпляр лежал перед ним, давая чувство неимоверного облегчения, что он закончил, наконец, свое повествование. Он считал его самым знаменательным в своем творчестве и думал, что вряд ли сможет сотворить еще что-то лучшее, более талантливое, более важное.
Роман «Не торопи мои печали» - откровение о безграничной любви, длинной всю его сознательную жизнь. Вопрос был в другом - решится ли он сейчас выставить на всеобщее обозрение свою исповедь. А пока, отправив текст издателю для подготовки, вопрос о публикации Герман решил отложить до своего возвращения.
Ураган обрушился внезапно. Ничто не предвещало в этот день беды. Возможно, будь они в более цивилизованном месте, шторм не оказался бы для них таким неожиданным, или хотя бы они не оказались бы так беззащитны перед таким бешеным разгулом морской стихии.
Герман Кромм был слишком опытным путешественником, чтобы не сознавать насколько может быть опасен приближающийся тайфун. Их небольшой яхте просто не успеть от него уйти.
Предполагая, что это путешествие может оказаться для него последним, Герман ни о чем не жалел. Ни о чем кроме одного – что так и не поговорил откровенно с женой перед отъездом, не открылся ей, не признался, наконец, как дорожит ею, как благодарен судьбе за свою любовь. Он успел написать прощальные строки, очень надеясь, что, не смотря ни на что, его письмо сохранится в сейфе яхты.
***
Океанские воды неожиданно отошли далеко от берега, очень далеко, так что не видно стало воды на сотни метров. Морская живность, не успевшая уйти вместе с водой, билась в предсмертных судорогах на обнажившихся кораллах. И стояла непривычная, непостижимая в своей неподвижности воздуха, тишина.
Из прибрежных джунглей с хрустом ломающегося кустарника выбежало несколько слонов. Дико озираясь и трубя во всю мощь, животные внезапно побежали прочь от берега. Небольшая слониха вдруг отделилась от стада и потрусила по пляжу в сторону убывающего океана, где на оголившихся прибрежных камнях задержался мальчишка, стараясь ухватить ручонками бьющуюся в мелких лунках рыбешку. Слониха подскочила к ребенку, ловко подхватила его хоботом и помчалась обратно в горы.
Далекий морской горизонт стал стремительно темнеть, закрывая солнечное мирное небо, приближаясь к берегу с невероятной скоростью. Стена морской волны выше самых высоких пальм неумолимо надвигалась на берег. Взбунтовавшийся океан обрушился на беззащитный остров с сокрушительной силой, унося в свои пучины все живое в небытие.
***
Подавленное состояние не отпускало Нину Викторовну весь день. Не помогла и вечерняя прогулка с Арчи. Тихий сад, залитый лунным светом, только добавил грустных воспоминаний о прошлом. О таком далеком, таком счастливом прошлом, в котором было столько веры и любви, столько потерь и разочарований. Которое манило и обещало, обманывало и разочаровывало, но всегда давало надежду на лучшее, потому что впереди было завтра. То самое завтра, которое обязательно наступит и принесет перемены, то завтра, что даст время исправить ошибки, даст силы жить дальше.
Если бы Татьяна сразу откровенно призналась ей в своей симпатии к Арчибальду, Нина Викторовна никогда бы не позволила дать волю своим чувствам, а вернее сказать – не позволила бы ему дать волю своему отношению к ней. Но за метелью всегда приходит весна. И если это твоя весна, то невозможно ее не заметить.
- Отдай мне его, ведь ты все равно его не любишь, - кричала тогда Татьяна. - Зимина, ведь ты вообще никого не любишь. И Генку никогда не любила, только позволяла себя любить. Вот он и сгинул, сгорел в своей отчаянной любви без ответа с твоей стороны. Да что ты за баба такая, все мужики к ней липнут, а она все равно одна.
- Может ты и права,- спокойно соглашалась Нина, - Только не торопи мои печали, а Арчибальда оставь в покое. Он все равно тебя не любит.
Ей было искренне жаль женщину, за плечами которой уже было неудачное замужество. Но Нина была уверена, что и с этим мужчиной у нее ничего не выйдет. Слишком напористой была Топова в своих эмоциях, спешила жить, все бежала, торопилась куда-то и в результате - не успевала. Не успевала заметить, что человек, который вроде бы был все время рядом, уже стал отставать. И чем дальше, тем больше. Он просто уставал ее догонять.
***
Предчувствие не обмануло. Вечер закончился неожиданным звонком от Татьяны с предложением встретиться в ближайшее время. Они не виделись давно, с того самого дня, когда узнали о пропаже экспедиции Кромма. Татьяна приехала за разрешением на публикацию его последнего романа, поскольку именно она занималась издательскими делами кузена.
Известие о том, что поисковая группа прекратила работу, застигло всех врасплох. Удалось обнаружить среди прибрежных скал некоторые вещи, принадлежавшие погибшим и только. Пока велись поиски пропавших, оставалась надежда на лучший исход. Но судьба распорядилась иначе.
Лишь получив последнее прощальное письмо Германа, Нина Викторовна поняла, насколько ошибалась относительно мужа. Но винить себя в непонимании или даже безучастии в его жизни сейчас, когда уже ничего невозможно было ни вернуть, ни изменить было слишком поздно. Горькое сожаление об утраченном размеренном образе жизни только усиливало сердечную боль.
***
«Мое последнее письмо к тебе
Если ты читаешь его, значит оно, действительно, последнее. Значит, я так и не смог выбраться с этого чертова острова.
Перед отъездом мне очень хотелось поговорить с тобой о наших отношениях. Но ты так отдалилась от меня, что я просто испугался. Испугался, что не смогу передать тебе то, как терзала меня в последнее время твоя отстраненность.
В юношеском запале, я думал, что любовь это что-то большое, белое и пушистое. Наверное, для кого-то это так и есть. Но мне не повезло. Нет! Моя любовь к тебе, это огромный сверкающий кристалл, как горный хрусталь. Коварно переливается на солнце или манит волшебными переливами в лунном свете. Подойди ближе – окажется он холодным и бездушным, заморозит до самых глубин, так что не отогреешься. Будешь настойчивее – попробуешь прикоснуться – гранями своими так порежет, так изранит, что не выкарабкаться из душевной боли, не вырваться на свободу.
Но несмотря ни на что, я был счастлив с тобой. Мой последний роман – о моей любви к тебе, единственной и неповторимой на всем белом свете Ниночке Зиминой.
Мне всегда очень хотелось, чтобы моей любви хватила на нас обоих, хватило настолько, чтобы и тебя сделать счастливой. Но я не смог.
Я так люблю тебя!
Прости, что не вернулся, не успел.
Не торопи свои печали.
Ты обязательно живи и постарайся быть счастливой
Твой рыжий Генка»
***
Осознание того, что ее собственное холодное отношение в последнее время вынуждали мужа снова и снова покидать их дом, мучило сердце. Еще больше терзало Нину Викторовну сожаление невозможности что-либо исправить.
Как жестоко она ошибалась, полагая, что Герман, захваченный новыми творческими замыслами, совсем не замечал ее метаний, волнений, той боли, что порой так грызла сердце. Разве могла она предположить, собирая мужа в новую экспедицию, что это путешествие обернется для него трагедией.
Перед ней лежал последний роман мужа с посвящением «моей единственной неповторимой навсегда».
Читать было тяжело. И не столько потому, что это было последнее признание мужа, сколько потому что его страницы оставляли ощущение навсегда утраченного счастья.
Воспоминания – они завораживают своим безмолвием, своим бесконечным сожалением о прошлом, которое невозможно вернуть. Это не Герман, а тот рыжий взбалмошный Генка говорил с ней, унося в прошлое, возвращая в круговорот счастливых дней беззаботной юности. Когда еще не болит так сердечко. То самое сердце, что дано на всю жизнь в единственном экземпляре, то самое, что неумолимо по секундам отмеряет длину этой жизни. И сейчас это сердце оказалось не в силах принять ее последнюю боль.
***
В окна больничной палаты равнодушно заглядывала луна. Вечер принес прохладу, и мужчина осторожно открыл окно, пустив в комнату аромат цветущего олеандра. Арчи помнил, как Нина любила эти нежные запахи южного вечера. Он смотрел на темное небо, надеясь на лучший исход, не в силах поверить, что она может уйти от него. Уйти туда, откуда нет возврата.
Но Арчи оказался лишним, ненужным для Ниночки Зиминой. Он появился слишком поздно в ее судьбе. Слишком поздно, чтобы что-либо изменить в ее жизни, которая оказалась такой одинокой.
***
В шаге от вечности Нина Викторовна прощалась. Она прощалась с теми, кто любил и не любил ее, кого любила и не любила она. Со всем тем, что когда-то волновало ее, интересовало, с той жизнью, что манила когда-то своими загадками, надеждами и мечтами, со всем тем, что было ей дорого, интересно.
Но те времена закончились. Ее уже никто не любил беззаветно, никто в ней не нуждался. Жизнь заканчивалась, а она так и не поняла, почему, отдавая все, что она могла отдать, всю ту любовь, ту доброту и тепло, чем была наполнена ее душа с первых дней, как она себя помнила, она сейчас вдруг оказалась в душном вакууме одиночества.
Она прощалась с одиночеством. С личным одиночеством длиною в жизнь.
Обрывки сознания мелькали кадрами забытого кино. Рыжий Генка мчался навстречу, широко раскинув руки, словно собираясь обнять весь мир вместе с ней. Строгий Митя в военной форме с грустной улыбкой сожаления прощался, издали махая рукой. И все вокруг заливало золото холодное луны…