Солнце ласкает

                СОЛНЦЕ    ЛАСКАЕТ.


   - Анна!
Тон  сорокашестилетней  Ефросиньи  Григорьевны,  матери семейства насторожил Анну.
 -Анна! Где моя  батистовая блузка? Обыскалась! Обещала  же обменять  её  на ведерко  муки.  Совершенно  расстроенная и возмущённая пропажей, продолжая перерывать  вещи в  комоде спальни, она  напрасно  взывала  к помощи дочери:
 - Ну, нигде нет!  Как сквозь землю провалилась!
 -Не знаю мамочка.  Да и некогда мне сейчас искать – опоздаю на работу, - уверенно отвечает Анна, надевая перед высоким прямоугольным трюмо в  прихожей  элегантную, с  широкими  полями,  жёстко накрахмаленную великолепную шляпу, в которой уже совершенно невозможно  узнать  бывшую  мамину  любимую  батистовую кофточку.
   Шляпа удивительно подходила к её единственному бледно-голубому, как - всегда безупречно отутюженному, очень красивому  платью  с  расклешённой  юбкой.  Но сегодня  оно  было  уже другим, не таким, как вчера:  с кружавчиками  по вырезу, снятыми  с той  же,  так  неожиданно  исчезнувшей, маминой блузки.
  -Я у-бе-га-ю, ма-мо-чка,  - почти  нараспев произнесла  девушка и, быстро выскользнув, из комнаты в прихожую, из  прихожей  в сени, стремглав сбежав по ступенькам высокого крыльца, уже статная, величавая, шикарно одетая,  шла  мимо  дома, палисада,  дальше, дальше  по  улице  к остановке трамвая…
    От других  дочерей Ефросиньи Григорьевны - средней Софьи и младшей Зоеньки, весьма симпатичных, Анна отличалась особой,  классической  красотой.
   Тонкие  черты  её  прекрасного,  безупречного  овала  лица, румянец какого-то особого тона, как на портретах великосветских красавиц, подчёркивающий его белизну,  выразительнее,  слегка
 томные  глаза  с  поволокой,  красиво очерченный  рот явно выделяли её  из  множества других весьма привлекательных женщин.
Статная, длинноногая, изысканно одетая,  в  те  труднейшие  сороковые военные годы она каким-то непостижимым  образом  всегда   умудрялась   выглядеть исключительно  элегантно.
 
  - Боже! Кажется, пока обошлось, - успокаивала  себя Анна, - но надолго ли?
  Ефросинья  Григорьевна  была строга: все, даже взрослые дети, уважая и, безгранично  любя, побаивались её. Анна знала, что  мать  никогда  не  повышала  голос,  и  даже  в  самых  трудных  жизненных ситуациях  ей всегда удавалось сохранить  внешнее спокойствие и достоинство.
   Продолжавшая искать таинственным образом исчезнувшую куда-то блузку, она  добралась и до полки с книгами. Машинально раскрыв одну из них, женщина увидела на форзаце портрет мужчины с бакенбардами, а снизу подпись - А. С. Пушкин.
  - Кудрявый какой! Кого-то он мне напоминает…, мелькнула искоркой и тут же погасла в голове её, обременённой вечными заботами, быстрая мысль.

    Но  Анне  как-то вовсе не хотелось думать о предстоящем нагоняе.
 Шляпа  явно  удалась,  прохожие  засматривались  на  неё, женщины,  а  их  было большинство, «слизывали» фасон.
     Катя Веселова, подружка  с соседней улицы Володарского, ждала Анну на трамвайной остановке.
 - Ну, ты, Анечка, как всегда…! Какие кружева на лифе!
 А шляпа! Новая да? - не может сдержать восхищения преданная подруга.
 - Как? Хорошо? Тебе нравится? - поворачивая голову из  стороны в сторону, спрашивает Анна.
 - Очень, очень тебе идёт! - радуясь за подругу, восхищённо говорит доброжелательная, улыбчивая Катя.
   Приобняв  Анну  за  плечи,  Катя  отвела  её  немного в сторону и другим, совершенно изменившимся, серьёзным тоном тихо спросила:   - Скажи мне, как сейчас Василий?
   Екатерина, медсестра  центрального  госпиталя,  выхаживала старшего брата Анны после тяжелейшего ранения.
 -Уже работает военруком в сто одиннадцатой школе.
 -Да….  Не повезло парню: сбили в первом же боевом вылете.
 - А может, и повезло – остался жив, - озабоченно и серьёзно продолжает разговор Катя.  Ранение тяжелейшее, контузия, гангрена, ампутация  лопатки, Наш хирург говорил, что он ещё везучий, ведь шансов остаться в живых почти  не было.
   Анна вздохнула.
 -Жаль маму, сколько она пережила. А  он, конечно, - герой. Держится  молодцом… Бодр, активен, поддерживает всю семью. А семья то не маленькая.  Да  и время сейчас …
  А я уезжаю завтра, – внезапно меняет  тему разговора  Анна.
 - В Зелёный город?  Всё же едете? - заметно оживляясь, переспрашивает Катя.
 -Да.  Завтра наш  детсад выезжает  на летний отдых, - заметив оживление Катюшки, улыбаясь и придерживая широкие поля  шляпы от  неизвестно откуда  налетевшего  порыва  ветра, отвечает подруге Анна.
 - Я приеду к тебе, в первый же выходной приеду, - не  колеблясь ни  минуты, радостно  обещает  Катя. - И совсем тихо с видом заговорщика: Там же столько военных!
 Анна улыбнулась. Улыбка её, сдержанная, нежная, открывая ряд безупречно красивых белых зубов, казалось, придавала её лицу сияние.
   
   Николай - молоденький,  двадцати - двухлетний лейтенант, светловолосый,  синеглазый,  с  тёмными,  высоко  поднятыми бровями, густыми  ресницами,  восторженно - мечтательным  взглядом,  лучистым,  ясным.  Роста  чуть  выше  среднего,  широкоплечий,  с  удивительно  узкой  талией,  в  новенькой  гимнастёрке,  при  портупее.
   Сегодня, прекрасным июльским  вечером, он,  как обычно изрядно уставший  после службы, брёл  с закадычным  своим
 другом Жоркой Оганесяном, маленьким темноволосым, очень похожим  на  Чарли  Чаплина,  по  лесной  тропинке.
   Солнце ещё не зашло. Свет его скользил по вековым деревьям, замшелым  их  стволам, раскидистым  ветвям  елей,  сказочным  пирамидам можжевельника, освещая их каким- то удивительным рассыпчато-золотым  светом, лаская  и  согревая каждый  лист, каждую  хвоинку.
 Лучами - стрелами  выхватывая  из  тёмной поросли пушистые лапки елей, островки светло-зелёного  влажного мха, оранжевые глазки  волчьей  ягоды, сизой  черники, склонившей  венчик  в лесном разнотравье, почему-то всегда грустной, ромашки.
   Пронизанный волшебным светом летнего закатного солнца лес был  наполнен  запахом  всего  растущего  в  нём: хвои  ели
 и  можжевельника,  лесной  малины  и  земляники,  лисичек, казавшихся  яркими  желтками  на  фоне  зелёного, удивительно нежного,  шелковистого,  пушистого  мха, влаги  самого  мха,  манящих  к  себе  своими  ярко- пурпурными  шляпками, хрупких сыроежек.
   И этот золотисто - розовый солнечный свет, так по-летнему щедро, рассыпанный солнцем во всём лесу, и всё, всё сущее в лесу с  радостью отдавало миру свой  дух, напоённый  духом этим какой-то удивительно « вкусный» воздух, который  просто хотелось и, казалось, можно было  пить.
   Воздух, обладающий тем неповторимым вкусом, ощутить который можно только в России.
   Николай   остановился.  Лучи   июльского   предвечернего солнца,  рассыпающие  свой  дивный  свет, щедро одаривая  им  всё  сущее  в  лесу,  вдруг  объединились,  превратившись  в  искрящийся столб света, высветивший  на  лесной  просеке  два девичьих силуэта.
   Одна из девушек изысканно, как-то романтично для военного времени одетая, очень красивая, привлекла его внимание.
 - Что остолбенел? - Жорка, смеясь, подтолкнул Николая плечом.
 - Хороша?
 - Да уж…! Кто она?
 -Ты, конечно же, говоришь о той, с  красивой  причёской?
 - Не знаю. Никогда раньше не видел. Скорее всего, с профессорской  дачи в берёзовой роще. Может быть…, может… его дочь. Профессора…
  Ощутив, как обычно всегда ощущает  на себе всякая женщина мужской пристальный взгляд, Анна обернулась: два молоденьких лейтенанта любовались ею.
 - Кто там? - Катя посмотрела в направлении взгляда Анны. Лицо её засияло. - Какие ребята!
               
Тихонько, так чтобы её могла слышать только Анна, быстро и взволнованно сказала:
 - Говорила же, что где - то здесь рядом воинская часть. Анна!  Ну, посмотри же…. Какие ребята...! – повторила вновь явно взволнованная Катя
 - Пойдём, пойдём, - Анна стала торопить подругу. - Неловко как - то.
Катя повиновалась, но явно нехотя, и девушки  направились в деревню, где были расквартированы воспитатели выехавшего на летний отдых детского сада.
- Девушки! Приходите в субботу на танцы! Я - Георгий и мой друг Николай очень будем вас ждать! - Не растерявшись, крикнул им вдогонку, как всегда находчивый  Жорка.
   Катерина обернулась  и одарила ребят кокетливой  белозубой улыбкой, прекрасно зная, что улыбка эта проявляет на её румяном милом личике очаровательные ямочки.
 - Миленькая.  И  фигурка  ничего… - отметил, оценивая Катю мужским взглядом, Жорка.
   Николай молчал.
 В мыслях  своих он  не  расставался  с  так неожиданно возникшим перед ним прекрасным  видением - необычно  красивой,  стройной  девушкой  в  светло-голубом  платье,  освещённой  искрящимся,  заходящим   ало-золотым  солнцем.
  Казалось, что это солнце, проникшее внутрь его самого, внутрь его, Николая, сущности, осветило  его  изнутри, согревая каждую клеточку его тела, наполняя неведомой ранее  мощной и  нежной  силой, захватывающей всё более и более….
  - Красавица, красавица…. Такая красавица…!  Особенная, благородная… - говорил он себе, продолжая неотрывно смотреть  вслед  уже значительно отдалившимся,  неизвестно  откуда  взявшимся девушкам.
  - Красивая, благородная, - утвердительно кивая головой, повторил Георгий.

    Дальше до протока Анна шла молча. Явно взволнованная неожиданной встречей,  она, казалось, не замечала  говорящую всю  дорогу  Катю. 
    Лесная тропинка переходила в  хорошо  наезженную  песчаную  дорогу, вдоль левой стороны которой тёк  широкий поток чистой,  хрустально - прозрачной, отдающей  голубизной воды.
  - Ой!  Что это? - заволновалась Катя. - А мостик где?
    Не  отвечая  подруге,  Анна  быстро  сняла  с  ног  свои драгоценные, потому что единственные, парусиновые босоножки,  и  смело ступила в  воду.
   Смеясь, собрав  край  подола  в  руке,  высоко  подняв  босоножки,  она  быстро  перебежала  ручей,  разбрызгивая своими стройными, открытыми выше колен ногами чистейшую  воду  ручья, исток  которого - родник, находился недалеко, в конце большого  луга.
  -Ой, холодно! Ой!
Робко ступив в студёную воду, Катя стремглав  вылетела  на противоположную сторону.
  - Вон и  наш  дом!  Смотри! Смотри!  Там,  на пригорке  дом  с  зеркальными окнами!
Анна указывала рукой, в которой всё ещё держала босоножки, на самый высокий дом - избу, сложенный из светлых ещё брёвен, с красивыми резными наличниками  трёх больших окон на фасаде.
  - Почему же с зеркальными? По-моему, они  из обычного стекла, - возражает Катя.
- Из стекла. А по форме, смотри…. Точно, как у трюмо.

    Дом этот был самым высоким и красивым в селе. Войдя в горницу с новым, некрашеным, чисто вымытым, выскобленным дощатым полом, Катюшка осмотрелась.
   Сразу бросалось в глаза большое трюмо на ножках в правом углу комнаты. Справа  же, у стенки, находился  комод, с  гордо стоящим  на нём, обязательным  для  русского  дома, до блеска начищенным самоваром.
   Под ним постлана была вся кружевная, затейливой, сложной ручной работы, белая вязаная салфетка.
    Внимание  девушки  привлекли  фотографии  на  стене  над комодом.
   Она подошла ближе и, глядя с улыбкой  на  самую большую  из  них,  портрет  семейной  пары - жену,  молодую, красивую, с косой, уложенной  венком вокруг головы, и  мужа, тоже молодого, очень серьёзных и важных, сказала, обращаясь к Анне:
  - Видно, что они – пара.
 Не двое, а именно пара, - добавила она, помолчав.
 - Где он?  На фронте?
 - Там же, где сейчас все наши молодые мужчины. На фронте. – негромко ответила Анна.
   Намаявшись донельзя за день, Катюшка подошла к кровати и осторожно присела с самого краешку.
   Деревянная  кровать  у  стены  с высокой  периной,  горкой больших,  взбитых  пуховых  подушек, и  длинным,  до  пола подзорником, обвязанным  в виде  кружева  крючком по краю, буквально влекла, манила к себе уставших девушек.
 - Вот красота, Анечка! - усаживаясь  поудобнее  на мягкой перине, похлопывая ладошкой по туго набитой пером и пухом подушке, тихонько говорит, похоже,  уже  вполне довольная жизнью Катя.
 - Спасибо, что хозяйка разрешила.
 - Да, она ночует в саду,  а  мы с тобой  здесь, по-королевски.

Ещё долго и  без умолку говорила  Катя, обсуждая  завтрашний выход в свет, на танцы, встречу с молодыми офицерами.
 Изредка вставляла в разговор словечко Анна, так лишь, чтобы не обидеть невниманием Катюшку.
   Мысли её были  там, в лесу,  на  просеке, где встретила она  молодого, ясноглазого, светловолосого  офицера.                Сердцем  своим она чувствовала, понимала, что встреча эта была особенной, знаковой.
 - Отчего так?  Отчего  именно  этот  человек  привлёк  моё внимание, запал  в  душу? – спрашивала она себя.
   Она,  конечно  же,  осознавала,  что  была  хороша  собой: мужчины  и  раньше  обращали  на  неё  внимание.
- Но этот молодой  человек…!  Этот офицер… Кто он?  Встречу ли  я его ещё когда-нибудь? - спрашивала она себя, вновь и вновь, мысленно возвращаясь к моменту неожиданной встречи.
 - Неожиданной ли? - продолжала размышлять про себя Анна.
 - Не эту ли встречу, ждала я всю жизнь? Не его ли – этого, как в волшебном сне явившегося ей человека?   
 Ждала  не  умом,  не  рассудком,  но  сердцем, ждала  душой.    Как будто она, душа, сразу узнала, почувствовала в нём, этом  молодом  офицере,  давно  живший  в  ней  образ.
   Она  представляла  его  не  вполне  ясно….  Но  его  глаза, нет не  глаза,  не  глаза…,  взгляд,  его  взгляд  видела  ясно.
  Это  был  взгляд  восхищения,  неожиданной,  величайшей  радости, нежности и душевного тепла. 

    Девушка  даже  не  заметила,  как  замолкла  уснувшая  Катя. Свернувшись  клубком, уткнувшись  согнутыми  коленками  в лоскутный коврик на стене, она крепко спала и, наверное, уже видела во сне  танцевальную площадку и себя, в тёмно-синем креп-сатиновом платье, танцующую с кавалером.
    Платье это уже давно было Катюшкиной заветной мечтой.  В прошлом году она видела такое на сестре соседки, приехавшей погостить из Москвы, говорили, что  жене какого-то  важного чина.
     Разбуженная  утренним  солнцем,  лучистым,  радостным, ласкавшим и согревавшим лицо, Катя сразу увидела подругу.
   Анна, в ситцевой белой сорочке, босая, с высоко поднятыми, закреплёнными на затылке шпильками, волосами,  открывавшими красивую длинную шею и женственную спину, проглядывающую в вырезе сорочки, стояла у растворённого  настежь окна, думая  о чём-то своём.
  Ложбинка  между  лопатками  придавала  всей  её  стройной фигуре  какую-то  ещё девичью хрупкость  и  незащищённость.
  Улыбаясь себе, прекрасному летнему утру, девушка повернулась к  подруге.
 -Ой, Катюшка, ты проснулась? - Доброе утро, доброе….
 -Ох, и спала я сегодня!
 - Как принцесса на горошине? - шутит Анна.
 - Нет, без горошины, - игриво, в тон ей отвечает Катя.
   Очень скоро, безупречно одетая Анна махнула подруге  с порога рукой:
  - Не скучай.
    День прошёл в хлопотах и заботах: принимали и размещали детей, знакомили их с дачей и  близлежащими окрестностями.
  - Нравится вам здесь? – спрашивает Анна, подводя детей к удивительно красивой поляне.
   Кусты  можжевельника, разные  по высоте,  как  стражники, охранявшие владения  сказочного  короля,  расположились среди самых разных по форме валунов, оставляя посредине  просторную  зелёную поляну.
 - Как в сказке про гномов, - ответила Таня  Кузочкина, бойкая, упитанная,  не  по годам развитая  пятилетняя  девочка  с очень густыми,  пепельными, кудрявыми волосами.
   - Давайте назовём её « Лужайка, где живут гномы», крепко держа за руку Анну и глядя на неё снизу вверх, - предложила девочка.
 - Нет «Сказка».
 - Нет, давайте «Лужайка гномов». - Смотрите, какая здесь зелёная трава, - продолжала настаивать упрямая Таня.
 - Всем, всем нравится эта поляна? – обратилась Анна к  детям.
 - Да, да..., - дружно закивали ребята.
 - Тогда, давайте назовём её «Любимая поляна», - предложила Анна.

   Катя, скрипнув немазаными  петлями калитки – хозяин был на фронте - выскользнула  на  улицу.
  Ей непременно хотелось скорей добраться до родника, увидеть  исток так поначалу испугавшего  её  широченного ручья  вдоль дороги.
   Она знала, что идти далеко не придётся,  и  нужно было  всего  лишь  пройти  большой  луг. Нетерпение  подгоняло  её.
 Куда-то  делась,  улетучилась  усталость последних, таких трудных военных дней.
  Ей, медсестре госпиталя воочию видевшей людские страдания, проведшей  столько  бессонных  ночей  с  ранеными,  сейчас совершенно не  думалось  о войне.
    Разнотравье буйно цветущего луга, воздух, впитавший в себя все его запахи, прекрасное солнечное утро наполняли девушку радостью и ожиданием, нет, - предвкушением счастья.
   Была пора сенокоса, но трава по обеим сторонам  узенькой тропинки, по которой шла Катя, оставалась нескошенной: не было косарей.
     Косари защищали свою страну, свою Россию, этот  дивный цветущий  луг,  эту деревню,  синеющий  вдали  первозданный лес и ручей, и родник, и её, Катю, и Анну, и детей из детского сада, и красавицу хозяйку…
    И  всех-всех,  живущих  в  ней, в этой, такой прекрасной, самой родной, самой любимой стране.
    Лишь  пройдя  почти  половину  пути,  Катерина  увидела скошенный кем-то участок с двумя небольшими копёнками травы. Казалось, что копёнки  эти - два стража, оберегающие  луг и всю окружавшую девушку красоту.
   Рухнув плашмя, вниз лицом, на одну из них, Катюшка замерла: медовый  запах недавно выкошенной, но уже успевшей изрядно подсохнуть, ставшей почти сеном, травы, ошеломил её.
Жадно  вдыхая его, этот, дух, именно дух, дух солнца, лета, луговых цветов и травы, ещё и ещё,  она  наслаждалась его ни с чем несравнимым ароматом.
 - Боже!  Есть рай на земле! - говорила она себе, лёжа на спине и глядя в синее безоблачное небо, где, утверждая  только  жизнь, только жизнь  и  радость, сияло  щедрое  июльское  солнце, разливая по нему и лугу, и траве, и  самой Кате эту жизнь и радость, и ласку, и тепло.
 - Кто-то же выкосил этот участок, - нехотя поднимаясь, подумала Катя, - видно, женщина: только на две копёнки сил и хватило.
 Да…, женщины, женщины…  Земля  на них  держится.

  И вот он, родник.               
 Наклонившись над невысоким, в четыре бревна, потемневшим срубом неглубокого колодца, Катюшка замерла.
   Сквозь чистейшую, казавшуюся даже какой-то густой от своей чистоты и прозрачности воду, было ясно видно дно.
Из его сероватого, очень мелкого песка били несколько маленьких, будто живых ключиков, выталкивая вверх светлый, почти белый песок.
   Казалось, они дружно отплясывали какой-то радостный танец, видна была каждая движущаяся в этом весёлом танце песчинка.
 Тёмные, юркие вьюны юлили в прозрачной воде.
  Плотно сложив ладони лодочкой, Катя набрала воды и  выпила несколько глотков.
 - Хо-лод-на-я,  но вкус-на-я ка-ка-я, - медленно проговорила девушка. - Верно, это и есть… живая вода. Да, эта вода точно живая.
   Солнце поднялось уже довольно высоко, но не было ещё жары изнуряющей и томящей.               
   Набрав в ладони воды и подняв их  вверх, вверх, насколько можно выше и, приподнявшись  на цыпочки, она  раскрыла  их, резко встряхнув.
    И …! Мириады  брызг,  мгновенно сверкнув на  солнце  и отразив в  каждой  капельке  все  цвета  радуги  от  красного  до  фиолетового,  уже  стекали  тоненькими  струйками  с  её  молодого,  восторженного, сияющего лица, упругих  губ, нежной шеи, погружаясь в ткань тонкого ситцевого платья.
 - Придём ещё сюда с Анной. Обязательно придём, - говорила
себе  Екатерина,  направляясь назад  к  деревне  по узенькой тропке.
    Шла она не спеша.
 Очарованная  увиденным,  девушка пребывала  в  совершенно  необычном - восторженном  и  умиротворённом состоянии  одновременно.
   Всё в ней, там, внутри, в душе улеглось и уравновесилось, ушли, растаяли где-то там далеко-далеко прошлые уже теперь переживания.
 Всё, всё окружавшее её сейчас: и этот с травой по пояс луг, и великолепный летний день, и небо с ярко сияющим, будто               
улыбающимся ей, Катерине, солнцем - всё, всё сущее в мире казалось ей теперь совершенным.

   Закончив смену, Анна  передала  детей  своей группы  Лизе, воспитательнице, квартировавшей с ней в доме с « зеркальными окнами». Она уже спускалась со ступенек высокого  деревянного дома  с  мансардой, очень  красивого  двухэтажного  особняка, похожего на старинный русский терем.
   Из года в год их детсад арендовал эту дачу для летнего отдыха своих детей.
 - Анечка! – услышала она звонкий Катюшкин голосок. - Анечка, я здесь! Вот не утерпела, пришла тебя встречать. Ну, как прошёл первый рабочий день? Устала? - Катюшка не умолкала.
   Видно было, что девушка взволнована и всё  ещё  находится под впечатлением  своей  утренней  прогулки.
 От  её  цветного ситцевого платья  и  от  неё  самой,  заметно  повеселевшей, бодрой,  казалось,  исходили - тепло  и  сияние  утреннего  июльского  солнца  и  свежесть  родниковой  воды, и  аромат  всех  луговых  трав,  и так дивно  пахнущего, ещё  не вполне высохшего ещё лугового сена.
  - Немножко. А ты  как? - Анна  улыбнулась  подруге.
  - Знаешь, Нюточка, почти  забыла,  что  война.  - внезапно  изменившимся  тоном,  как-то очень спокойно, задумчиво глядя  куда-то вперёд, вдаль, ответила подруге Катя.
 Казалось, что в этот момент она была не рядом с Анной, а там, в том волшебно-прекрасном мире, у родника…
   Но через мгновенье с улыбкой и, как всегда, играющими от этой улыбки, ямочками на щеках, Катя заговорила о предстоящем вечере, встрече с молодыми офицерами.
               
    Весь  день  щедро  дарящее  своё  тепло  и свет, казалось, подуставшее солнце  медленно склонялось к горизонту. Жара отступила, близился  прекрасный  июльский  вечер.
  Девушки  собирались на  танцы. 
Платье Анны, всё то же, бледно-голубое, отстиранное  и  самым             старательным образом отутюженное, висело на  плечиках.
  Сегодня, именно сегодня, ей, как никогда хотелось выглядеть особенно  красивой.               
Накручивая на палец передние пряди волос и укладывая валиками, девушка закрепляла их невидимками.
Волосы на затылке оставались свободными, доходившими до плеч.
    Анна  была  немного  напряжена  внутри. Видимо, поэтому довольно сложная модная причёска не  получалась сразу.  Руки уставали, невидимки почему-то именно сегодня не слушались и выскальзывали из рук.
    Но, увидев себя в зеркале уже с прибранными волосами, Анна улыбнулась, она  была  вполне довольна своим отражением.
    Причёска эта, с таким трудом давшаяся ей сегодня, превращала Анну  в  светскую  даму,  удивительно  ей  шла,  подчёркивая правильность черт её классически красивого лица.
  Без того белая кожа, казалась мраморной в сравнении с алыми, наведёнными с  помощью  Катюшкиной  помады, губами, изумительных очертаний.
 - Закрой глаза!
 Катя, улыбающаяся, кудрявая, голубоглазая, в нарядном платье в мелкий белый горошек, подошла к подруге.
 - Открой!
 Анна  была сражена! В своём зеркальном  отражении  она  увидела совершенное диво, сокровище в годы войны – обрамлявшие шею, прозрачные, круглые, гранёные  бусы.
 Были  они  простые,  стеклянные, но  казались  роскошными, подчёркивая  красоту  и  изысканность  Анны.
  - Это, Нюточка, тебе.  Но только на сегодня. Знаю, этот вечер для тебя очень, очень много значит,
 - говорила  слегка  опешившей подруге Катя.

      Танцевальная площадка дома отдыха, небольшая, круглая, с уже изрядно поношенным дощатым полом, высокими ступеньками и зелёной изгородью, была единственной во всей близлежащей округе.
      В этом доме отдыха поправляли своё здоровье фронтовики. Слегка оправившиеся после зачастую тяжёлых ранений, они-то в основном  и  занимали  стоящие  по  окружности  площадки скамейки.
     Ещё вчера видевшие  неимоверные  страдания, все ужасы войны, едва ли не чудом спасшиеся и выжившие, они тянулись к
жизни,  были  полны  ожиданием счастья  и, конечно, любви,  большой, настоящей, единственной.
  Танцевали в основном девушки: местные сельчанки, дачницы, медсёстры  из  дома отдыха,  нарядные  настолько,  насколько позволяло  военное  время, зачастую  в  одолженных  на  один вечер блузках, платьях, и, конечно же,  в очень модных в ту  пору  белых  носках.
  Лишь несколько  из  танцующих  девушек  были приглашены. Одна  из  них,  эффектная  блондинка, похожая  на  Любовь Орлову, шикарно одетая, видимо,  дачница, танцевала с высоким,               
 статным морским офицером,  правильно и  красиво держась в танце.
    Все  движения  этой  весьма  приметной   пары  были  размеренны  и умелы: левая  рука  офицера  обнимала  талию  партнёрши, правая, державшая в ладони изящную руку  девушки, была отведена в сторону.
 Они смотрели в глаза друг другу, изредка обменивались быстрыми фразами.

     Девушки, сбившись  в  углу  площадки,  казалось, весело щебетали.
 Но  это всего лишь казалось.
     Каждой клеточкой своего тела, всем  своим  существом, ждали  они приглашения к  танцу.
 Не  поворачивая  головы,  каким-то  непостижимым  образом, они мгновенно  ощущали всякий  обращённый  в  их  сторону  пристальный  мужской  взгляд.
    Голос  Клавдии  Шульженко  был  слышен  за  пределами танцплощадки.
    Анна очень любила эту необычайно популярную певицу и дома  часто  напевала  песни  из  её репертуара, стараясь  в точности  подражать любимой артистке.
  - Си - нень - кий, сро-о-мный, платоче-е-к..., - стала тихонько подпевать Катя. -  Эх! Хорошо, душевно поёт..!
 - грустно произнесла она.
 И тут  же, быстро оглядев площадку: - А наших знакомых-то что-то не видать.
     Ребят действительно не было.               
Анна, следившая за  входом, надеясь увидеть Николая, даже не заметила, как к ней подошёл тот красивый,  высокий  офицер,  который со своей  привлекательной  партнёршей - блондинкой  был только  что в  центре  всеобщего внимания.
   Она  поднялась,  улыбнулась  ему  и,  увлекаемая  музыкой,  поплыла в танце.
   Потом её приглашали ещё и ещё.                Боже ж мой!
 Как  Анна любила  танцевать...!
 Как легко, мгновенно улавливала она ритм, как тонко чувствовала  характер мелодии.
   Музыка, будто  проникая  внутрь её  самой, овладевала её душой,  головой,  настроением,  её  грациозной  фигурой,  открытыми  от  плеч  прекрасных  линий руками, стройными  ногами.
  И не нужно уже было думать о правильности танцевальных  движений,  а  просто… танцевать,  танцевать…,  наслаждаясь музыкой,  ритмикой  движений:  выразительностью  страстного  танго,  кружением  в вальсе, лёгким  скольжением  в фокстроте.
   В своём красивом светло-голубом платье, с модной, так идущей ей  высокой  причёской,  девушка  прекрасно  смотрелась   в танце  со своим партнёром - высоким, очень статным морским офицером.
   Юбка её любимого  фасона, сильно  расклешённая, летела за  ней шлейфом в быстром вальсе.
  - Прекрасно танцуете! Если позволите, приглашаю вас на следующий танец, - говорил он Анне.
 Довольный вид офицера подтверждал то, что его слова были не просто комплиментом красивой девушке.
   Следующий  танец.
 И  Анна  вновь  танцует  с  высоким  красавцем  офицером.
  Он уверенно ведёт  её. Совершенно не  сбиваясь, внимательно с лёгкой, казалось, немного  грустной  улыбкой, глядя  ей  в глаза.
  - Нравится вам мелодия? - спрашивает он Анну.
  -Очень,  очень  нравится.  Клавдии  Шульженко  удалось превратить песню  в  одну  из моих  самых  любимых.               
Очень проникновенно поёт.
  - Шульженко?
  -Да. Не зря же  сам  Станиславский  назвал её  «актрисой переживания»? - очень серьёзно, глядя в  глаза партнёру, как бы спрашивая и  одновременно утверждая, говорит  Анна.
 - Вполне с вами  согласен. - Она, действительно, – одна из немногих  певиц, в  совершенстве  владеющая  драматизмом  исполнения.
  Но первой  эту  песню  записала  на  пластинку  Изабелла  Юрьева.
 И, поверьте  мне,  это - тоже шедевр.
 - Я никогда  не слышала Изабеллу Юрьеву,  лишь знаю, что  автор текста  Михаил Максимов.
  - Да, да, Максимов. Но автор первозданной мелодии, настоящий автор - польский композитор, - продолжал развлекать разговором девушку во время танца, как и  подобает благовоспитанному человеку молодой офицер.
 - Польский?! – удивлённо переспрашивает Анна.
 - Польский. И текст  был  совсем  другим.               
    Активно танцующая  пара  слегка  задевает  Анну  и, даже
не  замечая  этого,  быстро  исчезает  среди  танцующих.  Девушка, пользуясь моментом,  приостанавливается,  поправляя причёску, как  бы  проверяя её  состояние,  вполне  успевает  окинуть  вход  взглядом.
Николая не было.
 Это явно обескураживает её,  но  через мгновенье,  улыбаясь, она возобновляет танец.
 « Он придёт.  Сегодня я увижу его,  я чувствую…
 Я знаю», - мысленно успокаивает себя Анна.
  - И какое  же было  название? – возвращаясь к прерванному разговору, спрашивает она своего партнёра.
  - «Петербуржское танго» или «Солнце ласкает весну», - отвечает он, провожая её после танца.
  « «Солнце ласкает весну»? Удивительно красивое название!» – восхищается про себя девушка.

  Увидев летящую к ней Катю, Анна сразу поняла, что произошло
- Пришли, пришли, да повернись же, посмотри туда, - Екатерина настойчиво кивала в сторону входа.
 - Пришли почти к концу танцев, - с сожалением подумала Анна.
    Николай уставший,  явно  чем-то  озабоченный,  оглядывал присутствующих.
 Увидев Анну, быстро направился к ней.
 Лицо его оживилось. Он радостно улыбался  этой  удивительно,  возвышенно - красивой,  как он  чувствовал – богом  посланной ему девушке.
  - Эти  дни только и жил ожиданием встречи с вами.
 Вот, вижу вас совсем близко, рядом: вы ещё красивее, чем  в  тот раз, когда я увидел  вас впервые там, на просеке, в лесу, в потоке солнечных лучей.
    Анна, молча, слушала и улыбалась, она уже была счастлива, счастлива только от того, что он  был  рядом, что слышит  его  голос…
  Она слушала Николая, и не слышала его, пристально вглядываясь в его лицо, глаза, излучающие  добро и ум.
  Слушала, не вникая  в  смысл его слов, ощущая в нём, едва знакомом человеке, близкую, родную ей душу. 
    Николай  не отрывал  от неё  восторженно-восхищённого взгляда.
   Взгляда совершенно открытого, взгляда  честного, глубоко порядочного человека.
  Вдруг  замолчав, и  глядя  в сторону,  тихо  сказал:
   - Завтра еду на фронт. Думаю, ненадолго.
 Выражение лица Анны изменилось.
 Не вполне понимая им сказанное, она растерянно спросила:
  - Едете?  Завтра?  Зачем?
 Николай спокойно, не меняя тона, глядя ласково и  тепло ей в глаза, пояснял:
  -Я готовился  к этому, знал,  но,  как  всегда,  всё  приходит не вовремя, ведь я только - что, только - что встретил вас.
  Слов больше не было. Он, как заворожённый смотрел на Анну, ни на мгновенье не отводя от неё  взгляда.
   Глаза девушки,  выразительные, казавшиеся бархатными на бледном,  с  отблеском  стеклянных  Катюшкиных  бус лице, подчёркивающими  его  безупречный  овал, стали  печальны.               
 Она подняла глаза на Николая, и он мгновенно уловил в них тревогу и растерянность.
     Объявили последний танец.
 - Как хорошо. Какая вы умница, что пришли, - в который уже раз говорил  Николай Анне.
 - Отчего же вы едете?  И так внезапно… - едва слышно повторила девушка свой вопрос.
Не сговариваясь, они направились к выходу.
  Николай молчал, думал о чём-то своём, по-прежнему не отводя от  неё ласкового, восхищённого  взгляда.
  - Почему же так неожиданно вы едете на фронт? – спросила она вновь.
  Николай остановился.
 - Неожиданно. Нет.  Неожиданна  встреча  с  вами. Встреча с  необыкновенной девушкой, встреча с мечтой.
 И, осторожно, будто величайшую драгоценность, взяв её  руки  в свои,  явно любуясь ею, продолжал:
 - Знаете ли вы, как вы красивы!?  Вы – явление, ваша красота разительна. Вы…
 Анна не отобрала рук. Она посмотрела ему в  глаза долгим, пристальным взглядом.
 - Вы едете …  Завтра?  Почему? Скажите же мне, наконец.
 - Однако, вы  настойчивы, - улыбаясь ей, сказал молодой офицер.
 И  уже  серьёзным  и  уставшим голосом тихо произнёс:
 -Подготовлена, обучена  в  нашем  центре  батарея «Катюш», и  теперь я  сопровождаю её  на фронт. Вплоть  до  ввода  в действие.   Вот видите,  как  быстро вы вошли  ко  мне  в доверие. Раскрываю вам военные тайны, - улыбаясь вновь, пояснил он  Анне.
 - Ничего вы не раскрываете. Здесь все знают о вашем  центре подготовки  и о « Катюшах» тоже.
 Надолго ли едете? Когда вернётесь?
 - Определённо не знаю, но я нужен здесь как профессионал, как инструктор.
 Решительно сделав  шаг к Анне, глядя ей прямо  в  глаза, помолчав, делая паузы после каждого произносимого им слова, спросил:
  - Главное - вы… Вы…  меня…  дождаться… сможете? Да?
Теперь, когда я встретил свою мечту…, было бы непростительно потерять вас.
   Он стоял перед  ней: светловолосый, с по-юношески нежным и в то же время мужественным лицом. Не смотря на молодость во всей его ладной, широкоплечей  фигуре  с  удивительно  узкой,  талией, в его по-мужски  красивом  лице  были  явно  видны благородство, уверенность, и надёжность.
   Анна, не  доверчивая по  своему характеру, ни  на йоту  не сомневалась в  искренности, в совершенной правдивости его слов.
   Николай   замолчал.  Он  смотрел  на   неё  серьёзно  и внимательно: ждал  ответа.
  Сознание обоих было  наполнено  ощущением  значимости  и  неповторимости этой минуты.
  Всё резко оборвалось.

   Танцы  закончились, и  все,  пребывая  явно  в  прекрасном настроении, высыпали  на  улицу.
 Прошёл  мимо под  руку с ухоженной блондинкой тот высокий красивый морской офицер, который  так  замечательно танцевал  сегодня с Анной. 
 Слегка повернув голову, он  пристально посмотрел ей  в глаза.  Не смутившись, девушка ответила ему серьёзным взглядом.
  Катюшка,  держа  под  руки  сразу  двух кавалеров, шла, оживлённо разговаривая и улыбаясь.
   - Что ж это вы покинули нас? – шутя, пеняла она подруге.
 До ручья шли все вместе. Говорили о разном, Жорка шутил и острил по всякому поводу.
 Оставив на мгновенье своих кавалеров, Катя пробежала вперёд на горку и подняла руки к небу.
  -Ой, хорошо! Воздух-то не просто тёплый… Он ласковый…
 Вот, просто чувствую, как он гладит мои руки и лицо и шею!                - медленно выговаривая слова, будто озвучивая свои ощущения для всех, делясь ими со всеми, говорила вполне довольная танцами и прекрасным летним вечером Катя.
И, резко бросив руки вниз, с серьёзным и вдруг погрустневшим  лицом, сказала  ребятам:
  - А завтра всё  снова…  Завтра ночное дежурство.
  - Катя – хирургическая сестра в госпитале, - пояснила Анна.
 Серьёзно  и  внимательно  Георгий  посмотрел  на Катю.
   - Так вы – боец, да ещё какой!  Передового фронта.  А я-то думал солистка ансамбля песни и пляски.
  Катюшка вновь улыбнулась, но лицо её оставалось печальным.
   - Нет, я - просто медсестра.
 Но должна быть сестрой, матерью нянькой, сиделкой, подругой, быть для раненых всем. Только бы  они родненькие,  выжили,  поправились. Ведь все молодые….  Три дня назад Ванечку привезли. Семнадцать лет….  И семнадцать  осколочных ранений, сложных, очень сложных, большая потеря крови.
 А каков герой! Спасал  девочек - одноклассниц, сбрасывающих фугасы с крыши многоэтажного дома.  Успел столкнуть вниз почти у его ног разорвавшийся фугас.
   Катя  приостановилась   и,  вопрошающе  глядя  куда-то
 вверх, в вечернее  небо, с удивительно  ярко сияющей сегодня  полной луной, загадочно  мерцающими где-то  далеко-далеко  в бесконечности звёздами, как бы ища там ответ, помолчав, сказала:   
   - Выходим Ванечку.
 - Осколочное ранение. Да… Сложно, - заметил Николай.
- А мы,  когда  Горький бомбили, убегали  в сад, в землянку,
  - продолжила разговор Анна. - Отец с братьями вырыли яму, накрыли толстым слоем дёрна, как только  объявляли  воздушную тревогу, там  все  и  прятались. Спасались…. Слава богу, большинство упавших на город бомб не взорвалось.
 - И богу, и нашим пленным.  Это они, работая на военных заводах врага, умудрялись удалить запалы из бомб, тем самым спасая  своих, - говорил Георгий.
   - Не боялись. Ведь это же такой риск! – тихонько, почти про себя произнесла Катерина.
   - Война – это  всегда  риск, – переглянувшись  с  Николаем, грустно отметила Анна.
  - Когда же победа? – то ли спрашивал, то ли размышлял  вслух один из Катиных провожатых,
  - Скоро. Да скоро. С новым оружием - нашими «Катюшами» мы
скоро победим, - заверил  всех Николай. Было  вполне очевидно,
что  все  они,  испытавшие  столько лишений,  помня о  колоссальных  потерях, отступлении  армии, сдаче  многих городов в начале войны, ни на одно мгновенье не сомневались в скорой победе. Только бы скорей, скорей!
   Подошли к ручью. Скинув с  ног босоножки, как обычно взявшись за  руки, девушки быстро перебежали через него.
   Николай остановился. Они  с Анной оказались  по  разные стороны ручья.
   Катя, махнув ребятам на прощанье рукой, быстро, без оглядки шла к  дому. Ребята  и  Георгий, тоже явно понимая  ситуацию, ушли.
  Николай  ждал.
 Анна  знала, что  должна была  дать  ответ, дать ответ сейчас же. Но молчала.
 - Что должна я ему сказать? Что? – спрашивала она себя.
  Девушка  стояла  на  левом,  более  высоком  берегу  ручья,  держа босоножки  в  одной  руке,  машинально поглаживая  себя  по плечу другой, смотрела  на ручей.
  Подняв голову, она улыбнулась Николаю.
 Внимательно, будто стараясь  запомнить, она  смотрела  долгим  пристальным взглядом в его лицо.
   - Возвращайтесь  скорей.   У вас всё будет хорошо…. Я…  знаю.   Я…. Я чувствую,
 - очень тихо, почти  шёпотом, сказала  она  Николаю. - Вы скоро вернётесь, и мы встретимся…. Да… Мы встретимся.  Мы увидимся…. Увидимся  вновь.
И тихо повторила, будто говорила самой себе, убеждала себя:
-Да, увидимся. Иначе, зачем же судьба подарила нам нашу первую встречу? Я знаю, я…чувствую.
   Она не знала, слышит ли он её, но по выражению его лица, взгляду видела, что он всё понял.
И, решительно  повернувшись, быстро,  почти  бегом, не оглядываясь, стала подниматься по тропинке. Уже подходя к дому, она обернулась. Николай всё ещё  стоял, глядя ей вслед.
               
   Катерина  уехала  с  восходом  солнца, обещая  вернуться  в ближайший выходной.
  Анна, не смотря  на бессонную ночь, о чём  явно  говорили  тёмные круги под глазами и необычная бледность прекрасного её  лица,  как  всегда  ухоженная,  с  красивой   причёской,  спешила  на детсадовскую  дачу.
    Дом профессора белый, двухэтажный, с прекрасным цветником в палисаднике, находился недалеко, всего лишь через два дома от её работы.
    Проходя мимо, Анна увидела, как  с  крыльца  вальяжно, не торопясь, спускался тот  высокий офицер, который  вчера  так часто приглашал её на танцах.
    Она ускорила  шаг  и через  пять  минут,  соблюдая  все методические правила, выполняла утреннюю  зарядку с детьми своей группы.
  - На носочках, на пяточках.
 Пошли, пошли… - подгоняла она свою любимицу, полусонную Таню Кузочкину.
  Дети,  как  это  свойственно  детям  вообще, требовали  её ежеминутного внимания.
 -Анна Александровна! На Любимую поляну пойдём?
   Юра Лапшин, упитанный и розовощёкий, первым справился с кашей и, отодвинув в сторону тарелку, но  продолжая как-то по- своему,  по-детски, захватом сверху, держать ложку в левой руке, повторил свой вопрос:
 - Анна Александровна? На  поляну любимую пойдём?
 -Да, Юрочка, - отвечает, улыбаясь мальчику Анна, одновременно вытирая ему лицо и руки полотенцем. - А вот ложку ты опять держишь не правильно, а тебе-то уже пять. Да, и говорить с набитым ртом, не годится.
 -Ура! Идём на Любимую поляну, - дружно поддержали идею дети.
 -Нет, лучше на пруд купаться, - возразил Алёша Власов. - Средняя группа идёт.
    Любимая поляна, купание в пруду, родник, почти каждый день дети открывали что-то новое для себя, неожиданное, неизвестное ранее.
      Здесь всё было другим, не таким, как в городе.
 Сочней и зеленей трава, пахучей малина, чище  и  вкусней вода, и выше, и голубее небо.
   Но,  главное - солнце: щедрое,  ласковое,  дарящее  столько  тепла!
   Румяное  и  большое, немного  сонное  с утра,  яркое, сверкающее, лучистое и  жаркое днём,  волшебно-малиновое, нехотя  уходящее с  небосвода  на  закате.
   Прогулка по лесу, любимым знакомым местам.
 Анна, держа за руку Юрочку Лапшина, идёт впереди. За ней парами остальные дети, и, замыкающие – няня и  не  по  годам  взрослая Таня Кузочкина.
    Необычайно жаркий, томящий день конца июля.
 Сегодня она одета в новом сарафане. И, как это свойственно любой женщине, она ощущает себя другой, обновлённой и по-настоящему красивой.
 Сарафан этот, действительно, ей очень шёл.
 С широкой  юбкой  в мелкий цветочек, узким  однотонным  лифом  с воланом  по  глубокому  овальному  вырезу  в  тон  юбки  и заниженной  линией  талии,  он  подчёркивал  стройность  и изящество  девушки.
 Венок из полевых цветов, который она привычно сплела и надела, украшал её голову и  дополнял наряд.
   Благо, хозяйка пожертвовала шторку, отделявшую в её доме кухню от прихожей.
 Из  неё, из этой ситцевой занавески,  Анне удалось  выкроить целых  два  платья – себе  и  хозяйке,  которая  не  могла нарадоваться  обновке.
 Она  долго  крутилась  в новом платье перед своим трюмо, но решительно отказалась  надевать до  возвращения   мужа,
 упрятав его в большущий кованый сундук  с картинками красивых барынь на внутренней стороне крышки, доставшийся  ей  от  матери  в  приданое.
   Судя  по  вычурным  причёскам  этих  барынь,  по  узким  талиям,   стянутых   тугими  корсетами,   по   широченным  кринолинам  их  юбок,  сундук  этот передавался  в  качестве  приданого уже  во  многих,  многих поколениях.
 Время от времени останавливаясь, Анна терпеливо отвечает на вопросы детей.
   Объясняет подробно, почему такие разные сосны, растущие  в лесу и на поляне; а почему у ели не такие, как у сосны, а короткие иголки;  почему сейчас солнце оранжевое, а  вчера вечером было большое, алое; почему гриб похож  на зонтик.
  И где же всё-таки спрятано волшебное колечко, исполняющее все пожелания и приносящее несказанное счастье.

   Вышли на просеку.
   Поток ярких солнечных лучей, несравнимый ни с чем  запах спелой, нет, переспелой земляники, ягоды которой сочные, уже тёмные, почти  бордовые, налитые  летним  теплом  и  солнцем,  едва удерживались на плодоножках…
 Анна оглядывается…
  - Да, я вновь  на том самом  месте, где впервые встретила Николая. Отчего же  я  совершенно случайно уже  в который  раз оказываюсь именно здесь. Или это мне только кажется, что случайно? – спрашивает она себя.
   Ребята, по-видимому, узнавшие просеку, не теряются, уплетая тающую  во  рту,  душистую  землянику,  которая,  как   по мановению волшебной палочки, отрываясь от черешка,  сама падала в их раскрытые ладошки.
    Но  Юрочка, съев  лишь  несколько  ягод, оглядывается, наклоняется, осматривая, траву, обходя высокий куст папоротника.
 - Юрочка! Ты что-то ищешь?
 - Анна Александровна,  может  здесь  спрятано  волшебное колечко?
   Анна молчит. Задумчиво улыбаясь, смотрит на Юру, ребят… и вновь видит себя и Катюшку, идущих  по  узкой тропке,  и  двух  молодых офицеров  на просеке.
 Ярко - Николая, застывшего  на  месте, смотрящего  на  неё восхищённо - восторженным,  но,  казалось,  недоумевающим взглядом,  по-видимому, пытавшегося осознать, откуда явилось это едва ли не небесное  в  его  понимании видение.
  - Здесь на пересечении двух лесных дорог пересеклись и наши жизненные пути, – говорит она себе.
 - Анна  Александровна! Здесь?  Здесь колечко волшебное? - громко переспрашивает Юрочка, уже настойчиво теребя её  за руку.
Он возвращает  её к действительности.
  - Здесь, здесь. Наверное, здесь…., всё ещё находясь во власти воспоминаний, не вникая в суть вопроса, говорит Анна. - Нет, конечно же, здесь! - Вдруг совершенно уверенно и радостно отвечает она мальчику, поднимая крепыша Юрочку,  целуя ребёнка в  упругую,  розовую щёчку.
 И опуская его, добавляет:
 - Но вы его найдёте, когда подрастёте.
 Да…, когда подрастёте…
   Анну всегда удивляло то, насколько наблюдательны дети, как богато их воображение.
 Реальный, окружавший их мир, открывал перед  ними свои границы, отодвигал вдаль горизонт, насыщал краски.
   Любопытная, всезнающая, более других детей привязанная к Анне, вполне насытившись спелой, пахучей земляникой, Танечка долгим,  пристальным  взглядом,  исподлобья  рассматривает свою  воспитательницу…
 Анна  улыбается  девочке, она  давно  поняла, что дети всегда замечают  и  очень  любят,  когда  она  надевает  что-нибудь новое, красивое, или  хотя  бы чем-то украшает себя, своё хорошо знакомое им голубое платье, меняет причёску.
 - Что, Танечка, устала?
Танечка и не думает отвечать своей воспитательнице.
Она молчит, но через минуту говорит Анне:
- А я, когда вырасту, заработаю много-много денег, прям, целую кучу денег, и куплю себе тоже красивое платье. Такое пышное-пышное…. Такое розовое – розовое…. Да!
Анна улыбалась своей любимице.
-Как рано в девочке просыпается будущая женщина и присущее всякой женщине стремление быть красивой привлекательной, -
подумала она.
 - Помните, у нас в группе, там,  в Горьком, в детсаду  картинка висит, красивая? – продолжила свои рассуждения о красоте девочка. -Там девушка в венке на лугу, погода хорошая нарисована, солнце и солнце…  Как эта картинка называется?
 -Называется она «Весна», - улыбаясь девочке, отвечает Анна.
 - А почему ты об этом вспомнила?
 - А потому что… Потому что  вы сейчас на  неё  похожи.
Да, правда, правда. Да-а-а…. И солнце такое же, сильное-сильное!  Мно-о-о-го мно-о-го солнца! - кивая кудрявой головой в подтверждение своих слов, говорит Танечка.
Воспитательница даже не исправляет неверную стилистику фраз. Ведь эта маленькая девочка очень точно облекает свои мысли в слова.
 - Да, очень точно и образно, - говорит  себе Анна, мгновенно вспоминая танец с Аркадием  и ранее неизвестное ей название любимой своей мелодии « Солнце ласкает весну».
 - Солнце ласкает… Солнце…  Ласкает… Солнце… - всё проговаривала она задумчиво про себя.

    Уже  к  концу  первой  недели дети выглядели окрепшими, загоревшими. А главное – глаза их другими стали. Стали вновь детскими, наивными, мечтательными и доверчивыми.
   Из детских глаз исчезли тревога и страх,  не  присущая  их возрасту серьёзность и взрослость, порождённые войной.
   В субботу - банный день.
 Топили  баню,  деревянную,  специально  выстроенную  для садовских детей, с полками и парной, настоящую,  русскую, вмещающую сразу несколько человек.
  Детей здесь  не просто купали, мыли, тёрли до  красноты, парили и опять  мыли. Умаявшись после бани, дети  быстро уснули. Шёл тихий час.
 С трудом расчёсывая, скорее распутывая, всё ещё влажные, буйные кудри Тани Кузочкиной, Анна, уставшая до изнеможения,  думала о Николае.
   Вестей  не  было, но Анна  чувствовала  ту  постоянную, неразрывную  связь с  ним,  которую  всегда  ощущают лишь очень близкие,  по- настоящему близкие люди.
 В сердце не было тревоги.
  - Значит, у него всё хорошо, значит всё хорошо…, - думала девушка.
 -Анна Александровна! Анна Александровна! - Голос няни, доносившийся со двора, прервал её мысли. - К вам приехали.
 Анна растерялась, расчёска выскользнула из рук, ноги ослабли, она присела на край детской кроватки.
 - Николай? Уже?  Так быстро?
    Медленно  поднявшись, девушка  шла  к  выходу.
 Плохо слушались ноги, но уже через  мгновенье она  увидела входивших в дом Ефросинью Григорьевну и шестнадцатилетнего младшего  брата Алексея, высокого, голубоглазого, с  густой шевелюрой светлых, кудрявых волос.
 - Мамочка! Что случилось?
   Анна спешила навстречу матери, которая, молча, тяжело дыша, медленно  опустилась  на  стул  у  входа.
   Губы  её  дрожали, готовая вот-вот расплакаться, с укором в глазах, она протянула дочери какой-то официальный бланк.
    Что же ты делаешь, Анна? - с горькой укоризной спросила она дочь.
    С первого взгляда  девушка поняла, что это был ответ из военкомата.
    Месяц назад они с Катюшкой тайком подали заявление с просьбой отправить их  в действующую армию, на фронт.
Анна пристально вглядывалась в текст, руки её дрожали, кровь прилила к лицу.
 От  волнения и  страха перед матерью, она долго не  могла разобрать текст.
 - Что же это? А? - тихо с укоризной пеняла Ефросинья Григорьевна дочери. - Как ты только додумалась до этого? Ты обо мне подумала?  Ведь только Василий вернулся, еле  выходили.
 Чудом можно сказать. А ты такое надумала…
    Анна  знала свою мать, её  безграничную любовь к детям, любовь до самоотречения.
 Она видела и прекрасно помнила, как много пережила Ефросинья Григорьевна  с  уходом  на  фронт  и  тяжелейшим  ранением Василия.
   Она, старшая дочь, более других понимавшая и разделявшая эти переживания и  любовь матери к детям, самой  младшей  из которых,  Зое  было  всего  шесть  лет, принесла  ей  новые огорчения.
    Боль эта, которую она причинила матери своими пусть и благими намереньями, ударила  по ней  самой  рикошетом.         
Опустившись на краешек стула, она сидела, оцепенев, сложив ладонь к ладони лодочкой  на  коленях, неотрывно смотрела в пол, но едва услышав всхлипывания матери, Анна бросилась к ней.
  - Мамочка, не плачь, мамочка. Родная!
 Она обнимала мать, целуя её  руки  и  мокрое  от слёз  лицо.
 Молчавший до этого Алексей тоже успокаивал мать.
 - Да, ладно, мам. Будет тебе… На вот платочек, вытри лицо, ведь не берут же её, там же ясно написано, что на воспитателей налагается бронь.  - Где вода тут у вас?  Дай маме воды,
 - обратился он к Анне.
Слёзы, разрядившие напряжение последних дней, и выпитая вода немного успокоили Ефросинью Григорьевну.
    Анна, стараясь отвлечь мать, прекрасно зная её слабую струну, стала расспрашивать её об общей любимице семьи - сестрёнке Зое.
 - Мамочка, скажи, как Зоенька.  Косы-то  не обрезали?
 - Куда там, обрезали. Не даёт, -  вытирая  лицо  носовым платком,  уже  улыбаясь, отвечала Анне  мать.
    Косы у Зои были удивительные! Русые, пружинистые, густые, кудрявые, они доходили  до  пояса  и доставляли много хлопот старшим.  При  расчёсывании  волос  девочка  лила  вполне оправданные слёзы. Но всё же уговорить её обрезать косы не удавалось никому.
 - Так плакала, когда я уезжала, всё просила: « Возьми меня к Анечке».
 -Мамочка! А давай я заберу её на лето сюда, в Зелёный Город, тебе помощь будет… и…
- Ой, не знаю. Справишься ли ты с ней здесь, ведь знаешь, какая она упрямица и плакса вдобавок.
 Анна улыбнулась:
  - Справлюсь, конечно. Хотя и знаю, что с ней, капризулей, будет нелегко.
   Вошла  Серафима  Павловна,  заведующая  детским  садом.  Видная, статная женщина,  с  высоко  собранными  волосами. Очень шёл ей голубой  саржевый халат, с белым  воротничком.  Такая же  униформа была у всего педагогического состава.
-Здравствуйте, здравствуйте, - приветливо обратилась она к Ефросинье Григорьевне и Алексею. - Проведать дочь приехали?  Анне радость. - Анна Александровна! - обратилась она к девушке.
 Я вот что пришла сказать вам. Замените меня, пожалуйста, на два дня: мне необходимо уехать. Ведь вы меня и раньше выручали. Я во всём  на вас  полагаюсь. И располагайтесь с  гостями в  моём домике, там  вам  гораздо удобнее будет.
   Домик заведующей, небольшой флигель,  находился прямо на территории дачи.
 - Спасибо, спасибо вам большое, - ответила, уже улыбаясь, Анна.
Конечно же, мамочка, тебе нужно остаться до завтра, отдохнёшь немного, - обратилась она к матери.
    Ефросинья  Григорьевна  молчала.  Казалось,  уже  ушло напряжение последних дней – страх потерять Анну. Но всё ещё ныло и болело сердце.
   На слабых, будто ватных,  ногах она прошла через двор к  флигелю под  руку с  Алексеем. Там, успокоенная  изрядной  порцией  валерьянки, женщина уснула.

    Алексей, которого, казалось, просто притягивала вода, отправился купаться на пруд.
- Смотри  повнимательнее! – просила брата Анна.
Она не могла забыть, произошедший  с ним два года назад странный случай.
    Тогда во дворе их дома, рядом  с  крыльцом,  под  стоком водосточной  трубы  стояла  огромная  кадка,  всегда  доверху наполненная дождевой водой.  В этой-то кадке  и увидела Анна, случайно, но так вовремя выйдя  на крыльцо, торчащие   ноги  Алексея, упавшего вниз, видимо, от кратковременной  потери  сознания.
    Это удивительное  происшествие  вовсе не погасило в нём ещё  детскую, «голубую»  мечту – стать  капитаном  дальнего плавания.
  - Алёша, не купайся, прошу тебя, если никого не будет  рядом,- умоляла брата Анна.
 - Да, ладно! - отмахнулся Алексей.
Через пять минут он был уже у пруда.
 Высокая запруда справа перегораживала ниже по течению русло как раз того ручья, который вытекал из родника. Образовавшийся сравнительно неглубокий водоём с проточной водой  как нельзя больше подходил для купания детей.
  Слева под раскидистой ивой сидел мужчина, совершенно седой, с бородкой, в соломенной шляпе и светлом чесучёвом пиджаке. Алексей, присев рядом на корточки, тихонько спросил:
  - Ну как улов?  Есть хоть что-то?
 Не оборачиваясь, незнакомец буркнул:
  - Как же. Поймаешь тут…
 И продолжал сосредоточенно смотреть на поплавок.
 - Что ж так? – полюбопытствовал Алексей.
 - Что ж так? Что ж так? Известно что.  Ребята садовские до обеда купались, вот и разогнали рыбку-то, - недовольно бурчал рыболов.
  - Смотрите, смотрите! Клюёт!  – обладавший  прекрасной реакцией, первым заметил вдруг задёргавшийся поплавок, Алексей.
     Мужчина в шляпе, подскочив, резко, почти рывком, потянул удочку. И рыба, довольно крупная, сорвалась и, блеснув на солнце, шлёпнулась  в  воду.
 Леска, прогнувшись в  воздухе, обвила незадачливого рыбака, и крючок моментально вонзился в ткань пиджака, уверенно закрепившись на спине.
  Крутясь  волчком, незадачливый рыбак  пытался извлечь его, но поняв безуспешность своих  попыток, решил обратиться  к Алексею.
 Едва повернувшись и, глянув ему в глаза, он забыл и о крючке и об удочке.
 - Вы кто? – удивлённо спросил он.
 - Как кто? Позвольте, я помогу вам,
- настаивал Алексей и, не обращая внимания на опешившего от удивления мужчину, освободил его от лески и крючка.
  Совершенно растерянный, поправляя съехавшие набок, видавшие виды окуляры, он протянул руку и представился Алексею.
 - Профессор Плеханов. Живу здесь на даче и указал направление,  в котором находилась его дача.
 - А я просто Алёша, - улыбаясь профессору, ответил юноша.-   Собираюсь поступить в мореходку.
 Профессор буквально впился глазами в лицо своего  нового знакомого, глядя на него с интересом и каким-то  внутренним торжеством.
Казалось, он встретил своего давно не виденного любимого друга.
  - Понимаете ли вы? Понимаете…? - И, помолчав, буквально выпалил:
 - Вы же вылитый Лев Сергеевич!
 - Лев Сергеевич? Какой ещё Лев…?
 - Да, Лёвушка…,  Пушкин.
  - Пушкин?
 Удивлённый Алексей  забыл, что он всё ещё  держит руку профессора.
 -Да, да, Пушкин. Волосы, брови, глаза… Очень, очень похожи.
Отпустив наконец руку своего нового знакомого, Алексей засмеялся:
   - Пожалуй, окунуться нужно,
 Желая отвязаться от  досаждавшего ему  профессора, быстро сбросив верхнюю одежду, разбрызгивая во все стороны воду, он вбежал в пруд.
   Плавал Алексей плохо, но  вода доходила ему лишь до  плеч, и, уверенно  загребая  руками,  юноша поплыл  к противоположному берегу.
   Купание сняло усталость, и  уже совершенно бодрым  он возвращался к матери.
  Но профессор  не отставал от него. Он увязался  за Алексеем, и спустя час уже в компании с Ефросиньей Григорьевной пил чай на веранде флигеля заведующей.
 - Нет, нет, - убеждал он возражавшую ему женщину. - Вы непременно генетически связаны с Пушкиным. Да, непременно.
 Ведь и вы очень с ним похожи. Овал лица, лоб, нос точно такой же формы. А волосы? Эти кудрявые волосы?  А рот, рот? Эта характерная форма нижней губы.
 Ефросинья Григорьевна улыбалась:
   - Да мало ли похожих людей. Тысячи. Да все они чужие, никакие не родственники.
  - А кудри? - не унимался профессор.
 - Дак, это в деда моего, Григория Ивановича, он в деревне у нас самый кудрявый был.
 - Где же, позвольте узнать, эта ваша деревня?
 - Да где? В Горьковской же области,  Лукояновский  район.
Профессор, явно от предвкушения удовольствия, заюлил на стуле.
 - А Болдино от вас далеко?
 - Как далеко, тут же рядышком, одно село в другое и переходит.
 - Вот оно! Вот! Так я и знал! – почти  взвизгнул  профессор,
 - Побегу расскажу своим.
 Он вскочил и, раскланиваясь на ходу, спешно  ретировался к двери.
 - Надеюсь, скоро увидимся, ведь есть же у вас фотографии отца, родственников? – уже у двери, нахлобучивая соломенную шляпу, спрашивал порядком поднадоевший неожиданный гость.
 - Дома есть, конечно, но немного, - ответила Ефросинья Григорьевна. - Чудак-человек,
- спокойно, соответственно своему  ровному, выдержанному характеру заметила она после ухода профессора, совершенно не придавая серьёзного значения его догадке о родстве с великим поэтом.
   Вечером, сидя на скамеечке возле дома, Анна рассказывала матери о Николае.
  Ефросинья Григорьевна слушала, молча не задавая ни одного вопроса. Лишь в конце рассказа, взяв голову дочери  в  ладони, пристально посмотрев  ей  в глаза, сказала:
- Вот ведь! Не зря давеча мне сон приснился, будто кто-то говорит:
 « Анна ваша за военным будет».
Жди его, - сказала она, подумав мгновенье. Вижу, что это твоя судьба. - И, улыбнувшись, ласково прижала Анну  к  себе, целуя её.
 - А я молиться буду. И за него тоже.
И, задумчиво, глядя далеко-далеко вперёд, вдаль на простиравшийся в долине ручья луг, уже  укрытый лёгкой вечерней дымкой, предвещающей завтра вновь приход ясного летнего дня, сказала:
 - Красота - то у вас здесь какая в Зелёном Городе!
А воздух какой! Не надышишься!

   Закатное солнце, алое, огромное, сказочное,  освещало таким же алым чудесным светом раскинувшийся внизу луг.
  Вода широченного ручья отражала ещё синее вечернее июльское небо  и  свет, ставшего  уже  малиновым  солнца,  который смешивал и окрашивал отблески воды в движущиеся и постоянно мерцающие разноцветные блики: алые, малиновые, синие, розово-голубые, лиловые.
   Уже  дальше,  за тёмной  полоской  леса  это удивительное, постоянно  меняющееся,  уставшее за  день солнце  медленно опускалось,  будто  укладываясь на ночь в царственную свою постель.
   Но профессору Плеханову в эту ночь явно было не до сна.
Сегодняшняя встреча с Алексеем, его матерью, их удивительное сходство с любимым поэтом взволновали его до глубины души.
Мысли его сменяли одна другую.
  - По какой же линии родство? По какой? Ольга Калашникова?
Нет, похоже, что не она…. Тогда кто же? Кто передал пушкинские черты этим людям? И, ведь не одному кому-то …, а всем, всем.
А Ефросинья Григорьевна! Ведь как черты Сергея Львовича - отца поэта напоминают.
 - Ну, что же ты всё ворочаешься да вздыхаешь, сам не спишь и мне не даёшь, - не открывая глаз, обратилась к нему сонная жена.
- Поди-ка в кухне мёд есть свежий, только выкачали, я вчера на пасеке была, выменяла…. Ложечку чайную мёда в рот положи и молочком запей, быстро заснёшь.
  Профессор поднялся, машинально побрёл на кухню, набрал ложечкой мёд, да так и застыл с этой ложечкой в руке.
   Блестящая догадка осенила его. Сейчас он не видел ни этой старой уже с изрядно стёртым донышком посеребренной ложечки, ни стекающий (на только что отстиранную и отутюженную женой белую льняную скатерть ) медленной тоненькой струйкой толщиной в нитку прозрачный мёд.
Продолжая смотреть на эту самую струйку, неотрывным взглядом, он видел перед собой совершенно другую картину.
   Лето. Болдино. Молодой поэт, поднялся сегодня позже обычного. Облачившись в свою любимую, так шедшую ему белую
свободного покроя рубаху, велит подать коня. Он, кажется, спешит.
 Да он и по правде торопится, стремится увидеть юную Февронью – дочь пасечника, которой не на шутку увлёкся.
Увлёкся настолько, что в голове его частенько мелькала мысль о женитьбе на ней. Тем более, что возлюбленная ждала от него ребёнка. Привечали барина и родители девушки – весьма зажиточные крестьяне, всякий раз угощая его медами, хмельными и шипучими, как шампанское.
В этот раз он ехал с радостной для семейства любимой вестью – решением о подписании дарственной аж на сорок десятин земли.  Вольная всей семье Вильяновых им была уже  давно подписана.
 Молодой влюблённый Александр, в глубине души прекрасно осознавая, что мысли о женитьбе на этой барышне - крестьянке попросту нереальны, думал об обеспечении своего будущего ребёнка.
 И как же я сразу не догадался! Как же …, как же…? - Ведь именно сын А. С. Пушкина и Февроньи – Иван Вильянов, усыновлённый его родным дедом и получивший его же фамилию, и дал миру многочисленное потомство.

   Рано утром, проводив мать и брата, Анна возвращалась со станции на работу. У перекрёстка девушку обогнала пятитонка, но вдруг, резко затормозив, остановилась. Из кабины грузовика вышел, нет, выпрыгнул  военный.
   Как всегда, живой, как ртуть, Георгий быстро подошёл к Анне и, взяв её  под руку, спросил.
  - Откуда в такую рань?
 Но, глянув в глаза Анны и прочитав в её взгляде немой вопрос, моментально отреагировал:
  - Нет, не приехал ещё.
Анна молча улыбнулась.  Она даже  не  пыталась  прервать говорящего офицера.
 - Да, рано ещё. Ждите… не раньше августа. - Замолчав на мгновенье, что-то просчитывая в уме, и вновь с улыбкой чётко и бодро отрапортовал: Да. Пожалуй, не раньше августа.
 А на танцы приходите, гарантирую защиту со своей стороны. Сейчас, позвольте откланяться: служба.
 И, галантно прищёлкнув каблуками, взяв под козырёк, запрыгнул в кабину грузовика.
  Анна остановилась. Продолжая улыбаться, она смотрела вслед удалявшемуся автомобилю.
  - Не раньше августа…, августа, - повторяла она про себя, стараясь понять, сколько же это дней остаётся ей ждать Николая. Но, так и не сосчитав показавшееся ей бесконечным количество оставшихся до его возвращения дней, она, вдруг спохватившись, остановилась:
 - Что же это он о Катюшке ничего не спросил?  Не интересуется…
   
 Но Катюшка помнила и о Георгие, и, главное, о предстоящих и в эти выходные в  доме отдыха танцах.
  Уже в субботу, после полудня,  сидя  в деревенской  телеге,  свесив за  бортик  свои  хорошенькие,  полные  ножки в новых парусиновых босоножках  и белых носочках  с  загибом,  она с видом королевы въезжала в деревню.
   Милая, кудрявая, румяная, как всегда улыбающаяся, Катя, резво спрыгнув, быстро расправила подол своего выходного платья в горох.
   Анна была очень рада подруге.
 - Катерина! Вот молодец, что приехала! Да ты, я вижу, не любишь ходить пешком, - кивая в сторону удалявшейся повозки, шутит Анна.
 - Вот ещё! Горделиво поводя плечиками, в тон ей  отвечает Катюшка. Буду я новые босоножки пачкать. Я на танцы собралась.
 - Красота! – глядя на новые босоножки, улыбаясь, заметила Анна.
 И для кого же ты так нарядилась?
- А вот увидишь сегодня вечером.
- А ты как?
- Что как? Пойду ли сегодня на танцы?
- Ну, не оставишь же ты меня одну в трудную минуту, - хитро поглядывая исподлобья  на Анну и улыбаясь одними глазами,  говорит  Катя,  одновременно  стряхивая  с  подола  платья  сухие травинки, оставшиеся  от той  охапки  сена,  на которой
она только что с видом королевы восседала  в сельской  телеге и, которая  едва ли спасла её от  далеко не  королевской тряски.
   

    Жаркий июль подходил к концу. Вечером, после вчерашней грозы согретые солнцем травы на лугу, земля в лесу, сам лес, уже порозовевшие яблоки в саду - всё насыщенное и  напитанное солнцем и влагой  щедро  отдавало, возвращало, дарило людям и исходящее теперь уже от почвы тепло солнца, и влагу, впитавшую в себя дивный аромат вполне спелого,  налитого вкуснейшим соком  «белого налива»,  цветущих  луговых  трав, слегка терпкий дух  листьев дуба и берёзы, смешанный  с запахом хвои  ели  и  можжевельника.
   Отдавало людям всё то, чем щедро одарили их летнее солнце  и матушка природа.

   Красавица хозяйка, с косой, уложенной короной вокруг головы, пышногрудая, статная, встретила девушек во дворе с подойником в руке.
  - Здравствуйте,  здравствуйте….  Давайте-ка молочка  парного  с дороги.  Где  вы ещё такого молочка  попробуете?
- улыбаясь, ещё  с  первого  приезда понравившейся ей  Кате, предложила она.
 - А я вам вот тоже подарочек привезла.
Катерина доставала из сумочки  и долго разворачивала кусочек душистого земляничного туалетного мыла.
 - Боже ж мой! И де ж ты нашла такую роскошь? - спрашивала хозяйка, наслаждаясь запахом, уже почти забытым за годы войны.
 - Ну, не будем раскрывать « государственную тайну», - лукаво ответила Катюшка. Угодила ли?
 - Спрашиваешь, - улыбаясь и, бережно пряча  где-то на своей объёмной груди драгоценный подарок, ответила довольная хозяйка.
   Молоко пили в саду, где хозяин ещё  до ухода на  фронт соорудил затейливый столик с лавочками.
      Чуть дальше, у забора, была  крытая  беседка,  где  стоял  широченный,  деревянный топчан, покрытый видавшим виды, собранным из разноцветных лоскутков ватным одеялом.
 -Анечка!  А давай сегодня здесь в саду заночуем. Здорово было бы, правда? – предложила Катюшка.
 Анна улыбнулась.
- А что ж, очень даже неплохо будет, - поддержала разговор хозяйка. - Никто здесь не тронет. Я на ночь собаку в сад переведу. Надо только сенца вам подстелить под одеяло, чтоб помягче было.   
   Все обернулись на скрип открывающейся калитки.
 - Кто там? - не оборачиваясь,  заканчивая  процеживать  молоко из подойника,
- спросила хозяйка.
 Вытирая руки о край фартука,  с озабоченным лицом, не признав сначала гостя, она направилась навстречу входящему.
 - А.., Валерий Никифорович! - Она была явно удивлена.
 - Что ж это вас привело к нам?
 Услышали девушки вопрос хозяйки, подходившей к ним с седым мужчиной в очках.
 - Это можно сказать наш, местный житель, учёный. Живёт как раз, напортив вашей детсадовской дачи.
- Профессор Плеханов,
 - представлялся гость девушкам, внимательно вглядываясь в лицо Анны.
 - Молочка парного? – предложила гостю хозяйка.
 Но профессор не слышал её слов. Он, казалось, совершенно забыл о хозяйке и о том, где он находился вообще.
 - Да, да! Я так и думал, так и думал.
Внешнее благородство, красота.
 И, помолчав, утвердительно кивнул головой.
 - Ведь и Александр Сергеевич был красив. Красив…
 И все, кто любил его, видели  в  нём  эту красоту, - продолжая,  не  отрываясь  смотреть  на Анну, заключил он.
  - Есть, пожалуй, сходство им с ним. Но, нет…. Похожи вы больше на его младшую дочь Наталью и  от Надежды Осиповны что-то есть. Очертания губ…. Большая окружность радужной  оболочки  глаз, форма носа, утончённость линий лица вообще…,
- неотрывным  взглядом рассматривая Анну, всё приближаясь и приближаясь к ней, придерживая готовое вот-вот свалиться с носа пенсне, забыв о присутствующих, рассуждал вслух профессор.
- Да-а-а… - довольно крякнул он, - не  зря мне мой племянник Аркадий  говорил  о  вашем внешнем благородстве, так явно отличающим вас от других.
 - Аркадий - ваш племянник? – удивлённо  переспросила Анна неумолкающего профессора, быстро смекнув, что речь идёт о морском офицере.
 - Племянник. Да. Гостят у меня с моей внучатной племянницей Эллочкой.
 - Эллочка – это, по - видимому, та элегантная блондинка, которую провожал с танцев Аркадий, - мгновенно догадалась Анна.
 Профессор  по – прежнему  внимательно, изучающе смотрел на неё и всё говорил и говорил о её  поразительном  сходстве  с Натальей Александровной. Смущённая пристальным  вниманием,  Анна недоумённо посмотрела на Катю.
   Катя же, не знавшая и не понимавшая вообще ничего, но      прекрасно помнившая, зачем она сюда приехала, и, как всегда, находчивая, вежливо, с чарующей улыбкой обратилась к профессору:
  - Простите, но мы, к сожалению, спешим.
 И, взяв подругу за руку, решительно увела её.
   Профессор кивнул.
Казалось, что он вовсе и не был обижен поспешным уходом девушек.
 - Несомненно, есть генетическая связь. Не-со-мнен-но, - уверенно повторял он.
    Попрощавшись с хозяйкой, смотревшей на гостя, как на всем известного в деревне чудака, из-за его же слишком, на взгляд  сельчан чересчур высокой образованности, с видом человека, только - что выигравшего миллион, профессор направился к выходу. Его догадка ещё раз подтвердилась.  У калитки, оберернувшись, вновь обратился к хозяйке.
  - Ещё раз прошу прощения за неожиданное вторжение. Простите, простите, - кланяясь и держа шляпу в руке, всё повторял и повторял мужчина.
 Затем, надев шляпу, быстро и  весело помахивая, тростью зашагал по тропинке.

    Девушкам действительно нужно было торопиться.
Анна готовилась к предстоящему вечеру, как всегда, тщательно, но не было в душе её того душевного трепета, того волнения, которое она испытывала перед теми, первыми танцами, когда ждала встречи с Николаем.
   Уже привычно, без промедления, перешли через ручей. Даже вода  не  показалась Кате такой  нестерпимо холодной, как в первый её приезд.
 И, перейдя  ручей, шли  долго босиком по тёплому ещё, ласкавшему ноги песку, но на подходе к дачному посёлку, стали обуваться.
 - Ой! – воскликнула Анна.
 Боже, что же делать? - Девушка явно растерялась.
 - Что? Что случилось?
 Катя потянулась к подруге, и, взяв из её рук, босоножек, сразу поняла, что так огорчило  подругу.
  Не было пряжки - застёжки.
 Изрядно выношенные, хотя  и набелённые с помощью зубного порошка и имевшие в пору вечерних сумерек вполне презентабельный вид, парусиновые босоножки в этот раз подвели.
   Искать же пряжку, когда уже наступили сумерки, было явно делом бесполезным.
 - Что же делать? – спросила, казалось, вконец расстроенная Катюшка. Она стояла, не двигаясь, с тревогой глядя на Анну.
 - Одна я туда не пойду.
 - Ладно, идём.
 Идти как-то можно, но танцевать…? Увы.
    Обойдя тихонечко танцующих, стараясь, по возможности, оставаться незамеченной, она села в дальнем углу, спрятав ноги как можно дальше под скамейку.
    Катерина, не успев последовать за подругой, была приглашена.
Танцевала она сегодня с одним и тем же, постоянно приглашавшим её молодым человеком, как-то особенно старательно, молча, что, в общем-то, было ей нехарактерно: глядя снизу вверх  на  своего очень высокого кавалера, время от времени, оборачиваясь и  с виноватой улыбкой поглядывая  на  Анну.
   Звучала красивая, спокойная  мелодия  вальса-бостона, Анна осмотрелась.
    Танцующих было немного. Девушка обратила внимание  на  светловолосого офицера,  старательно выделывающего сложные «па» вальса, вращения, с невероятным трудом ему удававшиеся.      Он  напоминал ей Николая.
 Анна вспомнила, что сегодня она видела его во сне.
 И уже не было перед её глазами ни танцевальной площадки, ни громко звучавшей музыки.
 ….  Мысленно она уже была там, в том сне, где вновь видела себя идущей по казавшейся ей длинной, какой-то бесконечной дороге.
 Вдруг в тумане, вдали, Анна замечает быстро удаляющегося от неё Николая. Она ускоряет  шаг, пытаясь  догнать его,  но он уходит всё дальше, дальше… Анна пытается бежать, но будто нечто удерживает её, бежать нет сил, она кричит,  зовёт его:
 « Николай!  Николай!»
  Вдруг он оборачивается, улыбается радостно, машет ей рукой и исчезает куда-то.
  Анна рвётся вперёд, стараясь догнать и хотя бы разглядеть его во внезапно откуда-то взявшемся густом тумане, быстро опустившимся и застлавшим  всё-всё вокруг.
 Она  останавливается,  протягивая  свои руки туда,  где только что видела Николая, но  вдруг интуитивно  почувствовав, поняв, что он здесь,  рядом, резко  оборачивается.
 - Николай! Николай…..
 Звонкий и как показалось, радостный и слегка  возбуждённый голос неожиданно появившейся перед ней Кати прервал мысли Анны, возвращая её к действительности.
- Познакомься, Нюточка.  Это…
 - Константин!
 - чётко, немного высоковатым для мужчины голосом отрапортовал новый  Катин  знакомый и, не успев ничего  добавить, увлёк
улыбающуюся  Катюшку на  середину  площадки: зазвучала мелодия следующего танца.
    Мелодия эта, тихая, очень нежная, волнующая, влекла  к танцу, едва ли не приподнимая девушку со скамьи.
 Становилось грустно, до боли тоскливо…. Анна уже жалела, о том, что появилась здесь…
 - Разрешите пригласить вас, - Анна увидела перед собой, как из-под земли выросшего, того красавца, морского офицера, который танцевал с ней почти весь вечер в прошлое воскресенье.
 - Позвольте пригласить вас на вальс, - повторил он, слегка склонив голову.
 - Нет, нет, - торопливо и растерянно ответила девушка. - Я просто отдыхаю, - пояснила она, вежливо улыбаясь, спустя мгновенье.
   Кивнув, он пристально посмотрел в лицо Анны, грусть и растерянность которой скрыть было невозможно и, отойдя в сторону молча стоял, изредка поглядывая на девушку, похоже, ждал следующий танец.
   Отзвучал вальс. Подошла, державшая под руку Константина, Катюшка. По её слегка взволнованному и очень довольному виду было нетрудно понять, что кавалер ей очень даже нравился.
  Сев рядом  с Анной, поглядывая на стоявшего неподалёку морского офицера, она быстро прошептала:
 - Ну как ты? Обижаешься на меня? Этот красавец вновь возле тебя увивается, а…
 - Всё нормально, можешь не переживать, - ответила она подруге.
 - Ну а танго, ваше любимое танго, вы не откажете мне? - повторил попытку настойчивый офицер, вновь подошедший к Анне.
  Она так хотела сказать ему «да».
 Так хотела сейчас же вскочить, дать ему руку и,  стремительно выйдя на середину площадки, поразить всех красотой и пластикой своих движений, двигаться в такт, казалось, именно для неё звучавшей  прекрасной музыке…
 Но лишь улыбнулась в ответ.
 - Жаль. Отчего же вы не танцуете сегодня? Что с вами? Выглядите вы замечательно. Впрочем, как всегда.
 Он улыбался Анне. Но лицо его оставалось серьёзным.
Обстановку разрядил подошедший Георгий.
 - Вот и я, наконец. Не забыл, не забыл о своём обещании. И, наклонившись к Анне,
  - А почему же вы, наша красавица, сегодня не в танцевальном настроении?
  - Если и вы в том же настроении, давайте уйдём отсюда, предложила она ему.
 Ей так хотелось поскорей узнать что-нибудь о Николае.
  -Я, в принципе,  не против, но, кто  будет опекать вашу подругу?
   -Думаю, что сегодня, как раз, мы могли бы не беспокоиться об этом.
   Один, очень серьёзный молодой человек, не отходит от неё весь вечер,
  - ответила, улыбнувшись, Анна, бросив взгляд, на приближающуюся, столь неразлучную сегодня парочку – Катю и Константина.
  - Вы проводите Катю? – обратилась Анна  к  Константину.
  - А, вы, Жора, уводите мою подругу? - как всегда, слегка игриво, но, похоже, без тени малейшего сожаления, прекрасно же зная  причину ухода, спросила Катюшка.
  - Только по её просьбе. Не знаю почему, но танцевать ей сегодня не хочется.
  - Катенька! - уже сменив свой шутливо - непринуждённый тон на серьёзный, Георгий обращается к Кате с явно волнующим его вопросом, - Как там ваша служба милосердия? Как Ванечка?
Ванечка как?
  - Ва-а-не-чка? - протяжно произнесла Екатерина. - Да, уже вовсю  поглядывает  на  молоденькую  нянечку. Поправляется, молодец  наш  Ванечка.
    Опережая Георгия, беседовавшего с подругой, Анна торопливо шла  к  выходу и уже спускалась со ступенек площадки, когда её взгляд столкнулся  со взглядом,  стоявшего  внизу, у  входа, морского офицера.
 - Прошу вас, не уходите, не уходите  сегодня так рано, -
 говорил он, подав ей руку, чтобы помочь спуститься с высоких ступенек.
Рука показалась Анне горячей.               
 - Меня зовут Аркадий, продолжая держать её за руку, представился он. - Вас?
 - Анна, - ответила девушка тихо.
 -Ну, конечно же, Анна.  Какое ещё может быть имя у девушки столь разительной и в то же время утончённой красоты…
 - Ну что? Идём? - подошедший Георгий, весьма недружелюбно и как-то искоса поглядывая на Аркадия, поторопился прервать беседу.
  - Позвольте проводить вас, - не обращая внимания на Георгия, спросил Аркадий молчавшую Анну.
 - Благодарю вас за заботу и внимание ко мне в сегодняшний вечер, но мне нужно уйти. До свидания, Аркадий, - вежливо улыбаясь, делая акцент на произнесении  его имени, ответила ему Анна.
     Взяв Георгия под  руку, она шла осторожно,  стараясь всё- таки  всеми  силами  удержать,  готовый  в  любое  мгновение  свалиться  с  ноги,  босоножек.
 Девушка стремилась  как  можно  скорее  покинуть освещённое пространство  и  исчезнуть  из  поля  зрения  продолжавшего смотреть ей вслед Аркадия.
   Свернув за угол дома отдыха, она  с огромным облегчением, быстро сбросила с ног так намучившие  её  сегодня босоножки.
   - Боже,  какое  счастье…,  а  теперь  прошу,  очень  прошу,
умоляю: расскажите мне о Николае.
 - Очень просите?  Ну что ж, тогда  придётся рассказать,
- улыбаясь,  ответил Анне молодой офицер. - Да вот только я вижу, что вы с Екатериной нашли себе новых кавалеров.
- Вы же отлично знаете, что это не так, - возразила Анна.
 Впрочем, о Катюше не знаю. Но  этот  Константин,  пожалуй, произвёл  на  неё  впечатление.
 - И я о Катюше не знаю, но вот о « катюшах» могу сказать, что эти «девушки»  посильней фашистов будут, - сказал,  шутя  Георгий. - Не зря они уже четвёртый год охотятся за нашими « катюшами».
 -Охотятся? - Приостановившись на мгновенье, тревожно спросила Анна.
 - Ещё как! - ответил он уверенно. Не способны же они сами создать столь мощное и мобильное оружие.
               
- Но, ведь тогда…, тогда очень  опасно  сопровождать  такую технику, - заметила Анна. - Опасно?
 Да, опасно, - ответил офицер, но, глянув  в  её слегка  побледневшее лицо, возвращаясь к своему обычному весёлому тону, сказал.
 - Так, это было опасно…. А теперь, когда линия фронта вышла за пределы нашей страны… Они же по родной земле продвигаться будут.
   Девушка молча покачала головой: ей почему-то не вполне верилось словам Георгия и его, как ей  показалось, показной браваде.
 Анна пристально посмотрела ему в глаза и, потупив взор, какое-то время шла молча.
 -Да не переживайте вы, вернётся ваш Николай, - глядя на погрустневшую  вдруг девушку, сказал  Георгий, добавив  с присущей ему легкой иронией:
 - Прилетит наш ясный сокол на крыльях любви.
   Девушка представила  себе Николая: таким, как в первый раз там, в лесу на  просеке,  где они встретились впервые…,  затем уставшего, озабоченного предстоящей поездкой  и  огорчённого скорым  расставанием  с Анной.
 Вспомнила  их  прощанье  у ручья.
  Она попыталась представить его  таким, каким он мог быть сейчас, в этот момент… и не смогла.
- Наверное, они сейчас едут где-нибудь,  по такой же лесной дороге, или…, - рассуждала она вслух.
 - Наверняка, едут, если только не  находятся  в  расположении какой-нибудь  воинской  части. Оружие  всё  ещё  засекречено, поэтому остановки в пути минимальны,  в основном только  для дозаправки.
 Хоть и время уже слишком позднее  и  довольно  опасное для передвижения.
 - Вот видите, сами говорите: «опасное».
 - Опасное,  да-да опасное…,  но ведь Николай - не новичок, не  впервой ему доставлять «катюши» на фронт. - Не впервой,         - медленно и  очень  серьёзно  повторил  Георгий.
По его взгляду было понятно, что мысленно он находится там, на ещё  недавно  бывшей  фронтовой  дороге, рядом  с  другом  и однополчанами.
 
    Катерина догнала подругу на другой стороне ручья.
Георгий,  ушёл  сразу  же,  как  только  убедился,  что  его  подопечная, благополучно преодолев водную преграду, уже почти подходила к дому.
 Взявшись за руки, девушки  быстро  поднялись  в  горку и, стараясь не скрипеть петлями калитки, прошли  в сад. Было почти светло: столь яркой была луна, столь звёздным августовское  ночное небо.
   На столике под полотенцем стояли две кружки, оставленного им хозяйкой молока вечерней дойки.
 - До чего же вкусное!  Кажется, что такого я и не пила никогда!
– отхлебнув несколько глотков свежайшего, впитавшего в себя прохладу летней  ночи, густого,  почти как  сливки молока, восхитилась Катюшка.
   Сидели за столиком. Спать не хотелось.
Вдоль длинной, высоко закреплённой металлической проволоки на цепи, позволявшей ей почти свободно передвигаться по саду, бегала, дружелюбно помахивая хвостом, собака.
  - Ну…. И что ж это за Константин такой, - лукаво поглядывая на Катю, обратилась к подруге Анна. - Кто он, этот молодой человек, не отходивший сегодня от тебя весь вечер? Да и ты… мне кажется… Мне кажется, никого, никого кроме него  на танцевальной площадке  не замечала.
  Катя молчала, она лишь ответила подруге очень серьёзным, даже грустным, внимательным, продолжительным взглядом.
 - Тебе грустно?  Вот это новости…!
 Анна внимательно смотрела на  Катю.
Сама не пойму, что со мной, - наконец, ответила девушка. Он такой человек….  Другой какой-то…. Не такой, как все. Понимаешь?
 - Понимаю теперь. Просто- напросто понимаю, что ты влюбилась. Ну, говори скорей, кто он.
 - Константин - студент. Выпускник.  Инженер без пяти минут.
Скоро распределение. Говорит, что уедет.
 Обе замолчали, каждая думала о своём. 
 - Вот я думаю…, отчего так бывает? - рассуждала вслух Анна.
- Столько людей встречаешь в жизни разных…
 Много хороших, достойных. - Немного помолчав, продолжила:
 - Умных.  Но как бы чужих.
И вдруг встречаешь Его. Того, которого ждала твоя душа всю предшествующую  жизнь….  И, наверное, не разумом, а именно душой всё это чувствуешь, сразу угадываешь, что это он…, он.
 - Но, ведь можно и разминуться, не встретится, - возражает, как всегда прыткая Катя, уже успевшая взобраться на  высокий,  заполненный  свежим, душистым  сеном  матрас, застланный сверху домотканым рядном.
 - Можно, наверное. Поэтому, это такое большое счастье – встретить свою настоящую любовь. Такое счастье…,
 - мечтательно глядя в ночь своими прекрасными, ясными, казалось, сияющими и в темноте летней ночи глазами, - не сказала, а будто выдохнула Анна. - А главное, знаешь, Катя,
 уже  повернувшись  к  подруге,  и, глядя на неё  другим, внимательным, серьёзным  взглядом, сказала:
 - Главное - не потерять. Уберечь её, эту свою любовь.
 - Да, Анечка, ведь жизнь так сложна, столько препятствий, соблазнов, - поддержала разговор Катя.
 - Если любишь…, я думаю, если любишь по-настоящему, можно преодолеть всё.  И соблазны будут казаться всего лишь увлекательными миражами. Проходишь сквозь них, как сквозь туман и они расступаются, даже не касаясь тебя.  Ну, вот скажи мне, пожалуйста. Только честно и откровенно скажи, - говорила Катя, глядя на Анну пристальным, но всё же с присущим ей лукавством, взглядом.
 - Не обижайся только…. Этот  красавец Аркадий разве тебя нисколечко, ну совсем нисколечко не волнует?
   Повернувшись к подруге и глядя ей прямо в лицо, совершенно не обескураженная вопросом, Анна спокойно, без тени колебания ответила:
  - Нет, он не волнует.  И знаешь почему? Я с детства ещё, наверное, понимала или  чувствовала…, я так хотела… любить… только по-настоящему. Только одного-единственного человека в жизни.
 Я уже тогда понимала, что смогу дождаться с ним встречи и…
- И это не он, а это – Ни-и-ко-о-ла-ай, - произнося имя нараспев, улыбаясь, Катерина  уверенно завершила сложную для неё часть разговора. 
  А ты как представляешь свою будущую свадьбу? – спросила вдруг Катя теперь уже совершенно обескураженную неожиданным вопросом Анну.
  Но, похоже, она и не ждала ответа, во всяком случае, сейчас. Мечтательно глядя вверх, в казавшееся бесконечным, сотканным из тёмно-синего  бархата,  звёздное  небо,  которое,  будто отражалось в её восторженных, распахнутых навстречу звёздам глазах, тихонько, будто  выдыхая слова, Катя говорила:
  - А я, я…  Я… всегда мечтала… венчаться.  Да, да,  именно  венчаться. Так, как мамочка моя венчалась. Знаешь, по-настоящему, в красивой  церкви,  с  певчими. Вот, я иду в кисейном  длинном-предлинном белом платье, с кружевной фатой, а жених…- Катя на мгновенье запнулась.
 - Кто же  жених? Ну, кто? – торопила Катюшку Анна.
 Но Катя, повернувшись к ней лицом и будто спускаясь с небес на землю, наконец, осознавая, что она сейчас не в церкви, а здесь, в саду, рядом  с Анной, тихонько ответила ей:
 - Не знаю, пока не знаю…
Анна, ласково улыбаясь, обняла подружку за плечи.
 - Что-то ты, моя дорогая, о свадьбе вдруг заговорила. Ох, этот Константин!  Запал он тебе в душу…. Ну скажи правду, скажи, - не отставала Анна от подруги.
 - А что ж, помечтать нельзя?
 -Да что ж мечтать-то…. Чувствую, увезёт он тебя скоро. Вот, распределится… и…
Катерина, молча, улыбалась. Она вовсе и не пыталась опровергнуть предположение своей самой близкой, давней подруги.
 - Ну да ладно, давай уже укладываться. Хоть отоспаться здесь на сенце-то, по-человечески.
  Но долго ещё не могли заснуть девушки: говорили, как хорошо заживут после войны, мечтали  о счастье, простом женском счастье.

 
               
 - Душно, совершенно нечем дышать! - Уставшая от напряжения последних дней, изнурявшей, стоявшей несколько дней подряд тридцатиградусной жары, Серафима Павловна подошла к окну и резко распахнула его створки.
    Шёл уже второй  час ночи, но  ожидаемая  прохлада не ворвалась в комнату.
Лишь лёгкий сквознячок, текущий  из растворённого окна в открытую  дверь,  наполнял  веранду любимым  запахом  Анны,  запахом цветущих флоксов.
 Тишина. Дачный посёлок спал.  Молодёжь, гостившая здесь в выходные дни, разъехалась. Несколько  ярких фонарей освещали  территорию детсадовской дачи: столовую,  деревянную  баньку, красивую, всю  резную, как сказочный терем, крытую веранду, флигель заведующей, спальный  корпус.
   Здесь, вдоволь набегавшись и наигравшись за  день, крепко спала,  улыбаясь  во  сне,  розовощёкая  Таня  Кузочкина; её прекрасные пепельные кудри разметались по подушке. Юрочке Лапшину, наверное, снился какой-то тревожный сон: он, выпятив свои пухлые детские губы, что-то говорил во сне. Ночная няня подошла к мальчику и, тихонько повернув его на правый бочок, троекратно перекрестила.
   В ста метрах в свете фонарей соблазнительно поблескивал пруд. Серафима Павловна, стоя у растворённого окна, смотрела на девушек, лишь слегка повернув голову в их сторону. Уже в который раз они засиживались за полночь в домике заведующей: готовились к празднику, открытому родительскому дню в следующую субботу.
   Давно был написан сценарий, по которому сказка о золотом ключике должна была ожить здесь, на даче.
 Анна с присущим ей от природы вкусом из марлевого платья Мальвины сотворила, именно сотворила платье настоящей принцессы. Длинное, густо накрахмаленное, отутюженное, оно уже висело на  плечиках.      
   Зиночка, пятнадцатилетняя практикантка, складывала в  коробку дивной  красоты гирлянды, она едва не  дремала: голова её на  тонкой, ещё  почти  детской  шейке  поникла, гирлянда развернулась и сползла на пол. Через мгновенье, как будто
испугавшись минутной своей слабости, она, виновато моргая, быстро наклонилась и стала собирать, успевшую застлать почти весь пол, длиннющую гирлянду.
   Оставь, Зиночка, иди-ка быстренько спать, у меня на веранде есть диван, ты знаешь. Я думаю, что тебе там будет удобно. Зиночка не упиралась.
    «А знаете, девочки…, давайте-ка мы пойдём на пруд»,
- медленно отходя от окна, и, обращаясь к двум оставшимся - Анне и её коллеге Тонечке - с видом  загадочным  и одновременно решительным, - сказала Серафима Павловна.
   Она стояла у стола, в центре комнаты, стройная, довольно высокая, с красиво уложенным на затылке, узлом, слегка  вьющихся, от природы густых  волос.
 - Ну что? – приобняв Тоню за плечи, - повторила она. - Пруд рядом. Вы когда-нибудь купались ночью?
 - Но у меня же здесь купальника нет, - растерянно возразила Анна.
 - Но ведь никого и  на  улице, да  и  на  пруду  тоже нет.
 Идея заведующей явно пришлась по душе вдруг оживившейся Тонечке.
    Сторож с берданкой, обойдя в сотый раз вверенный ему участок детсада,  устроился  на  крыльце  спального  корпуса.
Через  несколько  минут  все  трое шли  к  пруду.
   Улицы, действительно были совершенно пустынны.  У  пруда  не  было  ни  души.  Серафима  Павловна, сбросив сарафан, быстро вошла в воду  и уверенно  поплыла. Скоро её примеру последовала и Тонечка.
  Анна, входила в воду потихоньку: глубже, глубже, приподнимая рукой подол. Серафима  Павловна была уже у противоположного берега. Вода влекла, действуя магически. И Анна решилась.
 Отойдя  к  запруде, под  ветви  ивы, которые опускались прямо в  воду (здесь было глубже всего), быстро разделась и нырнула.
   Она никогда не купалась нагой. Ощущение новое, ранее не изведанное, удивило её.
   Вода, сохраняя тепло летнего  дня, как будто нежно ласкала её, поглаживала во время движения. Казалось, что и она сама, и
вода, и  ночное небо, всё  окружающее её, весь этот  мир, - это всё она, Анна.
  - Блаженство, чудо какое-то, - говорила она себе. - Диво!
  Волшебство летней ночи, ощущение единства с этим прекрасным миром, который был рядом, окружал её, вода, дающая никогда в жизни не  испытанное ею ощущение неги, - всё  наполняло её  душу тихой  радостью, чувством восхищения, происходившего сейчас с нею.
 «Кажется, я сейчас наедине с этим волшебным миром, спокойствием и тишиной летней ночи, едва слышным плеском воды, в нежный, прозрачный шёлк облекающей моё тело», - говорили Анне её ощущения.
  Выйдя из воды, девушка тихонько, дабы не разбудить ночь, тишину, не  спугнуть это казавшееся  сказкой прекрасное мгновенье, покорённая новыми, переполнявшими её ощущениями, быстро накинула платье  и  медленно, двинулась  в направлении  идущих  не  спеша ей навстречу, Серафимы  Павловны  и Тонечки.
 Пора было возвращаться.
   Царица  природа  властвовала сейчас не только над Анной.             Серафима Павловна шла помолодевшая, казавшаяся и выше,  и стройнее в своём облегающем штапельном платье, промокшим из-за купальника на груди и бёдрах.
   Она окинула девушек быстрым, совершенно незаметным для них взглядом: лицо Анны, не идущей, а будто парящей  над землёй, пребывающей мысленно явно где-то далеко отсюда, открыло вдруг для Серафимы Павловны другую, новую Анну:
 - Что это? - спрашивала она себя. - Что-то иное в ней появилось, в её распахнутых буквально, восторженных глазах, в лёгкой, едва  заметной лишь в уголках губ улыбке …?
Что это?  Да, конечно же, это - любовь или, или… готовность любить…
 Это - молодость…. Это – присущее молодости и любви восприятие жизни, – поняла, осознала она состояние Анны.
 Зиночка молчала…, улыбалась, ощущая где - то там внутри тихую радость и полное довольство.
   Все  молчали: так хотелось  подольше  сохранить  чувство глубокого душевного  спокойствия, окружавшей  их  тишины, прекрасной летней ночи.

   Николай со свое батареей остановился на ночлег в каком-то незнакомом для него, недавно освобождённом маленьком городке на западе Белоруссии, на территории воинской части, расположившейся  в  самой настоящей  барской усадьбе.
   Красивый, ухоженный дом, окружённый старым, с вековыми липами парком, располагался на берегу большого пруда. Несмотря  на то, что охрана была обеспечена, он оставил у машин ещё двух   своих  автоматчиков.
    Едва забрезжил рассвет, отправились в путь. Прощаясь,  дежуривший по части офицер, напутствовал ребят:
 - Глядите, ребята, не попадитесь в какую ловушку.
 - Прорвёмся, - ответил Николай, привычно быстро поднимаясь на своё место рядом с водителем в ведущей машине.
  Ехали ещё сутки. Благо, без особых происшествий, остановились лишь под Белостоком. Под задним колесом нагруженной доверху пятитонки, идущей впереди, разорвался кем-то подложенный фугас. Возвращались. Ехали по объездной дороге.
 - Не повезло, - подумал про себя Николай. - Нет. Повезло. А, если  б эта  пятитонка  была нагружена боеприпасами. Нет. Ангел - хранитель не подвёл. Не подвёл….

    Капитан, принимавший технику,  быстрый,  темноглазый, обменявшись с Николаем двумя-тремя  фразами,  подошёл  к машинам.
 - Прибыли, долгожданные!  Прибыли, спасительницы наши!
    Он подходил к каждой  машине, гладил их  по  капоту, заглядывал в стёкла кабины, как в глаза любимой, с верой, любовью и надеждой.
  - Спасибо вам, бойцы, – наконец, обратился он к прибывшим.-    Как добрались?
 Крепко, троекратно обнял каждого из них.
 - Великое дело  катюши! Мощь! Сила наша и надежда; - И вдруг спохватившись: - Ну что ж это я!? Старшина! – крикнул он.
- Степаныч! А ну, накорми людей! Да по сто грамм!
 И, хитро прищурив глаз, скользнув быстрым взглядом по лицу в мгновенье  ока  повеселевшего вдруг Прокопенко, дал  новую команду:
 - Отставить по сто грамм.  По …  двести!
Старшина увел  всех  в  ближайший  блиндаж, где  вконец измотанные и разморённые по «сто грамм», все моментально уснули.  Кто-то тряс Николая за плечо, но он никак не мог проснуться, понять, где он и что происходит. Сообразив, наконец, что рядом  с ним старший по званию, он вскочил и вытянулся в струну.
 - Ну, ты, браток, даёшь.  Еле добудился, - говорил ему капитан,
 -двадцать часов уже проспали.  Вставайте, будет самолёт. Корреспонденты «Красной Звезды» скоро улетают. Думаю, вам с ними до Москвы сподручней будет.
 - А как же инструктаж? - спросил Николай, наконец, понявший, о, чём идёт речь.
 - Не будет! - твёрдо, командным голосом ответил капитан.
Он вывел Николая из блиндажа и, увлекая его за собой быстрым, по-видимому, присущим ему вообще шагом, направился в чащу леса.
Через мгновенье Николай понял, цель неожиданно предпринятой капитаном прогулки.
   Здесь в чаще находились хорошо замаскированные боевые, принявшие участие не в одном уже бою «катюши».
- Вот! Видал?!  А ты говоришь инструктаж…
- с гордостью говорил капитан, кивая в сторону машин. Но внезапно, как бы запнувшись, он, зло глядя в сторону, некоторое время молчал, покусывал губы. - Была у нас ещё одна Катюша.
 Пришлось подорвать, чтобы не досталась немцам,
- сказал очень тихо с болью в голосе капитан.
 - Когда лететь? - также тихо и серьёзно спросил Николай.
- Через часа два-три, когда стемнеет.
-У нас ещё есть время, займёмся техникой.
 Спустя час Николай уже был абсолютно убеждён, что батарея капитана великолепно знала прибывшую технику. Можно было лететь.
  Поднимаясь по трапу, он почувствовал, что кто – то его зовёт, хотя из - за  работавшего уже вовсю движка услышать что – либо было практически невозможно.
По взлётке, придерживая фуражку, бежал капитан.
 - Стой, браток. На-ка вот возьми, передай письмо.
И, протягивая Николаю солдатский треугольник, пояснил:
  - Матери моей, самолётом-то всё быстрей, чем по полевой почте. А у неё день рождения на днях аккурат будет. Передай, брат.
  Николай навсегда запомнил глаза в этот момент.
В них, в этих, видевших воочию эту самую жестокую, самую страшную войну, в глазах капитана было столько тоски по родным местам, отчему дому, столько любви и тоски по матери. 
  - Да…. Вот жизнь…! А ведь капитану всего лишь пару лет за двадцать перевалило. Только-только училище закончил и… война. Четвёртый год воюет, - говорил Николаю закрывавший за ним дверь самолёта немолодой уже бортмеханик. – А к мамке понятно хочется.
 - А мне показалось, что ему уже за тридцать, а он почти мой ровесник, на год раньше только училище закончил. Быстро же война делает нас взрослыми, - думал про себя Николай.
 
    Приземлились во Внуково. Прощаясь с пилотами, Николай крепко пожал руку каждому из них:
 - Чистого неба и скорой победы вам, ребята.
    Уже на Казанском вокзале он вдруг понял, что до встречи с Анной осталось совсем немного. Волнение охватило его. До сей поры его состояние было совсем другим. Да, он был напряжён. Нет, скорее, собран, мобилизован: он чётко осознавал, что выполнял важное государственное задание, нужное армии, Родине победе.
    Билетов, конечно, же, не было. Комендант стоял у окна, даже не обернувшись на вошедших, – Николая и его команду, стоявших молча у входа, - сказал: «Нет билетов, нет и нет, и на сегодня не будет».
 Вошедшие молчали. Комендант повернулся к ним, окинул всех: Николая, водителей, автоматчиков, умным и острым взглядом и Тихо произнёс:
 - Вижу. Только что с фронта.
 - Так точно.
Он подошёл к столу, быстро глянув на расписание, глубоко вдохнул и уже другим, твёрдым, командирским голосом сказал:
 - Через два часа идёт товарный: открытые платформы для военной техники и две теплушки. Годится?
  - Ще як пiдходе, - не сдерживая радости, первым, своим раскатистым басом, ответил пожилой сержант Пахоменко.
 Ну и езжайте, сыночки, с богом, - напутствовал ребят комендант.
-Как будто и  на самом деле сам господь нас опекает, - подумал про себя Николай.
    Платформа была заполнена пассажирами. Маленькая девочка, лет пяти, только что сошедшая с прибывшего поезда, спрашивала у матери, настойчиво теребя её за руку,
  - Мамочка, а почему нас Сталин не встречает? Ну, мам? Ну почему Сталин не встречает?
 - Ну, Светланка, - женщина присела, поправляя  панамку дочери и улыбаясь ребёнку…
- Светлана… В честь дочери Сталина назвали. Модное теперь имя стало, - подумал про себя Николай.
   Наконец  на самый дальний запасной путь подали тот состав, о котором говорил комендант.
Охранявший состав сержант с автоматом через  плечо, с  очень серьёзным, невероятно уставшим лицом, придирчиво проверял пропуска, выданные комендантом.
 - До Горького? – очень тихо, внимательно всматриваясь в лицо каждого, спросил он. Не дожидаясь ответа, также тихо, не меняя тона, сказал:  - Идите во вторую теплушку, там сено есть, отоспитесь, пока доедем.
  Как же рады были они этому, заботливо настланному кем-то свежескошенному, сену. Очень скоро, перекусив фронтовым пайком, (спасибо ленд-лизу), все крепко уснули.
  А поезд шёл и шёл, отстукивая на стыках рельс уходящие минуты и часы, неотвратимо приближая с каждым мгновеньем встречу Николая и Анны.
               
Утром  Николай проснулся первым, на часах было шесть.
 - Скоро Дзержинск, если не опаздываем. - Бойцы! Подъём! – быстро скомандовал он.
  Нехотя, потягиваясь, стараясь всё же открыть, неподдающиеся сознанию и вновь закрывающиеся глаза, бойцы потихоньку поднимались.
 - Время ещё есть, подшивайте подворотнички, брейтесь. - Словом, приводите себя в надлежащий вид, чтобы ни один патруль не смог придраться. В большой город приезжаем - Волжскую столицу.
- А далi як iхати будемо? - спросил Николая сержант Прокопенко.
- Сам не знаю. Доберёмся как-нибудь, - ответил Николай.
            
      Казалось, ничто сегодня не предвещало грозы.
 Палящее солнце сияло, переливаясь меняющимися без конца лучами, ярко-красными длинными, как стрелы; тонкими в нитку, мерцающими золотыми и золотисто-платиновыми, самыми короткими белыми, создающими ореол светилу. В синем, особой какой-то красоты небе неспешно плыли небольшие, казавшиеся невесомыми облака.
    Анна возвращалась после первой смены. Шла не спеша по узенькой тропочке, уже стократно хоженой,  радуясь всякому красивому цветку у обочины, необычной, глубокой синеве неба, лету, солнцу, своей молодости и жизни …?
  Она  никогда  не  смогла бы,  наверное,  привыкнуть  к окружавшей её красоте, к красоте вообще, остро  чувствуя  всё  прекрасное сущее  в  природе.
   Внезапный лёгкий порыв ветра, затем ещё и ещё…, через мгновение перешедшие в резкий ветер, который уже гнул кроны деревьев, срывая тонкие веточки  и поднимая их вверх вместе с листьями, давно опавшими, сухими, вновь швыряя их вниз, гнал вдоль тропинки.
  Быстро потемнело. Грозно сверкнувшая короткая молния со страшным грохотом и треском, ударившая в какое-то дерево, стоявшее совсем неподалёку, заставила Анну  вначале ускорить шаг, а затем бежать всё быстрее и быстрее от этого неизвестно откуда взявшегося, внезапно сплошным потоком хлынувшего ливня.
   Через несколько минут совершенно до нитки  промокшая девушка в полной растерянности свернула к трём раскидистым елям. Кроны их были столь разлаписты и густы, что под ними было если не суше, то, по крайней мере, спокойнее и тише.
 Скинув быстрым движением босоножки, девушка наклонилась, и, скрутив узлом, стала выкручивать подол платья.
  - Правильно сделали, что решили переждать здесь ливень.
Молния сюда не ударит, есть неподалёку более высокие деревья,
Они смогут быть громоотводом, - услышала она рядом знакомый голос.
 Это был…. Да. Это был Аркадий.
 - Здравствуйте, - обернулась на голос, нет, не испуганная, но, всё же, встревоженная, но на вид совершенно спокойная Анна.
  Быстро опустив подол платья, она стала расправлять его на коленях. - Какой ливень! И так неожиданно!
 - Да, гроза. Увы! Погода также непредсказуема, как наша жизнь.
 А я несказанно рад этому случаю. Рад, что вы сейчас со мной.
 - Рады чему?  Что я промокла до нитки?
 Платье действительно было совершенно мокрым, в облипку.
Оно явно подчёркивало совершенство её  фигуры, вырисовывая контуры груди, стройных бёдер.
  - Вы – совершенны, похожи на римскую статую. Нет.  Я, конечно же, не прав. И… не вежлив. Возьмите мой пиджак…
   Быстро сдёрнув с себя оказавшийся внутри сухим пиджак, он сделал шаг  к  Анне  и  стал надевать  ей  его на плечи, почти обнимая её.
Анна, стоявшая к нему в пол - оборота, резко  повернулась,  оказавшись  лицом  к  лицу с  Аркадием.
Он,  ловко  взяв её  за  руку, стал согревать её  в  своих,  как  ей показалось ещё тогда на танцах, очень горячих ладонях.
  Девушка внимательно и серьёзно посмотрела ему в глаза. Спокойно, но настойчиво высвободила  руку.
 - Я думаю, чувствую…. Нет, знаю. Я…,  я  полюбил вас, -  грустно, будто оправдываясь, говорил Аркадий.
Анна, понимая, что в силу своей благовоспитанности, этот человек не позволит себе никакой вольности, все же была несколько напряжена внутри.
 - Не  надо…, Не говорите этого …. Вам кажется… Это…, это - не любовь, - отступая на  несколько шагов, едва размыкая  губы, ответила она настолько тихо, что услышать и  понять  её  было невозможно.
 Но он понял.
 - Вы любите… другого….
 А  для  меня  вы действительно,  как римская богиня, холодная мраморная  статуя. Я могу лишь созерцать вас, любоваться и восхищаться вами… - ответил он, не предпринимая  попытки  следовать за ней.
 Анна не ответила. Через несколько  минут, она уже выходила на луг.
 - Радуга! – восхищённо воскликнула девушка. Рай - дуга, райская дуга…
 - Проговаривала она привычное слово, варьируя его при этом, связывая его смысл с тем неповторимым по красоте, открывшимся перед её  взором чудесным видением. - Радостная дуга…. Радость! Это – радость.
   Всё: и широченный луг, с моментально  ожившей травой, и широко разлившийся ручей, наполненный стекавшими к нему отовсюду маленькими ручейками; и солнце, вновь царящее надо всем;  и  мерцающие  капли  дождя, и,  райской  короной раскинувшаяся над всем этим радуга, прозрачная, семицветная, невесомая, - все казавшееся другим, обновлённым, другим -прекрасным, нереальным миром, всё сияло, светилось, искрилось радостью, радостью жизни, возрождения, солнечного света и тепла.
  Анна остановилась.
Она смотрела на луг, на всю эту внезапно вдруг открывшуюся перед ней красоту….
И, вдруг толи  покорённая, сражённая  ею, этой красотой, толи от несколько  минут  назад  пережитого ею волнения,  девушка расплакалась.
Слёзы вдруг сами потекли из её прекрасных глаз.
 Она медленно брела, не думая ни о своих слезах, ни о встрече с Аркадием.
Подошла к ручью и, остановившись вдруг как раз на том самом месте, где стоял Николай, прощаясь с  ней перед отъездом на фронт, будто замерла.
Она долго и пристально смотрела на воду, слёз уже не было.
Была боль, душевная боль, душевная тоска.
Ей вдруг сейчас, именно сейчас так  захотелось встретить Николая…
  Она продолжала смотреть на ручей,  напоминавший сейчас небольшую речушку, стояла молча.
  Вдруг улыбнувшись,  протягивая вперёд, будто подавая кому-то руку, она, не спеша, медленно перешла ручей.
Хорошее настроение вернулось к ней.
 Ведь только что в мыслях своих она была рядом с Николаем, он и только он  помог  ей сейчас преодолеть преграду.
 - С ним можно все преодолеть, всё - всё, улыбаясь  самой себе, мысленно рассуждала Анна. - С ним спокойно,  с ним… С ним так легко, так хорошо, - думала уже почти счастливая Анна, ускоряя шаг и уверенно поднимаясь в гору.
  Она уже забыла о внезапных своих слезах, поняв, что  именно он, Николай, а вернее его отсутствие, долгое, казавшееся Анне уже бесконечным  ожидание счастья и любви и  были истинной  причиной  этих внезапно хлынувших слёз.
 Через несколько минут  девушка уже подходила к дому.
  И только вечером,  молясь перед сном у иконы богородицы, Анна мысленно вернулась к неожиданной встрече с Аркадием.
 - Он любит…. Любит….  А я? Я что чувствую? – спрашивает она себя, поднимаясь с колен. - Мне же приятно общаться с ним.
 А, если и это грех…? А  танцевать с ним…? Я танцую с ним с удовольствием, с радостью…. Да, но ведь я так люблю танцевать! Так люблю….
  Её взгляд упал на свадебную фотографию хозяйки.
 « Они - пара, не просто двое, а пара», - вспомнила она Катюшкины слова.
- Да, я же не сомневаюсь, что Николай, именно Николай – моя вторая половинка. А Аркадий? Что-то всё же в нём покоряет ….
И вдруг пришло совершенно ясное осознание того, какие качества выделяют Аркадия, располагая к нему:
 - Его воспитанность, благородство…  Именно, его воспитанность и душевное благородство.
    Анна была довольна тем, что всё стало на свои места. Как обычно вечером перед сном она думала о Николае, воображая свою, уже скорую встречу с ним.
Предвкушение встречи, несомненного ожидающего её впереди большого счастья не покидали её и в уже охватившем всю её глубоком сне: она бессознательно улыбалась себе. Снившееся ей сейчас вполне оправдывало её счастливые надежды.
               
    Прошёл  праздник. Дети и не менее  увлечённые  поиском родители, нашли, наконец,  золотой ключик и спасли  весёлого Буратино и его друзей.             
   Уставшая Анна успокаивала  ревевшую на веранде во весь голос  младшую сестрёнку  Зою, приехавшую  специально на праздник:
  Зоя! Ну что же ты опять ревёшь? Тебе что же праздник не понравился?
 - А - а – а, - не унималась Зоя, - я к маме  хочу - у – у. Хочу к маме, к маме – е – е….
 - Ведь ты же - большая девочка, и я здесь с тобой.
 - Нет, к маме…
   Зоя была настоящей рёвой, плакала она часто и очень настойчиво, вымогая слезами и нытьём выполнения своих желаний.
  - Анна Аркадьевна! – Анну звали уезжающие родители её группы, чтобы попрощаться.
   Как только старшая сестра, ушла, рёв моментально прекратился. Зоя молчала.
  - Что ж ты не плачешь? – спросила повариха, прибиравшая веранду, поглядывая с улыбкой на кудрявую  шестилетнюю девочку.
Зоя, покачивающаяся на детском стульчике, раскрыв широко глаза от удивления, ответила.
 - А для кого я буду плакать? Мамы здесь нет, а Анна ушла.
 - Ну, давай-ка мне тогда помогай, - предложила ей женщина.
Зоя быстро встала и стала собирать со столиков детские чашки.
     Небольшого  роста,  с  выразительными  карими, слегка лукавыми глазами и совершенно удивительными, длинными до пояса косами густых, кудрявых волос, поворотливая и быстрая,
она с удовольствием, умело помогла собрать чашки и  блюдца, оставшиеся  после полдника на столах.
- Ну, дак ты всё, оказывается, умеешь делать, - похвалила девочку повариха. - В школу, наверное, скоро пойдёшь.
 - Уже была, - кивнув головой, не прекращая работу, уверенно ответила девочка. - Записываться ходила.
- Ну, что же? Понравилось там тебе?
 Задаваясь, задрав подбородок и глядя на свою собеседницу с гордостью, Зоя ответила.
 - Я там Сталина видела. Большой такой. Памятник.
 - Где? В школе?
 -Да-а-а, в школе. Прям, как зайдёшь в двери, впереди  на ступеньках стоит.
 - Куда нам нынче  без Сталина,- тихо, очень серьёзно и задумчиво сказала повариха. - Сейчас нам без него никак.
  Женщина, казалось, забыла и о Зое, продолжавшей без умолку рассказывать о школе, она всё продолжала  машинально  тереть краем фартука руки, и  по её  неопределённому, отсутствующему взгляду было видно, что мысли её были далеко отсюда.
- Как же ты там, сыночек мой? Вернись, пожалуйста, домой.
Только живым, бога  ради, вернись! – тихонько шептала, забыв обо всём, повариха.
Она, наконец, повернулась  к  Зое, тянувшей её  за  руку.
 Почему вы плачете?
 - Да, нет, нет, не плачу, просто соринка в  глаз  попала,
- она улыбнулась Зое,  тихонько вытирая глаза краем фартука.
   Подошла Анна.
 - А вы, смотрю, молодцы. Нашли общий язык с моей сестрёнкой.
 - Дак, мы, чай, на важную тему разговор-то разговариваем,
- ответила она Анне, добавив по - горьковски многозначительное «чай».
- Какую же?
- Про школу. Уже ведь Зоеньку записали, - пояснила повариха, глядя на Анну, и тихонько ей подмигивая.
- Спасибо вам большое, - поблагодарила Анна от всего сердца добрую женщину и, взяв Зою за руку, направилась к калитке.
   Зоя ни в какую не хотела оставаться на ночь со всеми детьми без Анны. И, сдав в очередной раз смену, Анна направляется домой, ведя за руку свою капризную, постоянно проявляющую ко всему интерес и любопытство сестричку.
 - Ух ты, дом какой красивый! – замедляя шаг и повернувшись к дому на противоположной стороне, стараясь привлечь внимание старшей сестры, сказала Зоя.
 - Посмотри же, сколько у них цветов разных полный палисадник.
  А кто здесь живёт?
 - Здесь, в этом доме, живёт учёный, профессор. Да, вот и он сам.
   Появившийся из-за дома профессор уже заметил Анну и, поправляя постоянно съезжавшие очки, торопился к ней.
 - А! Здравствуйте, здравствуйте, - и радостно,  будто увидев близких родственников, приветствовал сестёр.
 Он быстро наклонился к девочке, подал ей руку и, обратившись к Анне, сказал.
- Можете не говорить, кто это. Видно без слов. Это же просто копия Александра Сергеевича. Да, да копия. Такие же волосы, овал лица, разрез глаз.
 Да всё, исключительно всё…
    Зоя, подняв лицо, вопросительно посмотрела на сестру.
 - Да будет вам! Напридумывали вы себе, - пыталась возразить Анна.
 - Нет, нет… - очень радостный и возбуждённый, как будто бы он только что нашёл клад, учёный не унимался. - Я уже и запрос отправил в архив. Смотрите!
 Да она и ростом не велика...!
 - А взгляд, каков! - говорил он себе. - Что бы такое сотворить.
Может, заглянете ко мне? Был бы рад…  Гости мои уехали.
Эллочка – ещё на прошлой неделе.  А Аркадий утром сегодня…
 А мог бы ещё побыть. Мог бы… Ведь не вполне ещё оправился после ранения, но сказал, что ехать надо. Обязательно надо уезжать.
Он внимательно посмотрел на девушку.
Анна молчала.  Она поняла, что профессор, по- видимому, догадывался о причине срочного отъезда своего внучатого племянника.
Зоя нетерпеливо теребила её за руку:
- Да пойдём же домой, жарко же мне, прям растаю скоро…
 - Это был предлог для ухода.
- Простите, мы должны идти, Зоенька устала.
Да, да…, конечно, - ответил профессор.
 Он всё ещё оставался на месте и, глядел вслед удалявшимся сёстрам. Улыбка, счастливая, блуждающая, сопровождавшая ему одному известный ход мыслей, долго не покидала его лица.
     Сёстры подошли к ручью, под щедрым, особенно в это лето, солнцем русло его сузилось, а вода стала столь прозрачной, что её почти не было видно, но лишь гладкое, ровное, песчаное дно.
Привычно сняв босоножки, взяв на руки сестрёнку, поддерживая за спинку, Анна осторожно, но быстро перенесла её на  другую сторону.
 - Неси меня дальше, - закомандовала Зоя.
 - Нет уж, ты же большая, а здесь в гору идти надо, - наотрез отказала ей Анна. Как же ты в школу ходить будешь? Туда детей на руках не носят.
  Анна с улыбкой смотрела  на  младшую сестрёнку, которая стояла на месте как вкопанная, упрямо исподлобья глядя на сестру.  Но упоминание о школе резко изменило  её настроение.
  Вспомнив, что она  без пяти минут ученица, девочка, забыв об усталости, опережая сестру, почти бегом поднялась по тропинке к дому.
       
   Ефросинья Григорьевна всегда в доме просыпается раньше всех
Едва ступив на пол, она опускается на колени у иконы богоматери, находившейся в правом углу спальни.
  - Богородице – дева, радуйся…, - привычно, но всегда старательно, как учили её в раннем детстве, выговаривая слова молитвы, добавляя своё сокровенное, обязательно всякий раз просит за детей своих. Сегодня добавляя к их именам новое имя.
Подняв опущенную голову, глядя в глаза богоматери, молит:
 - Убереги, прошу тебя, раба божия Николая. Спаси его и сохрани.
 
 Сегодня воскресенье.
 Ещё вчера задумала она побаловать своё семейство, как это обычно делала до войны. Когда вся большая семья собиралась за самоваром, к которому подавались прямо с пылу, с жару удивительного вкуса пироги.
   Правда, сегодня она достала последний запас муки, который ей удалось обменять на подаренную ей ещё в приданое красивую, ручной вязки скатерть.
   Тихонечко затопила русскую печь, большую, но удивительно уютную, с лежанкой  и распростёртыми  над всей  прихожей просторными полатями. Зимними, долгими  вечерами  сёстры любили забраться на печь, чтобы согреться, обменяться новостями, впечатлениями за прошедший день.
    Месила тесто, в деревянном корытце рубила зелёный лук с варёными яйцами, благо, и лук, и яйца были свои, домашние.
Малину, в изобилии росшую в саду, вымыла и рассыпала на столе, чтобы перебрать. Её ни с чем не сравнимый  запах  быстро распространился по всему дому и разбудил обожавшую есть, но только не собирать ягоды Сонечку.
 - Мам, ну что ты! Как всегда…. Почему меня не разбудила?
- пеняла матери входившая на кухню, ещё не пробудившаяся толком ото сна Соня.
 - Дак, ты ведь и так раньше всех по будням встаёшь, - с любовью, ласково глядя на розовощёкую, миловидную дочь, сказала Ефросинья Григорьевна. - Давай-ка тогда раскатывай тесто, я уже дважды опускала. Ан,  нет. Иди сначала волосы прибери. Руки чтоб очень чистые были.
   Уверенными и привычными движениями женщина раскатывала тесто для большого пирога с малиной на весь противень.
   Софья быстро заплела волосы в две косы, уложив их корзинкой на затылке.
 - Давай-ка, доченька, раскладывай начинку, -  обратилась к девушке мать.
   Она смотрела на Соню тепло, немного грустно, улыбаясь про себя:
 - И эта уже невеста. И когда только выросла….
    Соня всегда удивлялась, как, казалось, быстро, легко, без усилия, справлялась мать с любой работой по хозяйству. При этом не видно было никакой спешки.
 Ловко, спокойно и размеренно она скатывала шарики из теста, на глазах растущего в её теплых, сложенных лодочкой ладонях.
  Открыв  загнёт,  наклонившись  все корпусом  к  печи, она отодвинула  в сторону  жар кочергой и быстро, с помощью деревянной лопаты поставила в печь два наполненных противня.
 - Софья! А ну-ка, слазь на чердак, там, помнится, была большая круглая сковорода. Испеку-ка ещё и круглый открытый пирог с малиной; отец любит, вчера бидончик малины в саду собрал.
 Софье не нужно было говорить дважды. Уже через пять минут, взобравшись по приставной лестнице во дворе, она переступала порог всегда удивлявшего её чердачного мира.
   Ещё раньше, с самого детства, они любили забираться сюда вместе с Анной и, сидя в обнимку в  невесть откуда  взявшемся старом-престаром облезлом плюшевом кресле у чердачного  окна, с высоты обозревать улицу, прохожих и, главное, – мечтать.
   Солнечные лучи, проникающие через овальное окно чердака, разделившись  на  несколько  потоков  с  бесконечным  роем летающих в них пылинок, высвечивали каждый уголок, всякую вещь, размещённую здесь  за ненадобностью на время, но, по сути, хранящуюся здесь годами.
 Старый  граммофон  с  трубой,  напоминающей  большой колокольчик, на  своём привычном месте слева, рядом прялка,  множество коробок и коробочек справа.
 Соня подошла ближе и, осторожно сняв запылённую крышку, наугад открыла одну из них. Старые ёлочные игрушки: шишки, белочки и зайчики, разноцветные бумажные гирлянды живо напомнили ей о любимом празднике семьи, новогоднем. Праздник действительно был настолько любим в их большой семье, что, начиная отмечать приход по новому стилю, переходили к святкам, Рождеству и Новому году по старому стилю.
  В Крещение господне, 9 января,  Анна с Соней и Алексеем шли в церковь. И, невзирая на стоявшие  обычно в эту пору трескучие морозы, зачастую долго выстаивая длинную очередь, набирали в бидончики и банки освящённую только-что воду  и несли её домой, как  великую драгоценность, стараясь не расплескать ни капельки.
 А дома ожидавшие  их  с нетерпением родители,  не мешкая, окропляли этой драгоценной, дарующей здоровье и очищающей всё водой склонившихся перед ними детей, дом, двор и сад.
   Девушка вспомнила, как однажды в сочельник они вдвоём
 с (тогда ещё тринадцатилетней) Анной, стояли здесь же,  чердачного окна.
   Улица внизу была  безлюдна.  В потоке  света,  исходящего  из электрического фонаря, стоящего напротив, роились и медленно падали большие снежинки,  превращаясь на  земле в мерцающие дивным, радужным светом алмазы.
  Вдруг, продолжая завороженно смотреть на падающий снег, Анна загадала:
 - Вот, Сонечка, тот, кто появится первым под  нашим окном,  и будет, таким, как мой будущий жених.
   Девушки прильнули к оконному стеклу. Несколько минут не появлялся никто, затем прошли соседка Наталья Борискина  с сестрой Галей, везущей  в глубоких, плетёных санках свою трёхлетнюю дочурку Вареньку.
 И вновь никого….
    Снег повалил хлопьями!               
  Внезапно с противоположной, неосвещённой стороны улицы выбежал малыш. Укутанный с ног до головы и  для  пущей важности обвязанный поверх всего пуховым платком, в валенках, видимо, с ноги старшего братишки, он старался убежать от будто догонявшей его женщины. Но большие валенки явно мешали, и мальчик, споткнувшись, упал. Видно было, что подниматься он и не собирается. Находясь  в самом центре освещённого фонарём  пространства, малыш спокойно сидел рядом со свалившимся с ножки валенком. Женщина подошла к нему и, что-то говоря, надевала валенок, не спеша отряхивала от снега. Мальчик поднял лицо, улыбаясь ей, и девчонки сразу узнали маленького Николку, живущего с бабушкой через три дома от них.
 Родители мальчика - военные  врачи - были  призваны  ещё в  первые годы войны.
  Вскоре в праздничной суете святок об этом случае все забыли.
 - Софья! – услышала она голос матери.  (Так официально она называла дочь, только когда сердилась.) - Нашла ты форму, ай нет? Тесто ведь поднялось, уж на столе всё скоро будет.
 - Интересно, чего это вдруг мне этот мальчонка именно сегодня припомнился, - недоумевала Сонечка, спеша и едва не скатываясь кубарем с чердачной  лестницы:  рассерженный  голос матери  её обеспокоил.

   Соня спешила не зря,  уже  поднялось почти  всё семейство. Традиционный, умело раздутый Василием самовар, уже пыхтел во главе стола.
 Пироги,  румяные,  прикрытые  увлажнённым  холщёвым полотенцем, над которым всё ещё стоял пар, дышали, источая вкуснейший аромат, устоять, от соблазна  которого, не смог никто из семьи.
   Вскоре все уже сидели на кухне, за большим прямоугольным столом. Мать и отец - на стульях.  По левую сторону, в торце - старший Василий, тоже на стуле, и младшие дети - на лавке справа, как раз напротив родителей.
  Как всегда хвалили пироги, вкус которых  был действительно бесподобен, хоть испечены они были по военному времени: из ржаной муки с отрубями. ( где вставить голос Левитана, сообщение с фронта)
  - Жаль Анна с Зоенькой не попробуют, - сокрушалась Ефросинья Григорьевна, - Во т плюшки-то какие  нынче вышли, да и  с малиной пирог, чай, хорош. Как они там? Зоя, чай, своим нытьём весь детсад извела.
   - Первое дело – чай, - говорил, наливая заварку из малинового листа, сухих ягод рябины и смородины, довольный воскресным днём, тающими во рту пирогами, слегка разомлевший и уставший даже  от  завтрака Василий – (тяжелейшее  ранение всё  ещё сказывалось).
 - Спасибо брату Степану. У самого пятеро, а вот патоки дал, а то с чем бы я пироги-то ставила, - вспомнила добрым словом своего брата, единственного из всей её многочисленной семьи, всё ещё живущего в Болдино, Ефросинья Григорьевна.
 - Что по мне - так и вовсе никогда не уезжал бы из Болдино. Красиво там. Мечтательно глядя в окно, как будто  видел дивной красоты болдинские пейзажи, - добавил Алексей.
  - А Наталья как?  Оставишь здесь? – спросил, молчавший до этого отец.
    Алексей, кинув на отца быстрый взгляд, весь зарделся.
 - Видно, чаю-то много выпил, жарко тебе,
- Заметила, улыбаясь, мать. - Прав отец – уведут. Больно девушка хороша….
    Алексей быстро встал из-за стола,подошёл к окну и распахнул его створки.
 - Спасибо всем.
  ...Анна! Мама, смотрите – Анна с Зоенькой приехали.
 - Вот-те раз! - воскликнул отец.
 - Уже! Нагостилась.
-А я что тебе говорил?! – повернувшись к жене, - сказал отец.
Да, они не одни. Поглядите-ка, какой-то старичок в очках за ними увязался.
- Похоже, тот профессор с Зелёного города.
- Да, точно он, - подтвердил предположение матери Алексей.
 - Мамочка! Зоя уже бежала по двору к стоявшей на высоком крыльце, улыбающейся Ефросинье Григорьевне.
 - Ах, ты, моя ненаглядная. Мамина ты дочь! – говорила она, крепко обнимая свою любимицу.
Проходите, пожалуйста. – Обратилась Ефросинья Григорьевна к неожиданному гостю. - Проходите, отведаете наших пирогов.
 - Да я по делу, собственно. Приехал, чтобы поработать в городском архиве, - говорил он, быстро и привычно перекрестившись на  большую икону богоматери «Неопалимая Купина», в правом, «красном углу» - иконы фамильной, той, которой мать Ефросиньи Григорьевны благословляла её, шестнадцатилетнюю девушку перед венчанием.
  - Предполагаю  вы - потомки  Февроньи  Вильяновой,  юной красавицы  из  очень  богатой  крестьянской  семьи,  бывших крепостных Александра Сергеевича из вашего же Болдина.
Скорее - «барышни-крестьянки».
Частенько поэт наведывался к отцу её, на пасеку.  Да главной причиной его частых посещений не меды были, а юная Февронья.
  Был у неё от Пушкина сын, давший немалое потомство.
Не зря, видать, подарил Александр Сергеевич отцу её аж сорок десятин земли из своих угодий…. Да и вольную… тоже…. Всей семье, - быстро, обходясь без вступлений и лишних слов, поведал присутствующим профессор.
  -Да…. Помню пасеку-то, повыше так, на пригорке располагалась у нас в селе, - поддержала разговор хозяйка дома.
-Но вот, к  сожалению, нет информации о двух связующих звеньях между ним и…, вашим, Ефросинья Григорьевна, отцом.
Хотя я…, я  ни на йоту не сомневаюсь, в правильности моего предположения. А к вам нижайшая просьба: - нет ли фотографий каких родственников ваших, родителей?
- И хорошо…. Хорошо, что нет этой вашей «формации».  Ведь страшновато как-то иметь такого-то родственника. Ответственно как-то что ли, – говорила почти счастливая, что, наконец, отделается от порядком надоевшего ей профессора, мать семейства.
Софья вынесла сверток, бережно перевязанный шёлковой маминой косынкой.
  Фотографий  было немного. Родителей Ефросиньи Григорьевны – отца, весьма  благообразного,  светлоглазого  и  кудрявого,  и матери, по виду женщины благообразной и смирной.
   Опять же  родителей  с  сыном  Никитой, очень высоким, кудрявым, светло-русым красавцем, снявшимся перед отправкой  на фронт в  первую мировую.
 Ефросиньи  с сестрой Устиньей  в молодые годы.  Сёстры   нарядные, в красивых  шёлковых блузках с бантами у шеи и  необыкновенно модных  в  ту  пору фельдиперсовых  чулках. Да ещё две - три фотографии семейных с маленькой ещё Анной, Василием и крошечной Софьей.
     Внимательно и быстро просмотрев их, профессор заулыбался: его догадка вновь подтверждалась.
Ещё раз сердечно поблагодарив хозяйку и извинившись, он откланялся, сославшись на чрезвычайную занятость.
    Ефросинья  Григорьевна, уединившись с Анной на минуту в спаленке, расспрашивала, как  ей поначалу показалось, грустную Анну. Она  внимательно,  испытующе,  посмотрела  на  Анну.
Девушка виновато улыбнулась в ответ.
   Ну что же ты?  Невесела…. Не вернулся ещё суженый-то твой? - обняв и прижав к себе свою взрослую дочь, она гладила её по голове и тихонько говорила: - Не тревожься! Вернётся твой Николай. Бог, чай, не допустит плохого. А теперь пойдём-ка пироги есть.
   Вскоре за столом собралась вся большая семья. Отведав, как всегда, бесподобных по вкусу  пирогов,  пили чай,  настоянный на малиновом листе, сушёных ягодах рябины, листе чёрной смородины.
 - Ну, что? Не  по силам тебе оказалась младшая сестрёнка?
 - улыбаясь, хитро поглядывая на Анну, спросил отец. 
   - Сдаюсь, папочка, ничего не могу поделать с этой упрямицей.
К маме и к маме. Слёзы в три ручья.
  Отец, вдруг решительно  поднявшись, тоном, не терпящим возражений, громогласно заявил:
 - Фотографии для памяти – первое дело. А у нас их – раз, два и обчёлся…
 Вот что, едем в Канавино фотографироваться. Когда ещё наша семья соберётся вместе? Такое редко бывает.
- Такое, действительно, редко бывает, - подтвердил мнение отца Василий.
-Поэтому предлагаю отметить столь редкое событие семейным выездом в центр, на набережную Волги.

    Набережная была любимым местом всей семьи. С высокого правого берега открывался вид, поражавший своей красотой воображение многих.
    Две реки – Волга и впадающая в неё как раз в этом месте необыкновенно широкая Ока - величаво, царственно, не спеша, несли свои воды, наполняя живительной влагой Россию.
Питая ею поля и заливные луга, с сочной, ярко зелёной, ничуть под летним палящим солнцем не померкнувшей травой, давая силу лесам и пролескам, берёзовым рощам и раскинувшимся бесконечно далеко равнинам с редкими и  величавыми вековыми дубами.
   Горьковский  Кремль, белокаменный, старинный, особенный, совсем не такой, как в Москве.
   Долго стояли у парапета, любуясь открывавшейся перед ними красотой. Василий, неотрывно глядя вдаль, будто стараясь увидеть Волгу всю – всю до её впадения в Каспийское  море, исчезавшую  за горизонтом серо-голубую,  поблескивающую  местами  под щедрыми лучами солнца, ленту реки, сказал:
    - Знаете,  я  вот думаю,  как  русский народ богат….
 Ведь так прекрасна наша земля, наши города, и  сколько  этих  прекрасных городов и рек!
 - Да, - думала Анна, - вот от того ручья в Зелёном Городе, родника и  множества других ручейков, наполняющих малые речки, по каким-то лишь им ведомым законам, стекающихся к матушке - Волге.
    Так, всякий человек, живущий в России, вобравший в себя жизненную силу этих ручейков и речек, объединяет её в одну
великую силу, величественную красоту и мощь…  в Великую Русь.
 - Но лучше нашего Горького нет. Правда, же, папа? – обратилась она к отцу.
 - Истинная, правда. Нет города лучше родного, - ответил, улыбаясь дочери, отец.
  Василий и Алексей спустились к воде. Василий наклонился и окунул в Волгу ладони, набрав полые пригоршни воды. Он омыл лицо, оттянув на груди рубаху, обрызгал грудь и шею.
 -Эх! Хорошо! Будто заново на свет народился.

     Через два часа  все  уже  были  в  Канавино.
  Канавинский  фотограф, непрестанно рассыпая  налево  и  направо  одесские остроты,  долго  рассаживал  перед  своим  громоздким  фотоаппаратом – лейкой  их  большую  семью.
В  первом  ряду - Ефросинью Григорьевну  с  Зоей. Чуть выше, левее,  поместил  Василия  и  отца,  со  щегольски  повязанным Анной,  шёлковым  шарфом-галстуком, с выглядывающей из бокового кармана сюртука красивой цепочкой от дедушкиного ещё  брегета.
 Рядом  с  отцом  расположился  белокурый  красавец  Алексей.
Чуть выше и дальше – Софья и Анна.
 - Какие же вы все красивые! – глядя в сотый раз в объектив, примеряясь, - заметил фотограф.
 - Великое дело мы сделали! - многократно повторял отец, когда все, кроме старших дочерей, подходили  к  своему  дому,  привычно  с  трудом отодвигали тугой засов и отпирали дверь в  крепких, добротных  воротах.
 - Правильно, правильно, очень хорошо сделали, что все вместе сфотографировались, - привычно поддерживала мужа порядком  уставшая за  день Ефросинья Григорьевна.
   У Сони нашлась ещё мелочь, чтобы сняться на паспорт.
Она упросила  сестру, остаться  и  поправить  ей  причёску,  да и навести красоту, как это умела делать только одна Анна.         
   Усадив Софью на  стуле,  необычного, видимо старинного стиля,  осторожно,  но всё  же, на  взгляд  Анны, довольно  бесцеремонно  двумя  пальцами  правой  руки, оттопырив все остальные, зафиксировал её голову в совершенно неестественном,  на  взгляд  Анны,  положении  и,  слегка  приподняв  подбородок,  скомандовал:
 - Внимание! Сни-и-ма-а-ю.
    Отбежав к своей « Лейке», он быстро снял мгновенно уставшую от напряжённой  позы Софью.
  -Жду тебя  на улице, - на ходу  бросила  сестре  Софья  и выскользнула  из  помещения, спеша  покинуть  изрядно намучившего её  и  успевшего  надоесть  юркого  фотографа.
   Анна, не торопясь, дабы в силу своего характера, как всегда, выглядеть безупречно, надевала свою шикарную широкополую шляпу. Она поглядывала в большое старинное круглое зеркало, в золочёной раме с амурчиками, висевшее на стене фотоателье, поворачиваясь из стороны в сторону, поправляя неспешными движениями складки юбки, воротничок…
  Ей явно нравилось сегодня своё собственное отражение.
   Вдруг, опуская руки, девушка стала медленно приближаться к зеркалу.
 Казалось, она хотела пройти сквозь него, попасть в то реально не существующее пространство, которое находилось  за ним.
 Подошла вплотную, но прикосновение  к холодному стеклу вернуло её к действительности.
 Она быстро обернулась.
 - Николай?! Быть не может! Вы здесь? Как?  Какими судьбами?
 - говорила она, едва справляясь с охватившим её  волнением, с моментально ослабшим  телом, едва  державшими её, ставшими вдруг ватными ногами.
   Они, не сговариваясь, одновременно шагнули навстречу друг другу. Николай быстро взял в свои руки девушки, протянутые к нему навстречу. Только почувствовав тепло его рук, она поверила, что это действительно был он, что он рядом.               
  - Николай, Николай, - всё повторяла и повторяла Анна, всматриваясь в его усталое, похудевшее лицо, светлые и чистые, излучавшие доброту и любовь, глаза. - Поверить не могу.  Это такое счастье, что я встретила вас…, тебя сейчас.
Николай гладил и нежно целовал её руки, улыбаясь, вглядывался в лицо.
 - Красавица, красавица…. Ещё красивее, чем прежде, – говорил он Анне.
 - И я говорю, что красавица, - тут же вмешался расторопный толстенький фотограф, который, казалось  не подошёл, а  подкатился к вошедшим. - Прошу девушку сфотографироваться для большого портрета на витрину моей фотографии…
   Только теперь Анна заметила, что Николай был не один.
- Здравствуйте! - обратилась она  к ожидавшим распоряжения командира, явно растерявшимся от неожиданности, стоявшим у входа бойцам.
  - Будем сниматься? – спросил,  не терявшийся, по-видимому, ни в какой ситуации юркий фотограф.
 - Давайте выйдем, - предложил Николай Анне
 -А як же фотокарточка? Для чёго ми сюди прийшли ?
 - Ты, шо ж, Прокопенко, не видишь ситуацию? – шепнул товарищу, подмигнув и широко улыбнувшись, одессит Ромка, ни на мгновение не расстающийся с патефоном – его давнишней мечтой.
 Патефон этот каким-то никому неведомым, совершенно незаметным образом  ему удалось выменять  на полагавшийся командированному двухдневный воинский паёк.   
 - Фотографируйтесь без меня, - обратился к ним Николай, уже стоя в проёме открытой двери.
 - Та ладно. Пошли! Не будем жеж мы без командира сниматься.
   
    Соня, любительница  газировки, не  могла  удержаться от соблазна и подошла к стоявшей рядом сатураторщице с красивым белым накрахмаленным кокошником на голове.
Она уже была готова пригубить прозрачный искрящийся напиток, но едва не выронила стакан, когда увидела Анну, которую вёл под руку офицер. Да ещё в сопровождении автоматчиков.
 - Познакомься, Сонечка, - обратилась Анна к сестре.
 Она старалась улыбнуться, но улыбка её вышла напряжённой и неестественной: видно было, что вполне справиться с волнением ей всё ещё не удалось - в лице её были и смущение и радость.
 - Познакомься. Это - Николай.
- Николай?! Николенька… - мелькнуло в голове удивлённой девушки.
  Порозовевшая от  волнения Сонечка, забыв про газировку, потихоньку стекавшую из наклонившегося в её руке стакана на оборки выходного платья, лишь испуганно кивала.      
  - Товарищ старший  лейтенант, у нас ещё час  в запасе, позвольте…
 - Говоришь час. Час…
Продолжая держать Анну за руку, по-прежнему не отводя от неё взгляда, решительно произнёс:
 - Анна! - помолчав, и вновь внимательно, очень серьёзно глядя ей в глаза, спросил:
 - Вы согласны стать моей женой?  Очень прошу и очень-очень люблю вас.
Девушка растерялась,
 - Как…? Сейчас ответить?
 Она смотрела  на Николая удивлёнными, широко открытыми глазами.
-Да, да, сейчас. ЗАГС ещё открыт, - кивнул он в сторону здания, стоявшего неподалёку. - Решайтесь!  Прошу вас, очень прошу.
   Она смотрела на Николая так, как будто видела его впервые; пристальным, изучающим взглядом…
 - Да, перед ней был он, его лицо: уставшее, но ставшее за время ожидания таким родным…
    И вновь испытующим  взглядом смотрела в глаза Николаю: как всегда ясный, понимающий взгляд, внимательный, любящий.
 Его рука, мужская,  надёжная, поддерживала её.
 Девушка молчала. В памяти вдруг мелькнули слова матери:
«Жди его, вижу, что он твоя судьба».
 - Видно и вправду судьба, - сказала себе тихонько Анна. – Ведь выходит, что говоря эти слова, мама ещё тогда меня благословляла
 И  уже  совершенно  спокойно и  твёрдо, сама  от себя  не  ожидая, глядя в глаза Николаю, тихо ответила:
 - Да.
Пахоменко, не терявшийся  ни в каких ситуациях, скомандовал одному из бойцов:
- Ану, бiжи за хфотографом, давай, давай « по воздуху».
А ты, Ромка, давай вже накручуй свiй патехфон.
   Фотограф  не  заставил  себя  долго  ждать, он  явился  с безжалостно  срезанным  им  возле  собственной  фотографии кустом нежнейших, благоухающих роз.
 - От это снимочек будет для моей витрины! – говорил он, быстренько настроивая старую лейку, - Да для такого снимка никаких роз не жалко.
- Не жалко? – переспросила его Анна.
 Оторвав от букета три  самых красивых цветка, закрепила один из них с помощью Сони (собственные руки не очень-то слушались) в волосах, а два других - в кружеве платья у выреза.
   Никогда и ничто не могло погасить в ней вечное стремление к красоте,  оно было внутри её, жило в ней….
 Торжественно под музыку, издаваемую трофейным патефоном любимой мелодии невесты, поздравляла новобрачных сотрудник
ЗАГСа, взволнованные и довольные за своего командира бойцы, целовала Сонечка.
    И спустя  час Николай  и Анна  уже ехали навстречу своему счастью, долгому и возможно трудному, но освещённому большой любовью, жизненному пути, связанные родством душ и благословленные судьбой, подарившей  им редкий шанс встречи  двух людей, предназначенных  друг другу самим  господом  богом.
 
   - Мамочка, мама! Наша Анечка замуж вышла! - с порога громогласно объявила всё ещё не пришедшая в себя от навалившихся внезапно на неё событий Соня.
 - Что ты такое говоришь? Тихонько, отец отдыхает, любишь ты сочинять, - вышедшая ей навстречу Ефросинья Григорьевна махнула в сторону Софьи рукой и прошла на кухню.
 Но поняв, что дочь не шутит, схватилась за сердце и, медленно опускаясь на скамью, обратилась к дочери:
 - Скорей, скорей накапай мне сердечных капель.
Но Сонечка уже стояла рядом и протягивала матери крохотную, старинного, дорогого вида рюмочку, ещё прабабушкину, используемую только для приёма лекарств, доверху наполненную валерьянкой.
  Приняв лекарство, она ещё  долго сидела молча, сложив руки на столе и глядя в окно. Затем медленно поднялась и, повернувшись к иконе, опустилась на колени и стала молиться.
 Она просила у бога благословения и дарования счастья для Анны и Николая.
  Через  неделю на стене самой большой комнаты, горницы, в самом видном  месте  появились две новых фотографии.
    Всё многочисленное семейство Ефросиньи Григорьевны и в особой, самой красивой рамке - Анна и Николай, рядом с ними, по виду перепуганная чем-то, Соня, и несколько автоматчиков.