Ведьму звали Ида. Вопреки сложившимся из народных сказок представлениям, она не была безобразной старухой с крючковатым носом и бородавкой на коричневом подбородке. Отнюдь. Она и старухой-то, собственно, не была. Женщина под сорок – очень яркая, эффектная. Высокая и статная, с тёмными тяжёлыми волосами, уложенными в массивный узел на затылке. В её внешности была некая надменность, как у обедневшей дворянки. А угрюмоватое и дикое выражение лица делало её похожей на злую хищную птицу. Неожиданным откровением на лице её горели ярко-синие, как сапфиры, глаза.
То, что Ида – ведьма знал, пожалуй, весь двор. Бабы шептались за её спиной – ведьма. Мальчишки кричали вслед – ведьма. Мужчины восхищались – вот ведьма!
Ида была достопримечательностью нашего двора. Конечно, мы – мальчишки, уделяли ей пристальное внимание. И рассказывали друг другу истории, одна фантастичнее другой. То кто-то видел, как Ида одетая в чёрное выходила из ворот кладбища. А как-то в магазине, она покупала мясо, и глаза её по-особенному горели, при виде крови.
Мы с друзьями развлекались тем, что поджигали газеты в её почтовом ящике и расписывали стены на её этаже. Впрочем, дальше намалёванного углём слова "ВЕДЬМА" наша ребячья фантазия не шла.
И вот в один такой распрекрасный денёк, когда мы с друзьями –Славкой и Серёгой, с упоением в очередной раз разрисовывали стену, дверь Идиной квартиры распахнулась. На пороге стояла Ида и молча, угрожающе, рассматривала намалёванную на стене картинку с видом бабы Яги, летящей на метле.
А, надо сказать, потрудились мы на славу. Нос старухи доставал почти до подбородка, а непомерно большие груди придавали картине, на наш взгляд, отчаянно смелую законченность.
Появление Иды нас ошарашило.
Она молча мрачно взирала на нас и наши художества, а меня, вот честное слово, прошиб холодный пот.
Славка и Серёга выглядели так, будто вот-вот расплачутся.
– Ещё раз увижу вас тут – будет плохо, – тихо проговорила Ида.
И тут со мной произошла чудовищная вещь – я залепетал, как малыш:
– Тётенька, мы больше не будем – и почувствовал как но ноге стекает тёплая струйка мочи. Стыдобища. Ведь мне было почти десять.
Мой лепет вывел из столбняка Славку, и он первым дунул вниз по лестнице. За ним рванул Серёга.
Ведьма зыркнула на меня синими глазами, не отпуская. Потом вдруг резко приказала:
– Ступай, – и я скатился с лестницы.
Серёга, видимо уже оправившись от шока, стоя на нижней площадке, громко выкрикнул:
– Ведьма.
Последнее, что я увидел, убегая, была зловещая усмешка на красивых Идиных губах...
* * *
Через неделю Серёга заболел. Очень редкое и труднолечимое заболевание крови. Болел он тяжело и долго. Сейчас, я думаю, что Серёга и не выкарабкался бы, но он сболтнул родителям про тот случай, и его мать – интеллигентнейшая женщина, бегала к Иде просить за него. Ида простила, и измученный Серёга пошёл на поправку.
Славка отделался легче. Через три дня после истории с Идой под машину попал любимый кот Славки – Пушистик, добрейшее и милейшее существо, в котором Славка души не чаял. Славка так рыдал, что слышал, наверное, весь двор.
Ведьма была безжалостна.
Возможно мой лепет "простите, тётя, уберёг меня от серьёзных последствий. Но после того случая ни мы, ни другие мальчишки старались не попадаться Иде на глаза.
* * *
Женщины нашего двора, сталкиваясь с Идой, здоровались и трусили мимо. Но потихоньку, тайком от мужа и близких бегали к ней гадать и привораживать. Разбитная и спелая Лариска из 25 квартиры рассказывала, что заплатила ведьме круглую сумму за приворот миллионера из Германии и гордая уехала к своему миллионеру в Кёльн, но вскоре вернулась растолстевшей, нищей, униженной с больным ребёнком на руках. Слышали потом тётки пьяные рыдания Лариски, жалобно вывшей:
– Ох, бабоньки, говорила мне ведьма проклятая "Приворотом счастья не добудешь". Не послушала – сладкой жизни захотела. И где она жизнь эта? Где?
Бабы участливо кивали. Но с затаённым злорадством вспоминали, как важно держала себя Лариска перед отъездом в свой Кёльн.
Мужики провожали Иду жадно-похотливыми взглядами.
Конечно никто не принимал всерьёз этот бабий кипёж насчёт ведьм. Но когда бывший афганец, крутой, видный мужик Сашка попытался подбить клинья и с гадкой ухмылочкой сказал Иде что-то сально-похабное, в тот же день попал в аварию, напрочь разбив свой роскошный автомобиль. И загремел на полгода в больницу. А после очень долго хромал на костылях, проклиная Иду и свою неосмотрительность...
* * *
Где и кем работала Ида никто не знал, но всегда элегантная и подтянутая, она уезжала на своей серой иномарке по утрам в сторону центра и возвращалась вечером.
У Иды была дочка – крохотная сероглазая блондиночка. Тут тоже не обошлось без диких и злых сплетен, что девочка не её, и Ида её где-то похитила. Ангелоподобная девочка, светловолосая, сероглазая с тонкими чертами лица, казалась совсем не похожей на яркую Иду.
Однако, при ближайшем рассмотрении сходство становилось очевидным.
Ида относилась к девочке ровно, на людях никогда не ласкала и даже не улыбалась дочери. Но дочь не чаяла в ней души – это было видно всем. И мамаши с колясками во дворе просто диву давались.
Девочку Ида возила в детский сад соседнего микрорайона, как оказалось потому, что в ближайшем саду её задразнили "ведьминой дочкой"…
* * *
Прошли годы. Я переехал. Нам пришлось разменять квартиру, и меня, молодого студента, отселили в крохотную однушку, что меня абсолютно устраивало. Я учился в меде и всерьёз увлёкся психиатрией.
Вопросы сознания и подсознания здорово меня интересовали, а больные – параноики, шизофреники и маньяки, представлялись мне инопланетянами и требовали серьёзного изучения. Раздвоения личности, навязчивые состояния и мании виделись мне бескрайним морем для наблюдений и исследований.
Позже судьба свела меня с армейским дружком Костей Потехиным. Не скажу что мы особо дружили, но общаться нам было приятно. Он был начитан и эрудирован, правда немного помешан на детективах, но меня это не сильно раздражало. Парень он был тихий, но всегда мог за себя постоять и словом, и кулаком.
После армии, что не удивительно, Костя окончил юрфак. Следователем стал уважаемым и хватким. Мы сблизились. Случилось так, что Костя вёл дело о маньяке и часто спрашивал меня о мотивах поведения и повадках таких вот сдвинутых отморозков. Маньяка Костя поймал, и после этого стал считаться спецом по серийникам.
Может благодаря Костиной увлечённости, а может по собственному почину, я занялся криминальной психиатрией. Сначала полуофициально, а потом и официально, стал работать штатным психиатром-криминалистом. Работа, надо сказать, требующая большой выдержки и железной воли, учитывая что сдвинутые подследственные творили с потерпевшими...
* * *
Шло жаркое лето 2012 года. Костя ходил издёрганный и жалкий. За полгода на территории Битцевского лесопарка было найдено пять изуродованный трупов молодых девчонок. Все они были исполосованы ножом и страшно изуродованы. Изнасилованы, оскальпированы. Вывод очевиден – в районе Битцы орудует маньяк-серийник.
Дело поручили Косте, и он взялся за него с присущим ему азартом и рвением. Но время шло, энтузиазм слабел, поскольку зацепок не было никаких. Множество улик и разрозненных фактов, а целостной картины нет. Не складывалось, чёрт побери, и всё.
Я тоже крутил и анализировал – и... не понимал. Девчонок объединял лишь возраст – восемнадцать – двадцать три, ну и обрезанные волосы. Словом, вопросов больше, чем ответов.
Почему одни из жертв были изнасилованы, а другие нет? Как они оказались в парке – ни одна из них не училась и не жила рядом.
Неужели никто не видел человека в окровавленной одежде; состояние жертв было таким, что не заляпаться было невозможно.
Преступник не слишком заботился о сокрытии следов. Конечно, ножа на месте преступления он не бросал, но оставалась тьма биологичекого материала. Он даже после убийств не оттаскивал трупы в кусты, а оставлял нагло на всеобщее обозрение.
Похожа у парня крышу сорвало конкретно.
Начальство, взвинченное обезумевшими от горя родственниками погибших, требовало от Кости отчёт. Но что он мог ответить. Не клеилось дело и всё.
* * *
Я не удивился Костиному звонку с предложением выпить пивка. Знал, что ему не сладко. Да что там, всем нам было сейчас не сладко.
Встретились, выпили. Костя нервничал. Курил и курил, и глотал пиво. Мне всё это надоело, и я сказал:
– Хоре дёргаться, если хочешь что-то спросить, сейчас самое время.
– Не движется дело, – хмуро проговорил Костя, кроша в пальцах незажжённую сигарету, и неожиданно с чувством добавил:
– Не клеится, твою мать.
Я пожал плечами, не очень хорошая, конечно, поддержка, учитывая нашу дружбу, но потакать Костиной истерике я не хотел.
Костя помолчал, видимо не зная как продолжить, а потом заговорил, тяжело, через силу подбирая слова:
– Иван, я не знаю что делать, не представляю как вести это дело. В первый раз я в такой ж-пе. Есть масса улик, и нет ничего. Пять трупов за полгода! Ты думаешь это конец? – ещё один хмурый взгляд в мою сторону.
– Нет, не думаю, – честно ответил я.
– И я не думаю. И я боюсь за тех девчонок, которые станут следующими,
– Слушай, Костя, раз ты меня позвал, то у тебя возникла идея. Так не тяни кота за яйца, ради бога, выкладывай.
– Выложу, не боись, – усмехнулся Костя, – короче, мне нужна твоя помощь, я прошу тебя встретиться с одним человеком.
Торопливость, с которой Костя это проговорил меня насторожила. Молчаливый Костя не отличался такой нервной болтовней.
– Давай встречусь – сказал я.
Тут Костя занервничал сильней.
– Погоди, Иван, сейчас расскажу. Было это ещё до твоего прихода в отдел. Вели мы одно дело, маньяка ловили. С него моя карьера и пошла, – он невесело хмыкнул, – короче, глухо, висяк натуральный: ни улик, ни следов... А раскрыть надо,- он ударил ладонью по столу.
– Бился я, бился, никак. Вот хоть убейся совсем, и тогда посоветовал мне один человек сходить... ну, к экстрасенсу, что ли. Сам знаешь, как я отношусь к таким вещам, при другом бы раскладе поржал, да и послал на х..., но человек, который мне посоветовал – настоящий следак старой закалки, полковник на пенсии, он меня курировал на добровольных началах. Как натаскивает старый, опытный волкодав молодых, сопливых щенков. У меня тогда глаза на лоб повылезали, но я промолчал и пошёл…
Я взирал на него с откровенным интересом. Ожидать от Кости подобной историй было, по меньшей мере, странно.
– Встретился?
– Встретился.
– И что? Правда, экстрасенс?
– Хуже. Ведьма.
Я чуть не расхохотался, но что-то в лице Кости, а может из детских впечатлений, меня остановило.
– Помогла?
– Помогла, не помогла – на след нужный навела, – Костя тряхнул головой и решительно подытожил:
– Помогла, и ещё как. Только благодаря ей, считай, и нашли ублюдка.
Уже догадываясь, я всё-таки спросил:
– А от меня-то ты чего хочешь?
– А то, блин, не понял, – отрезал Костя – хочу чтоб ты с ней встретился.
– Почему я?
Костя немного подумал и пожевал губами, формулируя мысль:
– Видишь ли, Иван, ты психиатр, и я хочу, чтобы ты профессионально взглянул на ведьму эту.
Я не стал ломаться;
– Знаешь, Костя, я думаю, это будет интересно.
– Главное, чтоб вышел толк,- ответил он.
А я спросил:
– Как зовут её?
– Ида, – ответил он.
И я не удивился, когда Костя продиктовал адрес в том районе, где я прежде жил.
* * *
Ехал я к ведьме слегка взбудораженный, без настроения. Ждал встречи со своим прошлым, с домом, где прошло детство. Без настроения, из-за воспоминания о предательской струйке мочи, пролившейся при виде ведьмы…
Милый старый двор почти не изменился, лишь деревья гуще разрослись, да дома облупились и обветшали.
Знакомый подъезд, лестница. Поднимаясь, я уже явно нервничал, больше всего боясь увидеть тот пакостный рисунок, который мы с ребятами намалевали на стене напротив Идиной квартиры. Опасался при виде его снова обмочиться со страха.
Но рисунка не было. Только аккуратно покрашенная масляной краской стена нежно-салатового цвета.
В дверь позвонил робко, в надежде, что дома никого не окажется. Открыли почти сразу.
Сказать, что я обалдел – не сказать ничего, я попросту выпал в осадок. На пороге стояла редкой красоты особа. Не Ида.
Одежда, джинсы и белая рубашка только усугубляли её утончённую и манящую красу. Среднего роста, стройная, длинноногая натуральная блондинка с серыми глазами, редкой чистоты и прозрачности.
Я растерялся:
– Вероятно я заблудился.
Красавица спокойно ожидала продолжения.
– Мне нужна Ида... Ида ... – от волнения я позабыл фамилию и отчество.
– Вы... её дочь?
– Внучка,- проговорила девушка, окончательно сбив меня с толку.
Я открыл рот;
– Не может быть!
Она усмехнулась, и в глазах проявилась холодная синь:
– Проходите, – предложила она, – Иван,- добавила, помедлив.
Один шок следовал за другим. Просто шокотерапия какая-то.
– Мы знакомы?
– Нет,- усмехнулась Ида, – Вы ведь знали, что моя бабушка была ведьмой, – спросила она.
– Да... я... но-бабушка? – я не знал, что сказать.
– Поняла. Бабушка выглядела молодо. Ведьмы живут долго и почти не стареют. Моя мама умерла родами, и бабушка удочерила меня.
– И вы тоже..? – глуповато поинтересовался я.
– Ведьма? – спокойно спросила Ида Вторая, – Да. Дар передаётся через поколение. А мама даром не обладала.
Странный низковибрируюжий звук вдруг привлёк моё внимание, и я заметил огромного серого мастифа, сидящего у ног хозяйки. Он пристально, не мигая смотрел на меня карими глазами, недружелюбно изучая. Он издавал не то рычание, не то гудение на низкой частоте.
– Карат,- тонкая рука Иды легла на массивную голову пса, – всё в порядке.
Может на взгляд хозяйки всё и было в порядке, а по мне так не совсем.
Собака медленно, нехотя встала, повернулась и исчезла.
– Проходите, – Ида махнула в сторону кухни. Но прежде, чем я прошёл, ещё одна деталь в коридоре привлекла моё внимание.
На стене, прямо напротив входной двери висела большая фотография – портрет. Ида старшая.
Говорят, фотография не дает полного представления о самом человеке. Но только не эта.
Ида. Красивая, мрачновато-угрюмая, опасная. От фотографии шёл поток такой холодно-яростной силы, что дух захватывало. Невозможно было отвести глаз от ярко-синих убийственных глаз.
– Бабушка, – тихо сказала Ида, перехватив мой взгляд.
– Сильное фото.
– Она и была сильной.
– Да..а,- только и смог сказать я.
Фотография послужила поводом начать разговор;
– Я, собственно, к бабушке...
– Она умерла год назад, – грустно сказала Ида.
– Простите, – спросил я, – она ...болела?
Девушка качнула головой:
– Нет. Просто пришёл срок.
И я решил не уточнять какой срок и куда пришел.
В небольшой кухоньке было светло и уютно. Откровенно говоря, после того, что я знал о ведьме и, глядя на фотографию, я ожидал увидеть, если не мрачное подземелье, то по меньшей мере, жилище, с развешанными по стенам сушёными лягушками и прочей гадостью. Но ничего подобного не было.
Стол, покрытый светлой скатертью, никелированные бока холодильника и микроволновки, электрочайник. Кремовые шторы. Включённый ноутбук.
Мы сели на табуретки друг напротив друга.
– Бабушка помогала вашему другу, и вы пришли от него за помощью.
Чёртова девка знала всё. Это злило, но и упрощало задачу. Я кивнул. Она помедлила. Я исподтишка наблюдал за ней. Любовался.
– Никогда раньше я этого не делала, но попробую, Иван. Может что и получится. В память о бабушке...
– Давайте попробуем.
Ида провела рукой по своим роскошным светлым волосам:
– Расскажите мне всё.
И я начал:
– За полгода в Битцах убито и изнасиловано пять девушек. Все они умерли от ножевых ранений. Ни одна из них не жила и не училась в районе парка. Есть основания полагать, что орудует серийный маньяк-убийца. Следствие зашло в тупик, и – тут я смешался, – надо его остановить.
– Ясно. Я попробую, – неуверенно начала Ида, – но мне нужна фотография хотя бы одной девушки.
Фотографии со мной были, на этот счёт Костя меня проинструктировал.
– Ида,- поймите меня правильно, пока дело не получило широкой огласки ни ваши соседи, ни подруги...
Она перебила:
– С соседями я не общаюсь, а подруг у меня нет.
– Это хорошо. То есть, я понял.
У меня были фотографии всех убитых девушек, но я протянул ей ту, на которой была самая красивая и жизнерадостная. С фотографии смотрело счастливо-доверчивое лицо, свежее и сияющее. К горлу у меня подкатил комок.
Ида убрала со стола компьютер и чашки. Положила на стол фотографии
– Не мешайте мне, Иван. Молчите и не двигайтесь,- приказала она. Потом смотрела на фотографию долго, не мигая, и глаза её налились печальной отрешённостью.
– Анна, – вдруг тихо, но отчётливо произнесла Ида.
Я вздрогнул – убитую девушку звали Аней Сорокиной. Снова воцарилось тяжёлое молчание. На стене тикали часы.
– Темно. Холодно, – продолжала ведьма, – Вечер.
Аня умерла морозным зимним вечером. Ида тряхнула головой, снимая оцепенение. Взгляд её прояснился.
– Мне ещё нужна информация, вы ответите на мои вопросы?
– Попробую.
– Эта девушка была не первой, так?
– Да,- оторопело протянул я.
– Перед смертью её долго пытали.
– Да.
– И она не была изнасилована, а некоторые были.
– Да. Да! Но ...как?
– Иван, вы, конечно, не верите не в ведьм, ни во что сверхъестественное, но если вы пришли ко мне за помощью, то придётся поверить.
– Что ж, придётся поверить.
– Ваш друг Костя тоже не верил.
– Вы поможете мне, Ида?
– Постараюсь. Я могла бы и одна, но вместе будет легче. Иван, вы должны отнестись ко всему очень серьёзно и слушаться меня беспрекословно.
Мне стало не по себе.
– Пересядьте вот сюда, в угол. Чтобы не случилось, молчите и не двигайтесь. Молчите и не двигайтесь. Это понятно?
– Вполне.
Я пересел в угол. Ида задёрнула шторы, и в кухне возник полумрак. Она села к столу и накрыла фотографию Ани Сорокиной. На её изящной руке с аккуратным маникюром я увидел массивный перстень с темнозелёным камнем.
Тишина словно сгустилась и стала зловещей.
– Анна,- вдруг глухо и повелительно позвала Ида.
Я вздрогнул. Голос Иды звучал низко и хрипло:
– Анна, ты здесь?
За окном каркнула ворона, а в комнате повеяло холодом. Сквозняк. Наверное. Мне стало жутко.
– Расскажи мне, Анна, – проговорила Ида тем же хриплым и низким
голосом.
На Иду я не смотрел, но мельком глянул на фотографию и не узнал на ней девушку. Черты счастливого женского лица исказились в безмолвном крике ужаса... Но через миг всё вернулось обратно.
Игра света, наверное. Опять надолго воцарилось молчание. Ида не двигалась, застыла, и казалось не дышала.
Наконец спросила, тихо, своим обычным голосом:
– Как ты там оказалась, Анечка?
Волна, ужаса окатила, меня с ног до головы, потому что я совершенно отчётливо услышал тихий шёпот. То ли наяву, то ли у себя в голове. Два слова:
– Меня позвали.
Транс закончился. Ида встала, отдёрнула штору и открыла, окно. Летний воздух заполнил маленькую кухню, прогнав страх. Ида села к столу и подперев рукой щёку, хмуро взглянула на меня. Я всё ещё не мог пошевелиться.
– Хотите выпить, Иван? – спросила ведьма.
– Не знаю, но, наверное, хочу, – выдавил я.
Ида легко встала и исчезла в комнате, вернувшись с коньяком и бокалам;
– А вы? – удивился я.
Но Ида только покачала головой. Я хлопнул сразу полбокала, а ведьма пристально и неодобрительно, как мне показалось, наблюдала.
– Отвратительно,- сказала Ида и поморщилась, – Я его видела.
– Убийцу? – так и подскочил я.
-Даа, – как-то медленно проговорила, Ида.
– Кто он? Какой? – начал было я, но Ида остановила меня жестом.
– Не торопитесь, – бросила она, и откинув скатерть, выдвинула ящик стола, достав карты – такие старые и засаленные, что ими побрезговали бы и цыгане.
– Дайте все фотографии. – И я достал остальные. Ида разложила их на столе, пристально вгляделась, и взяла одну.
– Наташа... Это первая.
Я кивнул. Ведьма, помедлив, взяла следующую:
– Вика. Её он изнасиловал.
– Да, – почему-то шёпотом подтвердил я.
– Анна, – и в ряд легла фотография Ани Сорокиной.
– Ольга. Изнасилована.
Снова мой кивок.
– Татьяна.
– Да.
Ведьма ещё раз хмуро оглядела фотографии и начала раскладывать карты. При этом карты шлёпали и замирали, как дрессированные. Наконец ведьма смешала все карты и посмотрела на меня в упор. Её красивые прозрачные глаза ничего не выражали.
– Вы его поймаете, – произнесла она.
– Да? – я не мог скрыть удивления и радости.
– Но будут ещё четверо, – глухо добавила она.
– Нет! – вскрикнул я.
– Да, – твёрдо ответила Ида, – вы поймаете его, потому что он убьёт не ту девушку, – загадочно добавила Ида.
– Как не ту?! – опешил я.
– Эти пятеро и трое других должны погибнуть.
– Я не понимаю.
– Конечно не понимаете, – раздражённо ответила ведьма, – ...карма. Наташа должна была погибнуть в автокатастрофе, у Вики суицид. Анна – наркоманка.
– Нет! – возразил я, – в крови не было никаких следов.
– Да, – жёстко возразила Ида, – она, возможно была в длительной завязке, спросите у её родных и друзей, они знали. Он убивает тех, кто должен умереть, но в последнем случае он ошибётся, и вы поймаете его, – заключила Ида.
Я задумался, и Ида молча налила мне коньяк.
– Кто же он? – выпив спросил я.
– Колдун.
– Кто?
– Ведьмак, а не маньяк, – некстати, в рифму сказала она.
Смутная догадка пришла мне в голову:
Но зачем ему нужны волосы убитых?
– Нет, ему нужна их кровь, их страх. Кровь нужна для мерзких ритуалов, а страх для подпитки энергетики, – и она замолчала. Молчал и я.
– Я видела его, – вдруг заговорила Ида, – но не смогу ни показать, ни описать его.
– Почему? – удивился я.
– Он сильнее меня, – грустно ответила ведьма.
Мой страх прошёл, и я готов был найти логичное объяснение мистике, которая мне привиделась.
Холодное дуновение – сквознячок. Изменение изображения на фотографии – игра света. Тихий шёпот – послышалось. Может Ида и вовсе не ведьма, а чревовещательница? Бывают же люди, издающие звуки, не шевеля губами. И я почти убедил себя. Но в глубине сознания, где-то очень глубоко, верил, что был и шёпот, и изменение на фотографии. И холод, возникший в комнате, ничего общего со сквозняком не имел...
Взглянув на ведьму, я наткнулся на её пристальный, прозрачный взгляд, и мне снова стало не по себе. Чтобы как-то снять напряжённость, я спросил:
– Ида, тот, кого мы ловим, колдун?
– Скорее ведьмак.
– А в чём, собственно, разница?
Она как-то тонко усмехнулась, и мне стало неприятно;
– Вы действительно хотите знать?
Хотел ли я, не знаю, но почему-то ответил:
– Да, хочу.
– Не уверена, что вы поймёте, да и незачем вникать. Скажу лишь, что колдуны и ведьмы – не редкость. Но ведьмак рождается лишь один и только раз в столетие, или реже. Тот, кого вы ловите не злодей вовсе, он чистильщик, что ли. Погибшие девушки умерли бы всё равно.
– Но не ему решать, когда, – возмутился я, поражённый её цинизмом.
– Тут я с вами согласна, в том то и дело, – добавила она, а затем тихо, но решительно приказала:
– Уходите, мне нечего вам больше сказать.
– Спасибо, Ида, – сказал я, поднимаясь.
– Быстро уходите, – резко повторила она, и я, подчиняясь скорее не её голосу, а её холодному, враждебному взгляду, выскочил в прихожую, где споткнулся о пса Карата, распластавшегося на полу и, не помню уже как, оказался за пределами квартиры. Последнее, что я услышал, покидая ведьмин дом, был злой, ликующий смешок, впрочем, это мне могло и почудиться...
* * *
Этой ночью я плохо спал. Мне снилась Ида – хрупкая, светловолосая. Она смотрела на меня ясными глазами и шептала: "Меня позвали". Я покрылся холодным потом. Глаза Иды наливались густой синевой. И вот уже не Ида, а её бабка передо мной шепчет: "Меня позвали". Да нет это уже и не ведьма вовсе, а убитая девушка Аня Сорокина. Её лицо искажено мукой, она в крови, а губы искусанные,едва шепчут – "Меня позвали"...
Проснулся я совершенно разбитый, с головной болью.
– Муть какая-то, – сказал себе я и громко выругался. Выпил кофе, принял две таблетки аспирина, поводил по лицу бритвой и двинул на работу, думая, как рассказать Косте о встрече с ведьмой, и что, собственно рассказывать.
* * *
Всю дорогу за рулём я думал об Иде. ИДА. ИДА. ИДА. Она до краёв заполнила всё моё сознание. Восхищение её красотой сменялось неприязнью, причиной которой стал страх. Я не хотел думать о ней, и пытался сосредоточиться на неприязни, чтобы вытолкнуть её образ. Но вместо этого, вспоминались её длинные ноги, тонкие кисти рук, красивая линия губ, изящная шея. Но не глаза. Об этих ясно-прозрачных глазах я старался не думать. Они меня пугали. Мои мысли носили не эротический, а скорее аналитический характер. И я разозлился…
Костю я нашёл в кабинете. Он курил, пристально вглядываясь в монитор компьютера.
– А ты... – небрежно бросил он, вместо приветствия.
– Я.
– Съездил?
– Съездил.
– Рассказывай.
Костя просто убивал своими лаконичными фразочками.
– А рассказывать то и нечего. Это не та Ида.
– Как не та? – поразился Костя.
– Та Ида – это бабушка теперешней.
– Не ведьма?
– Да нет, ведьма.
Тут я прозрел:
– Костя, а ведь ты знал, что это не та Ида, с которой ты был знаком.
– Конечно, знал.
– Чёрт, а зачем тогда... – я не договорил.
– Слушай, Иван, я сейчас в такой заднице, что ведьма, не ведьма, я готов принять помощь даже от инопланетян... Говори прямо, узнал что-нибудь?
– Узнал.
– Ну так не томи, говори,- простонал Костя.
– Мы его поймаем.
– Неужели? – недоверчиво протянул Костя.
– Но перед тем, он ухлопает четверых.
– Чего?!
– Так сказала, ведьма.
– Да она ох...ела, твоя ведьма?!
– Не знаю.
– Бл... – заорал Костя.
– Оторался?
– Да, валяй подробно.
Я рассказал, умолчав о похолодании, об изменившейся фотографии, о шёпоте.
Костя, напрягшись, внимательно выслушал, а когда я закончил, спросил:
– Иван, ты ей поверил?
Я задумался:
– Да.
– То есть мы должны ждать, как какой-то ведьмак, проколовшись убьёт не ту девушку?
– Она так думает.
– А что думаешь ты?
– Костя, а когда ты ходил к Иде-старшей, что думал ты? Ты ей поверил?
Костя задумался, потом будто нехотя сказал:
– Да... Да! Не сразу. Но она говорила такие вещи, о которых не могла, знать ни она, и никто другой. Однако она знала.
– А почему ещё ты ей поверил? – допытывался я – ...что-то ещё случилось, так?
– Случилось, – выдавил Костя, и захлопнул рот с таким звуком, словно муху поймал.
Стало ясно, что больше он и слова не скажет.
– Так вот что скажу тебе я, – начал, и рассказал Косте обо всех странностях, что происходили в доме Иды.
– Час от часу не легче, – прокомментировал Костя мой рассказ; затем отвернулся к компьютеру и долго перебирал какие-то файлы. И наконец, оторвавшись, обернулся ко мне всем корпусом со словами:
– А ведь права она, ведьма твоя. Аня Сорокина действительно была наркоманкой в завязке и даже проходила курс реабилитации.
– Да ну?
– А у Наташи был билет на поезд, который сошёл с рельсов. Место, на котором она должна была ехать уничтожено полностью, люди, ехавшие в том купе – всмятку.
– Вот это да!
– Но и это ещё не всё. Среди личных вещей убитой Вики был найден дневник, в котором есть строчки: "Мне незачем жить. Я так устала бороться с действительностью. Меня никто не понимает. Выход только один. Смерть. И если всё проделать грамотно, то будет совсем не больно. А я боюсь боли. И ещё мне жаль маму, ведь она останется совсем одна."
– Чистейшей воды суициидальные настроения.
– Как думаешь, она действительно бы покончила о собой?
– Трудно сказать, но вероятность велика. Как видно, ведьма и тут не ошиблась.
– Разве нам от этого легче?
– Не думаю.
– Знаешь, что я тут на неё нарыл, вот послушай. Ида Александровна Сокальская, тридцать четыре года, родилась в Москве.
– Не может быть, ей больше двадцати не дашь.
– Ну так, ведьма же. Дальше. Мать – Зинаида Петровна Сокальская умерла в родах, отец неизвестен. Кстати, ни мать, ни бабка не брали фамилию мужа. И вообще с мужиками у них мутно, рожали не понятно от кого, в официальных браках состояли не долго.
– А жили на что?
– Ну тут всё ещё интереснее. Они вроде работали. У твоей Иды высшее экономическое образование, работает в одной шарашкиной конторе.
– На это и живёт? – заинтересовался я, и мне почему-то понравилось словосочетание "твоя Ида".
– Видишь ли, эти ведьмы не так просты. Вот глянь,- он ткнул в монитор, где высветился список известных фамилий – политик, спортсмен, шоумен, нефтяник – миллионер.
Я догадался, но мысль мою озвучил Костя:
– Её любовники.
– Почему же она с ними нигде не засветилась, люди-то известные?
– Умеет. У неё несколько квартир в Москве, она их сдаёт. Недвижимость за границей и кругленькие суммы на счетах.
Мне сделалось неприятно, и Костя это заметил:
– Удивлён?
– Да не то слово. Но налоги-то она платит.
– Исправно.
– Значит к ней претензий нет?
– Нет.
Попрощались мы холодновато, и я побежал по делам.
* * *
Замелькали дни за днями, и с Костей мы едва виделись. Помимо этого дела у меня были и другие заботы. Много работы было по психоанализу, собирал материал для диссертации, мотаясь по психушкам. Но всё это время я неотступно думал про Иду. Да, чёрт возьми, проклятая ведьма занимала все мои мысли. Она являлась мне во сне – обнажённая и прекрасная. В толпе я выискивал женщин, похожих на неё, и совсем рассорился с Лёлькой – моей постоянной девушкой. Мои мысли занимала только Ида. И я решился.
* * *
Снова в замешательстве я стоял перед её дверью, глупо теребя в руках обязательную, но такую нелепую розу. Дверь открылась после первого же звонка. Она. Ида.
Я думал о ней постоянно, и снова был сражён её красотой. Те же узкие джинсы, только вместо белой рубашки, синяя безрукавка. Светлые волосы стянуты в конский хвост, отчего она казалось выше и тоньше. Мастиф Карат у ног. Телохранитель. Имея такого пса, можно вот так просто настежь открывать входную дверь...
– Иван?
– Ида...я
– Вам не стоило приходить.
– Да, но ...мне есть, что сказать.
Она молча посторонилась, давая понять, что я могу войти. Опять мы сидели друг напротив друга в светлой кухоньке. И я колол ладони о розу, которую так и не посмел вручить.
– Ну? – довольно грубо спросила Ида.
– Отпустите меня... – как-то жалко проговорил я. Боже мой, я не собирался говорить ничего подобного.
– Не понимаю, – удивилась Ида.
– Думаю, понимаете. Я ... всё время только о вас и думаю. Я так не могу больше.
Она молчала и смотрела на меня так странно, как будто производила в уме некие вычисления.
– Вы меня приворожили, – выдал я.
– Что?! – возмутилась Ида – ...очень нужно.
– Ида, я люблю вас – просто сказал я.
Теперь она выглядела растерянной.
– Ах, как это некстати, – туманно бросила она – ...хотя. Вы хороший человек, Иван, Вы мне нравитесь, и именно поэтому мне бы не хотелось причинять Вам боль. Уходите! Уходите пока ещё можете...
Тогда-то мне и надо было уйти, но я уже не мог. Не мог и всё.
Да, чёрт возьми, что бы не случилось, я б не сдвинулся с места.
– Можете прогнать меня, но я не перестану любить вас. Всегда. И защищать. Я не знаю, приворот ли это, или что-то ещё, мне всё равно.
Её прозрачные глаза становились всё больше, в них плясали золотистые искорки, но холодные, как от бенгальского огня.
– Хорошо, – проговорила Ида, – у каждого есть выбор, и свой ты, похоже, сделал...
Вдруг она расхохоталась, показав мне на розу, которую я остервенело терзал в руках, и хохот её был совершенно русалочим, и таким заразительным, что я тоже захохотал.
– А не испугаешься быть с ведьмой? – спросила она.
– Чур меня, – ответил я сквозь смех...
* * *
Любовь к ведьме настолько поглотила меня, что я не замечал ничего вокруг. Что я ел? Где спал? И где вообще находился. Это было состояние обалдевшего парения. Я сделался ненасытен. Я хотел говорить с Идой, касаться её, проникать, вдыхая её запах жадно трепещущими, ноздрями. Никогда в жизни я не испытывал подобного...
Звонок Кости вырвал меня из этого вязкого как патока и сладкого, как липкий мёд, плена:
– Ещё один труп, -сообщил он.
Какой труп? Зачем? И причем тут вообще какие-то трупы, я не соображал.
Но войдя в Костин кабинет, я поразился тому, как плохо он выглядит. Скверно выбрит, в несвежей сорочке, чёрный, исхудавший. Он тоже удивился, увидев меня:
– Иван, да ты сияешь?
– Ну да, – подтвердил я.
– С какого хера?
– Влюбился.
– Ясно. В ведьму?
– В Иду.
– Вань, пошли меня, но на кой ляд она тебе сдалась?
Я и сам не ведал "на кой", но уже не мог без неё жить. Она была и моим наркотиком, и моим противоядием, и всем смыслом жизни, который все искали, но никто не находил, а мне вот удалось. И это Ида.
– Боюсь я за тебя, Иван. Хотел я сказать "Не боись", мол, но вышло:
– Спасибо, брат!
* * *
Дело было похоже на все остальные. Девушка Оксана двадцати четырех лет, изнасилована, изрезана ножом. Волосы не отрезаны, но с затылка скальпирована прядь. Кой чёрт её понес в Битцу неясно.
– И что теперь? – спросил я.
– Не знаю,- грустно изрёк Костя, а затем заорал:
– Сожрут меня с потрохами, вот что теперь. Закопают живьём. Не начальство, так родственники, он кивнул на стол, где лежали фотографии убитых.
– Мне нужна твоя ведьма.
– Зачем?
– Затем, – опять кивок в сторону фотографий.
– Я позвоню, – сказал я на прощанье, и в тот же день передал Иде Костину просьбу. К моему удивлению она спокойно согласилась:
– Пусть приходит.
– Ида, ты можешь помочь? – спросил я, искрение жалея Костю, которого уже наверняка, ели с потрохами. Она медленно покачала головой и жалобно сказала:
– Я пытаюсь...
И выглядела, при этом таким трогательно-наивным ребенком, что, обняв её, я прошептал:
– Ида, милая, если тебе это неприятно, если тяжело, ну его этого Костю с его трупом. Плюнь, не хочу, чтоб ты огорчалась.
Но она повторила:
– Пусть придёт.
* * *
Он пришел в выходной, подтянутый и неожиданно элегантный, и мне не понравилось, как он обшаривал взглядом Иду и обстановку квартиры, и меня самого. Но совершенно сразил меня тем, как смело протянул руку и потрепал чудовище-Карата по массивной бархатной голове. А Карат позволил, снизойдя. Ида взирала молча, но с интересом.
В маленькой кухне мы едва поместились. Ида подала кофе, и мне не нравилось, как Костя её разглядывал – оценивающе и одобрительно. А она отвечала неприязненно, почти враждебно.
Мне было комфортно с ней, она была умна, мы много беседовали. Я её любил, но не понимал её странных взглядов, жестов и фраз.
Ерунда это всё. Не имеет значения…
– Помогите мне, Ида, пожалуйста, – начал было Костя, но Ида смотрела, молча.
– Почему вы так смотрите? – удивился Костя, а я уже привык к тому, что Ида могла и не ответить на вопрос. Не отвечала, и всё.
– Убили ещё одну? – лишь спросила она.
– Да. Ида, а может лучше я буду задавать вопросы?
– Ну, пожалуй, – согласилась она.
– Иван рассказывал о вашей встрече. Кстати, вы очень похожи на бабушку.
Я лично, этого не находил, но Иде сравнение понравилось.
– Ида, и кто же убийца?
– Ведьмак.
– Кто же этот ведьмак?
– Не могу сказать. Нельзя.
– Ну ладно. Почему он убивает девушек?
– Они нужны.
– Для чего?
– Ему нужна их кровь.
– И волосы?
– Нет, лишь кровь. Волосы он сжигает.
– Зачем ему их кровь?
– Он совершает ритуалы.
– Где? Дома? Он живёт возле парка?
– Нет. Просто парк ему нравится.
– Почему одних, девушек он насилует, а других нет?
– Он насилует тех, кто в его вкусе. Не как ведьмак, а как обычный мужчина, но склонный к насилию.
– Какой он, Ида? Вы его видите, можете описать?
– Вижу, но не могу.
– Почему?
– Он не даёт.
– Он знает, что вы его видите?
– Нет, но он чует. Чует и ставит защиту – барьер, и я не могу пробиться к нему.
– Ида, он – убийца.
– Знаю.
– И вам не жалко девушек? – это был запрещённый прием, и я даже встал, готовясь к защите Иды, но она остановила меня жестом:
– Жалко, – вяло проговорила, – очень.
– Как найти его?
– Никак. Он сам найдётся.
– Когда?
– Придёт срок...
– А пока время не пришло, он будет убивать? – горько спросил Костя.
– Да, убьет троих и остановится, убив не ту.
– Что значит "не ту"?
– Она не должна была бы умереть. Остальные обречены, а последняя – нет. Это будет его ошибкой.
– Почему же он ошибётся?
– Гордыня. Почувствовав растущую силу, он возгордится.
– Ида, ну хоть что-нибудь ещё.
– Дайте фотографии убитых.
Костя словно того и ждал. Суетливо, будто боясь, что она передумает, выхватил из папки пачку фото, но не удержал, и фотографии, шлёпнувшись на стол, легли веером, девушек объединяло лишь то, что они были красивы и теперь уже мертвы.
Ида вновь взяла фотографию Ани Сорокиной, и я бы тоже выбрал её, такой уж она выглядела счастливой и живой. Посмотрев на фото, она угрюмо выдавила:
– Александра.
– Что? – подался вперёд Костя.
– Следующую жертву зовут Александрой, – устало сказала ведьма.
– Возраст? Внешность? Что вы видите, Ида?
– Не вижу. Они умерли, потому что они все одинаковы. Я вам не помогла?
– Не знаю... Значит следующая Александра? – спросил Костя, как будто это трудно запоминалось.
– Да.
– Как бы я хотел, чтобы вы ошиблись в страшном прогнозе.
– Я тоже, – Ида пожала плечами.
* * *
Но время показало, что ведьма не ошиблась.
Тело маленькой, худенькой Саша Плетнёвой, обнажённое, располосованное ножом, обнаружили в апреле. Снег ещё не сошёл, и оно лежало в канаве, наполовину утопая в талом и грязном сугробе.
– Руками бы его разодрал, – проворчал пожилой оперативник, – загрыз бы.
Костя, хмуро взглянув на него, продолжал диктовать данные осмотра места преступления. Судмедэксперт изучал труп.
Я редко бывал на месте убийства, но тут Костя настоял. И я догадывался почему. Он чувствовал, что Ида что-то недоговаривает, и я тоже так считал.
И Костя всерьёз полагал, что увидев растерзанное тело убитой девушки, я смогу повлиять на Иду. Но я не мог и не хотел, хотя мне было очень жаль бедных девчонок. Я боялся потерять свою Иду, и хотел сохранить её любой ценой.
* * *
Я давно жил у неё, она отказалась переехать ко мне. Я худо-бедно ладил с её мастифом. Будущее для меня сложилось в одно слово – ИДА.
Мы не говорили больше об этом деле. Никогда. Ведь я чувствовал, что ей это неприятно. Зато частенько говорили о планах на будущее.
– Я хочу на тебе жениться, – начинал я.
– Зачем? – спокойно спрашивала она.
– Как зачем? Ты что, меня не любишь? – удивлялся я.
– Люблю, – отвечала она.
– Но замуж не хочешь? – закипал я.
– Нет, – подтверждала она.
– Я не достоин быть твоим мужем, – раздражался я.
Она лишь пожимала плечами:
– Я люблю тебя, Иван, и лишь хочу тебе счастья, а со мной это невозможно.
– Отчего же, – в запале кричал я, – моё счастье – это ты.
– Верю, но я не смогу дать тебе то, чего ты ждешь.
– И чего же это я жду? – ехидно подначивал я.
– Сына...
Что ж, она била по самому больному, я действительно спал и видел сына. И это было самым сильным, сокровенным моим желанием.
– Ты не можешь этого знать, – огорчался я.
– Но знаю.
– Ну пусть, дочка. Мне сгодится.
– Я не смогу хранить тебе верность, – продолжала Ида.
– Ладно, – соглашался я.
– Я плохая хозяйка, – отговаривала она.
– Переживу, – не уступал я.
– Я ведьма.
– Ну и на здоровье. Я привык.
– Дурак.
Разговор был бесконечным. Постоянно, по кругу, безуспешно.
* * *
Костино дело не сдвигалось. Он схлопотал выговор и взыскание, но сделать ничего не мог.
О Битцевском маньяке постоянно и с упоением звонила пресса. Родители с тяжёлым сердцем отпускали своих дочерей вечером из дома. Конная милиция патрулировала парк. Но в мае нашли очередной труп. Светлана Корнева. Осложнилось всё ещё тем, что её отец занимал довольно высокий пост. И Косте совсем поплохело. Его даже хотели снять с этого дела, но заменить Костю было непросто.
Мы отбросили все дела, не спали ночами, часами просиживая возле компьютеров. Всё бестолку.
Ида видела это, но помочь не могла, а может, не хотела. Разве влезешь в душу ведьмы? Разговоры об аккулътизме и ведьмаках Ида не поддерживала, никаких книг на эту тему дома не держала. Но каждый миг, каждую секунду, находясь рядом с ней я ощущал, что она совсем из другого теста, чем я. Другая и всё. Моя Ида. Моя судьба. Мой приговор. Мой рок. Моя сладкая смерть...
* * *
В метро было душно, и Лена Поспелова задыхалась, зажатая с одной стороны толстяком с огромным портфелем, с другой – недовольной тёткой с крашеными рыжими волосами. Портфель давил на поясницу, тётка сердито пыхтела в ухо, и Лена брезгливо морщила узкий чувствительный носик. Она не любила метро, но сессия закончилась, начались каникулы, и с утра позвонила Люська Петрова, приглашая в гости.
С Люськой они не особо-то и дружили, но Лене всё равно было нечего делать: не собачиться же с братом Генкой, едва поступившим в МИРЭА, и начавшим задаваться. И Лена согласилась.
Она ехала и думала как бы отказать Мишке, пригласившему её в субботу в кино. Мишка ей не нравился. Вот если бы пригласил Андрей с десятого этажа, она бы согласилась, не раздумывая.
Андрей. Высокий, широкоплечий, спортсмен. У Андрея машина. У Андрея такие глаза, ну такие... Словом, когда он смотрит, Лена просто тает, как клубничное мороженое на солнцепёке. И начинает хихикать, как дура.
Её даже не смушало, что Андрей не раз был замечен в обществе какой-то верзилоподобной девицы в миниюбке.
Вот если бы её пригласил Андрей, он бы узнал какая она на самом деле, и конечно, бросив верзилу, стал бы встречаться с Леной...
Внезапно мысли Лены приняли совсем иное направление. Ей вдруг стало необходимо выйти на улицу, и, глотнув свежего воздуха, прогуляться. Но жара не располагала к прогулке. Для этого подошел бы, пожалуй, парк. Да парк годится.
Казалось бы, какой, на фиг, парк? Зачем? Ведь её ждала Люська. Но идея выйти из метро, чтобы прогуляться по парку казалась единственно верной в тот момент. Осталось только перейти на другую ветку, доехать и прогуляться по Битцевскому парку. Совсем чуть-чуть. А Люська подождёт. Недолго. Полчасика. Лена только войдёт и вдохнёт свежий, пахнущий цветами, воздух. Что тут такого?
Девушка вышла из метро и медленно побрела в сторону парка. Настроение было отличное – лёгкое и светлое. И только почти дойдя до парка, Лена как будто, опомнилась.
По дорожке шла молоденькая мамаша и тащила, за руку маленькую девочку. Они спешили. Девочка несла в руках куклу. Кукла!
Лена нахмурилась, вспоминая. У неё самой была такая же. Николь. Именно так назвала Лена свою куклу когда-то, услышав имя во французском фильме...
У неё вдруг дико заболела голова, и она стала тереть лоб. В мозгу будто зажёгся красный свет. Инстинкт самосохранения кричал – СТОЙ!
НАЗАД!
Лене стало страшно. Зачем она идёт в парк, ведь там... опасность... да ... да... там ждёт непоправимое. НАЗАД! Немедленно возвращайся!
Но её воля слабела. Дрожащими руками девушка рванула молнию на сумочке, оторвала пряжку, достала мобильник. Одной кнопкой набрала номер брата:
– Гена? – её слабый голос дрожал и прерывался.
– Чего тебе?
– Я иду... в Битцевский парк... – отчаянно пролепетала Лена.
– Ну?
Внезапно к девушке вернулись безмятежность и спокойствие. Голова больше не болела. Наоборот всё стало светло, легко и радужно.
– Дурак ты, Генка, – рассмеялась в трубку Лена, и дав отбой, вошла в парк…
Лена шла неспеша по широкой аллее, вдыхая полной грудью свежий воздух, немного пряный от жары. Деревья приветливо шелестели над головой. Их кроны давали густую тень. Девушка сошла с аллеи, всё больше углубляясь в парк, от людных мест. Птички щебетали, а небо было таким синим в позолоте солнечных лучей, что было больно смотреть. Лена вздохнула – как же хорошо!
Где-то залаяла собака, где-то перекликались дети, протарахтел мотоцикл. Но звуки затихали, становясь всё тише и тише – Лена, углублялась в глухую часть парка.
В сумке запел мобильник, и Лена потянулась было, но передумала.
– Потом...
Она раздвинула кусты и ломанула по прямой, запачкав жёлтой пыльцой светлую юбку. Она почти пришла. Сердце ёкнуло и забилось часто и радостно. Кто-то ждал её в тенистой глубине парковых аллей. Кто-то очень ей нужный, и она знала это.
Он сидел на поваленном дереве неподвижно, не пошевелившись, даже когда Лена подошла почти вплотную. Только подняв глаза, негромко проговорил:
– Ну здравствуй, Лена...
* * *
Когда пришла первая боль, Лена, скорее удивилась. Закричала она только тогда, когда увидела в его руках нож.
Последующий шок снял наваждение, но Лена всё не верила, что этот ужас происходит с ней. Боль и кровь. Боль и кровь. И уже, теряя сознание, девушка тихо прошептала:
– Не делайте мне больно. Пожалуйста, – и отключилась…
Продержалась она долго.
* * *
Домой я вернулся поздно. Сегодня нашли тело Лены Поспеловой. Ида была дома и мыла посуду. Она... знала.
– Я так больше не могу, Ида.
Она замерла над раковиной, не поворачиваясь:
– Скоро...
– Что скоро?
– Скоро всё закончится. Осталась последняя.
– Не та девушка?
– Да.
– Ида!!! – заорал я, и в дверях кухни тут же возник Карат, – ну сделай же что-нибудь, ради бога. Умоляю тебя, Ида.
– Не могу я. Ты же знаешь Иван, не могу.
Я опустился на стул, обхватив голову руками. На плите что-то уютно шкворчало, словно ничего и не случилось. А у меня перед глазами стояли фотографии убитой. Бедная девочка, что же с тобой сделали?
– Ну почему они прутся в этот чёртов парк? Зачем, Ида? Гипнотизирует он их что ли?
Ида прикрыла омлет и ответила:
– Это... мо;рок.
– Что?
– Не гипноз. Мо;рок.
– Это ещё что?
– Ну, ты Иван, как психиатр знаком с гипнозом. Тут ведь нужно некое контактное воздействие непосредственно на объект, а морок, он возможен и на расстоянии. Он их морочит. Гипнозу можно научиться, им владеют многие. А мо;рок – фирменный прием ведьмаков.
- И ведьм? – спросил я.
– Ну да, – спокойно согласилась Ида, снимая омлет мне на тарелку.
– И ты способна так морочить.
– Конечно.
– И девочки идут на этот морок? Ну морочатся?
– Как видишь. Он их так приманивает.
– Как страшно, Ида.
Тогда, она, обернув ко мне тонкое ангелоподобное лицо, обрамлённое пепельными волосами, заглянула прямо в душу прозрачными глазами и прошептала:
– Поверь мне, Иван, скоро всё кончится. Всё станет хорошо.
– А девочки?
– Что девочки?
– Они ведь мертвы.
– Да.
– И их мучили.
– Да.
– И как после этого жить, Ида?
Любой ответ прозвучал бы дико и глупо. Но она сказала лишь:
– Мне жаль, но это было необходимо.
* * *
Последний звонок Лены брату был единственной зацепкой, и мы на пару с Костей бесконечно долго пытали бедного Гену, повторявшего раз за разом одно и тоже:
– Да, она позвонила сама. Её голос звучал странно.
– В чём эта необычность проявилась?
– Мне послышалось, что она была растеряна.
– Но не напугана?
– Может быть и напугана. Да не понял я! – заорал Гена.
– Успокойтесь, юноша. Она всегда вас называла Геной?
– Да нет.
– А как же?
– Генка.
– И вас это удивило?
– Тогда, сразу – нет. Я только потом об этом вспомнил, когда она... -
он часто задышал, но Костя был безжалостен:
– Так, она называла вас Генка, а вы как её звали?
Парень сглотнул:
– Ну, Лена – ж-па по колено...
В другом случае, мы бы расхохотались, а теперь даже не улыбнулись.
– Вам не показалось, что рядом с ней кто-то находился?
– Да не знаю я! – в который раз выкрикнул парень. И я его понимал.
Их с сестрой разговор длился не больше минуты, а мы пытали его уже
часа два.
– И что она сказала потом?
– Я уже рассказывал, – бубнил парень, – она сказала «Дурак ты, Генка».
– И сказала совсем другим тоном?
– Да, она уже успокоилась и даже хихикнула.
– Она сама оборвала разговор?
– Да.
– А вы?
– Что я?
– Что делали потом?
– Что делал? Пошёл досматривать футбол.
– Футбол, говоришь... – задумчиво протянул Костя. А Генка, неожиданно уронив голову на стол, горько разрыдался...
* * *
Разговор с подругой Люсей, к которой "спешила" Лена, тоже ничего не дал. Да, договорились встретиться, и Лена к ней ехала. Звонила от метро. Почему Лена оказалась в парке, не знает. Последний вызов на мобильном был именно Люсин, но Лена не ответила, хотя, по мнению экспертов, ещё была жива.
* * *
Костя, поговорил с Идой ещё раз, уже без меня. О чём говорили, не знаю, только Костя ушёл от неё злой, как чёрт.
– Она что-то знает. Твоя чёртова ведьма, что-то знает.
– Эй, полегче...
– Пошли вы... Знает и молчит. Убили восьмерых, девчонок. А она – ни слова.
– Прекрати истерику.
– Выясню, что ей что-то было известно – убью!
– Костя!
– Убью, так и знай?
* * *
Ида о разговоре тоже помалкивала, только вскользь, небрежно бросила:
– А мне Костя нравится.
Я напрягся, ещё не ревность, но что-то близкое шевельнулось во мне.
– Он, пожалуй, подойдёт... – добавила она.
– Для чего?
– Не бери в голову, – отмахнулась она со смехом.
* * *
Дело совсем встало. Костю не отстранили, а подключили следователей из других районов. С тем же результатом. Конный патруль разъезжал по дорожкам парка. Прохожие любовались холёными лошадьми, а собаки обрывали поводки, захлёбываясь от лая. Жертв больше не было. Пока. И интерес прессы к этому делу постепенно ослаб.
Всё так же ходили в Битцевский парк влюблённые парочки и молодые мамы с колясками, и собачники, и компании подростков. Ходили и не боялись. И правильно. ИМ ничего не угрожало. Они ходили и сидели на зелёной траве, курили, ели гамбургеры, смеялись и болтали. А те восемь девочек ушли навсегда.
* * *
Машина, с друзьями Лены Поспеловой столкнулась с грузовиком. Из пятерых выжила лишь одна. Чудом. Они ехали, на пикник и Лена тоже должна была участвовать. Теория Иды подтверждалась.
– Ида, почему же никто не видел убийцу? – спрашивал я.
– Его видели.
– И что же молчат?
– Не придают значения.
– Отчего?
– Мо;рок.
– Опять?
– Его принимали за безобидного бомжа, за подвыпившего немытого алкаша, за бродягу, за панка...
– Но он же был весь в крови?
– Но кому придет в голову разглядывать бомжа?
Логично. Кому нужен бомж, но кровь с его одежды должна была просто капать.
– Ида, Костя думает, что ты что-то недоговариваешь, и он грозился тебя убить.
– В самом деле? – удивлялась Ида "на голубом глазу".
– Костя... – она как-будто что-то вспоминала, – но скоро конец.
– Когда?
– Совсем скоро. Не заморачивайся, Иван. Мы вместе, и нам хорошо.
– А что потом?
– Будет и потом, – с грустью улыбалась она.
И я не понимал её взгляда, её шёпота и грусти в улыбке.
– Чем тебе нравится Костя, Ида. Он ведь тебе нравится?
– Нравится.
Меня коробило от этой ведьмастой девки.
– Костя – надёжный, смелый, со стержнем.
– В отличие от меня? – едко спрашиваю.
– Ты – это ты,- пожимает плечами.
Лучше и не скажешь! Я – это я. Действительно, всё просто, как апельсин. Мы уходим на работу по утрам, перебрасываемся сообщениями днём, вечером встречаемся, общаемся, сексом занимаемся, и ждём. Вернее, ждёт Ида. Напряжённо, томительно. Она, буквально, пропитана этим липким ожиданием. И это болото затягивает и меня. Ожидание. А чего ждём? Неизвестно...
* * *
Октябрь выдался удивительно тёплым. Тусклое умирающее солнце вяло золотило разноцветные верхушки деревьев. От земли пахло сыростью и влажной падью облетавших кустов. Частые, меланхоличные дождички облизали тёплым глянцем тротуары...
Последнее время его всё чаще посещала неясная тревога, никак не связанная с предстоящим убийством. Просто сердце ныло сосущей грустью. Осень, возможно. Хотя он знал, что это не так. Что-то должно случиться. Что-то... непоправимое. Страха не было, лишь томительное волнение, и ожидание неясных событий и неотвратимости.
Он неторопливо шёл по тропинке вдоль пруда. Вода в пруду захолодела и неподвижно стояла чёрным шёлком, на котором ярким узором лежали опавшие листья. Жёлтые, красные, багряные, алые, пурпурные. Набегал ветерок и зыбил воду мелкой рябью. Утки, не шелохнувшись, сидели на воде. Дремали.
Он устало опустился на почерневшую от сырости, облупившуюся скамейку. Посмотрел на небо. Серые облака лениво свисали грязными клочьями, изредка, пристреливаемые блёклыми, белёсыми, солнечными лучами.
Он сидел неподвижно, шумно вдыхая влажный воздух. Грустил. В памяти всплывали лица убитых им девушек, их крики и слёзы. Он не жалел их, убивая. Но они уже и были мертвы. Они, рано или поздно, должны были уйти, впрочем он никогда не крал больше пяти месяцев жизни. Скоро он убьёт снова. Может через неделю, или через две, но не через месяц. Ему уже скоро понадобятся кровь и боль. Он насытится до краёв...
Мария. Девушку зовут Мария. Скоро... Когда он чувствовал имя новой жертвы, приходил прилив отчаянного волнения, шёл нервный ток. Но это будет позже…
А пока он пусто глядел на пруд и дышал осенью. Имя Мария ему не нравилось. Старомодное. Мария, Маша. Он причинит ей боль, много боли, он извлечёт эту боль всю до дна, до последней капли.
Он не жалел их. Все они были его жёнами, любовницами, дочерями, сёстрами. Он знал про них всё. Он освобождал их. Страдания и крики – очищение. Да, именно так. Очищение через страдание. Эти девочки, в сущности, маленькие сучки, все были для него Мариями, мадоннами, Девами Мариями. Вот и снова Мария.
По телу пробежали мурашки, и он поёжился. Налетел ветер, неожиданно холодный и колючий, словно острый нож. Нож, которым хорошо резать хлеб, и ещё убивать.
Ведьмак достал из кармана нож и обалдело на него уставился. Это лезвие мутнело от крови. Нож. Он не разу не подвёл, он отлично исполнял свою работу. Девчонки задыхались в предсмертных криках. Нож скоро получит новую жертву.
Тусклый блик пробежал по лезвию. Нож жаждал крови. Он был ненасытен. Скоро ты получишь своё, дружок!
Ведьмак спрятал нож и закрыл глаза. Но как же он устал. Эта ноша тяжела. Неподъёмна. Но таков его путь.
Холодный, мелкий дождик вдруг брызнул ему в лицо, словно отрезвляя. И ведьмак мигнул, ощутив на щеках мелкие влажные точки, постепенно приходя в себя.
Обязательно нужно отдохнуть. Год, или два. А может и лет десять. Да. Пожалуй девять лет будет в самый раз. Он тихо засмеялся, а потом нахмурился. Мария будет последней. Пока. А время отмерит он сам. Ведьмак.
Он знал её имя, но оно ровным счетом не имело никакого значения, как и имена других жертв.
Вот только Мария... Что-то его беспокоило. Что-то шло не так. Мимо, смеясь, в обнимку шли парень с девушкой. Парень с банкой пива. Оба скользнули по ведьмаку невидящим взглядом, словно не заметили. Мо;рок.
Ведьмак насторожился. Кто-то ещё знал про мо;рок. Странно. Встряхнувшись, ведьмак понюхал воздух. Ноздри трепетали, улавливая чьё-то присутствие. Так и есть. Ведьма. СИЛЬНАЯ. И она ЗНАЕТ.
Ведьмак усмехнулся, вот откуда беспокойство. Но ведьма не в силах ему помешать. Да и не посмеет, ведь всё предопределено.
Ладно, сначала он закончит свои дела, а потом уж займётся ведьмой. Как она его нашла? По мо;року? Или же знала кого-то из жертв.
Ему вдруг сделалось так легко и радостно, словно он поделился своей тяжёлой ношей. Кто-то узнал его секрет. Значит он не одинок. А то он, было, захандрил. Все убийства такие скучные и обыденные, даже кричали все они одинаково. Тонко жалобно, пронзительно, отчаянно. И страх их имел одинаковый запах, одинаково темнели от боли их глаза, отливая перламутровыми слезами. И все они были одним сплошным кричащим и кровоточащим куском боли и страха.
Мария... Её кровь будет горячей и липкой, смрадом наполняя его силы. Кровь – катализатор, высшая субстанция… Совсем скоро он нанесёт финальную смертельную рану. Короткая агония и ... ПУСТОТА. Но, пустота его настораживала.
Подставив лицо мелкому дождичку, ведьмак немного посидел, затем поднялся и лёгкой поступью прошёлся по аллее ЕГО парка...
* * *
Ида нервничала, став резкой и раздражительной. И я спросил напрямик:
– Ты чего-то ждёшь, Ида?
– Я жду перемен.
– К лучшему?
– Нет. Просто перемен.
– А они будут?
– Совсем скоро.
– Ну тогда и я стану ждать скорых перемен.
И Ида рассмеялась...
* * *
Денёк был подходящий. Серенький, холодный, ветренный. Сегодня. Это произойдёт сегодня. Почему нет? Ведьмак позавтракал без аппетита, хотя обычно предстоящие убийства никак не влияли на аппетит. Но сегодня есть не хотелось, да и спал он последнее время неважно. Глянув в зеркало, он совсем не удивился синим полукружьям под глазами.
Внезапно зеркало, в которое он взглянул, пошло трещинами, пара кусочков отвалилась, и они рассыпались мелкими брызгами но полу. Плохо.
И тут впервые, глядя на паутину трещин на зеркале и своё усталое отражение, он понял, что проиграл. Как же так случилось? Что не так? Может он чего-то не сделал?
Он решил убрать осколки, и удивился выступившей на пальце капельке крови. Острый осколок ужалил плоть.Не больно, но кровь его насторожила. Его предупреждают? Но кто и о чем? Что непредвиденное его ждет?
Он вышел из дома во влажный, холодный туман. Плотнее запахнул пальто. Пальто потом придется выбросить, но это его не тревожило. В кармане звенела мелочь на проезд, в другом дремал, до норы, нож.
Сегодня ты получишь жертву. Я тоже кое-что получу. Как же иначе? Он постарался представить себе девушку, но не смог. Пока что. Но это ничего. То, что должно произойти, непременно произойдёт...
Внезапно ему захотелось вернуться. Захотелось так, что он было повернул назад. Но – нет, нельзя. Всё началось. Он готов убить, и она готова умереть. Ведьмак двинулся дальше.
Пока ехал, просто дремал спокойно, безмятежно откинувшись на спинку сиденья, полуприкрыв глаза. Руку держал в кармане. Прикосновение к ножу вселяло уверенность и радость, граничащую с бурным, до неприличия, восторгом. Его ликование и её отчаяние сольются воедино...
Выйдя из метро он пошёл к парку. Странно, но он всё ещё не чуял. Холодный ветер разогнал остатки тумана. Дождя не было, но лужи на асфальте мерцали льдисто. Шёл он медленно, неторопясь. Времени вагон. Целая вечность. Слово ему понравилось. Ведь это он, ведьмак, дарил девчонкам вечность, и что до того, что ни одна из них не желала такого подарка? Глупые!
Подойдя вплотную к парку, он наконец почуял жертву. Немного постоял, концентрируя своё внутреннее зрение. Образ не возникал. Потом медленно стала проявляться картинка, расплывчато, не в фокусе. Он сосредоточился. Ну вот. Он увидел её.
Мария. Темноволосая, высокая, худая. Короткие волосы, чёлка. Черты лица мелковаты. Но глаза хороши: большие, зеленоватые. Красивые. И станут ещё краше, заблестев слезами, преломляя свет...
Симпатичная, но насиловать он не станет, последнее время он потерял к ним интерес. Низменно-животные инстинкты тут совершенно ни при чём. Абсолютно. Тем более, что никакого удовольствия тогда он не испытал. Пожалуй лишь немного усилил их страх...
Он вышагивал по парку, любуясь разноцветьем мокрых листьев, не боясь привлечь чьё-то внимание. Лёгкий флюид мо;рока уже защищал его.
Его видят, конечно, но не замечают и не вспомнят. Теперь он чуял Марию постоянно, непрерывно. Она спешила и нервничала. Круг её забот мало волновал его. Ведьмак не торопился насылать мо;рок. Успеется. Пожалуй, этот момент нравился ему больше всего. Тот миг, когда они теряли волю. Их воля начинала принадлежать ему. Как здорово властвовать!
Власть он не считал главной и первостепенной целью, но ему она была так приятна...
Но пора!
Заклинание было совсем простым, и он не сомневался, что оно легко и быстро сработает. Важнее было настроиться на жертву, как бы стать ею.
И вот уже их дыхание смешалось, а их сердца бьются в унисон. Связь, сначала хрупкая, упрочилась. И вот он уже транслирует ей в подсознание картинку Битцевского парка. Приукрашенную, яркую как приторно -сладкая карамелька.
Она сопротивляется – «Как? Зачем? Какой ещё парк?». Но недолго.
Кстати, предыдущая девочка, Лена его удивила тем, что не только смогла стряхнуть мо;рок, но и позвонить брату. Молодчина! Но в конечном счёте, осталась как и все – милой маленькой овечкой на заклание...
* * *
Мария вышла из вагона, перешла на другую линию и поехала прямо в парк.
Он не курил, но ему вдруг захотелось до боли втянуть едкий и, несомненно, ядовитый дымок. Но вместо этого он часто задышал. Сырой, холодный воздух пахну;л грибами, опавшей листвой и мокрым деревом.
Сегодня он выбрал крошечную полянку, со всех сторон окружённую кустами боярышника. Сюда почти не проникали звуки, и лишь воробьи, чириканьем, бессовестно нарушали эту благостную тишь. Поискав глазами, куда бы присесть, он нашёл небольшой пенёк и уселся. Сидеть было неудобно, но он стал ждать.
Ведьмак не следил за маршрутом передвижения своей будущей жертвы, зная, что она уже приближается, и он это ощущал всё сильней.
Пока она добиралась, он сидел неподвижно, но когда она была уже возле парка, ведьмак встал, разминая кисти и колени.
И чем острее чуял её приближение, тем больше нарастала в нём тревога. Что-то не ладно. Но что? Его собственный мо;рок мешал ему определить это до конца.
А если его снять ненадолго, что сделает эта девка? 3акричит? Убежит? Позовет на помощь?
Нет, снимать мо;рок нельзя ни за что, особенно теперь, когда она близко...
И даже на расстоянии пятнадцатиминутной ходьбы, он обонял запах её духов – дешевенькая такая подделка под Шанель.
Она возникла, на поляне, раздвинув кусты, с которых упала дождевая влага ей на жакет. А он вдруг оказался к этому совсем не готов.
Высокая, короткостриженные волосы под беретом, она приближалась, а он не понимал, что же с ней не так, и когда девушка подошла, он поприветствовал её, как и всех остальных:
– Ну, здравствуй, Мария!
Она непонимающе мигнула и смущённо улыбнулась ему. Он не сразу вынул нож, а сначала грубо схватил её за запястье, пытаясь побороть возникшую неуверенность.
В изумлении она всё ещё не чувствовала боли, и тогда, вздохнув, он достал нож.
Она не закричала, а лишь удивлённо и как-то тупо уставилась на нож. Приоткрыв рот, девушка, таращилась на него со всё нарастающим изумлением.
– Не убивайте меня, – прошептала Мария, а он, закрыв глаза, нанёс ей первый удар.
Она была в шоке, поэтому почти не сопротивлялась и даже не кричала, а только хрипела между всхлипами, часто втягивая в себя широко раскрытым ртом свежий воздух.
А у него в голове стучала, билась мысль: «Что-то не так, что-то не верно... Но, что?»
* * *
Алая кровь, пятная одежду, тёплыми струйками брызгала в лицо. И ему стало ясно: кровь была не той, без кармически-чёрной примеси рока, Чистая, молодая, не отмеченная близкой смертью.
Взглянув на влажную красную ладонь, он поднёс руку к носу, понюхал, затем лизнул, и наконец понял. Не то! Ошибка! Эта девушка не была обречена. Ей была дана долгая жизнь, но она умирала, лёжа у его ног, прощаясь большими, мутнеющими глазами...
Он упал на колени рядом с Марией, желая ей помочь. Но поздно, смертельная рана уже была нанесена. Она умирала. А ведьмак, стоя на коленях, плакал, и его слёзы падали на её бледное, уставшее от мук и, уже заострявшееся, от смертельной агонии, лицо.
Наклонясь над ней, он поправил прядь волос, которую собирался срезать, и с нежностью попросил:
– Прости, Машенька. Прости меня, – но девушка уже не слышала.
Тогда он поднес к губам её руку, поцеловал и завыл, как раненый зверь. Отчаянно, больно и страшно. Затем вой перешёл в рыдания... Ведьмак сидел на коленях и тихо скулил, баюкая на руках тело убитой девушки.
* * *
Он не помнил сколько так просидел, но пошёл дождь. И природа рыдала вместе с ним, оплакивая непоправимое. А он уже не рыдал, а лишь тупо и неподвижно сидел возле трупа. Вода стекала с волос. Пальто набухло и огрузло. А он не замечал ни холода, ни сырости…
* * *
Он бросил, наконец, нож и взглянул на свои руки. Руки убийцы. Ведь только теперь он им стал. И теперь уже не имело значения почему это произошло. Случилось!
Ведьмак тяжело встал и пошёл прочь. Дождь прошёл, и он наконец почувствовал холод и плотнее запахнул полы широкого пальто. Он шагал, меся грязь и подставив лицо осеннему ветру. Ведьмак почти успокоился, и все его дальнейшие шаги казались теперь простыми и очевидными. Но было ещё что-то, неуловимое и назойливое, как комариный зуд. Напрягшись, он вспоминал, ведь он забыл что-то важное. Прокаркала ворона, и его осенило: ВЕДЬМА! Она не влияла на произошедшее, она ведь не могла...или СМОГЛА?
Похоже ведьма вела свою игру. Тонко, ненавязчиво и прозрачно. Ведьмак задумался, и ответ пришел сразу. Боже, как всё просто, как очевидно. Он рассмеялся восхищенно. Ай, да, ведьма! Молодец!
Он хохотал так же неистово, как прежде рыдал. И теперь уже следы истерического смеха выступили на глазах. Ведьма. Ведьму звали Идой. Мирское и несколько вульгарное имя не имело ничего общего с настоящим, более длинным и изысканным, которое ведьмы не открывают никому.
* * *
Сидя на работе, Ида вдруг почувствовала такой приступ головной боли, что потемнело в глазах. Побледнев, она вцепилась пальцами в подлокотники кресла.
– Что с тобой? – спросила коллега.
– Всё в порядке, – боль оступила так же внезапно, как и началась...
* * *
Ведьмак, тем временем, стоял на месте, ковыряя носком ботинка опавшие листья и думал о ней, улыбаясь. Это был вызов! Интересно как теперь всё повернется? Нет, как Я всё поверну. Он повеселел, и сунув руки в карманы быстро пошёл прочь. У опушки парка немного задержался, чтобы просто подышать сыроватым воздухом, затем двинул дальше. По дороге ему встретилась церквушка, и он с симпатией взглянул на блеск куполов. Молитв он не знал, но тихо промолвил в который уже раз: "Прости, Мария". Вздохнул, достав мобильник, набрал "02" и твёрдо сказал:
– Мне нужен следователь Потехин, который ведёт дело о Битцевском маньяке.
– Если вы владеете информацией по этому делу, то можете сообщить её мне, – равнодушно ответила трубка.
Его так и подмывало сказать: "Я и есть маньяк", но он сдержался, сказав лишь:
– Информация есть, но я готов поделиться ей только со следователем Потехиным лично.
Трубка помолчала, видимо на том конце раздумывали, или совещались. Сейчас он не хотел тратить силы на пустяки. Он слишком утомился. Трубка ожила. Он получил номер и набрал его:
– Потехин слушает.
Ведьмак улыбнулся – игра началась.
– Я стою... – он оглянулся на адрес ближайшего дома, и продиктовал, – Я тот, кого вы ищете – Битцевский маньяк, – он поморщился выговаривая определение, но оно упрощало информацию, – Сегодня я убил девушку... – он глотнул, – и готов сдаться.
Не дождавшись ответа, ведьмак дал отбой.
* * *
Оперативная машина приехала быстро, его нарочито грубо обыскали, затолкали в машину, надев наручники. Наивные.
– Где труп?- рявкнул опер.
Ведьмак подробно описал место.
– Где нож?
– Там же, – был ответ.
Он чувствовал на себе их ненавидящие и, в тоже время, торжествующие взгляды.
Доставили к следователю – Косте Потехину. Мокрое пальто и вещи из карманов у него забрали. Он добавил:
– Документов при себе не имею, но в кармане ключ от квартиры, я назову адрес. Паспорт лежит в ящике стола.
Опер смотрел на него с нескрываемой злобой, и от этой ненависти становилось удушающе – жарко.
– Вы убили?
– Я.
– Хотите написать чистосердечное признание и оформить явку с повинной.
– Хочу.
– Назовите себя.
– Пётр Сергеевич Романенко.
* * *
Костя позвонил мне и коротко приказал:
– Приезжай. Мы его поймали.
Я не сообщил Косте, что за минуту до этого, позвонила Ида и сообщила:
– Он попался, и его уже взяли.
Учитывая обстоятельства, формулировка Иды была точней. Не ОНИ взяли, а ОН попался.
Я приехал, но Костя был уже один. Я вопросительно поднял брови, и Костя, предвосхитив вопрос, ответил:
– Он в камере. Допрос назначен на завтра.
– Он убил? – сразу спросил я.
– Похоже, он.
И в этом "похоже" был он весь. Следователь-мент. Он пока сомневался.
– Мы нашли труп девушки, исполосованной ножом, в том месте Битцевского парка, на которое он указал. Рядом нож. А если дождь и уничтожил отпечатки пальцев, то не все. Так сказали эксперты, да он и сам во всём признался. Расстреливать таких нужно на месте, – выдавил Костя, – ты бы видел, что он сделал с девушкой.
– Я видел, что он сделал с другими, – парировал я.
– Завтра ты должен присутствовать на допросе, чтобы предварительно оценить его вменяемость. Но, думаю, он абсолютно вменяем. На все сто процентов.
Честно говоря я в этом и не сомневался.
– Сейчас в его квартире идёт обыск, хочешь поехать?
– Да. Оценить обстановку. Личные вещи многое могут рассказать о
преступнике.
– Согласен.
* * *
Когда мы прибыли на квартиру, обыск был в разгаре. Работала опергруппа во главе со следователем, ведущим дело вместе с Костей. Мы хмуро обменялись кивками. Конечно, все рады были тому, что маньяк взят, и дело может быть окончено. Но девушки убиты. Девять жертв.
Костя показал мне в машине фотографии. Ужас. Кошмар! Я бы тоже его расстрелял сразу, немедля…
* * *
Большая, чистая и уютная квартира. Дорогая мебель и аппаратура. Дорогой компьютер шерстил парень из аналитического отдела. Множество книг. Философия, история, теология, но никакого оккультизма. Большой, во всю стену, аквариум с голубоватой водой, колышущимися водорослями и медлительными, отливающими серебром, рыбками.
Обстановка была обволакивающей, умиротворяющей и вязкой. Полное отсутствие прессы – газет, журналов, рекламы. Аккуратная, дорогая одежда в шкафах. Всё очень дорого, респектабельно, но, вместе с тем, совершенно безлико. Никаких мелочей, фотографий, бумаг, милых безделушек.
Что я мог сказать о живущем здесь. Аккуратист, педант, эстет, интеллектуал, любитель комфорта. Вот и всё.
Я не стал делиться впечатлениями с Идой. Обсуждать было нечего.
* * *
На следующий день мы с Костей ожидали прибытия из следственного изолятора подозреваемого. Костя дёргался, меня не покидало неуместное, нездоровое любопытство. Словно толпа зевак на месте автокатострофы. Больно смотреть,и глаз не отвесть...
Когда его ввели, я был настолько изумлен, что растерялся. Если Ида была мало похожа на ведьму, то он и вовсе не походил на ведьмака, паче на маньяка. Человек без лица. Сначала он мне показался худеньким подростком, но приглядевшись, я увидел взрослого мужчину, молодого, но страшно измождённого, не потрёпанного, а именно замученного.
На его лице читалась усталость и скука. Черты лица правильные, но пресные. В нём не было ни искры, ни стержня. Он сидел на краю стула ссутулясь, и вопрошал светло-карими с болотной примесью, глазами.
Костя представился, представил меня, затем долго и нудно объяснял обвиняемому его права и обязанности.
Романенко слушал внимательно, не перебивая, а меня поражало выражение спокойствия и безмятежности на его лице.
Я часто общался с подозреваемыми, и они на допросах вели себя по-разному. Но люди всегда волновались, даже если были невиновны. Всё-таки, кабинет следователя. Допрос.
Романенко же был абсолютно спокоен, никакой нервотрёпки, никакой тревоги. Собран и равнодушно тих. Он убил девятерых. Изрезал в лоскуты...
Тот допрос мне заполнился обрывками. Я не столько прислушивался к диалогу, сколько наблюдал за ведьмаком.
На вопросы он отвечал туманно, иногда не отвечал вовсе. Он полностью признал убийство девяти девушек, точно указал место преступления, но совсем не помнил дат. Очевидно не привязывал события к конкретным числам. Не помнил имена жертв, хотя точно указывал по фотографиям хронологию убийств.
– Лену Поспелову вы убили в июне?
– Разве? Возможно. Было жарко.
Сам процесс он тоже описывал расплывчато, будто плохо помнил.
– Сколько ударов ножом вы нанесли?
– Сколько? Думаю, много.
– Более десяти?
– Конечно.
– Вы хотели причинить жертве боль?
– Хотел.
Выражение безмятежности не оставляло его лица.
– Вам придётся на месте показать, как вы это сделали, – Костя вопросительно на него взглянул.
– Хорошо, – он ни от чего не отказывался.
Записывать показания на диктофон, снять на камеру, провести следственный эксперимент – на всё согласен. И лишь упоминание о психиатрической экспертизе, не то, чтобы удивило, но слегка позабавило его:
– Вы думаете, что я сумасшедший, доктор? – обернувшись, он насмешливо взглянул на меня своими "ти;нистыми" глазами.
– Да, по-моему, нормальные не убивают.
– Может и так.
– Это обязательная процедура, – встрял Костя.
– Ладно.
Никогда ещё нам с Костей не попадался такой покладистый преступник.
Упоминание об адвокате его удивило:
– Адвокат? Нет у меня адвоката.
– В таком случае, адвокат вам будет назначен.
– Вот как? А разве меня могут оправдать?
– Вряд ли, – быстро и резко ответил Костя.
– Разве возможен условный срок? – спросил ведьмак.
– И это маловероятно, – отвечал Костя, хотя всё казалось очевидным, – но суд учтёт, что вы активно помогали следствию, ваше полное признание вины и явку с повинной.
– Понятно. – Перспективы неотвратимости наказания его не расстроили.
– Нет, адвокат мне не нужен.
– Адвокат полагается.
– Хорошо, пусть будет адвокат.
* * *
Адвокатом назначили пожилого, опытного Павла Александровича Когана. Грузный, медлительный, с огромным опытом адвокатской деятельности, он, ознакомившись с материалами дела, присвистнул:
– Ну тут мне совсем нечего делать. Подследственный всё признал, всё подписал, со всем согласен, и может избежать наказания, лишь если будет признан невменяемым.
– Понятно.
Романенко светила или пожизненная тюрьма, или пожизненная психушка, что вряд ли, при его адекватности. Даже по моим предварительным заключениям, человеческим и врачебным, ну никак он не тянул на маньяка-шизофреника. Никак.
* * *
Костя долго выяснял подробности последнего убийства. А я наблюдал. Романенко был так же спокоен. Ни малейших признаков волнения, испуга или напряжения. Казалось, его совершенно не волновало, ни что с ним будет, ни суд, ни тюрьма, ни психушка. Ничего.
Он мило и спокойно беседовал с нами. Интеллигентный, эрудированный. Страшный.
– Почему эти девушки приходили на встречу, Романенко?
– Я их звал.
– По телефону.
– Нет. Мы не были знакомы. Я не знал номеров их телефонов.
– А как же звали?
– Мысленно.
– Объясните, Романенко.
– Мне нечего добавить.
– Надеетесь, что вас сочтут невменяемым?
– Нет, на это я не надеюсь.
– Тогда, отвечайте на вопросы ясно.
Молчание. Костя закипал, я это чувствовал. Хладнокровный Костя зверел. Белёсая ярость наполнила глаза. Бешенство в нашем деле подарок не большой.
– Костя, прерви допрос, – тихо посоветовал я.
Романенко удивился, а Костя не услышал:
– Вы их убили?
– Да.
– И пытали?
– Да.
– Насиловали?
– Некоторых.
– Почему? – заорал Костя, – почему, твою мать!
– Костя,- вступился я.
– Погоди, я хочу понять. Ответь, Романенко, зачем ты убил, пытал и насиловал?
– Так было нужно.
– Кому? – взревел Костя...- и это твоё грёбаное объяснение? Убивал девочек, потому, что так нужно?
– Да, – спокойно подтвердил ведьмак.
– Тебя закроют насовсем, – зловеще прошипел Костя, – за забор навсегда, – заорал он.
– Костя, перестань, – предостерегающе зашептал я. Наш допрос писался на диктофон.
– Навсегда? – недоумённо протянул ведьмак, – ну да, конечно.
Костя опешил, а я воспользовался паузой:
– Вам не было жалко девчонок?
Романенко изумленно на меня воззрился, будто только что заметил моё присутствие:
– Нет... – лёгкая тень пробежала по лицу... – разве что последнюю, Марию.
– Почему именно её? Вы что её знали? Откуда вам известно это имя? – быстро заговорил Костя.
– Вы так быстро спрашиваете... – он вздохнул, – нет, я её не знал.
– Почему же вы называете её имя? Она вам его открыла?
– Нет.
– Но вы его знали?
– Да, я знал её имя.
– Почему её вам жаль?
– Она не должна была умереть.
– А другие, выходит, должны.
– Ну, да.
Мы с Костей, переглянулись.
– Значит остальных тебе не жаль, тварь,- рявкнул Костя, снова теряя контроль.
– Нет.
– А если я устрою тебе очную ставку с родителями убитых, как ты на
это посмотришь? – зловеще протянул Костя.
Романенко пожал плечами:
– Мне бы этого очень не хотелось.
– Откажешься? – допытывался Костя.
– Да нет...3ачем же?
– Допрос закончен. Уведите подследственного.
Мы остались в кабинете вдвоём.
– Ну, что ты об этом думаешь? – спросил Костя.
– Странный тип.
– Но нормален?
– Вполне. Впрочем, через три дня будет комиссия по психиатрической экспертизе. Не знаю, что они решат.
– Ты Иде рассказывал?
– Нет, – соврал я, – пытался рассказать, но она не слушала.
* * *
В наших с Идой отношениях появилась прохладца. Не часто, но регулярно ей звонили какие-то мужчины. Не по работе. Это я чувствовал по её зазывным серебристым смешкам, которых я у неё раньше не слышал. И я не выдержал:
– Ида, кто звонил? По работе?
– Нет.
– Знакомый?
– Да.
– Близкий знакомый? – допытывался я.
Ида, повернувшись, сузила свои прозрачные глаза:
– Ты в самом деле хочешь знать, Иван?
– Да. Хочу.
– Ладно. Звонил один из моих бывших любовников. Ты ведь знаешь, что у меня были любовники? Твой Костя ведь просветил тебя.
– Остановись, Ида! – разговор принимал опасный оборот.
Она досадливо отмахнулась;
– В начале наших отношений я ведь не обещала быть верной тебе, так?
– Ну, так... – потерянно протянул я.
– Так, вот, я храню верность.
Мне стало стыдно. Я повёл себя недостойно.
– Иван, тебе достаточно моих слов.
– Вполне, – буркнул я.
– У-тю-тю. Деточка обиделась, – с издёвкой сюсюкнула Ида. И мне захотелось убить, исполосовав её ножом, как ведьмак свои жертвы, но я лишь прорычал:
– Не смей.
– Ладно, – согласилась Ида.
* * *
Биография Петра Романенко оказалась простой. Тридцать восемь лет. Рождён в Москве. Отец инженер, мать – преподаватель ВУЗа. Оба увлекались альпинизмом. Погибли под лавиной, когда сыну было двадцать. И он остался один. Была какая-то родня в Белоруссии, но она в счёт не шла. Закончил биофак МГУ с Красным дипломом. Преподаватели хвалили, остался на кафедре, защитился. Затем ушёл в НИИ, был там на хорошем счету. Подрабатывал написанием диссертаций. Друзей нет, любимой нет, с соседями не знаком.
* * *
Началась серия психиатрических экспертиз. Комиссию возглавил мой бывший наставник – известный и уважаемый психиатр-криминалист, профессор Грималь.
Романенко охотно контактировал, послушно проходя все тесты и собеседования. Его исследовали, и мы – психиатры, и психологи. Прошёл он и полиграф. Сомнений не осталось – убил он. Но почему совершал убийства, по-прежнему оставалось тайной. На все вопросы неизменно отвечал:
– Так было нужно.
А комментировать заявление отказывался, хоть убей. При этом общался доброжелательно, говорил спокойно, держался со всеми ровно. Ни малейшей вспышки ярости, гнева, как его не провоцировали. Никакой агрессии.
Било невозможно понять, зачем этот худенький, вежливый, выдержаный человечек зверски изрезал и убил ножом девять человек. Девушек.
Его подвергали гипнозу, он был согласен и на это, но без результата. Даже под гипнозом, он уверял, что "так было надо."
Мы рассматривали даже версию о нейролингвистическом программировании, но она с треском развалилась. Романенко не был закодированным на убийства зомби.
И лишь мы с Костей знали ответ. Вероятно Романенко и врямь был ведьмаком. Разумеется, знала и Ида.
Она совсем успокоилась, от её напряжённого ожидания не осталось и следа.
– Ты изменилась Ида.
– Да?
– Как будто то, чего ты ждала, наконец свершилось.
Она рассмеялась:
– Психолог ты мой. Не свершилось. Но всё уже хорошо...
* * *
Психологические тесты показали высочайший интеллектуальный уровень Романенко, огромный словарный запас и широкий кругозор знаний в различных областях. Но не было выявлено никаких психологических травм, никаких отклонений в быту и немотивированной агрессии при общении. Нормальный, умный парень. Ни потусторонних голосов, ни признаков нетрадиционной ориентации, ни женоненавистничества. Почему он убивал, было не ясно.
Профессор Грималь только разводил руками:
– Странный случай. Обвиняемый абсолютно нормален и адекватен. Но почему-то ведь он убивал?
– Минутное помешательство?
– Садитесь, Ветров, Неудовлетворительно. Подсознание иногда выкидывает штучки, но такой случай впервые встречается в моей практике. Он совершенно не жалеет убитых девочек, но ему, отнюдь, не чуждо чувство жалости.
– Да, я видел результаты тестов.
– Вот это и удивительно.
Грималь промотал пленку...
… – Вы потеряли родителей, когда вам исполнилось двадцать?
– Да, это правда, – спокойный голос Романенко.
– Что вы ощутили, узнав об этом?
– Мне было грустно, – его голос не дрогнул, интонация не изменилась, и думаю, ни пульс не участился, ни дыхание не сбилось. Всё ровно, как всегда.
– Вам стало грустно, но почувствовали ли вы боль утраты? – подсказывал Грималь, наивно полагая, что Романенко не может подобрать нужные слова.
– Как вы сказали? Утрата? Да мне было очень грустно. Я даже плакал, наверное... Не помню.
– Плакали? Вы часто плачете?
– Не думаю.
– Но девушку, убитую последней, вам было жаль?
– Да.
– И вы говорили, что плакали, убив?
– Да, плакал.
– Но почему?
– Я был очень опечален.
– А сейчас, вспоминая, вы тоже печалитесь.
– Немного.
– Но не плачете?
– Не плачу…
Грималь вырубил диктофон:
– Ну, и что ты об этом думаешь?
– Он не раскаивается.
– Но почему он выделяет последнюю жертву?
Я промолчал, зная что это была "не та девушка", а что я мог ему ответить?
Может психиатры были не совсем объективны, но ведь и приборы подтверждали все наши догадки. Когда ведьмак, обвешанный датчиками, отвечал на вопросы о том, как резал, зачем убивал – у него ни на минуту не участился пульс, не повысилось давление, кардиограмма не изменилась. Невероятно, но он был абсолютно спокоен.
* * *
Вскоре произошло событие, продлившее наше расследование. Отец одной из жертв, видный политик, заплатим трём оперативникам, отметелившим нашего подследственного. Парни расстарались, отбив ему почки, сломав нос, порвав задницу и устроив сотрясение мозга. Отработали оплаченное.
Отец тоже, как умел, так и отомстил. Хотя, если бы ведьмака отдали на растерзание всем родным погибших, от него не осталось бы ни клочка.
Ведьмак попал в лазарет. Это было совсем некстати.
Из троих разбойников уволили одного, а двое получили по строгачу, да и только.
* * *
Я потом интересовался их судьбой. Один из них спился, а ловкие родственники лишили его квартиры, и он бомжевал, собирая бутылки возле вокзала. Второй был отправлен в Украину на войну. Убит. Третий исчез. Пропал без вести. Не думаю, что жив...
Романенко на них не пожаловался. Костя предлагал написать заяву на имя Генпрокурора. Ну, не мог он не посоветовать по службе. То же предложил и адвокат. Но жалоб не последовало.
Начальство вздохнуло с облегчением. Заявление всё бы сильно усложнило. За раскрытием дела пристально следила пресса.
Сколько же дичайших домыслов мне пришлось прочитать на страницах жёлтой прессы. Однако Костю хвалили. Конечно, раскрыл такое дело. С поимкой любого преступника возникает множество сложностей, а уж такого.
Романенко был признан вменяемым по всем параметрам, но между собой мы всё равно называли его маньяком. Да и в прессе окрестили "Битцевкий маньяк". Ведь его поведение никак не укладывалось в привычные рамки.
* * *
Допрашивать Романенко врачи разрешили только через месяц. Я был уже не нужен, поскольку психиатрическая экспертиза состоялась и была завершена. И был очень удивлен, когда сам ведьмак попросил о моём присутствии на допросах. На вопрос: "3ачем?", он ответил:
– Так мне будет легче.
Начальство не возражало, Костя был не против, а уж врачи, так просто, настаивали, чтобы на допросах присутствовал медик, паче психиатр.
Романенко не казался ни сломленным, ни напуганным, ни больным. А если его что-то и тревожило, то это оставалось незаметным. Те же отрешённость, безмятежность, всё та же спокойно-вежливая корректность...
На ноже эксперты нашли отпечатки его пальцев. На жертвах его потожировые и биологические следы.
Обычно преступники во время следственного эксперимента были угрюмо-подавлены, или же возбужденно-оживлены.
Романенко же был, как всегда, равнодушно-спокоен. Он не помнил многих подробностей, но о тех, что помнил, рассказывал спокойно, как о погоде.
– Так... и вы схватили девушку за руку?
– Минуточку, дайте вспомнить. Ну да, схватил, заложил...
– Покажите на манекене. Так?
– Нет, посильнее. Вот так.
Оперативники переглядывались, обычно преступники не старались усугубить своё положение такими подробностями. Впрочем, Романенко и так терять было нечего. Но его вовсе не интересовало происходящее.
– Девушка закричала?
– Не сразу, – он прикрыл глаза вспоминая, – а после, когда увидела нож.
– Что вы сделали потом?
– Я ударил.
– Рукой?
– Нет. Ножом.
– Так. Ножом. Понятно. И сколько раз вы ударили девушку ножом?
– Не помню. Много раз, – равнодушно.
– И отрезали её волосы?
– И отрезал её волосы.
– Зачем вы отрезали им волосы, Романенко?
– Волосы? Знаете, они так дивно пахнут, – мечтательно.
– Что вы затем делали с их волосами?
– Сжигал. Обливал бензином и поджигал. Без бензина волосы горят плохо.
– Вы не хранили волосы?
– Нет. Зачем?
Меня, если честно, от всего этого коробило. Да что меня, трясло всю опергруппу, включая Костю. Он так просто и спокойно говорил обо всём, что делалось жутко. Сразу вспоминалось, что смерть всегда ходит где-то рядом. А он – её посланник, страшный и безжалостный палач.
И думалось о своих бабушках, матерях, дочерях, сёстрах, подругах. Какие же они беззащитные. И как же всё в мире зыбко, хрупко и непредсказуемо.
Общение с Романенко выматывало больше, чем с террористом, или рецидивистом. Он отвечал на вопросы, рассказывал, сотрудничал, но лучше бы он этого не делал. От его ответов становилось жутко.
* * *
Ида не расспрашивала ни о чем, но я чувствовал, что ей многое известно. Неожиданно она обратилась ко мне со странной просьбой:
– Иван, я хочу присутствовать на допросе ведьмака. И это не праздное любопытство, а необходимость.
– Но это невозможно, Ида.
– Конечно, никто не пустит меня на допрос, но мне нужна хотя бы видеозапись.
– Нет!
Материалы следствий не выносились.
– Я никогда тебя ни о чём не просила, Иван. Но может я спрошу у Кости?
– Нет, Ида, – она просто убивала меня, – лучше я поговорю с ним сам...
* * *
Костя отказался наотрез:
– Зачем ей это надо?
– Не знаю, но может это прольёт свет на мотивы поступков ведьмака.
– Думаю, ещё больше всё запутает.
– Костя, ну под мою ответственность всего одну запись на вечер, хоть самую незначительную.
Он помялся, помолчал:
– Иван, ты уверен, что это действительно нужно?
– Ида уверена.
– Ида...
– Но прошу тебя я.
– Ладно, запись даю до завтра. Вернёшь из рук в руки.
– Обещаю.
– Эта ведьма не доведёт до добра.
– Не уверен.
Костя проводил меня грустным взглядом.
* * *
Когда я вернулся домой, Ида встретила меня вопросом:
– Принёс?
– Принёс.
– Давай, – торопливо потребовала, и жадно схватив запись, сунула мне в руки поводок с намордником, скомандовав:
– Карат, гулять!
Я любил собак всегда, и по-возможности заводил, но Идин мастифф меня пугал. Было в нём нечто грозное, необузданное и дикое. Он относился ко мне настороженно-неприязненно, и глухо рычал, когда я желая наладить контакт, пытался его погладить.
Я одел на собаку ошейник, повесил на шею намордник и вышел во двор. Ида Карату намордник не надевала, но на всякий случай, для отвода глаз вешала на шею – вот, мол, он тут, на месте.
Карат гулял со мной неохотно, как бы делая мне одолжение. Формально он слушался меня, но ни другом, ни хозяином не считал. А вот с Идой у них была любовь и полное взаимопонимание.
Мы честно отмотали с собакой пару кругов вокруг пруда, посчитав что пятнадцатиминутную информацию Ида успела просмотреть. Но не тут-то было. Она сидела за компьютером и, открыв рот внимательно изучала запись, прокручивая, видимо, неоднократно.
– Иван, паэлья в духовке, – не оборачиваясь бросила она и снова пытливо уставилась на монитор. Она смотрела, выключив звук, интересуясь лишь изображением.
Паэлья вышла – "класс". Ида поскромничала, назвавшись неважной хозяйкой. Отнюдь. Она потрясающе готовила, была чистюлей и умела создать тот неповторимый уют, без которого дом был бы неприветлив и неприкаян.
Проглотив паэлью, я двинул к Иде. Мне было любопытно, что такого она увидела в пятнадцатиминутном ролике, что не может оторваться. Она сидела в той же позе, вперившись в экран.
– Ида, – начал я, но она лишь отмахнулась:
– Потом.
Я заглянул ей через плечо. Один из ранних допросов Романенко. В кабинете трое – ведьмак, Костя и, немного не в фокусе, я. Ида смотрит не на ведьмака, не на меня, а на Костю. Тонкая и какая-то, змеиная улыбка на миг мелькнула на её лице, глаза вспыхнули синью. Она закончила просмотр и вернула запись мне.
– Ну, вот и всё, – и вздохнув облегчённо, вдруг засмеялась легко и звонко.
– Что всё, Ида?
– Скоро всё закончится, всё будет хорошо, и скоро ты всё поймёшь, – она весело закружилась по комнате, – и как же всё получится славно.
– Ты смотрела на Костю, – мрачно констатировал я.
– Ага.
– Почему?
– Секрет, – рассмеялась Ида, – не ревнуй, Иван, и не хмурься. Всё наладится и прояснится, – и так заливисто рассмеялась, что я не выдержал :
– Я люблю тебя, Ида.
– И я тебя люблю.
Но мне не верилось, слишком мало теплоты и трепета послышалось мне в её признании. И мне, казалось, ладно, любит она, или нет, но она была рядом со мной, и мне этого хватало.
* * *
Утром я вернул запись Косте.
– Ну что? Рассказывай.
– Да, нечего.
– Зачем же ей понадобилась запись?
– Не знаю.
– И что же она сказала?
– Что теперь всё будет хорошо.
– Поздравляю. Очень продуктивно, – Костя говорил об Иде настороженно, но с восхищением. Идой невозможно было не восхищаться, поскольку её ангельская красота воспринималась как произведение искусства. Наторожен же он был от того, что Ида ему нравилась, как женщина, но он не мог её постичь. Ну, правда, я тоже её не понимал. Но меня это непонимание не напрягало, а Костя не мог с этим смириться.
* * *
Костя собирал материалы для передачи дела в суд. Интересно, что в этом деле почти отсутствовали свидетели. Почти, но не совсем. Никто из родственников и друзей убитых по фотографиям не опознал Романенко.
Не было понятно, как девушки, собравшись в совсем другое место, оказывались в Битцевском парке. Это было одним из слабых мест дела.
Слабых мест было много, но и доказательств хватало. Начальство, общественность, родственники погибших, пресса требовали крови маньяка. Романенко по-прежнему был тих и спокоен. Близость суда, как и неизбежность наказания, его совершенно не волновали.
Его адвокат расстроено гудел:
– Конечно, у меня в этом деле никаких шансов и не было, но этот Романенко полностью отдает себе отчёт в том, что сядет пожизненно. Сядет без права на амнистию и условно-досрочного освобождения. Всю оставшуюся жизнь он проведёт на зоне, за забором, и при этом он совершенно не борется. Плывет по течению. Он не спорит со мной насчёт линии защиты, со всем соглашается. Но при этом инертен, как будто его мало волнует собственная судьба.
– А что у него разве есть альтернатива? – ехидно интересовался я.
– Учитывая твоё заключение о его вменяемости, нет, – парировал он.
– Но ты всё равно, как я понял, будешь на это напирать.
– А то как же, – лукаво улыбнулся толстяк, – будем добиваться пересмотра дела и повторного освидетельствования.
-Не доверяешь моему опыту?
– Доверяю. И на мой взгляд, не психиатра, а опытного юриста, он абсолютно нормален. Но... каждый зарабатывает на хлеб, как может.
– Какой-то тухлый хлеб у тебя зарабатывается,- взвился я, – твой подзащитный искромсал в лоскуты девять девочек, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, а ты защищаешь его.
– Демагогия. Я зарабатываю себе имя. И имидж.
– Дерьмо.
– Дерьмо, – согласился он, – вся наши жизнь дерьмо, Иван.
– Тогда давай хлебать полной ложкой.
Он расхохотался…
* * *
Говоря о том, что свидетелей не было почти, я имел в виду следующее. Как ни странно, ни во время совершения убийств, ни при возвращении через парк в крови, ведьмака никто не видел. Не слышали и криков жертв, а ведь все убийства совершались днём. Правда Романенко убивал в безлюдных местах, но он резал ножом, и жертвы, вероятно, должны бы и орать, извиняюсь, "как резаные". Они и кричали, но никто их не слышал.
Ида рассказала мне про мо;рок. Знал это и Костя, но не мог же он пришить к делу этот мо;рок. И вообще допустить, чтобы мистика просочилась в прессу. И пошли рассказы о том, как полиция ловила колдуна. Этого Костя допустить не мог. Я его поддерживал. Об этих странностях знали лишь мы вдвоём. Но не обсуждали это даже между собой.
Впрочем, о необычном деле и личности самого Романенко судачил весь отдел. От ведьмака давно всех лихорадило. Допросы происходили всё реже, он всё уже рассказал. Однако, детали приходилось уточнять. В показаниях он был последователен и не путался.
Но закапризничал: перестал общаться с другими следователями, и просил, чтобы допросы вели мы с Костей. Так мы и общались тесным кругом, "соображая на троих". Начальство не возражало – это было дело века, и если бы Романенко попросил шампанского в номер, ему бы не отказали.
Это ж надо было поймать маньяка, который всё полностью признал, всё показал, рассказал, да подписал. Потом его конечно же распнут прилюдно, но сейчас почему бы с ним не понянчиться, лишь бы не пошёл в отказ.
Если бы это случилось, мы бы могли применить к ведьмаку полулегальные методы выбивания нужных нам показаний. Но если бы Романенко решил поиграть в молчанку, никакими пытками вырвать признание у него бы не удалось. Он бы сдох, но не сознался.
* * *
На одном из допросов ведьмак сам подсказал нам, где искать свидетелей.
– Когда вы возвращались с места преступления весь в крови, неужели вы никого не встретили? Ведь был летний день, хорошая погода.
– Постойте... Кажется там играли в футбол, потому что закричали – "Гол!". Возможно меня и видели.
* * *
Оперативники проделали огромную работу, обходя близлежащие к парку дома и показывая фото Романенко. И в одной квартире им повезло. Молодой парень довольно уверенно заявил:
– Да, видел.
Однако на очной ставке повёл себя странно. Романенко посадили среди пятерых, похожих по типажу и по одежде мужчин.
Виктор, так звали свидетеля, войдя сразу упёрся в ведьмака взглядом. Узнал! Узнал сразу.
Убийца, едва глянув на парня, быстро опустил свои "ти;нистые" глаза в пол.
– Узнаёте кого-нибудь? – спросил Костя Виктора.
– Нет.
– Нет? Но вы же опознали этого человека по фотографии.
– Его здесь нет.
Мы с Костей переглянулись. Было заметно, что свидетель узнал Романенко. Но визуально опознание не состоялось.
Смущённый Виктор мялся и потел в кабинете.
– Почему вы поменяли показания?
– Я обознался, – Виктор опустил голову.
– Нет. Ты не ошибся, ты его узнал. Но теперь отказываешься. Почему?
Парень молчал, рассматривая свои крупные руки.
– Я боюсь, – наконец выдавил он.
– Кого?
– Его.
– Почему? Что он может тебе сделать? Он под стражей.
– Я не знаю. Но, если я на него покажу, случится непоправимое.
– Виктор, ты сильный, взрослый, умный мужик. А он слабый, щупленький хлюпик. Он за решёткой. Он преступник. Ты знаешь, что он натворил?
– Убил...- Виктор смотрел в пол.
– Верно. Он убил девять человек. Девятерых ни в чем не повинных девочек, некоторых изнасиловал, а потом изрезал ножом, как свиней. И он ни о чём не жалеет. А из-за тебя, Виктор, следующей жертвой может стать кто-то из твоих близких, – заорал Костя.
– Я ошибся, – промямлил свидетель, но уже не так твёрдо.
Я кивнул Косте.
– Посмотри, Виктор, – Костя разложил на столе фотографии убитых, – это сделало чудовище, опознать которое ты отказался. Не отворачивайся. Ты – мужик, смотри!
– Ладно, – визгливо выкрикнул парень, – я расскажу.
– И опознаешь?
– Да, – уже тише.
– Рассказывай, где и когда ты его видел.
– В тот день мы играли в футбол. Погода была хорошая, тепло. Начали часов в одиннадцать. Играли часа два. И этот мужик вышел из кустов.
– А почему ты его заметил? Вы ведь играли?
– Ну, да, – смутился свидетель, – просто я зашёл в кусты, короче, мне приспичило...
– И ты его встретил?
– Ну да.
– И как он выглядел?
– В крови весь.
– Тебя это не удивило?
– Да, нет. Я решил, может с кем подрался? У нас там часто дерутся.
– У него было что-нибудь в руках?
– Не помню. Вроде нет, – он помолчал, вспоминая, потом уточнил: – Точно нет. Он руки в карманах держал. Я подумал ещё, что чудно: мужику по морде надавали, а он идёт – руки в брюки и посвистывает.
– Он шёл спокойно? Или вёл себя как-то необычно?
– Да нет, ничего такого. Только весь в крови, и всё.
– Крови много было?
– Да.
И вдруг, бросив взгляд на фотографии, разинул рот и вытаращил глаза:
– Так это он тогда оттуда?
– Да, он убил девушку и возвращался с места преступления, – холодно подтвердил Костя.
Парень ошалело смотрел на него.
– Тебе придётся опознать его, а затем дать показания в суде.
– Ладно, – нехотя согласился тот.
При повторной процедуре опознания, Виктор держался более уверенно, однако замешкался, указывая на ведьмака...
* * *
Вскоре у Виктора обнаружили редкое и трудноподдающееся лечению заболевание языка. Подозревали злокачественную онкологию, но обошлось, хотя лечили очень долго. Ему было больно говорить и есть, он страдал и здорово похудел. Но всё же поправился, и к нему вернулась речь...
* * *
Второй свидетель неожиданно нашёлся сам. Старенький, но крепкий и молодцеватый дедок заявился к нам и бодро отрапортовал:
– Тут, такое дело. Вы моему шалопаю, внуку Пашке, фотографию показывали. Он-то, Пашка, и не видел ничего, а и видел, так не вспомнит. Всё какие-то айфоны, да телефоны на уме. Самое время за девками бегать, а он придет, бутерброд какой-нибудь сожрёт, да за свой компьютер проклятущий. Я вот, глянул, да и вспомнил. Видел я мужика этого.
– А вы не ошиблись? – торопливо спросил я, чтобы прервать поток красноречия этого говорливого деда.
– Тридцать лет, считай, в отделе кадров, и каждого сотрудника в лицо помню, а их у нас было...
– Хорошо-хорошо. Давайте вспомним тот день, – перебил его Костя.
– Ты, парень, коней не гони. Всё вспомнил, и всё расскажу. Было это двадцать пятого числа...
– Откуда вы так точно помните?
– Так, у сестры моей в этот день именины. Померла уж она, – вздохнул дед.
– И в тот день вы видели этого человека? – нетерпеливо спросил Костя.
– Да погоди ты торопиться. Вот и Пашка мой такой, – дед гнул наболевшее.
Мы молчали. Убедившись, что аудитория слушает его внимательно, дед продолжал:
– Вышел я с собакой. Тишка мой хоть и беспородный пёс, а умный, ну не дать, не взять – человек, вот не говорит только.
Костя закатил глаза к потолку, но терпел в интересах дела, а я лишь посмеивался.
– Сел я, значит, на лавочку газетку почитать. Газеты-то нынешние – дрянь и пакость. Нет в них никакой душевности. Девки с голыми титьками, да стреляют один в другого – война давно закончилась, а всё стреляют, – дед пожевал губами и продолжил, – так вот, сижу я на солнышке, газетку читаю, Тишка мой по травке бегает. Благодать! И тут этот из лесочка вываливается...
Костя быстро сунул деду под нос несколько фотографий:
– Который из них, дедушка?
Дед не спеша, чинно достал из кармана футляр, извлёк очки с перемотанной изолентой дужкой, важно воодрузил их на нос, просмотрел все и уверенно указал на фото Романенко:
– Вот этот красавец.
– Именно этого человека вы видели выходящего из леса в тот день? – уточнил Костя.
– Его самого.
– Вы не ошиблись?
– А с чего мне ошибаться? Тридцать лет в кадрах. Его и видел.
– Николай Николаевич, опишите подробно, что именно вы видели тогда.
Деду уважительное обращение так понравилось, что он размяк, как кот на завалинке:
– Ну, значит, вываливается он из лесочка, я думал, пьяный – нет шагает ровно, не шлёндрает...
Я хмыкнул, но решил не уточнять, что такое "шлёндрает".
– Вы его хорошо разглядели?
– Да как тебя сейчас.
– Но парк, из которого он вышел находится в отдалении от скамейки, на которой вы сидели?
– Точно так. Только на даля-то я хорошо вижу. Это у себя под носом ни шута не шарю, как крот слепой. А уж вдаль, как сокол – всё угляжу.
– Расскажите, Николай Николаевич, что же вы углядели?
– А то, что в крови был мужик, весь замарался, будто мясо рубил, аж на лбу капли наляпались. Он их рукавом тёр, дак ведь разве ототрёшь, размазал только. Рубаха у него хоть не белая, а тоже видно в крови.
– Почему так думаете?
– Так её, кровушку, разве перепутаешь.
– В руках у него что-то было?
– С пакетом шёл.
– Точно помните?
– Да что ж ты всё сомневаешься, – рассердился дед, – говорю, значит помню.
Тут я вмешался:
– Не серчай на нас, дедушка, сам знаешь какого мы злодея изловили.
На его языке вдруг заговорил я, и сам себе поразился.
– Да уж, упыри завсегда водились, и губили девок на корню.
– Тот человек из леса, нервничал? Может озирался?
– Нет. Шёл себе и шёл, как будто так и надо, не ходко – обычно шёл.
– Из леса вышел человек в крови, с пакетом, почему же вы, дедушка, в милицию не сообщили? – возмутился Костя.
Дед поднял на него пытливые, выцветшие глаза:
– Ты, никак, укоряешь меня в чём? Об чём тут заявлять-то? Да мало ли мужиков с кровавыми мордами по паркам шляются, то подерутся по пьяни, да носы друг другу расквасят, а то девки их бесстыжие, что без юбок ходют с голыми коленками, рожи им расцарапают. Меня это не касаемо. А коль убивец, так и меня мог пристукнуть запросто. Долбанул кирпичём, и нет меня. А мне пожить хочется. Сколько осталось не ведомо, видать уж немного. А коли так – жить охота, всё б отдал чтоб продлить свой срок, хоть на годок-другой. Вам молодым время не жалко, а у меня минутка каждая наперечёт.
Костя разложил фото убитых девушек на столе:
– Смотрите, Николай Николаевич. Этих девочек убил человек, которого вы видели, до встречи с вами. А вот этих – после. И как знать, заяви вы тогда в полицию о встрече, может люди были бы сейчас живы. Вы говорите, минутки считаете, а для девочек этих уже не будет никаких минуток. Ничего не будет. Не успели они ни влюбиться, ни жениться, ни детей родить...
Дед снова важно проделал свой ритуал одевания очков и воззрился на фото. Не так, как Виктор с трепетным испугом, а просто со старческим любопытством. Скорбно проговорил:
– Ах, касатушки. И что теперь на свете делается. Ни за что пострадали душеньки безвинные. Ну, спаси господи.
Крепким дед оказался, ничего не скажешь.
– Николай Николаевия, Вы опознаете этого человека на очной ставке?
– Отчего ж не опознать? Опознаю.
– Не испугаетесь? Не откажетесь?
– Чего мне пугаться. Отбоялся уж своё, хватит...
* * *
Дед сдержал слово. Уверенно опознал Романенко, без колебаний подписал бумаги, и обещал явиться в суд. Я вышел за ним в коридор:
– Николай Николаевич?
– Чего тебе, сынок?
– Можно я спрошу вас, не для протокола, а для себя?
– Отчего нет, спрашивай.
– Что вы думаете о человеке, на которого указали?
– Неужто моё мнение интересно? Теперь ведь все молодые сами умные, со стариками не считаются, вот как мой Пашка...
– И всё же, дедушка, – перебил я, опасаясь, что дед пустится в длинные рассуждения о непутёвом Пашке, которого судя по всему, крепко любил.
– Ладно скажу своё мнение не для бумажки, а для совести. С дьяволинкой мужик этот.
Я так и подпрыгнул, а дед осадил:
– Не скачи. Думаешь, чего несёт, дурень старый, а я людей насквозь вижу...Так вот, с дьяволинкой мужик, спорченный, и сам не рад.
– Почему?
– Так ведь, грех какой!!!
– Но вас-то он не напугал?
Дед на вопрос не ответил, а лишь вздохнул горько:
– Несчастный он.
– Отчего же несчастный, он ведь убивал.
– Убивал.
– А вам его жаль, – удивился я.
– Так ведь, как не жалеть? Душа-то его, поди, измаялась.
– Вы так говорите, будто простить его можно.
– А чего мне прощать? Пусть Господь судит. Ну, пойду, заболтались мы. У тебя, небось, дела – у вас, молодых, всё дела да случаи. Да и меня дома Тишка ждёт, и Пашка-обормот домой вернётся, так уж я ему картошечки...
– Последний вопрос, дедушка, – попросил я.
– Ну?
– Как вы эту дьявольщину-то разглядели?
– Велика премудрость – лицо у него такое... тёмное, да перевёрнутое, видно сильно мучается.
Я так и остался стоять с открытым ртом...
Кстати, с дедом тем, Николаем Николаевичем, ничего плохого не случилось. Вот так-то.
* * *
Я рассказал об этом удивительном деде Иде. Она лишь пожала плечами:
– Многие видят, Иван, а дед твой ещё и мудрым оказался.
* * *
С Романенко общаться мне становилось всё трудней. Как-то тяжко было на душе, будто ныла на одной струне сосущая боль в груди, и я не мог себя заставить взглянуть в его болотно-ти;нистые глаза. Не страх, а горечь охватывала при встрече с ним. Появились головные боли, пришла бессонница, и даже приготовленный Идой отвар, не помогал.
– Проси отпуск, Иван, – настаивала Ида, – ведь твоя роль в этом деле закончилась.
– Иди на больничный, вижу же,что тебе хреново, – предлагал Костя.
Я спросил, не чувствует ли он что-нибудь подобное, встречаясь с Романенко.
– Нет, – ответил он.
* * *
В отпуск меня не пустили, на больничный не пошёл сам. Дело было передано в суд. Романенко, как и прежде, был спокоен, но в его настроении я заметил перемены. Он стал радостным. То и дело на его лице появлялась улыбка. Он ликовал. Даже в интонациях заиграли торжествующие нотки.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– О, да, благодарю вас, прекрасно.
– Вас что-то радует?
– Как вы сказали? Обрадовало? Да, ведь всё завершается.
Я не понял:
– Вы имеете в виду, суд?
– Суд? Наверное.
– И вам не страшно?
– Ну что вы? Это же освобождение.
– Освобождение от чего?
– От предначертания. Это так тяжело, что я очень устал и хочу отдохнуть.
– Я попрошу отвести вас в камеру.
– Ну конечно. Вы хороший человек, Иван Александрович.
– Почему решили?
– Просто вижу.
Его увели, а я прижал ладони к вискам, боль стала нестерпимой. Я запил водой из-под крана пару таблеток цитрамона, и почему-то пожалел, что не знаю молитв, даже "отче наш"…
Боль прекратилась так же внезапно, как и началась. Я откинулся на спинку кресла, и отёр холодный пот со лба. Накатила слабость, возникло лёгкое головокружение. В этот день я не смог работать.
* * *
Ведьмак лежал на койке в тёмной душной камере и улыбался. Сейчас он мог блаженно расслабиться, ведь час его пришёл. Бесконечные допросы, тесты, выезды на место преступлений не выматывали его, а были лишь ширмой, за которой готовилось последнее финальное действие. Процесс почти закончен. Этот следователь Потехин! Пусть всё будет как будет. Так хотела она.
Ведьмак улыбнулся шире. Она. Ида. Ему захотелось ещё раз вдохнуть сырой осенний воздух. Он охотно сотрудничал со следствием, пожалуй, лишь из-за следственных экспериментов.
Они давали ему ещё раз вдохнуть осенний терпкий воздух, коснуться влажной земли, взглянуть на облака и услышать тихий шорох опадающих листьев. Следственные эксперименты давали ему возможность вновь пережить те роковые события, которые случились тут когда-то. Он вновь и вновь убивал девушек: одну, вторую, третью. Они бились и кричали. И в этих криках было его избавление. Кровь капала на землю с их волос, и земля впитывала, тянулась алчущим нутром к этой крови. Земля, вымоченная дождями не хранила больше следы этой крови, но она выдыхала этот медно-солоноватый дух. Он его чуял, его ноздри трепетали, улавливая знакомые запахи.
Они по-прежнему ненавидели его. Ненавидели и боялись. Но здесь, на местах преступлений это не имело никакого значения. Тут было ЕГО место и ЕГО время. Его храм и его жертвенный алтарь.
Его ресницы дрожали, когда он щурился, вглядываясь в вечность, на губах плясали древние заклинания. Полумрак окутывал его бархатистым коконом. Он был безудержно весел. Хотелось плясать и распевать дурным голосом цыганские песни. Но он только улыбался. Пьяная удаль кружила голову, туманила взгляд разноцветной завесой…
Охранник, проходя по коридору, заглянул в глазок и увидел, что маньяк спокойно лежит на койке, не шевелится – дремлет или спит. Охранника окатила волна отвращения и ненависти, и, сплюнув, он отошёл от двери...
* * *
Похоже, я перенёс на ногах какую-то болезнь, поскольку все симптомы прошли: хандра, слабость, головные боли, бессонница. Я стал бодр, свеж и весел. Ида тоже повеселела. И даже усталый, замотанный Костя, оживился.
* * *
Начинался "процесс века", и всем хотелось наконец подвести черту и поставить точку в этом долгом деле.
Романенко давил, Романенко раздражал, но суд накажет его, и увезут ведьмака навечно в дальние дали. Все облегченно вздохнут, и разбредутся: кто займётся текущими делами, а кто-то отправится, наконец, в отпуск.
С передачей дела в суд и назначением даты проведения процесса, всеобщее облегчение проявилось смехом, шутками. Завихрился по коридорам аромат кофе и сигарет, выдуваемый из приоткрытых дверей кабинетов.
Прокурором назначили старшего советника юстиции Воронова Валерия Глебовича. Опытный юрист, ярый законник и борец за справедливость. Немного занудный, но для этого дела – в самый раз. Он был горд, сосредоточен и уверен в себе. Почему нет? Доказательная база крепкая, а вопрос пожизненного заключения подсудимого – лишь вопрос времени. Все это понимали, и я, и Костя. Дело решённое.
* * *
За день до суда Костя позвонил по местному телефону:
– Иван?
– Ну?
– Романенко хочет нас с тобой видеть.
– Я не хочу.
– Я тоже не хочу. Но завтра суд, мало ли что он там удумал. Наша задача тихо-мирно дотянуть его до суда, ну и сбагрить. Идёшь?
– А один ты не можешь сходить? – попытался я увильнуть.
– Он просил, чтоб мы были оба.
– Чёрт с ним, иду.
* * *
Романенко стоял посреди камеры. Худенький, безмятежный, с малахольной улыбочкой: – ни дать ни взять юродивый.
– Здравствуете, – тихо поздоровался, словно мы друзья – не разлей вода.
– Вы просили о встрече? – буркнул Костя. Ведьмак уже всех достал.
– Благодарю, что не отказали, – вежливо ответил Романенко.
– Ну?
– Мы, наверное, больше не увидимся.
– Надеюсь.
– Мне было приятно с вами общаться. Беседовать, – выдал ведьмак, и у нас с Костей просто отпали челюсти. Этот кретин вызвал нас сообщить, как ему с нами было приятно!
Его глаза сияли, и на меня вдруг нашло умиротворение. Костя тоже выглядел обалдевшим. "Мо;рок! Осторожно! – чётко услышал я голос Иды. Костя уже выходил из камеры, стряхнув с себя наваждение, я следовал за ним.
– Доктор, – позвал Романенко.
Я обернулся в дверях:
– Да?
– Пожалуйста, не откажите в просьбе...
– ??
– Позвольте пожать вашу руку. Так мне будет легче пройти через всё это.
Он выглядел таким хрупким, таким жалким, что я шагнул назад.
Рукопожатие было коротким, лишь на миг я ощутил в своей руке его узкую, холодную ладонь, мелькнул мутновато-болотный взгляд, и я вышел на волю.
* * *
Сегодня я решил ночевать у себя, мне надо было закончить одно дело, а все нужные мне материалы были дома. Иногда я заезжал домой полить цветы, убраться. Ида не возражала, тем более, что у неё тоже возникли дела. Но приехав к себе домой, я понял, что не смогу поработать. Ничего не смогу. Накатила усталость и слабость. Похоже на отравление. И меня бил озноб. Я еле-еле дотащился до кровати и рухнул. Звонить Иде не стал, зачем расстраивать.
Всю ночь меня рвало. Мучительные, непрекращающиеся спазмы сотрясали моё тело. Казалось рвота бесконечна. И, когда я, совсем обессилев, рухнул в койку, весь в мыле, позвонил Костя:
– Сегодня ночью в камере скончался Романенко.
– Что?!
– Инфаркт.
Трубка помолчала, а потом Костя заорал так, что я отпрянул:
– Чёртов ублюдок взял и помер! Ну, почему, почему бы не сдохнуть через месяц?
– Да,он здорово нас надул.
– Проклятье! Ты знаешь, что теперь начнётся?
Я понимал. Понимал и Костя. Дело даже не в том, что в связи со смертью обвиняемого срывался "процесс века". А это был самый нежелательный, самый поганый конец дела. Маньяка должны были, если уж не четвертовать, то закрыть в тюрьме навеки.
Но смерть от инфаркта? Такую развязку невозможно объяснить никому. Ни родственникам убитых, жившим надеждой взглянуть в глаза убийце и проклянуть его. А может и плюнуть в лицо, если повезёт. Ни начальству. Ни, уж тем более, прессе, которая без сомнения, раздует такой конец истории в сущий скандал. Даже, если предъявить репортёрам труп и заключение патологоанатома об обширном инфаркте, всё равно заголовки газет вопиюще-нагло закричат: "Маньяк-убийца повесился накануне суда", "Битцевский маньяк убит в камере", "Загадочное исчезновение обвиняемого накануне судебного заседания". Отвратительно. Но поверят им, а не нам.
Мне было жаль Костю, которому предстояло написать кучу объяснений, пережить долгое служебное расследование обстоятельств гибели заключённого. Бедный, бедный Костя!
Я всё ещё чувствовал слабость и головокружение:
– Я нужен тебе завтра? А то я хотел поехать к Иде.
– А разве ты не у неё?
– Нет, дома, хотел поработать, да , вот, отравился... что ли. Чувствую паршиво.
– На кой чёрт ты мне завтра. Для моей головомойки ты лишний.
– Ну, держись!
Костя дал отбой.
* * *
Всё было настолько странно, так необъяснимо. Но я так ослаб и вымотался, что не мог ни о чём думать, а просто вырубился, лишь голова коснулась подушки.
* * *
Утром, как ни странно, от моего недомогания не осталось и следа. Продрых аж до десяти. Решив позавтракать уже с Идой, я двинул к ней. Настроение стало отличным. И не хотелось думать ни о Косте, ни о ведьмаке. Измотала меня вся эта обедня. Есть только моя Ида, и я еду к ней.
Я взбежал вверх по ступенькам и нажал кнопку звонка. Дверь открылась – Ида. Свеженькая бело-розовая, в джинсах и футболке, на плече посудное полотенце, в руках чашка, на губах улыбка:
– Привет, Иван.
– Соскучилась?
– Конечно.
Глухое рычание у ног – Карат ревновал. Я машинально, не отдавая себе отчёта в том, что делаю, положил руку на массивную собачью голову. Пальцы коснулись теплого бархата собачьей шкуры, хотя раньше я ничего подобного не делал. Не осмеливался. Рычание усилилось. Продолжая гладить пса, я произнёс такую тарабарщину, что сам не понял, что это был за язык.
Ида закричала. Громко, отчаянно, дико. Чашка выпала у неё из рук, но не замечая этого она продолжала кричать.
– Ну хватит, ведьма, – тихо сказал я, и она умолкла, оборвав свой визг, как отрезала. Прижав руки ко рту, она молча смотрела своими льдисто-серыми, прозрачными глазами. Боль, отчаяние и восхищение читалось в её взгляде.
– Ведьмак, – только и смогла вымолвить…
Потом мы сидели на кухне молча. Из открытого крана на горку немытой посуды текла вода. На плите, сердито фыркая, что-то выкипало. Ветерок, ворвавшийся из открытого окна, теребил кружево занавесок.
Мы сидели друг напротив друга. У моих ног устроился Карат, послушно положив голову мне на колени, и жмурясь, урчал как кот. А я вальяжно почёсывал его за ухом.
– Рассказывай, – приказал я.
Она, всё ещё не в силах справиться с изумлением, молчала.
– Ну! Фридвульфандгхельма!
Услышав это имя, она дёрнулась, как от пощёчины.
– Ты узнал моё имя... – прошептала она побелевшими губами.
– Я теперь о тебе многое знаю, Ида, – улыбнулся я, – Ида, ведь, сокращённое от Фрида, не так ли? Твоя бабушка решила, что в миру ты будешь носить частицу настоящего, древнего имени.
– Она была умной, – подтвердила Ида, взяв себя в руки, и постепенно успокаиваясь.
– Умной ведьмой.
Кивнув, Ида встала – закрыла кран, выключила плиту, захлопнула окно. Пришла в себя:
– Я всё расскажу тебе, Иван, – и быстро взглянув на меня, попросила, – Ты ведь, назовешь СВОЁ имя?
Я расхохотался каким-то демоническим смехом, чего отродясь со мной не бывало:
– Нет, ведьма. МОЕГО имени тебе не узнать, и не взять надо мною верха.
– Да, – Ида горько вздохнула.
– Когда же ты решила начать свою игру? Не в тот ли день, когда я принёс тебе фотографии жертв?
– Нет, – она покачала головой, и волосы зашурпали, как шёлк, – позже. В тот день я увидела, почуяла ведьмака.
– И решила его использовать?
- Да нет же, нет!! Я разложила карты и поняла, что настал его час. Он тоже это знал, но не ждал, что это случится так скоро. Понимаешь, Иван, мы – ведьмы, получаем свой дар по наследству. Через поколение – так было со мной, но это редкость, чаще через семь поколений.
Поэтому, моя дочь, а у меня непременно будет дочь, не унаследует мой дар, и внучка, нет. Ведьма родится лишь через семь колен, – Ида грустно вздохнула, – а у ведьмаков по-другому. Ведьмак – редкость, он ищет САМ кому передать свой дар.
– Понимаю.
– Я ошиблась, недооценив его, – стукнула по столу в досаде ведьма, – я решила, что он совершит ошибку, убив последнюю жертву.
– Не ту девушку, – подсказал ей я.
– Да. И он тоже так считал.
– Но, что же вышло на самом деле?
– Понимаешь, последнее убийство тоже было предопределено. И его ошибка тоже была запрограммирована. В тот день, когда произошло убийство, он меня почуял. И я это ощутила, у меня дико заболела голова, чего со мной не бывает. У меня никогда ничего не болит. Он разгадал мою игру, и сразу повёл свою.
– Но я не пойму, зачем он сдался?
– Сейчас объясню. Проходил его срок, и он убил не ту, но это не было ошибкой, просто кончалось его сила. Но ведьмак не уходит, не передав дара.
– Он ведь мог передать дар кому угодно, – начал я, но Ида перебила:
– Нет! Рядом с новым носителем дара должен быть наставник. Обычно наставником становится сам ведьмак, но у Романенко уже не оставалось времени. Я хотела использовать его в своих целях, а вышло наоборот.
– И какова же была твоя цель, Ида? – насмешливо спросил её я.
Она опустила светловолосую головку:
– Ты знаешь, Иван.
– Знаю. Ты хотела выйти замуж за ведьмака, и тебе нравился Костя.
Теперь всё встало на свои места. Все фразы: "Костя нравится", "Костя подойдёт" – выстраивались в один понятный ряд. То, как тщательно, как пристально просматривала она запись, говорило о том, что она искала в Косте черты ведьмака. Она надеялась, что Романенко уже передал влияние Косте.
– Дьявольский план, – подытожил я.
– Прости, Иван, – она вдруг заплакала, жалобно всхлипывая, – я... подлая.
– Ты глупая, – мрачно проворчал я, гладя её волосы, – ты запуталась и просчиталась.
– Нет, подлая. Я жила с тобой, чтобы обмануть ведьмака, надеясь что раз мы вместе, то дар получит Костя. Назло. Потому, что я посмела вмешаться в программу, – она досадливо смахнула слезинку.
– А он разгадал тебя, и назло перевернул ситуацию по своему?
– Да.
– Ясно. А я где, Ида. Какова моя-то роль? ТЫ приворожила меня?
– Нет, – выкрикнула ведьма.
– Нет?
– Нет!
Я пристально вгляделся в неё, и она выдержала мой взгляд. Ида не лукавила.
Она вздохнула и, не глядя на меня, продолжила:
– Я не хотела этого, Иван, я не такая плохая, но всё так сложилось, ты хороший. Иван. И я любила тебя, по-своему. Я не хотела, что б так всё кончилось...
Я ей верил.
– Но ведь девушки мертвы.
– Да.
– Неужели ничего невозможно было сделать, чтобы остановить убийства.
– Нет. Это было выше моих сил, – наконец она подняла на меня ясные глаза, полные слёз.
– Для тебя будет лучше, Ида, если ты не лжёшь, – зловеще процедил во мне ведьмак, пристально вглядываясь ей в самые зрачки. Она не могла ничего изменить. Столкнулись две стихии, две мощные силы с разными целями и интересами, и Ида проиграла.
– И что же теперь будет? – как-то по детски жалобно прошептала ведьма.
Я не знал. А она робко спросила:
– Иван, ты позволишь мне стать твоим наставником? Ты дашь мне научить тебя?
Но я резко встал:
– Нет Ида, я ухожу. Я не знаю, встретимся ли мы вновь, но сейчас я уйду.
Я думал, что она станет меня удерживать, но она молчала. Я не мог больше выносить этого молчания, слишком уж оно было живым. Ида на меня не смотрела, устремив взгляд куда-то в окно, туда где пронзительно синело небо. Я тихо вышел…
* * *
Мне потребовалось немало времени, чтобы переосмыслить произошедшее. У меня была теперь сила, разрывавшая меня изнутри мощным потоком информации. Через месяц я ушёл из отдела. Я бы это сделал и раньше, да пощадил Костю. Не мог я его кинуть в такой ситуации. Долг дружбы, проверенной годами, требовал разделить все тяготы, связанные с завершением этого невероятного дела.
Мы много времени проводили вместе, но почти не разговаривали. Обсуждать произошедшее не было ни желания, ни сил. Костю словно обесточили. Но нам просто хватало присутствия друг друга. И только, когда всё утряслось и устаканилось, мы стряхнули напряжение и расслабились.
Сидели в кафе и пили водку.
– Костя, – начал я, – я ухожу из отдела.
Я ожидал бурной реакции, но Костя не удивился:
– Знаешь, Иван, я так и думал.
– Почему?
– Твоя ведьма... – затянул Костя, но я его оборвал:
– С Идой мы расстались.
Странно, что за всё это время мы не говорили об этом.
Мы выпили, и я спросил:
– Кость, ты ...очень её любишь?
Он промолчал, но его ответа мне и не требовалось...
* * *
Уйдя со службы, я хотел заняться наукой, дописать диссертацию, но вскоре понял, что это всё не моё. И в конце концов тупо маялся, тратя свои заначки. Постоянно думал об Иде. Меня тянуло к ней. Я не звонил ей из чистого упрямства. Глупо, учитывая наши с ней особенности. Хватило меня на полгода, и наконец, наплевав на всё, я с вещами стоял на пороге её квартиры. Та же прихожая, радостный лай Карата. Ида. Спокойная, прекрасная. Моя.
– Я вернулся.
– Я знала.
– И я.
– Проходи.
Словно я не уходил, как будто не было разлуки, которая не отдалила, а лишь сблизила нас. Будто я не стал другим. Мы жили вместе, но осторожно приглядываясь, принюхиваясь друг к другу. О Косте не заговаривали, ведь он стоял между нами, разделял, не давая сделать последний шаг.
Я бросил психиатрию, но занялся психоанализом. Ида помогала мне, и ненавязчиво направляла и поправляла. Честно говоря, обучение Тайным знаниям я представлял иначе. Но до обучения было далеко. Целительство – вот как я определил для себя своё поле деятельности. Изменившись я понял, что не смогу помочь больным шизофренией, или с манией. Это карма. Крест. Больные должны пройти этот путь и выпить эту чашу. И ничто, ни психиатры, ни препараты и шокотерапия, не избавят от предначертания.
Другое дело неврозы, истерии, фобии. Тут, как правило, проблема заключалась в сбоях подсознания, личностных проблемах и замутившейся ауре. Тут я чётко мог помочь. И даже зарабатывал деньги. Почему, нет?
Иногда я сталкивался с наведением порчи и сглазом. Я мог помочь, но не всегда это делал. Иногда я видел, что порча обоснованна. У меня появилось имя. Но всё не шло ни в какое сравнение, с тем, что у меня была Ида! Моё сокровище, моя ведьма!
* * *
Последняя преграда нашего сближения рухнула после того, как Костя пригласил нас в гости на дачу, на шашлыки. Костя встретил нас не один. Из летней кухни выпорхнула лёгкая девушка в красных шортах и топике.
– Люба, – представил Костя.
Мы с Идой переглянулись и радостно рассмеялись. Эта Люба была, что надо. Той, что была нужна Косте.
– Почему смеётесь,- не понял Костя.
– Так. Хорошо!
Костя нашёл свою Любовь, и освободил нас...
* * *
Вернувшись домой, я сказал Иде, то что хотел сказать, а она хотела услышать:
– Ида, ты выйдешь за меня?
– Ты правда этого хочешь?
– Я хочу этого больше всего на свете. А ты, Ида?
Она окинула меня задумчиво-насмешливым взглядом:
– А я всегда мечтала выйти за ведьмака, ты знаешь!
Да я знал, теперь знал.
* * *
Через месяц нас расписали, а потом мы посидели с Костей и Любой в ресторане. Возвращаясь домой, я спросил Иду, сидя в машине:
– У них всё будет хорошо, правда?
– Сначала хорошо, потом плохо, – честно ответила Ида, а я уже привык к её манере не договаривать.
– А потом?
– Потом снова хорошо.
– Почему так, Ида? Почему не может быть сначала хорошо, потом хорошо и опять хорошо?
– Это жизнь, Иван.
– Ну, неужели так не бывает?
– Бывает.
– Правда?
– Да. И так будет у нас.
Я затормозил, и бросив руль, крепко обнял Иду. Она права: так бывает. Так будет у нас!
* * *
Перед тем, как лечь спать, Ида задержалась перед портретом бабушки. Я подошёл, и Ида смешалась, но всё же твердо сказала портрету:
– Вот теперь, бабушка, я по-настоящему счастлива.
А я добавил:
– Обещаю сделать Иду счастливой.
Оба чувствовали Ида-старшая нас слышит.
* * *
На лето мы уехали в Черногорию. Там у Иды была небольшая вилла. Маленький домик одиноко лепился на скале в глухой местности, вдалеке от туристических маршрутов. В отсутствии Иды за домом присматривала супружеская пара из местных. Ида щедро платила им, ведь добираться сюда было трудновато. Набив холодильник, отдохнув, мы наконец, приступили к обучению. В доме был тайник, в котором хранились КНИГИ. Точнее их копии, подлинники находились в банке.
Обучение было приятным. От дома к морю вела узкая извилистая тропинка, и вечерами, в сиреневых сумерках, мы спускались на пляж, садились на песок, зажигали свечи и читали. Карат, расположившись рядом, клал огромную голову с улыбающейся пастью, мне на колени. Ида категорически отказалась оставить его дома, и я был полностью с ней согласен.
Тьма сгущалась, свечи гасли от ветра, и тогда мы просто молча сидели на шуршащем тёплом песке. Над нами сияли огромные звёзды, а море что-то ласково шептало на своём древнем языке. Мы прислушивались, и понимали...
* * *
Вскоре Ида забеременела. Встала на учет в женской консультации для порядка, и больше там не появлялась. Беременность протекала нормально, Ида носила легко. У нас были деньги и связи, поэтому решили, что когда придёт время рожать, всё организуем.
Ида похорошела. Казалось, куда больше, а вот, подижь ты. Она до последнего момента работала, водила машину, ходила на каблуках. Беременность ей не мешала. Она была спокойна, волновался я. Последнее время я почему-то часто возвращался в мыслях к Романенко.
Теперь напитавшись знаниями и обладая его силой, я стал понимать его настроение, его путь и его рок. Теперь я знал, как он наводил свой мо;рок и для каких ритуалов ему нужна была жертвенная кровь.
А однажды он пришел ко мне во сне. Он смотрел на меня болотными глазами и улыбался своей тихой, малахольной улыбкой.
Я проснулся в холодном поту, и тут же рядом со мной протяжно застонала Ида. Сон как рукой сняло:
– Что, Ида?
– Ох... началось.
– Скорую?
– Нет. Буду рожать сама. Здесь. Выйди.
Я ничего не понял:
– Но как? Восьмой месяц?
– У нас всегда так. Уходи...
Я стрелой вылетел из спальни...
* * *
Долго-долго, до рассвета сидели мы с Каратом на кухне. Я курил. В большой кастрюле на плите булькал отвар сложного состава. Им я обмою нашу с Идой дочь. Ведь ведьмы не рожают сыновей. И пусть. Ведь это моя дочь! Ида.
Рядом кипятился остронаточенный нож и моток шёлковых ниток. Я ждал. А в спальне билась в судорогах моя Ида. Она без конца повторяла, что всё будет хорошо, но я почему-то не был в том уверен. Моя тревога нарастала. Ждать было невыносимо, но она приказала:
– Не входи, пока не позову.
Я подошёл к двери. Прислушался. За дверью творилось какое-то таинство, но прошло много-много часов, а может, лет, как мне показалось, прежде, чем послышалось слабое:
– Иван...
Я ворвался в спальню: на постели Ида, бледная, со слипшимися от пота волосами. Простыня с пятнами крови. Живая!
– Иван, помоги.
Я метнулся на кухню. Пелёнки. Нож. Нитки. Руки дрожали. Что я делал? Как? Полный туман...
С трепетом я принял крохотный живой комочек. Не дыша обтирал отваром. Ида прошептала, тяжело дыша, – покажи мне мою девочку...
– Но, Ида...
– Дай!
Я осторожно протянул ей ребенка, и она от удивления открыла рот:
– Сын!!
Я рассмеялся:
– Не просто сын, Ида.
Она охнула. Круглыми глазёнками болотной тины на нас осмысленно взирал маленький ведьмак.
Москва 2014