Когда моему отцу Иноземцеву Ивану Ивановичу было шесть лет, умер его отец, Иван Андреевич.И после этого ему пришлось покинуть своё родное село Третьяки в Воронежской области. Мать свою он даже не помнил, так как она умерла раньше. Остался маленький Ваня на попечении брата и сестёр. И потом старшая сестра увезла его в Среднюю Азию. В Узбекистане он вырос и там его призвали в армию. После армии он работал на железной дороге в Польше, где ему пришлось встретить войну. После окончания войны они с моей мамой обосновались на Кубани. И, вот, когда мне было восемь лет, отец решил поехал в Воронежскую область, чтобы навестить родственников. В гости мы отправились всей семьёй. Как железнодорожнику отцу полагался бесплатный проезд. Ехали мы долго, с пересадкой в Сталинграде. Там меня деревенского мальчика изумил отстроенный уже после войны сказочно красотой железнодорожный вокзал. Он находился рядом с могучей Волгой. В Сталинграде около суток мы ждали следующего поезда. Потом этот поезд не спеша, потащил нас на север. Дымящий чёрным дымом с гарью паровоз вёз нас мимо очаровательных как будто сказочных деревушек. Крытые соломой избы у крутояров лепились одна к другой, а за дворами хозяйки с вёдрами набирали воду из колодцев с «журавлями». Я был без ума от проносящихся за окном идиллических картин. Впервые увиденные мной русские деревеньки были для меня ожившей сказкой. Я позвал отца к окну, – Папа, смотри. – Правда, красиво! – Тебе это нравится? – спросил отец. – Ещё бы! – ответил я. – А мне нет, – сразил он меня своим ответом, – Наша хата крыта шифером, а здесь все крыши соломенные.
Позже я подумал, что несколькими годами раньше наши русские парни из таких же земляных изб шли с винтовками в атаки, стреляли из танков и отстояли нашу Родину от врага.
В Воронежской области в течение месяца мы по очереди гостили у всех наших родственников. Моего отца его братья впервые должны были увидеть не шестилетним Ванюшкой, а взрослым семейным мужчиной.
На Воронежской земле во время войны шли жестокие бои, и отец опасался, что из его родственников в живых никого не осталось. К счастью, однако, все братья и сёстры кроме Александра, были живы. Александр был старше моего отца, и говорили, что войну он отшагал в пехоте. Это теперь я понимаю – в пехоте, значит, ходил в атаки. А раз так, то перед каждым боем в мыслях хоронил себя. Но раненный Александр остался жив и вернулся домой. Дома он начал пить. Пил Александр беспрерывно, и здоровья у него хватило на год или два.
С пересадками, через станции с чудными названиями – Лиски и Поворино, мы прибыли в старинный, и, как большая деревня спокойный город Борисоглебск. Дома в Борисоглебске были деревянными одноэтажными. У брата отца, Васи, у которого мы остановились, дом был тоже из брёвен с резными на фасаде украшениями. Дом был новый, а полы, когда по ним ходили, скрипели. В доме были две очень большие комнаты. В одной - жили хозяева, а другую занимали квартиранты - молодая семья с ребёнком. Четырехлетний малыш иногда выходил поиграть в коридор. Мальчик этот не разговаривал, так как однажды его напугала мышь, забравшаяся к нему в штанишки. Мать мальчика черноволосая красивая женщина тоже с нами не разговаривала, а по ночам они с мужем ссорились. Потом утром супруг просил у неё прощения и целовал ей ноги.
Васину жену я звал тётей Дусей. А ещё в дяди Васином доме жила бабушка Уля. Она, совершенно точно, не была мне родственницей. И, вот, бабушка Уля каждое утро, пока я спал, ходила на рынок и покупала для меня баночку земляники. Она была пожилая, полная, и на вид очень больная женщина. Ей тоже наверно хотелось земляники, но она ставила передо мною баночку с ягодами и любовалась, как я за минуту проглатывал все до одной ягоды. Родители мои протестовали. Они говорили, что этого делать не надо, что у нас этих фруктов дома полно. Но бабушка Уля их не слушала, и на следующее утро опять приносила мне ягоды. Покупала она мне эти ягоды просто так, ни за что. Давно я стал взрослым. Сколько с тех пор времени прошло? Но меня до сих пор мучит неоплаченный долг, простой русской женщине, для которой я был никем. И никогда я этот долг уже не могу ей вернуть.
Из Борисоглебска мы поехали в Третьяки, в родное село моего отца. В Третьяках мы жили в доме дяди Егора. Это был тот самый дом, который завещал дед Иван Андреевич, маленькому Ване, моему отцу. В то время, когда мы туда приехали, деревенские мужики, уже не выводили на площадь для боя своих быков. Времена наступили другие, и возле старого дедова дома собралась молодежь. Под гармошки, да балалайки парни и девчата танцевали и пели частушки.
Из Третьяков мы поехали в маленькую деревню Селема (прежде Шашлавка – помещик там когда-то был по фамилии Шашлавский) к сестрам Насте и Жене. В Шашлавку мы ехали долго на попутном грузовике по пыльной грунтовой дороге. Здесь было еще большее захолустье, чем у нас на Кубани. В небольшой деревне были только бедные под соломенными крышами избы, и во всём селе не было ни одного дерева! Не увидели мы там не только яблонь и груш, но даже ни одной акации и ни одного ясеня. Внизу у Хопра, правда, были березы, а под ними лежали чёрные, а не бурые как в наших местах коровы. Раньше Воронежская область славилась своими яблоневыми садами, но чтобы не платить сумасшедший налог за каждое дерево мужики все сады порубили. Гостили мы в избе тёти Жени. Ее муж Митроша в войну был танкистом. Митроша три раза горел в подбитом танке. Последний раз он спасся, но сильно обгорел. Где-то недалеко от фронта ему ампутировали ногу. Попросту говоря, хирург отпилил конечность обыкновенной ножовкой. Вместо наркоза Митроше дали стакан водки. После операции нога загноилась, и ее пришлось пилить опять. Потом ногу пилили третий раз, выше колена. После трех операций Митроша без «наркоза» жить уже не мог. Но он даже с тяжелым деревянным протезом работал в колхозе кладовщиком. Мой отец с Митрошей подружился, им было, что рассказать друг другу о войне, и мы до конца отпуска пробыли в Шашлавке. Вечером иногда Митроша с отцом садились в баркас и уплывали на всю ночь по Хопру рыбачить. Утром они приносили пойманных сомов. Однако главное, одноногий танкист Митроша с женой Женей вырастили двоих детей.
Вообще воронежская родня была очень радушной, они готовы были отдать для родного брата буквально последнее. Такой любви как в России между братьями и сестрами у нас на Кубани я никогда не наблюдал. Сестры отца моего очень любили. Для них он был все еще младшим братишкой Ванюшкой. Женя говорила, что Ваня все умеет делать, что он рукомышленый.