Эпизод из «Поэмы для юных филаретов»).
Я долго, долго наслаждался раем,
Так долго, что и сам уже не знаю, -
Быть может, сто; быть может, больше лет,
Всё дело в том, что времени там нет.
Нет времени там, не бывает ночи;
Нет ничего, что душу омрачает.
И вот однажды захотелось очень
Постранствовать, мечту душой встречая.
И вот иду - в сиянье и сверканье,
Вокруг - одно очей очарованье!
Ах, боже мой! Чего здесь только нет,
Что ни цветок, то – музыкант, поэт!
Не выразить словами ни за что,
Шепчу: «Как хорошо! Как хорошо!»
Моим блаженствам, просто нет предела,
До искреннейших слез, лесная птаха пела!
Друзья мои, мне на слово поверьте,
Нет ничего чудеснее на свете!
И ни к чему: слова, слова, слова,
В восторге, лишь кружиться голова!
Оставив позади камней громады,
Я миновал, шагая торопливо,
Петляя по дорожкам прихотливым
И по тропе, где росы, что алмазы.
Вот к водопадам подошёл сердитым,
Что шлифовали каменные плиты.
Звучали фуги этого органа,
Под голубыми небесами храма.
Здесь в озере купался с наслажденьем,
Охваченный восторгом вдохновенным.
Давая сердцу полную свободу -
Воспеть всю несказанную природу!
Приметил грот… Высокие аркады
Жемчужин украшали мириады,
И раковины, витые с манером,
Все разные: и формой, и размером.
Я здесь присел, среди чудес прохладных,
Ах, сколько чувств испытано отрадных,
И трон пастуший здесь перед глазами,
Дворец мой весь был окружён лесами.
И вскоре был приятно удивлён:
Отца вблизи увидел. Вижу Он
Сидит один на берегу реки,
И чертит знаки тростью на песке.
Я подошёл в приветственном поклоне,
Был вдохновлён, каким-то чувством новым.
Сказать об этом, вслух я не рискую:-
Такое чувство – Он мне жизнь рисует.
Я на песок уставился очами.
Он мне сказал: «Начнём мы всё сначала.
Всю снова жизнь нарисовать сумеем,
Сейчас мы вместе кистью овладеем.
Сей живописи тайну я открою,
Чтоб овладел премудростью такою:
Как драма жизни снова повторится,
Вживую не мешает поучиться.
Во всём царит круговорот в природе:
В любви и в жизни, в смене времён года…
Чтобы запомнить лучше и понять,
Я покажу, как надо рисовать!»
Весну нарисовал Он на песке:
Колышутся цветы на ветерке,
И певчих птиц, восторженных привольем,
И в небе блещет солнце золотое!
Изобразил своим мазком Он лёгким:
За лесом холм виднеется высокий,
И луг, и речку рисовал правдиво,
И певчих птиц изобразил красивых.
И будто солнце на воде сверкало,
О берег волны на реке плескались.
И будто росы на лугу блестели,
И будто птицы, как живые пели.
И всё венчал - лазурный купол неба,
Нельзя было понять: где быль, где небыль?
От восхищенья просто трепетал я,
Восторгу не было конца и края.
Затем художник, рисовал искусно,
Изображая лето, осень, зиму,
Всё больше трости живопись послушна, -
Сменялась за картиною картина.
«Теперь ты видишь, – мастер Я искусный,
Любое оживляю я искусство,
Теперь же мы займёмся самым трудным –
Мы посвятим живописанье людям».
И что ж я вижу: по лесной дорожке,
Две девушки пастушки шли с лукошком,
Душистые цветы у них в лукошке,
Как хороши пастушки на опушке!..
А рядом с ними, по траве росистой,
Шёл пастушок, он пел так голосисто,
Что у меня мурашки пробегали,
Пастушки - пенью с радостью внимали.
И вспомнил я в деревне – голосистых,
Хоть верьте, хоть не верьте, - как хотите,
Я вспомнил это на деревне пенье, -
Душа моя рыдала в умиленье.
Мне вспомнилось - распевы доносились
До облаков.… И как ручей струились.
То, словно в небе громом погремело,
То - рассыпалось соловьиной трелью.
Моё приметил мой Отец волненье,
Сказал, что я скучаю без сомненья
По этой, по Земной моей Отчизне,
И что желаю повториться в жизни.
Мне захотелось было извиниться,
Но Он сказал: «Пора, мой сын, проститься,
Теперь уже до нового свиданья,
Под этой же звездою мирозданья.
На Землю надо вновь тебе явиться,
И роль твоя, пусть снова повторится
Лишь об одном, мой сын, тебя прошу я,
Не забывай Отца, тебя люблю я».
Взглянул на небо. Где ж овечье стадо?
Звёзд нет… Ну, что ж, - мы Солнцу будем рады.
С ним лучше ландыш разглядеть мне в чаще,
И ручеёк в траве, едва журчащий.
ПРИМЕЧАНИЕ:
[1] Филареты (от греч. philaretos) – любящий добродетель.
[2] Максима [(от лат. maxima) основное правило, принцип] – изречение нравственного, этического характера; правило поведения, принцип, которым человек руководствуется в своих поступках.
[3] Говорится, что путь к счастью в стремлении к уединению, к созерцательности, иметь в себе содержание не нуждаться в обществах, т.к. по большей части все наши страдания проистекают из общества. Человек одарённый умом и духом в одиночестве творит свой мир. Кто своевременно привык к уединению, полюбил его, тот приобрёл золотой родник. Наклонность к уединению возрастает пропорционально умственной ценности человека. Добродушный Петрарки, склонный к уединению писал: «я всегда искал уединения (на берегах рек, в полях, в лесах), чтобы избегать тех тёмных соблазнов, которые сталкивают с пути на небеса».
[4] Фата-Моргана – (лат. fata Morgana – фея Моргана). Существует предание, что Фея Моргана живёт на морском дне, и обманывает путешественников призрачными ведениями) – мираж, при котором на горизонте возникают сильно искажённые и быстро меняющие изображения предметов, лежащих за горизонтом.
[5] Саади учил: «Стой поры, мы распространилось с обществом и решили вступить на путь уединения, ибо одиночество даёт безопасность».
[6] Вольтер, затравленный недоброжелателями, однажды воскликнул: «Земля населена людьми, которые не заслуживают того, чтобы с ними разговаривать».
[7] Сила уединения в практическом применении разума. В победе над впечатлениями действительной жизни, в рассеивании её миража проявляется всё величие человеческого духа, достоинства и величия. В гордом уединении человек способен оставаться равнодушным к чарам наслаждений и радости; его не потрясают угрозы и бешенство ожесточённых врагов, его решений не колеблют мольбы заблуждающихся друзей. В уединении человек остаётся невозмутимым перед обманной лестью, которой стараются опутать его оковами заговорщики. Здесь насмешки глупцов и невежественной толпы не лишают его самообладания, не роняют его самого в собственных глазах. Человек, словно находится под влиянием только ему зримого мира духа (мира понятий космического океана ноосферы). Перед океаном мира духа, словно призрак рассеиваются мираж наглядной действительности, и чистота мысли разума сохраняющей нужное направление, подобно магнитной стрелке, всегда указывающий на полюс Севера. Но здесь необходимо иметь в виду, что даже маленький кусочек железа при достаточной близости к стрелке, заставляет отклоняться эту стрелку от своего истинного направления и колебаться из стороны в сторону. Так и твёрдость духа человека в уединении может потерять самообладание и прийти в смущение от ничтожных происшествий людей, если они находятся в непосредственной близости, преграждая к нему живого потока космического океана ноосферы. Так что, даже обдуманные решения могут мгновенно пошатнуться от незначительного, но близкого источника противоположного ложного мотива, подчиняясь известному закону в силу которого, очень слабый, но очень близкий мотив иногда превышает мотив гораздо более весомый и важный, но действующий издалека.
Особенность духа, вследствие которого он подчиняется этому закону и не в состоянии отступать от него под влиянием силы действительно практического космического разума, - эта особенность и является тем, что древние называли «силой навязанной импотенции», или силой от близкого внушения. Полученный от этого аффект действует на нашу волю чрезмерным приближением к нам, закрывая разуму всё остальное, и наш внутренний дух не в состоянии видеть ничего кроме источника противоположного ложного мотива; в эту минуту теряется способность здравого соображения.
Литература: Веселовский А.Н. Историческая поэтика, Л., 1940; Жирмунский В.М., Байрон и Пушкин, Л., 1924; Соколов А.Н., Очерки по истории русской поэмы, М., 1956.