Бесстрастным голосом дикторша озвучивает страшные вещи: «В Сургуте от употребления неизвестного наркотика скончалось семь человек. Около ста находится в больнице в тяжёлом состоянии. Похожая ситуация в Коврове…»
Равнодушно и бесстрастно вещает столичная дикторша. Разве можно ТАК говорить о смерти?
Какие-то спайсы, соли, курительные смеси. Все заборы испещрены номерами телефонов, где можно купить эту дрянь. Александр Петрович вздохнул и выключил телевизор. Тяжелый осадок остался в душе от этого выпуска новостей. Не было такого раньше. Была страна с названием СССР. «Железный занавес». Граница на замке. Может, и не очень хорошо от мира обособляться, но и плюс в том был несомненный. Не было повального пивного пьянства среди молодежи, не было наркоманов в таком огромном количестве. Хотя наркоманы и тогда были, но их можно было пересчитать по пальцам одной руки. Курящих школьников – единицы, а курящая девушка, вообще, нонсенс! А сейчас многие девушки курят, и никого это не шокирует. А ей ещё рожать предстоит. И кого родит эта, простите, «курица»?
С наркотиками, с наркоманами Александр Петрович столкнулся ещё тогда, когда его звали Санькой, когда он только-только пришёл из армии.
Отец умер в середине января. Всегда хваставшийся своим здоровьем – не знал даже, где находится больница – он угас за полгода. Из здорового мужика он превратился в скелет, обтянутый кожей. Сожрал его рак. В ноябре его выписали из больницы. Выписали умирать. Умирать дома, чтобы не портить своей смертью больничную статистику. Оперировать поздно, лечить нечем. Последние два месяца он держался за счет морфия. Морфий не лечил, морфий снимал боль. Пять-шесть уколов в сутки. Морфий выдавали бесплатно по рецепту врача.
Через три дня после похорон Санька шёл на занятия в автошколу. До осени, когда он собирался поступать в институт, решил выучиться на шофёра: время есть, да и удостоверение водителя карман не оттянет. Тем более, во дворе стоял отцовский «Москвич», который, правда, нужно слегка подшаманить.
- Здорово, Саня, - незнакомый парень лет двадцати пяти, протягивал руку.
- Здорово, - ответил Санька на приветствие.
- Толян, - представился незнакомец и после паузы добавил, - Башкиров. Слышал об нас?
- Слышал, - кивнул Санька.
Братья Башкировы. Толян и Колян. За глаза их называли «башкирятами». Бандюки. Оба успели по несколько раз отметиться у «хозяина». С ними старались не ссориться. Интересно, какой такой интерес возник у бандюков к Саньке? Впрочем, гадал он недолго.
- Ты в автошколу идёшь?
Откуда знает?
- Туда.
- Пойдём. По дороге поговорим, - пошёл рядом, - у тебя отец недавно умер. Сочувствую. Прими мои соболезнования.
Санька пожал плечами, мол, принимаю, но в искренность Толяна не верил. Хотя откуда ему известно о смерти отца? Тот не член Политбюро, и о его кончине в газетах не объявляли. Но вскоре всё объяснилось.
- Ты извини, что я так, - продолжил тот, - не буду ходить вокруг, да около. У вас морфий должен остаться. Продай. Я куплю всё. Хорошо заплачу.
Вот оно что! Морфий! Братья-то наркоши. А те знают всех раковых больных в районе. Санька помнил: в упаковке оставалось около десяти ампул. Продать? Но мать уже разговаривала на эту тему с лечащим (якобы лечащим) врачом и обещала вернуть остатки. Вот только вернула ли?
- Ты знаешь, Толян, мать собиралась сдать остатки. Ты же понимаешь, какой там учет…
Толян кивнул.
- …но я посмотрю. Несколько ампул могло завалиться. Если найду, то… деньги не надо.
- А что?
Санька вспомнил про «мёртвый» «Москвич». В условиях тотального дефицита:
- Карбюратор для четыреста двенадцатого «Москвича».
- Будет, - заверил Толян, ни на минуту не задумавшись, - тогда в воскресенье возле универмага в двенадцать. Годится?
- Годится.
Воскресенье было морозным и солнечным. Щурясь, Санька вышел со двора на улицу. Никого. Из труб поднимается дым: хозяйки печки топят. Красота!
От автобусной остановки наперерез Саньке шагнул парень в заношенном пальто и облезлой кроличьей шапке, надвинутой на глаза.
- Привет, Саня.
- Привет, - Санька с трудом узнал бывшего одноклассника Серёгу Мигунова. Спортсмен, лучший лыжник района, он теперь походил на Санькиного отца за неделю до смерти: худой, скулы выпирают, тусклые глаза спрятались где-то в огромных глазницах. Отца сожрал рак. А Серёгу? А Серёгу сожрали наркотики, и к гадалке не ходи.
- Саня! Хоть ампулу! Я знаю, у тебя есть. Одну, Саня! Мы же были друзьями! Саня, что хошь, для тебя сделаю! Если бы ты знал, как мне хреново! Саня, одну ампулу!
У Саньки в кармане лежали четыре ампулы с морфием, которые он собирался отдать Башкировым за карбюратор. Последние четыре ампулы, остальные мать сдала за ненадобностью. Он достал две ампулы и протянул Серёге.
- Это последние. Ещё две отдам «башкирятам». Я обещал. Больше нет, понял?
- Понял! Спасибо, Саня! Спасибо! Что я тебе должен?
- Ничего. Больше не приходи. Это последние.
- Я понял. Спасибо, Саня! Спасибо!
Серёга с максимальной для него скоростью пошагал прочь. «Уколоться торопится, - понял Санька, - Боже! На кого он стал похож! В гроб краше кладут! Боже, избавь меня от напасти этой! Господи, пусть минует меня чаша сия!» - словно молился неверующий Санька.
Настроение испортилось. И день уже не казался солнечным, ярким. Потускнел как-то.
Толян ждал возле универмага. Тоже уколоться не терпится бедолаге!
- Принёс?
Санька кивнул и полез в карман.
- Не здесь. Шагай за мной.
Потопали куда-то на окраину в частный сектор. Пришли. Толян распахнул калитку, приглашая Саньку. Лениво затявкала собака, не вылезая из будки.
- Заткнись!
Собака заткнулась.
- Заходи.
Через тёмные сени прошли в дом, крохотный пятистенник, половину кухни которой занимала русская печь. Уютно потрескивали дрова. Жарко. Санька распахнул полушубок. На печке вдруг зашевелилось тряпьё, и Санька увидел сморщенное старушечье лицо: либо мать «башкирят», либо бабка. Сердито глянула на Саньку и прошамкала:
- Опять отраву припёр? Креста на тебе нет!
- Заткнись! – Толян замахнулся на неё рукой.
Бабка отвернулась, что-то бормоча.
«Боже, - ужаснулся Санька, - так с матерью! Каково ей?»
Из спальни вышел брат Толяна, Колян.
- Принёс? – широко зевая, спросил он.
Санька достал из кармана ампулы и протянул Коляну.
- Это всё?
- Всё, остальное мать сдала. Эти под кровать завалились.
- Ну-ну.
Толян тем временем поставил на плиту ковш с горячей водой, кинул туда разобранный шприц и иглу (одноразовых шприцев тогда не было). Едва вода закипела, Толян, не заморачиваясь долгой стерилизацией, ложкой выловил части шприца, и, обжигая пальцы, быстро его собрал. Затем ловко вскрыл ампулу и заполнил шприц морфием. После чего последовало нечто невероятное. Скрученным в жгут полотенцем он перетянул себе руку. Концы полотенца Толян зажал коленями. С уверенностью профессиональной медсестру вогнал иглу в набухшую вену, подстраховался, впустив кровь в шприц, и решительно надавил на поршень.
От увиденного Саньке поплохело.
- Жарко у вас, - нашёлся он, - я на улице подожду.
- Ага, я сейчас, - Толян ослабил полотенце, закатил глаза и передал шприц брату. Тот не стал его разбирать и снова кипятить. Несколько раз набрал в него и выпустил горячую воду. Стерилизация окончена! Дальше Санька смотреть не стал.
На улице набрал полную грудь морозного воздуха. Жизнь хороша и без морфия! Через минуту вышел Толян и протянул Саньке новый в упаковке новый карбюратор
- Ну, если ещё найдешь ампулу, приноси. Лады?
- Лады, - сказал Санька, решив про себя, что сюда он больше ни ногой, - только это вряд ли. Мать всё сдала.
Через неделю по городку прокатился слушок: ограбили аптеку, вынесли сейф с морфием. Злоумышленника взяли по горячим следам. Это был Серёга Мигунов. Санька больше его не видел. Из тюрьмы тот не вернулся.
Что стало со страной? Кто везёт сюда эту отраву? Как с этим бороться? И нет у Александра Петровича ответа.