Именины

               
Глядишь иной раз на человека и думаешь, ну всё-то у него к месту: и руки, и ноги и, даже, голова. Но есть один орган абсолютно своевольный и не послушный – язык.
Все, все беды людские только через язык и приходят.
И такое складывается ощущение, что иногда работа языка совершенно не связана с работой мозга. Народ это давно заприметил и даже поговорку сочинил – язык мой - враг мой. Враг абсолютный и нет от него спасения.
Не всё, что думается, должно языком произноситься. За мысль не тронут, а за сказанное и убить могут. А уж пообещал чего, разорвись, но сделай. За слова свои завсегда ответ держать надо.
Иван Васильевич Толоконников, из деревни Забродье, что в двадцати верстах от райцентра, сызмальства за болтливость свою страдал, но ничего с собой поделать не мог.
По трезвому ещё ничего, чему-то можно было верить, чему-то нет; а, выпивши, нёс такую околесицу, что ни один барон Мюнхгаузен с ним и рядом не стоял.
В тот день, когда эта история приключилась, Иван Васильевич справлял именины. Справлял с размахом. Столы были накрыты посреди двора, благо на дворе август. Народу тоже подсобралось прилично - кто ж на Руси не любит погулять на дармовщинку?
Гости подсуетились и подарили Ивану большой транзисторный приёмник – «ВЭФ». Стоял подарок в центре праздничного стола и орал песни.
Мужики, после третьей опустошенной бутыли самогона, смолили «Беломор», а кто и «Примой» попыхивал. Бабы на голоса пытались переорать «ВЭФ», и что странно, у них это получалось. У нас ведь в застолье машинной музыки не любят, живых певунов хватает. И ведь как поют, паразиты – заслушаешься! Тут же, по двору, метались куры, ошалев от такого грохота.
Те, кто не был допущен к пиршеству, завистливо оглядывали гулянку из-за забора и ехидно комментировали происходящее. Среди не допущенных в большинстве своём соседские старухи, накопившие за жизнь столько яду, что отравить им можно небольшую европейскую страну и немного китайцев.
- Дусь, слышь, Дусь, ты на Клавку-то, на Клавку погляди – ишь, расфуфырилась, чисто Мордюкова, только у той морда-то поглаже будет. Да и дочка-то её мокрогубая, гляди, какую химию на голове накрутила – это ж скока денег в те кудри вбухала?! Ни стыда у людей, ни совести! Как же - антилигенция!
- Баб Мань, чего это ты меня стыдишь, да деньги мои считаешь, шла б домой деду портки стирать, хоть какая-то старому от тебя польза.
- Язва ты, Светка. Да только мне-то есть кому портки стирать, а от тебя все женихи по домам прячутся.
- Значит не мои это женихи, у моих-то ещё женилка видно не выросла! - Светка со смехом отскочила от забора в центр двора и принялась танцевать что-то уж очень не потребное, под лихую мелодию из приёмника.
- Тьфу, страсти господни! Срамота! Ишь, раскорячилась, все ляжки наружу. Дрыном бы тебя по заднице отходить. Стыдоба!
К Светке пристроились два уже изрядно осоловевших мужика и тоже попытались танцевать. Да видать что-то им сильно мешало. Сделав несколько вихляющих движений, они налетели друг на друга и рухнули на траву с куриным помётом, что тут же вызвало за забором всплеск комментариев.
- Маркеловна, не разгляжу что-то, чьи это так назюзюкались?
- Да Федька Прохоровский с Алёшкой, кумом – им же завсегда мало.
- А Иван-то, Иван, опять мужикам побасенки в уши заливает. Ой, да как бы его в честь именин-то не побили.
- А ему что, впервой что ли, привык, поди. Нечего языком зря молоть, чай язык-то не помело.
- Да ладно, вам, бабоньки, сдался вам Иван, гляньте-ка, что Люська Савёловская вытворяет!
Люська вытворяла – заголив платье выше колен, требовала от сидящего рядом Мишки-тракториста, что бы тот потрогал их и мужу её, пню недоделанному, сказал, круглые у неё колени или мосластые.
А мужу её было не до Люськи. Опустив голову в большую миску с крупно нарезанными огурцами, он мирно посапывал.
Иван Васильевич Толоконников, на правах хозяина и именинника, сидел во главе стола и разглагольствовал. Сегодня ему всё дозволялось. Слушали его в пол уха, потому как каждый тоже желал выговориться. Конечно, из тех, кто говорить ещё был в состоянии. А кто не мог, тот благостно кивал сразу всем говорящим. Так что, Иван говорил больше для себя. Но это его ни сколько не смущало.
Выбрав для общения лицо Вальки Протасовой, незамужней тридцатилетней  продавщицы, Иван, часто отвлекаясь на несущественные детали, рассказывал:
- Я тут надысь в тайгу ходил. За барсуком. Мне жир барсучий шибко полезный. Я от него дышать нормально начинаю. Нутро то у меня слабое, чуть, что не по мне – кашляю, да хриплю. Астма, что ли. Врачи ить всё одно ничего не понимают. Здоровый говорят. А какой же я здоровый – ежели больной? А жир попью – и жизнь другая, даже сила мужицкая во мне просыпается. Баба моя шибко с этого довольная. Вот она, баба-то моя, и говорит, мол, за барсуком сходил бы ты, Иван, а то ить, какой ты мужик я и не помню. Ну, дак, мне собраться – только подпоясаться. День-то походил, нору-то и надыбал, да и запасные выходы с той норы тоже нашёл. Ну, а на другой день взял ружьё, сетку, флягу большую для воды, да и подался. Одно плохо – один пошёл. На один-то выход сеть поставил, другой валежиной прикрыл, а воду во вход лью. А, иди, разберись какой длины его нора-то. Одну флягу вылил, другую, третью, ладно, что ручей-то рядом, а барсук и не выходит.
Думаю себе, может он это – Ихтиандр? Ну, который и в воде и на суше жить может. Я про такое в кино, в прошлую субботу, видел, когда кинопередвижка к нам заезжала. Помнишь? Ну, как не помнишь – рядом сидели! А, не с тобой сидели? А с кем? Ну, в общем, там мужик с жабрами в море жил, Ихтиандром его звали, вот, думаю, и барсук тоже с жабрами. А то ведь не понять, куда столько воды – а он не выходит. Пьёт он её что ли? Так вода не водка, её ж много не выпьешь. Правильно я говорю?
Валька прикрыла глаза в знак согласия. Слова ей давались с трудом.
В беседу встрял дед Афанасий, спьяну не разобрав о чём речь:
- Ты, что, Иван, какой ещё барсук с жабрами?! Опять брешешь?! Может в нашей тайге и медведи с аквалангами объявились?!
- Окстись, старый – какие ещё медведи с аквалангами? - это уже Мишка-тракторист голос подал, отлипнув от Люськи.
Народ, кто ещё был в состоянии, стал вслушиваться в странный разговор - не каждый ведь день услышишь про барсука с жабрами да медведя с аквалангом.
Митрич, сосед, заорал:
- Дайте же человеку до конца всё рассказать!
Но дед Афанасий не сдавался, видать сказывалась фронтовая закалка, он ведь в войну в СМЕРШе служил:
- Ты, Митрич, не ори. Пусть Иван скажет – откуда это у нас барсуки с жабрами объявились? Нечего тут народу лапшу на уши вешать. Ответствуй, Иван – народ ждёт.
Иван ответить не успел - Валька смогла таки вытолкнуть из себя несколько слов:
- Старый, ты же ни хрена не понимаешь – Иван говорит, что барсук пьяный был, он водки выпил больше, чем воды.
Тут уж вскипел Мишка-тракторист:
- Барсук? Водки?! Ты, что, Иван ополоумел?!
- А, что? - оклемавшийся кум Алёшка поднял голову с травы:
- Я лично видел пьяного медведя – алкаш алкашом. Выжрал весь спирт у туристов, ходил орал, кусты ломал, копия Митрич. А почему барсук не может выпить?
Обиделся Митрич:
- Я – алкаш?!
- А кто? Алкаш и есть.
Назревал скандал. Обычная история.
Масла в огонь подлил дед Афанасий:
- Так, ты, Иван скажи – барсук пьяный был или с жабрами?
Иван, поняв, что вряд ли ему дадут закончить рассказ, ответил:
- Барсук был алкаш.
Дед Афанасий победно вскинул палец к небу:
- Вот! А ты, Алёшка, говорил, что алкаш – Митрич. А оно вона как – барсук!
- Да какой с барсука алкаш, кто ж ему водки продаст? Или там самогону. Я лично ни одному барсуку в своём магазине спиртного не отпускала, - Валька хоть и была пьяна, но правила торговли помнила и чтила:
- Врёт Иван всё. На меня понапраслину возводит!
Уже никто не помнил начала разговора, всех интересовало одно – как барсук стал алкашом? Каждый клялся, что барсука не спаивал, мол, водка и самим нужна и изводить её на тварь лесную? Да за такое морду бить надоть. И, почему-то, все стали поглядывать на именинника, не он ли барсука-то споил?! А теперь напраслину на Вальку возводит.
От слов « морду бить надоть» очухался Федька Прохоровский. Дело это он любил и охотно ввязывался в любое мордобитие.
Поняв, что дело поворачивает к кулачным разборкам, бабы, что потрезвее, стали взашей гнать своих мужиков домой – те упирались.
Как же – так хорошо выпить и кулаками не помахать? А что завтрева вспомнить?
Спасла Ивана от хорошей трёпки Светка. Врубив на полную мощность дарёный ВЭФ, схватила набычившегося Федьку, и потащила его танцевать. Тот было поерепенился малость, но, ощутив под своими руками мягкие Светкины телеса, обмяк и что-то стал ей мурлыкать в ухо. Через миг, с уханьем и гиканьем, к ним присоединились все, кто мог стоять. Танцевали долго. Расходились с поцелуями и обещаниями непременно завтра придти на опохмелку.
И всё вроде бы хорошо, но давила Ивана Васильевича жаба, что не дали ему договорить.