Виктор Бидонов ушел от жены. От Светланы. Только на божницу ее не ставил, и то оттого, что божницы нет. И вот ушел. Взял чемоданишко и ушел. Раньше собирался – пороху не хватало. И на этот раз, может, стерпел бы, да брательник, Никифор, чуть по сопатке не заехал.
– Ты чо, – говорит, – баба али мужик? Погляди на себя в зеркалу – Ермак, идрит твою в …! Только без бороды. Прынц! Из всех Бидоновых прынц! Моя бы Нюрка так… Я бы ее, заразу!
Виктор, и вправду, не на обочине обивок. Спокойный, обстоятельный, ни статью, ни силой не обижен, и шофер, каких поискать. Прямо завидный мужик. Бабенки поедом его ели ненасытными глазищами. И характером Виктор мягкий. Его хоть на хлеб намазывай.
Встретил он Светку в ресторане «Сибирь». Зашли с шоферней премию спрыснуть. И тут она подошла и пропела:
– Што будем кушать?
Виктор взглянул на нее и обалдел. Глаза голубые-голубые. И чистые, будто родники таежные. Лицо свежее, румяное, волосы – льняными волнами. И вся она уж такая аккуратная да игрушечно хорошая, что если самую малость убавить или прибавить чего, то будет хуже. Такие только в сказках и во сне. Виктор убрал под стол вздрагивающие руки, хотел что-то сказать и не смог.
Шоферюга Гришка Скворцов – забулдыга и бабник – говорит:
– Организуй нам, Светочка, по салатику из помидоров, цыпленков в табаке и пару графинчиков водки.
– По сто граммов, – Светлана в шутливой строгости свела брови. – Больше нельзя!
– Ну, Светик, из рейсу мы. Прозябли, – Гришка дурашливо скривился и погладил ее ручищей по спине и ниже.
Виктор побледнел, выкинул руки на стол, подался корпусом к Гришке, но сдержал себя.
– Только ради вашего друга, – Светлана так взглянула на Виктора, словно погладила его ресницами.
Виктор сразу вспотел.
Светлана улыбнулась ему – именно ему, плавно повернулась и пошла. Гляди, мол, я и с другой стороны не хуже.
Бидонов проводил ее глазами, обернулся к Гришке. А Гришка гад строил рожи, прикрывал рукой рот, чтобы не заржать, кивал на Виктора, прижимал ладонь к груди и закатывал глаза. Он всегда так делал, если хотел показать, что кто-то в кого-то втюрился. Бидонов опустил голову и молчал.
– Аппетитная бабочка, – зубоскалил Гришка, – мужики пробовали, хвалят.
Бидонов вскочил, схватил Гришку за грудки, рванул к себе через стол, прошипел в лицо:
– Не смей! Придушу! – Он разжал пальцы, опустился в кресло.
Гришка с минуту глядел на него во все глаза, потом поправил ворот рубахи, заворчал осторожно:
– Ни фига… тихоня. Ну и ну. Взъелся. – Затем отодвинулся подальше и продолжал: – Жена тебе, что ли? Энта куколка токо замужем была разов пять, как не боле.
Бидонов помалкивал. Молчали остальные. А что говорить? Расскажи в автоколонне – не поверят. Чтобы Витька Бидонов – в драку! Из-за бабы? Не поверят. Он поди и баб-то не того!.. В общем, смирный он, уважительный. А тут – на тебе!
Тук-тук каблучками подошла Светлана, приткнула к столу краешек подноса, разложила вилки, поставила рюмки, графин с водкой…
Виктор, не поднимая головы, глядел на ее ручки и боролся с глупым желанием прикоснуться к ним губами.
Гришка наполнил рюмки (он всегда верховодил в компаниях), заговорил, налаживаясь на веселую волну:
– Держим, браты, за нас и за тех, кто в рейсе! Мишка, Анатолий, поехали! А ты чо, Виктор? Брось ты! Ну, сболтнул, как говорится, не в ту степь. Чо теперь? Давай.
Выпили по первой, по второй, а веселья не получалось. Мишка рассказал, как они полаялись с табельщицей Любкой, как с того завязалось знакомство, поженились, а теперь сынишка растет, такой же настырный, как мать. Но черт-те почему, все получалось не по-настоящему, а как-то, как в самодеятельности, без естественной легкости. Кто бы что ни сказал, все казалось, что говорит человек намеренно, чтобы снять неловкое напряжение. Постепенно замолчали и обгрызали куриные косточки.
Бидонов ушел первым. Положил на стол деньги и ушел. Ни «прощай», ни «до свидания». Ну, ушел и ушел. Может, правильно сделал. Поглядел на красивую бабу, и ладно. На том спасибо. Мало ли их, красивых-то, в кино и в телевизоре? Только те всем поют и улыбаются. Они вроде нездешние. Вроде с Марса. Заглянули к нам, и нет их.
А эта ему, Витьке Бидонову, улыбалась. О нем говорила: «Только ради вашего друга». Значит, из остальных его выделила.
В рейсе – гляди дорогу, крути баранку, а башка свободная. Думай сколько влезет. И думал Бидонов о Светлане со всякой фантазией. А как додумывался до того, как она гладила его ладошкой по щеке и шептала: «Витя, милый», так – все! Ставь машину на обочину – перекур! По спине – мурашки, в руках и ногах слабина.
Через неделю прикатил Бидонов из рейса, причепурился – и в ресторан. Сел за тот же столик. Посетителей – раз, два и обчелся. Подошла Светлана, пропела:
– Здравствуйте, Виктор.
И села рядом.
Это уж… вообще… знаете! Бред, что ли? За баранкой так и думалось Бидонову – подойдет и скажет: «Здравствуйте, Виктор. Извелась, глаза проглядела…»
– Здравствуйте, Свет… Светлана, – выдавил Виктор.
На много рядов передумал он за долгую дорогу слова, каких она, поди, сроду не слыхала и каких он сроду не говорил и раньше не знал даже. А тут брякнул ни к селу, ни к городу:
– Красивая вы…
– Провались эта красота! Липнут все! Да еще и лапают!
– А вы по морде, – осмелел Бидонов.
– Нельзя. Работа такая. За грубость сразу выгонят.
– Бросьте эту работу, – посоветовал Бидонов.
– И что потом? – она положила руки на стол вверх ладошками. – Кирпичи таскать? БАМ строить?.. Так и там найдут меня мужики-сволочуги, любые горы сулить будут. А я женщина, да еще красивая. Тут один артист говорил, что красивая женщина, как и любое произведение искусства, не может принадлежать одному человеку. Это всенародное достояние. Что подать?
Бидонов успел сообразить, ответил:
– Что угодно и сто граммов.
Светлана принесла заливную рыбу, водку в бокале. Пока обслуживала какого-то расфуфыренного с черным бантом вместо галстука, Виктор поглядывал на него, думал: «Должно, артист. Ишь, баском рокочет, не он ли придумал про всенародное достояние? Вроде в ней у каждого мужика доля, как в потребсоюзе».
Подошла Света, села к его столу.
– Устала, – сказала она и провела рукой по лицу, как бы стирая усталость. – Через час смена. Вечером тяжело – не присядешь. И вот же сегодня днем, а почему-то устала.
От простых слов она показалась Виктору проще, ближе. Не из сказки, а такой же, как все, только красивее, конечно, всех на свете.
– Я в дальнем рейсе другой раз умотаюсь – жуть! А все равно после как-то хорошо, – сказал он и смутился.
– Вы шофер? С Гришкой этим вместе работаете?
– А вы знаете его?
– Знаю… Мылился ко мне. Говорил, что завгар.
«То-то и плел», – подумал Виктор и спросил осторожно:
– Вы замужем?
– Была два раза…
– За меня… пошли бы? – Бидонов вжался в кресло, будто ожидая, что жахнут его по башке разводным ключом. Хуже! Ждал, что расхохочется, пропоет: «Опомнись, парень! Выпей водички, охолонись!» В какие-то секунды сквознячок пробрал Виктора, и пожалел он, что задал опасный вопрос, что сейчас же махом рухнут все его дурацкие надежды. Все и навсегда. Он с усилием поднял голову, взглянул на Светлану. Ее, похоже, совсем не удивил вопрос. Даже ресницы не дрогнули. Но когда подняла глаза – ласковые, чуть повлажневшие – в Виктора потекли теплые, сначала робкие ручейки, а потом хлынула горячая волна…
– Милый, хороший Витя, – вылепила она губами, почти без звука, – где ты был раньше?..
– Рассчитайте, пожалуйста, – пророкотал басок.
Светлана ушла к расфуфыренному с бантом, и уже за то, что он прервал их, Виктор возненавидел «холеного барина». Краем глаза видел, как тот вытер губы салфеткой, дождался сдачи, грузновато поднялся, с достоинством понес к выходу крупную фигуру. Светланы долго не было. Виктор подумал: «Не придет». Подошла она в норковой шубе, в шапке из соболя.
– Смену сдала. Проводи меня.
Бидонов ринулся одеваться. Из ресторана вышли вместе. Официантки сбежались стайкой, глядели вслед, ухмылялись недобро. Виктор оглянулся на них, приостановился, но Светлана потянула за рукав:
– Назвался груздем… терпи.
На улице стемнело. Хлопьями падал снег, размывая свет фонарей и окон. Виктор никогда не испытывал такого сложного чувства – восторженной радости, скованности и смутной тревоги. Он не мог ни о чем ни думать, ни говорить. Неловко держал Светлану под локоть, не смел шевельнуть рукой, чтобы взять удобнее, и все время сбивался с ноги.
– Пройдемся пешком? Я недалеко живу, – нарушила молчание Светлана.
– Хорошо, – одним словом выразил он и согласие пройтись пешком, и свое состояние. Он хотел, чтобы жила она далеко, что-бы идти вот так долго-долго. И пусть падал бы снег хлопьями с варежку, чтобы отгородил их от огней, машин и прохожих. Но жила она близко, и это только сейчас, как-то внезапно, осознал Виктор. Он заволновался, что дойдет она скоро, а он ничего не сказал. Попробовал вспомнить те слова, которые сами собой возникали в рейсе, за баранкой, но заговорил нескладно.
– Света!.. Надо же! Имя дали – в самый раз… Удачно, говорю. Это же, вроде… ну, свет или заря, что ли… – понял, что говорит – как ножовкой по железу, покрутил головой и умолк.
Светлана рассмеялась.
– Не надо, Витя, красивых слов. И так не слепая. Еще в тот раз, когда ты Гришу… Вот и мой дом. Может, зайдем? Еще не поздно.
Виктор обрадовался, а больше напугался. Не вышло бы, как в присказке: пили, ели, веселились… Для одного раза что-то многовато. И так мотор перегрелся, клапана стучат…
– Ты одна живешь?
– Одна. Пойдем?
Двухкомнатная квартира застелена и завешена коврами, заставлена богатой мебелью, между которой двоим не разойтись. Возможно только одностороннее движение.
– Все осталось от второго мужа, – пояснила она, – погиб он в аварии.
– Шофер? – спросил Виктор.
– Автогонщик… Сизов. У меня его фамилия. Посиди, я кофе сварю.
Светлана ушла на кухню.
Бидонов остался в комнате. Он поерошил волосы: «Свихнуться можно! С балкона махнуть или еще чего учудить. Жаль, вприсядку не умею…» Кофе пили на журнальном столике диковинной работы. Виктор отхлебнул раз-другой и слушал. Светлана говорила одна. Он молчал.
– Видел в ресторане артиста?.. Мой первый муж. Не муж, а… запудрил мозги: «Кинозвездой будешь!» Жила у него полгода без регистрации, конечно.
«Предрассудок, – говорил он, – мещанство, восемнадцатый век. Брак крепок любовью, а не бумажкой». А потом подпоил меня, чего-то подсыпал в коньяк и подсунул в постель своего кореша. В своей же квартире. За статуэтку. Японскую, что ли?
«Обменялись, – говорит, – произведениями искусства. Что же в этом особенного?» Я статуэтку – в мусоропровод и ушла. Артисту того и надо: к нему вскоре жена приехала с детьми. А я забеременела от артиста или кореша… Черт их знает. Сделала аборт. Детей у меня не будет… Никогда не будет…
Говорила она без особых эмоций. Вроде сходила в магазин, купила булку хлеба. Только в конце голос дрогнул. Чтобы скрыть это, она хватилась:
– Кофе остыл, – взяла чашки и ушла на кухню. Вернулась на прежнее место. Продолжила:
– В ресторан поступила сначала посудомойкой. Тут директор прилип… Я, как ты советовал, – по морде. Но у этой морды – волосатая рука!.. Через год, видно, Сизова встретила. Уговорил замуж. Честь-честью в ЗАГСе расписались. Свадьбу сыграли – небу тесно. Уважал он покрасоваться, чтобы с кандибобером и треском. А любил только себя и дорогие вещи. Как из-под земли их доставал. На ухаживания за мной глядел сквозь пальцы. Даже сам иногда просил покрутить шарики кому-нибудь из снабженцев или торгашей. После его смерти курить стала, пить. Мужики, конечно, как тараканы на сахар. Так что зря ты Гришку. Правду он говорил. И замуж зовешь зря. Пожалеешь после.
Вот и пойми баб. Одна чего не удумает, чтобы заарканить мужика, а эта о себе такое выдала – у любого охотку отшибет. И ведь Бидонов приглянулся ей, и думала о нем постоянно. Все дни думала. Виктора понять – тоже мозги всмятку сваришь. В общем, женились они.
Бабенки в автоколонне – из бухгалтерии, из диспетчерской – взбаламутились, взъелись на Бидонова. Будто обокрали их. Меж собой судили в открытую: дурак, мол, а не лечится. Мужики помалкивали, а думали то же. Понимали – в угаре человек, а лапища у него, я извиняюсь! Приложит – до смерти на лекарства работать. И молчали. Гришка же и предупредил:
– Придушит!
А Бидонов ходил счастливым выше макушки и ничего не замечал. Просил не назначать в дальние рейсы. Начальство соглашалось, понимая мотивировку по-своему.
Со смены бежал Виктор в ресторан встречать Светку, как на праздник. Ни облачка не было на счастливом небе Бидонова, только звенели жаворонки. В гардеробе ресторана однажды столкнулся он с артистом, заступил ему дорогу.
– Что вам угодно? – пробасил тот, приподняв брови.
– Еще раз увижу здесь, ноги выдергаю из жопы, – пообещал Виктор.
– Позвольте! – возвысил голос артист. – Кто вы такой?
– Не позволю, – Бидонов натянул ему шляпу на глаза, вытолкнул за дверь, дав легкого пинка.
На другой день швейцар не пустил Виктора в ресторан.
– Обождите. Сизова сейчас выйдет.
Светлана вышла в слезах, отдернула руку, когда Виктор хотел взять ее под локоть. По дороге домой – жили они в квартире Светланы – плелся он позади. Едва переступив порог, Светлана жахнулась в обморок. Виктор сгреб ее в охапку, унес на диван, брызгал в лицо холодной водой, метался, как угорелый, бледный и растерянный. Кинулся к телефону, заорал в трубку:
– «Скорая»?.. Девушка, это «Скорая помощь»?..
Светлана подняла голову, приказала:
– Положи трубку.
Аварийная ситуация с истерикой, слезами, угрозами затянулась. К утру мало-помалу выяснились ее причины. Оскорбленный артист сообразил, в чем дело, пожаловался директору. Тот немедленно созвал собрание. Пуще всех шумел сам директор и администраторша, она же председатель месткома: «Если всех начнет он выкидывать, с кем ты шуры-муры!..» Решили: просить извинения у артиста, не допускать Бидонова в ресторан, Светлану на месяц перевести в посудомойки.
– Директор… Это – с волосатой рукой? – спросил Виктор.
Светлана кивнула.
– Я ему устрою Бухенвальд! – Бидонов сжал кулаки.
– Нет!.. Хочешь, чтобы я всю жизнь мыла посуду?
– Тоже кому-то надо, – спокойно ответил Виктор.
– Ты… ты… вообще соображаешь? Другому полмесяца горб ломать, а официантка за смену… лопух! – и новая истерика.
– Ладно, Света, – успокаивал Бидонов, – пошутил я… У тебя и мебель, и ковры, и меха, и чего только нет! А радости много ли? Разве только в этом дело?
– Но привыкла я, Витя…
Уснула Светлана, не раздеваясь. Виктор уснул, стоя на коленях возле дивана, уронив голову на плечо жены.
Прошел «штрафной» месяц. Директор пригласил Светлану в кабинет, сказал, что пока вернуть на прежнее место не может. Оно занято. Вот, мол, уйдет в декрет Петрова, тогда, так и быть, подумаю. И кончилось для Виктора безоблачное счастье. Будто его и не было. Светлана стала неприступно холодной. Вернувшись с работы, часами лежала на диване, глядела в потолок, курила. Или наливала водки, пила не закусывая, ложилась лицом к стене и засыпала. Она не шумела, не проявляла к Виктору неприязни. Она не замечала его. Ее красивые глаза были так печальны, что сердце Бидонова сжималось от собственной беспомощности. Он стирал белье, прибирал в комнатах, утром наскоро готовил глазунью, бежал на работу.
Подошел как-то к группе шоферов, попросил:
– Дайте папироску. Забыл купить.
Ребята молча разошлись. Виктор ошалело смотрел им вслед. Остановил Гришку Скворцова, кивнул на ребят:
– Что с ними? Какие-то хмурые.
– На, по старой дружбе, – Гришка сунул ему папиросу. – И отцепись.
– Белены обожрались? – Виктор взял Скворцова за грудки, развернул к себе лицом. – Толком объяснить можешь?
– Могу, – Гришка прищурил глаза. – Запарились мы – из рейса в рейс. У Алешки Кукушкина мать при смерти, а он ночью из рейса и опять «туда – пятьсот, назад – пятьсот». Понял? А ты бабу бережешь от кобелей, в рейсы не ходишь.
Виктору будто помои в лицо плеснули. Он побледнел, постоял, свесив руки, смял папиросу в кулаке, пошел к начальнику автоколонны. Заговорил с порога:
– Федор Максимович, меня в рейс назначай вместо Кукушкина Алехи.
– Давно бы так. Их, Виктор, не укараулишь, баб-то, если они…
– Не о бабах я. В рейс, говорю, посылай.
– Хорошо. Иди к диспетчеру, я позвоню ему.
Вообще-то дальние рейсы выгодны. Знай наматывай тонно-километры. Но если распутье, да черт-те где от жилья, кругом тайга – а ты один… Однако шофера народ бывалый и везучий. Бог не выдаст – свинья не съест. Вернулся Бидонов, и Федор Максимович позвал его, спросил озабоченно:
– Пробился?
– Кое-как.
– Да. Тайга же! На перевалах – гололед, в оврагах – каша. Знаю. И все же выручай, Бидонов. Туда же и по той же дорожке. Понял?
– В одиночку ее не пройти. Посылай сразу две-три телеги, Федор Максимович, тогда пробьемся.
– Рад бы, Виктор. Войди в положение: полмесяца треть парка стояла разутой. Едва успеваем забрасывать неотложные грузы. Везде поспеть надо. Если ты не пройдешь, кого посылать-то?
– Попробую, – Виктор махнул рукой. – С утра?
Федор Максимович кивнул.
По пути домой Бидонов зашел к брату. Никифор обрадовался:
– Каким ветром? Раздевайся. Бутылка в холодильнике киснет, а Нюрка не дает, зараза. Чо за бабы пошли? И моя туда же! Нюрка!.. Слышишь?.. На стол наладь, живо! Хорошо, что зашел, едрит твою в кур-от. Как ты? Давно ж не был. Рассказывай.
– Сладкого мало, брат.
– С женой-картинкой и сладкого мало? Чо так? Да ты проходи, садись. Э-э, братуха, хвораешь ли чо? Скулы выперли, глаза провалились.
– В рейсе был, устал. А так… нормально, – неохотно отвечал Виктор.
Бидоновых четыре брата. Старшего, Никифора, они уважали. За отца им.
Под недоверчивым взглядом Никифора Виктор досказал:
– Дома, правда, ералаш… Бывшего Светкиного встретил – сволочь он… Пугнул маленько. Он – с жалобой.
Светлану в наказание – посудомойкой. А она мне – бойкот. Молчит, курит, выпивает даже. Два месяца молчит. Готовлю, стираю сам.
– А говоришь, нормально. Тады ненормально-то как?.. Бывших ухажеров гнать – себя на посмех. Знал – не девку берешь. Нехрен себя травить и ей душу бутырить. И прынцип ее терпишь зазря. Дай бабе волю, опосля ты ей – брито, она тебе – стрижено. Не переломишь… Поколотить бы…
– Ты серьезно? – удивился Виктор. – Разве можно ее хоть пальцем? Ей и так не сладко.
– Можно-то можно. Она из того же бабьего теста и понимать должна – не за вехотку замуж выскочила, чтоб ноги вытирать. Поколотить, говорю, не шутка. А толку-то? Се одно не склеить вам жизнь. Карасю, напримерно, давай воду теплую и тины поболе, харьюзу, опеть же, – студеную, чистую. Нельзя им вместе. Ты и Светка харями врозь устроены. Чо маяться-то? Пока робятишков нет… лучше будет.
Бутылку уговорили, и Виктор заклевал носом.
– Спекся, Витька. С малой дозы сомлел, – уважительно ворковал Никифор. – Нюр, постели ему. Из рейсу мужик, и Светка выкомариват, туды ее…
– Нет, - решительно запротестовал Виктор, – пойду домой.
Он оделся, вышел на улицу. Днем падал снег, теперь пуржило по-зимнему. «И эта кажет «прынцип», – усмехнулся Бидонов, – март, а она…» Он достал папиросу, прикурил, повернувшись спиной к ветру и прикрывшись воротником пальто. Зашагал домой.
На лестничной площадке остановился, прислушался. В квартире – музыка, песни, непонятный шум. Виктор открыл дверь своим ключом, вошел в прихожую, увешанную пальто и шубами, и оглох от: «…Маэ-э-стро! Тра-та-та-та-та, Маэ-эстро!..» Из кухни вышла сияющая Светлана, а какой-то контейнер в элегантном костюме, с мордой пятьдесят на пятьдесят, спешил следом и гудел: «Ты сегодня очаровательна, как никогда!»
Светлана остановилась:
– Виктор? Друзья, Виктор вернулся!
Гвалт утих. Только магнитофон орал: «…В восьмом ряду, и то же место!..» Кто-то догадался и его выключить.
Стало совсем тихо. Первым опомнился «контейнер». Он шагнул к Виктору, протянул руку:
– Зусман. Извините за вторжение. Коллективом ресторана «Сибирь» отмечаем Женский день. Украсьте наше общество.
Бидонов легонько пожал протянутую руку, подумал: «Забыл, утюг, про Восьмое марта», сказал:
– Умоюсь только.
В квартире тесно и душновато. Виктор вошел в комнату в спортивной рубахе с короткими рукавами, поздоровался со всеми сразу, сел рядом со Светланой. Ему заранее освободили место. Всех, кто был за столом, Бидонов знал в лицо, видел в ресторане. Кроме Зусмана. Догадался, что это директор. И догадался, что рядом со Светланой сидел он, а сейчас пристроился на углу стола, напротив. Гости глядели на Бидонова с любопытством и даже восхищением. Он показался им огромным, могучим и по-мужски красивым. Виктор видел это, но оставался сосредоточенно хмурым. На директора старался совсем не смотреть.
Разбитная полнеющая дама – администратор – в сережках и кольцах, с огромным кулоном на пышной груди, вскинула руку, крикнула нараспев:
– Наполнить бокалы! Слово хозяину дома, Виктору Семеновичу!
Виктор поднялся, долго молчал. Светлана затревожилась. Он положил ей руку на плечо, сказал:
– За женщин. За матерей, подруг, сестер. За честность и чистоту мужчин перед женщинами. А пить мне нельзя: завтра в рейс.
Гости уловили некий потаенный смысл в словах Виктора, замешкались. Зусман поддержал:
– Прекрасный тост! До дна! – и выпил первым.
Ушли гости поздно и все разом.
Светлана светилась. Обхватила Виктора за шею и говорила, говорила:
– Михаил Спиридонович с завтрашнего дня меня – официанткой. С радости я и пригласила к себе. Как раз Восьмое марта… С усиками, вот тут сидел – Валентин, а рядом – Маша. У них скоро свадьба.
А Софья Наумовна, которая с кулоном, шепнула мне: «Мужа отхватила! Богатырь и красавец!» Как считаешь, довольны они? Вроде все хорошо вышло?
Легли вместе, в кровать. До сих пор он спал отдельно, на диване. Светлана скоро уснула, прижавшись к его плечу, и тихонько посапывала ноздрюльками. А Бидонов думал о своем: «Прав Никифор – смешно наскакивать на ее прежних ухажеров. Зачем старое ворошить? Но и за ручку с ними… Противно. Только целоваться осталось!.. А Светка любезничает! Поди не даром в официантки-то?.. «Ты сегодня очаровательна, как никогда!..» Вот сволочь!.. А остальные? Приперлись… Лыбятся как ни в чем не бывало».
Виктор встал. Курил на кухне, не зажигая света, глядел в темноту за окном. Снова лег. Проснулся раньше обычного, ушел в гараж, не разбудив жены.
...Лесостепной участок пути одолел Бидонов без приключений. Морозец придержал прыть ручьев и речушек, и «Камаз» брал их с ходу. Дорога неуклонно пошла на подъем, к ней подступил лед. Чем глубже в тайгу и выше в горы забирался Бидонов, тем становилось холоднее и опаснее. С одной стороны дороги ломаной стеной высились скалы, с другой – где-то внизу – потрепанные ветрами вершины елей и кедров. И – гололед. Виктор с ювелирной четкостью держал газ, вел машину внатяг, на второй передаче. Пережми газок, колеса пробуксуют, отполируют лед, камазина хоть на секунду приостановится, и с места его, да еще в гору и с грузом, не сдвинуть.
Наступали сумерки, а до кордона лесника скрестись часа два. Можно было бы подремать в кабине. Виктор и шубу захватил. Но он прошлую ночь спал мало, если вторую недоспать, совсем опасно. Тут чуть что – загремишь – винтиков и костей вместе-то шапку не наберешь. «Значит, до лесника», – решил он.
В прошлый раз отмотал Бидонов этот участок без хлопот. Стояла теплынь, по колеям торопились ручейки, промывая щебенку. Гололед был только на самом перевале, что начинался сразу за кордоном лесника.
В прошлый раз труднее было в распадках, где бунтовали речки и ручьи. Сейчас дорога сплошняком стекленела ледком, а где текла вода, намерзли наплывы.
Виктор прижимался к самой скале, дверцу кабины держал открытой, а ногу на крыле, чтобы в любой момент выпрыгнуть. Несколько раз заносило машину к самому обрыву. Но бог миловал или черт выручал – Бидонов успевал проскочить наплыв и вырулить «Камаз» к скале. За поворотом открылась седловина, в которую навстречу друг другу по обочине текли ручьи. В низинке они сливались, пересекали дорогу и падали с обрыва. Морозом перехватывало поток, вода шла верхом и снова замерзала. Так повторялось, видимо, много раз, пока ручьи замерзли совсем. И теперь ступенчатый наплыв льда с уклоном к пропасти перегородил дорогу полосой метров в десять. Виктору ничего не оставалось, как взяться за топор.
В полной темноте закончил он рубить две глубокие канавки по ширине колес и двинулся через наплыв. При выходе из канавок колеса пробуксовали, и машину стало заносить к пропасти. Бидонов выжал тормоз… Он долго ходил вокруг, зачем-то заглянул даже в черную бездну пропасти.
– А что? Можно попробовать, – вслух подытожил он свои мысли. Затем разложил трос, одним концом обвязал раму за задним колесом, другим ломик, всунутый в расщелину скалы. По идее, «Камаз» мог двигаться вперед, но трос не даст ему скатиться ближе к обрыву, а совсем наоборот, подвинет к скале. Виктор насобирал ведерко мелких камней, подсыпал под колеса, завел мотор. Машина медленно поползла, одновременно, сантиметр за сантиметром, удаляясь от обрыва. Трос натянулся и тихо гудел.
- Хорошо!.. Еще малость! – сам себя подбадривал Бидонов.
Он стоял на крыле и осознал опасность секундой раньше – повернул зажигание, рванул тормоз, присел за кабину. В то же мгновение в скале что-то крякнуло, ломик просвистел над машиной, врезался в вершину дерева. Трос спружинил, с мстительным визгом хлестанул по кабине. Боль прожгла левое плечо Виктора. Концом троса задело его. На крыше кабины осталась вогнутая борозда.
До кордона добрался Виктор во втором часу ночи и проспал до обеда. Усталости как не было, только плечо слегка ныло. В чистом небе сияло по-весеннему щедрое солнце. «Пожалуй, и на перевале расплавило гололед», – подумал Виктор и засобирался в дорогу.
Сотворил Бидонов невозможное – доставил геологам груз и вернулся в автоколонну. Почернел и бородой зарос. У шоферов глаза зоркие, подметили: бодрится, виду не показывает, а на ногах еле-еле. Окружили его.
– Ну и ну!..
– Фокусник!
– Ну, даешь! На крыльях, что ли, через перевал-то?
Выскочил Федор Михайлович, обнял его:
– Виктор? Думал… Чего только не думал! Ночи не спал. Еще эти оглоеды, – он кивнул на шоферов, – в глотку вцепились, мол, на погибель послал… Отдыхай, Бидонов, машину приберут… Распоряжусь.
Шоферня хоть и считала, что летел Бидонов очертя голову к своей цаце, но знала – летать над пропастями все-таки уметь надо.
Виктор пришел домой, вымылся, уснул раньше, чем упал в кровать.
В рейсах он всегда думал. Вспоминал и думал. И в этот раз – и все о Светлане. Сначала обсасывал обиду, повторял слова Никифора: «Все одно не склеить вам жизню» – и соглашался: «Не склеить». Для нее – свет в окошке обдиралы эти. И сама обсчитывает же! «…Горб ломать!.. Лопух!» А я ломаю, и гордость моя в этом. Вот уж точно: «Мордами врозь устроены».
– Все! – сам себе объявил Виктор. – Уйду. Хватит. – И думал дальше: « Что с того, что красивая? Нюра у Никифора не красавица, а живут…»
Виктор поморщился. Он дивился на брата. Сам мужик как мужик, а жена, как веретено – ни спереди, ни сзади. Востренький нос с веснушками, белые бровки по два волосика. У Светланы глаза – поглядел, умирать можно. А губы! Плечи! Да что там!.. Постепенно обида отодвигалась, и хотелось домой все больше и больше. Только непобедимая усталость и нежелание видеть ресторанных, а то бы сразу побежал к ней.
Виктор вскочил, взглянул на часы:
– Проспал! Не успею!
Одевался уже на лестнице. Сначала бежал. Затем – прохожие останавливались, глядели вслед – перешел на широкий шаг. Вывернул из-за угла и… остановился. Светлана шла навстречу под ручку с солидным дядей, глядела ему в глаза, звонко смеялась, прижимаясь щекой к его плечу. Они прошли мимо, пересекли улицу, скрылись в подъезде гостиницы. Виктор укрылся от них за киоск, не зная, зачем.
– Прозевали жену, – услышал Бидонов и резко обернулся. Перед ним стояла администраторша и мстительно улыбалась: – Дружка встретила, в номер к нему пошла. Бегите, а то поздно будет.
…Виктор ввалился к Никифору, прошел, не раздеваясь, сел к столу. Он не замечал, что ботинки в грязи, а брат любил опрятность.
– Чо, опеть? – нахмурился Никифор. – Поди краля выгинается?
Виктор грохнул лбом об стол и заплакал.
– Да ты чо, в курицу мать! – Никифор схватил его за ворот, встряхнул. – Сказывай, чо учудила?
– С прежним схлестнулась… Сам видел…
– Да ну? – опешил Никифор. Осел, потом вскочил и зашумел, накаляясь до медной красноты: – Стерва! Такого прынца и… и… ей чо, одного мало? Сука! А ты-то, ты-то раскорячился, в душу мать! Бидонов ты! Понял? Да я бы ее… – Неожиданно утих, развел руками: – Чо теперь? Забирай шмотки – и сюда. Жду. Пироги вон поспели. До свадьбы, братуха, заживет.
Виктор встал, сказал спокойно:
– Все правильно. Заживет, – и ушел за чемоданом.
...Виктор Бидонов внешне не изменился. Сначала он хотел уехать, но передумал и остался в автоколонне, перебрался к ребятам в общежитие, где жил до женитьбы. Женщины из бухгалтерии и диспетчерской легко простили ему ошибку, как они квалифицировали его неудачный брак, к тому же неофициальный, нерегистрированный, и, кажется, еще бесстыднее ели его глазами. Виктор и раньше не отличался краснобайством и развязностью, а теперь вовсе говорил мало и только о работе. Зато работал как зверь. Безотказно ходил в самые трудные и дальние рейсы и не ради материальной выгоды.
– Ты, Алеха, кати на новостройку. В оба конца с грузом. – Говорил он Кукушкину. – У тебя семья, заработок нужен. А я вместо тебя – к геологам. Идет?
Словом, остался Бидонов таким, каким его знали и уважали в автоколонне. Только глаза притуманила устойчивая грусть, да чаще стал он заглядывать в рюмку, а выпив, мрачнел, покидал товарищей и одиноко бродил по ночным улицам. Он ни с кем не делился своими думами, даже с Никифором, оттого было еще горше и тяжелее. Виктор знал, что со Светланой покончено, что они несовместимы, что она при всем желании не будет, не сможет быть только его женой. Знал разумом. А сердце изболелось от тоски по ней. Кто и когда сумеет занять ее место в сердце Бидонова? «Никто», – говорил он себе.
Из шоферов автоколонны один Гришка Скворцов догадывался, что на душе у Виктора, хотя и не знал, чем и как помочь товарищу. И, может, не случайно именно Скворцов оказался свидетелем их свидания со Светланой. Она сама искала этой встречи, увидев его издалека, подошла. Долго плакала и просила Виктора вернуться. Он молчал, опустив голову и всунув руки в карманы. Потом хрипло, будто с испугом, выкрикнул:
– Нет! Нет!
Круто повернулся, ушел, не оглядываясь.
Утром Бидонов выехал в рейс к геологам, в свой последний рейс…
Причину аварии установить не удалось: «Камаз», свалившись в пропасть, разлетелся по винтику. Оплошать Бидонов не мог. Дорога ему знакома, да и сухо было. И не таков Бидонов, чтобы задремать.
Шофера автоколонны каждый раз, проезжая место гибели Бидонова, останавливаются, молча курят и двигаются дальше.
г. Красноярск, 1982 г.