3
И потекли то ли дни, то ли годы одиночества – Шурок разницы почти не понимал. Просто после долгой и холодной зимы, вдруг просыпался он от неясных трелей, доносящихся со стороны поля за околицей деревни. Шурок выходил из избы. Ослеплённый ярким солнцем долго стоял и слушал, как в поднебесье поёт жаворонок.
Прошло сколько-то лет, и уже будили после зимы Шурка тетерева. Поле заросло березняком и теперь на нём устраивали свадебные игрища эти бестолковые, по мнению Шурка, птицы. Мол, сперва друг другу носопырки расклюют, а потом петушатся да распевают.
Затем, когда сходил снег с полей; растворялся будто на бывшем огороде, обнажив перину крапивных зарослей, в орешнике начинали многоголосить соловьи.
Дожив до первых соловьёв, Шурок отправлялся в первый раз на пруд. В первые годы своего одинокого проживания он ходил и раньше – через несколько дней после прилёта жаворонка. Однако пруд находился под ледяным покровом, и ничего интересного на нём не происходило.
«Чё и ходить впустую… – отказался от затеи раннего посещения пруда Шурок. – Хотя и после-то нет большого смысла в моих хождениях…»
Пруд в первые годы затягивался травой и постепенно превращался в болотину. Даже в одно из лет утки, пошумев, подались на другой водоём. Шурок тогда огорчился, что не увидит больше семейства уток.
Однако на пруд пришли бобры. Плотину слегка поправили, заложив проём под мостиком.
Уровень воды в прудике поднялся и уже на следующий год Шурок снова глядел на уток. С весны они были шумными да суетливыми, а после на какое-то время пропадали.
И вот, проходило несколько дней или недель, утка-мать выплывала из потаённого уголка уже с выводком мелких утёнков. К концу лета детки подрастали, чтобы осенью улететь куда-то.
«И чё им здесь не живётся… В снег бы зарылись да дрыхли… Или бы в бане, вон, пустующей…» – недоумевал Шурок, провожая вспорхнувшее однажды семейство.
Бобры, поселившиеся в пруду, вскоре почувствовали себя в нём полными хозяевами. По ночам ботались, словно чудища морские. Тишину сотрясали всплески воды, треск падающих деревьев и какой-то негромкий, но не прекращающийся хруст.
Бобров за их деятельность Шурок недолюбливал и сравнивал их деятельность с вороватыми мужиками, которые тайно рубили лес. Шурок помнил, как костерил их Василий-лесник. Мол, не беда, что дерево украли, а то, что после себя «свиноройство» оставили. Шурок, прохлаждаясь на плотине, видел упавшие осины и мысленно ругал бобров.
«Кору сгрызли со стволов, дак и сучки бы тоже обихаживали. Дак нет… Ждут, что кто за них другой уберёт…»
Однако строительная деятельность бобров Шурка радовала. Ведь они подняли воду в пруду, заложив гать выше промоины в плотине.
Затем натаскали своих «кокоряг» прямо на плотину и ещё выше подняли уровень воды в водоёме. Правда, после нагромождения бобринных «стройматериалов» на гать, она стала непроходимой.
Когда пруд стал полноводным, и уткам стало вольготнее. Они уже не лавировали между кочками да тростником, а плавали между деревьев, стоящих в воде – бобры не валили погибающие деревья, и они стояли засыхающими исполинами, в вечернюю и ночную поры превращая пруд в какое-то дикое неземное творение. И даже вода тогда казалась чем-то застывшим, но не льдом. Ведь плавающая в пруду листва да мелкие ветки искажали в лунном свете поверхность пруда. Отчего гладь пруда играла стылыми щербинами…
Со временем вся поверхность пруда будто устилалась листвой, и в один день вдруг выяснялось, что утки улетели. Еще неделя-две проходило и льдом сковывало поверхность пруда. Выпадал снег и Шурок снова поселялся надолго под печку, редко-редко покидая свое жилище лишь для прогулок по пустому дому. И ещё реже выходил на улицу, где всё было белым: земля, кусты, облака…
Возвращался в подпечек, бросив взгляд на игрушечных сожителей.
«А эти всё время дрыхнут… – при этом каждый раз невольно пытался перехватить несуществующие взоры кукол. И заканчивал своё мысленное ворчанье одинаково. – Что с вас взять слепошарых? Спите, ужо…»
Однажды в дом Шишковых забрели два охотника. Это были отец и сын. Шурок понял это из их обращений друг другу. Молодой называл старшего батей, а тот ответно – Сергуня.
В доме оказались охотники случайно: дождь их загнал. Ружья они поставили у порога, а сами прошли в кухню и уселись за маленький стол окна – аккурат против подпечка.
Охотники разложили снедь и стали есть. Перекусили, а дождь не прекращался и охотники стали разговаривать. Больше говорил старший из охотников. Он рассказывал о хозяине дома – бывшем леснике. Поминал его добрыми словами. Дескать, и порядок в лесу был, и людей не обижал.
– А посля, когда мост разрушился, они всёй семьёй в город перебрались.
– А давно то было? – спросил сын отца.
– Годов уж тридцать, а то и более чуть…
Шурок вслушивался в разговор охотников и, услыхав про срок тридцать лет, озадачился: много это или мало?
«Наверное мало… Я эть ещё живой. Если б много, так я б рази жил…» – и опять слушает рассказ охотника, радуясь за Василия, что уж который раз бывшего хозяина дома поминают добрым словом.
– Сейчас-то уж Василий на пенсии…
Это Шишка огорчило. Он помнил, что баушка Шура тоже вышла на пенсию и вскоре померла.
«Получается, и Василий тоже…» – додумать не успел. Что-то изменилось на кухне. Оказалось, Сергуня увидал кукол в лукошке.
– Гли-ко, бать! Они так уж скоко?
– Ак, верно, с переезда. Поди, Танюшка – дочь Василия – оставила эдак…
– Сейчас, поди, уж взрослая…
– Конешно… В Сверловске живёт…
«Вон оно как! – удивился Шурок. – Теперь понятно, почему Василий высыпавшиеся в сенях свёрла не собрал. Поди-ко Танюшка ему из этого Сверловска свёрел-то навозила…»
– Уже сама баушка… – продолжал рассказывать о Танюшке старший из охотников.
«Полико! – еще один беззвучный возглас под печкой. И сразу же печаль в мыслях Шишка. – Значит, тридцать годов много, раз девчушка за то время баушкой стала… Так чё получается? Я здесь целу человеческу жись…»
– А тут не только девчоночьи игрушки… – верно Сергуня продолжал разглядывать кукол в лукошке. – Вон командир с пистолетом…
– Ну это же Васьки… Сына… Тоже Васька, как отец… Он уже, слыхал поди, до генерала дослужился.
– Нам про него ещё в школе говорили. Он тогда полковником был… Пограничник…
– Эдак… Эдак… В батьку… Тот лес охранял, а Васька и лес, и всё обчее человечество…
«Васька! Генерал! – дивится Шурок. Хотя и не представляет, кто такой генерал. Василий-лесник иногда вспоминал, как из пушки стрелял в армии. Да удачно. Потому что за стрельбу ему генерал грамоту вручил. – Не прост, видать по чину, если может награды раздавать…»
И ещё порадовался за Ваську, что когда-то он игрушечным командиром играл, а ныне всамделишно солдат в бой ведёт. А ещё понравилось Шишку сравнение служб отца и сына Василиев Шишковых.
«Вот эть как… Оба охраняют… – и тут вдруг неожиданное сравнение в мыслях возникло. – Как я дом…»
Последнее смутило подпечного мыслителя. Дескать, какой я охранник, если люди войдя в дом даже его разрешения не спросили.
«Будто меня и нет…» – обидно стало, но лишь на миг, потому что ещё услыхал интересное.
– А Васька-то-генерал хотит этот дом с подворьем восстановить… – старший поведал в беседе.
– Слыхал… Он даже Пашку-фермера нанял поле за Шишками от берёз очистить да распахать….
– Эдак… Эдак… – соглашается отец с сыном. – Даже денег на соляру отвалил, сказывают.
Шурок мало чего понял из этой части разговора охотников. Лишь «Пашка-фермер» едва означился в мыслях. Раньше в Шишках была колхозная ферма, и баушка Шура работала на ней дояркой до пенсии. Работа, верно, была тяжёлая и когда старушки начинали болеть суставы рук, она поминала свою работу, охая и приговаривая: дескать, досталось бедным рученькам.
– Совсем уж они не шевелятся… – говаривала баушка, но Шурок сомневался в «нешевеленьи» баушкиных рук. Уж очень ловко управлялась она с чугунами, играючи отправляя их в печь. Шурок даже невольно сравнивал свекровь и сноху в их расторопности. Зоя и на ферме не работала, а была куда неповоротливей баушки Шуры…
– И, видать, серьёзно они затеяли дело… – продолжал Сергуня. – Даже в Администрацию насчёт прав заходили узнавать своих…
– Да каки права? Приезжай и живи, кто слово скажет.
– Так, но эть вдруг то да сё…
Снова заколодило мысли Шишка незнакомым словом. Ад… Министр… Ещё что-то.
Вспомнил, как Зоя поминала министров. Мол, у них не житьё, а рай.
«Значит, нынче и ад у них… Только пошто туда Васька ходил?» – но ответа на вопрос не нашёл и от гостей не услышал.
К тому же охотники выяснили, что дождь закончился и засобирались продолжить охоту. При этом Сергуня, поднимаясь с табуретки, неловко повернулся и она сбрякала, будто громом поразило тишину дома.
От неожиданности Шурок даже отрешился от происходящего. Впал на краткое время в беспамятство, а когда очнулся от него, то охотников уже не было в доме.
«Носит нелёгкая… – незлобливо попенял Шурок гостям. – За тридцать лет только и было людей. Да и то вот чуть с ума не свели…»
Ещё раз вослед за перелётными стаями пронеслись метели; снова погрузился Шурок в зимнюю дрёму.
А вышел из сонного оцепенения от позабытых уже трелей жаворонка.
Даже подумал сперва: не потекли ли года в обратную сторону? И почему тетерева молчат?
Чтоб ответить на этот вопрос, пришлось выходить на улицу и пробираться на околицу деревню. И там всё встало на свои места. На месте березника было вспаханное поле.
«Дак вот про какое поле говорили охотники! – обрадовался Шурок, а от следующего предположения и вовсе захотелось плясать. – Так значит, и Васька-генерал заявится…»
Снова соловьи оживили своими трелями густой орешник, снова утки после недолгого затаенья появились на пруду.
Опять Шурок подолгу сидит уже не на плотине, а на бережку возле покосившейся бани. Дальше от воды, но зато вся окрестная жизнь перед его глазами происходит. Утята уже не просто за мамой-утей плавают, а начинают крылышками взмахивать бестолково и бесполезно. Черномордые, как прозвал Шурок бобров, ещё выше на плотине нарастили гать.
«Так и баню подтопят, а после и дом чёрны морды…» – пеняет бобрам Шурок.
Не заметил как задремал, а сквозь забытьё услыхал, будто «Беларусь» Василия тарахтит возле дома. Дрёму отогнал, не пропали звуки.
Шурок на звук двинулся вдоль орешника.
«Поди, опять охотники…» – предположил.
Оказалось, не «Беларусь», а большущая легковушка подъехала. Из неё мужик в разляпистой куртке вышел и что-то проговорил находящимся в машине попутчикам.
«Василий!» – определил по голосу, который из тысяч бы узнал, Шурок голос хозяина дома.
Мужик голову повернул, а оказалось, что у него лысина во всю голову.
«Не Василий… – огорчился, было, но тут же сообразил. – Так это другой Василий! Который уж генерал… Во радость-то…» – и уж хотел из-за куста выскочить, чтоб объявиться. Однако что-то удержало и к тому же окаменел будто весь, пошевелиться не может. Ровно прирос к стеблю орешника.
Из машины баба вышла и мальчонка с котёнком на руках. Стоят втроём и на дом смотрят. Шурок, хоть и по-прежнему окаменелый стоит под кустами, но взор ясен, а в голове светло и мысли разные.
«Баба-то пошто здесь? И малый…»
Мужик с бабой между тем мальца поталкивают. Мол, шагай.
– Ида, Васенька… – тётка легонько толкает парнишку.
– Ступай, Васька, смело… Это дом прадед твой рубил…
Шурок попытался разобраться в непонятном – кто такой прадед.
«Вроде дедова брата, получается…» – но тут что-то не вязалось. У Василия-лесника, строившего дом, братьев не было. Даже баушка Шура не один раз с сожалением говорила, что кроме Василия ей Бог детей не дал.
Отмахнулся от расчётов.
«Дед или прадед, как разница? Главное, вот он генерал Васька приехал… Да не один… Малый-то получается внук. – Почему-то снова вспомнил Шурок, как Василия генерал грамотой награждал. Иногда бывший артиллерист даже показывал, как он подходил к награждавшему чеканным шагом и как докладывал, что прибыл. – И я сейчас эдак же…»
И хотел уж снова явиться пред взоры приехавших, чтоб доложить, мол, за тридцать лет ни одна мышь в дом не проскользнула. Однако поймал себя на лукавстве – охотники-то шаромыжили, а он даже не чихнул, чтоб их пугнуть.
Расстроился и вовсе растянулся под кустом.
«Ужо, и без моего доклада разберутся…»
Безразличие и упокоённость навалились, но услыхал сквозь пленяющую отрешённость, как генерал снова ободряет внука.
– Иди, Васька… Иди…
«Меня тоже когда-то Васькой звали…» – погружаясь, будто, в сон подумал старый-старый кот.