Везунчик
Будучи в игривом настроении наградил Господь Игорька темпераментом шипучим.
Остроносенький, с глазами всегда удивленно-распахнутыми, жил Игорек подобно петарде, когда, разбрызгивая разноцветные искры, с буйным треском врывается она в темное небо. Уже с утра, пружинкой выскользнув из постели, полнился замыслами, проектами, идеями.
Но, наградив возлюбленное чадо бурливым темпераментом, Вседержатель, то ли задумавшись, то ли отвлекшись на более насущное деяние, забыл одарить удачливостью.
Эту недостачу – не умом, а розово-нежным седалищем – Игорек и не раз болезненно ощутил еще в раннем детстве.
У соседа Митрофана всей деревне на зависть был сад. Весной так благоухал и пенился цветением вишен, яблонь, ранеток, что казалось: над садом постоянно висела радуга. Радуга нежно светилась даже ночью.
Днем драгоценно сверкали теплицы, в которых изумрудно зеленела рассада, стройными рядами сияли грядки. Между ними день-деньской горбилась темная фигура соседа.
- У вас, Митрофан Игнатьевич, не сад, а эдем! – не раз восхищалась учительница истории Эльвира Вениаминовна, и Игорек видел, как глаза соседа солнечно вспыхивали, словно весенние лужицы.
Неведомый «эдем» мало волновал вольную ватагу, возглавляемую Игорьком. Манило не цветение, а сладость плодов, и с каждым новым летним днем час захвата становился всё осуществимей.
Ночь желанной победы была выбрана по всем правилам военной стратегии. Пасмурно. Ни луны, ни звезд.
Зоркий, сидящий на цепи, был так прикормлен сорогами и хлебом, что напрочь сошел с хозяйского довольства.
Разведка донесла, что клубника порозовела. Так как стратегический объект был обнесен поверх забора колючей проволокой, под ним прокопали лаз. И час виктории пробил!
Шустро работая двумя руками, рвал Игорек прохладную клубнику: часть – в рот, часть – за пазуху. Сладкий сок тек за воротник, и текли в голове сладостные грезы: «Завтра на горох! Даешь!»
И, действительно, дали, да так, что от пинка влетел Игорек в куст крыжовника, огласив ночь таким поверженным воплем, что разом ахнули все собаки.
Выхваченный из куста был переброшен через забор, словно морковка, когда она еще не толще карандаша. На этом виктория не закончилась, а продолжилась поркой дома.
Как сегодня видит себя Игорь Валерьянович стоящим в углу и разглядывающим забившегося в щель сенокосца. В другой раз непременно оторвал бы ему длинные лапы – они долго дергались, словно косы, но так же беспомощно, как сам Игорек, сидел паук, что – эх! – да что там…
Но высохли слезы, прошла боль, и новые замыслы распирали неуемного «остроносика».
- За полдня три красноперки! Не-а, глушить рыбу надо, глушить!
- Да как?
- Просто! Набьем бутылки карбидом – взрыв о-е-ёй! Вся рыба всплывет! Вот увидите!
Карбид нашли быстро – стянули на стройке. Насыпали в тяжелые бутылки из-под шампанского, залили водой и, вдыхая пьянящие пары, забили деревянными пробками.
Плывут по реке бутылки. Плывет на плоскодонке и дед Игнатий.
- Не поверишь, паря, войну вспомнил, когда мы через Рейн переправлялись! Как начало рваться, я, как тогда – и где только ловкость взялась! – в воду сиганул. Осколки свистят, я голову за лодку, за борт держусь и к берегу, к берегу подгребаю. Только на берегу и понял, что было, когда этих лиходеев увидел. Бегут, как немцы, только пятки сверкают. Так бы и вдарил, как тогда в сорок пятом! А всё этот зачинщик остроносенький!
- Да, чумовой парнишка!
Томящая девичьей плотью юность принесла не сладость любовных побед, а горечь позора и насмешек.
Ольга, высокая, всегда смеющаяся, чем-то похожая на Игорька, тянула непреодолимо. Сколько раз, влипнув в щель забора, смотрел Игорек, как легко не идет – летит она над дорогой. Словно большая тропическая бабочка. Поймать бы! Но как? Ни телесной красотой, ни знаниями не блистал тогда, впрочем, как и потом, юный рыцарь.
Только одним можно было удивить, а значит и покорить Ольгу.
- Спорим, я через две сигары* нырком проплыву?
- Слабо!
- А вот смотри! – крикнул он Ваське, краем глаза видя столпившихся девчат, и ласточкой скользнул с пирса.
Сигара – связка хлыстов (бревен), стянутых тросом.
Первую сигару проплыл легко – не раз нырял. Проплыл бы и вторую – уж очень хотелось понравиться Ольге – но толстый трос, которым стягивались бревна, в одном месте был пробит и щетинился стальными проволоками. За них и зацепился плавками.
Дергаясь и уже глотая мутную речную воду, он рванулся, изо всех сил оттолкнувшись от бревна, и голой торпедой с воем вылетел на поверхность.
В первые мгновения забыл и про пари, и про Ольгу. Повизгивая, срыгивая пахнущую соляркой воду, размазывая сопли и слезы, выбрался по-собачьи на берег. Задница болела – провел рукой – на ладони кровь.
«Это я тросом содрал! И зачем меня под вторую сигару понесло? Зачем? Да ведь я…» - и тут тишина разом исчезла, и его накрыло волной хохота. Звонче всех смеялась Ольга.
Но привычную мудрость явил Господь, женив Игорька на Марии, прочной, как лиственничный фундамент, девахе. По-мужицки широкоплечая, молчаливая, с лицом, будто искрами забрызганным веснушками, не раз спасала она неуемного муженька от непродуманных затей. Спасение часто сопровождалось тычком тяжелого, как гиря, кулака.
Самое начало медового месяца ознаменовалось случаем, приоткрывшим супруге будущую жизнь с «этой чумой».
Мчатся молодожены на подаренном тестем стареньком «юпитере» и видят: лежит на дороге большая коробка, та, в которой обычно перевозят тушенку, сгущенку и другие съедобные банки.
Пулей соскочил Игорек, схватил – «Тяжелая!» - сунул в люльку и домой. Заложили ворота.
- По тяжести, говорю тебе, тушенка! Сейчас…На пару месяцев хватит! Ну и удачливый я, Машка! За мной как за каменной стеной. А ты…глянь!
Глянули. Какой-то шутник набил коробку мусором и, красиво обмотав голубенькой изолентой, бросил на дорогу.
Получив увесистый тычок, повез Игорек «тушенку» на свалку.
На удивление удачно началась и карьера Игорька: он устроился в леспромхоз вальщиком. Когда в бухгалтерии сказали о предстоящей зарплате, Игорек ахнул и плясом выскочил в коридор.
В вахтовке он без умолку грезил о предстоящей покупке «Москвича», пока не получил от бригадира подзатыльник.
Первым выскочил на деляне в снег.
- О-го-го! Комсомольцы, вперед! Выполним и перевыполним социалистические обязательства!
- На топор! Сучки рубить будешь.
Хотя и заболела к обеду правая рука, энергия, распирающая тело, просила выхода. Он сытно поел супа с тушенкой, выпил две кружки чая со сгущенным молоком, вскочил:
- Я, Иваныч, в кедрач сбегаю, может, шишки остались. Стукану. Я мигом!
- Смотри, как бы шишкой не прибило!
- Точно, как прыгнет с земли паданка да по яйцам, а уж Машка стручок за ненадобность сама оторвет.
- Ха-ха-ха…
- Да ну вас!
Утопая почти по пояс (хорошо, штаны на валенки натянул) брел Игорек в кедрач. Лес, белесый от инея и снега, молчал. Не стучал даже дятел.
- Вон до того бугра…и кедр рядом. А шишки, может, и есть. Надо бы лопату взять, хотя снег…
Бугор будто парил.
- Что за черт? Горячий источник! Вот удача так удача! Полмесяца в лесу, а тут и ванну горячую принять можно. А источник в такой глухомани ясно целебный. «Я, Иваныч, не шишки, я получше нашел – источник!» Сразу хиханьки да хаханьки забудут! – и начал разгребать снег. Расчистил, застучал топором по корневищу.
Что было потом, Игорек запомнил плохо. В памяти остались только клыки, которые, показалось, были не меньше слоновьих, да медвежья вонь, тяжелая, звериная. К ней, правда уже в вагончике, где Игорек менял трусы и подтирался, прибавилась другая, человечья.
Первый день удачно начавшейся карьеры стал последним. Но еще много лет слушал Игорек рассказ: «Сидим в вагончике, пьем чай и вдруг визг. Поросенок, когда режут, так не орет. Выскочили – ахнули! Мчится он по снегу, как вездеход, босой, валенки слетели, шапка слетела, волосы в снегу, дыбом торчат. Визжит, а треск в штанах – лесина, когда валишь, так не трещит. Влетел в вагончик и заложился. Ополоумел от страха. Еле открыли, а вонь! Часа два вагончик на морозе проветривали».
С тех пор работал Игорек на пилораме, пилил и грузил дрова. В свободное время рыбачил, осенью зарабатывал на ягодах и только за орехами, как ни звали его мужики, не шел.
У него уже было два сына и дочь, а он всё еще оставался тем остроносеньким Игорьком с вечно распахнутыми от удивления глазами. Жизнь, как прежде, манила удачей, нежданным богатством, и часто на работе, в лесу ли замирал Игорек, и по лицу, словно солнечные блики, бродила улыбка. Должно же когда-нибудь повезти! Должно!
И вспомнил Господь про жаждущее чадо и даровал удачу, да какую!
То лето было засушливое, неурожайное. Ни грибов, ни ягод. Поэтому промышлял Игорек на реках, ставил сети, переметы, ловил налимов, щук, окуней. Часть улова – на еду, часть – на продажу. У него и постоянная клиентура образовалась: соседи, старушки, старики. Продавал дешевле, чем у парома, зато быстро.
Плывет Игорек по речке, так обмелевшей, что местами перейти можно, плывет и рыжее дно разглядывает.
«Словно золотые россыпи, а на самом деле песок промытый. А вот бы клад найти! Места наши купеческие, да и золотишком народ промышлял. В гражданскую бежали, прятали.
Рассказывают, менял мужик туалет, сгнил, ну и столбы на дровишки решил распилить, пилит, что такое? А в столбе бутылка из-под шампанского, золотым песком полная. Да… А то раз печку перекладывали и между кирпичами…Хозяин сразу смекнул, что в бутылках-то: «Хватит, мужики, на сегодня! Давайте, лучше с устатку по стаканчику примем!» Кто же откажется?!
Хотя в реке кто прячет, не найдешь, замоет. А может весной по плохому льду везли и утопили?»
На повороте осевшая почти до дна река обвалила кусок берега.
«Целый яр. Плывешь словно по тоннелю. А в прошлом году здесь лишь залитая трава росла. Вон край ящика из песка торчит… железом доска обита. У бабушки, помню, старинный сундук был, тоже железом обитый».
- Да это же сундук! – вскрикнул Игорек и зажал рот рукой. Выскочил на берег, начал разрывать, поминутно оглядываясь. Отрыл, сбил топором замок и с замирающим сердцем откинул крышку.
- Посуда. Но не золотая… серебряная? Точно! Только потемнела. Ложки, вилки, ножи, блюда. Вот это большое под что?
В сундуке были, видимо, и хрустальные чарки, бокалы, но разбились, лишь осколки. Были меха… Соболь? Горностай? Не поймешь. Всё сгнило. Но серебро, серебро! Тяжелое, много!
- Если продать, оно же недешевое! Надо коллекционерам. Посуда, поди, девятнадцатого, а то и восемнадцатого века. Это сколько денег! На «Тойоту» хватит. А, может, и останется! – и поспешно начал запихивать серебро в рюкзак.
- А сундук? Утопить, а то: «Откуда? Что было?» Нет, береженого Бог бережет! Домой, скорей домой! Сети завтра. К черту рыбу, тут улов поувесистей!
Греб, с гуканьем выдыхая воздух. Лодка летела, волны с белеющей каемкой налетали на берега.
«Как на моторе. Надо не к гаражу, там вечно мужики, рыбоохрану нелегкая принести может. Нет, рисковать не стоит! Через болото надо!»
Затащил лодку в траву. Большое блюдо сунул под куртку, закинул за плечи рюкзак и, опираясь на шест, двинулся к лесу.
«Болото высохло, даже не качается. Доберусь! Надо только не прямиком, а где кусты, безопаснее».
Но радость распирала, и он двинулся напрямую.
«Сейчас Машке покажу! Ну, Машка, как купцы на серебряной посуде есть будем! А продать потом. Высохло, а я боялся», - и ухнул по горло в яму.
Без рюкзака он бы легко выбрался, но тяжелый рюкзак так стремительно потянул в трясину, что Игорек хватил вонючей жижи. Быстро освободил от лямок руки, слыша, как с сочным чавканьем погружается рюкзак, и, опираясь грудью на шест, начал выкарабкиваться. Тугими пузырями лопался болотный газ, бормаш залез за воротник и щекотал.
Выбрался на твердое место, встал и начал счищать с одежды темную жижу с гниющими водорослями.
Через час, сидя в лесу на сухой траве, нашел глазами место, где утопил клад, и горько заплакал, как в далеком детстве. За что? Болели ребра.
«Это я о шест», - решил пощупать рукой и уперся во что-то металлическое.
- Да это же блюдо! И как я забыл?!
Вынул, вычистил травой. И Господь, чтобы не пугать Игорька, сначала скользнул по блюду лучом, а затем залил и блюдо, и Игорька тепло-малиновым светом.