Моего дедушки, Василия Федотовича Шайкина , не стало, когда мне было 16 лет. Очень стыдно, что я до сих пор не написала своих воспоминаний о нём, о бабушке, о маме.
Каким мне запомнился дедушка? Прежде всего добрым, весёлым, беззлобным человеком. Он никогда не ругался.
А юмор? «Юмор тебе достался от деда Васи и тёти Насти», - сказала мне подруга Нина. Да, несомненно. Мои мама и дед так и искрились юмором. Говорили они с шутками да прибаутками, иногда в рифму. А дед, когда выпьет, то любил петь частушки, искусно снабжая их матюшками. В четыре или в пять лет я уже сумела спеть частушку "с перчиком" серьёзной соседке, введя в краску родителей. Позднее дед просил нас с подругами петь песни и частушки вместе с ним. «ДеФки, а ну, давайте, споём «Коробушку»,- говорил дед и начинал петь: «Исполным-полна моя коробушка…» Самое главное - дедушка Вася научил меня читать. В 5 лет я уже бегло читала. Помню, пришла я к соседям и похвасталась, что я читать умею и писать «мама» и «папа». «МыАмыА, ПыАпыА», - сказала я и не поняла, почему все засмеялись.
Я очень благодарна двум учителям из моей родной деревни, которые поделились такими ценными для меня воспоминаниями, ведь и не знала, что дедушку называли Василей. Лидия Александровна Дроздова вспоминает:
«Василей. Так обращались все от мала до велика к Василию Федотовичу Шайкину. Был он конюхом в первой бригаде колхоза «Путь Ленина» в Рато-Наволоке. Нам, детям, казалось, что Василей просто жил при лошадях: когда бы ты ни шёл мимо конюшни, он всегда тут и обязательно при деле. Коренастенький старичок маленького роста с круглой бородкой, плавно сливающейся с седой пышной шевелюрой. Невозможно было определить его возраст. Чёрные глаза всегда озорно блестели. Было в них что-то детское, доброе, если всё ладилось. В бригаде – около 20 лошадей, а конюх один.
Зимой лошади в конюшне. Утром перед работой и вечером после работы каждой лошадке надо в ясли сбросить сена. Электричества, конечно, не было. «Летучая мышь» (керосиновый фонарь) выручала конюха. На водопой он отпускал своих питомцев к проруби на речку Ваймуга. К этому времени мы старались успеть. Василей обязательно посадит нас верхом на лошадь. В галоп мчимся по снегу к проруби, терпеливо ждём, когда она напьётся чистой ледяной водицы. Длинную корытцем прорубь всю зиму содержал в порядке тоже сам конюх. Каждую лошадку проводит на работу и примет после трудового дня сам, проверит – не мокрая ли шерсть за ушами, не стёрты ли плечи, не сбиты ли ноги. Плохо тому было, кто не уберёг лошадку: озорные детские глазки деда наливались гневом. Тут уж самое верное было дело – не перечить. Василей успокаивался, смазывал ранки дегтем, а запаренного коня заставлял водить по двору, пока не обсохнет.
Каждую лошадку любил, как родное дитя. Только тот, кто никогда не работал в колхозе, может сказать, что колхозники не ценили землю, скот, имущество, раз это все общественное, то есть не мое. И неправда, что наказания боялись. Просто люди умели жить в коллективе, берегли и ценили все, как свое личное.
Самое хлопотное время - посевная, сенокос, страда (уборка урожая). Спал ли тогда наш конюх? Все работы выполнялись на лошадях. Пахали, сеяли, боронили. Выезжали в три часа ночи. В шесть часов взрослые с поля возвращались домой, топили русскую печь, готовили нехитрую еду, будили детей, кормили их, обряжали свой скот. А у Василея лошадки отдыхали в конюшне, чтобы в восемь часов выйти снова в работу на второй упряг (то есть вторая смена). Но это просто по времени, а действующие лица те же самые - и люди, и кони. Плюс еще и дети со второго упряга включались в работу. Начиная с посевной и до уборки урожая, работы хватало всем, на возраст никто не смотрел - ни на детство, ни на старость. Надо - и все тут.
Время было трудное - не до игр, не до забав. Зато молчаливый, но все понимающий, хотя и не умеющий говорить, твой верный конь был твоей радостью, твоим другом, твоей грелкой в стужу. За него ты несешь ответственность перед Василеем. Запряжешь лошадь, он дугу проверит, крепко ли держится, и скажет: «Молотесь, тевка, тука-то не трокнет». Это означало, что девка молодец, раз дуга не дрогнет, хорошо гужи наладила, супонь туго затянула - а это главное. Мы радовались, что Василей похвалил. А говорил он так потому, что зубов во рту не было, звонкие согласные произнести не мог. Своей обязанностью он считал еще и содержание сбруи: хомуты, шлеи, седелки, уздечки, потники - все всегда в порядке - подшито, залатано и дегтем намазано, чтобы кожа не перегорала, дольше держалась.
Рядом с конюшней была уютненькая избушка, здесь Василей в свободное время шорничал.
А в сенокос он работал с нами всеми на пожнях. Он был классный метальщик. Такой-то маленький, а пласт сена на вилах поднимет такой, что самого не видно, положит его на копну так, что и поправлять не надо. У нас кучи на сенокосе подвозили к остожью на дровнях дети-малолетки. Ужасно тяжело было свалить воз с дровней, но если тебе повезло подъехать к копне с той стороны, где Василей мечет, он обязательно подтолкнет воз вилами - в два раза тебе облегчение. Громко делишься этой радостью с подружкой: «Мне Василей помог свалить воз». А приедем вечером с сенокоса, поведет наш конюх лошадок на ночь в телетник. Это огороженный участок вдоль реки, где за ночь лошадки и травки поедят, и водички попьют, и выспятся.
Уставал ли от такой работы наш великий труженик? Когда он спал - отдыхал? Но память о себе оставил вечную. Знаю его могилку, где он определился на вечный отдых. Бываю у него. Постою, помолчу, все, что с ним связано, вспомню. Не берет уж табакерочку, не нюхает самосад, не чихает. Вечная тебе память, Василей!»
Дед Нины Александровны Ларионовой были с моим дедушкой родными братьями. Она звала его дядя Вася. Нина Александровна вспоминает: «Дядя Вася был удивительным человеком: небольшого роста, крепкий, с красивой бородкой и смеющимися карими глазами. Был он умным, добрым, веселым, неунывающим человеком. Нюхал табачок, а потом долго чихал и весело смеялся. Его любили все: и взрослые, и дети. Всю свою долгую жизнь он работал конюхом в колхозе «Путь Ленина».
Дядя Вася разрешал детям водить коней на водопой. Надо было видеть, с каким напутствием он это делал! Посадит ребенка на коня с норовом и говорит: «Не буянь, смотри у меня, не скинь!» (А лошадь действительно была по кличке Буян). Потреплет по шее, погладит – и в путь. И так каждого ребенка посадит, поговорит с лошадью, даст сухарь, погладит, как ребенка, и только тогда – к реке. А как же рады были дети, которым было от 5 до 7 лет! Мои братья прошли большую школу общения с лошадью у замечательного конюха! Кроме того, дядя Вася работал на сенокосе, метал промежки. И там его питомцы, завидев хозяина, мчались к нему. А он доставал из кармана лакомство – гостинец за работу. А иной раз конь сам лез в карман и доставал языком, что надо. Дядя Вася, можно сказать, спас мне жизнь. Я работала на грабилке. Мне тогда было 14 лет.
Трава в Наволоке выше меня. Я вместе с конем угодила в окоп (еще с гражданской войны их там по берегу Емцы было много). Мне говорил мой отец, Шайкин Александр Алексеевич (он тогда был председателем колхоза), чтобы я была осторожней в тех местах. Но, видимо, я забыла про это. Так вот, дядя Вася совсем случайно увидел это – бегом ко мне. А было все-таки неблизко. Подбежал и говорит: «Только бы ноги были целы у коня, вызволим из ямы». Опять поговорил с конем, погладил, дал ломоть хлеба с солью, взял за повод, а мне велел легонько стегнуть по спине. Я так и сделала. Лошадь сумела выбраться из ямы. Ноги, слава Богу, были целы. Побранил меня маленько, а потом сказал: «Иди домой, отработалась». А сам повел коня в конюшню, сказав: «Пусть отдохнет, успокоиться ему надо».
Это – настоящий человек, учитель, воспитатель, каких было немного. Таким был и мой отец. Из такой же породы людей. Ведь Василий Федотович был братом моего деда, Алексея Федотовича, родителя моего отца. Говорили, что и он был хорошим человеком, плотником от Бога. Скотные дворы построены руками таких людей, каким был мой дед. Он был за мастера». Потом Нина Александровна стала рассказывать про мою бабушку Евдокию Сидоровну. Она звала её дединка. «Вот уж была мастерица печь пироги, шаньги, хлебы! На всю деревню запах печёного был…Пекла часто», - вспоминала Нина Александровна. К сожалению, больше я ничего не записала…