Начало "Колосья под серпом твоим - топор при дереве 1" http://www.proza.ru/2014/11/20/1430
Предыдущая часть "Колосья под серпом твоим - топор при дереве 10 - 3" http://www.proza.ru/2014/12/04/1087
XI
Синий мягкий день лежал над лугами. Солнце уже клонилось на закат. Небольшенький лесной островок над спокойной и по-осеннему густо-синей Равекой издали казался безлюдным и тихим. Пожелтевшие березы стояли над течением, горели добрым и негорячим огнем, осыпали иногда на траву редкие угольки листьев.
Через Равеку, разрывая лошадиными грудями кувшинки, ехал вброд всадник. Направлялся к лесному островку. На опушке оглянулся и исчез среди деревьев.
…Островок был полон людьми. Привязав к кустам коней, они ждали.
- Что слышно, Кондрат?
Когут приблизился к Алесю, соскочил с коня.
- Пан Ярош разговаривает со старым Ходанским. Закрылись с час тому назад, и не видно, чтобы скоро закончили. Тэкля, пользуясь случаем, собирает кое-какие вещи паненки.
- Что сказала передать?
- Чтобы на закате солнца ждали у пролома в изгороди.
Кондрат вдруг улыбнулся.
- Видишь, где мы?
- Конечно, - сказал Алесь. - Последний наш ночлег. Когда Воин на нас наехал. Вон он.
Андрей Когут улыбнулся.
- А там дальше мы слышали, как Раубич из пушек стрелял, когда младшая родилась.
Молчали. Алесь вспоминал слова из последней Майкиной записки: "Дед был прав когда-то. Трудности сделали свое. Возьми, забери меня отсюда, родной, любимый".
Он положил руку на карман, у сердца, нащупал там записку, и ему стало тепло.
- Что же, хлопцы, надо, видимо, выбираться. Мстислав, ты тут?
- Ну?
- Значит, сколько нас… Ты, я, близнецы… Матей Бискупович, Янка Клейна, Кирдун, Павлюк… Восемь человек. И еще Кондратий с шестью лесниками. Д-да. Ну, этих сразу направляй в Милое. Пусть держат церковь. Чтобы никакого случая не могло быть.
- Не будет, - сказал Кондратий. - Люди верные, из тех… Помнишь, что пан спрятал, когда банду Пройдисвета побили. Дети и внуки их. Жизнью обязаны люди.
Старший подъехал к кучке людей, что-то объяснил им. Через минуту человеческая цепочка проскакала к Равеке, вспенив воду, выбралась на сухое и направилась полем в сторону Милого.
- Ну вот, - сказал Алесь. - Тронули. У ограждения берем ее и скачем галопом. Коней не жалеть: за чашки заплачено - бейте. На случай если тревога - ты ее, Мстислав, берешь и скачешь, а мы…
- Кто с ней венчаться собирается? - спросил Мстислав. - Ты или я? Это, брат, не война. Тут хочешь не хочешь - будешь убегать первый. Когуты с тобой… Нет… Павлюк с тобой и Янка…
- А я? - спросил Андрей.
- Ты с Кондратом и я прикрываем, - сказал Маевский. - Будут догонять - бейте по коням.
Рассмеялся:
- Если у кого из вас коней подобьют, останется Ян Клейна. Его во тьме не поймают.
- Завидуешь? - весело спросил арап.
- Что-то ты меня забыл, - сказал младший Бискупович.
- Ну, ты, конечно, со мной. Вместе вредили - вместе и ответ… То давайте, хлопцы, по стремянной да и к Раубичам.
Выпили из фляжек. Кребс подвел коней:
- Пистоли в саквах.
Возмужавший решительный Павлюк первый вскочил в седло.
- Спешит наш академик, - сказал Кондрат. - Словно это ему жениться.
- Два курса одолел, - грустно улыбнулся Андрей. И не испугался "бездны премудрости".
Тромб заплясал под Алесем.
Загорский взял поводья Косюньки. Янка Клейна с ружьем вскинулся на Ургу.
- Лошади немолодые, - сказал он.
- Ничего, - сказал Кребс. - Лошади верные. Если уж наложить головой, то с конями, с какими жизнь прожил.
Кортеж тронул. Кребс поежился - припекла водка - и счастливо рассмеялся:
- Вот это жизнь! Не жизнь, а баллада.
Освещенные, залитые грустным багрянцем заката, кони тронули.
Шагом, чтобы преждевременно не утомить коней, прячась, где можно, в оврагах, миновали луга. Возбуждение возрастало. Когда подъезжали к парковому ограждению - Андрей забылся до того, что неожиданно для самого себя затянул:
Вой жа вы коні, Коні, Коні, Ночка цёмная…
Кондрат дал ему по шее.
Алесь чувствовал, что боится в этой компании, видимо, только один он. И не за себя, а за то, что может сорваться. А все остальные - словно пьяные. Им легко. Сорвется дело, и все. В худшем случае шею скрутят, упав с лошади. А как быть ему, Алесю?
Он соглашался, однако, что они правы. На их месте и он ехал бы как пьяный.
- Алесь!
Он взглянул через решетку в парк и увидел ее. Она бежала у ограждения, касаясь к её рукой. Искала и не находила место, где был выломан прут.
Кондрат помчался вперед:
- Сюда! Сюда! Майка, сюда!
Она бежала к пролому, какой он показывал. Странно, ей еще рановато было являться. И вещей не было в руках.
Он понял почему, услышав какой-то кавардак в глубине парка. Что-то помешало.
- Сюда, Михалина, сюда!
Руки Кондрата подхватили ее. Потом Когут словно вырвал ее из-за решётки, понес дорогой к коням.
Алесь склонился, подхватил на руки, поднял с ощущением, что мог бы подбросить и к небу, посадил в Косюнькино седло. И только тут догадался, что могло насторожить раубицких.
На Михалине были штаны и две полосы из шотландки, что образовывали словно платье, разрезанное по бокам. Ничего похожего на обычную польскую или русскую амазонку. Не для шуток, не для поездочек, как та. Настоящая одежда для скачки не на жизнь, а на смерть, на слом головы. Осмелилась, осмелилась на все. Насторожила всех.
- Дурочка, дурочка моя!
Парком бежали к ограждению какие-то люди. Он не видел в полутьме, какая уже стояла среди деревьев, - кто?
- Ходу! Ходу, хлопцы! - хрипло сказал он.
Кони рванули с места. Закурила пыль, потянулась все более длинным и более длинным хвостом. Топот подков прореял в прохладном вечернем воздухе.
Садилось за горизонтом, слева, огромное холодное солнце. Почти стоя в стременах, склонившись, оторвав тело от высокой луки седла, они мчались в сумерки бешенным галопом, когда не обращают внимания, что на дороге, что вокруг.
Церковь в Милом была храмом-крепостью. Других тут почти что и не строили четыреста - пятьсот лет назад. Тюремный прямоугольник со стенами в две сажени толщиной, с круглыми башнями на каждом углу. Окна-бойницы только на высоте четвертого этажа, в три яруса: для нижнего, среднего и верхнего боя. Крутые крыши со свинцовой черепицы. Низкие двери, окованные железом, с решеткой, что падают со свода на каменный пол. Вокруг - ров.
Церковь возвышалась над всей окрестностью, и, когда кавалькада взлетела к стенам, люди увидели где-то далеко-далеко, верст за десять, и у Раубича мелкие блестки факелов.
Алесь снял Михалину с лошади.
- Кребс, берите коней и гоните с ними в Вежу.
Мстислав показал на блестки.
- Не теряйте времени. Давайте, Кребс, скорей. Когда возьмутся стрелять - пусть Вежа знает: сдаваться не будем, хотя бы они сюда полк привели.
- Давайте в церковь, - сказал Мстислав.
Завалили за собой двери.
В церкви все было приготовлено. Поп, конечно, не мог одобрять этих богопротивных побегов, но связываться со старым паном боялся еще больше. Выгонит и отсюда. Да и в Милом сидеть не так уж и плохо. Только что почета меньше, но бог уже с ним, с почетом, когда денег - хоть метлой мети. А почет что же? Почет - благо временное.
Алесь не мог даже вообразить, что все это происходит с ним, что это для него звучат голоса певчих, что это для него лежат на аналое крест и евангелие, что друзья сошлись тут тоже для него и на гулянку и на смерть, какая вот-вот может прискакать к этим стенам.
И он не мог и подумать, что эта девушка, слева, связывается с ним всем этим в что-то последней и неразрывное.
Он искоса смотрел на Михалину и удивлялся даже тому, что она тут. Такая какая-то чужая и не своя. Большое счастье, что Мстислав позаботился о наряде: знал, что могла ничего не успеть взять.
Удивительно, какая чужая она стояла рядом с ним. И этот отблеск свечи, что дает ей в руку поп.
Сразу за этой мыслью он почувствовал палящий стыд. Изменой это можно было назвать, вот чем.
И все же этот перстень, что сейчас сняли с престола… Надо что, обменяться им? Трижды? Что это значит? Что взаимно будут облегчать жизненную тяжесть? Откуда он знает, какой она, эта тяжесть, кому надо делать облегчение? Он же не знает даже ее, той, с которой навсегда хочет связать жизнь! Это навсегда может быть и долгое, а может и закончиться через час от залпа, который рванет по галерее, снаружи. И, однако, он знал, чем рисковал, идя сюда.
Голос попа умиленный. Он поднимает глаза вверх.
Алесь опять покосился на нее. На губах блуждает улыбка. Огоньки свечей отражаются в широких и синих, как морская вода, глазах.
Холодное золото старого венца легло на лоб. Старая реликвия Загорщинской церкви. Не меньше как тридцать поколений чувствовали его так, лбом.
Суровые лица друзей были около стен и вокруг. И среди них, рядом с ним, стояла она, готовая на все.
- Пан боже наш, славою и честью венчай я, - прореяло.
Чаша с вином у губ. И вот ее рука в его руке. Неизвестно откуда появилась вдруг радость. Только одно прикосновение руки вернуло ее, и теперь уже навсегда… навсегда… навсегда… Он повторял это слово, как клятву.
Окружили друзья. Пошли в их окружении к ступенькам на хоры. Поднялись почти на половину винтовых лестниц, когда снизу, от дверей, долетел полный и гулкий, как в бочку, звук: ударили чем-то тяжелым.
…С высоты галереи они увидели запятнанный факелами луг и всадников. Человек пятьдесят.
У самых дверей в церковь стоял странно короткий - с высоты - Франс Раубич. Немного дальше, у коней, стояли молодой и старый Ходанские. Еще дальше - Раубичева шляхта, Брониборский, еще и еще люди, Мнишек.
Последний встретился глазами с глазами Янки Клейны, крякнул и, махнув рукой, повел коня с лужайки. Остальные стояли.
- Открой, - сказал ещё бледнее, чем всегда, Франс.
- Что тебе надо, Франс? - спросил Алесь.
- Вор, - сжатым голосом сказал Франс.
Возможно, он и не сказал бы этого, если бы не жёг стыд перед Ходанскими.
- Вор теперь ты, - спокойно сказал Алесь. - Тут нет теперь Майки Раубич. Тут есть моя жена перед богом и людьми - Михалина Загорская… Я советую тебе лучше ехать домой, Франс. Мы можем встретиться потом, если хочешь.
Франс развел руками.
- По-видимому, достаточно, - сказал он. - Давайте бревна, люди.
- Не делай этого, - сказал Алесь. - Не делай того, о чем пожалеешь. Я люблю тебя, брат. Ты действительно теперь мой брат. Не я завел тую ссору. Я всегда хотел, чтобы был мир. Нам опостылело, что из-за глупого спора гибнут лучшие наши годы. И потому я вынужден был пойти на это, хотя я очень жалею, Франс. И я прошу твоего прощения.
Раубич, кажется, не знал, что ему говорить.
- Вишь, запел, - сказал Илья Ходанский.
- Я не трус, Франс, ты знаешь. Я просто хочу мира. Не обижай свою сестру, а мою жену.
- Достаточно, Франс, - сказал старый Ходанский. - Ты можешь идти. За обиды возместим мы.
- Как? - спросил Франс.
- Она станет вдовой Загорского, не успев стать женой.
Алесь мрачно бросил:
- Я не хочу и твоей крови. А ты, Франс, запомни: что бы ни случилось, я никогда не стану стрелять в тебя. Мне дорогая моя жена.
- А если выстрелю я? - спросил Франс.
Алесь пожал плечами.
- Не унижайся, - рявкнул вдруг Мстислав.
- Я не унижаюсь, ты видишь.
- Мы ему не дадим расстреливать тебя, - покраснел Павлюк. - Я буду стрелять. Слышишь, я?!
- Слышишь, Франс? - сказал Алесь. - Возможно, они. Но не я.
- Открой, - сказал Раубич, - не позорься.
- Я не могу этого сделать, - спокойно сказал Алесь. - Я не верю вон тем. Я склонил на это дело друзей и отвечаю за их жизнь и безопасность.
Франс отошел прочь от церкви. Что-то горячо говорил ему Илья Ходанский. Раубич крепко обхватил руками голову. Ходанский говорил дальше. Франс покачивал головой. Потом глубоко вздохнул и осмотрел башни и гульбища церкви.
- Франс, - сказал Алесь, - образумься, пока не поздно.
Вместо ответа прореял выстрел из кучки дворян у старого Ходанского. Полетела грубая желтая штукатурка у головы Алеся.
В ответ галерея затарахтела негромкими выстрелами.
- Люди! Люди! Образумьтесь! - орал Алесь. - Что вы делаете? Люди!
Замолотило свинцовым бобом по свинцовым черепицам над головой.
Мстислав сунул в Алесевы руки ружье.
- Бей! Бей и не кричи! Они это не так поймут!
И тогда Загорский, захлебываясь гневом и отчаянием, припал к прикладу.
Ружье было новое, пистонное. Оно неожиданно удобно легло к плечу. Алесь увидел на конце ствола голову Ильюка Ходанского и нажал курок.
Илья схватился за голову и медленно завалился назад, на руки друзьям.
- Неужели убил?
- Ну и черт с ним, если и убил, - прохрипел с правой стороны мавр.
- Не убил! - вдруг почти с радостью крикнул Андрей Когут. - Нет! Вишь, встает. Оглушил, видимо, только.
Ра-та-та, - сыпануло по черепицам. - Ра-та-та.
- Вишь ты, - сыпанул Кондрат. - Этак очень просто и убить могут.
Выстрелы с галереи словно постепенно опоясывали церковь.
Янка Клейна, первый из затронутых, сидел на каменных плитах пола и, бранясь, накладывал корпию на простреленный мускул предплечья.
- Смотри, - сказал Кондрат. - Красная.
- Она, брат, у всех красная и одинаковая, - сказал Андрей. - У всех людей, сколько их чисто есть на земле… Сволочи… Сброд, прямо сказать… Что, Янка, кусь?
- Кусь, - улыбнулся тот. - Ничего, как-то заживет.
Мстислав присматривался, что делается внизу.
- Смотри, - сказал он. - Вот негодяи.
Люди устанавливали поодаль две пушки. Парадные. С Раубичева крыльца.
Алесь почувствовал холод в позвоночнике. Холод прокатился некуда вниз и исчез в ногах.
- Это, если и не прицелившись, в голову попасть, - сказал Кирдун. - То наверное дырка будет с дворец пана Вежи.
Воцарилось молчание. Потом старый Кондратий медленно перекрестился.
- Пушки, - сказал один из лесников.
Кондрат Когут обвел всех глазами.
- Мы народ серьезный, - сказал он. - Шутить не любим.
Со свистом хлестнула по балюстраде и крыше картечь.
- Хватит шуток, хлопцы, - сказал Мстислав. - Бейте по пушкам, иначе живые не выйдем.
Алесь высунул голову. Илья Ходанский подносил лоскуток яркой пакли к воспламенителю. На голове в Ильи белела повязка.
И вдруг что-то случилось. Чья-то рука выхватила фитиль из руки у графа. Тот попробовал было перехватить его назад. И тогда та же рука звучно припечаталась к щеке молодого человека.
-Подождите, хлопцы, - непонимающе сказал Мстислав. - Не стрелять. Баба.
Действительно, среди людей, что держали осаду, двигались две женские фигуры.
- Домой, - сказала женщина голосом Надежды Клейны.
- Я советовал бы идти домой вам, пани Надежда.
- Иди домой, Франс, - повторила Клейна. - Там сейчас одна Ядвинька. Она боится. Даже врача еще нет. Послали в Вежу.
- Это зачем?
- Молчи. Пойдемте, Эвелина.
Клейна взяла руку Раубичеву под руку и тронулась с ней к церкви.
- Эй, - сказала она, - бросай оружие! Янка, это ты там, паршивец? Бросай оружие, говорю.
Янка крякнул.
- Мужики-и, - сказала Клейна. - Войны им срочно не хватало. Женам и матерям стоило бы за вас взяться. И чтобы каждая по голове врасплох дала, чтобы аж Москву увидели… А ну, бросай оружие! Кто там главный? Загорский молодой? А ну вставай, они стрелять не будут. И Михалину сюда, кожа бы на ей так горела.
Павлюк и Андрей побежали за Майкой. Привели.
- Ты что же это наделала, а? - спросила воительница. - Видишь, мать еле на ногах держится. Кончай войну. Михалина!..
- Что? - сказала чуть живая от стыда Майка.
- Плохие дела, доня. С твоим отцом удар.
Сложила руки.
- Михалина, сойди. Богом клянусь, никто не зацепит. Иначе Франсу придётся в мать стрелять, и другим - в женщину. Сойди, деточка. Сделаем вид, что ошибочная тревога… Может, ему и жить недолго.
Майка смотрела на Алеся.
- Не знаю, Михалина.
- Алесь, - сказала Клейна, - не упирайся. Уедешь отсюда месяца на два подальше от властей, пока мы будем круговую поруку держать. Вернёшься - пан Ярош придет в чувство. А тогда - слово тебе даю - тут сама ее приведу.
Алесь смотрел в землю.
- Алесь, - сказала Майка.
- Иди, - сказал он. - Я подожду. Я тебя всегда буду ждать.
- Я тоже буду ждать, Алесь.
Она тронулась по ступенькам вниз. Исчезли ноги, грудь, плечи. Голова вскинула на него большие глаза и грустно склонилась.
Лязгнули внизу засовы. Потом Майка появилась рядом с Клейной, и та положила ей на плечо руку. Франс сделал шаг к ним.
- Отойди, - сказала Клейна. - Она - моя, пока мужу в руки не передам.
Продолжение "Колосья под серпом твоим - топор при дереве 12 - 1" http://www.proza.ru/2014/12/08/630