2
Тихо стало в доме. Но не пусто: где-то в подпечке затаился невидимый обитатель, которого лишь баушка Шура и замечала. Он, потёршись беззвучно о рожок ухвата, вперился в пятно света на выходе из своего жилища.
«Про меня даже не вспомнили… – горько подумал вослед покинувшим дом хозяевам, но тут же и оправдал их. – Я эть уж три дня не давал знати о себе. В сутолоке-то и позабыли… – чуть легче стало на душе. – Уехали Шурки и теперь я за них – и сторож и хозяин… Шурок… Шурок!»
Обрадовался новоиспечённый Шурок обретённому имени. Оставшимся под печкой ухватам, от которых натерпелся за недолгую жизнь, тоже с сочувствием.
«Их тоже не взяли… А когда-то… – сладкие воспоминания навалились на Шурка. – Каждый день от этих ухватов змеем отворачивался…»
И дальше в мысли-виденья баушка Шура – мать Василия – явилась. Просыпалась она раньше всех в доме. Затапливала печь. Затем в печь ставила разные чугуны и чугунки. В одних еда для семьи, в других – скотине. Чугунки у баушки были разного размера, потому и ухватов было три. Причём хозяйка всегда точно знала, какой ухват взять для того или иного чугунка.
«По черенку определяла, верно, нужный…»
А ещё в подпечке была деревянная лопата, вытесанная ещё ее мужем Александром Васильевичем, с которого и пошло прозвище: его, как звали парнем Шурок, так и не поменяли именной довесок. Даже когда он вернулся с войны через несколько месяцев после похоронки с орденами да медалями во всю грудь.
Лопату баушка доставала лишь для противней со стряпнёй. Бавало это не так часто – лишь по праздникам престольным.
«От лопаты-то трудней уворачиваться… Зато от стряпни дух… Им одним насытишься…» – была б слюна, так пустил бы Шурок её.
А какие она рыбники пекла!
«Да, нет баушки…» – опечалился Шурок. И вспомнил, как после похорон её, собрались старушки в доме – подруги Баушки. Из рассказа Шурок и понял, что была баушка их главной деревенской косо… комо… Вообщем, заводилой. И вот вопреки закону отпели баушку Шуру в той же церкви, в которой и крестили, а после упокоили на кладбище рядом с родителями и мужем Александром.
«Царство небесно… Царство небесно…» – мысленно бубнил Шурок непонятное, но очень благостное слышанное от старух за горячим столом.
После кончины свекрови Зоя уже ухватами не пользовалась. Чугуны и вовсе во двор вынесла за ненадобностью. Варить еду и картошку скотине стала на газовой плите. Иногда и пироги пекла, но тоже не в печке, а в духовке. Стряпня у неё тоже получалась удачной, но у баушки Шуры получались пироги вкусней.
Василий однажды попенял жене, что выпечённые в духовке и пироги не те, и ватрушки не так пышны.
Зоя отшила мужа:
– Чай не в шашнацатом веке живём. С газом погли-ко…
От баушки несчётно раз попадало Шишку и лопатой, и ухватом, а Зоя всего лишь один раз о нём нелестно помянула. Шурок же, обживаясь в одиночестве подпечья, вспоминал лишь старую хозяйку.
«Кабы жива была, дак и ухваты б не оставили, и меня, а так… – подвёл невесёлый итог раздумий Шурок и угнездился меж ухватов так, чтобы один да рожок утыкался ему в бок. Боялся Шурок, что заснёт крепко, а в это время вспомнят о нём хозяева и приедут, чтобы забрать на городскую фатеру. – Начнут зазывать, а я не услышу. Другого-то раза не будет: может, и вспомнят, но уж точно не приедут, решивши, что сгинул я…»
Совсем грустно стало Шурку.
«Ну и ладно… Я один этта проживу…» – и направился к выходу из подпечка.
Кукол в лукошке увидал.
«Да не один я теперь… Вот и «стадо» у меня… – вспомнил баушкино слово, которым она урезонивала внучат: «Да уймитеся вы, стадо!» Иногда ещё и «лешачьё».
Непривычно тихо в избе и сенях, непривычный беспорядок во дворе, непривычное запустенье на улице.
«Хоть бы цыганята пришли чё-ничё просить у баушки… – вгляделся Шурок в покосившийся дом цыган на конце улицы. Вспомнил, что цыганята часто приходили соль у баушки просить. Мол, щепоть для супа. – А уходили только-что не с мешком. И пирогов, и молока баушка Шура им насуёт… Потому стадом чаще и приходили, чтоб побольше выпросить…»
Шурок обогнул дом и подался к пруду. Сел на мостки и стал вглядываться в зелень вод. Однако ничего интересного там не увидел.
От созерцания глубин Шишка отвлёк всплеск. Обернулся на него, а это утиный выводок выплыл из осоки.
«Эть каждый год здесь гнездуются… Улетят, а посля снова здесь. Может, и Василий с семъёй эдак же…» – отвернулся от уток и поплёлся в избу.
Перед тем, как унырнуть в подпечек, глянул на кукол.
«Теперь вот гамузом и будем жить… – мысленно обратился к лукошенным жильцам, стараясь заглянуть в глаза кукол. Но у Бяшки глаза стёрлись; у Дуньки так и не нарисованы; а у командира до того малые, что, будто, и нет их. – Слепошарые…»
Под печку занырнул, меж ухватов уместился.
«Эх, кудельки б…» – пожелал, сам не зная зачем…