Она проснулась от сильной головной боли. В последнее время пробуждение утром всегда сопровождалось болью; но сейчас кровь пульсировала в черепе с одной и с другой стороны. Таблетки лежали рядом, и она привычно достала их, не открывая глаз. Должно быть, давление высокое, подумала она и, с трудом привстав, взяла тонометр. Так и есть, высокое. Пришлось встать, чтобы найти ещё одно лекарство.
Потом она долго лежала с закрытыми глазами и, как это всегда бывает при сильной боли, думала о смерти: хорошо бы умереть сразу, только бы не остаться парализованной. А потом почему-то вспомнился ей мальчик, которого посадили к ним в одиннадцатый класс. У него была странная фамилия - Гублий.
Накануне его появления строгая завуч говорила им на своём уроке, что новенький - какой-то особенный и встретить его надо по-человечески.
И вот он появился, маленький, тщедушный, застенчивый. Он сел на заднюю парту и скоро стал неинтересен своим новым одноклассникам. На уроке, где было особенно шумно, она и оказавшаяся рядом Амельченко шутки ради написали ему записку, довольно глупую, из которой ей вспомнились лишь слова "и пожатье бледных рук". Кажется, это были стихи. Было смешно, весело.
А несколько дней спустя, когда у неё повторился этот ужасный приступ головной боли, и она ушла из школы, и, с трудом сдерживая тошноту, чтобы её не вырвало прямо на улице, добралась до дома, он пришёл к ней. Лёжа в кровати, она услышала, как он вошёл в соседнюю комнату и, вероятно, сказал что-то, и она почему-то испугалась, что ей придётся встать и увидеться с ним.
- Мальчик, ты к Ире? - спросила она, изменив голос. - А её нет, она к врачу пошла... а я тут убираю, я у них - домработница.
- Можно я посмотрю книги? - спросил он.
- Посмотри, посмотри, мальчик.
Дверь книжного шкафа скрипнула, и наступила тишина.
- Ну, посмотрел? - спросила она через несколько минут. - Ну иди, иди, а то я тут не очень одета за работой.
И он ушёл. А вечером, когда пришли к ней подружки, с ними пришёл и Гублий. Она встала, бледная, измученная, в мамином халате и села к столу в подвинутый ей отцом шезлонг, потому что так ей было легче и удобнее сидеть. Они встретились глазами, она с усмешкой, он с улыбкой, из которой было ясно, что он понимает, что никакой домработницы в этом доме никогда не было.
В классе его считали то ли дурачком, то ли каким-то больным, он ни с кем не сдружился, и скоро все перестали его замечать. Она не воспринимала его всерьёз,
а он влюбился и стал досаждать ей своими визитами так, что она попросила соседку по коммуналке, говорить ему, что её нет дома.
Однажды, мама, придя с работы, грустно и укоризненно сказала ей, что встретила Гублия и он сказал: "Её нет, а пальто её висит".
А потом наступила весна, и он стал искать встречи с ней уже у её подруг. Однажды в присутствии одной из них он сказал, что любит её. Что и как она ответила? Не помнит, только вспомнила, что он сказал:"Я повешусь", а она предложила ему намылить верёвку, и все засмеялись.
Потом он куда-то исчез, и она даже не заметила его отсутствия.
"Грех", - подумала она, впервые за долгие годы вспомнив об этом странном, одиноком и, вероятно, интеллигентном человеке. Сколько лет прошло? Где он? Жив ли?
Боль начала ослабевать. Думала она, что, когда единственный раз в жизни решила исповедоваться, вспоминала свои грехи, а этого не вспомнила.