Сегодняшняя лекция будет посвящена Людвигу Витгенштейну (1889-1951). Почему я решил прочесть лекцию о Витгенштейне? Дело в том, что философия Витгенштейна лежит в основании многих направлений в современной мысли: это и «аналитическая философия», и «лингвистическая философия» или «философия языка». Мы все говорим и даже грешим языком (это относится и ко мне, читающему эту лекцию). И возникает вопрос: а что мы вообще понимаем под языком? Возможна ли философия языка? Можно ли к языку отнестись философски? Можно и нужно. И это, собственно говоря, и сделал Людвиг Витгенштейн. Но сначала немного о нем самом. Он родился в Вене в семье крупного сталелитейного магната Карла Витгенштейна. Карл Витгенштейн сделал свое состояние сам: он когда-то, еще юношей, взбунтовавшись против родительской опеки, уехал в США с одной скрипкой (это был 1865 год – последний год Гражданской войны между Севером и Югом), вернулся в Австрию в 1867 году без особых денег, но с большой верой в себя. Вернувшись в Австро-Венгрию, Карл Витгенштейн удачно женился. Его жена оказалась крещеной еврейкой, католичкой, а сам он был крещеный еврей-протестант. Они венчались в католическом соборе Св. Стефана в Вене. Все дети, родившиеся в этом браке, в том числе и Людвиг, были крещены в Католической Церкви. Семья пережила много трагедий. У Людвига было 4 брата и 3 сестры. В 1904 году старший брат Людвига Витгенштейна – Руди (Рудольф) – покончил с собой в Берлине. Еще один брат Людвига – Ганс – бежал в США и исчез с лодки во время плавания (либо в результате несчастного случая, либо покончив с собой). Третий брат Людвига – Курт (Конрад) – застрелился незадолго до окончания Первой мировой войны: он был офицером и не выдержал горечи поражения и неповиновения со стороны собственных солдат. Из сестер Людвига одна (Эрмина) так и не вышла замуж, другая (Маргарита) – вышла замуж, но затем развелась. Еще один брат Людвига Витгенштейна – Пауль – стал знаменитым пианистом, но потерял правую руку в результате ранения, полученного во время Первой мировой войны. Руку ему ампутировали уже в России, в госпитале для военнопленных. После войны Пауль продолжил карьеру пианиста. Равель и другие знаменитые композиторы специально писали для него музыку, чтобы он мог исполнять ее левой рукой.
Теперь о самом Людвиге. По окончании реального училища в Линце (где он мог пересечься со своим одногодком Адольфом Гитлером), Людвиг отправляется в Англию, в Манчестер, где учится на инженера-авиатора. Вскоре, однако, он понял, что инженерное дело – не его призвание. Он увлекся философией математики и познакомился с Готлобом Фреге, автором книги «Основные законы арифметики». Людвиг Витгенштейн пришел к Фреге еще юношей с горящими глазами, а тот уже был стариком. Первая встреча была прохладной. Фреге раскритиковал Витгенштейна в пух и прах. В чем конкретно было дело, мы не знаем, приходится опираться лишь на личные воспоминания Витгенштейна об этой встрече («Он вытер мною пол»). Фреге посоветовал Витгенштейну обратиться к Расселу. В итоге Витгенштейн перебирается к Расселу в Кембридж.
Между тем отношения между Фреге и Витгенштейном продолжились. Идеологически это были совершенно разные люди: Витгенштейн по своему происхождению и воспитанию – либерал-космополит, а Фреге, напротив, убежденный немецкий патриот, консерватор, в последние годы жизни с симпатией посматривавший в сторону Гитлера и Людендорфа (но это уже в середине 1920-х годов). Идейный юдофоб, Фреге сделал для Витгенштейна исключение, и когда Витгенштейн добровольцем ушел на фронт в августе 1914 года, писал ему письма. Витгенштейн отвоевал 4 года, сначала на русском, а затем на итальянском фронте, в конце войны попал в плен к итальянцам. В последний год войны он подготовил к печати сочинение, которое прославило его. Оно известно под названием «Логико-философский трактат». Это название предложил английский философ Джордж Мур (с аллюзией на «Богословско-политический трактат» Спинозы).
А почему аллюзия именно на Спинозу? Дело в том, что Спиноза написал сочинение «Этика» с подзаголовком «ordine geometrico demonstrata», т.е. «доказанная геометрическим путем». В «Этике» Спинозы – леммы, теоремы, королларии. В аналогичной манере был написан и «Логико-философский трактат» Витгенштейна. Главная мысль «Логико-философского трактата» в том, что все высказывания предлагается делить на истинные, ложные и бессмысленные. Бессмысленными, с точки зрения Витгенштейна, являются, например, этические суждения, ибо в мире, согласно Витгенштейну, нет ничего, кроме фактов («Мир есть совокупность фактов»), а чтобы дать этическую оценку этим фактам, надо выйти за пределы этого мира, чего человек сделать не в состоянии, ибо он сам является частью этого мира, т.е. всего лишь фактом. Иными словами, для того, чтобы давать этическую оценку фактам, надо быть Богом, т.е. существом, находящимся за пределами мира. Единственное небессмысленное высказывание о Боге – это то, что Он непознаваем в пределах этого мира, ибо, если бы Он был познаваем, Он был бы частью этого мира, т.е. перестал бы быть Богом.
Чтобы не плодить бессмысленных высказываний, надо, согласно Витгенштейну, научиться молчать о том, о чем нельзя сказать ничего осмысленного. Примерами небессмысленных высказываний являются утверждения о фактах, или «атомарные предложения» (впоследствии члены Венского кружка назовут их «протокольными высказываниями»). Например, «Элла пришла на лекцию Лупандина о Витгенштейне». Этот факт можно запротоколировать и отнести к социологии католицизма в постперестроечной России. Атомарные предложения являются основой любого научного исследования, не только социологического. Атомарные – значит простые. Все, что нам кажется сложным, надо разбить на простые факты и простые высказывания о фактах. Это и есть «логический атомизм». Как мы видим, здесь Витгенштейн продолжает не столько традицию Спинозы, сколько традицию Декарта. Ведь еще Декарт учил, что в основу любой теории должны быть положены ясные и очевидные суждения и лишь на них можно строить что-либо более сложное. Если же мы будем допускать в ходе наших рассуждений «сомнительные» (или, по Витгенштейну, «бессмысленные») высказывания, то мы рискуем все обрушить.
Таков был ранний Витгенштейн, и он очень всем понравился. Венский кружок был в восторге от «Логико-философского трактата». Бертран Рассел называл в ту пору Витгенштейна гением и написал восторженное предисловие к «Логико-философскому трактату» (без предисловия Рассела никто не хотел его публиковать). Но Витгенштейн был непрост. Он в своей жизни совершал много поступков совершенно необычных. Например, он, вернувшись из итальянского плена, отказался от наследства. В конце 1920-х помогал своей сестре Маргарите строить дом: она его наняла в качестве помощника архитектора. Таким образом, Витгенштейн какое-то время получал зарплату от собственной сестры. Но до этого – в начале 1920-х – он работал учителем в глухой австрийской деревне. Известно, что он наказывал детей (в том числе девочек) за неумение решать задачи по математике. Однажды он так ударил ученика, что тот потерял сознание. В результате Витгенштейну пришлось уйти. Состоялся суд, который отправил Витгенштейна на психиатрическую экспертизу. В конце концов, благодаря деньгам и связям родственников, дело удалось замять. Сохранились, впрочем, сведения, что Витгенштейн бесплатно занимался с детьми во внеучебное время и дети его любили (наверное, способные, а неспособные, скорее всего, ненавидели). Родители были недовольны теми высокими требованиями, которые он предъявлял к их детям; они считали, что их детям (особенно девочкам) не нужна математика. Но, по-видимому, дело было не только в математике: Витгенштейн, скорее всего, учил детей логически мыслить. Поговаривали даже и о конфликте с местным католическим священником, преподававшим детям катехезис. Короче, Витгенштейн пытался пробудить в детях жажду «к искусствам творческим, высоким и прекрасным». А дальше все было точно по Грибоедову.
После неудачной карьеры сельского учителя Витгенштейн еще несколько лет прожил в Австрии (именно в это время он и помогал своей сестре Маргарите строить дом), а потом, в 1929 году, уехал в Англию, в Кембриджский университет, к своим друзьям – Бертрану Расселу и Джорджу Муру, и все оставшуюся жизнь прожил в Англии. Но за те 10 лет, которые прошли после написания «Логико-философского трактата», с Витгенштейном что-то произошло. Если раньше он называл высказывания типа «Бог существует» бессмысленными и закончил свой трактат словами: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать», – то теперь он утверждал другое: можно говорить о Боге, можно говорить о любви, но надо только понимать, что это не высказывания об объективной истине, а «языковая игра». Языковая игра может быть серьезной, даже смертельно серьезной, например, на фронте, когда офицер отдает приказ: «В атаку, за мной!». Можно ли назвать, к примеру, армейский приказ бессмысленным высказыванием? Или слова святой Перпетуи: «Я христианка», – за которыми последовала ее гибель на арене карфагенского цирка? Также не очень понятно, как объяснить неверующему, что такое молитва, и как объяснить пацифисту, что такое армейский приказ. Но люди молятся (и иногда умирают, не желая отречься от своей веры), и отдают приказы, и ходят в атаку. Люди женятся, рожают детей и воспитывают их. Не все родители читали «Логико-философский трактат» Витгенштейна, и не все говорят с детьми, используя «атомарные высказывания». И уж тем более нельзя ожидать строгой логики от самих детей. Да и общение между мужем и женой часто напоминает языковую игру. То же самое происходит, когда люди работают вместе: их общение может осуществляться на уровне жестов, жаргонных словечек, неологизмов и т.п. Этими проблемами и занимался поздний Витгенштейн. Это то, что известно под названием «лингвистическая философия».
Т.е. Витгенштейн начинает анализировать язык такой, какой он есть. Единственное, что сохранилось в позднем Витгенштейне от «Логико-философского трактата» – это желание разграничить: где мы играем и где мы доказываем, где мы даем строгое определение понятию и где мы пользуемся не очень строго определенным понятием, основываясь на уже имеющемся консенсусе. Итак, Витгенштейн анализирует языковые игры, и тут он вступает на ту территорию, куда до него никто не вступал. Ни один философ до Витгенштейна не осмеливался говорить на эти темы. Возьмем Канта. Кант придумывал новые термины, он вместо 10 аристотелевских категорий ввел свои 12, но он был смертельно серьезен, он никогда бы не согласился с тем, что он играет в языковые игры. Когда он пишет в «Пролегоменах ко всякой будущей метафизике», что «рассудок — это одно из тех хитроумных изобретений нового времени, благодаря которым самый пошлый болтун может смело начинать и выдерживать спор с самым основательным умом», всем читателям должно быть ясно, кто «самый пошлый болтун», а кто «самый основательный ум». А что делает Витгенштейн? Он проблематизирует само понятие высказывания. Для него само высказывание, сам акт общения – это уже проблема. На самом деле эта проблема возникла уже у Декарта. Декарт говорит: «Мыслю, следовательно, существую», но кому он это говорит? Если он сомневается в существовании всего остального, кроме себя, то к кому обращена его фраза «Подвергни всё сомнению»? И кому он адресует свои книги? Не людям ли, в существовании которых он сомневается? Ведь несомненным для Декарта является лишь его собственное существование. С такой же проблемой столкнулся и Кант, когда поставил вопрос о познании «вещи в себе». И об этом же говорит Сартр, когда дает свое знаменитое определение ада: «Ад – это другие». По Сартру, «другой» именно потому является потенциальным источником зла, что он непознаваем. Отсюда страх оказаться в обществе «других». Иными словами, «другой» – это проблема, и когда я обращаюсь с речью к другому человеку, я, вообще говоря, не знаю, что из этого выйдет. Общение с «другим» – это не просто игра, это часто смертельно опасная игра. Не случайно в Евангелии сказано: «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». За свои слова, хочешь или не хочешь, придется отвечать.
И возникает вопрос: «Что такое язык?» – и «Что такое общение?». И еще: "Как человек мыслит, как он от факта переходит к образу (картинке), а от образа (картинки) к слову"? Для позднего Витгенштейна общение – это проблема. И свои лекции он читал в очень странной манере. Например, он иногда прерывал лекцию и говорил студентам: «Извините, сегодня ваш преподаватель очень глуп», или «Я дурак», или «У вас очень плохой преподаватель». Однажды он сказал своему приятелю: «Я философствую, как старая женщина, которая забывает то ключи, то очки». Он понимал проблематичность общения, проблематичность преподавания. Вот Кант никогда бы не сравнил себя со старой женщиной, которая забывает то ключи, то очки. Кант считал, что он все говорит правильно и надо его слушаться. И если человечество будет слушать Канта, то ему будет обеспечен вечный мир. Только надо всё по Канту делать. Но Витгенштейн понимал, что сама почва, по которой ступает нога философа, бывает коварна. Как будто идешь по болоту: один неверный шаг – и тебя засасывает трясина.
Поскольку Витгенштейн был первопроходцем теории языковых игр, он часто натыкался на какие-то препятствия, не мог сразу найти нужного решения, и тогда в отчаянии говорил, что он плохой философ, а после лекции шел в кино, чтобы снять напряжение. Причем предпочитал смотреть "глупые американские фильмы" – это позволяло мозгу отдохнуть.
Как на Витгенштейна реагировали его коллеги и, прежде всего, Бертран Рассел? Мы уже говорили, что сначала Рассел считал Витгенштейна гением и написал восторженное предисловие к «Логико-философскому трактату». Но к позднему Витгенштейну Рассел относился сдержанно и говорил, что тот «устал от серьезного мышления» и что философия позднего Витгенштейна – это, в лучшем случае, «некоторая помощь лексикографам», а в худшем – «праздная беседа за чашкой чая». Но и отношение Витгенштейна к Расселу тоже претерпело определенную эволюцию: от восторженного преклонения ученика перед учителем до почти полного разочарования. И действительно, многое из того, что писал поздний Рассел, к примеру, в своей книге «Брак и мораль», не могло нравиться Витгенштейну, считавшему, что мораль относится к таким областям, где лучше молчать, чем говорить, а уж если и говорить, то не вещая с кафедры. Витгенштейн как-то сказал своему другу Морису Друри: «Книги Рассела должны быть помечены двумя красками: те, что относятся к математической логике, должны быть помечены красным – и все студенты, изучающие философию, должны читать их; те же, что относятся к этике и политике, – синим, и никому нельзя разрешать их читать».
Трещина в отношениях между Расселом и Витгенштейном наметилась уже к тому моменту, когда были предприняты первые попытки опубликовать «Логико-философский трактат», т.е. в начале 1921 года. Рассел прислал проект своего предисловия к немецкому изданию. Это предисловие не понравилось Витгенштейну, но никто не соглашался публиковать работу Витгенштейна без предисловия Рассела. В конце концов «Логико-философский трактат» был опубликован по рекомендации известного немецкого химика Вильгельма Оствальда, а тот, в свою очередь, сказал, что делает это лишь из глубочайшего уважения к Бертрану Расселу. Узнав о том, что Витгенштейну не понравилось предисловие и что тот назвал издание «пиратским», Рассел сказал: «Витгенштейн горд, как Люцифер» («He has the pride of Lucifer»). И с другими философами отношения у Витгенштейна складывались небезоблачные. После окончания Второй мировой войны в Англию из Новой Зеландии приехал Карл Поппер. В 1946 году Поппера пригласили выступить в Кембридже на заседании Этического клуба (Moral Sciences Club) с докладом на тему: «Существуют ли философские проблемы?». На этом заседании присутствовали Рассел и Витгенштейн. Отметим, что еще в «Логико-философском трактате» Витгенштейн писал, что «самые глубочайшие проблемы на самом деле не есть проблемы» («die tiefsten Probleme eigentlich keine Probleme sind»). Поппер же придерживался другого мнения: он считал, что проблемы существуют, например, моральные проблемы. Понятно было заранее, что ответит на это Витгенштейн. И когда Витгенштейн, являвшийся в то время председателем клуба, в пылу спора, держа кочергу в руках (заседания проходили у камина), сказал Попперу с раздражением: «Ну, приведите мне пример хотя бы одной моральной проблемы», – Поппер ответил: «Вот пример моральной проблемы: можно ли угрожать приглашенным докладчикам кочергой?». После этого Витгенштейн отшвырнул кочергу и покинул заседание. После ухода Витгенштейна Рассел взял на себя роль председателя и постарался замять инцидент.
Теперь о последних годах жизни Витгенштейна. В 1947 году он ушел с преподавательской работы в Кембриджском университете и решил заняться подготовкой к публикации своего философского труда, который вышел уже после его смерти под названием «Философские исследования». В 1951 году Витгенштейн почувствовал себя плохо, и друзья организовали для него две встречи с католическим священником-доминиканцем о. Пеплером. Во время первой встречи о. Пеплер и Витгенштейн говорили о Боге, во время второй – о душе. Содержание этих бесед осталось неизвестным, но когда Витгенштейн был уже при смерти, его друзья позвали о. Пеплера и тот преподал умирающему условное отпущение грехов. Когда Витгенштейн умер, была совершена о нем заупокойная месса, после чего он был похоронен на католическом кладбище в Кембридже. Вот так закончилась жизнь этого замечательного философа. Узнав, что Витгенштейна похоронили по церковному обряду, многие люди пришли в ярость («many people were enraged»). Не нравилось им, что католики уловили в свои сети Витгенштейна, «охмурили» его. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Последние дни Витгенштейна «запротоколированы». И изменить биографию Витгенштейна, выкинуть из нее неудобные для атеистов факты уже нельзя.