Сентябрьский воздух звенел от детских предвкушений. «Ах», - говорил он, воздух, как здорово быть собой первого сентября, - и летать возле школьных дверей». Ветерок потрепал маленьких школьниц за косички, покружил возле старшеклассников, заглядывая в их улыбки, проверяя, как детки выросли за лето, что в них изменилось, нет ли признаков расстройства душевного или смятения. Но дети смеялись, вздыхали, болтали о своем, кичились новыми телефонами, показывали фотографии, тыкая в экраны.
Но, наверное, больше всех радостным возбуждением была полна Лена Козлова – выпускница, умница, отличница, пусть не писаная красавица, но очень миловидная девушка. Она была аккуратно одета и причёсана, явно являла собой некий школьный эталон привлекательности. Ее недостатков не замечали, критики в ее адрес не слышали. Ее поведение одноклассникам казалось безупречным, снисходительно высокомерным по отношению к учителям и родителям. Она легко общалась, не стеснялась, не краснела. У Лены не было прыщей, брекеттов и лишних волос на теле. Быть такой как Лена мечтали многие, но боялись сознаться. Ее внешность на самом деле не была примечательной – русые волосы, черты лица правильные, серо-зеленые глаза, ровные зубы. Никто не сомневался в Лениной женственности, хотя и грудь у нее была небольшая, и бедра не сильно выступали. Казалось бы, не на чем взгляду остановиться, пока девушка обаятельно не улыбнется. Девочки почему-то ей не завидовали открыто, не делали пакостей. Одноклассники мальчики держались на почтительном расстоянии, с неким благоговением. Зная, что ловить с Леной особенно нечего, а вот высмеять их жалкие потуги приударить за ней она вполне может.
«Ах, как хорошо ловить лицом ветерок», - думала она, прикрывая глаза. Лена позволила себе на мгновенье забыть об одноклассниках, учителях, новых туфлях, в которых ей было не очень удобно. Она вдруг захотела раствориться в этом ветре, в этом дне – таком легком, прозрачном и , вероятно, последним днем расслабления и отдыха. Завтра уже будет вторник, а там и алгебра, домашние задания, тесты, - тоска одним словом. «Все так скучно… По плану. Учителя напряжены экзаменами. Делают вид, как им не все равно. Вечно капают на мозг – надо заниматься, заниматься... Сложно поверить, что у них душа болит за каждого из нас. Кем мы будем, куда поступим. Ведь придут домой – и забудут о нас как о трамвайном билете: погасили поездки и выкинули. Интересно было бы выкинуть такую штуку – вдруг по среди урока встать на парту, снять блузку и, размахивать ей минуту-другую, что-то выкрикивая… Чтобы сказал на это мир и скучная действительность?»
У Лены были молодые родители. С одной стороны, приятно было иметь маму стройную, изящную, юную, а не зачумленную работой толстушку, которая волосы красит по большим праздникам. С другой – Лена не чувствовала единения с семьей. Ее мама и папа были удивительно удачными актерами, отыгрывали роль родителей практически безупречно. И Лена были им под стать. Влилась в их спектакль очень удачно. Но ни отец, ни мать никогда не интересовались, что у девочке в голове творится. Ведь все шло хорошо – и детский сад, и школа, и лагеря, в которых она отдыхала регулярно, начиная с десятилетнего возраста. Эдакий идеальный ребенок.
Родители Лены ненастойчиво склоняли ее к языкам, работе переводчика, потому что сами начинали именно с этого. Но девочка проявила интерес к искусству, истории. Ее никто не неволил, к ее выбору отнеслись достаточно равнодушно. «Пусть попробует, получит диплом искусствоведа, а потом можно будет порешать, чем ей деньги зарабатывать. Хотя с ее данными, возможно, и не придется морочить себе этим голову. Выйдет замуж – и дело с концом, никаких хлопот», - так думали и мать, и отец, но вслух не произносили, просто не спорили и не возражали. Хочешь историю – будет тебе история. Как с домиком для куклы Барби. Маленькая пятилетняя Леночка увидела его по телевизору, потребовала купить. А потом – посмотрела на собранный розовый вычурный организм – и сломала.
Сомнений, что ребенок поступит, родители не испытывали. Лена была умничка, училась прилежно, не нервничала во время экзаменов. Не было препятствий для ВУЗа с относительно средними требованиями к поступающим.
Когда Лене пришлось открыть глаза и зайти в школу, легкое, воздушное состояние души рассеялась. За ней закрылась дверь, и начался учебный год. От нее будут требовать написания тестов, и она это сделает. От нее будут требовать сидеть за уроками – да не вопрос. Непринужденно болтать с подружками – тоже не проблема. Лена скрупулёзно собирала свой образ аккуратной и дружелюбной девочки. По той же программе она оформляла тетради – ровный почерк, всегда выделенные цветными ручками темы, подзаголовки и задания. Одноклассники думали, что Лене, как большой любительнице живописи, доставляет удовольствие создавать чудо симметрии при выполнении домашних заданий. Но это было не совсем так. Иногда, рассматривая результат своих трудов, педантично заполненные страницы, Лене приходила в голову шальная мысль – перечеркать черным маркером, разорвать все в клочья и выкинуть в окно остатки бумаги, бросить их в пролетающий ветер. Порадовавшись немного своей пусть мысленной, но смелости, Лена закрывала тетрадь и складывала ее в аккуратную стопку на столе.
Но любимым занятием у нее было вовсе не выполнение домашек. Лена смотрела картины. Смотрела на них подолгу и чаще всегда одна. Она читала, конечно, аннотации, литературу по искусству. Знала имена художников, даже их даты рождения, биографии, историю создания картин. Благо, память у нее была хорошая. Но это было на поверхности. На самом деле ей очень нравилось ощущать себя там, внутри. Это поглощало ее, ее время, но доставляло истинно удовольствие.
И почему-то Лене казалось, что она при этом совершает нечто греховное, неправильное. Но никто не замечал, не обращал внимания на то, что девочка может задержаться взглядом на образах Делакруа или Бернини.
Когда Лене было лет тринадцать-четырнадцать, она впервые увидела картину Делакруа «Смерть Сарданапала». Все благодаря телевизионной программе. Ее отец завтракал в тот момент и включил телевизор как обычно фоном, вместо беседы. За чашкой кофе он не заметил, как напряглась дочка, замерла. Она попросила не переключать на новости. Родитель удивился, но не возражал. Он не любил передачи про искусство, потому что его раздражал тон ведущего, обилие незнакомых терминов и вялая музыка, сопровождавшая тоскливый рассказ.
Спустя несколько часов Лена спокойно и вкрадчиво разглядела картину в интернете. Всю, в мельчайших деталях. И мысленно оказалась внутри, оказалась каждым из персонажей. Ее сердце застучало. Было страшно, сосало под ложечкой. Но она не могла оторваться. Так Лена полюбила искусство, приобрела совершенно не свойственный ее ровесникам интерес. Она с жадностью смотрела в новые и новые произведения. Живопись расширилась скульптурой, миниатюрами, прикладным искусством. Но «Смерть Сарданапала» оставалась ее любимым местом. С годами ощущения от картины не сглаживались, а наоборот – нарастали. Она предпочитала быть изогнувшейся рабыней на переднем плане и ее убийцей. Лена так и не могла понять, в каком из персонажей ей лучше. Кто дарит ей больше таких пленительных незнакомых ощущений. «Наверное, все-таки убийца-мужчина», - думала она, становясь старше. Вместе с ощущением неизбежности смерти Лена получала с ним чувство жестокой власти, идущие от пальцев, сжимающих тело рабыни. Женщина не сопротивлялась силе своего убийцы, не смотрела на кинжал, занесенный над шеей. Они оба смирились со смертью. Но мысли мужчины влекли Лену больше. «Да, я погибну, но перед этим я воткну в это белое нагое тело кинжал, она не будет даже кричать. Ее плечо мягкое, как перина. Нож войдет в нее также мягко. Вниз по груди польется ручеек яркой крови, возле правого соска вниз по бедрам…Она осядет вниз, сползая еще теплой спиной по моей обнаженной груди». У Лены будто оживало тело, до того спящее, в нем двигалось, кипело нечто огненное, страстное, радостное. Будучи жертвой, она наслаждалась своим не сопротивлением, близостью острия кинжала у шеи. Темнокожий раб несет гибель, но не вызывает страха. Его руки крепки, уверенны, движения отточены годами сражений. Вот оно – мгновенье… Кинжал погрузиться в ложбинку у шеи. И обнаженная девушка вольется в теплую, притягательную смерть вместе со струйкой крови, стекающей по телу.
Смерть ее героев Лена видела как серое, влажное пространство, мягкое, как мех шиншиллы, глубокое, зовущее. Однажды ей даже показалось, что комочек серой мглы оторвался от картины и нырнул к ней в грудь. Он поерзал там немного как собачка, которая прежде чем лечь сделает пару кругов, приминая несуществующую траву. Маленький мягкий шарик из серой тени удобно уселся у Лены возле сердца. Сердце вздрогнуло тревожно на мгновенье, и вновь забилось с новой свежей силой. Девушка сначала забеспокоилась, не сошла ли она с ума, не пригрезилось ли ей. Но нет. Серый комочек юркал в грудной клетке, стоило Лене о нем подумать, будто ласкался к ней как котенок. И она почувствовала, как с серой силой становится больше, значительнее. «Остальные люди такие мелкие, как мухи, а я стала иной, мудрее и глубже этой бесцветной стайки». С тех пор ощущения от картины стали ярче, образы – реалистичнее. Да и в целом жизнь немного поменялась. Лена стала замечать, насколько глупы ее подруги, скучны учителя, лживы родители. А правдивую, настоящую жизнь она проживала, лелея свой комочек влажной серой энергии.
«Наверное, думала Лена, после того, что я испытываю, глядя на картину, надо к священнику ходить». Ей ведь было приятно. Приятна сама смерть, теплая кровь, стекающая по телам. И вроде бы подросткам не полагалось восхищаться подобным мыслям и стремиться к ним. Но сказать об этом она никому не могла. А спустя годы – не хотела. Общаясь с родителями, со сверстниками она глубоко-глубоко зарывала в своей душе эти сказочные ощущения. И никто не мог догадаться, что именно так нравилось девочке в картинах.
Хотя Ленины ровесницы в своих предпочтениях отдавали дань моде, трепетали от импрессионистов, Дали, Родена или Босха, у нее самой взгляды оказались консервативными. Ей была близка классика восемнадцатого-девятнадцатого века, салонная французская живопись, Делакруа, даже отечественный Брюллов. Четко, правильно прописанные образы быстро оживали в ее теле, наполняя все новыми эмоциями. Размытые пейзажи, неясные образы, колебание света – все это оставляло Лену равнодушной.
Зато ей полюбился француз Бугро. Его благоговейное изображение женщины. Богини, нимфы, феи… Они словно светились волшебством, ими нельзя было не восхищаться. Что там Боттичелли! Его рождение Венеры – просто неорганизованная средневековая толпа! А вот у Бугро – это триумф красоты, изящества. Проживая изнутри его Венеру, Лена ловила восторженные взгляды русалок, тритонов, которые, оставив взаимные любовные ласки, глядели на нее, на Богиню, на родившуюся красоту. Да, именно так на меня должны смотреть. Пусть я не идеальна, как изображенная модель. Но именно я Богиня, а не она. Я - лучшая! Я неземная, легкая и чистая! И все должны молиться, чтобы я всегда была неизменно молодой, светлой, счастливой от принятия своей красоты. Каждая клеточка моего чувственного тела заполнена любовью моих почитателей так. Но почему их так мало? Все, все должны меня любить, восхищаться мной. Ибо все живое подчиняется мне, стремится ко мне. И без волшебного дыхания Богини погибнет. НИЦ, презренные! Целуйте пальцы моих ног! Только этого вы достойны! Серый комочек радовался, кружился в Лениной груди, расцветал и трепетал от силы ее эмоций.
Еще была в Лене одна странность. Так оно считала сама о себе. У одноклассницы, которая сидела с ней за партой, скончался попугай. Волнистый маленький попугай, комочек перьев. Лена никогда его не видела, потому что в гости к девочке не ходила. Глядя на расстроенную соседку, ее стекающие редкие слезы, красный нос, Лена начала испытывать странные эмоции. Радость - яркая, красная поднималась из основания ее существа, из серого комочка в груди, дошла до лица, вынуждая его улыбаться, смеяться, ликовать. Лена вовремя взяла себя в руки и изобразила сочувствие и скорбь. Поглаживая девочку по плечу, она выясняла все новые подробности – как он болел, как упал с жердочки и больше не дышал, как тельце его стало холодным. Одноклассница разрыдалась. Лена ее обняла и умудрилась хлюпнуть абсолютно сухим носом. В ее мыслях несчастную птичку поглотила мягкая серая масса, став богаче и глубже. А Лена замечталась. «Не завести ли себе попугая? Нет, лучше крыску или хомячка. Они живут меньше. Я буду о нем заботиться, читать литературу про их уход, разведение, чистить клетку, чтобы там все красиво было. А потом похороню на настоящем человеческом кладбище, в аккуратной милой могилке»
До выпускного класса она не задумывалась о мужском поле как некоем объекте своего интереса. Но постепенно ее стало разбирать чисто человеческое любопытство. «Возможно, в сексе, там также, как в картинах, скульптурах… Или наверняка лучше. И пора уже пробовать наконец». Но Лена была разочарована. Ее первый опыт ожиданий не оправдал. Никакого полета в теле как от полотен великих художников она не испытала. Ее родители под новый год были на корпоративе, а Лену провожал до дома после школы старший брат ее одноклассницы. Он учился в университете, курсе на третьем. На каком факультете, Лена даже не знала. Но у него уже была плотная щетина, которая необычно защекотала во время поцелуя в подъезде. Уже дома, на диване Лена старалась, очень старалась вспомнить ее любимые картины. Но боль, сначала острая, потом саднящая, не могла ей дать возможности сосредоточиться на приятном. Лена больше не встречалась с ним, считая, что с парнем оказалось что-то не так, раз ей не понравилось.
В этот вечер Лена видела из своего окна, как ее мама курит на балконе тонкую сигарету, изящно зажав ее пальцами. Их комнаты были рядом, и застекленная лоджия хорошо обозревалась из соседней комнаты. Лена приложила лоб к холодному стеклу. Подойти к ней рассказать? Нет. Это также странно, как если бы Лена взяла бы небольшую табуретку и с размаху бросила в окно. Ах, как было бы здорово это сделать! Звон, треск, полетели бы осколки в разные стороны. Без полиции, вероятно, не обошлось бы… Родители бы испугались, кричали, трясли бы ее за руки. А она бы стояла посреди комнаты. Гордая, высокая, с высокомерной улыбкой глядела на весь этот хаос, мельтешение. Богиня имеет право. На все.
Успешно сдав экзамены, она традиционно отправилась в гуманитарный лагерь, где провела чудесные три недели. Заботами ее не нагружали, интернет был быстрый, да и в ноутбуке у нее хранилось масса репродукций. Это делало отдых на редкость приятным. Ее миловидность, шарм оценили старшие коллеги. И в последнюю неделю она дарила свое очарование под стакан красного вина преподавателю истории. Он проживал в маленькой комнатке без санузла на втором этаже хрупкого домика. Новый Ленин спутник был аспирантом, подрабатывал летом, сопровождая детей из привилегированных школ. Лене было с ним интересно поболтать, посмеяться, выпить. Секс был неизбежностью после таких посиделок, логичным продолжением. Но для Лены, и, видимо, для ее друга тоже, он ограничивался нижними этажами туловищ, не затрагивая ничего больше. Там, внизу, ей было приятно. И все. Лена его забыла, как только вернулась домой.
Лена училась в ВУЗе. Он ее разочаровал так же, как первый любовник. Ничего похожего на ее ожидания. Ей казалось, что ее семинары, коллоквиумы, зачеты ничего общего к искусству не имели. К ее картинам. Ее переживаниям. Все банально, скучно и утомительно. Но по привычке Лена училась хорошо, по привычке улыбалась одногруппникам и преподавателям. Ее интересовала информация, выходящая за рамки учебного курса – альтернативные версии событий, интриги, шокирующие подробности гибели важных исторических персон, мистические легенды. Вот про что надо было рассказывать! Не про политическую грызню претендентов на русский престол в годы Смутного времени, а про Марину Мнишек, которая умела оборачиваться вороной и таким образом сбегала из под стражи. Про коварные отравления, про смертные казни, разгромы, измены, колдовство…
Лена вопреки желаниям родителей не стремилась искать любовников или женихов. А мысли о возможном замужестве и детях откровенно пугали. Лене нравилось, что ее внешность, манера поведения привлекала людей – мужчин и женщин. Ею любовались. Не восхищались. Нет. Именно любовались. Умная, вежливая, прилежная куколка. Но Лене этого не хватало. Она не куколка, а Богиня, Венера, рожденная из морского теплого хаоса. Ее нет краше, она идеал. Но никто этого не замечал. Сколько бы она ни улыбалась, сколько бы ни выучивала тестов… Она была лишь Леной Козловой, студенткой-первокурсницей.
В течении пары лет после окончания курса Лена порой встречалась с девочками из класса. Они пили чай в квартире одной из подруг, иногда добавляя в него капельку рижского бальзама. После чего беседы становились откровеннее и веселее. И как-то раз ее приятельница, выпив чуть больше, чем обычно, рассказала, что ей пришлось несколько месяцев назад сделать аборт. Лена вздохнула глубоко от удивления, поморщилась и не поняла сама, что ощущает. Сожаление, грусть – нет. Сопереживание – то же нет, она не переживала вовсе. В Лене проснулось любопытство. Как все это происходило? – залепетала вдруг она, придвинувшись и жадно глотая любое слово, движение подруги. Тебе больно было, да?
У Лены зашевелился серый комок в груди. Он рос, ширился, становился теплее, слаще… Ей виделись струи крови. Они втекали в ее серое, мягкое сердце, заполняя его силой. И так становилось каждый раз, когда она видела, слышала, чувствовала чужую боль.
***
Лена увидела сутулого мальчика в музее. Его пригнали вместе с толпой непослушных школьников, которые шумели, хрустели конфетными обертками, щелкали телефонами экспонаты. «Будто смотреть потом будут… смешные, недоразвитые обезьяны», - думала о них Лена. Паренек понравился ей существенно больше. По крайней мере, он не сливался с толпой. Смотреть в окно – это куда благороднее, чем в сторону экскурсовода. Тем более что она явно не на высоте сегодня.
И тут Лену вновь захватил знакомый азарт. «Вот кто будет мной восхищаться! Для кого я буду Венерой, Королевой… Такой мальчик, юный, свежий, светлый откроет во мне Богиню! Мудрую и прекрасную… Он и ангел, глядящий снизу вверх на идеально ровные линии тела, он и раб, преклонивший колени, и жертва, над шеей которой занесен кинжал».
Лена видела сны. Сны приятные, сказочные. Хотя там не было знакомых образов из живописи, сновидения дарили девушке чувство общности с кем-то или чем-то, будто не одна она такая на белом свете. Ей виделась серая мгла, родная и теплая. Из нее к ней тянулись руки, они поглаживали ее, одобряли, поддерживали. Иногда ей казалось, что видит сны не только по ночам, но и днем, немного замечтавшись на паре. Хотя Лена старалась гнать от себя задумчивость, чтобы не казаться окружающим «не от мира сего». С ее точки зрения - это просто глупо всем открыто демонстрировать, что у тебя в душе, рассказывать об этом, или тем паче психолога посещать. Ее подружки то и дело несли какую-то потустороннюю чушь о занятиях йогой, гипнозами и прочим бодифлексом. Не дружишь с мозгом – сиди дома и хнычь так, чтобы никто не видел.
Свою личную жизнь Лена не считала несостоявшейся. Секс был, это факт неоспоримый. Вроде бы даже неплохой и вполне приятный. Лена много думала и пришла к выводу, что эту часть жизни человечество явно перехвалило. Столько разговоров – а толку чуть. Надо сказать, она никогда не поддерживала беседы на эту тему. Вычитала где-то, что только сексуально неудовлетворенные люди говорят об этом с охотой. Да чтоб она такое допустила? Никогда! Богиня-красавица не может быть жалким «синим чулком». Она Елена Троянская. Сила ее женственности меняет историю, развязывает войны, спасает и губит человеческие судьбы. Ей казалось, что именно такой ее видит Антон. Видит ее настоящую, царственную и величавую. Лена провоцировала его на стороннее любование, сама приглашала на лекции, увлекала разговорами. Ей нравилось чувствовать его взгляд на изгибе своей шеи. Мальчик будто целовал ее в это место. Целомудренно и робко. В ответ на это в Лене Козловой поднимала голову Венера, расправляла плечи и заполняла своим величием все клеточки ее тела. Серый комочек радовался, начинал выделывать сальто в груди, рос и становился гуще, темнее, плотнее…
Однажды ее привычный сон приобрел новые неожиданные черты. Она ступала босыми ногами по прохладной почве. Ее окружали знакомые ей, близкие тени. Они кружили возле ног, окутывали как покрывалом, теплым и влажным. Лене хотелось закутаться в них всем своим существом, вдохнуть их сыроватый, как из подвала, запах. Ей было хорошо, спокойно. Но Королевой это ее не делало. Лена чувствовала себя ребенком, которого утешает сердобольная бабушка после справедливого родительского нагоняя. Ей следовало идти дальше, расти, множиться, становиться, наконец, той Царицей любви с картины. Лишь подумав об этом, впереди разверзлась пленительная темнота. Она знала, что это вход в ее мир, где царит она Елена Прекрасная. Ради ее снисходительного взгляда рушатся города, ради легкого движения руки народы сталкиваются в смертельных битвах. Она властвует над всеми. Ее стопы ног покрыты следами страждущих губ. «Бедняжки… Думают, что прикосновение ко мне приблизит их ничтожные жизни к моему идеалу». И тут, когда она была в полушаге от заветной цели, своего великолепного трона, покрытого шиншилловым мехом, ее кто-то окликнул. Антон… Милый мальчик, ее паж, ее раб. «Ты хочешь подставить свою спину, чтобы помочь взойти на трон?» Но Антон вел себя совсем иначе, чем в обычной, прозаической жизни. От его стеснительности и забитости не осталось и следа. Он что-то ей гневно кричал, размахивая руками, пытался пробраться к ней, остановить. «Дурачок»,- сказала Лена, подарив ему свою последнюю знакомую улыбку, дернула плечом и повернулась спиной. Там у трона ее ждали. Сейчас таинственная сила сольется с ней и водрузит на ее голову корону. И никакие презренные букашки вроде этого мальчишки ее не остановят. «Прими меня, прими всю… Возьми, я твоя…» - девушка растворялась в серой дымке, сливаясь с нею, вбирая в себя и отдавая каждую частицу души и тела вязкому, влажному и засасывающему в себя пространству.
Просыпаясь, Лена ощутила горькое разочарование. Теперь вновь она Козлова, студентка скучнейшего ВУЗа. Ей снова придется вставать, идти в туалет, чистить зубы, волосы укладывать… Вечером она позвала Антона на вечеринку. Но сейчас как-то желание его видеть у нее пропало. Ей показалось, что он уже не будет на нее бросать украдкой восхищенные взгляды, боясь сказать лишнее слово. А в этом случае необходимости в нем нет. Будет только раздражать и болтаться под ногами. Но слово назад не заберешь. Тем более парню, вероятно, сейчас нелегко будет у матери отпроситься на ночь. Он же такое домашний, закомплексованный. «Неужто я потеряю своего поклонника? И какая я после этого Королева?» Лена смотрела на себя в зеркало, растрепанную после сна, неумытую. Тушь вчерашняя под глазами скопилась, делая ее лицо нелепым и смешным. Без бюстгальтера грудь под ночной рубашкой вовсе не прослеживалась. Тонкие бледные губы были едва видны. И никакой царственной осанки, гордого взгляда из под очерченных бровей… «Ты одинока тут, в этом теле, похожим на выцветший, застиранный халат. С этими людьми, играющими роли людей… С мужчинами, которые только тыкаются в ее тело бездумно, по звериному, как шавки во дворе возле помойки. У них даже выражение глаз такое же…» По Лениным щекам потекли слезы. Гнев затопил ее и на секунду помрачил ей голову. Она вдруг схватила стаканчик с зубными щетками и бросила его с размаху в раковину. Стаканчик не разбился, побряцав по белым стенкам. Щетки разноцветным хаосом разлетелись в стороны. «Ты дура! Ты, царица, а не истеричная девка, бьющая посуду.» Лена быстро убрала все доказательства своей несдержанности, быстро оделась и пробрела свой традиционный, аккуратный вид.
В тесной однокомнатной квартирке набралось человек пятнадцать-двадцать. В воздухе висело напряжение. От музыки, сквозняка с балкона, куда-то и дело бегали покурить, громких разговоров, волнения хозяйки, откровенного вожделения некоторых пар, которые без стеснения целовались и порой надолго занимали туалет. «Скукота», - Лена обнимала толстый икеевский стакан с белым вином и делала вид, что вливается в общую суматоху. Чтобы ее ненароком не толкнули, она подошла к окну и раздвинула плотные шторы. Снаружи был темный двор, который освещался редкими фонарями. Вдалеке, светлым квадратом, была видна детская площадка. Осень выдалась теплая и сухая. Чернота от голых деревьев, асфальта и пожухлой бурой травы Лене даже нравилась. Это ей напоминало свой мир серых теней, где она была сильнее, красивее и лучше.
Вдруг в светлом пятне от фонаря Лена увидела мужчину. Еще мгновение назад его еще не было. Он появился словно ниоткуда, будто был соткан из сумрачного пространства двора, черных веток, асфальта, газонной земли. В груди Лены всколыхнулась волна, сначала тревожная, затем она все больше наполнялась радостью, нежным трепетом. Мужчина видел ее. Хотя стоял вдалеке, но Лена знала, что его взгляд его серых глаз устремлен в ее сторону, прямо в сердце, где живет ее пушистый комочек души. Одной рукой он опирался на костыль, другую он протянул к ней. Также как это делала мгла из ее снов. «Иди ко мне, Елена, моя Королева. Иди, я согрею тебя, уведу от этой безмозглой толпы, чтобы возвести на трон. Ты заслуживаешь это. Ты Царица там, в мире теней, ты должна быть ей и здесь, подчинив своей власти этих полуживотных». Его слова гулко стучали у Лены в голове, сливаясь с ритмом сердца. Секунд тридцать ей понадобилось, чтобы поставить стакан, набросить куртку и выскочить на лестничную клетку. Он уже ждал ее в холле у входной двери подъезда.
Лена не видела его тела – стройного светловолосого юноши в заляпанных чем то темным, джинсах и поношенной черной куртке. Ее взор был устремлен в его сущность – притягательный, родной серый мир теней. Девушка забыла о самоконтроле, ее вечном требовании идеально вписываться в эту жизнь. Она поняла, что это невозможно, когда она не принадлежит этой жизни, вечеринке с пошлой музыкой, гудящим сонмом насекомых, которые мнят себя людьми. Лена полетела навстречу, перепрыгивая через ступеньки, и бросилась к нему в объятья.
«Наконец, ты здесь со мной – говорило ее тело, - ты пришел». Лена прижалась к его груди, сильно сжав руками спину под плотной курткой. Слезы радости брызнули у нее из глаз. Ленин серый комочек нашел свой дом, своего Отца и, выпрыгнув из груди, нырнул в тело мужчины. Мгновенье Лена ощутила непривычную пустоту, будто лишалась жизненно важного органа, мозга или легких. «Я ведь умру без него, я задыхаюсь…» Своими губами она нашла его губы; сливаясь с ними, она вновь наполнилась жизнью, искрящейся свободой. В Лену потек ручеек энергии, становясь сильнее, ярче. Он дополз до живота, где обернулся большим оранжевым шаром, который неспешно полетел вверх по ее телу.
«Надо выйти отсюда, на воздух, ближе к серо-бурой умершей траве, асфальту и блеклому свету фонаря», - так думали они оба, оторвавшись на мгновенье, чтобы покинуть холл подъезда.
Лена спиной и затылком ощущала холодную стену, руками, животом грудью – тело своего мужчины, мужа. Нет, он был ей больше, чем любовник. Он был частью ее самой, которую она когда-то потеряла, а сейчас вновь обрела. «Теперь я тебя не отдам. Никому. Не отпущу. Ты станешь мной навсегда». Лена вбирала в себя серый мрак, сначала животом, где он слился с оранжевым шаром ее возбуждения. Потом сердцем, грудью… Девушка-куколка превращалась в женщину. Гордую королеву, увенчанную властью, силой. Темная мощь поднималась. Она была уже у шее, легко сдавливая ее своим восхищением, трепетом. Вот-вот она окажется в голове, в ее Ленином сосредоточении… И поднявшись над ней, водрузит корону на достойное чело Елена Прекрасной. Лена Козлова уйдет в прошлое, а на ее место во всех мирах придет Императрица. Еще мгновенье.. Еще чуть-чуть… Она уже видит свое вожделенное будущее. Черный венец обрушился на голову Лены, разорвав ее кожу на лице, содрав волосы, раскрошив кости черепа. Корона входила в ее плоть, пока еще живую, теплую, залитую алой кровью, человеческой и светлой. Серая мгла поглощала свою жертву. Но она уже не была теплой, родной, сладостной. Засасывая в себя, мрак рвал, жег тело Лены. Ее запоздалый крик не был слышен ни в одном из миров. Она очень поздно увидела правду. Огонь на дне черной воронки, в которую так жаждала войти.
Светловолосый парень в грязных джинсах схватил обмякшую голову девушки и с размаху ударил ей о кирпичную кладку помойки.