Шекспир, Сонет 99
Наглую фиалку я как-то грозно распекал:
«Воришка! Откуда ты украла этот запах сладкий,
если не из уст возлюбленной моей? Кто тебе дал
пурпур и бархатность одежд? Стащила ты украдкой?»
Лилию я осудил за белизну и нежность твоих рук,
душиц бутоны — за локонов твоих изгибы,
а розы, красная и белая, шипами повернулись вдруг,
краснея и бледнея от смущения стыдливо.
А третья роза — сущая воровка,
и белую, и красную подругу превзошла,
украв и белизну, огонь, и аромат, так ловко!
Но червь её съедает. Вот так наказана она!
И сколько бы цветов не видел я,
красу свою они украли у тебя.
The forward violet thus did I chide:
'Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
If not from my love's breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love's veins thou hast too grossly dyed.
The lily I condemned for thy hand,
And buds of marjoram had stol'n thy hair;
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol'n of both,
And to his robb'ry had annexed thy breath,
But for his theft in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see
But sweet or colour it had stol'n from thee.