Поселковый клуб был забит до отказа. Приглашенных профессиональных артистов не хватало, поэтому организаторы праздника разбавили их выступления номерами местной самодеятельности. Так за кулисами встретились старый артист и молодой местный исполнитель. Старый что-то объяснял молодому.
- Ты не понял. Поёшь ты хорошо, правильно, но надо же играть!
- А я что делаю? – парень прошелся аккордами по струнам гитары.
- Да нет же, на гитаре играть ты умеешь, а нужно пропустить через себя, почувствовать всё это – дополняя себя жестами, пояснял старый артист.
Парень запел снова: - Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант…
- Нет, не то, – констатировал старый – ты новости рассказываешь, информацию доносишь, а не играешь! Ты его представь, старого, усталого, со своей невысказанной болью…
- Да я её сто раз пел, – оправдывался молодой – принимали нормально.
- Вот уж сошлись! – сетовали другие выступающие, глядя, как профессионал безуспешно пытается вразумить представителя самодеятельности.
- Нормально? Ты не представляешь, как должны, как могут принимать эту песню! – пафосно восклицал старый – Слушай меня, юноша, я плохому не научу.
- Я слушаю – соглашался тот.
- Никогда, слышишь, никогда не выходи на сцену не в образе. Ты должен сопереживать тому, о чём поёшь. Ты должен стоять перед зрителем с обнаженной душой, чтобы все, ты слышишь, все тебе сострадали. Лишь тогда ты поднимешь зал! И пусть на время, но тогда, о-о-о, тогда ты король сцены!
Парень пел припев: - … всё в этой музыке ты только улови…
- Нет, снова не то – не нравилось старому. – Вот послушай: ты просишь, ты молишь, чтобы тебя услышали, уловили то сокровенное, что ты говоришь! Марк Бернес брал не голосом, а чувством в голосе! Давай вот так.
Старик протянул вперед руки, чуть развернул их ладонями вверх и, воздев к небу, пропел эту сроку, что парень невольно открыл рот.
- Ну, теперь-то ты понял? Давай, давай, попробуй ещё, – торопил он, – Только не копируй группу «Воскресенье». Сам пой, как можешь, как чувствуешь.
Неожиданно какая-то дрожь волною прошла по коже, будто парня подменили – с такой остротой он вдруг понял, о чём ему говорят, ощутил себя стариком, играющим музыку «о несчастных и счастливых, о добре и зле». Он запел, запел с чувством, а не с нарочитым надрывом, как раньше. Слова шелестели тихо, но падали в душу так, что он сам расчувствовался, выдал «петуха» и испуганно замолчал.
- Так, так! Продолжай! Не останавливайся – запереживал старый артист.
Парень с трудом продолжил и не заметил, как от проникновенных слов песни и внушенных артистом сопереживаний его глаза невольно повлажнели.
- Друг ты мой! – запричитал старый артист – Молодец! Теперь я вижу, ты всё понял, ты всё можешь! – он приобнял парня за плечи, достал платок и, приказав, – Не останавливайся! – заботливо промокнул платком его глаза.
Даже шмыгающие по своим делам другие атристы приостанавливались, столь разительны были перемены исполнения. И парень пел. Пел с душой, понимая, что песня звучит уже совсем не так, как он её исполнял раньше. Старый артист больше не мешал, стоял в стороне, но незаметно шепнул что-то ведущему. Тот в ответ сделал утвердительный знак и ушел.
- Всё, на сцену! Пока кураж не прошел! – вдруг скомандовал он молодому.
Парень так волновался, что не слышал объявления своего номера и дежурно-приветственных аплодисментов. Он не смотрел в зал. Его будто не было, а был тот старый музыкант из песни. Вот и стул. Он присел, куда-то ушло волнение и он спокойно взял первый аккорд. Он пел под впечатлением сказанного его неожиданным учителем и всё больше проникался глубиной чувств, заложенных в слова и мелодию. Зрители сидели тихо, не шевелясь.
Вот и последний аккорд. Певец встал и зал обомлел. Это был уже не молодой юноша, который вышел на сцену. Оставив около стула свой инструмент, в полной тишине, под немощное шарканье ногами, уходил за кулисы сгорбленный, ссутуленный старик с обвисшими плечами. Зал заворожено замер, когда он как-то обреченно обернулся и, волоча по полу зажатый в руке длинный шарф, продолжил путь. Он ещё был в образе!
Лишь когда согбенная фигура скрылась за кулисами, зал взорвался бурей оваций. Зрители в едином порыве встали и долго аплодировали стоя, отдавая дань искренности исполнения и свершившемуся перевоплощению.
- Поднял-таки, поднял зал! Смотри, что там творится! – чуть ли не подпрыгивал за кулисами старый артист, выталкивая на сцену молодого.
- Я, … Вы… - парень снова волновался и не находил, что сказать.
- Чувствуешь? Понимаешь? Вот это сцена! Это сила успеха! Ты арррртист! Теперь ты аррртист! – восхищался старый – Иди, король! Блаженствуй!
Едва успокоившийся зал, увидев исполнителя песни в прежнем облике юноши, снова разразился рукоплесканиями – столь разительны были эти перемены. А он, раскланиваясь, улыбался во всю ширь и понимал, что это уже не тот ОН, что был несколько часов назад. Благодаря старому артисту за эти пару часов он успел прожить долгую жизнь и многое понять. Нет, теперь на сцене стоял не старик и не член самодеятельности. Стоял, наслаждаясь аплодисментами и сдерживая сердечный набат начинающий артист, впервые вкусивший недоступную многим тайную прелесть актерской профессии.