Яблоки на Садовом
Понедельник, как всегда получился нервным и эмоционально напряженным. Доклады вышестоящему командованию после выходных дней, как правило удовольствие не из приятных и не для слабонервных. Воскресная расслабуха для отдельной категории личного состава завершается, как правило подвигами, отнюдь не ратного содержания, а проще говоря обычным прозаическим мордобоем, дележом капризного прекрасного пола, а то и другими героическими поступками под шум виноводочных паров.
Поэтому каждый доклад, из разбросанных на трети страны мелких и крупных подчиненных подразделений, ожидался с известной долей напряжения и чувством внутриутробного страха и надежды, что может хоть здесь обойдутся без рукоприкладных разборок молодых гусаров и нижних чинов, а также других беспокоящих нежное ухо командования раздражителей.
Наконец все осталось позади. Заместитель командующего разрешил еще пожить до следующего понедельника, «но это уж в последний раз». От переживаний и напряжения при утреннем общении с начальством, разболелся зуб до нетерпимости. Чисто наш армейский подход, о здоровье вспоминаем только когда уже невтерпеж, как в «Лошадиной фамилии» у А.Чехова.
Иду по Садово – Кудринской в сторону нашей окружной стоматологической поликлиники. Конец октября этого года оказался для Москвы мерзостно-пакосным из-за непрекращающихся северных пронизывающих ветров и уже всех доставших промозглых дождей и мокрого снега. Садовое кольцо, как аэродинамическая труба, несла навстречу и кидала в лицо колючую сырость, одновременно выдувая из моей походной шинели последние остатки оставшегося от утренних разборок душевного и чисто-человеческого тепла.
По мокрому асфальту неслись сорванные погодой остатки желтых листьев с осиротевших деревьев и бумажного, после выходных дней, мусора. На сердце было грустно, тоскливо и неуютно. Состояние встречаемых мною прохожих, кутающихся в одежду переходного периода перед наступающей зимой, с лицами сине-зеленого цвета тоже не внушало оптимизма. Хроническая усталость от недосыпания и зубная боль усиливали безрадостную картину окружающего серого городского пейзажа на фоне свинцового тусклого неба.
На перекрестке с очередным переулком за углом серого здания обратил внимание на женщину средних лет в белом халате, торгующую с передвижной тележки на колесиках зелеными, по виду кислыми яблоками, которых у неё осталось два небольших целлофановых пакета. Вспомнил, что Нина просила купить детям где – нибудь свежих яблок, когда буду вечером возвращаться домой. В такую неуютную погоду искать более качественные яблоки не захотел и направился к замерзшей продавщице.
- Здравствуйте. Какая сегодня неуютная погода – участливо поздоровался я.
- Здравствуйте – чуть помедлив и окинув цепким взглядом стоящего перед ней продрогшего полковника, ответила женщина - Чего нужно?
- Да, вот хотел купить у Вас яблоки.
- Не продаю.
- Почему?
- У меня, что не видите, обеденный перерыв – раздраженно ответила она, кивнув на лежащую на углу лотка от руки написанную карандашом записку.
- Вам бы лучше продать побыстрее эти яблоки, да идти домой, чем стоять на таком холоде здесь на сквозняке. – робко посоветовал я.
- Гражданин, у меня обеденный перерыв. Что вы мне указываете, я и без Вас знаю, что мне делать – уже громче и с раздражением ответила продавщица.
- У Вас видимо сегодня тяжелый день, а в такую погоду от этого плохое настроение - с любопытством и удивлением я посмотрел на сердитую с отталкивающим взглядом стоящую передо мной в целом – то симпатичную женщину.
- Мужчина, я Вам ясно сказала, что у меня обеденный перерыв - уже со злостью ответила она и отвернулась в сторону. – Я что, по - вашему, не имею права на обед
- Да, конечно же, имеете - с грустью ответил я, глядя на эту несчастную женщину.
Мне вспомнилась где-то вычитанная фраза, о том, что нет ничего сложнее, чем общение, с освобожденным рабом получившим права или хуже того власть.
Примером может служить наша собственная держава, понесшая неисчислимые жертвы и бедствия при установлении новой власти и создании новой государственности, опираясь на диктатуру бесправных пролетариата и «свободного» крестьянства, которыми манипулировали, как хотели безжалостные дельцы от политики, используя пустые лозунги свободы, равенства и братства.
Передо мной стояла женщина, замученная бытовыми текущими жизненными вопросами. Видимо одинокая и воспитывающая одна детей и содержащая на низкую зарплату престарелых больных родителей. Возможно, у неё муж пьяница или часто ссорятся. Живущая от зарплаты до зарплаты, вероятно приезжая в коммунальной или арендованной квартире. Слабо защищенная и ограниченная в практической жизни в правах. Бесконечно зависящая, от окружающих чиновников, государственных структур и собственного начальства, до которого ей просто не достучаться.
Вот, появилось хоть ненадолго маленькое право на обеденный перерыв и у неё кружиться голова, подменяя разум и лучшие человеческие качества злобной мстительностью и раздраженностью к тому, кто в данном случае зависит от неё. Как бы вымещая на нем свои собственные несчастья. Особенно это наблюдается у продавцов в период дефицита товаров, кассиров, охрану, государственных и муниципальных служащих, чиновников, милиционеров, работников почты, медработников и даже учителей, т.е. у тех, кто по своей работе связан с людьми и получающих мизерную зарплату
И все – таки, дело не только в тяжелой и неустроенной человеческой жизни этой женщины. Где-то мы растеряли, я не говорю безвозвратно, свой менталитет доброты и участия, так присущие русским людям. Может от недостатка воспитания или православной культуры. «Возлюби ближнего», очень оторванное сегодня понятие для большинства из нас. Куда-то растворилась беспредельная доброта и сострадание людей друг к другу, присущие, например, жителям нашего сибирского поселка Шангинск, Тюменской области в суровое предвоенное и военное время.
Теперь уже исчезнувшего с земли.
Раскулаченные жители которого, живущие под прессом комендатуры, с жестокостью и ужасом 1937 – 38 годов, потерявшие больше половины мужчин на полях Отечественной войны, лишенные своей малой Родины и нажитого их предками имущества, несчастные и обездоленные по своей сути выжили в запредельных жизненных и природных условиях, только благодаря коллективному разуму, взаимовыручки, доброте, бесконечному терпению и участию в судьбе друг друга. На всех была одна беда, тяжелый труд, беспокойство о детях и стариках, вечная забота о нуждающихся и всеобщее горе о погибших и ушедших из жизни. Люди не пускали даже в безвыходных ситуациях в свое сердце равнодушие к несчастью другого, черствость, озлобленность, мстительность и подлость.
Вспоминается еще один аналогичный пример. В конце восьмидесятых годов прошлого века мы военные инженеры Государственной строительной инспекции Министерства обороны СССР были некоторое время в инспекционной командировке во Вьетнаме, где в то время осуществлялось строительство военно-морской базы на полуострове Камрань.. Жизнь народа Вьетнама после окончания длительной и разорительной войны была бедной и я бы сказал скромной в быту. Питание основной массы измученного войной населения страны - скудное, одежда и жилища - простые. На меня произвело глубочайшее впечатление отношение вьетнамцев друг к другу при этих нищенских условиях.
Они были очень предупредительными и добрыми. При встрече люди обязательно улыбались и старались угодить друг другу. Если в Ханое столкнулись в движении два велосипедиста, которых в городе как у нас комаров в Сибири, то они снимали соломенные шляпы и взаимно улыбаясь низко кланялись. Если на улице женщина вдруг поймала на себе ваш взгляд, у неё на лице появлялась такая радость, как будто она ждала его всю жизнь. А мужчины, в таком случае стремились узнать, чем нужно помочь. Постепенно, к концу командировки, и мы стали тоже улыбаться при встрече.
Вернувшись в Москву, я в гастрономе у нас в Северном Чертаново, стоя в очереди за продуктами, по уже выработанной привычке, улыбнулся продавщице. В ответ я услышал уже позабытое в командировке «Чего лыбишься! Заказывайте побыстрее что надо, не задерживайте очередь». Выражаясь языком замечательного писателя юмориста О. Генри, «мое сердце запрыгало от радости, я очередной раз понял, что мир это сплошная мерзость, а человек в ней ходячее зло», а попросту я оказался снова в родной стране с её милыми, ставшими уже по нашей простоте родными недостатками. Это чувство усилилось от слов прилично одетого водителя крутого автомобиля при переходе дороги возле магазина : «Ну и куда прешь старый козел». Дальше все, как положено, передается рикошетом на окружающих.
Как забыть черствость молодого водителя на лесной дороге в Сибири, когда он пытался высадить из автобуса на трассе с Вагай –
село Юрмы в осеннею дождливую ночь, без особых для этого причин излишне, после выпитой бутылки пива, разговорчивого пассажира Александра. Водитель это делал лишь потому, что он здесь, хотя и простой шофер, но уже имеет «право» над другими и поэтому может поступать безнаказанно. Он даже не затруднил себя мыслью о лишениях, которые ожидают оставляемого им одинокого немолодого человека на пустынной дороге в холодной ночной тайге. Рядом с утверждением своего я, соседствует жестокость, которую совершенно не чувствует этот, наверняка добрый к близким и родным человек.
А о чем, интересно думала, идя после работы домой к семье и внукам , женщина кассир в возрасте со станции метро «Озерки» в Питере, образцовом по культуре среди остальных российских городов, когда в воспитательных целях, в назидание чтобы не лез без очереди, задержала 75 летнего пенсионера, опаздывающего на последнюю электричку в аэропорт, хотя он её в буквальном смысле умолял дать поскорее билет. Куда девались её душевность и заботливость матери и доброй бабушки.
Противоречие заставляющее задуматься: полицейский пустил меня на эскалатор со словами: «Может отец успеешь, если поторопишься», очередь пассажиров у кассы участливо пропустившая меня вперед, водитель автобуса своевременно подвезший меня до метро из паломнической поездки на о.Валаам и кассир, устроившая скандал и принципиально, без необходимости задержавшая меня до отхода электрички. Что это? Черствость. Мстительность за прошлое. Злость на весь мир. Служебное рвение. А может рядовое хамство. Поездка на такси до Пулково, ввиду позднего времени, обошлась позднее мне при скромной пенсии в ощутимую сумму.
Может первым злом, способствующим вырождению тех изумительных качеств народа в лице моих земляков из лесного поселка , стали корысть и зависть, а также, если исключить из жизни Божий страх, то и призрачная независимость друг от друга и безнаказанность при такой вот форме самоутверждения. Нельзя, видимо, исключать
и имеющее место в течении столетия равнодушно-надзирательное отношение государственной системы и властных структур, подменившее истинную заботу о людях черствым формализмом при скромном материальном и экономическом бытие. Ну и конечно имеют большое значение личные особенности характера людей и своевременно не воспитанные и не привитые нужные социальные регуляторы взаимоотношений и нравственные навыки и привычки.
Примеры чередующихся взаимоотношений между нашими людьми потрясают своей противоречивостью и непосредственностью, а в целом даже настраивают на оптимизм. Появляется уверенность, что ещё не все потеряно.
Через два дня после встрече на Садовом, я вновь шел на повторный прием к стоматологу и встретил на том же месте на Садово-Кудринской, торгующую фруктами мою старую знакомую. Правда погода была солнечная с легким морозцем.
- Здравствуйте. Как сегодня торговля?
- Добрый день. Все хорошо. Я Вас узнала. Вы у меня собирались купить позавчера яблоки. И хорошо, что не купили. Они были недозрелые и очень кислые. – приветливо с улыбкой ответила она
- Да, Вы их мне и не хотели продавать. Был обеденный перерыв.
- Не обижайтесь на меня глупую. Такой был тяжелый день. На работе конфликт с начальницей. И дома тоже не лучше. Муж опять наотмечался с друзьями. Да и сама в тот день околела как собачонка. Погода же была, если помните, некудышная.
- Говорят, что с женщиной начальником работать не просто. Нам, военным это понять трудно. Мы общаемся в основном с мужчинами четким командным языком. Всем всё ясно. Кому не ясно просят повторить.
- И не говорите. С мужиками работать в сто раз приятнее и легче.
- А у меня вот сегодня неприятности. Будут дергать зуб, а может и два.
- Так Вы идете в поликлинику?
- В нашу военную.
- Я знаю, где она. Чуть подальше за углом. Значит, у Вас в тот день болел зуб, а я с Вами так грубо разговаривала. Так страшно когда дергают зубы. Я от ужаса даже теряю сознание. Не сердитесь на меня. Ладно?
- Я уже все забыл. Как Вас зовут, раз уж мы разговорились? - Я представился.
- Анна. Можете просто Аня. Сегодня у меня есть свежий виноград, груши и очень вкусные яблоки. Возьмете?
- Конечно, когда буду идти обратно. Если останусь живой.
- Я Вам оставлю.
- Спасибо Аня. Вы очень любезны. До встречи на обратном пути, если, конечно, у Вас не будет обеденный перерыв – пошутил я.
- Для Вас не будет – по-вьетнамски, искренно и тепло улыбнулась Анна.
Или вот ещё. В поисках следов гибели или захоронения моего отца Ефимова П.М. пропавшего без вести на фронте во время Отечественной войны, при очередной поездке на свою малую Родину в с.Ушаково, что в 10 км от урочища Шангинск, где в предвоенные и последующие годы жила наша семья, зашел с Анной Ивановной Макаровой, с которой когда-то вместе учились, в военкомат. Вернее в то, что от него осталось. Здание военкомата находилось на окраине села за сплошным покосившимся досчатым забором в обветшавшей сборно-щитовой казарме времен 1960 – 70 годов с провалившимся крыльцом и разодранной дермантиновой обшивкой двери на торце здания, которую я запомнил еще три года назад в первую свою поездку в эти края. Да и само учреждение претерпело серьезные организационно штатные изменения. Работали и несли службу в нем практически одни женщины. По крайней мере, ни видом, ни содержанием былого трепета в сердцах мужчин, он уже не вызывал.
В тесном, слабоосвещенном тамбуре, обшитом вагонкой с барьерной калиткой и истертым линолеумом пола, нас остановил резкий, как выстрел, наделенный правами женский голос: «У нас обед!». Говорившая женщина даже не удосужилась посмотреть, кто там пришел и нарушил её покой.
Мне, человеку, отдавшему армии более тридцати лет, захотелось посмотреть, кому же принадлежал этот властный и категоричный голос. Пройдя, немного по коридору мы увидели через открытую дверь в комнате двух, мирно беседующих уже начинающих полнеть молодых женщин.
- Я же вам сказала, что у нас обед. – громко и неприязненно почти крикнула одна из них уже знакомым голосом.
- Меня уже нет, я испарился и исчез, успокойтесь, пожалуйста – пытаюсь я напомнить о вежливости дежурным стражам в юбках.
- Мы что, не имеем права на обед - вновь слышу эту обезоруживающую фразу. Фразу, которая все оправдывает, потому что у человека появилось «право».
- Но Вы же дежурные, которые, как правило, согласно устава подменяются на период обеда.
- Откуда Вам это известно?
- Да уж известно – представляюсь я по полной форме.
Дежурные растерянно заморгали глазами, не зная, что сказать. Посетитель оказался необычный. Их спасла подошедшая с обеда стройная молодая женщина, как оказалось, бывшая ученица Анны Ивановны, работающая теперь в военкомате и инцидент был исчерпан. Нас провели к специалисту по архиву.
И вновь возникают вопросы:
Неужели эти молодые женщины грубы с детства?
Когда они потеряли и почему уважение и почитание к пожилым людям?
Почему их, работников серьезного государственного учреждения не научили быть тактичными и предупредительными с посетителями?
Где и когда в их сердцах прижились черствость и равнодушие?
Не в пример строгим дежурным, предельно собранная и обаятельная Татьяна Александровна, ответственная за архив периода Отечественной войны, оказалась образцом участия, внимания и сопереживания. Её большие серые глаза с болью смотрели на полуистлевшие разноформатные листки военных донесений из действующей армии о потерях той уже далекой и страшной войны, но до сих пор не забытой страдающими людьми. На нас от этих истертых по краям страниц, как бы подул жестокий пронизывающий ветер того сурового и безжалостного времени.
Глядя на её тонкие пальцы с трепетом и предельной осторожностью перебирающие хрупкие и бесценные донесения с фронтов о трагической судьбе наших с ней земляков и родных, я подумал. Если через 70 лет в нас потомках второго и третьего поколения живет беспокойная память о том времени и мы до сих пор ищем хоть какую-то весточку о дорогих нам людях, значит еще не все потеряно. И пока есть на земле такие вот неравнодушные, бескорыстные и беспокойные сердца, есть и надежда на возрождение истинно русского менталитета, а значит и общества в целом. А с возрождением и становлением народа исчезнут и чуждые нам негативные черты, несвойственные нашей земле и приобретенные в смутные времена.
Через месяц мне в Москву позвонила Татьяна Александровна и сообщила, что найдено пенсионное дело моей покойной матушки и в нем, возможно, находятся «треугольники» - письма моего отца с фронта, которые она отдала в собес для начисления пособий на нас троих мальчишек, раз отец не вернулся с войны. Она уже сделала об этом соответствующий запрос. Такие редкие, к сожалению, в нашей суетной жизни звонки соединяют и сближают людей и сеют в душах семена надежды, доброты и любви.
Конечно, верхом чуткости и взаимного внимания между людьми, вспоминается мне почти анекдотический случай в гастрономе на Остоженке в конце 80-тых годов, при очередном этапе борьбы с пьянством в нашем обществе. Приобретение выделенной человеку по талону на месяц бутылки вина или водки превращалось в целую армейскую операцию.
Люди организовывались в группы по месту жительства, работы или родству, искали магазин, в который будет завезена водка, занимали очередь и вносили себя в списки за несколько часов до открытия магазина, бесконечно проверяли и корректировали эту очередь. Уходили с работы чтобы сменить временных дежурных от своей группы в очереди, подготавливали, вплоть до удаления этикеток уже в магазине по издевательскому требованию продавцов, пустую посуду для сдачи и собирались вновь все вместе, когда завозили спиртное. Информация о поступлении водки в магазины носила общенародный характер.
Наконец, все устаканилось и очередь медленно, но неуклонно двигалась к заветному прилавку. И вдруг, отходящий от прилавка мужчина с просветленным от счастья лицом и вожделенным взглядом уходящим во внутрь себя в предвкушении удовольствия и спасения, роняет из трясущихся от вчерашнего перепоя рук заветную бутылку с водкой, которую он нес, как священный сосуд. Она падает на кафельный пол и разбивается. Немая, как в «Ревизоре» у Н.В. Гоголя сцена. Выражения лица хозяина бутылки передать невозможно.
Только что светлая радость от неожиданности случившегося сменяется удивлением, затем растерянностью и страхом. Он останавливается, как пораженный молнией не веря, что водки нет. Есть только мокрая лужа на полу и крикливая ругань уборщицы. Мужчина побледнел, его лицо покрылось холодным потом.
«Ребята! Да с ним сейчас будет инфаркт» - крикнул кто-то из стоящих рядом.
И тут свершается чудо. Стихийно или по чьей-то инициативе, конфликтующая за место под небом очередь объединилась в едином порыве. Выручить и спасти! Один дает продавцу лишний талон, другой – запасную пустую бутылку, быстро собрали, кто рубль, кто три, деньги и вот уже передают несчастному спасительную бутылку вместо разбитой со словами: «Ну, с кем не бывает. Успокойся» До сих пор стоит перед глазами лицо человека только что пережившего невероятный стресс со слезами на глазах произносившего не словами, а сердцем : «Только у нас! Такое возможно только у нас! Только у нас!».
Кланяясь мужикам с подобревшими лицами от сделанного, растроганный до слез от радости и благодарности мужчина вышел на улицу. Картина напоминала заключительный эпизод из «Алых парусов» А,Грина. А ведь мужчина говорил не о себе, а о нашем обществе и нашей стране.
А какой чертой русского менталитета можно объяснить подсмотренный мною случай в кафе возле станции метро Добрынинская в средине 70-х годов, где смешались долг и истинно русская доброта и понимание. В кафе, куда мы зашли с товарищем по службе перекусить после очередных сборов офицерского состава Управления, стояли круглые барные, мраморные столики на металлических ножках без стульев и висело на самом видном месте, написанное крупными буквами на куске обоев объявление: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки запрещено». Заказав пельмени, овощную закуску с селедкой и бутылку сухого белого вина, мы в ожидании заказа , обсуждая результаты последних матчей по хоккею, одновременно наблюдали за происходящим в обеденном зале.
За соседним столиком двое слепых достали принесенную с собой бутылку водки.
- Леня, смотри. Принесли с собой водку, а это же запрещено – говорю я.
- Толя, они же слепые и объявление не видят.
- Да, это верно. А как же они будут в темную разливать по стаканам. Может им помочь.
- Подожди. Посмотрим. Наверняка, этот вопрос у них уже продуман, раз пришли с водкой.
Действительно, разливающий мужчина средних лет интеллигентного вида левой рукой подвинул к себе граненый стакан, а правой стал наливать в него водку. Большой палец ладони он при этом, опустил в стакан и стал им побалтывать, пока наливаемая в стакан водка не коснулась пальца. Затем, таким же образом он точно налил и второй стакан. Все оказалось просто и надежно. Мужчины выпили с аппетитом водку и вкусно захрустели принесенными с собой огурцами.
- Ну, вот видишь, как все они разрулили и без нашей помощи - отметил Леонид.
В это время в помещение кафе зашел очередной посетитель в спортивной куртке, плотного сложения в сапогах. Он неторопливо окинул зал взглядом, выбрал себе у стены пустой столик, достал из кармана и поставил по хозяйски на стол бутылку водки и положил пирожки в бумажном кульке. Тогда у нас в стране еще не было целлофановых упаковок. Вспомнились слова В.Высоцкого: «Мои друзья хоть не в болоньи. . .». Так же спокойно налил полный стакан, взятый с круглого алюминиевого подноса возле прилавка . Выпив целый стакан водки за один раз, мужчина стал закусывать принесенными пирожками и в это время в кафе зашел милиционер. Не обращая внимания на слепых мужчин, он напрямую подошел к одинокому посетителю, у которого стояла на столе бутылка водки.
- Гражданин, запрещено распивать - кивнул он на объявление на стене.
- Извините. На улице такой холод. Пришлось немного согреться.
- Не положено. Нарушаешь - настаивал милиционер.
- Сказал же, извините. Не на улице же мне распивать. Раз нельзя, значит, больше не буду.
- Пройдемте.
- Да, ты что. Из-за стакана водки человека в кутузку.
- Гражданин, пройдемте. – в голосе милиционера появился металл.
- Ну, дай хоть допить, все равно же забираешь. За водку же и пироги заплачено. – сдался незадачливый посетитель.
Мы, от начала слышавшие весь диалог, затаили дыхание. Что же будет? Милиционер грустно и, как мне показалось, даже с некоторой долей зависти посмотрел продолжительным взглядом на посетителя. В нем шла внутренняя борьба. С одной стороны обязанность и долг службы, с другой – чисто человеческое отношение и видимо остатки этого загадочного русского менталитета. Вероятно, взвесив все, служивый не смог мысленно найти в своих служебных инструкциях графу, запрещающую допивать водку нарушителем и кивнув, отошел в сторону дожидаться, когда тот допьет свою бутылку, чисто из человеческих соображений.
Затем они рядышком почти под ручку, со стороны, как закадычные друзья вышли из кафе. Мы с Леонидом переглянулись, не в силах комментировать такой необычный случай..
г. Москва
ноябрь 2014г