Время потерь и обретений роман, ч. 1

                ВРЕМЯ   ПОТЕРЬ  И  ОБРЕТЕНИЙ   
               
                роман
               
               
                Часть первая 
                1                (год 2005-й)

Бекер вошел в конференц-зал. Помещение медленно заполнялось. До начала заседания оставалось около десяти минут, но было очевидно, что на это последнее заседание многие не придут.  Кто-то, по-видимому, уже уехал, другие утратили интерес к происходящему.
     Все три дня, в течение которых тянулась эта конференция, он добросовестно высидел, надеясь услышать что-то новое, что произошло в его науке за годы после распада Союза. Но ничего так и не услышал.
     Впрочем, ничего удивительного. У всех, в том числе, и в этом, в былые времена головном в СССР, некогда секретном ЦНИИ, произошли и происходят те же процессы, что у всех. Материальных стимулов для научного творчества нет, а сравнение с ведущими странами Запада демонстрирует не только разрыв в материальном и техническом обеспечении, но и невозможность реализации  на  родине способностей ученых и их научных идей.
     Из-за этого многие молодые и подающие надежды из науки ушли, другие уехали за рубеж – не только в поисках материальных благ, но надеясь там реализовать свои способности или талант. Еще кое-кто, бросив всё, перешел в иные сферы – банки,  коммерцию, бизнес.
     Да, прежняя притягательность науки, как  сферы человеческой деятельности,  исчезла.
    Остались старики. Им уходить некуда, творческий потенциал их давно исчерпан. Ну и топчутся на одном месте. Результаты их нынешних работ никому не нужны и  давно не отвечают современному уровню.
     Конечно, есть молодые энтузиасты – но их единицы, они совсем зеленые и ждать от них так скоро еще нечего.
   
    Двадцать лет назад, в 1985 году, когда  Бекер лишь начинал научную деятельность, этот московский ЦНИИ занимался исследованиями и разработкой секретных изделий для военной промышленности - так называемых «изделий 105», и еще каких-то других,  тоже секретных. Задача тогда стояла так: во что бы то ни стало не уступить США, а если удастся - обогнать. Денег на это не жалели. И все подчиненные институты союзных республик работали на эту проблему. В том числе институт, в котором он теперь работает.
     Но после распада Союза всё изменилось. «Изделие-105» никого не интересовало, исследования прекратились, и даже этот, некогда головной в стране ЦНИИ, зачах.  И филиалы в бывших союзных республиках почти умерли. Или как-то выжили, перестроились на другие задачи. Коснулось это и его, Бекера, института. 
     Правда, в последние несколько лет интерес к изделиям, подобным «изделию-105»,  неожиданно  возродился.  Правда, теперь подобные приборы должны быть сложнее, им предстоит выполнять новые, более точные и сложные задачи. Теперь интерес к ним проявляют некоторые военные предприятия. За то, чтобы выйти на современный конкурентоспособный  уровень, они готовы платить большие деньги.
     Но никто в Украине браться за эту задачу не хотел. Дело было новое и опасное. Можно было легко провалиться. Опыта  таких  разработок ни у кого не было, старая теоретическая база устарела, и даже при беглом ознакомлении с  задачами было ясно, что она уже не отвечает  современным запросам практики.
     Но Бекера уговорили. Вначале он поколебался, а потом взял эту работу - вначале как подсобные, небольшие хоздоговора. Тематике министерства, которому теперь был подчинен институт, они не соответствовали, но за них хорошо платили. К тому же задачи были интересные, необычные. Это был как бы гражданский проект, но легко можно было догадаться, что за спиной штатских стоят военные.
     И хотя опыта подобных работ у него не было, он  решил рискнуть. Уцелел кое-какой архив, осталась ранее секретная спецлитература, нашлась кое-какая современная западня. И еще были живы старики, помнившие те времена и те работы. Сейчас они занимались совсем другим делом, для них скучным и малоинтересным. И с радостью перешли в отдел Бекера. А Бекер постепенно вник -  и увлекся. Задачи оказались интересней прочих работ, мало-помалу они вытеснили другие, мелкие, задачи. И удалось получить очень весомые результаты. Благодаря этому он сейчас здесь, в зтом ЦНИИ, на этой конференции. Сегодня  её закрытие и нужно досидеть до конца.

     Конечно, если бы не авиарейс, который вылетает в  полночь, он тоже вряд ли находился бы в этом зале. Многие предусмотрительно усаживались поближе к  выходу, чтобы позже незаметно уйти. На всех лицах было заметно равнодушие и явное желание скорейшего завершения  этой конференции.

     Прошло десять минут. Заседание всё не начиналось, подиум был пуст. Зал постепенно заполнялся, но задние ряды так и остались пустыми. Во всем ощущалось, что заседание последнее, люди пришли только для того, чтобы с кем-то встретиться  или  попрощаться  перед отъездом.
     Бекер огляделся. Стоящий в конце зала на подиуме стол президиума и рядом с ним  трибуна с микрофоном  были освещены падающим сверху светом, но в зале царил полумрак, и лишь над распахнутой в вестибюль дверью бледно светились желтые дежурные плафоны. Люди входили и неторопливо рассаживались, слышался негромкий гул голосов. Некоторые медленно перемещались по центральному проходу и усаживались в первых рядах, другие, тихо переговариваясь, размещались в разных концах зала.
      Прошло еще несколько минут. На подиум откуда-то сбоку быстрым шагом вышел академик Гордеев. Гул голосов стих.
   
       Академику Алексею Платоновичу Гордееву было за семьдесят, но его  невысокая коренастая фигура, быстрые резкие движдения и густая седая шевелюра выдавали в нем крепыша, человека энергичного, жесткого и властного, привыкшего командовать и диктовать свою волю.
     Он по-хозяйски сел в центре стола, сощурился, пристально всмотрелся в зал, кого-то узнал и коротко ему кивнул. Затем  рывком придвинул к себе стоящий на ножке микрофон и развернул лежащую перед ним красную папку. Тут же вслед за Гордеевым на подиум вышли члены президиума конференции. Слева от академика уселся профессор Кричевский, многолетний директор крупного приморского НИИ, некогда тоже «почтового ящика». Кричевский был моложе Гордеева, но его худоба и сутулость при очень высоком росте создавали впечатление болезненности, а клинышек седой бородки  делал похожим на Дон-Кихота, каким его изображают в кино или в театре. Усевшись, он сразу же надел большие роговые очки и углубился  в чтение каких-то бумаг.  Справа от Гордеева разместился Шамрило, доктор наук из Минска, известный специалист в области математической статистики. Шамрило был круглолицый улыбчивый мужчина лет пятидесяти пяти, невысокий и полный, всем своим обликом напоминающий колобок из детских сказок. Поерзав на стуле, он пристроил сплетенные короткие пальчики на лежащей перед ним папке, снял очки и щурясь стал всматриваться  в зал, приветливо улыбаясь и кивая  знакомым.
    Стол секретаря конференции, на котором лежала стопка папок, был пуст.
   
    Гордеев поднял голову и хмуро вгляделся в зал. Прошла минута. Бекер усмехнулся. Да, у Гордеева есть все основания для недовольства. Генеральный доклад, которым он в первый же день попытался задать тон конференции, принят был холодно, кое-где даже слышались иронические смешки. Последующие за его докладом выступления некоторых участников, особенно приезжих из бывших союзных республик, ныне независимых стран СНГ, шли вразрез с теоретическими концепциями, на которых базировалась многолетняя, да и нынешняя научная деятельность его института. Понятно, что Гордеев  недоволен. Некоторые коллеги из родственных институтов на конференции так и не появились, не было никого из зарубежных ученых.
   
     Судя по всему, вряд ли кто-нибудь из сидящих в зале надеялся услышать что-то принципиально новое. Публикации в журналах и сборниках читают все, специалисты более или менее в курсе дела. Съехались, можно сказать, в основном, лишь для того, чтобы пообщаться, попытаться восстановить утраченные связи, понять, что происходит в мире их науки, узнать, кто чем занят, какие направления стали приоритетными и какие угасли. Но вступительная речь Гордеева, повторение анахроничных теоретических догм многолетней давности всех удивило. И даже ехидно развеселило. Такого никто не ожидал. Именно это задало полуироническую тональность всему последующему.
               

                2

     Бекер выступал в первый день. Так было предумотрено программой конференции. В двадцатиминутном докладе он, пункт за пунктом,  обстоятельно и аккуратно подверг жесткой критике основные положения доклада Гордеева. Никто от него зтого не ждал. Предложенные им теоретические решения  принципиально отличались от старых, считавшихся вечными и классическими, а его опытные данные, полученные на оригинальном многофункциональном испытательном стенде, зал заинтересовали. Едва Бекер заговорил, как в зале наступила тишина. Его это вдохновило. Значит, понял он, это важно. Он увлекся и рассказал о хоздоговорах с предприятиями и о поставленных задачах. И еще о том, что современный уровень техники требует более современных научных подоходов и обоснований, в новый мир на старой телеге не въедешь. Время Бекера истекло, и ему добавили три минуты. Он говорил и боковым зрением видел багровое лицо по-бычьи пригнувшегося к столу академика Гордеева.
   
      Конечно, информация о его докладе уже известна дома, в институте. Барабаш,  ясное дело, рвет и мечет. Не зря он так не хотел посылать в Москву его одного, нутром чуял опасность. Но Скляренко, зам Барабаша, неожиданно заболел. И ехать Бекеру пришлось одному.
     Предотъездное напутствие в директорском кабинете имело очевидный подтекст. Под улыбками, внешним благожелательством и советом не ударить в Москве в грязь лицом таилось предупреждение – не высовываться! Следовать послушно в кильватере этого, бывшего головного ЦНИИ. Откуда на протяжении десятков лет к ним шли  не только рекомендации или советы, а иной раз прямые приказы. Бекер слушал Барабаша, помалкивал, кивал и делал вид, будто согласен. Но в душе решил выступить по-своему. Сказать всё, что считает  правильным.

     Хотя  ныне  прочных деловых связей с этим ЦНИИ у Барабаша не было, но он еще помнил добрые старые времена и всячески старался поддерживать хорошие отношения с Гордеевым. Это были, в основном, их старые личные отношения, и в меньшей  степени  деловые. Несмотря не все перемены, Барабаш остался  коммунистом и непоколебимо верил, что всё нынешнее неверно, шатко и поэтому временно. И что великий Советский Союз  так или иначе возродится. И снова в отношениях институтов возобладает принцип единомыслия и идеологической покорности.
     Не так давно Барабашу сообщили,  что в ЦНИИ закопошились и будто бы  приступили к разработкам специальных приборов. Как видно, откуда-то они пронюхали, что в институте Барабаша тоже работают в этом направлении. Это было очень хорошо и служило идее воссоединения. Потому, видимо, Москва и прислала приглашение на эту конференцию, хотя это вовсе не было основной тематикой работ его института. Обдумав, Барабаш охотно согласился. Его это устраивало. И послал Бекера в Москву.

    Сейчас Бекер был доволен. В перерыве многие подходили и с любопытством расспрашивали – где найти его теоретические разработки, чертежи стенда и методику испытаний, как построены компьютерные модели, о которых он говорил, и где всё опубликовано.      
    За ним выступали и другие. И у них  - за редкими исключениями - результаты их разработок или опытов противоречили, а часто опровергали отдельные положения  генерального доклада  Гордеева.

    В перерыве Бекер подошел к Кричевскому. Они были знакомы  по конгрессу в Мадриде, который проходил два года назад. В те дни они жили в одной гостинице и в один из свободных дней отправились бродить по городу, осматривая, восхищаясь, фотографируя и обсуждая увиденное. Но и до этого работы Кричевского  Бекеру  были известны  и вообще  считались классикой.
    - О, Валентин Георгиевич, - приветливо улыбаясь, сказал Кричевский. - Рад вас  видеть. Судя по вашему докладу, время зря вы не теряете. Хотя я не со  всем согласен. - Он посмотрел на Бекера и его острая козлиная бородка, как пика, вызывающе уставилась Бекеру в лицо. -  Но, бесспорно, очень любопытно.  По-сути, это новый взгляд  на те же данные. 
   - Нет, данные тоже другие, - возразил Бекер. -  Мы повторили классические  эксперименты, но на основе новых теоретических решений. А потом проверили результаты с помощью новейшей аппаратуры. В частности, нашего многофункционального стенда.- Он улыбнулся. - Кстати, год назад к нам  приезжали американцы, смотрели, интересовались. Хотели даже прибрести у нас схемы и компьютерные программы. Вот отсюда у нас и иная интерпретация результатов.
   Кричевский неопределенно кивнул.
   - Всё это так, - сказал он. - И всё же, понимаете, классика есть классика. Ломать основы основ - значит, менять нынешнюю теоретическую базу, привычную идеологию. А как учить студентов? Что делалать с монографиями наших классиков? Отвергать? А это ох как опасно! Тут, знаете ли, нужен очень осторожный подход.  А вы прямо, как буденновец, – шашкой с плеча, руби по всему старому! – Он пожевал губами. - Нет, дорогой мой, полагаю, что так нельзя. Рано. Нужно постепенно, мало-помалу. - Он помолчал – Всё же материалы ваши, если можно, пришлите мне. Буду очень благодарен.
   Бекер улыбнулся.
   - Был рад видеть вас в добром здравии. Материалы вышлю сразу же, по возвращении домой.

         3             

Гордеев постучал по микрофону. Гул голосов стих. Бекер вернулся на свое место. И в этот момент кто-то сзади легко коснулся его плеча. Он обернулся. За спиной сидела его новая знакомая из Петербурга, Ольга Свияжская.
    Они познакомились два дня  назад, в день открытия конференции во время обеденного перерыва.  В институтской столовой самоообслуживания  в очереди к кассе они стояли рядом. У них оказались одинаковые вкусы, и набор блюд тоже оказался одинаковым. Это их приятно рассмешило. Он посмотрел ей в лицо. Она улыбнулась. У неё  была хорошая добрая улыбка.
    Приятная женщина, подумал он.
    Они отошли в сторону, сели за один столик и разговорились. На вид ей было лет двадцать семь-двадцать восемь. Круглое лицо с нежным румянцем, ямочки на щеках, густые волнистые волосы и чуть-чуть вздернутый короткий носик. Как у русских красавиц на акварелях ХIХ века. В очереди она стояла в темных очках, но сейчас их сняла, положила на столик, и Бекер увидел ее глаза. Светло-серые  ясные глаза в густых длинных ресницах.
    Очень милая женщина, подумал он.
    Болтая, они пообедали, и она направилась  к стойке за кофе для них обоих. Он посмотрел ей вслед. Изящная походка, подумал он, красивые ноги. Она вернулась, поставила перед ним кофе и снова  улыбнулась.
    Просто прелестная женщина, подумал он. В такую и влюбиться  нетрудно.
   
    Он удивился своим неожиданным мыслям и снова бросил на неё внимательный взгляд. В юности его привлекал именно такой тип женщин – стройных, златокудрых блондинок. А женился  на женщине совсем другого типа. С тех пор, правда, у него было немало женщин, но таких, как эта, не было.     Он усмехнулся. И зачем только такие женщины идут в науку?! Им нужно красиво одеваться,  получать цветы от поклонников, легко краснеть и ходить в театры, кокетничать, шалить и  влюбляться. Плакать от стихов. А в нашей науке железо, сухие цифры, споры и зависть, подсиживания и подковерные интриги. Это не для таких женщин.
    Она пила кофе, а он смотрел на неё и на её руки. Очень красивые, длинные пальцы. И нет обручального кольца.

    …Все эти три дня они провели в этом конференц-зале сидя рядом, болтая обо всем, вполуха слушая выступающих, обсуждая чьи-то доклады, когда-то прочитанные книги или новые кинофильмы. Их вкусы и оценки во многом совпадали. Его доклад ей очень понравился и она об этом ему сказала. Но по её лицу он видел, что чего-то она не договаривает. 
   -  Что-то было не так? – спросил он.   
   Она слегка смутилась.
   -  Всё так, только…
   -  Что - только?
   -  Только слишком уж резко…запальчиво…- Она улыбнулась и укоризненно на него посмотрела. - Знаете, Валентин Георгиевич, я ужасно не люблю конфликтов…По мне, так уж лучше промолчать. А вы их …ну, прямо в лоб…Удар за ударом…разнесли…
    Он рассмеялся.
    - А иначе нельзя.  Сожрут.   
   Она растерянно кивнула.
   - Я понимаю, но…
   - Оля, - сказал Бекер.- Оля, не думайте об этом. Ведь здесь террариум. Проглотят, да еще с милой улыбочкой.
    Она помолчала.
    - Ох, не знаю, - упрямо проговорила она. – Право, не знаю. Вот скоро и мне выступать. А мои данные…ну, как и ваши…в общем, противоречат…У меня еще и слайды. Не знаю, боюсь. 
    - Ерунда, - произнес он. – Бояться не надо. Говорите так, будто никого вокруг вас нет. А я буду сидеть прямо перед вами, в первом ряду. И смотрите только на меня.  И говорите всё будто только для меня.
    -  Да, - с облегчением сказала она. - Хорошо, я так и сделаю.

    На следующий день её доклад был вторым. Бекер заранее занял место в первом ряду напротив трибуны. Он видел, что Ольга очень волнуется.  Она нашла его глаза, и он одобрительно ей улыбнулся. Уголками губ она едва заметно улыбнулась ему в ответ.  Голос её зазвенел и щеки порозвели.
    Свет в зале приглушили и на экране пошли цифры и опытные кривые. В двадцать минут она не уложилась и попросила еще одну минуту. Говоря, она всё время искала  глаза Бекера.
    Её доклад вызвал интерес и несколько человек задали вопросы о публикациях. Она сошла с трибуны и села рядом с Бекером. Лицо ее горело.
    - Ну,  как? – тихо спросила она. 
    - Умница, - проговорил он. – Вы просто молодчинка.
    -  Это всё вы, - шепнула она. - Это благодаря  вам.   

   …Сейчас она коснулась его плеча,  и он  услышал шепот:
   - Валентин Георгиевич!
   Он обернулся. Она снова была в темных очках, и в полумраке лицо её  выглядело старше и казалось строгим.
    - А я боялась, что вы уже уехали. Вы что, собираетесь досидеть до победного конца?
   Он усмехнулся.   
   - Ну, нет! Жажду услышать заключительное резюме. И, конечно, напутственное слово академика Гордеева. - Он иронически хмыкнул. – Любопытно, как он подведет итоги конференции. И как выпутается  из  ситуации, когда архаичные положения его доклада столь дружно отвергнуты.               
    Она  кивнула. 
   - Признайтесь, а ведь и вы положили увесистый булыжник на гроб его позиций. Ведь так? Ну и мои данные тоже вряд ли его поддержат. Хотя традиционно наш институт с давних пор является как бы неофициальным филиалом этого ЦНИИ. - Она рассмеялась. -  Ох, и достанется мне на орехи! В прошлом  мой директор и Гордеев были коллегами. Или даже друзьями.         
    Бекер нахмурился.   
   - Да, моя дирекция тоже в восторге не будет. Идеология послушания у них в крови. Генетически. А я к тому же числюсь бунтарем. Ниспровергателем основ, так сказать. – Он усмехнулся. – Ладно, Ольга, забудем. И давайте послушаем,  о чем будет нам вещать академик Гордеев. 

     Гордеев поднялся. Стоя, он молча обводил глазами зал. Лицо его было хмуро. Да, в день открытия этот конференц-зал был заполнен. Всё было торжественно, как бывало когда-то, в незапамятные времена. С камерами в руках бегали представители разных СМИ, брали интервью репортеры разных газет. А  сейчас, к закрытию, половина зала пустует. Пресса утратила интерес, никого от СМИ нет.
    Наступила выжидающая тишина. Сидящий рядом с Гордеевым Кричевский снял очки, откинулся на спинку стула и, близоруко щурясь, всматривался в лица сидящих в первых рядах. Шамрило сладко улыбался и кивал знакомым.  Прошла минута.  Гордеев придвинул микрофон поближе.            
   - Коллеги! – проговорил он. Несмотря на возраст, у него по-прежнему был сильный, низкий голос, почти бас. - Сегодня нам нужно принять итоговое решение конференции. Проект решения подготовлен. Обсуждать его мы будем сообща, пункт за пунктом. Пунктов всего двенадцать. Надеюсь, что до обеда основные положения мы согласуем. А потом передадим материалы редакционной комиссии в составе пяти человек, которую сейчас изберем. Предлагается восемь кандидатур.
     Гордеев начал перечислять фамилии кандидатов в редакционную комиссию.
     Бекер обернулся к Свияжской.               
    -Оля, - вполголоса сказал он. - Очень боюсь, что это всерьёз и надолго. Специально тянут резину, чтобы на обсуждение деловой части времени уже не осталось. Ведь сегодня закрытие и общий разъезд. – Он помолчал. – Оля, а зачем нам ждать это резюме? Ведь все ясно. А давайте-ка сбежим! А? Как студенты с лекции. Как вы? Ну, а в конце дня вернемся и получим готовый текст решения. – Он усмехнулся. – Думаю, наши с вами голоса вряд ли будут услышаны.  А просто так торчать в этом зале до вечера…Помните, как сказано? Истинно говорю вам: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых. Так как?
   Он услышал ее смех.   
   - Ох, а я боялась предложить вам именно это…Сейчас начнется эта нудная канитель - обсуждение кандидатур в комиссию. А мы потихоньку выйдем.
   Пробираясь между сидящими и шепотом извиняясь, они проскользнули к боковой двери, над которой светилась табличка «Пожарный выход», оказались в пустом боковом  коридоре, ведущем в вестибюль, в гардеробе взяли свои плащи и вышли на улицу.

         4

Моросил холодный мелкий дождь. В молочном тумане растворились и пропали верхние этажи гигантской высотки на Котельнической набережной. С равномерным громким шелестом, огибая с обеих сторон громаду, мчался бесконечный густой поток мокро сверкающих автомобилей с включенными слепящими белыми фарами. В залитом дождем асфальте, сливаясь и дрожа, летели желтые огни. Немного дальше под горящим огненным глазом светофора в нетерпении застыло жарко дышащее гигантское скопление машин с густой россыпью красных тормозных огней. 
     Бекер и Ольга вышли на улицу. Она снова надела темные очки. Зонтов у них не было. Смеясь и взявшись за руки, они, как школьники, перебежали в гостиницу, находящуюся в соседнем с институтом здании. В просторном вестибюле  располагались всевозможные бутики, где они сразу же купили зонты.
   - Уф-ф! - сказала она.-  Зонты у нас есть. Ну, а куда теперь? 
   Бекер посмотрел на часы.
   -  Двенадцать, -  раздумывая, проговорил он. Потом поднял глаза  на Ольгу. – А что, если нам пойти в кафе? Прямо тут, в этой гостинице?               
   - Замечательно,  - сказала она. - Это вариант.
   
    В небольшом уютном кафе в это время дня было пусто. Лишь у окон за столиками сидели и неторопливо беседовали  какие то люди. Столик  у  дальнего окна был свободен. Они прошли к нему. Тут же подошел официант.
   - Кофе и пирожные, - спросил Бекер. Он посмотрел на Ольгу. - Вы какие любите?
    - Никакие, - категорически  заявила она. -  Я  на диете.
    Она это проговорила и засмеялась. Глаза ее насмешливо блестели. Официант терпеливо ждал. Она капризно нахмурила брови.
    - Ладно, - с вызовом сказала она. – Так и быть, сегодня согрешу. Эклеры у вас есть? - Она посмотрела на официанта. – Это хорошо. Тогда нам два эклера. Или один, только мне? Два? Вот и хорошо.
   - И еще нарзан, - сказал Бекер. Он посмотрел на Ольгу. - Оля, снимите очки. Я не вижу ваших глаз. Зачем вы их носите?      
   - Глаза, - сказала она. – От сырости у меня постоянный конъюнктивит. Это всё наш петербургский климат. Рекомендация врача.  Но я сниму.
    Она сняла очки, посмотрела на Бекера и рассмеялась.
    - Так лучше?
    Бекер удовлетворенно кивнул.
    - Намного.

     Официант ушел. Окно, у которого они сидели, выходило на пустую летнюю террасу. Мокрая  плитка блестела, по ней, переваливаясь, важно расхаживали и что-то клевали толстые голуби. Глубоко внизу на парковочной площадке у стоящих машин перемещались люди, вдали торопливо бежали троллейбусы и сквозь молочную мглу, как на плохо проявленной фотопластинке, мутно просвечивался  гигантский  контур  высотки. Бекер посмотрел на Ольгу. Она повернула голову и задумчиво рассматривала улицу. У неё был профиль юной девушки. Вздернутый носик. Чистый лоб. Больше двадцати пяти ей не дашь.
    Вернулся официант. Кофе был горячий и ароматный. 
   - Бразильский, - задумчиво проговорил Бекер, потягивая напиток крохотными глотками. - Знаете, Оля,  два года назад я был  в  Мадриде на конгрессе. Вот там нам давали кофе! Какой-то их местный сорт. Только от аромата можно было опьянеть. Здесь такого нет. - Он сделал глоток. - Кстати, от вашего института там был Флавицкий.               
   - Он мой шеф, - сказала Ольга. – Сергей Константинович.  Вообще-то на этот сбор приехать должен был он. Я здесь вместо него. - Она помолчала. – Он сейчас в больнице.  Возраст, за восемьдесят. Да и вообще в нашем институте он  как белая ворона. Всегда против течения. Хотели бы от него избавиться, да не могут. Академик!
    Бекер усмехнулся. Флавицкий! Колоритнейшая фигура. Потрясающие манеры, осанка, несравненный петербургский акцент, который не спутаешь ни с каким другим. И к этому интеллигент высочайшей пробы, человек чести и энциклопедист.  Неизменно верен собственным принципам жизни и вместе с тем всегда мыслит современными категориями. Коренной петербуржец, из старой, чудом уцелевшей в посреволюционные годы и уже почти вымершей интеллигентской гвардии. Правда, теперь это не ценится. Но он не  сдался, всегда оставался самим собою. По слухам всегда, даже в самые смутные и опасные времена  вел себя достойно, ни перед кем не пресмыкался.
   - Оля, а ваш доклад он одобрил? 
   Она кивнула.
   - Разумеется. Прочитал, подправил и заострил. Придал, так сказать, некоторый полемический запал. Хотя всё это пропало впустую. По-моему, никто не оценил.               
    - Я оценил.   
    Она засмеялась. 
   - Ох, боюсь, что вы один. Ведь в итоговую резолюцию ничего из него не войдет.
   -  Не войдет. Как, впрочем, и из моего. 
   Теперь они рассмеялись вместе. Подошел официант. Бекер рассчитался и посмотрел в окно. Убегали и растворялись в сером тумане бесконечные улицы и крыши домов  Москвы. Он поднял глаза на Ольгу.
  - Ну, а что теперь? - Он посмотрел на часы.- Час дня. На конференции сейчас обеденный перерыв, все в столовой. Можно пойти туда, а можно погулять по городу. Правда, холодно и дождь. Да еще туман. Вот, пожалуй, и все варианты. Вы остановились в какой гостинице?
   - В « Сатурне». У меня  там полулюкс. А где вы? 
   Бекер  иронически хмыкнул.
   - В «Эрмитаже». Москву знаете? Это в Дурасовском переулке. Постоянная база сотрудников нашего института. Дешево и сердито. Вроде как бы один полу-люкс на двоих. Выходит по четверть-люкса на брата. – Он  засмеялся. – Я там с моим коллегой, он здесь по другим делам и еще на день остается, а я уже выписался.  Самолет мой сегодня  в ноль сорок. Лишь бы туман не помешал.               
    Помолчали.
   - Знаете что, - вдруг сказала  Ольга. - У нас, думаю, часа два-три в запасе есть. Так не смотаться ли нам в «Дом книги»? Я хочу кое-что купить. У нас в Питере всего нет. А  к закрытию конференции как раз  успеем.  Так как?
   - Отличная идея, - сказал Бекер. – Кстати, мне тоже нужны кое-какие книги. Двинем. Зонты и плащи у нас есть. Не размокнем.

     Дождь на улице превратился в липкую морось. Туман сгустился. Белая мгла снова полностью поглотила высотку на набережной. Казалось, будто её даже никогда там не было.
     Они стояли под гостиничным козырьком. Порывами задувал холодный ветер. Бекер поднял ворот плаща, Ольга ежилась.
     Свободных машин на стоянке такси не оказалось. В бесконечном слитном потоке автомобилей время от времени пролетали такси со светящимися желтыми гребешками. Но все были с пассажирами. Прошло минут десять. Даже свободные такси неслись мимо, как видно, мчались куда-то по вызову.      Наконец, одна машина из ближнего ряда затормозила, шофер распахнул дверцу, взял их и влился в поток. Всюду были пробки, под каждым  светофором приходилось подолгу ждать.
    У многоэтажного «Дома книги» они вышли. Был полдень, и покупателей было немного. Лишь кое-где у стеллажей задумчиво стояли люди с книгами в руках. Было тепло и очень тихо. Пахло лаком, бумагой, клеем, книжной пылью и чем-то неуловимым, чем  всегда пахнут книгохранилища и читальные залы библиотек.
     К ним  приблизилась девушка в сером халатике.
    - Вас что-то интересует? 
   - Да, - сказала Ольга. - Японская поэзия, хайку. Например, Басё…или песни Ямато. 
    Продавщица  на миг задумалась.
   - Хорошо, - сказала она. - Какой вы предпочитаете жанр - танку или хокку? 
   - И тот, и другой.
    Бекер, молча слушавший разговор, изумленно рассмеялся.   
  - Ну, Оля, вы даёте! Слышу ваши слова и ничего не понимаю.- Он удивленно смотрел на неё. - К моему стыду,  о японской поэзии я ровным счетом ничего не знаю. Вот вы сказали – «хайку». Что это? 
    Ольга улыбнулась. Продавщица, не отходя, терпеливо ждала.   
   - Что такое «хайку»? Как вам это объяснить? Такой жанр…японцы говорят, что хайку - это как бы суета сует…Ловля ветра, томление духа…- Она снова смущенно улыбнулась.- Понимаете, чтобы понять хайку, нужно себе вообразить печаль…грусть, чуть-чуть старины…В хайку очень много подтекста…и мало слов. Знаете, я и сама не так давно всё это узнала. Как-то мне в руки случайно попала хокку…Это тоже такой жанр. Ну, и затянуло. - Она посмотрела на продавщицу. - Где всё это у вас? 
   - Идите со мною, - сказала продавщица. - Я вам покажу. И, если хотите, сразу  возьмите  корзинки  для отобранных книг, это удобно.
   Они направились в соседний зал. Бекер покорно следовал за ними. У стеллажей с надписью  «Япония» они остановились.
   - Это здесь, - сказала продавщица. - Пожалуйста, ищите. Тут есть всё. Или почти всё, что переведено на русский язык. Можете сесть, смотреть, читать. Вам принесут кофе, если захотите. - Она посмотрела на Бекера. -  А что интересует вас?  Тоже поэзия?
   Он  иронически  усмехнулся.
  - Только проза, - сказал он. - Проза жизни. Механика, термодинамика, физика.  И еще, конечно, история.
  - Тогда вам туда. - Продавщица показала на распахнутую дверь соседнего зала.- Всюду есть таблички. Переводная литература отдельно, по странам. Увидите.   
  - Спасибо, - сказал он. - Вы очень любезны. – Он рассмеялся. – Знаете, если бы лет  двадцать назад  кто-нибудь  рассказал мне о чем-то подобном, я подумал бы, что это фантазия.  Или сон. Или он спятил  и у него маниакальный бред, делириум.
   Продавщица вежливо улыбнулась. Бекер подошел к полкам и застыл. Здесь было всё. Всё, о чем можно было мечтать. Роскошно изданные, в пружинящих глянцевых суперобложках, тяжелые книги приятно холодили руки.  Сразу же захотелось купить всё. Он даже не заметил, как прошло десять минут. Потом еще столько же. Он отобрал три книги и с сожалением поставил на место остальные. Потом взглянул на часы. Время летело незаметно. С отобранными книгами он вернулся в зал Японии. Ольга, розовая от возбуждения, сидела за столиком, заваленным  стопками книг и что-то прилежно выписывала. Щеки её пылали.
   - Оля, ау! -  подходя, сказал Бекер. - Оля, вернитесь из Японии! Вы уже в Москве. И нам пора ехать к Гордееву.
   Она посмотрела на него отрешенным взглядом.
  - Господи, - сказала она. – Я, кажется, действительно сошла с ума. Конечно, вы правы. Я обо всем забыла. Вот эти я покупаю. - Она показала рукой на стопку перед собою. - А эти нет. И это очень жаль. – Она поднялась и аккуратно уложила отобранные книги в корзинку. - Хотя  нет, возьму еще вот эту. И эту. Ох, еще и эту, самую маленькую. Вот теперь уже всё. 
     Бекер  расхохотался.
   - А денег у вас хватит? 
   Ольга  рассмеялась.
   - О, я богатая! Идемте, Валентин Георгиевич. Еще, чего доброго, пропустим финал нашего сборища.
    Со своими корзинками они стояли у кассы. Продавщица издали смотрела на них и приветливо улыбалась. 
       
          5

Они вошли в зал и сразу ощутили раскаленную обстановку скандала. Зал гудел как потревоженный улей. Задние ряды по-прежнему были пусты, но в зале было душно и из густого многоголосия  выплескивались отдельные невнятные выкрики. Стоящий на трибуне немолодой мужчина с седым пробором и пунцовым лицом что-то резко выкрикивал в микрофон, а за столом президиума, тщетно стуча авторучкой по микрофону, с несчастным  видом стоял красный Шамрило. Нельзя было разобрать ни единого слова. Выкрики из зала и микрофонный стук сливались в общий невнятный шум и крик. Ни Гордеева, ни Кричевского за столом президиума не было. 
    Бекер и Ольга осторожно прошли по проходу и сели рядом с какими-то людьми – двумя мужчинами и женщиной, которые продолжали  гневно что-то обсуждать.
   - Что происходит? - улучив в их разговоре момент короткого затишья, спросил у  мужчины  Бекер. – Мы отсутствовали.
   Мужчина смерил Бекера непонимающим  взглядом.
   - И очень жаль, - сказал он и кивнул на трибуну, откуда неслись невнятные выкрики. – Вы только послушайте! Каков мерзавец, а? Шовинист!
 Бекер с Ольгой переглянулись.
   - Кто  это? - спросил Бекер. – Я его не знаю.
   Мужчина  гневно ухмыльнулся.
   - Поповский. Заместитель Гордеева. Член. - Он смущенно глянул на Ольгу. - Извините, я хотел сказать - член-корреспондент. Сволочь. 
   - Ради Бога, - сказал Бекер. - Успокойтесь и  расскажите, что произошло?
   Мужчина  кивнул.
    -Ха! – Он заговорил уже спокойнее. – Что произошло! Понимаете, как раз   начали обсуждать редакцию шестого пункта резолюции конференции. Это об оценке и осмыслению новых экпериментальных данных. Ну и данных мониторинга, о них так много говорилось. Противоречия, конечно, есть, и большие, но делать вид, будто ничего нет?! А? Каково?!– Прищурившись, он всмотрелся в лицо Бекера. – Вы, если не ошибаюсь, тоже выступали по этому вопросу? Это вы предложили новые теоретические зависимости? И это ваш стенд? Ну, вот, замечательно. Я очень рад. Так вот. В общем, кричали-кричали и кое-как добрались до этого несчастного шестого пункта. Ругались, спорили, чуть было не подрались. В общем, доползли, слава тебе Господи! И тут, понимаете, этот член Поповский зачитывает проект текста этого пункта и, конечно же, в их редакции. А? Как будто других предложенийи или иных точек зрения нет! И быть не может! Ну и, конечно, в зале сразу шум! Вам это понятно?
    - И что?
   -  Ну, шум, крики! И тут вдруг, понимаете, неожиданно для всех на трибуну поднимается какой-то молодой мужичок. Поднимает руку и объявляет, что он из Баку.Фамилия вроде бы  Гуссейнов или вроде того, точно я не расслышал. И, знаете, начинает эдак спокойно и методично, а главное умно и очень доказательно разбирать и крошить предложенный проект текста этого пункта. А попутно и других пунктов коснулся. Сказал, улыбнулся и сел. Ну, тут и началось. 
     Бекер напрягся. Стало ясно, что именно этот пункт резолюции напрямую затрагивал принципиальные положения и его доклада. Теперь стала понятна реакция  Гордеева  на его  выступление. 
   -  Началось? Что началось?
   - В зале шум, крик, тут же за Гуссейновым на трибуну выскочил этот самый Поповский, красный, взъерошенный, ну и давай косить! Никому слова сказать не дал. Дескать, кто это тут выступал?! Кто смеет иметь свое мнение?! Мы знаем лучше! Мы Москва! Нам виднее! А вы кто?! Да мы! Да у нас! Ну, и скандал.
   - Ужас, – сказала  Ольга. - Какой стыд. А что он, этот Гуссейнов? 
   - Ничего. Ну, а в зале такое началось! Шум! Скандал! Люди возмущены,  крик, свист, какие-то оскорбительные выкрики в адрес Гуссейнова. Гордеев побагровел, я уж подумал, что его сейчас кондрат хватит, встал и ушел. А за ним бегом и тот, второй, худой, Кричевский. Остался вот этот, как там его, Шамрило. Видите, как старается навести порядок, бедняга.
    - Вижу, - сказал Бекер. – Спасибо за информацию. Очень интересно. - Он обернулся к Свияжской. - Оля,  давайте пересядем поближе.   
    Они перешли и сели в третьем ряду. Отсюда до трибуны было рукой подать. Поповский, с пылающим воспаленно-красным лицом, держа в руке какие-то листки уже сошел с трибуны, сел в первом ряду и возмущенно вскидывая брови переговаривался с сидящими рядом. Шум в зале понемногу стал затихать. И в этот момент из ближних рядов послышался негромкий хриплый старческий голос. Все обернулись. Вмиг стало тихо. По проходу к трибуне медленно и шаркая, шел старик с короткой белой бородой. Было видно, что идти ему трудно. Бекер всмотрелся. 
    - Бог ты мой! - тихо сказал он. – Оля, смотрите! И запоминайте! Знаете кто это? Нет? Ведь это сам Мамедов, Али Аббасович! А я, грешным делом, думал, что его уже нет на свете. Ведь по его книгам я учился в институте!    
    - Мамедов, - проговорила Ольга. - Мамедов…Конечно, это имя я слышала. Флавицкий часто ссылается на него. Иногда даже цитирует. Господи! Да ему, наверное, лет сто? 
    Бекер рассмеялся. 
    - Сто не сто, а под девяносто наверняка. Но, как видите, всё же прилетел из Баку. И вот, смотрите, даже идет на трибуну! Ах ты,  Боже мой! Ведь это он еще в конце тридцатых получил первые опытные результаты. Это же классика! Конечно, теперь мы многое понимаем иначе. Но давайте-ка послушаем, сейчас он будет говорить.
    Мамедов с заметным усилием  тяжело поднялся на трибуну. В зале наступила выжидающая тишина. Близоруко осмотревшись, он вцепился худыми костлявыми пальцами в края трибуны, едва не столкнув локтем микрофон, и что-то негромко проговорил. В зале ничего не расслышали. Тут же вскочил Шамрило, подбежал к  трибуне и поправил микрофон. Мамедов благодарно кивнул. Прошла минута.
   - Коллеги, - хрипло сказал Мамедов и откашлялся. - Извините, отвык  выступать. Так что буду краток. Убедительных контраргументов к словам коллеги Гуссейнова я, извините, так и не услышал, - он отыскал глазами Поповского. Тот демонстративно вздернул подбородок, отвернулся, и у его тонких губ легла  презрительная складка. В зале послышался одобрительный гул голосов. Мамедов покашлял. - Коллеги, мы у себя уже давно ведем исследования этих сложных процессов. Очень  давно. Конечно, применительно к нашим задачам, задачам нефтедобывающей отрасли. Но законы физики и механики едины. Нам удалось уточнить некоторые теоретические положения. Все они основаны на законах термодинамики, установленных еще великим Уиллардом Гиббсом. Правда, своей опытной базы у нас нет, и поэтому кое-что мы заимствовали из научных публикаций других ученых, наших и зарубежных. И убедились, что во многом прежняя теоретическая база устарела и нередко дает непригодные для практики рекомендации. - Мамедов снова откашлялся. - Извините. А теперь почему-то эти старые положения снова излагаются в проекте шестого пункта резолюции. Зачем? Коллеги, ведь это отжившая, мертвая точка зрения. Конечно, когда-то и мы думали так же. Я тоже так думал. - Мамедов кивнул в зал.- Но доктору Гуссейнову удалось эту точку зрения опровергнуть. Всё это очень убедительно  изложено в его монографии. Которая уже переведена в Америке и сейчас готовится издание  в Германии. -  Он умолк. - Но, коллеги, все мы люди и можем ошибаться. И критиковать обязательно нужно, но только по делу. А редакция шестого пункта, которую нам прочитали, сырая. Над нею нужно еще работать. - Он помолчал.-  И еще, коллеги.  Доктор Гуссейнов мой ученик. Ему тридцать пять лет, а степень доктора наук он получил  три года назад. Вот и всё , что я хотел сказать.
     Он покачал головой и, опасливо нащупывая ногой ступеньки, начал медленно спускаться с трибуны. Зал одобрительно загудел, кто-то зааплодировал. Но Мамедов на своё место в зале не вернулся и, шаркая, неспешно двинулся по центральному проходу к выходу. Тут же за ним мгновенно вскочил Гуссейнов. Он был худощав, черноволос и обликом напоминал знаменитого Муслима Магомаева. За ним поднялись еще двое мужчин. Догнав Мамедова, они все вместе вышли в вестибюль. Дверь захлопнулась.
      Бекер посмотрел на Ольгу. Лицо ее побледнело, глаза напряженно смотрели  вслед Мамедову.
   - Вот старик, а? И насчет этого Гуссейнова, хорошо утёр он нос члену этому,  Поповскому, ей богу, утёр! 
    Ольга  кивнула. В зале уже стоял неровный гул, громкий смех, перекличка голосов из разных рядов. Слова Мамедова разрядили раскаленную атмосферу зала. Кто такой Мамедов, и каков его вес в науке, было известно всем.
     Что-то выкрикивал в микрофон петушиным тенором Шамрило, пытаясь изменить настроение заседания. Никто его не слушал. Всем в зале уже было ясно, что попытка бывшего головного ЦНИИ вернуть на свою орбиту институты независимых республик и навязать им прежнюю безропотную подчиненность,  провалилась.
    Теперь оставалось досидеть до конца и привезти  домой  хоть какой-нибудь результат. 

         6

Бекер посмотрел на Ольгу. Наблюдая за её гневной реакцией на происходящее в зале, он поймал себя на мысли, что сегодня улетает и должен с нею расстаться. Почему-то это его огорчило. Настроение испортилось.
     Он усмехнулся  и  удивился.  Знакомы, подумал он, мы всего-то без году неделя. А чувство такое, будто знаю я её давно и хорошо. И ведь она тоже к нему привязалась, он это ощущает.
     Он поглядывал на пустую сцену, где обескураженный Шамрило  безуспешно пытался вернуть заседание в деловое русло. Но день уже идет к концу, а завершения деловой части конференции и не видно. Сегодня общий разъезд, завтра суббота, выходной день и, судя по всему, никакого положительного или хотя бы как-то устраивающего всех заключительного решения нет. И не будет. А чего, собственно  говоря, он ждал от этой конференции? Ведь предполагал,  что будет именно так. Это когда-то, лет двадцать назад, в бытность его аспирантом, когда он лишь мечтал стать кандидатом - тогда это казалось  вершиной жизненного успеха, - вот тогда каждая поездка в Москву, в столичные институты, воспринимались им с благоговением и трепетом. И все работающие там казались небожителями, витающими в заоблачных сферах. Каждое их слово, даже любая случайная фраза воспринимались, как абсолютная истина. Сейчас ему сорок шесть. Уже десять  лет как он и сам доктор наук, и прежние восторги теперь кажутся ему наивным  ребячеством.
     То, что мир изменился, лишь слепец не хочет замечать. Но то, о чем, открывая конференцию, говорил Гордеев, по-сути, было хорошо продуманной попыткой снова ухватить вожжи в свои руки, стать, как и прежде, головным НИИ для этих жалких «независимых» республик. Так называемых стран СНГ. Вернуться к роли арбитра и единого мозгового центра, возродить утраченное духовное могущество экспансией научной идеологии. Подчинить слабый научный потенциал стран-отщепенцев  единому  великому центру -  Москве.   

     Шум в зале усилился. Прошло минут пять. Кто-то нетерпеливо крикнул: “Эй, а что дальше?”
     Бледный Шамрило растерянно пытался что-то говорить. Никто его не слушал.
    Неожиданно к сидящему в первом ряду Поповскому быстро приблизилась молодая женщина с озабоченным лицом, что-то тихо проговорила и так же быстро ушла. Поповский хмуро кивнул, поднялся, неслышно что-то сказал своим соседям  и скрылся за боковой дверью.
    Прошло еще несколько минут. Шум в зале не утихал. Из разных концов зала поднялись люди и возбужденно что-то обсуждая уже направились к выходу.
    Вдруг из боковой двери на подиум вышел Гордеев. Лицо его было багровым. Он подошел к столу и, не  садясь, взял в руку микрофон. Шум немного стих. 
    - Тихо, господа, - проговорил он. – Да, господа, вышло нехорошо, вполне согласен. Приношу свои извинения всем, а особенно уважаемому Али Аббасовичу и доктору Гуссейнову. Профессор Поповский сорвался, перенервничал.  Конечно, он не прав. - Гордеев вгляделся в зал. - Али Аббасович отметил всё правильно. Кстати, где он? Ушел? Только что?  - Гордеев недовольно нахмурился. - Очень жаль. Ну, что ж. - Он помолчал и посмотрел на часы. -  Итак, господа. Сейчас начало четвертого. Нам осталось согласовать еще четыре очень важных  пункта нашего решения. Боюсь, что до конца дня сделать это мы не успеем. Поэтому предлагаю такой план: сейчас всем вам раздадут проект решения на русском и английском языках, в том числе и этих оставшихся четырех пунктов. В течение недели, уже дома, вы сумеете внести свои предложения для корректировки проекта решения. И с помощью интернета или телефона, я уверен, мы найдем формулировки, которые удовлетворят всех. А потом работу завершит избранная нами редакционная комиссия. Список кандидатур сейчас огласит профессор Лукин. Прошу, профессор.
    Зал зашумел.  На сцену поднялся пожилой мужчина со значком лауреата в лацкане пиджака и взял из рук Гордеева микрофон.
   - Господа, -  сказал он. - Сейчас я вам зачитаю предлагаемый нами список кандидатур в редакционную комиссию. Их семь. Большинство москвичи, так как, полагаю, комиссии потребуется еще около недели  для завершения  работы. Но мы внесли в список и приезжих, если кто-нибудь пожелает на эти дни остаться в Москве.  Итак, господа, читаю.
    Он назвал три фамилии.  Зал настороженно молчал.
    - Возражений нет? Нет? Значит, принимается.
 Четвертой в списке шла фамилия члена-корреспондента Поповского.  И тут зал взорвался
   - Нет! – перекрывая гул голосов, выкрикнул кто-то. – Его не нужно! Убрать!   
   -Долой Поповского! – раздались крики из разных концов зала. Лукин успокаивающе поднял руку.
   - Господа, - сказал он. – Господа, прошу тишины. Давайте проголосуем. Кто «за» - поднимите руку. Прошу.
  Возмущенный гул немного затих. Бекер всмотрелся – лишь кое-где были видны три-четыре поднятые руки. Прошла минута
    - Что ж, значит, кандидатура профессора Поповского отклоняется, - с сожалением сказал Лукин. – Читаю дальше.
    Он поднес список к глазам и прочитал чью-то фамилию. Снова в зале начался шум.
    Бекер рассмеялся. 
    - Оля, - сказал он. – Оля, вы знаете, что такое Принцип Питера? Сорок лет  назад его ввели в научный обиход  американцы Лоуренс Питер и Реймонд Халл. Это теория о том, что у каждого человека на земле есть свой предел компетентности. Или, лучше сказать, свой уровень некомпетентности. Так вот, согласно этому принципу любая комиссия – это группа несведущих людей, создаваемая для выполнения ненужной работы. 
    Ольга расхохоталась.
    - Знаете, я всегда удивлялась – почему в разные согласительные комиссии выбирают самых неподходящих людей?  Как видно, это всюду и везде.
    -  В этом большой смысл. Ведь должен же кто-то всегда быть виноват. Есть на кого свалить вину за свои промахи.
 
    Прошло полчаса. Комиссия была избрана. Из иногородних  в неё вошел только Шамрило из Минска..
  - Ох, и хитры! - сказал Бекер. – Ясно, что к этому они и вели. И теперь напишут, что захотят. Зато мой Барабаш будет очень доволен. Как и ваш  директор.  Ну, что ж. Значит, привезем домой незавершенный проект решения в качестве трофея. Но в целом я очень рад. Эта конференция меня вполне устроила. 
     Свияжская  удивленно посмотрела на него. 
      - Вы серьезно? Что же вас так устроило?
     Он рассмеялся.
     - Многое. Во-первых, я услышал и сравнил теоретические позиции разных   институтов и оценил их уровень. Это, скажу прямо, меня вдохновило. Мы не в конце. Даже наоборот. Во–вторых, я увидел и услышал самого Мамедова – живьем!  А в третьих, - он помолчал и хитро сощурился. - И это, пожалуй, самое главное -  я узнал вас.
    Лицо Ольги мгновенно порозовело.
    - Льстец, - сказала она. Но Бекер видел, что его слова ей приятны. - Льстец и фантазер. А я о вас думала лучше.  А вы как все. Жалкий льстец.
    Бекер усмехнулся.
   - Нет, я хороший. Но сегодня, увы, улетаю. И хочу, чтобы вы знали, что я этому совсем  не  рад. Кстати, а когда уезжаете вы  в свой Санкт-Петербург?
   - Лишь в воскресенье. Завтра, в субботу, я отправлюсь в Третьяковку, а вечером во МХАТ. Или в Большой театр - куда достану билет. Ну, а в воскресенье с утра еще пробегусь по магазинам. - Она засмеялась. – Всякие женские дела. И дневным экспрессом домой. А вечером уже дома. Вот и весь мой план.
   - Ну, а домашние готовы вас ждать? Муж, например?
 Ольга расхохоталась.
   - Ох, вы и хитрец, доктор Бекер! Придумал-таки, как спросить. Нет, мужа у меня нет. Вернее, был. Актер кино, притом, довольно известный, снимается в сериалах. Это Максим Свияжский.
    -  О-о, знаю. Красавец. Очень похож на великого Жана Маре.
    - Да. Но всё это в прошлом. Сейчас я свободна, как ветер. Еще вопросы есть?
    - Есть. Как вы чтобы пообедать? В хорошем ресторане? Я умираю с голоду.
    Она усмехнулась.
    - Я тоже. Хотя я на диете, но боюсь зачахнуть. Давайте только получим это скорбное творение Гордеева, чтобы дома хоть как-то отчитаться за  командировку, а затем отсюда потихонько слиняем. – Она  посерьезнела. - Да вот, смотрите,  уже  его раздают, этот проект. Получим – и в путь.
               
     Сцена опустела. В проход между рядами кресел две девушки выкатили  столик на колесиках, на котором лежали высокие пачки белых листков. Тут же к ним выстроилась очередь. Получив свои листки, люди бегло их просматривали, расписывались в ведомости и отходили, иронически хмыкая  и понимающе переглядываясь.
    Ольга и Бекер стали в хвост образовавшейся очереди. Вблизи стоял и  что-то бормоча, читал проект решения мужчина, от которого они узнали о скандале с Гуссейновым.  На правах  знакомого он проговорил с иронией:
   - Каковы, а? Ох, и ловкие ребята! Ну, ни словечка критики в их адрес, будто  все в восторге от их позиций! - Он хмыкнул и добавил с угрозой: - Ничего, мы вам согласуем! Хоть мы какой-то там захудалый Кишинев, но свое слово тоже скажем. 
    Он что-то еще недовольно пробормотал, попрощался и ушел. Подошла очередь Бекера и Ольги. На часах было около четырех. Они получили свои экземпляры проекта решения и спустились за плащами в гардероб, который размещался в подвале. Не читая, полученные листки  Бекер спрятал в кейс. Книги, купленные ранее в «Доме книги», они уложили в общую сумку и направились к выходу.
    Неожиданно Бекера окликнули. Он обернулся. За его спиной стоял Шамрило. Он был в пальто и держал в руке шляпу и небольшой портфель.
    - Товарищ Бекер…- Он неловко улыбнулся. - Простите, господин Бекер…никак  не привыкну, извините. Знаете ли, а мне ваш доклад понравился. Вполне убедительно. - Он опасливо огляделся и понизил голос. - Если возможно, то хотелось бы получить ваши материалы. В смысле ваши публикации. Вы о них упомянули, но я не успел записать…Очень, знаете-ли, очень любопытно!  Новый взгляд на старое, что всегда весьма и весьма  ценно. – Он смущенно хмыкнул.- Я, если не возражаете, оставлю вам свою визитку…Вот…И позвоню вам…Уж будьте так любезны сообщить мне  реквизиты ваших публикаций! Буду весьма признателен.
   Бекер улыбнулся.
   - Охотно. С удовольствием всё вышлю. – Он вытащил из кармана визитку и протянул Шамрило. – Познакомьтесь, - он указал на стоящую рядом Ольгу.- Коллега из Санкт-Петербурга. Ученица и сослуживица самого академика Флавицкого. 
      -О, Флавицкий! – Шамрило сделал большие глаза и цеременно поклонился Ольге. - Очень, очень рад. Приезжайте, господа, к нам в Минск. У нас хорошо, честное слово! Будете гостями.
      Он снова приветливо улыбнулся, надел шляпу и ушел.
     - Вот так,  - сказал Бекер Ольге. -  Как видите, истина пробивает себе дорогу. Ну что ж, это тоже  научный результат.

        7

После закрытия конференции академик Гордеев прошел в свой кабинет, закрылся и велел секретарше никого к нему не впускать. Следовало спокойно всё обдумать и оценить результаты.
   Он сел в кресло, закурил сигарету и вытащил из ящика стола початый штоф коньяку. Отвинтив крышку, сделал глоток и тут же снова спрятал штоф в ящик.   Да, всё прошло не так, как хотелось. Но одна из задач всё же была решена – уровень работ многих институтов выяснить удалось. И это очень важно. Но вот сблизить позиции, вернуть в старое русло, не вышло. То время ушло. Очень жаль. Он подумал о Мамедове и Гуссейнове. Хорошо бакинцы работают, интересно и в современном направлении. Правда, узковато. Привязаны к своей нефтяной отрасли, и все их теоретические наработки тоже специфические, узкие. Оно и понятно - работают на того, кто платит. У нефтяников, надо полагать, деньги есть, но дают их только на свои нужды. А  идеи их очень полезные и могут быть распространены и на другие практические задачи. Но вот своей опытной базы у них нет, только теория, а проверяют её уже в деле, на заводах. А это опасно и не всегда  достаточно надежно.
     Он подумал о вчерашнем инциденте, случившемся между Поповским и Гуссейновым. И болезненно скривился, будто надкусил лимон. Неприятная история. Совершенно бессмысленная и даже вредная. Из-за неё теперь отрезаны пути к сотрудничеству. А ведь можно было найти общие моменты – например, предложить Мамедову  воспользоваться опытной базой ЦНИИ для проверки на моделях или на опытных образцах их теоретических решений. А возможно и  помощью нашего КБ – конструкторского бюро -  для отработки конструктивных узлов и решений  в целом.  Досадно. Могли бы быть хорошие договора, ведь деньги институту необходимы. А Поповский…он все еще в старом мире, не желает  смириться с распадом системы,  никак не хочет – вернее, не может! - признать, что эти так называемые страны СНГ выросли и в опеке уже не нуждаются. Даже наоборот – бегут от такой опеки. У украинцев даже есть такая поговорка – «нехай гірше, аби інше» - дескать, пусть будет даже хуже, но лишь бы не по-вашему. Но Поповский понять это не может. Или, что еще хуже,  понять не способен. Ну, а Петербург? Тоже хорошие работы, но   бесперспективные. Чистая теория, без выхода в жизнь. Старик Флавицкий крупный  теоретик, это бесспорно, но так и остался идеалистом. Деньги его не интересуют. Для него важнее всего научный результат. А сегодня этого мало. Никакие самые блестящие теоретические решения людей не кормят. И, кроме всего, своей  научной школы он так и не создал, после него, увы, ничего не останется. Но вот этот Бекер из Харькова. Очень толковый мужик. Удивительно! Ведь институт Барабаша практически почти развалился, а у него вдруг, притом, совершенно неожиданно, имеется такой самородок. Да, пожалуй такого уровня оригинальных разработок  никто не ждал. Положа руку на сердце нужно признать, что и они у себя в ЦНИИ на такой уровень не вышли. Сейчас 2006 год, а еще каких-нибудь три-четыре года назад украинские военные заказы по разработке таких приборов шли прямо на Москву, в его ЦНИИ.  А Барабаш был как бы вроде посредника – обстановку на месте знал хорошо, знал людей, мог договориться. Ну и, само собою, его институту кое-что перепадало. Иной раз даже подбрасывали ему мелкие совместые работёнки – лишь бы не терять связей. И держали на коротком поводке – рецензировали годовые отчеты и давали им высокие оценки, хотя того они давно не заслуживали, оппонировали на защитах. Помогали и через оставшиеся связи в Киеве, только бы не дать институту Барабаша окончательно развалиться.  Но вот то, что последние года два заказов от Харькова стало всё меньше и меньше, хоть и настораживало, но оценено было неправильно. Думали, что промышленность насытилась, новым не интересуется, от мирового уровня отстала и успокоилась. И ослабили внимание. А дело-то оказалось совсем  в другом! Заказы были, и немалые, но перехватывались этим Бекером. А Барабаш этого не понимал - ему-то что? – договора есть, какие-то деньги в кассу капают, ну и ладно. В сути дела не разобрался. Гордеев усмехнулся. Вот что значит не специалист, истинного положения дел даже у себя в институте не понимает. И прислал на конференцию Бекера - похвастаться, а заодно и нас порадовать. Порадовал…Был уверен, что разработки Бекера пойдут в общий ( читай - наш) котел. М-да….Хотя если вдуматься, то это даже неплохо. Ситуация прояснилась. А если есть ясность, то и решение можно принять правильное, с учетом всех факторов. Значит, желания Барабаша нужно реализовать. Припугнуть  его  разрывом и соответственно настроить. И тогда уже официально, в порядке содружества, получить разработки Бекера. Разумеется, вместе с договорами. Именно так.
     Гордеев посмотрел на часы. Шесть, начало седьмого. В Харькове на час меньше. Он нажал кнопку и вызвал  секретаршу.
     -  Попробуйте прямо сейчас вызвать Харьков,  Барабаша.
     Он снова  вытащил штоф, сделал еще глоток и уселся  поудобнее. Прошла минута. Телефон щелкнул. Гордеев снял трубку.
     - Барабаш у телефона, - проговорил глуховатый голос. – Алексей Платонович? Я весь внимание.
     - Рад слышать ваш голос, Владимир Иванович. Хочу доложить о конференции. В целом, считаю, прошла успешно. Только ваш Бекер, скажу прямо, нас удивил. Крепко он нас поклевал! И в лоб, и даже в глаз. - Гордеев хохотнул. - Честно скажу, такого мы не ожидали. Полагали, - коллеги, трудимся в одном ключе, а выходит, что оно совсем не так. Договоров общих у нас теперь нет, верно? Все под себя Бекер ваш подгрёб.  Всё перехватил. А нас – по боку. Вышло, как в старой поговорке: дружба дружбой,  а табачок врозь. Вот такие дела, Владимир Иванович.
    Наступила пауза.
    - Сукин сын,  - тихо сказал Барабаш.-  Ах ты, сукин сын! А ведь я ничего не знал. Не вник, расслабился. Упустил. Ну, ничего, я его поучу! Вправлю ему мозги! Ах, сукин сын!
    - Ладно, Владимир Иванович. Ситуацию я вам обрисовал. Что-то устал, иду отдыхать. А вы, я знаю,  разберётесь. Старую дружбу терять нам нельзя, никак.
    Он положил трубку и усмехнулся. Пусть  Барабаш потрудится. Работы Бекера получить нам нужно. Вместе с договорами.
          
            8
 
Ольга и Бекер вышли на улицу. Начало темнеть. Туман поредел, и заметно похолодало. В мутной серой мгле, уходя в небо, бледно желтели ряды окон высотки. Всё так же шелестящим слитным потоком бежали машины с включенными  фарами. 
     - Куда поедем? - спросил Бекер. Он видел, что Ольга продрогла.. Она стояла ссутулясь и  втянув голову в плечи. – Может  быть, в «Славянский базар»? Или в «Метрополь»? Или есть другие предложения? 
    - Есть, - помолчав, сказала Ольга. - У вас самолет когда? В ноль сорок? Еще долго. Поэтому предлагаю такой план: едем в мой «Сатурн». Ведь вы кто? Простой бомж. Из своей гостиницы вы выписались, жить вам негде. Верно? А в моем полулюксе ох, тепло! Есть телевизор и кофе. Так что до самолета отдохнете. И там есть ресторан. Не знаю, правда, какая там кухня, но сыты, уверена, будем. А попозже, часов в десять, и двинете в свой аэропорт. Так как? 
     Бекер засмеялся.
     -Умница, - сказал он. - Лучшего плана и не придумаешь. Знаете, такая мысль у меня мелькнула, но я как-то не рискнул её высказать. Побоялся. А вы умница.
    - А вы вдобавок еще и трус, не только льстец. – Она улыбнулась. – Но вот Гордеева не испугались. Ладно, господин трус, ловите такси.
 
      Они стояли под козырьком. В моросящем сумраке непрерывной лентой  лился поток мокро сверкающих машин, изредка среди них мелькал  зеленый  огонек. Бекер вышел вперед и вытянул руку. Прошло несколько минут. Машины продолжали безостановочно мчаться. Неожиданно из первого ряда вынырнуло синее такси. Притормозив и не выключая двигателя, машина въехала на тротуар. Таксист приоткрыл дверцу и вопросительно глянул на Бекера.
   - Гостиница «Сатурн», - поспешно сказал Бекер. Таксист кивнул. Бекер торопливо впустил Ольгу и сел вслед за нею. Таксист осторожно вырулил на проезжую часть, включил радио и мгновенно влился  в поток.  Машина помчалась.
    - Тепло, - сказала Свияжская. – Ох, устала. Какой день был долгий и бурный. Но хорошо, что всё кончилось. И еще хорошие книги купили.
   - Да, хорошо, - сказал Бекер. Он сбоку посмотрел на Ольгу. В профиль она была похожа на юную студентку. В институте, где он читал лекции, таких симпатичных девочек было немало. Но сейчас от Ольги исходило особое тепло. Розовая щека её казалась по-девичьи пушистой.
     Он положил ладонь на её руку и переплел их пальцы. Рука её была теплая и мягкая. Она сидела, не шевелясь, и пристально смотрела  вперед на проспект через ветровое стекло.  Руку она не убрала.

        9

В вечернем сумраке мрачная 25-этажная подкова фасада гостиницы «Сатурн» светилась сотнями окон. Переднею на полукруглой площади тесно стояли машины  и перемещались  неясные огоньки.   
     В громадном, ярко освещенном вестибюле было тихо. Лишь у киосков с ювелирными изделиями несколько мужчин и женщин, тихо переговариваясь, что-то рассматривали. Вдали перемещались какие-то люди, из лифта вышли и направились к выходу несколько мужчин с кейсами.
     Бекер и Ольга подошли к лифтам. Послышался мягкий приглашающий музыкальный сигнал. Двери лифта бесшумно разошлись. Номер Ольги был на десятом этаже.
     Они сбросили свои намокшие плащи, оставили вещи и по боковой лестнице  спустились на восьмой этаж,  в ресторан.
   
     Небольшой  полукруглый зал, погруженный в мягкий розовый полумрак, был наполовину пуст. Вокруг овальных столиков, уютно освещенных настольными торшерами, стояли мягкие кресла-диванчики. Бесшумно перемещались официанты.
     Бекер и Ольга расположились у широкого окна, затянутого тюлевым занавесом. По стеклам мягко стучали и  сбегали, сплетаясь, дождевые струйки, вдали в уже синей предвечерней мгле дрожала до самого горизонта густая россыпь городских огней.
     Внизу, в огромной глубине, будто на дне гигантского аквариума, в мутном синем тумане в разных направлениях ползли сдвоенные желтые огоньки автомобильных фар, похожие на крохотных жуков-светлячков. Казалось, будто они спасаются бегством от какой-то опасности. Невидимый пианист негромко импровизировал  на темы мелодий Гершвина.
     - Джордж Гершвин, - сказал Бекер. – «Порги и Бесс». Но вы слышите, что этот парень делает?! Какие удивительные гармонии! Он потрясающе импровизирует,  этот парень. Просто замечательно! Гершвин был бы доволен.
     - Вы любите такую  музыку?
    - Обожаю. В юности я был фанатом джаза. А потом узнал Гершвина. – Он усмехнулся. - Знаете, когда-то я прочитал у американского искусствоведа Уолтера Дамроша  такие слова – это, конечно, не дословно, но близко, – мол, многие композиторы ходили вокруг джаза, как коты вокруг тарелки с горячим супом, желая, и в то же время  боясь к ней подступиться. Ведь они, понимаете, привыкли к теплой, дистиллированной жидкости, изготовленной поварами классической школы. А Гершвин не побоялся и подошел. Но это дано только гению.
    Она внимательно посмотрела на него.
   -  Сами вы играете?
   - Играю, но только по слуху. И, конечно, далеко не так. - Он усмехнулся. – Мои родители от меня ждали гораздо большего. О, вот и наш официант. Приступаем к священнодействию. Итак…    
   Официант, послушно кивая, записывал в блокнот названия блюд.
  - Пока всё, - сказал Бекер. – Ну, и еще вино. Какое вы любите?
  Ольга задумалась. Официант терпеливо ждал.
  - Сладкое, - сказала она, смеясь. - Любое, лишь бы сладкое. В винах я ничего не понимаю. Ну, можно портвейн. Нет? Тогда кагор. Тоже нет? Тогда выбирайте сами.
   - Хорошо, - сказал Бекер. Он посмотрел на официанта. - Значит, так. Коньяк. И шампанское, сладкое, охлажденное.   
   Официант ушел. Ольга осторожно глянула на Бекера.
   - Шампанское,  коньяк…В честь чего такой купеческий  размах?
   Бекер усмехнулся.
   - Ну, как же. В честь окончания этой никому не нужной конференции. И в честь нашего с вами знакомства. Которое, верю и надеюсь, этими тремя днями не  ограничится. И еще в честь тумана. – Он посмотрел в темное мокрое окно. –  Который, хочу надеяться, сгустится. И тогда мой  рейс перенесут. Ну, хотя бы на завтра. А еще лучше на завтрашний вечер.
   Ольга молчала. Лицо ее выглядело странно смущенным.
   - А как ваша…- проговорила она. – Ваша жена? Ведь она  вас ждет…
   Бекер расхохотался.
   - Счёт один-один. В отличие от вас, жена у меня действительно есть, хотя мы уже полтора года в разводе. Но пока еще вынуждены жить в одной квартире. Четырехкомнатной.
    -  Но…ведь можно эту квартиру разменять? Или продать?
    - Можно. И на вырученные деньги купить две другие, поменьше. Это идея моей бывшей жены. Но я продавать не намерен. -  Он помолчал. – Ко всему в этом деле есть еще один нюанс. Дело в моей дочери. Зовут ее Анна. Ей двадцать один, она  студентка  консерватории по классу фортепиано, второй курс. Уже замужем и живет у мужа. У которого есть свое жилье и, кстати, весьма неплохое по нынешним стандартам. Но вот Лариса - это моя бывшая жена - считает иначе. Она полагает, что мою квартиру нужно продать, а деньги разделить на всех троих. Хотя дочь этого и не требует. Но на треть суммы купить себе пристойное жилье  я  и не смог бы. Да и продавать эту квартиру я не хочу. Вот такие мои дела. Да что это мы обо мне и обо мне, скучно! Расскажите-ка лучше мне о Флавицком. Очень жаль, что он не приехал, я с удовольствием бы с ним побеседовал.
   - Ему это уже не по силам. Во-первых, восемьдесят три плюс сердце. А во- вторых, - она лукаво улыбнулась. – Приехал бы сюда Флавицкий,  не приехала бы я. И сидели бы вы сейчас в аэропорту один, как бирюк. И с нетерпением ждали бы своего самолета. И ругали бы этот туман.
     Бекер улыбнулся, накрыл ладонью её руку и чуть-чуть сжал. 
     - Верно, - сказал он. - Это верно. Но Сергей Константинович мне симпатичен. И труды его мне близки. Он был вашим научным руководителем? 
     - Да, - сказала она. – Но у нас в институте его не любят. И даже побаиваются. Он человек со своими взглядами, не плывет в общем потоке. Скорее, даже  против течения. А таких у нас ох, как не любят! Из-за этого и меня с защитой так долго волынили. - Она помолчала. - Мне скоро тридцать два, а защитилась я всего два года назад. Вот так. Теперь вы знаете обо мне абсолютно всё.
    - Понятно, - сказал Бекер. – Тридцать два.. М-да, старушка. Я сразу подумал, что вам больше…
   Она  широко открыла глаза и с недоумением уставилась на него. Он рассмеялся. 
    -  Сказать? Честно? Или соврать?
     ?
  - Так и быть, скажу. - Он посмотрел ей в глаза смеющимся взглядом. – Подумал, что вам, вероятно, больше…двадцати пяти. Точнее, решил я, вам двадцать семь. Или даже двадцать восемь. Вот теперь это чистая правда. Так как?   
    Лицо Ольги залилось румянцем.
    - Ох и льстец, - сказала она с напускным гневом. – Жалкий льстец!  У вас в Харькове все такие?
    - Нет, - сказал он. – Только половина. Я из  этой половины. А  вот и наш обед. Ешьте. И станьте добрее. 
   Официант поднял бутылку с коньяком.
   - Дама будет пить? 
   - Нет, - категорически заявила Ольга. - Ни в коем случае!
   - Да, - сказал Бекер. – Налейте даме, немного.
 Официант едва заметно усмехнулся. Он обошел стол, наполнил бокал Ольги чуть выше донышка. Бекер поднял бокал.
   - Давайте, Оля, за вас. Чтобы вы, вернувшись в свой славный Питер, не сразу забыли меня. И чтобы стали доктором наук. А я чтобы был у вас оппонентом.
   - Ну нет! – резко сказала она. - С меня хватит. Хлебнула на полную катушку. Не хочу. И пить за это не буду. А вот за туман выпью. - Одним  глотком она выпила свой коньяк. Лицо её порозовело. – Слушайте, а что это за коньяк? Такого я никогда не пробовала. Как вкусно! Я хочу еще. 
   -  Греческий, - сказал Бекер. – У этих коньяков особый вкус. Так налить?
   - Налить, - сказала она. – И побольше. Я передумала. Хочу стать пьяной. Надоела трезвая жизнь. Наливайте!
   Бекер осторожно наполнил её бокал до половины. Она схватила его и тут же выпила. Глаза ее пьяно заблестели.
   - Ешьте, - сказал Бекер. – Ешьте, ешьте, иначе мне придется отнести вас в  номер на руках. Сами не дойдете.
  - Ну и отнесите, - сказала она и громко расхохоталась. За соседним столиком обернулись.– Может именно этого я и хочу. А, доктор Бекер? Как вам наши петербургские нравы? У вас на вашем хуторе близ Диканьки такого не увидите. Еще не доросли. Налейте мне еще!
   -  Нет, - сказал он. - Вам уже хватит.
   - Жмот, - сказала Ольга. - А еще доктор наук! А к чему нам еще это шампанское? Я хочу коньяку!
   Она схватила недопитый бокал Бекера, залпом выпила и  улыбнулась. Лицо её стало розовым и выглядело совсем юным. Да, подумал он, хорошо бы, чтобы туман сгустился.  Или чтобы рейс вообще отменили. 
   
     Зал постепенно заполнялся. Приглушенным мягким светом вспыхнули потолочные плафоны и вмиг окна зала стали черными, ночными. Невидимого пианиста сменил небольшой оркестрик из двух скрипок, виолончели и рояля. Неподалеку от столика Бекера и Ольги расположилась крикливая и громко хохочущая компания. Серенада Моцарта, которую играл оркестр, слышна уже не была. Подошел официант.
   - Дессерт можно подавать?
   - Минутку, - сказал Бекер. - Понимаете, мы живем в этой гостинице, в номере  тысяча десять. Дама устала. Нельзя ли апельсины и шампанское доставить нам  в номер? Прямо сейчас. Я оплачу.
   Официант на миг задумался. 
   - Конечно, - сказал он. – Поднимайтесь, я  всё доставлю. 
   Бекер обернулся к Ольге. Глаза ее слипались. Она устала, подумал он. Еще бы, с самого утра на ногах. Ничего не ела, а сейчас такой обед-ужин, да еще этот коньяк. Даже для него это ощутимо. Он поднялся, обошел её кресло и положил руки ей на плечи. Сквозь ткань платья он ощутил мягкое тепло её тела.
  - Оля, - сказал он. - Оля, ау! Оля, мы идем в ваш номер! Дайте мне ключ. 
  - В сумочке, -  проговорила  она сонным голосом. – Возьмите сами. Он желтый и похож на  грушу. Поняли? Номер тысяча  десять. Запомнили? 
   - Постараюсь, - сказал он, улыбаясь. – Поднимайтесь же, Оля! Лифт тут, рядом. Ну, вперед!
  - Ох, какой же вы зануда, - капризно проговорила она. - Не даете мне отдохнуть. Целый день меня возили то туда, то сюда по всей этой вашей Москве…Терпеть ее не могу! А сейчас даже не даете посидеть. Вот возьму и никуда не пойду! Мне здесь нравится.
    Бекер засмеялся.
    - Я зануда, это верно. Всё же поднимайтесь. – Он просунул руки ей под мышки и легонько приподнял. – Оля, ну?
   Она тяжело поднялась,  и  Бекер через зал повел её к лифту. Колени Ольги время от времени подгибались, и он подхватывал её.
 
    В номере было тихо и прохладно. На столике уже стояли накрытые салфеткой апельсины,  шампанское и два бокала. Ольга сразу же ушла в  ванную комнату, и  Бекер услышал шум льющейся воды.
    Прошло минут десять. Он подошел к окну и сдвинул штору. Вдали в ночной тьме громоздились бесконечные скопления огней, убегали, изгибаясь, пересекаясь, тускнея и сливаясь цепочки уличных  фонарей. Он посмотрел на часы. Около восьми. Сняв трубку, он набрал номер аэропорта.   
    - Справочная  слушает. 
    - Рейс на Харьков в ноль сорок, - сказал он. -  Каковы перспективы вылета?
    - Харьков к нам уже вылетел. Ждем по расписанию. Переноса времени вылета пока нет.
    - Жаль, - сказал он и положил трубку. Очень жаль, подумал он, садясь в кресло.
    Шум воды в ванной комнате стих. Еще через минуту оттуда вышла Ольга. На ней был махровый цветастый халатик и босоножки. Мокрые волосы были гладко зачесаны. Она с опаской посмотрела на Бекера  и  смущенно улыбнулась.
    - Я, кажется, вела себя неприлично. Да? - сказала она и засмеялась. - Это всё сделал ваш древнегреческий коньяк. И виновны в этом вы. Напоили меня, слабую женщину. Хотели воспользоваться моей слабостью? Да? Признавайтесь!   
     Она вдруг увидела на столике шампанское и апельсины и захлопала в ладоши.
      - О, давайте пить! Открыть бутылку вы умеете? 
      - Попробую, - сказал он. – Сию минуту. Ну-ка…вот так. А ну-ка, придвигайте фужеры, поближе…Раз, два, три…Вот!
     Она быстро придвинула фужеры, густая шипучая пена  полилась  на  столик.
     - Ох, - сказала она, отпив глоток. Пенистый напиток сбегал по ее пальцам. – Вкусно! Честное слово, вот возьму и стану алкоголиком! Жить легче, никаких тебе Гордеевых, Поповских, разных там конференций, резолюций…Бр-рр, как скучно…
      Вдруг она вспомнила.            
      - Позвольте, ведь у вас сегодня самолет? А как туман? Сгустился?
      - Увы, - грустно сказал Бекер. – Рассеялся. И Харьков уже выслал самолет за мною. Так что мне скоро уезжать. Пока доберусь, еще таможня, то да сё, ну и прочее. 
      Наступила долгая пауза.
     - Я  буду скучать, – вдруг тихо проговорила она. – За эти три дня я ужасно к вам привыкла. Мне с вами очень легко. –  Она снова умолкла. – Будто знаю вас всю жизнь.
     - Да, - удивленно сказал он. - Знаете, Оля, у меня такое же чувство. Странно, да? С первого дня, с первых минут, еще в столовой. Как только вы ушли за кофе для нас обоих. Помните?
     Она не ответила. Глаза её, не мигая, смотрели на него.
     -  И еще одно, - сказал он
   -  Что - еще?
     -  Только не сердитесь. Обещаете? Мне еще тогда захотелось вас поцеловать.
    Лицо Ольги вмиг залилось ярким румянцем. Наступила  пауза.      
     - А сейчас? – тихонько проговорила она. – Сейчас уже не хочется?
    Глаза их встретились.
    - Оля, - он вскочил и подбежал  к ней. – Боже мой, Оля,  какой же я дурак! Ведь у нас пропал целый день! – он посадил сбе на колени и обнял. - Ах,  я  дурак, дурак!   
    - Валентин, - шепотом сказала она, смеясь и плача. Слезы сбегали по её щекам. - А можно так, без отчества? Можно, да? Просто Валя…Ох! Это я дура. Я же хотела, чтобы так было…Мне сейчас так надежно, хорошо, легко.  Валя, не уезжай…Валя, обними меня, крепче…Ох, какой ты колючий, но это ничего…ничего…ни…чее…гоо…          

          10

Было почти десять, когда  Бекер торопливо вышел из «Сатурна» и сел в такси.       Регистрация уже заканчивалась, но он успел вовремя. Перед вылетом он позвонил Ольге.
   - Спокойной ночи, девочка, - тихо сказал он. – Я буду думать о тебе. И скоро приеду. А ты жди меня и, смотри, ни с кем не гуляй!  Если только узнаю, вызову его на дуэль и убью.  В Петербурге, на Черной речке. Там,  я знаю, есть удобное место.      
     Она тихо рассмеялась,  и он повесил трубку. 
 
     В Харьков самолет прибыл по расписанию. Было начало шестого и лишь начинало светать,  когда  Бекер вошел в подъезд свого дома.
     Тихая улица Рымарская, на которую выходил западный фасад роскошного семиэтажного “Дома Саламандры”, как его называли все поколения коренных харьковчан, возведенного на  главной Сумской еще накануне  первой мировой войны,  лежала  в предутренней тени.
    Бекер поднялся лифтом на свой этаж, отпер дверь и безшумно прошел через гостиную в свою комнату. В течение всех трех часов полета он ни на минуту не вздремнул. Случившееся вчера вечером в Москве оказалось для него неожиданным. Такого он уже очень давно не испытывал. Это было забытое ощущение светлого счастья и юношеской легкости. Когда всё в жизни кажется простым и легко достижимым.
    Лариса еще спала. Ложиться спать не хотелось. Чтобы взбодриться, он принял холодный душ, растерся махровым полотенцем, одел пушистый бухарский халат, подаренный год назад в Самарканде, и вышел в гостиную.     Необъяснимо волнуясь, он набрал номер гостиничного телефона Ольги. Часто стучало сердце.  Пошел зуммер, низкий и хриплый. Волнуясь, он ждал. Прошло еще два долгих вызова, вдруг в трубке щелкнуло. Он  услышал частое дыхание Ольги.
     - Валя! - выкрикнула она. - Валя, это ты? Господи, у тебя все благополучно? Валя, я всю ночь не  спала,  волновалась,  знаешь, вчера по радио  передали, что в Индии упал самолет, и мне в голову лезли всякие страхи. Валя, я к тебе так привыкла, без тебя  здесь  пусто. Валя, я тебя люблю...
    Он облегченно рассмеялся.
   - Всё в порядке, девочка. Как только разберусь со своими делами, сразу же к тебе прилечу. Обещаю! Ложись, вздремни. Я тебя целую.               
    Он положил трубку, поднял глаза и увидел Ларису. Она стояла в ленивой позе, прислонясь плечом к дверному косяку и держа в руке дымящуюся  сигарету. На ней был короткий старый халат неопределенного цвета и  стоптанные тапочки на босу ногу. Растрепанные крашеные  рыжие волосы с отросшей  сединой у корней падали на лоб.
     - Что? - она  саркастически усмехнулась. - Новая баба? Своих уже мало? Нужны московские?
      Бекер ответил не сразу. 
      - Нужны, нужны, -  раздраженно сказал он. – Легла бы ты лучше спать, Лара. Еще рано. 
      -А я уже выспалась. Ночами-то я ведь не шастаю, отдыхаю. – Он помолчала. – Значит, так, сообщаю тебе, Бекер, для сведения. Вчера сюда приходила Анька. Это ты её так настрополил? Учти, больше трети за квартиру тебе не видать! А откажется Анька от своей доли, так её треть я все равно отсужу. И не сомневайся!  Мне в юрконсультации  разъяснили. Пусть уж лучше внукам будет будущим,  чем твоим бабам.               
     Бекер иронически хмыкнул.
    - Твою энергию, Лариса, да на мирные цели. Цены бы тебе не было.
   Она сделала презрительную гримасу.
    - Старо, Бекер. Повторяешься. 
    - Да, -  сказал он. –  Но зато точно.
    - Точно, точно. Скоро сам всё увидишь.   
   Шаркая шлепанцами, она повернулась  и яростно захлопнула дверь.
   Бекер закрыл глаза. Стерва. Вся её жизнь теперь сосредоточилась на этой квартире. Ничего, справимся. Он посмотрел на часы. Семь утра. Звонить Скляренко рано. Суббота, он еще спит.  Вот Кларе позвонить нужно. Но сегодня выходной, муж её дома. Так что нужно подождать, пока она сама позвонит ему на мобильный. А вот из Москвы он ей  ни разу так и не позвонил. Хотя обещал. Просто вылетело из головы. Он вернулся мыслями к Ольге. Да, всё неожиданно  запуталось. Он опять подумал о Ларисе, о её словах насчет раздела денег. Господи, какой у неё жуткий вид. А ведь ей лишь сорок с небольшим. Перестала следить за собой, неряшлива, не красит волосы, много курит. И, судя по всему, увлекается спиртным.
    
    …Это началось почти десять лет назад. После того, как он застал её с Аркадием. Это был шок. В тот вечер его рейс отменили и он, просидев в аэропорту всю ночь, под. утро вернулся домой. Было шесть часов. Они лежали в его постели и не услышали, как он вошел. Аркадий вскочил, вид у него был растерянный. Он стоял босой  в длинных, до колен, трусах, поверх свисал голый живот, редкие рыжие волосы на голове были всклокочены. Он глупо бормотал что-то вроде: « Валентин, привет, я тебе сейчас всё объясню…». Лариса лежала, укрывшись с головой одеялом, а в распахнутой двери в ночной распашонке стояла и не мигая смотрела на них Аня. Она была еще мала, но всё понимала. Он схватил её за руку и вывел в гостиную. Что ей говорить, он не знал. Сердце его колотилось и первым желанием было бросить всё и куда-нибудь уйти. Но он помнил о дочери и остался. С нею они заперлись в кабинете, он сел  в кресло, а она теплым комочком устроилась у него на коленях. Они обнялись и молчали.       Было слышно как кто-то ходит, потом хлопнула входная дверь. А он всё думал – как такое случилось? Ведь Аркадий не был чужим. Друг дома, приятель еще со школы. Приходил к ним часто, как к себе домой, к друзьям, без звонка. Лариса над ним всегда посмеивалась – какой-то жалкий, неухоженный,  институт так и не окончил, работал на какой-то оптовой базе. Говорил, что пишет стихи и отсылает в разные редакции, но не берут из вредности или зависти. Но никогда ни одного своего творения так и не показал.
      Потом Лариса плакала, просила простить, говорила, что вышло это спьяна. Что это случайность. Он её простил, но на донышке души трещинка осталась, так и не заросла.. Может быть, со временем он бы обо всем и забыл. Но повторилось. Она была осторожна, но он случайно узнал. 
     Она опять плакала, но теперь он ей уже не верил. И с тех пор знал, что у неё постоянно кто-то есть.
     Аркадия уже не было, появлялись и исчезали какие-то другие.
     Она тоже знала, что ему это известно, и перестала остерегаться. Вот тогда он  отделился, перешел жить в кабинет. Хорошо, что Аня уже была замужем и жила отдельно.
     Потом любовники Ларису оставили. Интереса для них она, как видно, уже не представляла. И сразу после этого опустилась. Деньги на жизнь он ей давал, но  ей их не хватало. Работу в школе она оставила. А, возможно, оттуда её выставили. Он в это не вникал. 

      А тогда, двадцать два года назад, он впервые увидел её в институте, на новогоднем студенческом балу. Смуглая черноволосая красавица с горящими цыганскими глазами. Таких девушек до того времени он вообще никогда не видел. Гибкая, быстрая и подвижная, звонко, на весь зал хохочущая, в окружении десятка парней, неутомимо танцующая.  А он стоял в стороне и не мог отвести от неё глаз. Девушки тогда у него не было. Он был аспирантом, готовился к защите, вечерами сидел за своим столом, в библиотеках. Да и вообще опыта общения с женщинами у него тоже не было. Если не считать случая за год до этого. Тогда он оказался в малознакомой компании и после непривычных обильных возлияний быстро захмелел. А утром очнулся раздетый в постели с какой-то костлявой девицей, худой, некрасивой и растрепанной. Она  лежала рядом с ним, дымила сигаретой и с недоумением смотрела на него. Когда он открыл глаза, спросила: “Ты кто? Макс?” - “Нет, - растерянно ответил он. - Я  Валентин”. Она засмеялась и выругалась, как портовый грузчик. “Вот суки! - сказала она, адресуясь, как видно, к каким-то своим друзьям. - Подсунули мне на ночь олуха царя небесного. А сами-то небось...” Она еще раз грубо ругнулась. Он не мог вспомнить, было ли у него ночью с нею что-нибудь или нет,  торопливо оделся и ушел. Даже  думать об этом было тошно, хотелось всё забыть.
    А на том новогоднем балу он не мог отвести глаз от Ларисы. Он одиноко стоял у колонны и смотрел  - только на неё. А она его не замечала.
   
    ...Это позже, когда они уже были женаты, она  как-то призналась, что в тот вечер тоже приметила его. И будто невзначай узнала у подружки –  кто этот красивый паренек у колонны? Узнав же, сделала вид, будто её это не интересует. Но на другой день умело навела нужные справки. Узнала, кто он, кто его родители и где живет. Сразу поняла, что это шанс. И важно его не упустить. Поэтому вскоре устроила так, чтобы тогдашние её друзья пригласили Валентина на какую-то вечеринку. Вот тогда они и познакомились. И после той ночи начали встречаться. Длилось это почти полгода, до защиты кандидатской. Кое-что она тогда ему уже  позволяла. Но не всё.  И он попался. Она была умна, хитра и цепко держала его на коротком поводке. Не отпуская, но и не давая приблизиться. Он  видел, что она им играет, но тогда всё прочее отошло на второй план.
     Конечно, вскоре всё прояснилось. Опыт она уже имела, а  он еще был глупым теленком. Позже он всё это понял. Но у них уже была Аня, и на многое  он закрывал глаза. А Лариса была  красива и умела вести себя так, что все его друзья были от неё без ума.
     Правда, когда он впервые привел её в дом, родители быстро увидели, что она собою представляет. Но не сказали ни слова. Хотя  что они о ней думают, он видел по их лицам. Его это огорчало, но он надеялся, что они ошибаются.  С тех пор прошло более двадцати лет. И вот финал. Продавать эту квартиру он не может. И не хочет. В этих стенах он вырос. Здесь прошло его детство, тут жили и умерли его родители. И этот кабинет с балконом и окном на Рымарскую, старинная  мебель, его рояль, книжные шкафы, ковер на полу и картины в тяжелых рамах, всё это еще деда, присяжного поверенного, и отца, известного харьковского врача. В годы революции дед примкнул к большевикам, был хорошо знаком с Менжинским и Луначарским, с еще какими-то другими, позже  это их спасло. Правда, тогда квартира была иной. Комнат было семь – спальни и кабинет, гостиная и столовая, была  приёмная для ожидающих  посетителей, огромная кухня и даже две комнаты для прислуги. Это уже в конце 20-х квартиру перестроили, семью, как тогда это называлось “уплотнили”, оставив им четыре комнаты со своим входом с лестницы. И за то спасибо.

      Бекер посмотрел на часы. Скоро восемь. Он поднялся, размял затекшие плечи, вошел в кабинет, запер дверь на ключ, лег на диван и закрыл глаза.

             11
   
Было уже начало десятого, когда он поднялся, переоделся и сел к столу. Перед тем, как звонить Скляренко, он взял в руки проект решения конференции, полистал и еще раз бегло просмотрел. Жалкая, в общем, бумажонка. Как, впрочем, и вся  затея с этой конференцией.
     Хотя есть и положительное – стало вполне ясно, что ничего нового у них, в Москве, в общем, нет. Сплошные компилляции, перелопачивание старого. Безусловно, новых идей и решений у него намного больше, чем у них. И еще очень интересно работает этот молодой Гуссейнов из Баку. Вот с ним нужно будет связаться.
     Он подумал об Ольге. Там у них старый Флавицкий. Конечно, нового он уже не генерирует, и хотя доклад Ольги был построен на критике ряда положений, изложенных Гордеевым  в его докладе, взамен ничего нового и конструктивного не предлагалось.  А пока, до разговора с Барабашем в понедельник нужно посоветоваться со Скляренко. Заручиться его принципиальной поддержкой. Впрочем, именно это под большим вопросом. Как бы подписать пакт о ненападении. Вернее, хотя бы о молчании.
     Он вздохнул. Скляренко из тех, кто, как правило, соглашается с последним, кто от него уходит. Или с кем последним он говорил. Сейчас, скорее всего, по телефону он поддержит его, Бекера.  Но после того, как побывает в кабинете у Барабаша…трудно предвидеть, что он  будет говорить тогда. 
   Бекер придвинул телефон к себе и набрал номер Скляренко.
   -  Доброе утро, Андрей Васильевич, я уже дома. Хочу кое-что вам рассказать. – Он развернул сколотые листки проекта  решения  конференции. – Кратко вот что: итогового решения  конференции, в общем, нет. Есть лишь его незавершенный проект, притом, очень сырой. Но это особый разговор. Как вы насчет того, чтобы сегодня встретиться? Надеюсь, вы уже здоровы?
     -Здоров, спасибо, - голос Скляренко звучал глухо. Наступила короткая пауза. – Не хотел сразу говорить, но скажу.- Он снова умолк и Бекер услышал его тяжелое дыхание. -  Звонил, понимаете, вчера Гордеев. Не мне, ясное дело, Барабашу. Он крайне недоволен вашим выступлением на конференции. Ну а Барабаш, сами понимаете, в ярости. – Он помолчал. - Зря, думаю, вы так круто, Валентин Георгиевич. Можно было  дипломатичней. Ведь, в конце концов, мы до сих пор плывем в их кильватере. И даже в таких работах, как ваши хоздоговора, лидируют пока  всё  же  они. – Он помолчал. - А повидаться можно. Давайте встретимся  в  два, на Сумской,  в “Ротонде”. Вас  устраивает?
   - Хорошо. Хотя насчет их лидерства, Андрей Васильевич, вы, пожалуй,  загнули. – Бекер зло хмыкнул. – В их докладе я не услышал ни единой свежей идеи. Так что плыть за ними в кильватере честь не Бог весть какая.  Кстати, там был Мамедов. Представляете? В его-то годы! Вот они, пожалуй, лидеры. У них  сейчас есть молодой доктор, некто Гуссейнов. -  Он хмыкнул. - Был  большой скандал. Я вам расскажу.
 
     Он положил трубку. В общем, всё так, как и можно было предполагать. Конечно, Скляренко будет поддерживать Барабаша. Даже молча, кивками головы. Ему сейчас важно уцелеть, удержаться на этом месте. Ведь дела в институте как-то ползут, ни шатко, ни валко, внешне всё тихо и мирно. А по сути глубокий застой. Полураспад. И совсем ни к чему ему копья ломать в защиту каких-то новых и не очень понятных идей. Тем более, что это вообще не основное направление работ института. Он усмехнулся. А какое основное? Такового нет. Всё ерунда, какие-то случайные задачи, копеечные договоры. А бюджетные крохи, на которые иной раз расщедрится министерство, просто копейки, причем, задачи, которые оно ставит, тоже пустяковые, мизерные. Но Барабаша это устраивает. Ему, как и Скляренко, далеко за шестьдесят, ближе к семидесяти, ему бы спокойно досидеть еще пару лет, не потерять отношений с Гордеевым. Тот, как никак, академик, у нас его тоже знают, да и связи у него,  надо полагать, еще остались. Так что если встанет вопрос о продлении директорства на будущие годы, то на Гордеева у Барабаша есть надежды. А тут вдруг он, Бекер, баламут, возмутитель спокойствия.
     Да, поехал бы на эту конференцию один Скляренко, всё у них было бы о-кэй. Поддержал бы Гордеева. А так...если вдуматься, то по-человечески Скляренко понять можно. В восьмидесятых был неприметным старшим научным, а заодно парторгом отдела, и вдруг  неожиданно для всех стал заведующим отдела. Вот тогда и состряпал с божьей помощью свою кандидатскую. Вернее, не божьей, а своих подхалимов. С научной точки зрения диссертация его – нуль, курам на смех.
      Но тогда уже начались знаменитые девяностые, перестроечные, в стране хаос, разлад и неразбериха, всем на всё наплевать, ВАК  - то ли он тогда еще был, то ли уже не было. Ну и как-то прошло. А теперь какой-никакой, а – ученый! Нахватался терминов, кое-что усвоил. Вот в этой суете, когда люди стали разбегаться, и сделали его заместителем директора института. Барабаш им вполне доволен – собственного мнения у Скляренко нет, да никогда и не было, в науке он профан. Но зато организатор хороший, отчеты у него всегда в порядке и в срок, финансовые вопросы решены. Бог с ним. Работать не мешает и еще, что важно, не сволочь. Пожалуй, даже  наоборот. Умышленно пакости не сделает. Хотя и защищать перед начальством тоже не станет.
      В отделе Бекера почти тридцать человек, а докторов кроме него еще двое. Щеглову семьдесят пять, Сёмин еще старше, инвалид войны, на протезе.  Стараются, что-то пишут. Но опыт конструкторской работы у них обоих громадный. Когда-то активно участвовали в разработке этих «изделий -105», и теперь иной раз могут копаться в опытных образцах,присланных для испытаний и отработки, и давать толковые советы. И вообще  хорошие старики, работящие.
    Бекер усмехнулся. Ну, а он сам? В институте считается ниспровергателем основ. Из-за этого многие его не любят. Не любят за научную бескомпромиссность, особенно, на ученых советах. То же и на предварительных  рассмотрениях диссертаций, если представлена халтура или малограмотный бред. А такое случается.
     Но многие молодые  стремятся попасть к нему в отдел. Среди них есть очень толковые ребята. Новый испытательный многофункиональный стенд и компьютерные программы без их помощи соорудить и отладить, пожалуй, не удалось бы. Это тоже одна из причин, по которой от него хотели бы избавиться. Но не могут: придется закрывать аспирантуру – ведь больше половины всех аспирантов у него. Уйдет он – они вмиг  разбегутся. Да и нужно институту хоть иногда представлять современный научный уровень. Вот тогда Бекер и требуется. Ну, а как будет сейчас, после Москвы, -  увидим.
     А Барабаш явление  иного порядка. Выдвиженец, как говорится, от сохи. В пятидесятые годы такие были в моде. Пламенный коммунист, и по сей день член этой партии, с пеной у рта ратует за возрождение СССР. Понять, что это уже смехотворно и даже нелепо, он не может. Отсюда и его надежды на Москву, на старый, некогда головной ЦНИИ. Да и вообще не слишком грамотный, но очень хитрый, ловкий и услужливый. Некогда парторг института. Вот тогда был замечен и обласкан. В сорок пять, незадолго до  смерти Брежнева успел стать кандидатом, а  еще немного позже московские дружки, тот же академик Гордеев Алексей Платонович  исхлопотали ему в ВАКе звание профессора. И хотя с грамотой сильно не в ладах, но зато, как никак, профессор. Ну и сразу двинулся на повышение. Стал чиновником при науке. Служил верно, исполнял от души все предписания. Особенно рьяно в идеологическом и кадровом вопросах.
     Да, Барабашу есть что вспомнить и о чем жалеть. А теперь…Но по сей день сохранил гонор той поры, командно-приказной стиль. Автор-соавтор  полусотни публикаций,  в которых, как всем известно, не принимал никакого участия. 
    Ладно, чёрт с ним. Что есть, то есть.
               
            12

 Клара позвонила  лишь в одиннадцать.
    - Из Москвы ты мне так и не позвонил, - сказала она. В её голосе он услышал нотки обиды. –  Что, так сильно был занят? 
   Бекер ответил не сразу.
   - Да, - сказал он. - Расскажу. Ты  сегодня одна?
   Она помолчала.
   - Одна, - сказала она после короткой паузы. -  Вадим улетел в Варшаву на всю неделю. А Сережа сегодня ночует у друзей. Ты приедешь?
   - Да, - сказал он. – Обязательно. Жди. Жди меня, и я вернусь, только очень жди. 
   Она рассмеялась.
   - Всё такой же трепач! Я буду ждать.
    Бекер положил трубку и задумался. Клара! Десять лет, как они  вместе. Единственный, по-настоящему родной человек. У неё сын-студент и муж, известный театральный режиссер. Но за все эти годы у них ни разу не возникал разговор о жизни вместе.
    Очевидно, муж знает об их отношениях. Или догадывается. Но у него тоже есть своя жизнь, отдельная от жизни Клары. Как видно, их обоих это устраивает. Что ж, таких семей теперь немало. Из этих десяти лет почти три  года Клара с мужем жила  в Германии, у него там был контракт с каким-то театром. И  их  роман тогда зачах, сам собою.
    А у него в то время были женщины, трое. Впрочем, бывали и другие, но все недолго, мимоходом. Ни одна из них заменить Клару не могла. Хотя они были моложе и, возможно, даже красивее. Но Клара ближе, она своя. Никто не мог так его понять, как она. Только ей он мог довериться, излить душу, поплакаться, только она могла его успокоить, дать совет, которому он почти всегда следовал. Хотя о том, что у него были, и теперь бывают женщины она знала. Он о них не говорил, но необъяснимым  женским чутьем  она  узнавала и сама. И  вот теперь Ольга. Он подумал о ней, о её глазах, улыбке, и в груди у него потеплело.
     Он улыбнулся своим мыслям и набрал номер Ани, дочери. Никто долго не снимал трубку. Затем он  услышал ее сонный голос:
    - Алло, кто это?   
    - По-моему, ты еще спишь, -  сказал он.
   -  А, папа! Сплю. Мы еще спим. Ты приехал? У тебя всё хорошо?
   -  Всё хорошо. - Он засмеялся. – Ладно, спи. Потом поговорим.
   -  Постой, не торопись. Вчера я была у маман. Опять всё то же. Деньги, деньги и еще какой ты гад.
   - Она сегодня это мне уже сообщила. Еще угрожала отсудить твою долю в пользу будущих внуков.
   - Ладно, папа. -  Он услышал зевок. - Внуков пока не предвидится. Папа, я еще посплю, ладно? Я тебе позвоню.
    -  Спи, - он отключил телефон и усмехнулся. Почти товарищеские отношения.  Вдвоем им легко, с ним она откровенна, у них похожие вкусы, и они дружно хохочут над шутками, которые кажутся Ларисе непонятными, а порой даже неприличными.
     А с матерью Аня замыкается, вежливо молчит. И так с самого раннего детства. Особенно после скандала с Аркадием, когда он застал их в спальне, а Аня вышла из соседней комнаты на шум голосов. И сразу всё поняла.
     С тех пор с матерью она холодна. Конечно, Ларису это бесит. Такие отношения дочери с отцом кажутся ей дикостью,  отклонением от нормальных семейных традиций. В её семье был домострой, всем правила мать. Все перед нею ходили по струнке, даже отец.
     Позже, когда у них с Ларисой начался разлад и он перешел жить в кабинет, Аня сразу и безоговорочно приняла сторону отца. И так до сих пор.
   

     В два часа дня крохотное кафе “Ротонда” было переполнено. За всеми столиками сидели девушки и парни, в дальнем углу у окна пили чай с пирожными какие-то старушки, божьи одуванчики. Стоял шум, галдеж, смех, выкрики,толкотня.
    Бекер остановился в дверях. Да, неудачно Скляренко назначил тут встречу, подумал он. Ко всему сегодня суббота, нерабочий день. Постояв, он вышел на улицу и бросил взгляд на Сумскую. Хорошая погода. Тепло, рассеянный свет осени, солнце за облаками. Даже желтая листва еще не всюду опала. Не верится, что вчера в Москве был густой туман и моросил холодный дождь.
    Он осмотрелся. Очень людно, много гуляющих. Да, последние теплые дни. По Сумской с громким шуршанием пролетали машины. Привычное шуршание шин по вечной, стертой до глянца  брусчатке. Родной звук, знакомый с раннего детства. Здесь за углом была его школа, а вот в этом месте он по утрам перебегал  Сумскую.  А в том угловом подвальчике по дороге домой обычно покупал горячий, с хрустящей корочкой, бублик с маком. И съедал его, не доходя до дома.
     Он грустно усмехнулся. С тех пор прошло много лет.
     Как всегда, у памятника Тарасу Шевченко с лотка продавали цветы, рядом толпились туристы и иностранцы. Цветы лежали и на граните, у  подножия памятника.  Всё, как всегда.
     Он неторопливо дошел до подземного перехода и на противоположной стороне улицы увидел Скляренко. Тот тоже заметил его и приветливо помахал рукой.
    Бекер  спустился в переход.
     -Там  полно, - сказал он, подойдя к Скляренко и кивнув в сторону “Ротонды”.-  Может, просто погуляем?
    - Погуляем, - ответил Скляренко.- Погода хорошая. А как в Москве? Метеобюро передает, будто там туман и дождь. Верно? Значит, скоро придет и к нам.
   Бекер кивнул.
   - В Москве холод и туман. - Он усмехнулся. - Как, впрочем, и в наших  отношениях с гордеевским ЦНИИ.-  Он искоса глянул на Скляренко. На лице того лежало бесстрастное выражение. - Не знаю, как Гордеев осветил Барабашу мой доклад. Но то, что генеральный доклад самого Гордеева  конференцией принят не был, это факт. Ну, а если называть вещи своми словами, то полностью провалился. – Он иронически хмыкнул. – Понимаете, ни единой новой мысли, одно старье.   Правда, хорошо упакованное, причем,  в довольно агрессивной упаковке.
    Прошла минута. Скляренко угрюмо молчал. Они миновали вход в парк и вошли в тень домов.
   - Что ж, - проговорил Скляренко после долгой паузы. Голос его звучал неопределенно. – И  у них есть ошибки. – Он снова умолк. -  Все мы люди.
   Снова наступило непонятное молчание. Они шли рядом, думая о своём. Бекер нарушил  молчание.
    - Этого  следовало ожидать, -  сказал он. -  Ведь у них давно нет новых разработок. Тасуют одну и ту же засаленную карточную колоду. А люди выросли. Молодые. И переросли их уровень. И мир ушел вперед. А они смириться с этим не хотят. - Он на миг умолк. - Знаете, а я ведь  знал это заранее. Поэтому и не хотел ехать.          
    Снова наступила пауза. Скляренко молчал.
    -  Да, -сказал он. – Всё так. Только нужно было как-то помягче. Обижать их  всё же не следовало. 
    - А я разве обижал? - насмешливо сказал Бекер. Слова Скляренко его обозлили. - Лишь слегка потрепал.   Причем, только по делу. Ничего личного. – Он усмехнулся. - Да и как это - помягче? Как? Вилять хвостом? Умильно улыбаться? Изображать согласие и вечную преданность? 
    - Не знаю, - голос Скляренко стал сухим. - Знаю лишь, что теперь нам будет  труднее. В том числе, с рецензиями на наши отчеты. Да и с оппонентами на защитах. Ведь до сих пор мы их приглашали. Они нам помогали. А как будет теперь?
   Бекер саркастически хмыкнул.
     - Обойдемся, - сказал он.– Кстати, нужно найти контакты с Баку. Вот что нам нужно. У них сейчас появился очень толковый парень, некто Гуссейнов, доктор наук, ученик самого Али Аббасовича Мамедова. Тридцать пять лет, всё впереди. - Бекер усмехнулся и покачал головой. - Вот у них-то есть свои разработки, новые, притом очень интересные. Там, на конференции, из-за этого разразился большой скандал. Вы членкора Поповского знаете? Так вот он позволил себе...
     Скляренко вдруг будто пробудился.
     - Вот что, - он обернулся к Бекеру. Губы его недовольно кривились. -  Кое-что  об этой истории я уже знаю. Не от Барабаша, от знакомых. Вечером вчера звонили. Конечно, нехорошо вышло. Хотя мне не всё ясно. –  Он замолчал и пожевал губами.- Знаете, Валентин Георгиевич, давайте сделаем так: завтра, в понедельник обо всем этом вы подробно доложите директору, Владимиру Ивановичу. Договорились? А я заодно тоже послушаю. А теперь расстанемся. У меня, понимаете, сегодня жена именинница. Так что извините, мне пора.
     Пора, подумал Бекер, глядя в спину уходящему Скляренко. Давно пора. Пора уходить на покой. Как и Барабашу. Да, в понедельник будет бой. Но уступать своих позиций он не намерен. Всё, что было сказано им на конференции, всё правильно. Судя по поддержке зала, работы его представляют интерес. А если Барабаш им недоволен, пусть ищет замену. Посмотрим, как будет выглядеть институт с его докторами-старперами, если он уволится. Он иронически усмехнулся. Ну, а куда уйти – варианты есть. И, между прочим, вполне пристойные. Просто привык здесь, лень шевелиться и менять обстановку. Но если прижмут - двинемся. Запросто.
   
      Он незаметно дошел до Павловской площади. Здесь было людно, шумно и пахло выхлопной гарью множества машин, ползущих вверх и вниз по всей ширине проспекта. Впереди, у поворота на мост через Лопань тревожно мигал оранжевый светофор.
     Лишь сейчас Бекер ощутил, что проголодался. Он прошел еще немного вперед. Ресторан “У Ираклия”. Дверь была отворена, оттуда шли пряные запахи жареного мяса и грузинской кухни.
      Ресторан был из небольших, но дорогих, столиков было немного. В голубом полумраке тонула задняя стена зала. Почти все столики были заняты, но один свободный в дальнем конце у окна Бекер всё же разглядел. Он сел, и тут же к нему приблизился вежливый официант. Бекер сделал заказ и посмотрел на часы. Скоро четыре. С Кларой они договорились встретиться  лишь вечером. А пока можно ей позвонить. На мобильном телефоне он набрал её номер. Она сразу ответила.
    - О, Валя, это ты, - мягко сказала она. За все эти годы её низкий, грудной голос почти не изменился. Когда-то эти звуки сводили его с ума. Теперь острота ощущений притупилась, но слышать её голос было радостно. – Валя, ты сейчас где? 
      - В ресторане “У Ираклия”. Это вблизи Павловской площади. - ответил он. -  Хочу пообедать. Оказалось, что я ничего не ел со вчерашнего вечера. Представляешь? И голоден, как волк. 
     - Я сейчас приеду, - сказала она. – Подожди меня, я возьму такси. И закажи мне тоже. - Она сделала паузу. - Валя, я скучала без тебя.
     Бекер подозвал официанта и изменил заказ.
    - Два бифштекса с реберной костью. Ну и все прочее. И еще цветы на стол, - сказал он.  - Три темно-красные розы.
    Официант ушел. Бекер осмотрелся. За соседним столиком громко веселилась полупьяная  компания. Оркестра на помосте еще не было, инструменты лежали в чехлах, но зал наполняла негромкая музыка.
   
     Прошло около двадцати минут. В двери показалась Клара. Остановившись в проеме, она вглядывалась в полумрак зала. Бекер поднялся и помахал ей рукой. Она увидела, радостно вскинула брови, улыбнулась и быстро направилась к нему, гибко лавируя между столами. Он заметил, как сидящие за столиками мужчины умолкали, оборачивались и провожали Клару глазами. Один  негромко сказал другому: «Ножки-то, ножки какие, а?» Другой качнул головой. «Да, картинка». Бекер усмехнулся. Тридцать восемь, подумал он, а изящна и красива, как  раньше.
    Когда они познакомились десять лет назад ей было двадцать восемь. Это произошло в зоопарке. Тогда было душное лето, жара, они с Аней стояли у вольера с антилопами. Аня бесстрашно кормила их сладкими вафлями и звонко хохотала, ощущая на ладошке их ловкие, шершавые языки. А он смотрел на молодую женщину в легком летнем платье, стоящую рядом с Аней, на её густые волосы, рассыпанные сверкающей золотой волной по обнаженным, в матовом оливковом загаре округлым плечам.. Она была одна и задумчиво глядела на антилоп, но он видел, что она чем-то расстроена и думает совсем о другом. Он решился, набрался храбрости и сказал ей: “Может быть, и вы хотите покормить антилопу?” Она обернулась и с милой улыбкой проговорила: “Охотно, вот только у меня ничего нет”. У неё был мягкий бархатный голос и яркие синие глаза. Он глянул в них и обмер. Это было похоже на удар молнии. Он протянул ей  вафли. Она  осторожно взяла одну, опасливо протянула руку сквозь прутья решетки и тут же, засмеявшись, испуганно её отдернула. А Аня сказала  голосом опытного человека: “Не бойтесь, тетя, они не кусаются!” Она снова рассмеялась.“Ах ты, храбришка, сколько же тебе лет?” –“Скоро десять, - гордо сказала Аня. – Я уже перешла в третий класс”. Потом они все вместе вышли на улицу и у машины – тогда у него еще были старенькие, купленные недорого по случаю “Жигули”, - он предложил ее подвезти, и она согласилась. В машине он спросил: “А почему вы одна?” Она ответила не сразу. Потом, через несколько минут, сказала: “Муж в отъезде, а сын в спортивном  лагере. Вот, от скуки пошла в зоопарк. С детства не была тут ни разу”. Он довез и высадил у её дома. У двери, набравшись смелости, он спросил: “Мы еще увидимся?” Она помолчала и еще раз внимательно взглянула на него.”Возможно. Только прежде позвоните. Запоминайте номер”. Он запомнил. Этот номер он помнит до сих пор, хотя  теперь она живет в другой квартире с совсем другим телефоном.
     Той осенью ему предстояла защита докторской, а дома уже был полный разлад, и положительные эмоции были ему необходимы.
     Дома Аня сказала ему: “Папа, какая красивая тетя ехала с нами. Прямо как в кино”. Он засмеялся и подумал – устами младенца глаголит истина.
 
    С того дня прошло десять лет. А Клара так же красива. Она села за стол, тут же подошел официант и в центр стола поставил  вазу с розами. 
   - Подавайте, - сказал Бекер. -  Да, и еще бутылочку молодого “Кьянти”.
Официант ушел.
   - Боже, какие розы, - сказала Клара. - Темно-красный бархат! Мои любимые.
   - Да. И еще сейчас будет твое любимое “Кьянти”.
   - Спасибо, милый. - Она  внимательно посмотрела ему в лицо.- Ты чем-то расстроен?
   - Нет. Просто устал с дороги. Ночь не спал. И умираю с голоду.
   - Расскажи мне о поездке.
   Он ухмыльнулся.
   - Ничего интересного. Москва - гигантский супер-мегаполис, суета, грохот, сутолока, тысячи машин и потоки куда-то торопящихся людей. К тому же сырой туман, дождь и холод. – Он глянул в окно. - А у нас здесь деревня. Провинция, тишина. Но мне здесь хорошо.
     Бесшумно приблизился официант со столиком на колесиках и принялся расставлять блюда. Соседняя веселая компания ушла и за соседним столом  расположились какие-то солидные мужчины. “Кьянти” оказался кисловатым.
   - Молодое, - сказала Клара. - Такое мы пили во Флоренции, когда Вадим уезжал в Италию. Но к жареному мясу даже хорошо.
   
     Было около шести, когда они вышли на улицу. День еще не кончился, но небо посерело и стало предвечерним. Некоторые идущие наверх по проспекту машины уже шли с включенными фарами.
   - Я  без машины, - сказал Бекер.- Возьмем такси. А вот и оно.
   Он подял руку и синий “Опель”со светящимся желтым гребешком тут же затормозил возле них. Клара посмотрела на Бекера.
  -  Поедем  ко мне? 
   - К тебе, - сказал он.- Что-то я озяб. Всё же ощущается бессонная ночь. – Он назвал водителю адрес. – К тому же после такой еды и вина меня разморило. А от тебя я позвоню Ане. Утром я её разбудил, а она так мне и не позвонила. – Он помолчал. - Знаешь, день какой-то сегодня бесконечный. Длится и длится. Хорошо, что завтра воскресенье. А в понедельник мне в институт. Вот там будет бой! Моя эскапада в Москве тут уже известна. Хотя на реакцию моего начальства мне глубоко наплевать.
   - Только не лезь в бутылку.
   - Специально не буду. Но от своих позиций не отступлюсь. 

     В доме было тепло и уютно. В камине лежала горка березовых  дров и щипцы.
   -  Разжечь камин?
   - Давай-ка попробую я. – Бекер присел на корточки.- Когда-нибудь на старости заведу и себе такой же. Отращу седые усы и буду сидеть в мягком кресле, ноги укутаю пледом, надену толстые очки и буду вспоминать былое. Или читать детективы. А у ног будет дремать старый и тоже седой, как я, преданный  пес. Как в романах Диккенса.
    Клара засмеялась.
  - Ладно, учись. А я пока в ванную.
   Она ушла. Из ванной доносился  уютный шум  льющейся  воды. Огонь в камине мало-помалу разгорелся. Прошло полчаса.. Клара вернулась в комнату свежей и причесанной. Дрова в камине уже пылали. Пахло дымком. Бекер сидел перед камином в широком  кресле, обитом пушистым синтетическим мехом. Она села в другое кресло против него.
   - Как видишь, я справился, - гордо сказал он.
   - Молодец,- ответила она. – Но всё же - как  у тебя прошло в Москве? Ты ничего так и не рассказал.
  Он усмехнулся.
   - Всё, как и следовало ожидать. Ничего нового. Рутина, старье. - Он помолчал.- Хотя  были и интересные моменты. - Он подумал об Ольге и замолчал. Изворачиваться и врать Кларе он не мог. И не хотел. Она была своя, родная, обмана она не заслуживала. Когда после трехлетнего перерыва их роман возобновился, он сам рассказал ей обо всех своих женщинах. Он и сейчас не мог понять, кто ему дороже – Клара или Ольга. Он виновато посмотрел на Клару. - Знаешь, я там встретился с очень милой женщиной. Из Питера.
     Лицо Клары застыло. По необычной интонации его голоса она поняла, что это было не простое знакомство.
     - И…? 
     - И все эти дни был с нею. Извини. Но  врать тебе не хочу.
  Наступила пауза.
     - Вот как, - сказала Клара.. – Ты с нею заранее договорился  о встрече в Москве? 
     - Нет, - сказал Бекер.- Нет, это вышло совершенно случайно. Ни о чем таком я не думал. Но меня унесло, будто вихрем. И я обо всем  забыл. Но сейчас...- Он смущенно посмотрел ей в глаза. - Клара, ты знаешь, ведь я тебя люблю.
  Она горько усмехнулась и покачала головой.
   - Как любимую жену, которой изменяют при каждом удобном и неудобном случае. Не смеши меня, Валентин. Так бывает только в плохих романах. – Она сделала короткую паузу. - Впрочем, я тебе не жена. И соблюдать мне верность ты не обязан. Так что не страдай. И спасибо за откровенность. Это то, что я в тебе ценю. - Она поднялась. – Выпить хочешь?      
   - Да, - сказал он. – Что у тебя  есть?
   - Всё, - ответила она. – Водку  дать?
   - Именно, - проговорил он.- Именно  водку.
  Она принесла  запотевший штоф из холодильника, две рюмки и нарезанный ломтиками  лимон.
    - Сядь к столу. Давай выпьем – за жизнь без вранья. Хотя, боюсь, мы с тобой уже изрядно опоздали. Пусть наши дети живут честнее. Кстати, ведь Ане ты так и не позвонил. – Она посмотрела на Бекера. - Валя! Господи, Валентин, да ты спишь! Иди в кабинет, я постелю тебе на диване. 

         13
          
Было уже двенадцать, но  Барабаш Бекера всё еще не  вызывал. К предстоящему разговору Бекер подготовился. Линия поведения, решил он, будет спокойной и жесткой. Никаких уступок и виляний. Всё будет названо своими именами. Вплоть до оценки скандала, учиненного  Поповским. Что же касается научной стороны конференции, то щадить позицию Гордеева и искать обтекаемые формулировки и компромиссы он тоже не намерен.
     В тесном кабинетике, заставленном книжными шкафами, у стола Бекера расположились Щеглов, Семин и молодой Сережа Грач, аспирант Бекера,                недавно уже представивший диссертацию на рассмотрение ученого совета.
    Бекер только что закончил рассказ о конференции. Все молчали.
    - Курить можно? – после долгой паузы спросил Сёмин.
    - Курите, - сказал Бекер. Он поднялся и приоткрыл на окне фрамугу. Старику Семину разрешалось всё – он был старше всех в отделе и, кроме того, был инвалидом войны. С утра шел мелкий дождь и стекло было в дождевых каплях.
    - Ну, так как? Какие мнения? Будем отстаивать свою точку зрения или подчинимся  директивным  указаниям? 
    - Нет, - возмущенно сказал Сережа Грач. –  Как это так - подчинимся?! А наши наработки – как? Коту под хвост? Я против! 
    Снова наступила пауза.
    - Думаю, нужно выслушать Барабаша, - сказал Щеглов. - А потом будем решать. Ведь мы еще не знаем, как поставит вопрос он. 
    Сёмин покачал головой.
    - Не знаем, - сказал он.- Но легко можно предположить. Ведь они с Гордеевым  кореши. - Он сощурился и пристально посмотрел на Бекера.- Валентин Георгиевич, а мне что-то думается, что вы уже всё решили. Верно? - Он усмехнулся. – Тогда мой совет: не капитулируйте, но и не рубите с плеча. Восточные мудрецы говорят, что перед тем, как дать ответ владыке на заданный им вопрос, прежде досчитай в уме до семи. Затем вдохни воздух и лишь потом отвечай. А у нас говорят – семь раз отмерь, а один раз отрежь.
   Бекер рассмеялся.
   - Мне бы такое терпение! Но за совет спасибо. Значит, отступать и сдавать позиции не будем. А будем думать, что и как отвечать. И считать в уме до семи.
    Щеглов довольно кивнул. Сергей Грач недовольно нахмурился, а Семин улыбнулся.
    -Ну и ладно, - сказал он, посмотрел на часы и поднялся. – Пойду, пожалуй. А вам нужно собраться с мыслями. Скоро на ковер.
    -Да,- сказал Бекер. - Спасибо всем. А я еще сделаю пару звонков.
    Он снял трубку городского телефона и в тот же миг зазвонил аппарат внутренней связи.
   - Валентин Георгиевич, - голос Натальи, многолетней секретарши Барабаша, звучал сухо. – Зайдите к Владимиру Ивановичу.
   -Иду, - он посмотрел на еще стоявших в дверях кабинета сотрудников и рассмеялся. - Говорят же – не поминай дьявола  всуе! Только сказали -  ан, а он тут как тут. Ну что ж, иду. Потом расскажу.

     В кабинете Барабаша находился только Скляренко. Он сидел за длинным приставным столом и по их лицам Бекер увидел, что они уже всё обсудили. Лицо Барабаша было красно, Скляренко смотрел в стол и что-то усердно рисовал в раскрытом блокноте. Они обменялись короткими формальными рукопожатиями и Бекер сел напротив Скляренко. Барабаш  выжидательно посмотрел на Бекера.
   - .Рассказывайте, - сухо сказал он.- Как прошла конференция, как доложились. В общем, всё.
   - Хорошо, - произнес Бекер.- Начну с самого начала. Конференция, на мой взгляд, полностью провалилась. - Он на миг умолк и поднял глаза на Барабаша. Мрачное лицо того застыло, дрогнули, искривясь, губы и гневно сощурились глаза. Скляренко, пригнувшись к столу, продолжал усердно рисовать. -  Первое. Генеральный доклад академика Гордеева длился почти час, но не содержал  ничего нового. Простое перечисление  разработок и положений двадцатилетней давности. Это главное. Второе. Не было коллег из родственных институтов, никого не было из-за рубежа. Это сразу определило уровень. Единственным светлым пятном был доклад доктора наук Гуссейнова из Баку. Присутствовал и сам его руководитель, Али Аббасович Мамедов. Но он не выступал, если не считать излишне, на мой взгляд, мягкую отповедь с трибуны, которую он дал откровенному шовинисту Поповскому.
   Бекер замолчал. Он подумал об Ольге и вспомнил ее  реакцию на скандал.
   – И еще. Был неплохой доклад кандидата наук Свияжской из Санкт-Петербургского НИИ из отдела академика Флавицкого. – Он снова сделал паузу. – Ну, и самое последнее. Резолюции конференции ведь так и нет, есть лишь её проект. Вот он. Всё заторомозилось на шестом пункте. Именно он, этот пункт, стал камнем преткновения. В предложенной ЦНИИ редакции повторяются анахроничные теоретические положения, ничего нового из того, что докладывалось на конференции, не отражено. Ну и, понятное дело, конференция этот текст отвергла. А кроме него осталось еще три  пункта. Редакционная комиссия предполагает согласовать их с участниками конференции по телефону или по интернету. В общем, это всё.
      Наступила пауза. Барабаш смотрел в стол, Скляренко рисовал в блокноте. Прошла минута.
   - Ясно, - сказал Барабаш.- Ну,  а наш доклад? Как его приняли? 
   - Хорошо приняли, - сказал Бекер.- Было много  вопросов,  потом подходили и просили данные о публикациях. Интересовались и нашим стендом. Дать его чертежи и результаты наших экспериментов попросил меня академик Кричевский. То же и Шамрило из Минска. Я обещал прислать.- Он иронически усмехнулся. – А вот от Гордеева вопросов не было. Сделали вид, будто ничего нового и интересного для них у нас нет. И всё будто остается таким, как было когда-то. Сто лет назад.  Смех,  да и только. 
     Барабаш  вскинул глаза.
   - Вот как, - хмуро сказал он. – Очень интересная мысль. А то, что у них многолетний опыт, и что по сей день там трудятся ведущие в этой области ученые – тоже смех? Что их  работы давно стали классикой - тоже не имеет значения? – Он хмыкнул.- А вы, значит, ухватили бога за бороду. И позволяете себе иронизировать над академиком Гордеевым. Ну  и ну!  Вы что, воображаете, будто какой-то какой-то ваш стенд совершил переворот в науке? Что одиночка Гуссейнов из Баку взял да обскакал коллектив ведущих московских ученых? - Он ухмыльнулся. - Нет, уважаемый товарищ Бекер, очень сильно вы заблуждаетесь. Скажем мягко, преувеличиваете значение своих работ. И  ваш доклад, который вы даже не соизволили показать мне до отъезда, мир не потряс, а лишь испортил наши отношения с ведущим ЦНИИ. – Он умолк и гневно засопел. - Академик Гордеев мне звонил и с возмущением рассказал о ваших выпадах против положений его доклада.
   Бекер побледнел.
   - Во-первых, - голос его зазвенел.- Вы и не просили показать доклад. Да он и не был написан. И читал я его не по бумажке, как это было принято в не столь уж давние времена. А во-вторых, работы гордеевского института, которыми вы восторгаетесь, давно стали историей. Лет двадцать назад они действительно были оригинальными, даже пионерскими. Но сейчас они безнадежно устарели. Серьезные ученые, наши, да и западные, смотрят на них, как на историю, на музейный экспонат. – Он иронически усмехнулся. – И генеральный доклад  Гордеева был  на том же, так сказать, музейном уровне. Жаль, что вы не слышали реплик и смеха в зале. Об этом, похоже, академик Гордеев умолчал. Как, полагаю, и насчет постыдного скандала с Гуссейновым. Когда этот вельможа от науки Поповский оскорбил молодого ученого. И о том, как умно и достойно дал ему отповедь старик Мамедов. И как Мамедову аплодировал зал, Гордеев тоже не рассказал? А жаль. Не хватило, значит, объективности у нашего  академика  Гордеева. - Он помолчал.- А вот ваша критика в адрес моего стенда, уважаемый Владимир Иванович, неуместна. Надеюсь, вам известно, что мои работы переведены и опубликованы в журналах  США и Германии. -  Он зло рассмеялся. Нужно остановиться, подумал он. Но его уже  понесло. - Правда, ни на одной из этих публикаций  нет вашей фамилии, как вами заведено в этом институте.  Не это ли вас так раздражает?
      Лицо Барабаша, и без того пунцовое, вмиг налилось кровью и побагровело. 
     - Не забывайтесь, Бекер! – прорычал он. – Я еще буду разбираться, что там нового в вашем стенде! – Он обернулся к Скляренко.- Андрей Васильевич, на завтра же подготовьте предложения по проверке результатов работ на этом стенде. Пусть комиссия разберется! Так ли уж отстала от нас Москва?! Что-то уж больно сладко поёт нам господин Бекер!   
     Наступила минутная пауза.
     - Хорошо, Владимир Иванович, - послушно проговорил Скляренко. Он бросил быстрый взгляд на Бекера и тут же отвел глаза.  - Сделаем.
      Барабаш  кивнул. Не глядя, он снял трубку  телефона.
      - Машину мне, к подъезду, - хрипло сказал он, вставая. Затем окинул взглядом Бекера и Скляренко. - Можете идти. Но учтите, разговор еще не окончен.

     В коридоре  Скляренко миролюбиво сказал Бекеру:
     - Зря  вы его дразните. Особенно насчет его фамилии на ваших статьях. – Он хмыкнул. - Вернее, её отсутствия.  Болевая точка. Будет ставить палки в колеса. Он человек злопамятный.
     -  А я уволюсь. Давно об этом подумываю.
     -  Вы это как, всерьез? А стенд?   
     - А что стенд? Железо, неодушевленный предмет. Заберу с собой. Между прочим, оснащен он на мои деньги. – Он подумал.- А, может быть, и оставлю его вам. Только вам он к чему? Кроме меня на нем работать у вас будет некому. А себе я сооружу другой, более совершенный. Я уже знаю, каким он должен быть. Но тогда и мои хоздоговора уйдут со мною.
    - Ну-ну, не горячитесь. – Скляренко невесело усмехнулся. – Перемелется – мука будет. Барабаша тоже понять можно. – Он помолчал.- Скоро семьдесят, всё в прошлом, научных заслуг никаких, молодые подпирают, вот-вот выгонят на пенсию…Ну  и цепляется. А Москва – она, как старая подпорка, костыль. Не очень надёжный, но всё же. 
   - Ладно, - сказал Бекер.- Пока что создавайте комиссию по проверке моей деятельности. Пусть люди трудятся. А там поглядим.

    14 

Припарковаться было негде, но Бекер увидел только что освободившееся место и тут же осторожно ввел свой «Рено» под деревья на тротуар. Справа и до угла тянулась высокая металлическая ограда парка. От полураспахнутых ворот с висящим на них “кирпичом” в глубину территории вела широкая аллея, густо усыпанная  желтой листвой.
     День был солнечный, но холодный, уже осенний. В дальнем конце аллеи чинно прогуливались пожилые пары, а справа у пруда, греясь на солнышке, с газетами в руках сидели на скамьях старики.
     Бекер посмотрел на часы. Три без пяти минут. Аня обещала быть к трем, значит, сейчас должна приехать. Она человек аккуратный, в него, не в мать. Та ни разу в жизни вовремя никуда не приходила. Из-за этого тоже у них не раз бывали конфликты. 
     Он оглянулся и увидел Аню. Она шла быстрым шагом, ища глазами отца. Он вышел ей навстречу. На ней была серая курточка, бледноголубые узкие джинсы и белые кроссовки. У неё была стройная фигура и красивая походка.
     - Папа!- воскликнула она, улыбаясь и подбегая к нему.- Привет, папчик! Я по   тебе скучала. - Она обняла его и поцеловала. Потом немного отстранилась и посмотрела ему в лицо. – Ты что-то похудел. Или как-то осунулся. Да? Ты чем-то расстроен? Это из-за маман? Или что-то на работе? 
    Он улыбнулся.
   - Всего понемножку. Хотя выпады твоей мамы начинают раздражать. А на работе, - он махнул рукой. - После Москвы у нас начались военные действия. Вернее, пока еще идут только мелкие боевые стычки. – Он на миг умолк.- Это противно, но я их не боюсь. Если вынудят, уйду. Предложений, слава Богу, хватает. – Он хмыкнул. - Ладно, об этом потом. А пока - не пообедать ли нам где-нибудь?
   - Охотно, - сказала она. – Но только не веди меня в ресторан! Терпеть их не могу. Здесь в парке есть кафе и кормят вполне прилично. Хотя антураж весьма так себе. Но ты ведь не сноб, папа? Как и я?
   Он рассмеялся. Она взяла его под руку и прижалась к нему
.   - Тогда вперед. Учти, что угощаю я. Сегодня я при деньгах.
   -  Стипендия?
   - Ха-ха. Бери выше! - Она искоса  глянула на отца. - Учу музыке сыночка одного бизнесмена, олуха царя небесного. Кроме футбола моего ученика ничего не интересует, но зато в  этом он настоящий ас. Знает безошибочно фамилии футболистов всех времен и эпох и счёт всех матчей. Но платят хорошо. Так что можешь позволить себе всё, чего только душа пожелает.
   -  Отлично, - сказал он .- Попытаюсь тебя  разорить. Трепещи.
    Они двинулись по центральной аллее парка. Под ногами сухо шуршала опавшая листва. Солнце то пряталось за тучами, то выходило вновь, сразу становилось тепло и день казался ярким, летним. На круглой площадке, образованной радиально сходящимися аллеями с сухой чашей фонтана в центре, стояло приземистое одноэтажное строение под бурой черепичной крышей. В торце над входной дверью полукругом вилась витиеватая надпись, образованная нервно мигающими неоновыми трубками - “Кафе“Охотник”. Оттуда слышались глухо бухающие звуки музыки. На крыльце лениво курили несколько парней. Вблизи стояли две дорогие  черные машины.
   - Пришли,  - сказала Аня. – Это здесь.
  Бекер огляделся.
   - Интересно, - сказал он. - Как сюда попали эти машины? Ведь на воротах висит  “кирпич”.
    Аня со снисходительной укоризной посмотрела на отца.
    - Папа, - сказала она. - Папа, ты слишком серьезно к этому относишься. А для этих ребят всё проще. Захотел – и въехал. И никто им не указ.
   - Да, - ответил Бекер. - Ты права. Веди меня в твой шалман.

    Они вошли, и их сразу оглушила громыхающая невнятная музыка. Душно пахло жареным мясом и чем-то пригоревшим. Вдоль похожего на сарай помещения тянулись длинные массивные деревянные столы без скатертей с простыми скамьями с обеих сторон. На стенах между  окнами висели пыльные чучела оскаленных голов диких кабанов, медведей, зайцев и лисиц.
    Кое-где за столами сидели люди, вблизи стойки бара шумела веселящаяся компания. В проходах между столами пробегали с подносами в руках официантки  в белых вышитых блузках. На  окнах висели занавески с такими же вышивками.
  - Сядем куда-нибудь подальше от динамиков, - сказал Бекер. -  Здесь не слышно ни одного слова. 
    Они прошли в конец зала и сели у окна. Здесь было немного тише. В противоположном конце их стола сидели две девушки и о чем-то озабоченно разговаривали, поглядывая на парней за соседним столом. На столе в керамических лукошках лежали солонки и перечницы. Прошло несколько минут. Никто к ним не подходил. Аня поднялась.
   -Посиди, папа, - сказала она..- Я сделаю заказ и нам его принесут. Что тебе заказать? Ты дичь любишь?
   - Нет, - сказал он. – Как-то однажды пробовал. Запах! Не нравится. И очень жесткое. Мне бы что-нибудь попроще. Скажем, харчо. И простую свиную отбивную с картошкой. Тут такое есть?
  - Думаю, есть. Подожди, я мигом. А что ты будешь пить?
    -  Чай, - сказал он. -  Или кофе. Только не растворимый.
   Аня  засмеялась.
    - Нет, всё же ты гурман. Ладно, подожди.
    Она убежала. Бекер огляделся. В сидящей в другом конце зала компании, как видно, произошла ссора. Один из парней поднялся и, перегнувшись через стол, ударил сидящего перед ним по лицу. Тот вскрикнул, вскочил и таким же образом нанес ответный удар. Сквозь грохот динамиков слышались крики, звон разбитой посуды и громкая матерная  ругань. Вскочили и другие. Началась потасовка. Тут же к дерущимся откуда-то из глубины помещения быстро приблизились двое рослых охранников в зеленой пятнистой униформе и в одно мгновение ловко оторвали дерущихся друг от друга. У одного из них по щеке текла кровь, он ладонью размазывал её по лицу и злобно матерился. Охранники снова усадили подравшихся за стол. Бекер видел, как они разлили по стопкам водку и дружно выпили. Грохотала музыка. От глухих ритмичных ударов вздрагивали пыльные занавески на окнах и трясся  пол.
    Вернулась Аня.
   - Заказ принят, - сказала она. – Минут через пять-десять принесут. – Она оглянулась.- А ты тут не скучал? Увидел? Это не кино, папа, это наша жизнь. А ты витаешь в своих научных  эмпиреях и думаешь, что  вокруг тишь до гладь.
    Бекер ответил не  сразу. Да, подумал он, у нас в науке тоже не всё гладко, но до рукоприкладства пока не доходило. Хотя  желание такое иногда возникает. Вчера в кабинете он охотно влепил бы Барабашу оплеуху по наглой толстой морде. Может, и нам пора переходить к более современным способам выяснения отношений? К более естественным человеческим реакциям? Он усмехнулся. Вот врезал бы Гуссейнов по роже этому Поповскому, ну и делу конец. Когда-то были дуэли. Всё было честнее. А теперь мы стали вроде бы цивилизованными. Руки марать боимся. 
    Аня посмотрела на Бекера.
   - Чему ты улыбаешься? – спросила она.-  Я не права? 
   - Права,- сказал он.- Очень права. Да и у нас в науке тоже нет тиши да глади. Разве что только не деремся. Пока. А жаль. Вот об этом я и подумал.
   - Расскажи. По-моему, у тебя не всё ладно. Это что, на работе? Или личное? Я тебя уже спросила, но ты не ответил.
   Он усмехнулся.
   - Нет, в личном плане все благополучно. Даже очень, невзирая на твою маман. А вот на работе...- Он махнул рукой. – А, малоинтересно.
   - Нет, расскажи. Но вначале о личном. 
   - Ох, лиса!- Бекер усмехнулся.- Любопытно? - Он на миг умолк. - В общем, в Москве я познакомился с очень милой женщиной из Питера.  Молодой и красивой. И теперь всё время думаю о ней.
   - Ух ты!-  сказала Аня.- Вот это да! Не слабо! И кто же она, если не секрет?
   - Не секрет. Ей тридцать два, разведена, кандидат наук. Блондинка. Очень красивая. Пока всё. 
   - С такими характеристиками и в нашем Харькове найдется тысяч двадцать.  Не темни, отец.
   -  А я и не темню. – Он посмотрел на дочь и рассмеялся. – Теперь буду искать поводы  для  командировок в Питер.
  Она покачала  головой.
   - Втрескался, - удрученно проговорила она.- Ну и ну. А как же твоя Клара?
Он помолчал.
   - Не знаю, ей-богу. Ничего не знаю. Сам себя не понимаю. Не могу без Клары, привык, - и тянет в Питер. -  Он помолчал. - Но только хочу, чтобы ты знала, – мои отношения с Кларой не имеют никакого отношения к разрыву с твоей матерью. Они возникли, когда у нас мамой уже наступил полный разлад.
    Аня несколько минут молчала.
   - Но, папа., - сказала она. - По-моему, мама тоже не безгрешна. Кстати, кое-что из моего детства я  помню. И не понимаю, как ты женился на этой стерве?!
   - Аня! Ты не должна  так говорить.- Он улыбнулся.- И где была бы ты, если  бы я на ней не женился?
    Она хмыкнула.
   - Это не ответ.  И всё равно я не понимаю.
   Бекер сразу не ответил. Обсуждать с  дочерью эту щепетильную тему он не хотел.
    - Аннуля, это проблемы наши. А вот я запутался на старости лет.. 
  Она звонко расхохоталась.
   - Ну, папа, ты даешь! На старости лет! Да завтра же моему Глебу доброжелатели донесут, что сегодня  я с молодым интересным мужичком сидела в “Охотнике”! Ладно, господин донжуан, разбирайся сам со своими дамами. С ними у тебя  всё в норме. А что на работе? 
  - Конфликт, - сказал Бекер.-  С  Барабашем, моим директором. Он меня на дух не переносит. Терпит лишь потому, что в институте докторов наук мало. А молодых и вовсе нет. Одни старики. Да и самому ему уже давно пора на пенсию. Склероз. Вот и пылит.
   - Но в Москве на конференции институт представлял именно ты?
   - Я. Вот тут-то и зарыта собака. По-сути, представлял я себя, а не институт. Из-за этого весь сыр-бор. А Барабаш ищет поддержки старых дружков из Москвы. До сих пор звонки из Москвы у нас еще играют роль. Понятно? Чтобы не выгнали его на пенсию. А я кланяться не желаю. Ну и конфликт.
  - Как  такое  вышло?
  - Просто.Я не стерпел архаичных идей бывшего головного НИИ. От которого Барабаш ждет поддержки. Ну и разнес их  в пух и прах. Под аплодисменты зала. Вот и всё.
   Лицо Ани стало серьезным.
     - Поняла. И что же теперь будет?
    -Увидим, - после короткой паузы сказал Бекер.-  Сейчас Барабаш создает комиссию для проверки моих работ. – Он усмехнулся. – Хамство и глупость. Не исключено, что придется уйти. Куда уйти есть, не страшно.
    - Ну и ну,  - сказала Аня. – Очень впечатляет. А вот и наш обед.   
     Харчо был остывший, картофель сыроват, а от жесткой пережаренной отбивной тупым ножом нельзя было отрезать ни  кусочка. От кофе Бекер отказался.
     Веселая компании ушла, окружив недавно дравшихся парней, сейчас уже идущих в обнимку и пьяно пошатываясь. Умолкла и музыка. В “Охотнике” стало тихо. 
     Аня  рассчиталась и они вышли на. воздух. Солнце зашло и стало пасмурно. Черных машин на газоне у кафе уже не было, у крыльца стоял милицейский газик и сидящий за рулем милиционер пил из банки пиво.
      
   Стоящую у ворот машину Бекера засыпало сухими листьями. Он рукой  смахнул их с капота и открыл дверцу.
   - Тебе куда?
   - Домой, - сказала она. – Сегодня я в консерватории сачкую. Глеб занят, а я в кои века займусь домашними делами. Накопилась целая гора. Если бы ты знал, как я их ненавижу! - Она посмотрела на часы. – Позвоню  мужу. Минутку.
      Она достала из сумочки мобильный телефон.
   - Глеб? Глебушка, я сейчас обедала с папой. Где? В “Охотнике”.Что? – она вдруг звонко расхохоталась. – Ну  что ты! Он не сноб! Всё отлично!
   Она отключилась и смеющимися глазами посмотрела на отца.
   - Глеб говорит, что этого ты мне никогда не простишь. Приличные люди, говорит он, сюда не ходят.
   - Ладно, - сказал Бекер.- Не переживай. Для жизненного опыта мне это было полезно. Садись, поехали. Похоже, что будет  дождь.

    Он высадил Аню у её дома, отъехал и задумался. Домой ехать не хотелось.Он вытащил мобильник и набрал номер Гладуша.
   - Борис Федорович, - сказал он.- Это Бекер. Очень хочется с вами поговорить. Как вы к  этому относитесь?
    Он услышал старческое покашливание.
   - Что-нибудь стряслось?
   - Стряслось.
   Снова наступила короткая пауза.
    - Приезжай, - ответил .Гладуш. – Только по дороге купи мне ленту для пишущей машинки. Моя уже совсем никуда.
    Он повесил трубку. Бекер усмехнулся. Ленту для пишмашинки! Старик всё еще живет в старом мире. Компьютер он не признает и статьи пишет только на свое древней машинке “Эрика”. А иногда простым карандашом. Но голова - дай Бог всякому молодому.
    Бекер вырулил на проспект. В писчебумажном магазине на всякий случай он купил две ленты разной ширины – какая была нужна, старик не сказал, – и направился к нему на Холодную Гору. 
      
        15

Домик, в котором жил член-корреспондент академии наук Борис Федорович Гладуш, был построен на окраине Харькова – Холодной Горе - еще в позапрошлом веке его дедом и представлял собой полутораэтажное кирпичное строение с примыкающим к нему небольшим хозяйственным двором, обнесенным кирпичным  забором.
     Войны и революция коснулись его мало, и даже кое-что из старой дедовской мебели уцелело по сей день. Но за минувшие годы дом обветшал и одной стороной заметно осел, окна кое-где перекосились, а в комнатах, вместо еще оставшихся, как декорации, старинных изразцовых печей, под окнами висели радиаторы центрального отопления.
     Когда-то этот дом был одним из многих, ему подобных, стоящих на этой далекой городской окраине, а теперь невдалеке находилась станция метро и со всех сторон дом Гладуша обступили многоэтажные исполины, рядом с которыми он  казался маленьким и испуганным.

     Гладушу было за восемьдесят, он давно вышел на пенсию, но продолжал работать дома, и два-три раза в году присылал в редакции журналов свои статьи, рецензии или отклики на какие-то публикации – иногда злые и раздраженные, а чаще, напротив, восторженные. И до сих пор оставался членом ученого совета института по присуждению ученых степеней. Выступая, он часто бывал по-стариковски излишне разговорчивым, иногда сурово–любезным, а  временами и просто ядовитым.
     Бекер остановил машину у ворот и вошел во двор. Крыльцо тоже было покосившееся, зыбкие деревянные ступени скрипели. Он еще не успел позвонить, как за дверью послышался звонкий собачий лай и через минуту дверь приоткрылась.
   - Валентин, ты? – спросил Гладуш, прищуренно вглядываясь в лицо Бекера. За его спиной стояла девушка в переднике.
   - Входи. Это Ксения, моя внучка. Знакомьтесь.
   Он прикрикнул на заливающуюся звонким лаем собачку:
   - А ну тихо, Атом! Проходи, Валентин, прямо в кабинет. Там включен электрокамин, сядь  в кресло, погрейся. Дождя пока нет? А в доме что-то сыро. Вот сижу, читаю и греюсь. Ленту ты мне купил?
   - Купил, вот, две. Какая подойдет.
   - Нужна  двенадцать миллиметров. А я что, не сказал?
   - Нет, но это пустяки, копейки.
   - Спасибо. - Гладуш сел в кресло против Бекера и укутал ноги пушистым пледом. - Так что у тебя?
    Бекер минуту помолчал.
   - Начну с того, что в Москве, в нашем бывшем головном ЦНИИ прошла конференция. Проводил её Гордеев. Приехали представители из бывших республик. Правда, из крупных ученых был только Мамедов из Баку. И еще были из Питера, от Флавицкого.
    Гладуш огорченно покачал головой.
    - А мне даже и не сказали. Списали в тираж. Как говорится, с глаз долой - из сердца вон. Ну и как? Хоть что-то интересное было?
   - Ничего, сплошная архаика, старье. - Бекер усмехнулся. - Правда, был хороший доклад молодого доктора из Баку Гуссейнова. Ученика Мамедова. И, пожалуй, всё.
   Гладуш  внимательно  посмотрел на Бекера.
   - Это всё преамбула, - сказал он.- Не за зтим же ты приехал ко мне, чтобы рассказать эту чепуху. Ты-то сам выступал? Ведь дело, понимаю, именно в этом, верно?
   - Да. Выступал. Доложил наши теоретические решения и результаты  экспериментов на стенде. Вы, думаю, о них читали в сборниках научных работ института.   
   - Читал. Об одной, помнится, я тебе как-то даже звонил. И что?
   Бекер усмехнулся
   - Малость покритиковал положения генерального доклада Гордеева. Возможно, немного резче, чем нужно было. Но меня возмутила попытка навязать старое, будто новых  данных нет. Барабашу, конечно, тут же доложили. Что и вызвало монарший гнев. Он-то надеялся, что я поддержу Гордеева. И что снова будем жить да поживать под того крылышком. А я планы Барабаша взял да и порушил. Ну вот. И сейчас он создает комиссию для проверки моей подрывной, в его разумении, деятельности. 
Гладуш  хмыкнул. 
   - Барабаш! Я его знаю. С ним поговоришь - ну, будто мыла наелся. Чинуша. Так чего он хочет? Чтоб ты ушел? А в институте работать кто будет? 
   Бекер пожал плечами.
   - Об этом он не думает. Надеется, что всё как-то образуется. Сейчас для него важнее всего, чтобы его самого на пенсию не выдворили. 
     Гладуш  кивнул и закрыл глаза. Казалось, что он дремлет..Прошло несколько минут. Вдруг он встрепенулся.
   - Значит, так, - сказал он бодро. - Ты хотел знать мое мнение -  слушай. Ты в своих выводах уверен? Отступать не будешь? Нет? Тогда будь тверд. И защищайся. Только не хами и не повышай голоса. - Он помолчал.- Чем спокойней будет твой тон, тем убедительнее прозвучит сказанное тобой. И напоследок еще. Я тебя поддержу. Если в этом будет необходимость. Хотя ты и сам справишься, я тебя знаю. Так что держи меня в курсе дела. – Он покачал головой.- Понимаешь, некоторые суждения и выводы, которые еще недавно казались нам дерзкими, даже новаторскими, теперь воспринимаются как очевидные и устарелые. А ведь это не всем дано понять. Вот так. А сейчас давай пить чай.- Он обернулся к двери.- Ксения! Сделай-ка нам по чашечке чаю. И  принеси сушки. 
     Они пили чай и разговаривали уже совсем о другом. Бекер с грустью смотрел на слегка дрожащие пергаментные руки Гладуша в густой старческой гречке, на его худое лицо с запавшими щеками. Да, годы берут свое. Двадцать лет назад, когда Гладуш был его научным  руководителем в аспирантуре, тогда он был  бодрым и веселым человеком. Обожал шутку, соленый анекдот, громко хохотал. Был не дурак в компании крепко выпить, но голову никогда не терял. Поговаривали о его романах с иногородними аспирантками. Хотя в своем институте ничего такого он себе не позволял.

     Да, всё прошло. Осталась только научная принципиальность. В этом он никогда не кривил душой. Резал в глаза правду-матку на ученых советах, невзирая на громкие имена и положение. Никогда ни перед кем не лебезил, не юлил. Рассказывали, будто в Киеве на каком-то торжественном  собрании Академии наук, где с речью выступил Хрущев, в ответном слове сказал с трибуны, что, дескать, Хрущев не вполне прав, так как не понимает особенностей научной работы. Был большой скандал. По слухам, именно из-за этого он так и не стал полным академиком.
     Но его еще и сейчас побаиваются. Его нынешние статьи новых идей или теоретических решений уже не содержат, но всегда задиристые и  полемические, часто спорные, в них еще иной раз проскальзывают очень нетривиальные мысли и оценки.
   Прошел час. Бекер посмотрел на часы.
   - Спасибо, Борис Федорович, - сказал он, поднимаясь.- Ей-богу, стало легче.
   - Ну-ну, - проговорил Гладуш. – Не преувеличивай. Но если будет надо - звони. И приходи. Если смогу - помогу. – Он приподнялся и протянул руку Бекеру.- Ксения тебя проводит. Ксения! – крикнул он.- Проводи  гостя!


      Шуршал тихий осенний дождь. Машина мокро блестела и ветровое стекло  было в мелких каплях с прилипшими к нему желтыми листьями.  Бекер сел в машину и включил дворники. Затем  взял телефон и набрал номер Петербурга.
    Шел зуммер. Прошла минута. Он подумал, что Ольги нет дома, но в этот момент она сняла трубку.         
   - У телефона, - глухо сказала она.- Слушаю. Кто это?
   Голос у неё был тусклый и  угасший.
   - Оля,  это я, - сказал Бекер. – Оля, что с тобой? Ты здорова? 
   - Валентин, - сказала она. – А я уж и не ждала. – Она вдруг заплакала.- Валя, позавчера умер Флавицкий. Валя, ты можешь прилететь хоть на один день? Тут начинается такое! 
   Бекер на миг растерялся. Комиссия, подумал он, эта дурацкая комиссия, будь она неладна. Как всё это некстати. Без него начать работу комиссия не сможет. А если начнет, то, можно не сомневаться, накрутят такое! Да и кто будет в этой комиссии? Еще неизвестно. Но оставить Ольгу в таком состоянии нельзя. Да и сам он хочет её видеть. Конечно, он прилетит. Решено.   
   - Прилечу, - сказал Бекер.- Конечно, прилечу. Завтра все организую и  послезавтра прилечу. Я тебе еще позвоню.
   - Спасибо, Валя, - сказала она тихо. – Я буду ждать. – Он услышал ее  облегченный  вздох.- Я очень буду ждать тебя.   

       16

Приказ Барабаша о создании комиссии для проверки работ отдела Бекера Скляренко озаботил и расстроил. Для него, как и для Бекера, это стало неожиданностью. Он знал, что теоретические решения Бекера и результаты его экспериментов, доложенные на конференции в Москве, асболютно корректны, точны и существенно  уточняют, а порой даже полностью заменяют устаревшие и ставшие догмами теоретические представления, которые еще недавно считались классическими и годами кочуют из монографии в монографию и даже в учебники для ВУЗов.
      Но чутье и жизненный опыт подсказывали Скляренко, что недовольство Гордеева и его звонок Барабашу вызваны не этим. Всегда в науке существовали зависть к успеху коллеги, конкуренция. Такое было всегда, но академик Гордеев не стал бы звонить и выражать претензии директору провинциального института по такому незначительному подводу. Ну, получил сотрудник Барабаша новое теоретическое решение, которого нет в ЦНИИ. Ну и что? Есть публикации, наконец, всегда можно договориться, обменяться опытом, научными отчетами. Нет, безусловно дело было в чем-то другом. Похоже, подумал он, сработали тут опасения  Москвы утратить лидерство. Или, точнее, утратить связи с нашими крупными предприятиями, от которых к ним шли договора. Он хмыкнул. Да, именно это. Под якобы обидой, которую нанес Бекер своим докладом, лежит простой материальный интерес. Деньги. И немалые. Ведь нынешние договора Бекера еще недавно заключались нашими заводами напрямую с Москвой, с ЦНИИ. И есть сведения, что даже некоторые предприятия  России  интересуются  работами Бекера. Вот на-днях  приехали люди из Самары, чтобы прощупать почву.
     Сейчас Скляренко не вполне понимал, чего ждет от него Барабаш, и не мог решить, как поступить. Конечно, образовать комиссию придется. Состав её должен быть таким, чтобы выводы оказались безупречными  в научном плане и в то же время имели общий негативный по отношению к работам Бекеру, то есть желательный Барабашу, подспудный фон.   
     Но как это сделать, Скляренко не знал. Тем более, что специалисты,  разбирающиеся в работах Бекера и способные оценить принципы его идей и исследований,  работали  в его же отделе.
     Правда, еще в одной небольшой новой лаборатории велись работы, косвенно соприкасающиеся с исследованиями Бекера. Но решали они другие задачи и двигались иным  путем. Исполняющим обязанности заведующего этой лабораторией был 28-летний Геннадий Парщик, недавно защитивший кандидатскую диссертацию и уже утвержденный ВАКом. На ученых советах, слащаво улыбаясь, он подобострастно, без малейшего смущения и не обращая внимания на иронию сослуживцев, откровенно льстил Барабашу, а через полчаса в курилке среди тех же коллег насмехался над ним и над его неуклюжими словами и фразами.
     Всем был памятен случай, когда на одном из ученых советов, где Барабаш в привычном хамском стиле разносил одного из сотрудников, Гена, вскочив и изобразив на лице умиление и восторг, произнес:
     - Владимир Иванович! Вот теперь всё стало ясно! Ваша генеральная мысль – это наш маяк! Спасибо вам, Владимир Иванович! 
    Все исподтишка переглянулись. Но Барабаш иронии не понял.
   - Сядь, - миролюбиво сказал он Геннадию. Такие слова он любил.- Только нужно, чтобы мою мысль правильно все поняли. Вот так, товарищи  Работайте! 
   
    О том, что Гена Парщик ловкий сукин сын и пройдоха, знали все. В коллективе Гену не уважали. К тому же назвать его специалистом, способным возглавить работу комиссии, чтобы оценить работы Бекера, было наивно, если не смешно.
    Но других кандидатур Скляренко пока не видел. Только Гена мог написать то, что хотел видеть Барабаш. Никаких моральных преград для  Гены не существовало. Он мог сегодня говорить одно, а завтра, не смущаясь, совершенно противоположное. И с пеной у рта отстаивать свои только что произнесенные слова.
    В общем, Скляренко понимал, что на роль, уготованную ему в создаваемой комиссии, Геннадий Парщик подходит. Теперь нужно подобрать членов этой комиссии, двух-трех человек. И потом  согласовать этот состав с Барабашем. 
    К сожалению, докторов наук для этой цели в лаборатории Парщика не было. Вообще  в институте докторов было мало, и почти все они были стары или работали в другом направлении. Но одного-двух найти можно было. Для этого следовало использовать стариков, боящихся быть уволенными по возрасту или даже по профнепригодности.
     У одного из них, 80-летнего Шермана, некогда  известного математика-теоретика, а теперь полумаразматика, которого держали в институте только ради  кворума в ученом совете, еще сохранились прежний гонор и уверенность в том, что он всё знает, может всё понять и правильно оценить.
    Второй, Карпенко, на два-три года старше Шермана, постоянно находился в затуманенном полусонном состоянии. Дремля за столом, он вдруг просыпался, испуганно озирался - не заметил ли кто-нибудь, что он уснул, - громко произносил уже всем известные дежурные слова: “Сорок пять! Сейчас  уточним!”- и делал вид, будто что-то записывает.
    Обоих этих докторов Скляренко надеялся уговорить войти в состав комиссии. Ну и он сам тоже не мог остаться  в стороне. Так что в целом состав комиссии  как-то определился.
    Но при всем этом оставалось одно “но”. У Скляренко не было полной ясности насчет того, чего же хочет Барабаш. Показать, что работы Бекера не корректны и их результаты неверны? Но это была бы заведомо провальная задача. Известные ученые в рецензиях на его статьи и отчеты разделяли теоретические выводы Бекера, а многие ссылались на его экспериментальные данные. Тогда что? Просто уволить его по  каким-то надуманным причинам? Скажем, за нарушение дисциплины? За срыв сроков сдачи отчета? Или за неправильное поведение в Москве на конференции? Чепуха, это не мотивы для увольнения. И что потом? Кто будет работать? А стенд? А кто будет возиться с аспирантами? И главное – его хоздоговоры с заводами?
 
      Скляренко отправился к Барабашу. Барабаш разговаривал по телефону. Не отнимая трубку от уха, он протянул Скляренко руку и показал на стул рядом с его столом.
     -Ну?- сказал он, прикрыв ладонью микрофон.-  Комиссию подобрал? Кого ты в неё включил? – Он закончил разговор, положил трубку.и выжидательно откинулся в кресле. Скляренко перечислил фамилии. Барабаш задумался.
    - Парщик - это ты придумал хорошо. Молодой, задиристый. Спуску Бекеру не даст. А прочие...- Он махнул рукой.-  А, подпишут, куда денутся. Ну, и когда же начнете работать? 
   Скляренко замялся.
    - Владимир Иванович, понимаете, я... Я как-то не совсем уловил вашу идею насчет Бекера.- Он виновато посмотрел на Барабаша. – Какой должен быть вывод? Поясните, Владимир Иванович.
   Барабаш усмехнулся.
   - Стареешь, Андрей Васильевич. Ловить мышей перестаешь. Мог бы и сам догадаться. – Он хмыкнул.- Чего я хочу? Хочу, чтобы твоему Бекеру вправили  мозги. Найди огрехи! Они есть у всех, сам знаешь, без них не бывает. Только надо их найти! И умело выпятить. Чтобы не считал себя умнее всех. – Он гневно задышал. – Подумаешь, стенд соорудил! Да у Гордеева таких стендов, думаю, десяток! И работы их пока никто не отменял. Да, у них сейчас время трудное. Так помоги им! Ведь они всю жизнь во главе науки стояли! Помоги, а не критикуй, да еще на публику, наглец! – Он на миг умолк.- Да и сейчас, если не они, кто будет оппонировать у нас на защитах? Кто пришлет добрые рецензии на наши отчеты? Нам и сейчас без них не обойтись. Ну, понял? А как построить выводы комиссии, сообрази уже сам. Не впервой тебе, думаю. Вот так. А я потом по ним приму решение. Понял?
    Скляренко поднялся.
   - Понял,- сказал он. – Завтра же начнем работать. Думаю, недели хватит.
   - Ну и добре,- проговорил Барабаш.-  Иди,  друже, трудись.
    Скляренко вышел из кабинета и направился в лабораторию Геннадия Парщика.

         17
   
Из-за тумана Санкт-Петербург не принимал, и вылет задерживался на полтора часа. Бекер сидел в кресле и смотрел на летное поле. В серой предутренней мгле тонули ряды стоящих самолетов. Каждые несколько минут из динамиков раздавался музыкальный сигнал и механический голос бесстрастно что-то объявлял по-русски и затем по-английски.
    Порывы ветра время от времени доносили с поля густой рёв авиационных моторов. Какие-то самолеты взлетали, в сером небе медленно растворялись  мигающие прощальные красные бортовые огни. По полю к зданию аэровокзала  торопливо бежали вагончики с пассажирами.
    Бекер набрал номер Ольги.
   - Сижу в аэропорту, - сказал он.- Жду, когда ваша Северная Пальмира соблаговолит меня принять. – Он посмотрел на часы.- Сейчас почти семь. Обещают вылет в восемь тридцать. А пока расскажи о себе.
    - Ну что. Вчера похоронили Флавицкого. На Волковом кладбище. Было много людей. Многие плакали. А я немного простыла. Сижу дома и жду тебя. Вот и всё.
   - Ты обмолвилась, будто у вас что-то начинается. Я тебя верно понял? Что происходит?
    Ольга  секунду помолчала.
   - Ох, Валя! Начали сразу же делить шкуру только что убитого медведя. То-бишь, кто станет заведовать отделом. Прошло только два дня, а все уже передрались. Разделились на два лагеря. Если бы ты знал, как всё это мне противно.
   - Понимаю. У меня ненамного  лучше. Расскажу при встрече. – Он на миг умолк.– Погоди, что-то объявляют. Минутку...вот...ага, просят пройти на посадку. Слава Богу! Целую тебя!   
   - Я тебя встречу. Уже еду в Пулково. Пока!

      Пассажиры дремали. Гул двигателей время от времени усиливался и сразу начиналась дрожь самолета, затем гул стихал и будто уходил куда-то вглубь, в хвост машины. За иллюминаторами висел сплошной молочный туман. Казалось, что туман проник в салон самолета и из-за этого голоса пассажиров и стюардесс звучат глухо, будто скозь слой ваты.   

     Бекер откинулся в кресле. Да, вчера день был трудный. С утра он отправился к Скляренко, чтобы договориться о двух-трех днях для вылета в Питер. И тут же узнал о составе комиссии.
   - Занимаетесь чепухой, -  зло сказал он. – Кому это нужно? Как может Парщик судить о моих работах? Он же просто нуль. Да еще эти старперы Шерман  и Карпенко. – Он усмехнулся. - Чего вы хотите? Чтобы я из института ушел? Так я уйду и сам, без вашей комиссии. И стенд вам оставлю - станину и раму. А вот всю электронную начинку да еще свои компьютерные программы заберу. Это мои личные приобретения и разработки. Оснащайте стенд сами, а потом делайте на нем всё, что хотите.
    Он это произнес и увидел, что Скляренко испугался  его решимости.
   - Ну что вы! - примирительно сказал Скляренко.- Что вы, никто не хочет, чтобы вы увольнялись. Барабаш остынет. Он это сгоряча, ведь вы его знаете. - Он понизил голос.- Это его Гордеев накрутил. Ну, покричит, пошумит. Ведь он понимает, что вы нужны  институту. 
    - Не уверен, -сказал Бекер. – По-моему, ему никто не нужен. Ему бы только усидеть в своем кресле. – Он помолчал.- Андрей Васильевич, завтра вечером мне необходимо уехать, на три дня. По личным делам.
    Скляренко растерянно уставился на него.
    - Как? Сегодня среда, а завтра должна начать работать комиссия. А как же без вас?
     -Завтра я еще буду в институте. Пятницу пропущу в счет отпуска, а  комиссию отложите на три дня, до понедельника.  Это ничего не изменит.
    Скляренко пожал плечами.
    - Ей-богу, не знаю...- Он посмотрел на Бекера. – У вас что-то  случилось? И, если не секрет, куда вы едете? Не  в  Москву  ли?
   - В  Петербург. Да, ведь вы еще не знаете. Умер Флавицкий. – Он сделал паузу. – Но еду я не по этому печальному поводу. Дело сугубо личное. 
   Скляренко махнул рукой.
   - Вот как. Понимаю. Ладно, езжайте. Пишите заявление. Попытаюсь убедить Барабаша.

            18

...Самолет тряхнуло. Бекер отвлекся от мыслей. В салоне стало светлее. Он посмотрел в иллюминатор. Туман поредел и сквозь облака пробивались бледные лучи солнца. Впереди в иллюминаторе уже были видны  посадочные полосы и  гигантское круглое сооружение аэропорта  Пулково-1.
 
     Самолет медленно вырулил на свободное место между спящими двукрылыми гигантами и остановился. Двигатели стихли. Тут же по подъехавшему трапу на поле  начали спускаться пассажиры.
     Бекер шел в конце, стараясь разглядеть Ольгу среди встречающих, толпящихся  у выхода с лётного поля. Он увидел её и ускорил шаги. На ней были черные очки и, несмотря на холодную погоду, головного убора на ней не было. Ветер трепал ее белокурые волосы и она  непрерывно рукой отводила их от глаз.
    Он миновал турникет и она, расталкивая  идущих рядом, бросилась к нему и обняла.
   - О, Валя, - выдохнула она. - Как долго тебя не было! 
   - Да, целую неделю, - сказал он. –  Извини, Оленька.

    В такси она взяла и уже не отпускала его руку. Было утро рабочего дня и улицы были забиты машинами. Такси ползло медленно, тормозя у светофоров. Таксист ворчливо поругивался.
    Время от времени Ольга поднимала голову и смотрела на Бекера. Казалось, ей всё еще не верилось, что он рядом с нею.
     -  Куда мы едем? - спросил Бекер.- Домой?
   Она тихо засмеялась.
    - Ты сейчас сказал - домой. – Она помолчала. - Ох, как хотела бы я, чтобы это был и твой дом!
   Бекер смущенно промолчал.   
     - Тебе сегодня еще в институт?
    - Нет, я на больничном. - Она лукаво улыбнулась. – Вчера вызвала из поликлиники врача и изобразила болезнь. Притворилась. Кашляла и сморкалась. Симулировала ради твоего приезда. - Она помолчала. – А вообще...После смерти Сергея Константиновича у нас хаос и разлад. Ругаются, интригуют. Из-за должности заведующего отделом. Стыд и позор. Если станет невмоготу, уволюсь. К чёрту!
    Голос  её задрожал. Бекер посмотрел на нее. Ему подумалось, что она сейчас расплачется.
   - Ну-ну, - он поцеловал её в щеку. Щека была прохладной и бархатистой. - Потом поговорим, дома. Ты меня хорошим кофе напоишь? В самолете нам давали бурду. А я, учти, кофеман.
   - Напою, - сказала она. –  Обязательно. Я хорошая хозяйка. Вот увидишь.
   - Увижу. - Он улыбнулся. - Сколько нам еще ехать?
   - Уже мало. Минут пять-шесть. Подъезжаем к Васильевскому острову. Живу я на Среднем проспекте. Ты в Питере уже бывал?
   - Да. В девяностом, три дня. Тогда в стране всё шло наперекосяк. Пустые магазины, очереди, всеобщая злоба, утраченные иллюзии...Ленинграда я тогда так и не увидел. Была конференция, нас возили на автобусе, а жили мы в каком-то грязном общежитии. Даже в Эрмитаже побывали бегом, лишь часа два или три. – Он помолчал. - Ты еще маленькая, времени этого не помнишь.
    - Помню, - гордо возразила она.- Отлично помню! Мне было уже шестнадцать. Правда, тогда я  впервые была влюблена и ничего вокруг себя не замечала. – Она рассмеялась и посмотрела в окно. - Ну вот, почти приехали. Смотри, это знаменитые Ростральные колонны. Видишь? А там двенадцать Петровских коллегий... Ну всё, Валя, вот почти мы и дома. 
 
     Квартира Ольги находилась на третьем этаже старого, дореволюционной постройки, массивного четырехэтажного дома.  Лифта в доме не было. Лестница была старинной, с чугунными ступенями в сквозных фигурных прорезях, до блеска стёртыми миллионами подошв. И монументальная двустворчатая дверь в квартиру тоже была еще старинной, массивной, из тяжелого черного дуба, с висящей над нею грушей звонка. 
    Они вошли, и в прихожей,еще не раздевшись, Бекер обнял Ольгу.
    - Ох, - сказал он.- Как я мечтал об этой минуте! Как мальчишка, сопливый пацан. Каждую ночь я видел тебя во сне. Может быть, я и сейчас сплю?  И сон этот всё еще длится.
   - Да, - она  прижалась к нему. – Это наш с тобою общий сон.
   Не  отпуская её, он чуть-чуть отстранился и всмотрелся в её лицо.
  -  Боже, - смеясь, сказал он.- Да у  тебя конопушки! А я и не замечал!
  -  Ну, вот. Так я и знала.
  -  Дурочка, - сказал он.- Дурочка, ведь это красиво!
  И снова обнял её.

   В углу небольшой гостиной на светлом круглом ковре стоял кабинетный рояль, на нем китайская ваза с цветами. Всюду было много книг. Высокая распахнутая двустворчатая дверь вела в спальню, другая, остекленная,  на  балкон.
    Бекер осмотрелся. Квартира ему понравилась.
   -  У тебя хорошо, - сказал он. – И рояль! Ты что, играешь?
   - Играла мама. А рояль фирмы “Беккер”. – Она улыбнулась.- Вы с ним не родственники?
    -  Нет, - смеясь, сказал он. - К сожалению, нет. К тому же у меня в фамилии лишь одно “к”. Для полного родства не хватает этого “к”.
    -  Потом поиграешь, только, боюсь, он расстроен.
   -   Конечно. Только сначала я в душ, а потом  - обещанный кофе.
   -  Обязательно. Там в шкафу найдешь купальный халат. Он совсем новый, ни разу еще не одеванный. 
   - Это чей, мужа?
   - Нет, - после паузы сказала Ольга. - Отца. Он был крупный мужчина. Потом   расскажу. Ну, иди. А я пока переоденусь. И будем завтракать. Я голодна, как волк. Со вчерашнего вечера  в  рот ничего не могла взять.          

         
        19
 
У Гены Парщика настроение было хорошее. Только что он него ушел Скляренко, который сообщил о создании комиссии для проверки работ лаборатории Бекера. И о том, что председателем этой комиссии по распоряжению Барабаша  будет он, Парщик.
     Конечно, то, что в составе комисии и в его подчинении окажутся доктора наук Шерман и Карпенко, Гене льстило. Это было приятно, но не было главным. Своим расчетливым умом он сразу оценил выгоды этого поручения. Их было гораздо больше, чем удовлетворение пустого тщеславия.
    В планах Гены на ближайший год-полтора стояла защита докторской диссертации. Кое-что им уже было написано, кое-что собрано, умело скомпиллированно и подготовлено к  печати. Маловато было лишь опытных данных. Ну, и нужно было побольше непонятной математики, двойных и тройных интегралов, сложных формул, всяких там операторов Лапласа и прочей туманной хреновины для украшения работы.  Оппоненты вникать в них особо не будут. Платят им мало, да и времени им будет жаль. Пройдет!
     Ни Шерман, ни Карпенко помочь Парщику  в завершении диссертации не могли. Их нынешняя деятельность с точки зрения современной науки  никакого интереса уже давно не представляла. Хотя их голоса в совете весили еще много, и к тому же Шерман мог помочь в математическом украшении  диссертации.
    А вот Бекер – это совсем иное. Бекер был молод, энергичен, в институте вел себя независимо, и данные экспериментов на его стенде, хотя напрямую и не имели отношения к диссертации Гены, могли оказаться очень полезными.
    Но Бекер Парщика не жаловал. И не приближал к себе, как прочих аспирантов. Как, например, того же подлипалу Сережку Грача.
    Правда, вначале он привлек и его, Гену, к своим работам. И всё шло хорошо. Но после той глупой истории с контрольными образцами из своего отдела выгнал. Да, история и вправду была глупейшая. Хотел угодить  шефу, а вышло всё наоборот. Образцов-то было всего шестнадцать, а в отчете об их испытаниях Гена написал будто было их  пятьдесят шесть. Полсотни набавил просто так, от себя. Сам сочинил результаты их якобы испытаний и затем произвел статистическую обработку. Вышло здорово! Бекер тогда был в Испании, а старик Семин не обратил внимания, отчет подмахнул, не глядя. И на совете отчет прошел на ура. А Бекер приехал и вмиг всё углядел. Ну и скандал. Ему бы, Бекеру, смолчать. Подтверждение его теории,  а он, чудак, в крик. И Гену из отдела турнул.

    Правда, позже всё равно он защитился. Не у Бекера, а у старпера Мартынюка, маразматика, приятеля самого Барабаша. Диссертация была халтурной, слабой, сплошь компилляции из старых, давным-давно забытых статей и отчетов самого  Мартынюка, о которых он и сам не помнил, да еще из “трудов” 50-х годов самого Барабаша. Об уровне своей работы Гена знал и сам. Но это было неважно. Она была лишь трамплином  для  дальнейшего. На  защите у него счет был 15 : 6, на самом пределе. Конечно, один из черных шаров бросил, ясное дело, Бекер. Но ВАК утвердил. 
    Но вот докторскую сделать у этого Мартынюка не удастся. Тут нужен Бекер. У него мощный теоретический аппарат, оригинальный стенд, классные публикации. Вот только  к нему не подступиться.  Гену он в упор не замечает.
    И вот радость! - появился шанс. И какой! Шанс надавить на Бекера, вынудить его помочь. Что ж, спасибо Господу Богу нашему. Всегда верил, знал, - что-нибудь да подвернется. Так что теперь не зевай, Геннадий, гляди в оба! А то, что сейчас Бекера в городе нет. – до понедельника – даже удачно. Можно будет за эти дни уболтать старперов  Шермана и Карпенка.  Подготовить. Важно лишь понять, что у Скляренко на уме, чего он ждет.
   О конференции в Москве и докладе там Бекера Гена знал. Знал и о гневной реакции Барабаша на его доклад. Правда, хорошо это или плохо для него, Гены, он еще до конца не понял. Начнут Бекера гнобить - тот и уйдет, только хвостиком  вильнет. Тогда мечты о докторской могут отодвинуться. Но и ссориться  с Барабашем  выгоды тоже нет. Так что пока нужно не торопиться, всё хорошо обдумать.
   И Гена отправился в архив.

   Зав архивом, ядовитая старушенция Мария Никифоровна, Гену любила. Всегда вежливый, пошутит, поинтересуется здоровьем, иной раз принесет цветочек или даже коробочку  леденцов. Не то, что другие ученые, надутые, тем только бы получить свой материал, уткнутся в стол и молчат, не всегда и спасибо скажут.
   Как всегда, Гена и на этот раз не забыл принести Марии Никифоровне пачечку её любимого печенья “Артек”. Конечно, пустячок, но приятно. “Чего тебе, Геночка?” А Гена мнется, стесняется. Такой уж застенчивый мальчик. “Мне бы, Мария Никифоровна, посмотреть отчеты Валентина Георгиевича  Бекера, за прошлый год. Ну и за первое полугодие этого. Уму-разуму набраться”. – “Сейчас принесу, Гена. Посиди пока, отдохни от работы”.
     День был еще впереди и Парщик углубился в чтение отчетов Бекера. Всё было строго и точно. Но в нескольких местах текста выводов повторялась фраза “из этого можно предположить, что...”, а еще в одном месте прямо было сказано - “вывод нуждается в дальнейшей опытной проверке с целью подтверждения (или неподтверждения) теоретических  решений”. Гена аккуратно выписал эти фразы, а для себя - номера страниц отчета. В любом случае они могли быть  полезны – или для разноса, если потребуется, или же для умной рецензии – блеснуть эрудицией и объективностью. В приложении шли таблицы. Гена взял калькулятор и принялся тщательно пересчитывать столбцы цифр. Всё было правильно. Хотя из двухсот с лишним показателей три оказались округлены неточно, с допуском. На конечный результат это никак не влияло, скорее всего, просто описка  лаборанта. Но всё же могло оказаться нужным в каком-то, пока еще не известном, случае. В общем, посещение архива было не бесполезным.

      Профессор Карпенко встретил рассказ Гены о комиссии настороженно. Всякие научные конфликты его уже давно не интересовали. Да и сути работ Бекера толком он не знал. И начинать разбираться в его работах охоты не имел. В свои восемьдесят с хвостиком он хотел одного – досидеть за своим столом без волнений и тревог столько, сколько удастся. А тут эта комиссия.
   - Болею я, - недовольно сказал он Парщику. – Вы бы кого помоложе нашли. Да и работаю я совсем в другом направлении.
   Гена сочувственно покивал головой.
  - Конечно, Максим Петрович.- Я вас понимаю. Но это приказ Барабаша. Только вы, Максим Петрович, не беспокойтесь. Всю черновую работу я беру на себя. Нужны только ваше имя и авторитет. А вы потом посмотрите и оцените. Захотите – подпишете, не захотите – переделаем, как скажете вы.
    Карпенко довольно поджал губы. Это его устраивало. Ссориться с Барабашем он не хотел.
   - Ладно, - проговорил он. – Только вы уж сами,  голубчик, этим  займитесь.  Мне сейчас недосуг. Годовой отчет на носу, а дел  - невпроворот.
    Гена сделал скорбное лицо.
  - Да и у меня, Максим Петрович, поверьте, времени ну, ни минуты. Ведь я заканчиваю докторскую, а помочь ну, никто не хочет. Просто зашиваюсь. Скоро выходить на промежуточный просмотр, а наш совет -  страх! Ну и завалят, боюсь.
   Карпенко снисходительно улыбнулся.
   - Поддержу вас, - сказал он. - Обещаю! А уж вы, голубчик, меня не загружайте этой комиссией.  Так как? Условились? 
  Гена  возликовал. Это было именно то, что нужно.
   - Да, Максим Петрович. - Он с озабоченным видом посмотрел на часы и вскочил. – Ох, опаздываю! Извините, бегу!
   В коридоре он остановился и задумался – к кому идти раньше? К Скляренко или к Шерману?
  К Скляренко, решил он. Прежде всего, нужно уяснить общую ситуацию.

         20

Утро субботы было серым и пасмурным. Бекер сдвинул штору и посмотрел в окно. Сквозь редкие белесые облачка тумана стоящие на противоположной стороне улицы здания были видны нечётко, как на старой черно-белой любительской фотографии. Дома были старые, с темными фасадами и старинными входными парадными. Пешеходов на улицах почти не было, лишь вдали за углом прошел трамвай и проехало несколько машин. И снова всё стихло. Выходной день, люди никуда не спешат.
    -Петербург Достоевского, девятнадцатый век, - задумчиво проговорил он. Чем-то темным и зловещим  веяло от этих неживых мрачных фасадов. - Не здесь ли жила старуха-процентщица?
    Ольга расхохоталась.
   - Ох, фантазер! Садись-ка  лучше завтракать.

    Весь вчерашний день после приезда из аэропорта Ольга и Бекер из дому не выходили. Сегодня они поднялись лишь в десять и сейчас завтракали на кухне. Пахло кофе. На  Бекере был голубой махровый халат отца Ольги. 
    - Господи, - сказал он. – Благодать! Тишина, покой, кофе… и ты! Может, всё бросить, и так и жить? И про всяких там гордеевых, барабашей и им подобных забыть?
    Она грустно улыбнулась.
   - Не выйдет. Да и сам ты долго так не выдержишь. Помнишь, как у Лермонтова? «А он, мятежный, просит бури, как будто в буре есть покой». Это о тебе. Без бурь долго ты не проживешь. Рвешься в бой. – Она рассмеялась.- Уверена, что по своему Барабашу ты уже скучаешь. Он  тебя тонизирует. 
    Бекер задумался.
   - Не знаю, - сказал он.- Может, ты и права. Но в бой я рвусь отнюдь не из любви к драке. Я по натуре не драчун. Просто нужно осадить зарвавшихся дураков.  Показать им их место. – Он раздраженно засопел. - Да чёрт бы всех их побрал! Давай не портить себе настроение. Ведь завтра мне уже улетать. Расскажи мне всё о себе. Ты обещала. 
    - Обещала, - сказала она.- Расскажу. Только выпьем еще по чашечке кофе. А потом перейдем в гостиную.
    Ольга поднялась и, придерживая за длинную деревянную ручку, поставила на огонь жезву. Она стояла к нему спиной. На ней был легкий халатик и босоножки. Сейчас ему вспомнился тот серый туманный день в Москве, когда он впервые  её  увидел. Как и тогда, он ощутил прилив теплоты и нежности. Что-то было в ней такое, чего не было ни в Кларе, ни в других женщинах, с которыми он был близок. Он задумался. Она была красива, изящна, нежна, это верно. Но ведь у него были и другие женщины, моложе её, и, возможно, даже красивее. Но этого непонятного ни у одной из них не было. Чего же?
   
    Резко запахло кофе. Прошла минута. Ольга  вернулась и стала разливать дымящийся напиток в чашки. Он смотрел на её мягкие руки с тонкими  ловкими пальцами, розовые длинные ногти…И вдруг он сообразил. От неё излучалась доброта. Доброта была в её теплом взгляде, в движениях округлых рук, в тембре голоса, в тихом, легком смехе. Это было то, чего никогда не было в его жизни с Ларисой, даже в первые, хорошие годы их жизни. Та всегда была требовательна, капризна, обидчива по пустякам, пыталась им управлять. А Клара? Клара чудный человек, она всегда приветлива, ласкова, очень умна. С нею хорошо. Вместе они уже десять лет. Он её любит. Но у Клары своя семья, сын, свои заботы, свои радости. И, конечно, свои сложности.  Ну, а прочие женщины, - это мимолетные, ни к чему не обязывающие связи, в них доминируют телесные радости, душа там не участвует. А вот теперь он влюбился в Ольгу. В свои сорок шесть лет. Причем, сразу, в один миг. Раньше он слышал, что такое случается, но никогда в это не верил, считал, что рассудок контролирует чувства. А оказалось - не всегда.
    Но ведь он и Клару любит, и  не хотел бы её потерять. А можно ли  любить обеих одновременно? Он усмехнулся своим мыслям. Выходит, что можно.

   Они устроились в гостиной на диване. Бекер сидел, голова Ольги покоилась на его коленях. Он посмотрел на её вытянутые вдоль дивана ноги. Они были обнажены выше колен, округлые бедра, узкие маленькие ступни с розовыми пальчиками, смотреть на них и гладить их было приятно.
   - Говори, - сказал он.
   Она минуту помолчала.
   - Хорошо. Мой отец был математиком. Профессором. Преподавал в институте, одно время заведовал кафедрой. Любовь к точным наукам у меня от него. Он умер четыре года назад, ему было семьдесят восемь. А мама была его второй женой, на двадцать лет моложе. Она была пианистка, выступала с концертами. Два года назад он погибла в автомобильной аварии. -  Ольга на миг умолкла. – Этот её рояль. Что еще? У отца от первого брака есть дочь и сын. С ними мы общаемся,  даже дружим, особенно с сестрой, она живет в Минске. Ну а я…Пять лет назад вышла замуж за актера кино, Максима Свияжского. Личность самовлюбленную. Родители были против, да и я влюблена особо не была, но подумала – двадцать семь, уже пора, ждать принца на белом коне поздно…Ну и выскочила. Еще хорошо, что детишками не обзавелась. А полтора года назад разбежались. Вот и всё. Вопросы еще есть?
   - Есть. И ты с горя ударилась в науку.
   -Ударилась. Дальше ты всё знаешь.
   - Знаю. А почему ты не пошла по стезе твоей мамы? В искусство?
    Ольга рассмеялась.
    -Таланта, увы, не оказалось. Хотя учить меня пытались. Но я отчаянно сопротивлялась. С нот немного играю, но плохо. А ты обещал мне поиграть.
   -Я не обещал, но поиграю. Только, увы, придется выпустить тебя из рук, а так не хочется…
    
   Рояль был настроен, но звучал резковато.
   - «Беккер», - сказал он, пробежав пальцами по клавиатуре.- Не люблю эту марку, жесткий звук. Хотя глава фирмы, Якоб Беккер, был поставщиком двора Его Величества императора Николая Второго. У нас дома  тоже когда-то стоял такой же, еще дедовский. Но позже я заменил  его кабинетным  Мюльбахом. У того звук мягче.  Что тебе сыграть?
    - Не знаю…Ну, например, что-нибудь из твоего любимого Гершвина.
    - Попробую. - Бекер сел, минуту подумал и взял аккорд. За ним второй. Зазвучала острая прыгающая мелодия. - Это начальная тема его фортепианного концерта, - сказал он. – Не очень, правда, точно, ведь я слухач. Но, в общем, похоже.
   Он засмеялся, сыграл еще несколько тактов и в эту минуту из прихожей донеслись настойчивые трели мобильного телефона. 
    -Это меня. – Бекер вскочил, быстро вышел в прихожую и через минуту вернулся, держа телефон у уха. - Аня, ты? Что случилось? Что? – Он вдруг расхохотался.- Меня ищешь? Слава богу, не ребенок! Ну, ну, не сердись. Где я? В Ленинграде. То-бишь, в Санкт-Петербурге. Что? Да, ты угадала.  Извини, Аннуля, просто замотался, не успел тебе позвонить. Когда вернусь? Завтра. Завтра ночью прилечу. А что? Говори. - Он  замолчал, слушая и время от времени кивая головой. Прошла минута. – Ах, вот как, - сказал он. - Очень интересно. Спасибо за информацию, буду думать. Ладно, Аннуля, в понедельник созвонимся. 
   Он отключил телефон, с озабоченным  видом медленно подошел к дивану и сел. Ольга с тревогой посмотрела на него.
   - Что-то произошло? 
   Бекер  помолчал.
   - Ничего особенного. Моя  бывшая  жена. – Он улыбнулся и обнял Ольгу. –  Квартирные дела. - Он хмыкнул.- Нашла очередного покупателя на квартиру. Чепуха!  Забудь. Какие у нас на сегодня планы?
    - Не знаю еще…Я думала насчет Эрмитажа…А? Или Дома Пушкина на Мойке. Как ты?
    - Нет, - минуту подумав, решительно сказал Бекер. - Не хочу ничего! Никаких Эрмитажей. Хочу быть с тобой. Целый день. И всю ночь. И еще один день - завтра. А Эрмитаж и Дом Пушкина нас подождут.
  Лицо Ольги порозевело.   
    - Хорошо, милый. Тогда тебе алаверды. Расскажи о себе. Всё-всё, без утайки. А я голову тебе на колени. Вот так.
    Он усмехнулся.
   - Ну что ж. Начну издалека, с деда. Он был юрист, присяжный поверенный.  Происходил из богатой семьи. Как-то, помню, смеясь, сказал, что какой наш далекий пращур был то ли немцем, то ли шведом, то ли еще кем-то. А, возможно, евреем. Отсюда и наша фамилия. А может всё это фантазии. Знаю, что он служил юрисконсультом в правлении страхового общества «Саламандра», еще до революции. Так что квартира, в которой я живу,  и из-за  которой теперь ломаются копья, перешла к моему отцу, а теперь ко мне по наследству. Правда, когда-то она была больше, семь комнат. Но спасибо и за эти четыре. Не отняли квартиру эту у нас лишь потому, что где-то в году семнадцатом или восемнадцатом, когда деду было уже под тридцать, он неожиданно для всех увлекся идеями большевиков и ушел с ними воевать. За новую и счастливую жизнь. Был хорошо знаком с Менжинским иЛуначарским. Но очень скоро вернулся домой. - Бекер рассмеялся. – Об этом периоде жизни он почему-то никогда не рассказывал, не любил. Кстати, звали его Валерьян. Меня назвали в его честь. Но помню его я плохо. Мне было лишь около пяти, когда он умер. Это было в шестьдесят пятом. Но похороны его мне запомнились – я смотрел вниз с  балкона - думаю, половина жителей Харькова собрались на нашей Рымарской. - Бекер помолчал.- А отец был профессором, хирургом-окулистом, тоже очень известным. Он умер шесть лет назад. Мама была детским врачом, она очень болела и отца пережила ненадолго. Она была прекрасно образованна, знала  языки, хорошо играла на фортепиано, даже писала стихи. Вообще у нас в доме был культ книги и хорошей музыки. Вот так. А я был лоботряс. Учился так-себе, гонял в футбол, в институте лодырничал и прогуливал лекции…
   - Ну и, конечно, девочки.
   Бекер засмеялся.
   - И  девочки, точно. Но позже, когда поступил в аспирантуру – завязал, стал монахом.- Он грустно покачал головой. - Это меня и сгубило. Увидел  красивую девушку и пропал. Женился. А когда остыл и осмотрелся, было поздно. Родилась Аня,  хлопоты, защита кандидатской, потом занялся докторской, то да сё…Ну и покатилось. М-да…Говорят, что браки заключаются на небесах. А вот расхлебывать приходится уже на земле. Вот я теперь и расхлебываю. - Он смущенно посмотрел на Ольгу. – А тут еще, понимаешь, этот Барабаш со своими подлыми штучками. Впрочем, его я не боюсь, с ним я справлюсь. А вот с Ларисой повозиться придется.
   - А что представляет собою твой Барабаш? Он кто, доктор, академик?
   Бекер ехидно рассмеялся.
   - Да нет, пустое место. Никакой он не ученый, дутый кандидатишка, выдвиженец из партийных кругов. Но профессор - курам на смех. - Он усмехнулся. – Кстати, до сих пор использует только обращение «товарищ», а новое «господин» не признает. И вообще…Вот тебе лишь один эпизод. С него, собственно, и началась наша с ним взаимная «любовь». Только придвигайся… …вот так… хорошо…Да, так вот.  Было это десять лет назад, я как раз защитил докторскую  и только-только получил утверждение ВАКа. Ну, а доктора наук у нас наперечёт. А тут нате вам – я, молодой и свеженький, да еще и ничей. Кто-то Барабашу обо мне сказал. Приглашают. Приехал. Барабаш -  сама  любезность, сулит золотые горы, новый отдел, и тэ дэ, и тэ пэ. Обговорили всё, даже оклад. Улыбки, рукопожатия. А чуть позже узнаю, что он скрытно наводил справки по поводу моего пятого пункта – а не тайный ли я, не дай Бог, еврей? Анкета, мол, анкетой, а вот фамилия какая-то непонятная. Что-то, дескать, слышится в ней подозрительное. 
   Бекер замолчал. Ольга выжидающе посмотрела на него.
    - И ты…?
   -  И я тут же отправился к нему. И прямо ему сказал, что об этом  думаю. Что партийный нюх его не обманул. Что моя бабушка по отцу – уж извините, по-видимому, инвалид 5-го пункта в паспорте.
    - А он что?
    - Что! Отпирался, конечно. Дескать, вас дезинформировали. Я, мол, до сих пор коммунист по убеждениям, интернационалист, для меня все нации равны. Но возненавидел меня с того дня люто. Если бы не дефицит докторов в институте, давно от меня избавился. Он ничтожество и сволочь, но я всё равно ему благодарен.
   - Что? – она изумленно посмотрела на Бекера. – Это шутка?
   - Нет,  - сказал он.- Ничуть. Ведь сложись всё иначе, я бы не встретил тебя. И моя жизнь так и катилась бы, тускло, без радостей.
   - Ох, как всё сложно, - она села и взъерошила ему волосы. – А ты седой…и волосы такие жесткие. Пробор…как у Джона Кеннеди. Но мне это нравится. – Она помолчала. - Значит, нам было суждено встретиться. А может быть это случайность? Ведь и я страдала, когда узнала, что мой муженёк мне изменяет. А будь я до сих пор замужем, как бы сейчас ты в этой комнате оказался?   
   Он насмешливо проговорил:
   - Увидев тебя, оказался бы. Даже не сомневайся. Я парень настойчивый. И муж твой помехой мне не был бы.   
   Она  смущенно опустила глаза.
   - Ладно, - смеясь, сказал он.- Спасибо, что всё у нас так, как сейчас. Плохо лишь то, что завтра мне улетать. Страшно не хочется. Но что делать?! Нужно.  Только как  я  буду без тебя?
   - А я? – голос у нее задрожал.- Мне будет так плохо. Я хочу жить с тобой, заботиться о тебе, волноваться вместе с тобой из-за твоих неприятностей…радоваться  твоим  удачам… Но все это мечты, одни мечты…
   Бекер остановил её.
   - Не нужно, Оленька,- сказал он.- Своего будущего мы не знаем. Сейчас нам хорошо, спасибо за это. А что будет и как будет? – он махнул рукой. – Увидим. Я буду прилетать. А ты будешь меня ждать, плакать как Ярославна в Путивле и лететь мыслью к реке Каяле. То-бишь к нашей реке Лопани, что течет в Харькове. 
  - Хорошо, - сказала она. – Я уже жду и уже лечу. А сейчас отпусти меня – мне нужно в  кухню, иначе ты умрешь от  голода, и тогда мне не к кому будет лететь. Так что пока полежи и почитай. Вот тебе японские  хайку. Ведь ты давно хотел с ними познакомиться? Ну и знакомься.
  Она засмеялась и ушла в кухню.
   
      21

 От Скляренко только что ушли приезжие из Самары. Ничего конкретного  говорено пока не было, но стало ясно, что работы Бекера им известны и вызывают интерес. Он сидел в кресле, обдумывая  разговор. Оставалось проверить всё и согласовать с плановым отделом предположительную сумму возможного  договора.
     Он снял телефонную трубку и в этот момент в кабинет вошел Гена Парщик. Скляренко недовольно опустил трубку на аппарат и выжидательно посмотрел на Парщика.
    - Айн момент, - фамильярно сказал Гена, садясь.- Нужен ваш совет, Андрей Васильевич. – Он поёрзал на стуле. - В смысле комиссии. Сформулируйте задачу.
    Скляренко поморщился.
   - Ну, какая там задача. Очередная проверка деятельности. – Он помолчал. - Рабочий  момент. Плюсы и минусы. Как обычно.
   - Понял.- Парщик понимающе  усмехнулся.- Плюсы и минусы, ясно. А вот на чем  сделать акцент? Что желали бы увидеть наши высшие сферы?
   - Объективность. - В голосе Скляренко звучало раздражение.- Именно плюсы и минусы, понятно? – Он поджал губы.- О конференции в Москве вы знаете? Ну, так вот. Значит, и о том, что головной институт работами Бекера недоволен, знаете? А почему? В чем тут дело? Вот вам и задача - разберитесь.
   Гена кивнул.
   - Ясно. То есть, немножко Бекера как бы поклевать, сбить спесь, а? Но, конечно, не до смерти. Так?
   - Нет, - сказал Скляренко. - Не так. Не громить и не клевать, а найти и по-умному отметить недостатки. - Он посмотрел Парщику в глаза.- Не забывайте, что Бекер известный ученый, с именем. Его работы заинтересовали даже американцев, а монография и многие статьи переведены в США и Германии. – Он помолчал. – Так что терять нам его никак нельзя. Вот такие дела, Геннадий. С членами  комиссии  вы уже переговорили?  Это  хорошо. Бекер приедет в понедельник. Так что готовьтесь.

       Выйдя в коридор, Парщик замедлил шаги и задумался. Туманные инструкции Скляренко его очень устраивали. Значит, ссориться с Бекером не требуется. Это хорошо. Есть шанс помириться с ним и даже расположить к себе. Для его целей это важно. Ведь одно и то же можно высказать по-разному. Можно криком, а можно мягко, ласково, в обход. Но вначале нужно подсобрать подходящий малоприятный материалец, а потом с ним пойти к Бекеру - вроде бы требуют его разгрома, а он, Гена, этого не хочет.

    Стоя  у окна, он выкурил сигарету и быстрым шагом направился к Шерману. Своего кабинета у Шермана не было и в комнате вместе с ним сидели еще двое молодых сотрудников. Еще за дверью Парщик услышал тонкий скрипучий голос Шермана, назидательным тоном рассказывающего какую-то давнюю историю из его жизни.
     Гена вошел, прервав рассказ Шермана на полуслове. Шерман замолчал и вопросительно поднял глаза на Парщика. О том, что приказом Барабаша он включен в состав комиссии, он еще не знал.
    Улыбаясь, Гена присел к его столу и сообщил эту новость. На морщинистом лице Шермана ничего не отразилось. Слушая Парщика, он не задал ни одного вопроса.
   - Что ж, - сказал он, дослушав. - Будем  работать. Когда я получу материалы?
   Гена  льстиво улыбнулся.
   - С понедельника, Владимир Рувимович, - сказал он.- Хотя прошлогодние отчеты Бекера можно посмотреть в архиве  уже сейчас.  А новые данные пока только у самого Бекера. Но я не думаю, что в них будут какие-то большие  новости.
    Шерман снисходительно усмехнулся.
   - Представляется, что особой новизны в работах этого года у Бекера нет. -    Выражение «представляется, что…» у Шермана было любимым. – Помнится,  на последнем совете я указал ему на неточность в записи уравнения. Но вот учел он или нет? Я не знаю.

     Вообще, Шерман Бекера недолюбливал, считал его выскочкой и относился к нему с ревнивой настороженностью. В былые времена он сам был главной научной фигурой в институте. Но это было давно, в прошлой жизни. Потом пришли молодые, защитились, стали кандидатами и докторами, и блеск научного авторитета Шермана померк. Особенно выдвинулся этот мальчишка Бекер. Защищал свои диссертации он не у них, и десять лет назад пришел в институт уже с докторским дипломом. Он был молод, напорист, вел себя независимо и постепенно оттеснил Шермана на второй план. Потом соорудил этот свой испытательный стенд, на который  теперь все молятся. И написал монографию, в которой много новых и не очень понятных идей и парадоксальных выводов. 
   
    Конечно, опытные стенды в лабораториях были и раньше. Но Бекер сделал его иначе, оснастил электроникой, разработал специальные компьютерные программы и получил результаты, в которых он, Шерман, если честно признаться самому себе, разбирается плохо. Но это только если себе. Никто из окружающих видеть это не должен. А свое непонимание ему пока  удается скрывать под флёром общих слов и легкой, даже как бы снисходительной иронии.  Якобы  всё верно, но есть некоторые тонкости, которых вы, в отличие от меня, пока еще не улавливаете. Внешне отношения Шермана с Бекером были хорошие и даже доброжелательные. Но в глубине души Шерман был рад возможности хоть немного осадить Бекера.
    - Да, Владимир Рувимович, я прекрасно это помню, - угодливо сказал Парщик. – Если скажете, то я готов это проверить. Укажите только, где конкретно искать.
   Шерман замялся. Сейчас он и сам не помнил, о чем шла речь на том совете. Что-то было, какая-то ерунда в записи. Но что, он забыл.
   - Пустяки, - сказал он.- Это пустяки. Но просмотреть всю математическую часть отчетов будет необходимо. М-да…Правда, времени на это у меня нет. – Он посмотрел на Гену.- Разве что вы мне поможете? Ну, скажем, хотя бы  просмотрите в отчетах основные выкладки, а? Представляется, что именно там  возможны огрехи. И принесете мне, а потом  вместе посмотрим.
    - Конечно, Владимир Рувимович, - сказал Парщик. – Можете на меня рассчитывать. Я буду вам помогать. Хотя у меня тоже скоро предварительная защита докторской, но, конечно, дело важнее всего. Как-то перекручусь.
   - Вот как, - Шерман улыбнулся. - Этого я не знал.  Ну что ж, тогда за мною будет должок. Я вам помогу. – Он через стол протянул Гене руку.  -  Итак, жду материалы. До понедельника.





                Конец 1-й части