Два года назад, предприняв очередную вылазку в эти края, я был просто шокирован, когда увидел тот участок дороги, по которому мне предстояло теперь каким-то образом пробираться до конечной цели моей поездки. Основная дорога, до сворота в нужную мне сторону, хоть и была не "ахти" какой, но всё же была вполне пригодной для езды. И пусть часто на пути возникали глубокие ямы да торчащие то тут, то там валуны, это не было преградой для машин. Иной раз навстречу мне попадались даже "пузотёрки" - "Москвичи" и "Жигули", в которых заядлые рыбаки пробирались к местам своего лова. Каменистая дорога с лёгкостью держала любую технику, разогнаться не разгонишься, зато и не забуксуешь нигде. Заканчивалась эта дорога около разрушенного, полусгоревшего моста через речку. Когда-то по нему машины этим краем добирались аж до водохранилища, проезжая через парочку теперь уже захиревших и покинутых своими жителями деревень. Не стало жителей - некому стало приглядывать за мостом. Со временем захирел и он. Опасно стало переправляться через него. А потом кто-то из рыбаков, может, по недогляду, а может быть, и специально, подпалил мост. И теперь на другую сторону реки можно было перебраться только в брод, да и то, когда уровень реки сильно падал.
И вот, не доезжая метров 200 до этого моста, я свернул на едва заметную, малоезжую дорогу. Та через полкилометра упиралась в лежнёвку, по которой машина скачет козликом. Так и едешь, костеря такую дорогу. А на этот раз, подъехав к началу этой самой лежнёвки, я не поверил глазам своим. Брёвна, что столько лет пролежали в этой болотине, верой и правдой служа людям, выглядели так, будто по ним прошло стадо динозавров. Они всюду торчали своими концами то в одну сторону, то в другую, где целиком вывороченные из дороги, где переломленные посередине. И всё это нагромождение было перемешано с болотной жижей и грязью.
Побродив по бывшей дороге и вволю наматерившись, я выяснил, кто тут мог такое сотворить. Судя по отпечаткам протектора шины, это были КамАЗы - "Батыры". Поначалу я так и не смог понять, как они могли так "ушатать" дорогу. Раньше по этой дороге проходили тяжёлые "Уралы", завозя осенью охотников-промысловиков. И лежнёвка держала эту технику! А прошедшие, причём совсем недавно, машины были гружёные, и причём гружёные под завязку. Но вот чем? Лесом? Но если бы по ней собирались возить лес, то дорогу бы подготовили к этому. А тут разовый рейс! И только когда я добрался до места, я понял, что они вывозили, - металлолом! Оказывается, побывали здесь охотники за чёрным ломом. Там, где раньше пролегала, пусть и давно не действующая, узкоколейка, были видны следы их варварской работы. Посрезали рельсы, где это было возможно, напакостили и уехали. При этом напрочь убив дорогу. Как я по ней добирался! Вместо трёх часов, что я обычно тратил на этот участок пути, в этот раз я уложился, и то еле-еле, в двое суток! И каких тяжёлых! По колено в грязи, кляня на чём свет стоит этих бизнесменов, я буквально на себе вытаскивал свою "Ниву". Где-то приходилось снова восстанавливать небольшие участки дорог, моща их спиленными деревьями. Где-то с помощью ручной лебёдки я волоком перетаскивал машину. Штурмовал с разгону, засаживая бедную "Ниву" так, что потом приходилось её откапывать и домкратить.
Не раз у меня возникало желание плюнуть на всё, развернуться и податься домой. Но, помаленьку остыв, я отгонял от себя эти мысли прочь. И вот так, работая лопатой, лебёдкой, домкратом, бензопилой и крепким словом, я всё-таки прорвался! Дальше дорога была вполне сносной. Но, не доезжая пару вёрст до дома, я был вынужден оставить свою машину. Дорога в том месте сужалась и была глинистой. В прошлые разА, аккуратно прижимаясь к боку горы, я тихонечко-легонечко пробирался через неё. Теперь же и думать даже об этом не стоило! Ещё полдня у меня ушло на то, чтобы перетащить вещи из машины под крышу дома. Ходил я туда-сюда и невесёлые мысли посещали меня: "Это сейчас такая дорога, а что будет с ней после весенней и осенней распутицы!?" И по всему выходило, что приходит конец моим путешествиям. Не выдюжу, староват я становлюсь для этого.
Печь пыхнула дымком пару раз в дом, и сухие смолянистые поленья, быстро разгораясь, весело затрещали. Тепло волнами стало расходиться по дому. Гроза перевалила за гору и изредка озаряла небосвод вспышками молний и несильным громом, который больше походил на рокот сытого и довольного неведомого мне чудовища. Ливень тоже сместился вслед за грозой, а тот дождик, что сейчас монотонно постукивал по крыше, стал вгонять меня в дрёму. Коей я и не стал сопротивляться, время уже позднее. И я уснул.
Луч солнца, медленно передвигаясь по стене, переполз с неё на мою голову. Я почувствовав тепло, но ещё окончательно не проснулся. И почудилось мне, что это мама тихонечко положила свою ладонь на мой лоб и сейчас, как когда-то давным-давно ласково взъерошит мои вихры и так же тихонечко скажет мне: "Сынок! Вставай!" И так явственно мне это почудилось, что я даже поверил, что так и будет. И лежал, боясь открыть глаза и увидеть, что всё это не так. Лучик продолжил дальше своё путешествие, а я окончательно проснулся с каким-то непонятным и тяжёлым осадком на душе.
Накануне я целый день провёл на кладбище, по мере своих и сил возможностей приводил в божеский вид последнее пристанище родителей и своих односельчан. Несведущему человеку могло бы показаться, что могилы для усопших копали прямо в лесу, хотя это было совсем не так. Это деревья после того, как люди покинули эти места, почувствовав себя здесь полными хозяевами, разрослись где ни попадя. Пришлось мне основательно помахать топориком, вырубая не к месту выросшие деревья и кусты тальника. От постоянного избытка влаги многие кресты покрылись мхом и скособочились, пришлось поправлять. Деревенское кладбище небольшое, к вечеру управился. Пока работал, много думал о родителях, особенно о маме. Может, поэтому сегодня утром она и пригрезилась мне?
И ещё обнаружил я среди заброшенных могил одну ухоженную оградку, что меня очень обрадовало. Видать, в прошлом году кто-то побывал здесь. Значит, не у одного меня болит душа по родным местам да по могилкам родителей! Определив по табличке фамилию, я тщетно пытался вспомнить, кто бы это мог быть? Но кроме смутных, расплывчатых образов моя память ничего больше не выдавала. С такой фамилией в деревне было дворов пять-шесть. По прошествии стольких лет, поди разберись, в каком из них они жили. Собраться бы всем нам вместе, ныне живущим в разных городах и сёлах! Нам бы было о чём вспомнить и поговорить. Не знаю, почему, но у нас как-то это не повелось. Всегда завидовал дружным и сплочённым жителям окрестных деревень и посёлков, которые попали под затопление. Не в том смысле, что попали под затопление, не дай бог кому такое пережить! А в том, что эта беда сплотила их и они не растеряли своих корней. Раз в год собирались они все вместе, и даже большие расстояния не были этому помехой. Бывшие односельчане нанимали в складчину паром и отправлялись к местам своих затопленных сёл и деревень. И вот уже замедляет ход паром на месте одной из них, медленно барражирует, и начинают бывшие жители по только им известным приметам определять, где какая улица пролегала, где школа была, а где клуб. Разойдутся, разгорячатся в незлобных спорах, попробуй, угомони! Но вот разом смолкает всякий шум. Заякорился паром. Под ними кладбище. Смотрят притихшие люди вниз, будто пытаясь разглядеть сквозь многометровую толщу воды укрытые от них навсегда могилки близких им людей. И вот уже кто-то из пожилых женщин не выдерживает и всхлипывает, утирая платочком слезу. За ней следом другая, и вот кто то уже рыдает в полный голос. И мужчины стоят, понуро склонив головы, стараясь отвернуться от всех, дабы не увидели их повлажневшие, готовые излиться слезой глаза, шмыгая негромко носами. А кто-то и не стесняясь роняет горючие капли в воду, будто пытаясь достучаться ими до дна, до земли.
За окошком набирал силу ясный, погожий денёк. После ночного дождя на небе не было ни облачка, а сам небосвод был таким ослепительно светлым и синим, что казался скорее декорацией к какой-нибудь сказочной пьесе. Прошедшие стада туч своими хребтами-мочалками оттерли его от прилипшей осенней хмари. И под этим лазурным небом лес замер в предвкушении наступающего дня. Вокруг стояла такая тишина, что я услышал писк пролетающего в трёх метрах от меня комара.
Вот уже четвёртый день, как я здесь. Не буду шибко описывать, как я в этот раз добирался сюда, но вышло всё так, как я и предполагал. За два прошедших года дорога стала совсем не пригодна. Сумел я по ней пробраться чуть меньше половины пути, и это несмотря на то что я нынче не пожалел денег и купил на "Ниву" электрическую лебёдку. Удобная оказалась штука, сэкономила мне немало времени, но и она не всемогущая. Пришлось бросить машину и, обвешавшись рюкзаками и прочей кладью, как заправский геолог, а если точнее сказать - как его лошадь, я тихонько потащился дальше.
Поздними сумерками я буквально вполз в дом. На сегодня у меня была запланирована рыбалка. Прошедший ливень немного поднял уровень воды в речке, и она не была такой уж чистой и светлой, но для рыбалки была вполне сносной. Пройдя метров триста, я остановился у первой ямы. Речка здесь делала резкий поворот и на этом изгибе упиралась в берег, подмывая его и постепенно перегораживая нанесённым большой водой всяким деревянным хламом в виде брёвен, небольших деревьев и сучьев. Периодически этот так называемый "залом" смывало весенним паводком и всё начиналось с начала. Любит рыба стоять в таких местах, кормиться вымываемыми из берега козявками.
И вот, как только мой поплавок течением поднесло к лежащему поперёк бревну, тут же последовала поклёвка. Поплавок сразу исчез из виду. Подсекаю и сразу же чувствую, что на крючке у меня далеко не маленькая рыбина! Сердце у меня начинает биться быстрее от нахлынувшего рыбацкого азарта. Лишь бы не сорвалась! Удочка, сгибаясь в дугу, тянет то в одну, то в другую сторону. Леска, как туго натянутая струна, со звоном рассекает воду. Рыбина старается уйти под залом, чтобы там запутать леску и освободиться, но я ей это не позволяю. Чувствуя это, она меняет тактику и резко выпрыгивает из воды и начинает мотать по сторонам своей головой, пытаясь избавиться от ненавистного ей крючка. Да не тут-то было! Крючок прочно засел и не поддаётся на провокации. Ещё одна такая же попытка - безрезультатно. И тут рыба, подустав и понимая, что её песенка спета, начинает сдаваться. А я её в это время осторожненько вываживаю к берегу. И вот он - красавец! Уже лежит, трепыхаясь, на каменистом бережку, переливаясь тёмно-фиолетовым окрасом, а его растопыренный плавник больше похож на ирокез индейца. Беру его в руки и тут же ощущаю запах свежего, только что сорванного огурца. Такой приятный аромат может источать только хариус. Причём в зимнее время этот аромат сильнее и пронзительней. Окрас его - под стать месту обитания: в глубокой, тёмной яме он и сам становится таким же тёмным. А вот хариус, который стоит на мелководье, светлый, и брюшко у него такого золотистого цвета, будто усеяно мелкими самородками. Маскировка - среди песка и камушек даже в светлой воде его трудно разглядеть. Но на ямах и глубоких плёсах рыба куда крупнее! Ещё несколько проводок - и парочка харюзей, но уже поменьше первого, трепыхаются у меня в кане. Потом затишье. Я покидаю это место и двигаюсь дальше. К вечеру у меня почти что полный канн, и я сматываю удочку. Хватит и этого.
А поздним вечером на костре сварганил я из нынешнего улова наваристой ушицы. И тут же, сидя у костра, хлебал её и пил. А потом просто пил, пил и плакал. С возрастом стал замечать я за собой, что иногда бываю слаб на слезу, становлюсь каким-то сентиментальным. И вот уже какой-нибудь трогательный, берущий за душу эпизод, будь то увиденный в реальной жизни, либо в каком-нибудь старом, добром фильме, или же воспоминание о моём далёком прошлом, заставляет наполняться влагой мои глаза. А если к этому ещё присовокупить энное количество крепкого, горячительного напитка, как сейчас, то могу самым банальнейшим образом и расплакаться. Но нА людях я ещё нахожу силы сдерживать себя, негоже мужчине выставлять на показ такое вот проявление своих чувств, могут посчитать за слабость. А тут этому нет свидетелей, только ночь, стреляющий искрами костёр да круглолицая луна, которая сейчас укутала своим неживым, бледным светом, словно белым саваном, окружающий меня мир... и меня вместе с ним. И ей всё равно, в радости ты сейчас или в печали. Застыла в своём безразличии ко всему. Когда вы молоды и влюблены, луна - это солнце для влюблённых, а когда на вас каменной плитой давят прожитые годы, и чем дольше вы живёте, тем тяжелее удерживать этот груз, и всё равно в итоге эта плита однажды раздавит вас и станет могильной, то тогда длительное общение с этой особой навевает на вас какую-то непонятную мне грусть и тоску. И я иногда, во время всё чаще и чаще посещающих меня бессонниц, сидя на балконе, после долгого созерцания оной, ловлю себя на мысли, что мне до ужаса хочется по-волчьи завыть на неё. И вот уже, закрыв глаза и задрав вверх своё лицо, я начинаю вытягивать шею и свои губы, но в последний момент одёргиваю себя - боюсь напугать свою жену и соседей. Как говаривал герой одного старого анекдота поручик Ржевский: "Провинция-с, не поймут-с!»
Я всё больше и больше сожалею о том, что во время моих нечастых визитов к родителям я так мало времени и внимания уделял своей маме. Как-то так получалось, что я бывал больше с отцом. Хотя я видел, что она прямо светится от счастья, видя меня. Тогда мне казалось, что я всегда успею это сделать, и оставлял всё на "потом". У меня и в мыслях не было, что "потом" может и не быть, а родители мои - вот они, были, есть и будут всегда. А вышло всё по-другому. И я так и ношу в себе до сих пор всё то, что так и не успел ей сказать. И поверьте, нет для меня горше той ноши. И хоть я не седовласый старец, но всё же с высоты своих прожитых лет я могу утверждать, что на "потом" можно оставить всё что угодно, но только не это! Что имеем - не храним, потерявши - плачем… Так оно и есть.
Чехарда в моей голове улеглась, и я незаметно для себя так и уснул возле костра. Под утро жуткий холод поднял меня на ноги. Костёр давно уже прогорел, лишь внутри наполовину выгоревшей сучковастой чурки тлела еле заметная капелька жара, да и ей недолго осталось. Температура за ночь упала чуть ниже нулевой отметки, но и этого хватило для того, чтобы всё вокруг покрылось серебристым инеем. Клацая зубами, я поспешил досматривать свои сны под крышу дома.
Тропа резко повернула вправо, нырнула в ложбинку ельника и пошла в гору. Первую из трёх. Сегодня я решил наведаться за так называемую Трёхгорку. Если поблизости от нас кедры росли где и как придётся и, чтобы заготовить орех, надо было хорошо постараться, то за Трёхгоркой, хоть и с натяжкой, но можно было сказать - был кедровый бор. И наши местные мужики, кто промышлял сбором кедровых орехов, предпочитали делать это там. Добирались в те места верхом, на лошадях - единственном виде транспорта, на котором туда можно попасть. С промысла возвращались пешком, ведя в поводу лошадок, навьюченных мешками с кедровым орехом. Пока была жива деревня, тропа была проезжей, а теперь и на своих двоих пробираться было тяжеловато. Где под сваленное непогодой дерево нырнёшь, где через него карабкаешься, рискуя напороться на острый сучок, а где и "кругаля" приходится делать, чтобы потом попасть опять на тропу.
А шёл я туда вот почему: в этот приезд с той стороны стало улавливать моё ухо глуховатые, но вполне различимые звуки работающей техники - скорее всего, тракторов. Вот меня и заинтриговало, что бы это могло быть? Первая мысль - геологи, но они где-то лет пятнадцать назад уже бывали здесь. И сейчас то тут, то там можно увидеть следы их деятельности - остатки буровых площадок. Разведывали геологи эту местность на наличие залежей урана. Уран нашли, но не в таком количестве, чтобы могла идти речь о его добыче в промышленных масштабах. Может, оно и так, а может, и нет. Всякие ходили, да и сейчас ходят слухи об этом деле. Скважины законсервировали, отметили табличками, с какими-то непонятными простому глазу цифирями. Со скважин выбегает радоновая вода - верный спутник наличия урана. В этой воде растут водоросли какого то неестественного, особого цвета. Кое-где можно встретить таблички с запретом пить данную воду. Но животные и так это знают. Со слов знающего человека, самки к радоновым источникам не подходят, а вот самцы такую воду пьют. Как и наши мужики тоже гасятся технарем.
Солнышко всё больше и больше начинало пригревать. Иней исчез, но тут же начала появляться невесть откуда вылезшая мошкара. Предчувствуя свои последние деньки, она, как камикадзе, набрасывалась на меня. Пришлось попрыскаться химией. По моим расчётам, ближе к вечеру я должен был быть уже на месте. Планировал переночевать в первой на моём пути известной мне избушке, а на другой день двинуть обратно. Чем ближе я подходил, тем явственней мне слышался шум работающих дизелей. Не видя источника этих звуков, я уже начинал догадываться, что это могло значить. Там, впереди, по бору ползает трелёвочник и идёт заготовка древесины.
Всё ещё не веря своим догадкам, я почти вбежал на вершину сопки. Ужасная картина предстала передо мной. Весь пологий склон сопки, откуда начинался кедрач, и почти до самого низа был похож на бок больной лишаём собаки. Работающие там люди, если можно назвать это работой и этих лесорубов людьми, выбирали самую лучшую древесину, остальная, которая не успела попасть под гусеницы тракторов, торчала одиночками то тут, то там. Кедрача, который тут был с незапамятных времён, уже как такового и не существовало. Тут же, невдалеке, у избушки, где я планировал ночёвку, увидел я два балкА на полозьях. Возле них стоял бульдозер и полуразобранный трелёвочник. Рядом где стояли, где валялись бочки из-под соляры да масла, пятна которых, переливаясь радужными цветами в свете заходящего солнца, были видны повсюду.
За балкАми были видны горы переработанной кедровой шишки. Местные дельцы решили сразу двух зайцев убить - валили кедр, обрывали шишки и только потом производили раскряжёвку древесины. Штабеля леса находились тут же, неподалёку от стоянки, и штабеля очень даже не маленькие. Вывозить этот лес, скорей всего, будут по зимнику.
Едва сдерживая себя от возмущения, я подошёл к первому балку. Ко мне навстречу тут же выбежал какой-то чумазый китаец и, агрессивно размахивая руками, лопоча что-то на своём языке, стал наскакивать на меня. Следом за ним показались ещё двое бичеватого вида китайцев и так же, как и первый, начали махать передо мной своими ручонками (мол, давай вали, мужик, отседова, пока не огрёб). Но как только я переместил свою "вертикалку" с плеча в руки, пыл их сразу угас и они предпочли отойти (бегом) от меня подальше.
На мой вопрос, где хозяин, я так и не получил ответа. С таким же успехом я бы мог спросить это у валявшейся рядом железной бочки. И тут я им выдал целый монолог на великом и могучем русском языке, в коем поделился с ними всем тем, что я сейчас о них думаю. По гримасам, что иногда появлялись на их немытых физиономиях, я понял, что некоторые выражения им всё-таки знакомы. И они им явно не нравились, впрочем, как эти узкоглазые не нравились и мне. Но ружьё в моих руках всё-таки достаточный аргумент для того, чтобы не пытаться что-то мне предъявить.
В конце концов я плюнул на них и поспешил убраться восвояси. Обидно мне было за такое вот отношение к нашей матушке природе. И ведь им кто-то разрешил валить здесь лес! И что-то мне подсказывало, что не бескорыстно. И что, когда придёт время сдавать эту лесосеку, её даже прибирать, как тому полагается быть, не будут. Позолотит хозяин этих китайцев кому надо ручку, и будет всё шито-крыто. А что после них тайга не один десяток лет восстанавливаться будет - им плевать. А то могут и совсем по-варварски обойтись - подпалить в нужный момент тайгу, и сокроет огонь всё то, что они тут "нахозяйничали". И дешевле им это обойдётся, да и понадёжней будет. Поди, разберись потом, кто и что здесь. Одним словом – временщики-хапуги! Даже тот лес, что во время поломок лесовозов или ещё каких-нибудь ЧП они были вынуждены оставлять на обочине дороги, так и лежит, прея годами, и никто его не станет забирать, потому как, чтобы снова погрузить его на лесовоз, надо за десятки километров гнать погрузчик, а это невыгодно, проще и дешевле загрузить другие брёвна на лесосеке. Так и возвышается то тут, то там сваленный и никому не нужный лес, словно памятник русской расточительности и безалаберности.
Так как с ночёвкой у меня не срослось, то решил я заночевать под попавшейся мне на обратном пути большущей елью. Её ветви были настолько густы, что запросто могли бы укрыть меня на какое-то время от дождя, если тот бы случился ночью, но, судя по небу, этого не должно было быть, хотя кто его знает... И ещё мне приглянулось то, что рядышком с елью находилось вывороченное корневище дерева, скорее всего, лиственницы. Ствол давно уже превратился в труху, а вот корень сохранился, причём со временем он как-то забронзовел и выглядел довольно внушительным и крепким. Жар от него будет то, что надо! Запалил разок - и больше дров подкидывать не надо, наберёт жару и будет тлеть всю ночь. Разжёг я под корнем костёр, поужинал на скорую руку и прилёг на бок, лицом к костру.
Ещё посветлу неподалёку от моего бивака, на дереве, примостился здоровущий вОрон, мне таких ещё не приходилось видывать - большая красивая птица. Его чёрное оперение переливалось то синим, то зелёным и фиолетовым оттенком с металлическим блеском, клюв у него - точно зуб от бороны. Как только окончательно стемнело, ворон перелетел на мою ель и укрылся там в густой кроне, а может быть, это я поимел наглости расположиться под его домом. Как бы там ни было, а коротать ночь нам придётся вместе.
Подставляя теплу то один, то другой бок, я и спал, пока сквозь сон не услышал, как кто-то рядом начал покряхтывать и постанывать. От этих звуков остатки моего сна улетучились, аки не было. А когда вслед за ними я услышал протяжный и тяжёлый вздох - вздох старого и, скорее всего, больного человека, волосы на мне вздыбились даже там, где их уже почитай лет двадцать как нету. Я человек не суеверный и не верящий во всякую чертовщину, но в тот момент меня пробрало основательно. Лежал я, боясь пошевелиться и открыть глаза. Думалось мне, что могу увидеть нечто такое, от чего моё не в меру разыгравшееся сердечко может просто-напросто лопнуть. Тут снова раздался стон, и вместе с ним я услышал какое-то шевеление на- верху. «Ворон!» - догадался я... Вот ведь пакостная птица! Решил попугать меня! Хотел я вгорячах встать да жахнуть с обеих стволов по макушке ели, да чего-то уж очень мне не хотелось тревожить ночью тишину. А ворон, будто догадавшись о моих не очень хороших намерениях, притих. А может, и не хотел он вовсе меня пугать!? Лет ему, небось, раза в два поболе, чем у меня. Весьма почтенный возраст для птицы. Может, его, как и всех старых людей, тоже мучает бессонница? Как бы то ни было, но больше я не обращал на него внимания. Под утро погода начала меняться, чуть слабый ветерок потянул в обратную сторону. Дымок от костра стал просачиваться в крону ели, и ворону это не нравилось. Повозившись немного на ветке, он каркнул мне пару ласковых и, тяжело взмахивая крыльями, улетел прочь.
Отпечаток медвежьей лапы был достаточно чёток, и если учесть, что, проходя по этому месту менее суток назад, я его не приметил (да его и не было!), то по всему выходило, что топтыга прошёл этой тропой совсем недавно. Я прикинул по размеру этих лап, какой примерно величины должен был быть их обладатель, и мне чего-то стало как-то не по себе. Особенно меня тревожило то, что следы эти резко обрывались. Тропа в этом месте пролегала по небольшой болотинке, и поэтому косолапые оттиски были так хорошо видны на влажной почве. А это могло означать, что либо зверь свернул с тропы по своим, так сказать, делам, либо, чего мне ну никак не хотелось бы, он почуял меня и повернул обратно, и сейчас он где-то впереди меня.
Дальше я продолжал свой путь, соблюдая все меры предосторожности. Держа ружьё наизготовку, я, стараясь не создавать шума, не торопясь шёл по тропе, часто останавливаясь и прислушиваясь, не хрустнет ли где впереди ветка, выдавая тем самым присутствие медведя. А когда тропинка ныряла в густую чащобу, то я останавливался и прислушивался и того дольше. Но вокруг всё было, как обычно, тихо и спокойно. Лёгкий ветерок, играясь, едва шевелил макушки деревьев. Какая-то не известная мне птаха, перелетая с ветки на ветку и коротко, но звонко для своих размеров посвистывая, держала курс параллельно моему. И я, почти успокоившись и прибавив ходу, стал ей подсвистывать. Птаха, не выдержав конкуренции, тут же куда-то исчезла. А я шёл и уже насвистывал какую-то старую мелодию, пиная ногой попадавшиеся мне на пути осклизлые и расплывшиеся от первых заморозков грибы да обшелушенные кедровкой шишки.
Медведь вырос передо мной метров эдак в сорока, будто из ниоткуда, встав на задние лапы. Судя по тому, что невдалеке, позади от него, на дерево шустро карабкался медвежонок, я понял, что это медведица. Худшее, чего можно было ожидать. Дальнейшие события промелькнули в одно мгновение. Я начинаю поднимать ружьё, снимая его с предохранителя и решив тут же, что стрелять надо в левую грудину. Одновременно мне приходит в голову вопрос, как раньше люди ходили на такого зверя с рогатиной или ножом? Как по мне, то я бы на него и в нынешнее время даже с пулемётом ни в жизнь бы не пошёл охотиться.
Медведица, рыкнув, быстро опускается на все четыре лапы и делает рывок навстречу мне. Я с ужасом думаю: "А куда теперь-то стрелять? В голову? Так у них череп очень крепкий, а у меня не карабин, пули могут не пробить его». Но тут медвежонок срывается с дерева и, смачно шлёпнувшись об землю, выдаёт какой-то хрюкающий и обиженный звук. Мамаша, позабыв обо мне, резко меняет направление и спешит к своему свалившемуся чаду. Я, не дожидась, когда она вспомнит обо мне, не менее резво, чем она, уходил в другую сторону.
Я остановился только тогда, когда сил уже не оставалось совсем. Прислонившись спиной к дереву, я старался унять своё сбившееся дыхание и громкий, отдающий в голову, стук сердца. Всё это, скорее всего, - результат чрезмерных для меня физических нагрузок (последний раз я так бегал, когда в школе сдавал нормы ГТО). А так я был совершенно спокоен, как будто всё произошедшее было не со мной. Только улеглось дыхание, как левая моя нога, ни с того ни с сего, вдруг начала подпрыгивать. И как ни старался я её унять, у меня ничего не получалось. Казалось, она живёт сама по себе. Колотило её минут пять, потом успокоилась. Выждав пару часиков, я отправился назад. А куда денешься? Идти-то надо!
Не доходя метров сто до места моей встречи с медведями, я остановился, переломил ружьё и заменил патроны с пулями на патроны с дробью. Затем жахнул пару раз в воздух - так сказать, для острастки, а больше для собственного успокоения. Если кто-то тут рядышком и был, наверняка должен был уносить отсюда свои ноги. Опять зарядил ружьё пулями и смело, мне так тогда казалось, зашагал вперёд. Ни медведицы, ни медвежонка, естественно, там нигде поблизости не было. Я прибавил ходу: скоро начнёт смеркаться и мне не хотелось в потёмках, почти что на ощупь, пробираться по лесу.
Но как бы я ни торопился, всё равно не успел, и последний отрезок пути я, несколько раз зацепившись за что-то ногами, брякался об землю, гремя содержимым рюкзака и негромко матюкаясь. Слава богу, что ничего себе не повредил. Зайдя в дом, даже не сняв рюкзака, я завалился на лавку. Немного отдышаться. И тут мне чего-то так захотелось выпить, что просто аж невмоготу стало! При свете зажжённой лампы пошарился по столу и по буфету, но так ничего и не нашёл. Видать, накануне я увлёкся лишка этим делом и прикончил последнее. И от этой мысли, что больше нечего выпить, мне ещё сильнее захотелось этого. С досады на самого себя выхлебал половину чайника холодного травяного отвара и опять завалился на лавку.
Меня стало потряхивать и знобить. Навалившаяся вдруг усталость, словно цепями, сковала моё тело. Я с трудом мог пошевелить руками и ногами. Мысль о том, что как бы мне не захворать, заставила меня подняться. Растопил печь, набил её до упора дровами и буквально вскарабкался на лежанку. И как только моя голова коснулась подушки, я тотчас провалился в какую-то тёмную бездну. И вот я уже гонюсь за медведем, настигаю его и пытаюсь нажать на курок, но палец мой ослабел настолько, что не может этого сделать. Медведь, видя, что я ему ничего не могу сделать, разворачивается и, словно танк, ломая деревья, прёт на меня. Теперь уже я убегаю от него. Не понимая, отчего позади меня стоит такой жуткий треск, я оборачиваюсь и вижу, что никакого медведя нет, а за мной гонится толпа чернокожих китайцев. Видя, что они меня скоро настигнут, я решаюсь укрыться от них на дереве, но как только я вскарабкался по стволу до первой ветки, то увидел на ней знакомого вОрона. "Это моё дерево!"- каркнул он и со всей силы долбанул меня своим железным клювом в лоб. Я срываюсь и лечу вниз. И то, как я лечу, я сам же и вижу, но как бы со стороны. И вижу я себя уже в образе медведя, только вместо медвежьего носа у меня почему-то свиной. Как только я всей своей тяжёлой тушей шмякаюсь об землю, то тут же издаю на весь лес громкий хрюк. От этого хрюка-всхрапа я и просыпаюсь.
Лежу и не могу сообразить, где я. Вокруг кромешная тьма. Потом дошло, где... Губы и горло ссохлись, водички бы. Сполз с печи, вслепую, по памяти, нащупал ведро, черпанул из него полковша холодной воды и начал медленно цедить, чувствуя, как где-то в груди жар понемногу начинает спадать. Выцедил всё! Посмотрел на часы, фосфорные стрелки на моих "Командирских" указали на три ночи. Опять залез на печь и дальше спал уже без всяких кошмарных сновидений.
Когда опять проснулся, сквозь окошко в дом проглядывало хмурое и какое-то неуютное утро. Часы показали одиннадцать, начало двенадцатого. Ничего себе утро! Вышел на крыльцо. Всё вокруг было затянуто серой, тяжёлой хмарью. Морось зависла в воздухе и никуда не двигалась. Вершины сопок местами были облеплены клочьями такого же бледно-серого тумана. Ни звука, ни шороха, ни какого-либо шевеления. Всё замерло. Казалось, что зарождающийся день застрял в сетях этой хмари и так и остался в фазе наступившего утра.
Сегодняшний мой отъезд придётся отложить - поздновато уже, да и слабость ещё не совсем прошла. Температуры вроде бы нету, общее самочувствие тоже вроде бы ничего. Вчерашнее моё недомогание, скорее всего, произошло на нервной почве. Если бы простыл, то так легко бы не отделался.
Вторую половину дня "гонял лодыря", валяясь на тёплой печи да кружками хлебал чай. К вечеру я себя уже чувствовал достаточно хорошо, вследствии чего у меня разыгрался зверский аппетит. Сварганил себе супец, где на две последние мои картофелины и горсть вермишели вбухал две банки тушёнки - не тащить же мне её назад!? На сегодня - сытный ужин, а на завтра - обед.
Следующий день был точным повторением предыдущего. Та же хмарь, та же тишина и те же клочья тумана, запутавшиеся на сопках в густых кронах деревьев и так и не сумевшие продраться сквозь них. Застряли, бедные, помаленьку источаясь влагой и худея. Им бы ветерок, да тот сам от такой слякоти схоронился невесть где. Я, как обычно перед своим уходом, наводил в доме порядок, расставляя и укладывая всё по своим местам. Тем самым давая понять Дому, что я ещё вернусь. Пытаясь его обмануть, я больше всего пытался обмануть самого себя. Ведь это моя последняя встреча с моими до боли родными местами, с моим детством. И осознание этого с каждой минутой всё больше и больше угнетало меня. Было стойкое ощущение надвигающейся беды, и вместе с тем, что-то мне подсказывало, что всё не так уж и плохо. А в чём это самое "неплохо" я не мог разобраться.
К полудню управился по дому, затем компактно упаковал свою поклажу. Мне оставалось ещё одно… "Я снова сижу на берегу небольшой таёжной речки. Сижу так же, как и много лет тому назад. И все мои детские воспоминания начинаются именно с этого момента". Только вода нынче свинцового цвета, и сквозь этот свинец не разглядеть мне ни катящихся камушков, ни золотистого песка. И вроде бы журчит как обычно, да только на непонятном мне языке. И нет у меня сейчас той умиротворённости, что бывала доселе.
С тяжёлым сердцем я уходил оттуда. С тяжёлым сердцем, закрыв за собой дверь дома, я уходил от него. С тяжёлым сердцем уходил от могил своих отца с матерью. Уходил и всё время ощущал чей-то взгляд в мою спину. Взобравшись на последний пригорок, с которого как на ладони была видна деревня, я в последний раз окинул взглядом всё то, что оставляю навсегда. Стоял и смотрел, стараясь запечатлеть в своей памяти как можно больше.
И тут вдруг понял: а ведь я не смогу вот так вот расстаться со всем этим навсегда! Придёт время, а оно придёт, и я, бросив всё, опять вернусь сюда, чего бы это мне ни стоило. И пусть дорога к дому будет нелегка и долгА, я дойду, доползу до него. И дом примет меня и укроет от всего ненужного и неважного, что, словно репей, который невозможно отцепить от одежды, сопровождает нас всю жизнь. А речка, словно ворожея, заговорит-зашепчет все мои душевные раны. Да! Так и будет! И тут же тяжесть, что давила моё сердце, улетучилась неведомо куда. И день уже не казался мне таким уж промозглым и серым. Настроение стало -сродни имениннику. Поправив на себе поклажу, я ещё раз отыскал глазами свой дом. Мысленно сказав ему до свидания, я бодро зашагал под гору.