9.
Было столько заинтересованности в глазах, что Егор, с удивлением глядя на друга, даже не спрашивал, зачем ему это понадобилось знать, просто рассказывал:
- Как тебе объяснить. Батя мой и тятя привыкли быть хозяевами себе, управлялись на земле и ни у кого совета не спрашивали, потому и жили справно. Секрета большого не было, работали от зари до зари, другим помогали, если человек не лодырь, а сам выбраться из нужды не может. В деревне все как на ладони, долго с камнем за пазухой не походишь, враз расколют. Всякое бывало и при царе, народ-то одинаковый, только вроде как совести больше было в обществе. Согнали в колхозы, и чего добились? Пришлют молодого парнишку из города, ходит с гонором по деревне, начальника из себя строит, пузырится: уполномоченный, не хрен собачий. Директивой трясёт, как поп кадилом. Только батюшка своим инструментом не балует, по делу машет – чертей гонит, а этот – сам бесёнок. Дали власть, а что ему с ней делать? Если я этот хлеб сеял, неужто брошу. Кто он против меня? Глупость, разврат один и выходит. Другие смотрят и на ус мотают. Зачем пахать и сеять, упираться до соплей, когда советская власть за них всё решит. Вот и лишили крестьянина последнего рассудка. Даже ты, небось, не раз слышал эту фразу: колхоз поднимать. Почему это он у них всё лежит, интересно? Потому и лежит, что никому не нужен. Пока не одумаются, не перестанут изгаляться над крестьянином, никакие уполномоченные урожая им не дадут. Хотя, о чём говорить, всё ныне не по-людски делается, покойник-то с Красной площади так и не убран, прости Господи, язычники до такого не додумались, – Егор перекрестился.
Удивлялся Николай, почему его не смущал факт нахождения мумии Ленина на главной площади страны. Гордился даже: величественный памятник под стать фигуре вождя мирового пролетариата. Обязательно водил в Мавзолей гостей столицы. Где ещё такое увидишь!? Действительно, нигде. Что за перевёртыши у людей в сознании поселились?
А ведь и сам приложил руку к пропаганде преимущества советского образа жизни над загнивающим Западом. Теперь от собственных текстов воротит. И по его вине будущие поколения будут смотреть фильмы, переполненные фальшивой радостью строителей коммунизма.
Знаменитые композиторы и исполнители не чувствуют угрызений совести, честно делают свою работу, даря людям иллюзорное счастье, а власть щедро поощряет их государственными наградами и премиями. Не могут все лишиться ума одновременно, значит, занимаются сознательным обслуживанием пропагандистской машины. Поступают так же, как делал Николай, пока не оказался в роли изгоя. Оправдания всегда найдутся. Казалось бы, нет ничего плохого в бравурных маршах и весёлых песенках, наоборот, делается благое дело, страна напрягает силы и людям нужно отдохновение. Обо всём позаботилась власть, чтобы оболванить собственный народ, главное – никогда не говорить ему правду. Правда губительна для любой диктатуры, даже для диктатуры пролетариата, тем более что никакой пролетариат к управлению страной допущен не был.
Всё перелицевали и вывернули наизнанку. Взять хотя бы только один пример всесоюзного обмана. Гордость советского флота ледокол, названный в честь товарища Красина, был построен до Революции и носил имя «Святогор». Достояние республики было достоянием Российской империи, но главное умело подать материал. Оттуда и перевёртыши в головах людей. Комиссары оказались ловкими мистификаторами. Нигде нельзя было бы прочитать о зверствах Розалии Землячки в Крыму. О кровавой расправе над восставшими крестьянами. В Тамбовской губернии впервые в мировой истории было применено химическое оружие для подавления бунта отчаявшегося мирного населения, отличились Тухачевский, Уборевич, Котовский. Антонов-Овсеенко лично издавал приказы о массовых расстрелах без суда и следствия. Советская власть поступила «гуманно», избавив население от долгой и мучительной голодной смерти, ведь собранный урожай был выметен ими подчистую. Хлеб забрали, бунтовщиков уничтожили, и всё привычно списали на контрреволюцию.
Не знал успешный прозаик Николай Родионович, сочиняя свои веселые сказки, ничего о восставших рабочих и матросах Кронштадта. Ими выдвигались самые законные требования: сменить коммунистическую власть, как не оправдавшую доверия, освободить политзаключенных, назначить перевыборы, упразднить комиссаров. Призывая обойтись при этом без кровопролития. Святая простота! Реальный голод и разруха вывели десятки тысяч рабочих на улицы, но большевики всё объяснили заговором Антанты. Результат: тысячи были расстреляны, большинство ушло в Финляндию, оставшиеся в живых неоднократно репрессированы вместе с семьями.
Знали комиссары, что дрогнет рука православного, не душегубец, по своей сути, а воин, русский человек. Не мог он видеть врага в своём соотечественнике, только наивно было ждать от революционного сброда, именуемого интернационал, ответного благородства.
Ехидно куражились комиссары, где она ваша высокая духовность? Присвистывая и приплясывая, принялись сеять собственное пролетарски-кабацкое искусство, попутно создавать нечто квадратно-картонное. Запестрели афиши с уродцами и дегенеративными отщепенцами. Главное ошеломить, унизить, вогнать в ступор привыкшую к глубокой эстетике публику. Всё на дело революции. Снизить планку и лишить стыда. Массово налепили из подручного материала памятники Карлу Марксу, как без этого русскому пролетариату строить светлое будущее.
А когда деятелей такой культуры стали сажать одного за другим, те ужасно сокрушались, за что? Это был творческий поиск, полёт свободной фантазии художника. Чему же так удивляться, воспитанная на гротеске и эпатаже публика видит мир таким, каким её приучили видеть, в том числе и деятели нового искусства. Уродство на сцене перешло в обыденную жизнь, посеянный обман перерос в бурю арестов и снежный ком уголовных дел, распутывать и вникать в которые желания ни у кого не возникало. Задуманный фарс плавно перетёк в реальную жизнь.
Чтобы не сгореть со стыда, Николай Родионович не признавался Егору, что во многом и сам приложил руку к процветанию беззакония. Он никого не расстрелял, не арестовал, не писал доносы, но он делал вид, что всё хорошо и создавал сценарии, высасывая из пальца трогательные истории, наперёд зная кому хочет этим угодить. С болью в сердце слушал рассказы других сидельцев, в которых и была правда жизни. Все они неправдоподобно, убийственно просты. Расстреливали за несдачу урожая, которого нет, он просто не вырос.
Ободранный, как липка, крестьянин пишет письмо Ленину, в котором слёзно жалуется на непосильный продналог: «Не уродилось ныне, взять негде. Да ещё в комиссарах ходит бывший беглый каторжник, который сколотил шайку из таких же варнаков, как есть сам. Пусть ещё при царе, но ведь за убийство в каторгу угодил. Какая же в том справедливость, он теперь зверствует и терроризирует всю деревню. Засуха страшная и где взять зерно, когда самим есть нечего. Рады бы помочь, освободи Христа Ради, дорогой товарищ Ленин, а уж мы на следующий год отработаем. Дожить бы до нового урожая только. Отработаем, не сомневайтесь. Прошлым годом сдали всё, а нынче засуха. Как быть, надеемся на ваше понимание, я и мой кум, который инвалид русско-японской войны».
Простодушный человек не догадывался, что обращается за помощью к тому, кто сам лично подписывает приказы, способствующие разгулу беззакония и террора. Не может поверить, что комиссар-уголовник и есть лицо новой власти. За невыполнение продразвёрстки полагался расстрел, разумеется, его привели в исполнение, неотправленное письмо осталось лежать в кармане.
Телогрейку с мёртвого сняли и с кучей такого же барахла свезли в город, молодая советская республика нуждалась во всём. В 1923 году ГПУ РСФСР выступило с предложением увеличить количество северных лагерей. И телогрейка нашла временно живое тело.
Заключённые выучили текст письма наизусть и передавали друг другу, такое устное народное творчество процветало. Бумага не сохранилась, но звали крестьянина Долгих Фатей Иванович, из каких мест неизвестно. Хочет человек оставить о себе какую-то зарубочку, очень важный инструмент – память. Николай Родионович переспросил, в каком году нашли письмо, и удивился: двадцать девять лет прошло, по телу пробежал озноб, советская власть держит страну мёртвой хваткой. Прежде, он с нескрываемой гордостью сообщал, что родился в год Великой Октябрьской Революции, подчёркивая свою сопричастность к столь грандиозному событию мирового масштаба. Теперь чувствовал себя подкидышем советской власти, ненужным и бесполезным настолько, что лучшего места, чем лесоповал, ему не нашлось.
Старался запомнить имена, таких же изгоев, как сам. Надеялся написать роман о бесчеловечной изнанке страны Советов. С огромным удивлением узнал, что на выборах 1918 года в Учредительное собрание большевики потерпели сокрушительное поражение, набрав меньше 25%. И это цифра не от числа всех избирателей, а только голосовавших. Но методом красного террора комиссары удержали власть в своих руках. ГУЛАГ хранил в своих неизданных мемуарах множество подлинных фактов горькой исторической правды.
Николаю Родионовичу захотелось написать книгу под названием «Девять человек, которые перевернули мир». Ровно столько заговорщиков стояло у истоков создания РСДРП в конце девятнадцатого века. Но чувствовал, что устал думать об этих людях, физически не мог понять, зачем было пролито море крови, сломаны миллионы судеб во имя мифа. Масштаб зверства не вмещался в сознании, и он стал реже интересоваться вопросами устройства механизма власти. Больше времени проводил в закутке батюшки Никодима, придя к очевидному выводу, что лишь небольшая часть русских людей, обманутая красивыми посулами большевиков, приняла участие в развале собственной страны. Остановить тех, кого Достоевский назвал «бесами» не удалось, противоядие не было найдено. Слишком хитра, изворотлива и безжалостна, оказалась новая власть.
Николай школьником старших классов читал о перековавшихся анархически настроенных народных массах, которые были развращены прогнившим царским режимом и не желали трудиться на благо социалистической Родины. Но советская власть взялась за их исправление, отправив в Трудармию. Передовицы центральных газет бодро на все лады восхваляли воспитательную силу созидательного труда: тысячи каналоармейцев встали на правильный путь. И это только при строительстве Беломорско-Балтийского канала. А сколько ещё будет ударных строек, значит ещё сотни тысяч спасенных жизней. Советская власть позаботится о каждом.
Теперь на собственной шкуре испытал, что это за перековка. Написать роман ему не доведётся, Николай выберет для себя другой путь. Тяжелая, обличительная по своему содержанию книга, будет написана Александром Исаевичем Солженицыным. Мир сделает вид, что глубоко потрясён. Пошумят и забудут. Спустя годы, будучи уже возведённым в сан митрополита, Николай Романович впервые возьмёт её в руки, когда окажется по делам Русской Православной Церкви в 1975 году в Европе. «Архипелаг ГУЛАГ» ему преподнесут в подарок, узнав о том, что владыка был репрессирован. Прочитает с большим вниманием, но с собой на борт самолета Париж – Москва взять не решится.
А пока, за промерзшими стенами барака, завывала январская стужа, убаюкивая пропитанный беспокойством мир, давая возможность людям расслабиться и отдохнуть от злых мыслей и недобрых дел. В кромешной темноте высокий человек тихо молился, встречая Рождество Христово. Последнее время Николая, как магнитом, тянуло в этот закуток, чтобы услышать необычную правильную речь, со множеством слов и оборотов, которые в прежней жизни не доводилось знать. От отца Никодима исходило какое-то немыслимое тепло, Николай Родионович чувствовал доброту и тянулся погреть заледеневшую душу. Истинный продукт эпохи безумной трескотни пропагандистов, демонстраций и спортивных маршей, он жадно впитывал напевную неторопливость Слова Божия.