Людмила - пленница любви. Глава Тридцатая

Денис Логинов
Глава Тридцатая. Брат и сестра.


Людмила смотрела на ошеломленного Дмитрия, который еще не мог осознать смысл сказанных Шороховой слов. Шок, испытанный им, был мгновенен, а реальность, которая последовала за ним, нуждалась в осознании.
То, что его отец никогда не был идеальным мужем, Серковский знал хорошо. Часто он вспоминал заплаканное лицо Натальи, узнавшей об очередном адюльтере супруга. Количество подобных увлечений Сергея не поддавалось исчислению, но никому в голову не приходило, что одно из них может иметь такие последствия. 
Трудно сказать, как бы раньше Дмитрий отнесся к тому, что у его отца есть ребенок на стороне, но сейчас новость о том, что у него есть сестра, не могла не воодушевить Серковского. Значение того, кем была мать этой девочки, уходило даже не на десятый, а на двадцатый план. В конце концов, Сергей был именно таким, каким он был, и с этим абсолютно ничего нельзя было поделать. Главное, есть кто-то, в чьих жилах тоже течет кровь Черкасовых. Вполне возможно, Лена находится в трудной жизненной ситуации, нуждается в его помощи, поддержки, и Дмитрий готов был сделать все для того, чтобы его сестра ни в чем не нуждалась.
На все произошедшее у Людмилы было мнение прямо противоположенное. Сама мысль, что с этим исчадием ада у неё может быть общая сестра, претила ей. Ну и что, что у него с Леной – общий отец!?! Как раз именно это лишний доказывает всю аморальность этих людей.
Опрометью Людмила выбежала из номера, даже на секунду не задумываясь о том, куда она собралась идти. Она не заметила, как оказалась на улице. Она бежала, не замечая ни проносящихся мимо машин, ни оборачивающихся удивленных прохожих. То, что рассказала Антонина Куприяновна, снова сталкивало её с человеком, ненавидимым ею больше всего на свете. Была ли это ненависть? Вряд ли сама Людмила могла ответить на этот вопрос. Скорее, эта была горькая обида, смешанная со страхом. Обида за тот жестокий обман, за те глаза, полные ненависти, за ночи, не провиденные вместе, за тысячи, не подаренных ей, поцелуев.
— ЛЮД, ДА, ПОСТОЙ ТЫ! – КРИЧАЛ ЕЙ ВСЛЕД БЕЖАВШИЙ ЗА НЕЙ ДМИТРИЙ. – НАМ НАДО СЕРЬЕЗНО ПОГОВОРИТЬ.
ОСТАНОВИВШИСЬ, ЛЮДМИЛА НЕ ЗНАЛА, ЧТО И СКАЗАТЬ. ЛЮБЫЕ СЛОВА, КОТОРЫЕ ОНА МОГЛА ПРОИЗНЕСТИ В ЭТОТ МОМЕНТ, КАЗАЛИСЬ ЕЙ НЕУМЕСТНЫМИ.
   —  Знаешь, Дима, я думаю: нам с тобой не о чем разговаривать, – сказала ЛЮДМИЛА, ОБЕРНУВШИСЬ. – То, что у тебя с моей сестрой общий отец, еще ничего не значит. В конце концов, ему ведь Лена, судя по всему, не нужна была.               
 — Ну, тут я позволю себе с тобой не согласиться, – заметил Дмитрий. – Мой отец не виноват в том, что твоя мама не посчитала нужным сообщить ему, что у него родилась дочь.
— Слушай, Лена – моя сестра, и я не позволю тебе втягивать её в твои разборки.
Последние слова задели Дмитрия за живое. Мало того, что Людмила в очередной раз собиралась вычеркнуть его из своей жизни, теперь это еще и относилось к его сестре – единственному родному человеку.
— Люд, во-первых, я не собираюсь Лену никуда втягивать, а во-вторых, она – такая же твоя сестра, как и моя. С этим фактом тебе придется мириться, и не дай тебе Бог попытаться встать между нами.
Шум улицы, рев моторов проезжающих мимо автомобилей мало способствовали уровнавешанному разговору, а поэтому Людмила предложила перенести обсуждение наболевших проблем в более спокойное место.
Маленькая кафешка, спрятавшаяся в тиши одного из переулков, была немноголюдна и по-домашнему уютна. Посетителей было немного, а поэтому ничто не мешало размеренной беседе двух молодых людей, расположившихся за пластиковым столиком напротив входа.
— Люсь, ты меня тоже пойми. Лена – моя единственная сестра, – говорил Дмитрий, в голосе которого уже не улавливалось ни одной нотки раздражения. – После той резни я один из всей семьи в живых остался. Представляешь, что для меня значит узнать, что у меня кто-то есть? Родной человек, родная кровь – это ж все кардинально меняет в моей жизни.
Людмила смотрела на Дмитрия глазами, в которых уже не было прежней враждебности и презрения, а была лишь не наигранная жалость.
— Дим, по-моему, мы сейчас с тобой вообще ни о чем разговариваем, – сказала она. – У нас есть сестра, а мы не знаем,  ни где она, ни что с ней.
Последнее высказывание Людмилы вернуло Дмитрия в повседневную реальность. Говорить о Лене, как о реальном человеке, в сложившейся ситуации было бессмысленно, потому что ни о том, кто она, ни о её месте нахождения ничего не было известно. Единственной нитью, которая могла привести Людмилу с Дмитрием к их сестре, был старый чинуша Уба, но разговорить его, по словам Шороховой, было задачей не из легких.
— Сейчас нам с тобой надо к этому Убе наведаться, – сказал Дмитрий. – Он – единственный, кто может знать, что случилось с нашей сестрой.
Дом Вячеслава Гавриловича Убы, находившийся на окраине города, меньше всего был похож на жилище чиновника даже невысокого уровня.  Со стороны могло показаться, что это просто заброшенная изба, чей хозяин давно покинул её. Покосившийся забор, стены с обвалившейся штукатуркой, заросший бурьяном двор – атрибуты жилища одинокого старика, доживавшего свой век на окраине провинциального городка. Вячеслав Гаврилович вел образ жизни настолько замкнутый, что знающие его люди порой начинали беспокоиться: не умер ли он? По несколько дней Уба мог не выходить из дома, не подавая вообще никаких признаков жизни. Если кому-то удавалось встретиться с ним, допустим, на улице, то на все расспросы о себе Вячеслав Гаврилович отвечал скупо, односложно, как бы нехотя.
Людмила и Дмитрий в нерешительности стояли перед почти завалившимся забором дома Убы, боясь войти во двор.
— Дим, ты уверен, что тебе дали правильный адрес? – спросила Людмила. – Что-то непохоже, чтобы тут вообще кто-то жил.
— Ребята, вы к Славке что ль? – раздался за спиной у Людмилы сиплый старушечий голос. – Так он уже вторую неделю непросыхает.  – Вы, видать, из собеса? Слушайте, отселили бы вы его в интернат какой-нибудь. Он же тут никому житья не дает. Всю ночь колобродит, песни срамные поет, принца какого-то поминает.   
Обернувшаяся Людмила увидела перед собой благообразную старушку с добрым, хоть и помятым жизнью, лицом.
— Дочка, Славку никак нельзя одного оставлять, – сказала старушка. – Он или по пьянке дом подпалит, или над собой что-нибудь  сделает…
Из всего сказанного Людмила поняла, что Вячеслав Гаврилович находится в состоянии, далеком от адекватного, и к серьезным разговорам не расположен. 
 — Дим, по-моему, нам тут делать нечего, – сказала она. – Этот человек ничего вразумительного нам сказать не сможет.
В этот момент дверь полуразвалившегося дома отварилась, и перед взорами Людмилы и Дмитрия предстало существо, отдаленно напоминающее человека. Вздыбленные седые волосы, густая щетина, незастегнутая рубашка, дырявые башмаки – отличительные черты хозяина дома, появившегося на пороге. 
 — Христиановна, ты чего это людей с толку сбиваешь!?! – воскликнуло существо. – Когда это я тут колобродил?  Живу себе тише воды, ниже травы. Никого не трогаю.
 — Ой, Слав, ты мне-то сказки не рассказывай! – вздохнула Христиановна. – Знаю я, как ты никого не трогаешь. С утра глаза зальешь, и никто тебе – не указ.  Ты сам-то на себя посмотри! Скоро из-за своей пьянки совсем человеческий облик потеряешь.
— Христиановна, ты меня не беси! – возмутился Уба. – Не дай тебе Бог пережить то, что мне пришлось вынести. Тут не то, что запьешь, а в петлю добровольно полезешь…
      Пререкания между Христиановной и Вячеславом Гавриловичем могли продолжаться сколь угодно долго, если бы Дмитрий не решился прервать этот спор.
— Вячеслав Гаврилович, у нас к вам есть серьезный разговор, – сказал он. – Мы могли бы с вами где-нибудь спокойно побеседовать?
Слова Дмитрия сразу насторожили Убу. Ему сразу стало понятно, что речь пойдет о чем-то, что касается его прошлого, а говорить на эти темы Вячеславу Гавриловичу никак не хотелось.
— Что вам от меня нужно! – вскричал Уба. – Оставьте меня, наконец, в покое. Что вы все ходите да выпрашиваете!?! Мало было мне «Черному принцу» душу продать. Дайте хоть умереть спокойно.
Из всего бреда, который нес Уба, было понятно одно: есть в его жизни нечто такое, что его бесконечно мучает и заставляет быть тем, кем он стал – опустившимся пропойцей, доживавшем свой век в полном одиночестве.
Законы жанра в этой ситуации требовали развернуться и уйти, но цель, которая привела сюда Людмилу и Дмитрия, не позволяла этого сделать.
  — Вячеслав Гаврилович, давайте для начала успокоимся, – произнес Серковский. – Мы ведь не собираемся спрашивать вас о каких-то сугубо личных вещах.  Нас интересует то время, когда вы работали в органах опеки.
Сам того не желая, Дмитрий задел те душевные струны бывшего чиновника, которые были для него особенно болезненны. О том периоде своей жизни, когда он трудился на государственной службе, Вячеслав Гаврилович вспоминать особенно не любил. Слишком много темных пятен, которые Уба хотел вычеркнуть из своей жизни и забыть навсегда.
— Вам что от меня надо? – спросил раздраженный Уба. – Вашим коллегам из прокуратуры я все, что мог, рассказал. Чего вы от меня еще хотите?
Последнее высказывание Вячеслава Гавриловича говорило о том, что этому человеку было, что скрывать. Причем, касалось это непосредственно того периода, когда он работал в краевых властных структурах.
— Вячеслав Гаврилович, к прокуратуре мы не имеем никакого отношения, – вступила в разговор Людмила. – Мы разыскиваем нашу сестру, а вы можете нам в этом помочь.
При этих словах Вячеслав Гаврилович изменился в лице. Былые страх и растерянность мгновенно исчезли, а вместо них появились ощущение собственной значимости и напыщенная величавость.
— А у вас есть какие-нибудь доказательства, что речь идет именно о вашей сестре? – спросил Уба. – Кто может поручиться, что вы не мошенники какие-нибудь? Я сейчас начну с вами разговоры разговаривать, а вы тем временем у меня из дома вынесете все, что можно.
— Уж не позорился бы! – вздохнула Христиановна. – Кому ты нужен? Что у тебя брать-то?
Тут Вячеслав Гаврилович понял, что в данной ситуации со своей ни на чем не основанной подозрительностью он и вправду выглядит нелепо. Жестом руки пригласив Людмилу и Дмитрия в дом, Уба скрылся за дверью, настроенный на серьезный разговор.
— Даже не знаю, молодые люди, чем могу быть вам полезен, – сказал Уба, когда Людмила с Дмитрием оказались в его доме. – Из властных структур я недавно ушел. Связей у меня там не сохранилось. В общем, боюсь, придя ко мне, вы просто зря потратили время.
— Вячеслав Гаврилович, но вы же должны помнить, куда в те времена отправляли сирот, оставшихся без родителей? – спросила Людмила. – Я не думаю, что тогда в крае было очень много учреждений подобного рода.
— Девушка, многие из тех учреждений уже давно прекратили свое существование! – укоризненно  сказал Уба. – В Крымске ни детских домов, ни домов малютки вообще никогда не было. Всех сирот отправляли или в Краснодар, или в Новороссийск. Вам, молодые люди, куда-нибудь туда путь держать надо. 
— Значит, придется перешерстить все детские дома и в Краснодаре, и в Новороссийске, – сказал Дмитрий, а потом, взяв ЛЮДМИЛУ ЗА РУКУ, ДОБАВИЛ: - ЛАДНО, ЛЮД, ПОЙДЕМ ОТСЮДА.
Едва Людмила с Дмитрием развернулись, чтобы уйти, как тут же услышали за спиной окрик Убы:
— Стойте! – воскликнул Вячеслав Гаврилович. – Ребят, не занимайтесь ерундой! Вы хоть знаете, что существует такая вещь, как тайна усыновления? С вами же никто разговаривать не будет.
— Ну, и что нам теперь делать? – спросил Дмитрий. – Мы сюда специально приехали, чтобы хоть что-то узнать о нашей сестре. А вы нам предлагаете развернуться и убраться восвояси?
— Да, ничего я вам не предлагаю! – сказал Вячеслав Гаврилович.
С этими словами он подошел к стоявшему у окна комоду, открыл верхний ящик и достал из него кипу каких-то помятых бумаг.
— Так… где-то здесь… - бормотал себе под нос Уба, перебирая бумаги. – Ах, вот… Нашел!
Он подошел к Дмитрию и вручил ему помятый, пожелтевший от времени, бумажный лист.
— Вот, к ней вам обратиться надо, – произнес Уба. – Дина Маркеловна раньше у нас, в Крымске, домом малютки заведовала. Потом, когда тут все закрылось, в Новороссийск перебралась. Вот она что-то, наверняка, знает.
В сложившейся ситуации полагаться на неизвестную Дину Маркеловну Людмиле с Дмитрием было слабым утешением, но, с другой стороны, от спивающегося, почти опустившегося человека тоже много хотеть уже было нельзя.
— Ну, и что нам теперь делать? – спросила Людмила Дмитрия, кода они вышли из дома Убы. – Ехать в Новороссийск?
— А у тебя что, есть какие-то другие предложения? – ответил Серковский. – Ты пойми, эта Дина Маркеловна – единственная, кто может хоть что-то знать о нашей сестре.
Узнав о том, что у него есть сестра, Дмитрий даже забыл о своей истинной причине приезда в Крымск. Желание помочь двум юным влюбленным ушло куда-то на дальний план, а все сознание заняли мысли о том, что он теперь не один в этом мире, и что где-то есть еще одна родственная душа.
— Слушай, Дим, а ты-то как здесь оказался? – вдруг спросила Людмила. – У тебя что, есть какие-то дела в Крымске?
— Ну, скажем так, пытаюсь помешать твоему дяде испортить жизнь еще одному человеку.
— Это о каком человеке идет речь?
— О Лене – его потенциальной невесте, – ответил Дмитрий. – Кажется, у тебя с ней тоже сложились хорошие отношения.
— Слушай, а тебе не кажется, что влезать в чужую жизнь – это неприлично? – не заметив последней реплики Дмитрия, спросила Людмила.
— Еще как кажется! Поэтому я и пытаюсь предотвратить этот моральный Армагеддон.
Атмосфера в воздухе накаливалась. Людмилой и Дмитрием были затронуты именно те темы, которые больше всего причиняли им беспокойства. В том, что Герман Сапранов – виновник не только его несчастий, но и всех бед человечества, Дмитрий не сомневался ни на минуту. То, что разорение Алексея Ларина не было случайным, для Серковского тоже было очевидным фактом. Наверняка, за всеми злоключениями семьи Лариных также стоял Герман. Дело стояло только за доказательствами, которые Дмитрий непременно намеревался найти.
Любое уничижительное упоминание кого-то из членов её семьи для Людмилы было болезненно. Особенно, если эти высказывания исходили от Дмитрия. Дело тут было даже не в банальной личной обиде, а в том, что подобные нелестные определения принадлежали именно Дмитрию, что причиняло Людмиле жгучую боль.
— Погоди, что ты называешь моральным Армагеддоном? – настороженно спросила Людмила.
— Да, то, что твой дядя собирается сделать с бедной девочкой, – ответил Дмитрий. – Люд, неужели ты не видишь: все беды, которые свалились на Лену, кем-то очень хорошо срежиссерованы. Вот я и приехал сюда, чтобы во всем разобраться.
Правда была в каждом произнесенном Дмитрием слове. Несомненно, Лена была жертвой. Жертвой вседозволенности и похоти престарелого олигарха. Эту девушку, похожую на ребенка, Дмитрию было искренне жалко, и он решил сделать все для того, чтобы хоть как-то ей помочь. 
Каждой своей фразой Серковский ранил Людмилу, все больше отдаляя от себя. Умом понимая, что её семья – непреодолимое препятствие между ней и Дмитрием, в душе Людмила все-таки лелеяла надежду однажды вновь оказаться в объятиях того, с кем были связаны все её мечты, и с кем она испытала ни с чем несравнимое счастье.
— Дим, вот не тебе судить о Ленке, – укоризненно сказала Людмила. – Врагу не пожелаешь пережить то, что ей пришлось перенести. Родители погибли! Оба! Брат неизвестно где находится! Да, она за дядю Германа ухватилась, как за спасительную соломинку.
— О чем и речь! – воскликнул Дмитрий. – Знаешь, только твой дядя очень удачно этим воспользовался. Ты хоть понимаешь, что он может Лене всю жизнь поломать?
— Я только не понимаю: тебе-то что?
— Мне-то что? Люд, да, надоело смотреть, как Герман по чужим жизням, словно катком, проходится. Тебе Лена не рассказывала, куда я её возил? В больницу мы ездили Антона навещать. Его отморозки, которых Герман нанял, отметелили так, что врачи еле-еле с того света вытащили.
Людмила уже считала Лену человеком настолько своим, что не могла не принимать близко к сердцу все, что было связано с этой девочкой. Умом понимая, что брак дяди Германа с Леной – это страшная сказка, похожая на дурной сон, она никак не могла, даже боялась, подумать о том, как можно предотвратить это безумие. Все, чтобы не предприняла Людмила для пресечения этого абсурда, могло обернуться против самой Лены. Герман – человек импульсивный и в высшей степени нетерпимый – предпринял бы все для того, чтобы сделать жизнь своей невесты невыносимой. Желание Дмитрия помочь Лене, конечно, импонировало Людмиле, но в то же время она понимала: противостояние Серковского её семье делает пропасть между ними еще глубже.
— Ну, и как ты собираешься помочь Лене? – спросила Людмила.
— Для начала хочу выяснить, что же на самом деле произошло с её родителями. Знаешь, гибель её родителей, банкротство отца – истории странные. Лично я не удивлюсь, если узнаю: за всем этим тоже Герман стоит.
     С каждым произнесенным Дмитрием словом Людмиле было трудно не согласиться. Она хорошо понимала: вся история, приключившаяся с Леной – это хорошо срежиссерованный сценарий, к которому дядя Герман, скорее всего, имеет самое непосредственное отношение. Самым ужасным было то, что эта правда еще больше отдаляла Людмилу от её возлюбленного, делая их отношения невозможными. Она уже считала себя неотъемлемой частью своей семьи, а отношение Дмитрия к клану Сапрановых не могло не быть самым негативным. 
— Почему ты так уверен, что ко всем несчастьям Лениных родителей имеет отношение мой дядя? – спросила Людмила.
— Люд, а кому еще это было надо? – ответил Серковский. – Мне только непонятно, зачем Герман хочет жениться на Лене. Знаешь, в безумную любовь на склоне лет как-то не очень верится. Наверняка, Герман преследует какие-то свои, сугубо корыстные, цели.  Только, вот, зачем?         
На этот вопрос Людмила точного ответа, конечно, не знала. Раньше ей казалось, что Герман действительно хочет принять участие в судьбе Лены, защитить её, помочь найти брата. Но сейчас, по прошествии времени, она все больше убеждалась в том, что её дядей движут какие-то совсем другие, далекие от благородных, цели. 
— Ты знаешь, мне самой иногда не по себе от одной только мысли, что Лена должна стать женой дяди Германа, – призналась Людмила Дмитрию. – Но только что мы с тобой можем сделать? Ты же знаешь моего дядю. Противостоять ему – задача не из легких.   
 — Ну, ты, может, и ничего не можешь, а я специально приехал сюда, чтобы во всем разобраться.
— И как успехи?   
— Да, успехов, собственно, пока никаких нет, – ответил Дмитрий. – Вот, сначала поеду с тобой в Новороссийск, а потом я отправлюсь в село, где раньше жила Лена, чтобы там во всем разобраться.
— Что же ты хочешь узнать?
— Ну, прежде всего, что на самом деле произошло с родителями Лены. Знаешь, в то,  что это были просто два несчастных случая, мне как-то не верится. Слишком успешным был этот Ларин. У таких, как он, в каждом селе полно и завистников, и недоброжелателей.
— Лично меня интересует, где Алёша – братишка Лены. Ты только представь себе: маленького, больного ребенка увезли, неизвестно куда, и Лена до сих пор не знает, нигде он, ни что с ним.
— Ну, Алёша – вообще приоритет для меня. Мне самому небезразлична судьба этого мальчика. И позволь мне сказать начистоту: за его исчезновением тоже, наверняка, стоит твой дядя.
На удивленно-недоуменный взгляд Людмилы Дмитрий ответил:
— Люд, не надо смотреть на меня такими удивленно-осуждающими глазами. Ну, ты сама подумай: кто мог быть заинтересован в этом больше всего? Ответ, по-моему, очевиден.
За разговорами Людмила с Дмитрием не заметили, как добрели до автобусной станции. Спускавшиеся на городок сумерки окрасили небо в оранжево-багряный цвет, а зной, весь день безраздельно властвовавший над окрестностью, неохотно стал сдавать свои позиции.
—  Так, вы думаете: гибель Ларина не была случайной? – спросил Дмитрий.
—  Ну! Тут к гадалке не ходи! Да, Белавин с Урбаном, наверное, ночами не спали. Все, небось, думали, как бы его поскорее со свету сжить.
—  А Урбан – это кто? – поинтересовалась Людмила.
—  Оборотень местный. Вы бы видели, что у нас в полиции творится. Одно название, что – правоохранительные органы. Все, что можно, под себя подмяли. Ларин им давно покоя не давал. То ли они хотели все его хозяйство к рукам прибрать, то ли он про них что-то знал, а они этого боялись, но его убийство – это, наверняка, их рук дело.   
— А почему вы так уверены, что это было убийство? – спросил Дмитрий. 
— Да, в этом, по-моему, все уверены. Ларин же с Белавиным и Урбаном уже давно в контрах находились. Им обоим глаза кололо, что Алексей таким крепким хозяином оказался. Сам-то Белавин, когда колхоз разваливался, пальцем не пошевелил, чтобы как-то исправить положение. Зато у Ларина дело заспорилось. Он и виноградникам окончательно сгинуть не дал, да и вообще при нем люди себя как-то увереннее чувствовать стали.
Где-то вдали показались крыши приземистых домиков, а железобетонная трасса сменилась ухабистой, запыленной дорогой.
   — Ну, вот мы и на месте, – провозгласил водитель.  – Только, ребят, вы в первый попавшийся дом не суйтесь. Идите сразу к Отцу Николаю. Он и с Алексеем в хороших отношениях был, и, может быть, что-то про его дочь знает.
«Калинов ручей» встретил Людмилу с Дмитрием полуденным зноем и легким ветерком, доносимым одинокими липами, росшими у обочины дороги. Покосившиеся, заброшенные дома недружелюбно зияли выбитыми окнами, а неизвестно откуда появившееся гуси еще более недружелюбно вытягивали шеи и шипели на явно пришлых чужаков.
— Теперь бы найти, где живет Отец Николай, – сказала немного растерянная Людмила.
Появившаяся из ворот одного из домов молодая женщина всем своим видом демонстрировала абсолютно равнодушное отношение ко всему окружающему, а, увидев Людмилу и Дмитрия, окинула их полным недоверия взглядом.
—  Девушка, вы не подскажете, где можно Отца Николя найти? – спросил Дмитрий.
— А зачем он вам? – ответила вопросом на вопрос женщина.   
Тут из ворот вышел пожилой мужчина и, строго посмотрев на Людмилу и Дмитрия, сказал:
— Что ж вы человеку покоя не даете? Все ходите, проверяете. Что, церковная земля кому-то покоя не дает?
— Пап, да, что с ними разговаривать? – промолвила женщина. – Им же дали установку – выжить отсюда Отца Николая. Вот они теперь и стараются.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, но мы точно не те, за кого вы нас принимаете, – сказал Дмитрий. – Да, мы хотели бы встретиться с Отцом Николаем, но совсем не из-за земли.
— Мы – друзья Лены – дочери Алексея Ларина, – продолжила Людмила. – Вот, приехали сюда, чтобы хоть что-то узнать о её братишке.
При упоминании Лены мужчина изменился в лице. С сурового и недоверчивого оно поменялось на усталое и грустное.
— Как она? – тихо спросил мужчина. – Что с ней?
Дальнейший разговор проходил в доме Прохора за  обильно накрытым столом. Мосолова интересовало все: что с Леной? Как она попала в Москву? Как ей там живется? Не обижает ли кто?
— Я ведь тогда день и ночь у этой ментовки дежурил, – говорил Прохор. – Все пытался о ней хоть что-нибудь разузнать. Да, разве наши держиморды разговаривать спокойно будут? Нет! Им, главное, перед начальством отчитаться. Галочку поставить! А на живого человека им наплевать!
— Прохор Сидорович, а как вы думаете: откуда в доме Лены могли появиться наркотики? – спросила Людмила. 
— Да, подкинули. Не иначе, – ни секунды не сомневаясь, сказал Прохор. – Я только не знаю, кто конкретно эту подлянку устроил: Васин, или Белавин с Урбаном постарались?
— Пап, да, какая разница, кто устроил? – раздался из кухни голос дочери Прохора – Марины. – Сейчас, прежде всего, надо Лену найти. Узнать, где она, что с ней.
Рассказанная Людмилой и Дмитрием история привела Прохора и его дочь в состояние полного недоумения.   
— Я только одного понять не могу: зачем этому богачу Ленка-то? – произнес Прохор. – У вас там, в Москве, что, своих девок мало?
— У богатых свои причуды, Прохор Сидорович, – сказал Дмитрий. – Мне тоже все это кажется странным. Герман Сапранов совсем не похож на того, кто может заинтересоваться простой деревенской девушкой. Однако в Лену он вцепился, как клещ. Наверняка, Лена обладает чем-то таким, что нужно Герману. Только, вот, чем именно?
— Слушай, может быть, это все из-за земли, которая за хутором находится? – сказала вошедшая в комнату дочь Прохора – Марина. – Алексей-то её так и не успел до ума довести.
— Марин, ну, не говори глупости! – воскликнул Прохор. – Кому этот буерак нужен-то!?! Там же еще с войны все настолько вскопано-перекопано, что уже не подо что эту землю использовать нельзя.
— А что за буерак? – спросила Людмила.
— Да, там еще во время войны было что-то вроде складов с оружием. Потом наши бабы их под погреба приспособили. Земля там, конечно, никакая. Там же ничего ни сеять, ни сажать нельзя. 
— Ну, может, Герман хочет использовать этот участок под какие-нибудь другие цели? – заметил Серковский.
— Под какие? – усмехнулся Прохор. – У нас тут, мил человек, не олимпийский Сочи. Богатые особняки тут никому сто лет не нужны. Что-то другое строить здесь тоже нет смысла. Продать эти участки не удастся ни за какие деньги. В общем, если этому олигарху от Ленки что-то и нужно, то уж точно не земля.
День неуклонно сменял вечер. Полуденный зной немного отступил перед предзакатной прохладой, солнечный диск медленно спускался к линии горизонта, а гулкий звон церковного колокола возвестил о начале вечерни.
 —  О, служба начинается, – произнес Прохор, услышав колокольный звон. – Сейчас в церкви пол села соберется. Слушайте, а давайте и мы тоже в церковь сходим. Я вас там заодно с Отцом Николаем познакомлю.
От такого предложения Прохора и Людмила, и Дмитрий не могли отказаться.
Храм Трех Святителей, расположенный недалеко от дома, где жил Алексей Ларин, представлял собой довольно грустное зрелище. Варварство былых поколений и безвременье сделали свое дело, и на месте некогда величественного собора зиял лишь его остов. На кирпичных стенах тут и там виднелись остатки не успевшей облететь штукатурки. На куполах отсутствовало какое-либо покрытие, и лишь одинокий колокол, царивший, словно на престоле, на величественно возвышавшейся колокольне, незыблемо своим гулким раскатистым звоном приглашал окрестных жителей в дом Божий.
Под раскатистый звон колокола к храму стали стягиваться люди из всех окрестных домов. В толпе, собравшейся возле церкви, можно было разглядеть и белые платочки местных старушек, и коренастых мужиков, о чем-то оживленно судачивших между собой, и молодых женщин, держащих на руках своих деток, которые своим глазенками озирались вокруг, силясь понять, что же тут происходит.
У церковной ограды, поодаль от всех остальных, стояли двое мужчин, недобрыми взглядами провожавшими всякого, кто спешил к началу службы. В одном из них по надетой набекрень фуражке и синей рубахе с погонами без труда можно было узнать местного Пинкертона Урбана. Второй, мужчина в полном расцвете сил, но не в меру упитанный, на все происходящее смотрел глазами, полными сарказма и недоброй иронии. По внешнему виду этого мужчины было понятно, что принадлежит он к числу людей отнюдь не бедных, был весьма доволен собой, а также в полной мере убежден в том, что его жизнь удалась, как нельзя, лучше.
— Это же сколько вокруг лохов развелось! – эмоционально говорил один из них. – И чем только этот святоша их так взбаламутил? Прямо, едва в селе появился, народ к нему валом валить стал.
— Толик, да, успокойся ты! – говорил ему мужчина, одетый в полицейскую форму. – Тебе-то что? Развлекает он народ – пусть народ развлекается. Нам с тобой от этого ни холодно, ни жарко.
— Понимаешь, на душе у меня что-то неспокойно. Поп этот с Лариным дружил. Вот чувствует мое сердце: пока он здесь, не будет у нас с тобой спокойной жизни.
— Слушай, Ларина, скоро год, как в живых нет, а ты все никак успокоиться не можешь, – говорил человек в погонах. – Знаешь, иногда у меня складывается впечатление, что это ты приложил руку к его гибели. Уж больно ты стал каким-то нервным. Случайно, не ты Ларина в овраг опрокинул?
— Ты что, с ума сошел!?! Нет… с Лариным у меня, конечно, терки были, но вот, чтоб так… невинного человека под откос пускать… Это точно не про меня!
— Ну, а тогда оставь ты этого попа в покое. Чего он сдался-то тебе?
— Да, предчувствие у меня нехорошее. Вот чует мое сердце: пока этот святоша здесь, в селе, не будет у нас с тобой спокойной жизни. 
Подошедшая к собеседникам маленькая сухенькая старушка укоризненно на них посмотрела.
— Вы бы вместо того, чтобы тут стоять да попусту языком молоть, шли бы в храм, на службу, – сказала она. -  Все люди, как люди, давно прихожанами  стали. Одни вы, как были нехристями, так ими и остаетесь.
Выслушав в свой адрес самые нелестные определения, старушка, медленно семеня ногами, поплелась восвояси. 
Все помещение храма было заполнено прихожанами так плотно, что, казалось, любой человек, пришедший не к началу службы, с трудом мог протиснуться сквозь эту людскую массу. Церковь, хоть и полуразрушенная, стала местом паломничества не только для жителей «Калинового ручья», но и для многих обитателей окрестных деревень. Все  хотели увидеть и услышать Отца Николая – удивительного батюшку, несомненно,  обладающим способностями, не свойственными обыкновенному человеку.
  К началу службы все было готово, и собравшиеся в храме замерли в таинственном ожидании благодатного действа. В переполненном людьми храме тишина стояла такая, что даже было слышно потрескивание свечей. Наконец, раздался громовой возглас диакона, вторить которому тут же начал немногочисленный церковный хор.
— Миром Господу помолимся, – раздалось под сводами храма, и сотни людей трепетно склонили головы, осеняя себя крестным знамением.
 Дмитрий стоял плечо к плечу с Людмилой, и в эти мгновения к нему, как никогда настойчиво, приходило осознание того, кто она и кто он. Рядом с ним стоял ангел во плоти, гений, самый чистый и непорочный человек, какого можно себе только представить. Может ли ангел ошибаться? Имеет ли он право на какие-то свои слабости и ошибки? Конечно, нет, если только этого ангела не зовут – Людмила! Несомненно, она в принципе не способна ни на что  дурное, а если и было что-то, за что её можно упрекнуть, то в этом, уж точно, с её стороны не могло быть никакого злого умысла.
Мысленно Серковский рвал на себе волосы, кусал свои локти, проклинал себя за то, что посмел обидеть это чистое и непорочное существо, своими руками убить свое счастье, разрушить любовь – самую светлую и прекрасную, какая только могла быть в его жизни. Если бы время имело свойство поворачиваться назад! Если бы можно было вернуть тот промозглый дождливый вечер, когда Дмитрий сам, своими руками, похоронил все чистое и светлое, что могло быть в его жизни!
После службы люди неспешно стали расходиться по своим домам. Отец Николай стоял в правом пределе, о чем-то беседуя с двумя немолодыми женщинами. На подошедшего к нему Дмитрия он бросил строгий, но не осуждающий, взгляд, а когда тот попросил благословения, назидательным тоном спросил:
— Что же вы, Дмитрий Сергеевич, свою жену-то так обидели? Одна она у вас, а вы так непочтительно с ней себя повели. Вам же с ней еще жить долгие-долгие годы…
Дмитрий был ошеломлен услышанным. Раньше он слышал про старцев, обладающих даром прозорливости, которые могут видеть человека насквозь, и нет ничего, чтобы от них утаилось, но никогда он не думал, что ему лично придется столкнуться с этим напрямую. Слова Отца Николая резали по живому, словно острое лезвие, вновь пробуждая  в сознании Дмитрия тот дождливый вечер, когда он, находясь в плену дикой злобы и ревности, причинил боль человеку, которого любил больше всего на свете.
Ничего не ответив, Дмитрий достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, извлек увесистую пачку денежных купюр и протянул их Отцу Николаю.
 — Это на нужды храма, – коротко сказал он.
 — За пожертвование, конечно, спасибо, – ответил Отец Николай, смущаясь. – Но все же помните то, о чем я вам сказал. Вам свою жизнь надо налаживать, а не чужие разрушать.
Подошедший Прохор что-то прошептал Отцу Николаю, на что тот сразу же заметно оживился. Глаза загорелись ярким блеском, на лице расцвела радостная улыбка, а голос, до того монотонный и строгий, сразу же стал мягким и приветливым.
  — Что же вы мне сразу ничего не сказали, Дмитрий Сергеевич? – обратился священник к Дмитрию. – Значит, вы от Леночки? Как она? Что с ней?
Храм – место, не предназначенное для долгих разговоров, а поэтому вскоре Дмитрий с Людмилой да Прохор переместились в дом Отца Николая.
Жилище священника представляло собой маленький домишко, расположенный на отшибе села. Нехитрая обстановка единственной комнаты состояла из железной кровати, наспех сколоченного из амбарных досок стола и двух, стоявших возле стен, скамеек.
   — Ну, как там у нашей Леночки дела? – спросил Отец Николай у Людмилы и Дмитрия. – Как она в Москве-то оказалась? Мы уж тут не знаем, что и думать. Когда её арестовали, мы тут все пооббивали. Деньги собирали, чтоб её под залог отпустили или на поруки отдали, но с нами никто даже разговаривать не захотел. А оно, вон, как вышло-то. Ну, и расскажите, как, там, у Лены все складывается? Никто там её не обижает? Когда домой вернется?
Рассказ Людмилы и Дмитрия поверг Отца Николая в шок, граничащий с унынием. Лицо священника, и без того серьезное, мгновенно погрустнело, а из глаз выкатились две слезы. Посмотрев на иконы, висевшие в красном углу, Отец Николай осенил себя крестным знамением и, переведя дыхание, продолжил разговор.
   — И насколько серьезны намеренья этого господина в отношении Леночки? – спросил он.
Получив  от Дмитрия подтверждение в том, что желание Германа сделать ЛЕНУ СВОЕЙ ЖЕНОЙ ВПОЛНЕ СЕРЬЕЗНО, ОТЕЦ НИКОЛАЙ ИЗМЕНИЛСЯ В ЛИЦЕ. Какая-то внезапно проснувшаяся печаль овладела батюшкой, что было видно невооруженным глазом.
   — Если бы был жив Алексей Павлович… - промолвил дрожащим голосом Отец Николай. – Если бы был жив…
Дальнейшие рассказы Людмилы и Дмитрия еще раз убедили Отца Николая с Прохором в том, судьба свела Алексея с человеком крайне непорядочным и вероломным.
   — Да, тут все на поверхности лежит, – заключил Дмитрий. -  Деньги эти, которые Герман дал, для Алексея ловушкой оказались. Сапранов загнал его в долговую кабалу, а затем стал диктовать свои условия.
   — Неужели все дело в его непомерной похоти? – недоумевал Отец Николай. – Должна быть еще какая-то причина того, что Герман захотел жениться на Лене.
Во время разговора Отец Николай заметно нервничал, что не могли не заметить присутствующие. При каждом упоминании Германа его глаза становились влажными, а скулы начинали лихорадочно трястись. Было видно, что в сознании Отца Николая просыпались такие воспоминания, которые начисто лишали его какого-либо покоя.
   —  Нельзя допустить, чтобы Лена вышла замуж за этого человека! – эмоционально произнес Отец Николай. – Слышите, нельзя!
   —  Ну, собственно, за этим мы сюда и приехали, – ответил Дмитрий. – Только для того, чтобы помешать Сапранову, нам нужно знать, каким образом Алексей Ларин со своей семьей оказались в его власти.
   —  Да, на легкие деньги Лешка повелся, – сказал Прохор. – Сколько раз ему говорил: «Держись ты подальше от этого московского олигарха».  Все без толку. Он все для Ленки старался. Мечтал, чтобы она в люди вышла. Алёшка же у них с Олей поздно родился, а до этого Лена была – единственная отрада в жизни. Они её как из приюта забрали, так роднее человека для них с тех пор не было.
Последние слова Прохора стали для Людмилы и Дмитрия откровением из разряда сенсаций. Лена часто рассказывала подруге об Ольге, Алексее, но никогда не говорила, что они были её приемными родителями. 
   — Вы хотите сказать, что родители Лены ей не родные? – уточнила Людмила.
   — Что значит – не родные! – возмутился Прохор. – Да, не все родные родители делают для своих детей столько, сколько Лешка с Олей для Лены сделали.
Своей репликой Прохор только подтвердил то, о чем спросила его Людмила. 
   — А давно Ларины удочерили Лену? – в свою очередь спросил Дмитрий.
Рассказ Прохора о том, как Лена появилась в семье Лариных, заставил Людмилу и Дмитрия задуматься. Слишком много было совпадений: и осиротела Лена тогда, когда умерла Лариса, и родом она была из Крымска, и лет Лене было столько, сколько сестренке Людмилы, когда они остались без матери.
   — А про настоящих родителей Лены ничего не было известно? – спросила Людмила.
   — Откуда? – ответил Прохор. – В детском доме о таких вещах никто говорить не будет. Да, и Лешу с Олей это как-то вообще не интересовало.
   — Алексей Павлович и Ольга Александровна для Леночки были образцовыми родителями,- вторил Прохору Отец Николай. – Я много лет на свете живу, и могу вам со всей ответственностью сказать: лучших родителей, чем Ларины, не найти…
Из дома Отца Николая Людмила с Дмитрием и Прохор вышли, когда сумерки уже окончательно вступили в свои права. Тусклый свет уличного фонаря освещал им дорогу, а ночную тишину нарушали лишь сверчки, неизвестно откуда появившиеся и о чем-то болтавшие на своем, известном только им, стрекочущим языке.    
   — Ты хоть понимаешь, что Лена может вполне оказаться нашей сестрой? – спросил Дмитрий Людмилу, когда они вышли из дома священника. – Не знаю, как ты, а я всю землю переверну, но правду узнаю. И еще: если я выясню, что Лена – моя сестра, ни одной минуты в доме твоих родственников она жить не будет.
Слова Дмитрия резали по сердцу Людмилы острым лезвием, вновь отбрасывая их друг от друга на непреодолимое расстояние. Казалось бы, у них есть общая сестра, и именно это могло бы стать главной точкой соприкосновения между ними. Но слова Дмитрия делали пропасть между ним и Людмилой еще более глубокой, а патологическая неприязнь к её семье убивала всякую надежду на  примирение.
   — Хочу напомнить, что Лена и моя сестра тоже, – колко заметила Людмила. – Дима, и мой тебе совет: не пытайся мою сестру настроить против меня. Я тебе обещаю: ты очень сильно об этом пожалеешь.
   — Слушай, Люд, по-моему, мы сейчас вообще не о том думаем, – ответил  Дмитрий. – Сейчас, главное, добраться до Новороссийска, разыскать там знакомую Убы, а наши личные разборки давай отложим на потом.   
Из «Калинового ручья» Людмила и Дмитрий уехали затемно. Сидя в салоне видавшего виды автобуса, они не замечали, как водитель, видимо куда-то торопясь, мчал их по серпантинной дороге, петляя то вправо, то влево. Каждый из них был погружен в свои мысли, а все происходящее вокруг ушло куда-то на дальний план.
В Новороссийске дом, где жила незабвенная коллега Вячеслава Гавриловича Убы, долго искать не пришлось. Фешенебельный особняк с явными претензиями на элитность, находившийся на одной из центральных улиц, знал каждый житель города.
Респектабельное жилье предполагает организацию определенного сервиса, с ненавязчивостью которого Людмиле и Дмитрию пришлось столкнуться тут же, как только они переступили порог дома.
   — Вы к кому? – строго спросил охранник, внешность которого выдавала в нем человека, неоднократно бывавшего в трудной жизненной ситуации.
   — Нам бы Зою Дмитриевну Тупикину повидать, – ответил Серковский.
   — Это по каким таким вопросам вам Зоя Дмитриевна понадобилась? – спросил охранник, выражение лица которого стало более строгим. -  Вы что, её родственники?
   — Да, не родственники мы ей. Просто у нас к ней есть важный разговор, – ответила ЛЮДМИЛА.
   —  Ну, а раз так, валите отсюда, пока я полицию не вызвал! – вскричал охранник. – Много вас тут ходит с важными разговорами, а как эти разговоры заканчиваются, так обязательно чего-нибудь ценного не досчитаешься. 
Положение начинало принимать угрожающий характер, и Людмиле с Дмитрием ничего другого не оставалось, как развернуться и уйти. Лишь появление немолодой, весьма элегантно одетой женщины заставило охранника сменить тон разговора.
   — Вы поймите, у нас тут – не проходной двор, – сказал он, увидев респектабельную даму. – У нас тут люди живут уважаемые, посторонних не любят.
  — Что случилось, голубчик? – спросила дама томным голосом. – Почему вы так неучтивы к этим молодым людям?
  — Да, они, Зоя Дмитриевна, вас хотят видеть, – ответил охранник, смущаясь. – Я уж им объясняю: человек вы занятой.  Свободным временем не располагаете. А им – хоть кол на голове теши.
Дама заметно насторожилась, услышав про незваных гостей. Вполне довольная жизнью, она каким-то скрытым инстинктом поняла,  что этих незнакомых визитеров интересует что-то, что касается её прошлого, о котором она предпочитала не распространяться.
— Значит так! Передайте главному редактору вашей паршивой газетенки, что, если он будет совать свой нос туда, куда не положено, ему придется очень сильно об этом пожалеть, – последовала грозная тирада. – Вы не представляете, как вы мне все надоели! Когда вы, наконец-то, поймете: личная жизнь в нашей стране неприкосновенна!
— Мы не из газеты, Зоя Дмитриевна, – спокойно произнес Серковский. – Просто мы разыскиваем нашу сестру, а вы нам можете в это помочь.
— Помочь? – удивилась Зоя Дмитриевна. – Интересно, чем именно?
— Вы ведь работали в органах опеки в начале девяностых… - продолжила Людмила. – Может быть, помните, тогда умерла одна женщина, а у неё были две дочери. Старшую девочку после её смерти отправили в детский дом в Новороссийске, а младшую – в дом малютки. Так, вот, нас интересует, что случилось с младшей девочкой. Как дальше сложилась её судьба?
— Ребята, да, вы в своем уме? – последовал встречный вопрос от Тупикиной. – Да, даже если бы я что-то и знала, вам бы ни за что не сказала. Существует тайна усыновления, и мой долг – свято её хранить.
— Что-то мне говорит: тайну эту вы неоднократно нарушали, и у меня есть что-то, что развяжет вам язык и на этот раз, – иронично произнес Дмитрий, в руках которого появилось элегантное портмоне.
Зоя Дмитриевна Тупикина относилась к тому типу людей, для которых материальное благополучие всегда является главным приоритетом. Причем, источник получения материальных благ не имел абсолютно никакого значения. Окинув Серковского оценивающим взглядом, Зоя Дмитриевна решила, что с этого пижонистого щеголя можно срубить неплохие деньги. Однако все правила приличия при этом должны быть соблюдены, и госпоже Тупикиной пришлось встать в позу обиженной дамы, оскорбленной непристойным предложением.
—  Как вы можете, молодой человек!?! – воскликнула Зоя Дмитриевна. – Неужели я похожа на того, кто будет торговать информацией?
— Зоя Дмитриевна, но мы, правда, очень хотим найти нашу сестру, а вы – единственная, кто может нам в этом помочь, – сказала Людмила.
То ли в голосе Людмилы было слишком много жалостных ноток, то ли сама Тупикина решила, что пора переходить к следующему акту представления, но голос бывшей чиновницы заметно смягчился, а в глазах появился некий намек на жалость.
— Ребят, но тут – не место для таких серьезных разговоров, – сказала Зоя Дмитриевна. – Давайте пройдем ко мне, в квартиру. Там все и обсудим.
Просторная квартира Тупикиной меньше всего походила на жилище человека в чем-либо нуждающемся. Дорогие сервизы, красовавшиеся в витринах, явно импортная мебель, плазменная панель, закрывавшая пол стены в гостиной – все говорило о том, что у Зои Дмитриевны нет лишних поводов жаловаться на жизнь. По крайней мере, на её материальную составляющую.
— Не по адресу вы обратились, молодые люди, – сказала Тупикина, когда Дмитрий и ЛЮДМИЛА ПЕРЕСТУПИЛИ ПОРОГ ЕЁ КВАРТИРЫ. -  ЕЙ-БОГУ, НЕ ПО АДРЕСУ! Я ВЕДЬ В ОРГАНАХ ОПЕКИ УЖЕ ЛЕТ ДЕСЯТЬ НЕ РАБОТАЮ. КАКИМИ-ЛИБО ДАННЫМИ НЕ РАСПОЛАГАЮ.
— А к кому бы вы тогда посоветовали нам обратиться? – спросила Людмила.
— Ой, девушка, спросите что-нибудь полегче. Я же вам говорю: в этих сферах я уже давно не вращаюсь. В органах опеки у меня никаких завязок не осталось.
Аргументы Тупикиной казались убедительными, но опытному взгляду Дмитрия, повидавшему немало людей подобного рода, открылась другая картина: бывшая чиновница банально набивала себе цену.
— Ну, неужели у вас не осталось никаких знакомых, кто работал с вами в те годы? – спросил Серковский. – Зоя Дмитриевна, ведь такого быть не может. В вашей среде профессиональные связи незыблемы. 
— О чем вы говорите, молодой человек!?! – чуть ли не возмутилась Зоя Дмитриевна. – Повторяю еще раз: к вопросам, которые вас интересуют, я не имею отношения уже давно. Вам, наверное, надо ехать в Краснодар. Идти там в департамент семейной политики. Может, у них вам что-нибудь и скажут.
— А вот ваш знакомый, Вячеслав Гаврилович Уба, так не считает, – сказала Людмила. – Он нам сказал: вы прекрасно осведомлены о том, кому отдавались сироты в те годы, и о том, что происходило в Крымске, вы тоже очень хорошо знаете.
Упоминание Убы произвело на Зою Дмитриевну поистине эффект разорвавшейся бомбы. Этого человека она знала еще с начала своей трудовой деятельности, и в жизни каждого из них были моменты, которые не хотелось даже вспоминать. Тупикина хорошо понимала, какого джина можно выпустить из бутылки, если пойти наперекор Вячеславу Гавриловичу.
— Вот старый алкоголик! – в сердцах вскрикнула Зоя Дмитриевна. – Что ж ему все неймется-то!?!
Восклицание Тупикиной было, скорее, эмоциональным порывом, нежели правдивой констатацией факта. Вячеслав Гаврилович уже давно жил своей жизнью, и все, происходящее вокруг, было ему глубоко безразлично. В полной мере это относилось и к Зое Дмитриевне. Однако в биографии Тупикиной было много фактов, предание гласности которых ставило бы жирный крест на спокойной жизни бывшей чиновницы. Убе эти факты были известны, и, сам того не осознавая, он вполне мог держать бывшую коллегу, что называется, на коротком поводке.
То, что Людмила и Дмитрий побывали у Убы, для Зои Дмитриевны было нехорошим знаком. Спившийся маразматик вполне мог взболтнуть что-нибудь лишнее, а это делало благополучие Тупикиной уязвимым.
— А как вашу маму звали? – спросила Тупикина, доставая из шкафа большой черный ящик с картотекой.
— Савина Лариса Ивановна, – ответила Людмила. – Она в девяносто четвертом году умерла. Мне тогда, получается, три года было, а Лена – еще совсем маленькая, грудничок…
Упоминание Ларисы прямо-таки ошеломило Зою Дмитриевну. По долгу службы ей приходилось часто сталкиваться с этой женщиной, и во всех случаях встречи эти не были приятными.
— Погоди. Ты – дочка Лариски Савиной, которая в Крымске возле винного завода жила? – спросила Зоя Дмитриевна.
Получив положительный ответ, Тупикина ухмыльнулась и окинула Людмилу  пронзительным, оценивающим взглядом.
 — Надо же, – ухмыльнулась Тупикина. – А по тебе не скажешь, что ты – её отпрыск. Намного приличней выглядишь для Ларискиной-то дочери.
Слова высокомерной хабалки больно резанули по сердцу Людмилы, но для препирательств и выяснения отношений времени не было, и Людмила, чуть повысив тон, продолжила разговор.
— Так вы можете сказать, где сейчас моя сестра? – спросила она. 
Ни при каких обстоятельствах не стала Зоя Дмитриевна помогать Людмиле, если бы ни Вячеслав Гаврилович Уба. Слишком много было у неё связано с этим человеком, чтобы она могла хоть в чем-то идти ему наперекор.
— Где она сейчас, я, ей Богу, не знаю, – сказала Тупикина. – Одно могу вам сказать: не намного больше повезло твоей сестрице, чем мамаше её непутевой. Тоже по кривой дорожке девка, видать, пошла. Её ж тут менты за наркоту замели. В СИЗО отправили. Правда, нашелся доброхот один. Взял её на поруки. Увез в Москву. В общем, сестру вашу надо теперь в столице искать.
Перед Людмилой и Дмитрием начинала выстраиваться единая картина произошедшего. Все, о чем говорила Зоя Дмитриевна, неоднократно рассказывала Лена, но только приводя более доскональные подробности.    
— Скажите, а у людей, которые воспитывали Лену, свои дети были? – спросил Дмитрий.
Вопрос был из тех, на который Зое Дмитриевне явно не хотелось давать ответа. Дело тут было даже не в том, что Тупикина чего-то боялась. Просто история выглядела слишком неприглядной, и лишний раз распространяться о ней бывшей чиновнице не хотелось.
— А я откуда знаю? – промолвила Зоя Дмитриевна. – Слышала, что был у них сынок маленький, но сейчас, когда Лариных не стало, его в детский дом отправили.
Последние слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Разбросанные пазлы сложились в единую картину, и в сознании Людмилы и Дмитрия все встало на свои места.
— Простите. Вы говорите: приемными родителями Лены были Ларины? – спросил Дмитрий.    
Тут Зоя Дмитриевна поняла, что взболтнула лишнего, но что-то менять, идти на попятную было уже поздно, и ей ничего другого не оставалось, как просто сохранять хорошую мину при плохой игре.
— Ваше счастье, что их уже на белом свете нет, – сказала Зоя Дмитриевна, максимально демонстрируя при этом собственную значимость. – Иначе – вы бы из меня и слова не вытянули.    
Дальнейший разговор с Тупикиной терял всякий смысл, так как на все вопросы, интересовавшие непрошенных гостей, она сама мимоходом ответила. Получалось, та наивная девочка с глазами ничего непонимающего ребенка и была  родной сестрой Людмилы и Дмитрия. Находилась она гораздо ближе, чем они могли предполагать, и её участь вряд ли можно было назвать завидной.
Зал ожидания городского вокзала был малолюден, и ожидающим своего поезда пассажирам не было никакого дела до двух молодых людей, сидевших в стороне и о чем-то оживленно беседующих.
— Люда, я тебе точно говорю: с тобой Лена жить не будет! Еще не хватало, что б она находилась под одной крышей с твоими родственниками. – говорил Дмитрий. – Да, и дяде своему передай: о свадьбе с Леной он может забыть. Достаточно и того, что он мою жизнь под откос пустил. Еще и Ленку на растерзание я ему не дам.   
— Дима, Лена – такая же твоя сестра, как и моя, – спокойно сказала Людмила. – Неужели ты думаешь, что я способна сделать что-то такое, что может причинить ей вред?
— Ты-то, может быть, и не способна, а вот насчет остальных твоих родственников я не уверен. Особенно меня беспокоит твой дядя. Вот уж кто, как никто другой, умеет ломать через колено…
— Вот тут я тебе точно обещаю: от претензовений дяди Германа я смогу Лену оградить. Мне самой эти его планы ужасно не нравятся. Ленка же – ребенок ребенком. Какая из неё жена?
За оживленным разговором молодые люди не заметили, как, полный официальности, женский голос откуда-то из-под потолка сообщал о том, что объявляется посадка на московский поезд.
— Слушайте, вы так свой поезд не прозеваете? – спросил проходивший мимо не вполне трезвый носильщик. – Он ведь до бесконечности вас ждать не будет.
Вечерний Новороссийск прощался с Людмилой и Дмитрием предзакатной прохладой и начинавшими загораться тут и там уличными фонарями. По полупустому перрону бежали запоздавшие пассажиры, торопившиеся занять свои места в вагонах. Людмила стояла у окна в своем купе и размышляла над всем произошедшим за эти дни. Главным итогом поездки было то, что теперь она знала, кто её сестра и где она находится.
Каким-то подсознательным инстинктом Людмила чувствовала, что с этой девочкой с глазами наивного ребенка её связывает нечто большее, чем просто крепкая дружба.
Поезд, покачиваясь на рельсах, оставлял где-то в дали город детства. Под стук колес хорошо думалось обо всем произошедшем за последнее время. Наконец-то Людмила узнала, кто её сестра. Наконец-то у неё появился еще один по-настоящему родной человек, которому она уж точно нужна.