Настанет день прозрачный, как вода.
Будет сентябрь, утихнет ветер, и все облака сойдут с неба и провалятся за горизонт. И никого не окажется рядом – все разъедутся и оставят меня совсем одного.
Такие дни бывают, будто напоследок. И дадены будто даром. Чтобы незрячий прозрел, и чтобы глухой услышал. Вокруг – крутые холмы и закатное солнце, сады и поля, тихий луг и ольха у озер. А после – совсем другое: волна за волною, ветер степной и дожди, и ненастье. И хляби небесные разверзнутся, и падет Вавилон, и превечная тоска поглотит русские равнины.
Но это все потом и после, а пока – божья благодать. Узри и услышь – как может быть, и как бывает.
Никого не останется рядом, а вокруг будет самый ясный и самый пречистый день. И это тоже Его промысел и Его усмешка.
Я останусь совсем один. Но в этом не будет ни боли, ни даже светлой тоски. Я избавился от них, очистил себя от скверны, прочитал заговор. Я смотрю в этот жестокий и светлый день, как японцы смотрят на цветы сакуры, на короткую ускользающую красоту на кончиках пальцев.
Я разучился болеть и забываю, как плакать. Я вдруг решил, что нигде нет смысла, и стало легче плыть, и яснее глаза, и все невесомее сердце.
*********
Все разъедутся и посчитают, что я умираю, что мне совсем плохо без них, что я занедужил, и мое тело покрыто язвами, мое дыхание отравлено парами разлуки и смердит, мои взгляды бродят, что шальные, вкось и вкривь, а душа моя – едва живая – почти уже готова просить у райских врат о постое, а, может, и безропотно пастись на асфоделевых лугах.
Но прости им, Господи, ибо не ведают, что за вздор бередит их головы и притворно мучает иногда перед сном.
Ничто меня не тронет. Я соляной столп, сухое дерево, воздушный пузырь, пустой короб. Я ничто, и нет во мне ни чувств, ни печенки, ни сердца. Мертвую ногу не одолеет артроз, и артрит не объест края суставных поверхностей. Ей все нипочем, и мне тоже.
**********
Я буду жить и по- своему радоваться. Ждать японской сакуры наоборот. И пусть она будет непременно осенью, и пусть в ней будут три линии холмов и черешневый сад, и овраг с вётлами, и тихая запруда. И это будет моя красота на кончиках пальцев, а после – страшная буря длиною в триста шестьдесят четыре дня. Это ведь совсем недолго. И день этот будто совсем уже завтра. Стоит только дождаться.
************
Я буду жить. Теряя смыслы, печень и прочие ложноножки. Ходить на работу, говорить с людьми, исходить на нет, есть суп. Каждый год будут идти дни к осени, будут идти ко мне люди, потому что я описываю рентген и только этим важен, будут звонить сестра и подруга, папа молчать, другая сестра учиться, будет мама варить суп и кормить меня, потому что я иногда ем и, может быть, этим важен. Всё будет крутиться и петь. И всем будет, где притулиться и где оставить след. И будет великое горе и меньше – любви.
***********
Ничто меня не спасет и ничто не убьет. Я долго жил, и тело мое, что эфир. Я плыл за руном, устрашал троянцев, говорил на гортанном языке и пустил семь сыновей в семь частей света, и заголосили они на свой лад, и ко второму колену не смог я понять их наречий. Я неотступная Немезида и слабые руки Медеи, я пьяный варвар на валу Адриана и сам Адриан. На горном перевале, погоняя мула, я сказал: «Torna, fratre!»; я жег колдунов и святых, освобождал земли и брал крепости, губил народы и потом возрождал. Я слышал все песни и все языки. Я видел все, что было, и знаю, что будет.
*************
Говорят, Он создал нас по своему образу и подобию. Если так, я отказываюсь верить в предел и более – в начало. Мой осенний день превечен. В него всматривались и Адриан, и Медея, я в него смотрелся тысячи лет и еще столько же буду, завороженный и полый внутри, и под сердцем у меня превечно будет кусок стекла – страшная отметина Его образа и Его подобия.
*************
Настанет день, как вода. Будет тихо, и всё провалится за горизонт. Все разъедутся, я сам не понятно куда денусь. На середину запруды выплывет Харон и с недоумением посмотрит на уже пустой берег..