Аннотация. В статье исследуется проблема художественности в лирике на примере анализа одного стихотворения «Ласточка» чеченского поэта М.Мамакаева.
Ключевые слова: поэтика, хронотоп, художественное время, художественное пространство, лирический герой.
Особенности художественного мира литературного произведения выявляются в особенностях его поэтики. Мир в лирическом произведении дан опосредованно, через переживания героя, так как там нет сюжета в привычном смысле этого слова. Согласно определению Ю. Лотмана, сюжет «есть пересечение персонажем границ семантического поля» (Лотман, 1966), то есть пространственно-временных границ (поступки героя всегда совершаются, его желания реализуются в определенном пространстве-времени). В анализируемом стихотворении, например, возможность героя (лирического субъекта) лишиться любимой в скором времени есть пересечение им пространственно-временных границ: сначала, издалека на родину, из настоящего в возможное будущее, затем обратно в настоящее, но уже изменившимся человеком, что-то важное осознавшим, после того как он выговорился ласточке. Таким образом, переживания за возможные в будущем события является сюжетным событием, но это сюжет особенный, лирический. «Лирическим пространством, - писала Л. Гинзбург, - является авторское сознание... Оно вмещает лирическое событие, и в нем свободно движутся и скрещиваются ряды представлений... Эпическое пространство как бы вмещено во всеохватывающее пространство лирического поэта...» (Гинзбург, 1982:26).
В пространственно-временной составляющей художественного мира стихотворения М. Мамакаева «Ч1ег1ардиг//Ласточка» более развит временной аспект. Времена глаголов в стихотворении обнаруживают такую динамику: в первой и второй строфах действие развивается в настоящем времени (Ч1ег1ардиг, ч1ег1ардиг, //Хьо стенга доьдуш ду?//Ласточка, ласточка, куда путь держишь?), однако и в них время имеет несколько переходов из настоящего (карара хан) в будущее (хин йолу я хила мега хан), из будущего в настоящее (.. .Бехаш бу сан безам, //Со вицван дог долуш, Ойланца хервина, //Со дийна вац, бохуш //... Живет моя любовь, с желанием забыть меня: мысленно отдалив меня, думая, что я умер).
Видимо, автор в курсе поведения героини, ее внутреннего настроя, намерения в настоящем и может представить себе дальнейшие ее шаги в будущем. Таким образом, время в художественном мире этого стихотворения развивается, движется неравномерно. Уже произошедшее событие как бы задерживается в настоящем (ойланца хервина, со дийна вац, бохуш// мысленно отдалив меня, думая, что я умер), а затем стремительно устремляется в будущее (Ахь цуьнга алалахь, со дагахь латтаве// Ты скажи ей, чтобы не забывала меня).
Третья строфа целиком посвящена предполагаемому худшему варианту судьбы героя, при котором возлюбленная (безам) забудет его: поэтому мысль автора в будущем (Ахьа цуьнга алалахь... шен шира доттаг1а, де доьхча, ма вицве //Скажи ей, чтобы давнего друга в трудные дни не забывала). Временная двуплановость соблюдена: все эти ожидания, предвидения включены в со¬став сегодняшних размышлений героя (кост д1ало, дагахь латтаве //передай весть, пусть помнит). Способность героя предчувствовать, чувствовать и помнить задает большой временной масштаб – вся человеческая жизнь. И воз¬можное будущее героя стиха не мыслится без нее, без любимой (сан безам). Откуда такое ирреальное желание? Наверное, это связано с чувством сильной любви, с ее диктатом, иррациональными законами, ожиданиями и возможностями.
Последняя строфа еще дает нам понять, что автору надо было с кем-то поделиться своими сомнениями и терзаниями, освободить душу от груза со¬мнений, от «мильона терзаний». Народная этика не предполагает обстоятельный разговор по душам на этот счет с другим, третьим человеком. Тем более, высказывания чувства любви перед всем миром. Но и при возможности лирического героя лично поговорить с возлюбленной парадигма народного обычая, этнического целомудрия не позволили бы ему в полной мере объектировать- вербализовать свои мысли-чувства. Вот и воспользовался автор- герой этой архетипической возможностью (излить душу, освободить ее от эмоциональной перенасыщенности) разговора-исповеди с ласточкой, возможностью обратиться к ней с просьбой, где о своем глубоко личном чуть-чуть, подстрочно, намеком. И ему даже от этого «целомудренного иносказания» на душе легче стало. Даже до конца не веря в счастливый финал, он не расстается с надеждой (езачуьн дагахь дерг ма-дарра схьадалахь//у возлюбленной все, что на душе, мне - как есть - передай) на благоприятный исход для себя лично. И заканчивает стих-просьбу, послание сдержанно, с достоинством, без жалобы на судьбу, без «сантиментов», в рамках этнической поведенческой парадигмы.
Пространство в стихотворении «Ч1ег1ардиг» пропущено через сознание лирического Я, которое оценивает и эмоционально окрашивает предметы данного художественного мира. Таких предметов в поле зрения лириче¬ского Я немного (лам (гора), малх (солнце), ч1ег1ардиг (ласточка), но тем большую смысловую нагрузку они несут. Первое событие в стихотворении «Ч1ег1ардиг» - обращение его с просьбой к ласточке задает пространственный масштаб мира. Часть предметов, наполняющих художественный мир стихотворения, принадлежит близкой к герою и героине части мира - лам, малх, ч1ег1ардиг (гора, солнце, ласточка). Но есть другая часть предметов, сущностей, которые не укладываются в этот сиюминутный мир, они при¬надлежат другому миру и другому времени - шира доттаг1а (давний друг), хьаша (гость), кост (весть) - тысячелетние духовные категории этнической идентичности.
Два этих пространственно-временных уровня закреплены за героем (автором) и героиней стихотворения. Автор и герой неразрывно (по М. Бахтину) слиты в один голос, в одно лирическое Я, что эти уровни также смешиваются и размывается граница, их разделяющая. Автор (герой) оказывается меж двух миров: в собственном (видимо, ограниченном для передвижения) и миром героини, который, наверняка, уже отдалился от мира героя. Неслучайно в финале лирического сюжета в герое чувствуется некий надлом, где он возвращается к себе, осознающим в какой- то мере уже произошедшее.
Непроста и субъектная организация стихотворения: кроме ласточки и автора-героя, героини, скрывается что-то и невербализованное, о чем, правда, хорошо осведомлен автор. Обращает на себя внимание характер взаимоотношений героя и ласточки. Во-первых, ласточку (ч1ег1ардиг - бос хаза олхазар//птица красивого цвета) устнопоэтическая традиция чеченцев наделяет способностью передавать вести, оповещать. Во-вторых, обращение настолько естественно, что никаких вопросов, а почему собственно через ласточку, нельзя ли было письмом, через знакомого, родственника. Чувствуется, что текст такой и героине не в новинку, из чего возникает ощущение традиционности такого способа объектива ции своих сокровенных желаний и переживаний. Правда, встает вопрос: почему из всего устнопоэтического арсенала передатчиков вестей (облака, голубь, сокол) именно ласточка.
Ласточка и в чеченской культуре - традиционный вестник весны, символ обновления - является и олицетворением надежды, удачи, благой вести, символом семейного очага (Канташ, 2011). Намерения героя-автора прозрачны и серьезны: вплоть до нескрываемого желания создать с героиней семейный очаг. Из текста стиха следует, что он сильно надеется на, все-таки, чудесное «образумление» героини, на благую весть от нее в скором времени. Лирический герой умело использует лексико-семантические средства чеченского языка для передачи своей позиции, своих пожеланий (хаза къамел //красноречие), (мерза, дагах кхета дешнаш //сладкие, берущие за душу, слова), где присутствует одновременно и упрашивание, и вразумление, и признание в любви. Заметим, что в стихотворении нет ни одного намека на ревность, хотя межстрочное, подтекст ное ее присутствие в виде вселенского сиротства автора (героя) все- таки чувствуется. Чувствуется и диктат любови - неприятие им в своем объекте любви к иному, другому.
Понятия гость (хьаша), моя любовь (сан безам), весть (кост), птица красивого цвета (бос хаза олхазар) наполняют стихотворение национально- идентичным житейским и эстетическим смыслами; то главное, о чем мечтает и чего не приемлет герой - будь это любовная страсть к другому или усталость чувств к нашему герою - приобретает оттенок неблаговидности будущего ее поступка, нарушения обычая, где сие не включено в ранг добродетели. Таков подтекст обращения героя к своей возлюбленной. И он, по мысли автора-героя, глубоко и серьезно должен затронуть, встряхнуть (ее самолюбие - яхь) и образумить героиню.
Отнять надежду - большой грех. Тем более, если ты источник этой надежды. Такой оценке способствует и мотив возможного в будущем традиции оправданного упрека. Видимо, герой имеет моральное право обращаться к своей возлюбленной с такими просьбами-пожеланиями. Может, она дала ему слово без свидетеля или кивнула головой в знак согласия. Но как время и пространство в мире этого стихотворения двойственно, также неоднозначны, непостоянны и закономерности этого мира. В контексте мировой культурной традиции возможны другие оценки и интерпретации данной ситуации. Видимо, в этой амбивалентности притязаний, робкой надежды, понимания в глубине души, что она по праву человеческому все-таки вольна сама решать, как ей поступить и заключен источник пронзительного обаяния и своеобразия художественного мира стихотворения М. Мамакаева: с его взаимо- пересечением временных и пространственных границ, сложным клубком переживаний и надежд лирического героя.
Немаловажную роль играет и фактор разомкнутости содержания этого стихотворения в более широкий контекст чеченской устной народной поэзии. Эта связь возникает, например, из-за древнего фольклорного сюжета обращения персо нажа (автора) при авторепрезентации к явлениям природы, ландшафту, животным. В одних случаях это родник (шал шийла ва шовда, ха хорцуш долало), небо, земля (стигланаш, латтанаш), в других - голубь сизый (xle боьду сийна кхокха) , медведь, лиса, волк, муравей (ча, цхьогал, борз, зингат) или таинственный голос откуда- то. С широким контекстом стихотворение связано осмыслением личной проблемы народным самосознанием как божественного дара, испытания или как тяжкого наказания за грехи, что встречается часто в чеченской народной поэзии. «Подключение» стихотворения Мамакаева к контексту народной поэзии позволяет читать его как продолжение традиций и развитие старой на¬родной поэтической темы. Этот монолог-обращение позволяет по-новому прочитать стих. Страсть любви к возлюбленной и мистическая сила любви к отчему краю неразрыв но и закономерно соединяются в красоте «геопоэтического образа» родного края, которая воспринимается М. Мамакаевым как бальзам на душу, как лекарство. Находясь вдали от родины, автор-герой со¬хранил в своей памяти красоты родного края, его ландшафт и естественные символы:
Д1ахьаьжча гуш болчу, //Теболтан лома к1ел, //Под горой Теболат, что видать отсюда Къилбехьа лаьттачу, //Бовхачу малха к1ел,// Под южным горячим солнцем Бехаш бу сан безам.. .//Живет моя любовь...
«Под геопоэтическим образом понимается символический образ географической территории, края, региона как единого целого. Такой образ формируется, когда территория, ландшафт в своем собственном бытии становятся предметами эстетической и философской рефлексии» (Подлесных, 2008). Пользуясь методикой А.С. Подлесных, мы можем сказать, что чувство места, глубину геопо этической интуиции, способность идентифицировать себя в родном пространстве писатель унаследовал от своего народа, от места рождения и взросления, от пищи и климата пребывания. При этом нужно подчеркнуть, что мотивы геопоэтики Чечни обнаруживаются также в текстах устного народного творчества, в чеченской поэзии, в романах С. Арсанова, Ш. Окуева, К. Ибрагимова, У. Юсупова, в которых сложились доминирующие черты ее ландшафта.
Тем не менее, систем¬ная картина геокультурного образа Чечни еще далека от завершения. До 80 гг. XX века пальма первенства в развитии геопоэтики Чечни принадлежала поэзии. В творчестве чеченских поэтов (М. Мамакаева, А. Мама- каева, С. Гадаева, Ш. Арсанукаева, Я. Хасбулатова, А. Кусаева, А. Хатуева, Ю. Яралиева) основные черты чеченской геопоэтики (равнина, горы, родник, околица, роща) проецируются на сельское пространство и закладываются урбанистические варианты геопоэтики (А. Кусаев «Сан Г1ала», 1967; Н. Музаев
«Песня о Грозном», 1967). В этот же период оживляется чеченское краеведение. От преимущественно фактографических описаний оно обращается к масштабным обобщениям историко-философского и натурфилософского характера: ландшафтно-географической и геокосмической уникальности Нохчийчоь. Характерны для этого периода обращение к идее «обычая, традиции», возрождение интереса к устному народному творчеству, этнографическим изыскам, распространение мистических интерпретаций, связанных с ландшафтом Чечни, с его естественными символами (Г1улозан боьра, Байтог1и, Къоьзан-1ам, Теркан раьг1наш, Гарман-аре и т. д.). Перечисленные феномены (символы) культурной жизни ярко свидетельствуют о повышении уровня геопоэтической рефлексии в поисках новой территориальной идентичности. В атмосфере этих поисков вызревали зерна новых масштабных художественных обобщений, которые и дали свои плоды в прозе С. Арсанова и, позднее, К. Ибрагимова, У. Юсупова, С. Яшуркаева и т. д.
Литература
1.Мамакаев Мохьмад. Электронный ресурс. Режим доступа: http://www. grommus. com: 81 /html2/forum/showthread.php?t= 141 &page=34
2.Мамакаев М. Хаьржинарш. Грозный: Нохч-Г1алг1айн кн. изд-во, 1970.
3.Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. М.: Худож. лит., 1975.
4.Гаспаров М. JI. Очерк истории русского стиха. М.: Наука, 1984.
5.Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982.
6.Ибрагимов Л. М. Художественное воплощение национальной ментальности в чеченской прозе XX века//Автореферат дисс. канд. филолог, наук. Махачкала, 2011.
7.Книгин И. А. Словарь литературоведческих терминов. Саратов, 2006.
8.Леча Ильясов. Культура чеченского народа. М., 2009.
9.Лотман Ю.М. Структура художественного текста. Л., 1966.
10.Подлесных А. С. Геопоэтика Алексея Иванова в контексте прозы об Урале // Автореферат дисс. канд. филол. наук: http://elar.usu.m/bitstream/1234. 56789/1585 /1/ urgu0536s. pdf. Екатеринбург, 2008.