После отмены крепостного права хлынули в Сибирь переселенцы, в основном, крестьяне и мастеровой народ из южно-русских губерний. Были среди новосёлов и вольные казаки. Жили они обособленно, в Бийске даже появилась улица "Казачья" или, по-другому, "Казачья слободка".
Из Донских казаков происходил и мой дед по материнской линии - Похоруков Леонид Никифорович.
Обосновавшись в Бийске, завел он семью, женился и прожил свою недолгую жизнь, оставив на вдову и старшего сына-подростка хозяйство да четырех дочерей.
По какой причине дед оторвался от своих корней, мне не известно, однако казачьи традиции он почитал, испытывая гордость за своих предков.
Со слов мамы, роста он был высокого, телосложения плотного, красивый.
Отличался трудолюбием, честностью и исключительной порядочностью, считая, что хоть принадлежит душа Богу, а честь - только себе самому.
Занимался, в основном, сельским хозяйством.
Женат был на бабушке Похоручихе.
Удивительно, но именно так звали её в нашей семье. На "Похоручиху" она с готовностью отзывалась и обид не выказывала, может поэтому мы, дети, настоящим именем её никогда не интересовались.
Росточка бабушка была невысокого, но ладненькая. До сих пор в памяти её тёмно-карие глаза и выбившиеся из-под платка черные волосы...
А ведь бабушка в пору моего детства, наверное, совсем не старой была, раз даже седина её головы не коснулась.
А если подсчитать?
Мама меня родила в двадцать четыре... сама она была в семье пятой... рожали тогда совсем молодыми...
Это сколько ж лет бабушке могло быть в ту пору? Шестьдесят? Или чуть меньше?
По нынешним меркам, совсем еще нестарая, куда моложе меня, сегодняшнего!
Редкой души была человек: сочувственная, добрая, бескорыстная. Коли случалась у кого беда - все к бабушке Похоручихе за помощью. И всем-то она поможет: кому добрым словом, а кому - делом.
А проворная! Все у неё в руках так и горело! Но при этом скромная, иногда даже застенчивая.
После смерти мужа большие заботы легли на её плечи.
От брака с Леонидом Никифоровичем пятеро детей осталось: сын Никита и четыре дочери - Евдокия, Афанасия, Феодора и младшенькая, Мария.
И всех нужно накормить, одеть-обуть, да в люди вывести.
Слава Богу, Никитша уже подрос к тому времени и начал помогать матери вести хозяйство.
Но мальчишка оставался мальчишкой, хоть и именовался с тех пор главным в семье. Стало его слово значительным, однако не таким весомым, как когда-то у отца.
Жили бедненько, концы с концами еле сводили. По этой причине дети образования получить не смогли, едва окончили по два-три класса начальной школы. Зато по хозяйству были матери верными и надежными помощниками.
Как только девчонки подросли, Никита женился и стал жить своей семьей.
По специальности он был мастером печного дела, но летом больше занимался сплавом леса из тайги по реке Бие.
Характер имел крутой, своевольный. Уважал крепко водочку.
Родственников особо не жаловал. Своих "зятюшек", Коренева и Гунькова, недолюбливал. Причины у этой нелюбви имелись: жили те слишком зажиточно и к выпивке относились без одобрения.
Зато младший зятёк в этом деле был посговорчивее, компанию всегда поддерживал, да и ровня ему во всём. Потому-то именно Ивана приглашал Никитша в напарники на сплав леса и к сестре Мане в гости заглядывал "под мухой" с удовольствием.
Мама моя брата искренне любила, памятуя, как в отрочестве он ей вместо отца был, и по той причине всегда встречала хлебом-солью.
В браке у дяди Никитши родилось три сына: Алексей, Григорий и Иван. Образования им он не дал, но людей вырастил работящих и порядочных.
Старшая сестра мамы, Евдокия, жила в Барнауле и, по рассказам, обеспечена была очень хорошо. О муже её мне ничего не известно. В Бийск тётя Дуня наведывалась редко и в памяти моей сохранилась нечетко.
Сестра Фона ( Афанасия) была с мамой очень близка. Как могла, всегда старалась ей помочь.
Родила она 17 детей, однако взрослого возраста достигли только семеро, остальные умерли во младенчестве от бушевавших тогда детских инфекций.
Старший её сын, Дмитрий, окончил кадетское училище, получив звание офицера. В тридцать седьмом году, по доносу, был объявлен "врагом народа" и бесследно исчез в лагерях. Как говорил дядя Денис, "забрали - и концы в воду"...
С семьей Гуньковых было тесно связано моё детство, о чем я уже упоминал в самом начале своего повествования.
Третья мамина сестра, тётя Дора ( Феодора), была точной копией бабушки Похоручихи: такая же темноволосая и темноглазая, разве что черты лица чуть потоньше. Кожа нежная, будто атласная, сквозь которую слегка просвечивал легкий румянец.
Замуж вышла за банковского работника - Коренева Никифора Марковича, человека больших достоинств. Обладал он твердым внутренним стержнем, хозяйство имел крепкое, а слово - надёжное.
С тётей Дорой они составляли прекрасную семейную пару.
Дядя Никифор великолепно пел. Был у него густой природный бас. В дуэте с Митей Гуньковым они тАк исполняли песню "Ревела буря, дождь шумел", что у меня дух захватывало. Когда случалось нам по родственному собираться вместе на праздники, мама всегда просила их спеть. Отец обычно аккомпанировал на гармошке. Помнится, мальчишкой я искренне плакал над трагической судьбой Ермака.
К великому сожалению, конец дяди Коренева оказался трагическим: он утопился в колодце, не оставив посмертной записки. В чем была причина такого поступка, никому узнать так и не удалось.
Детей у Никифора с Феодорой было шестеро:
Старший сын Василий - командир полка на Дальнем Востоке, полковник.
Дочери: Зинаида - учительница,
Софья - портниха ( вместе со мной училась мастерству у Гунькова).
Мария - экономист,
Екатерина - врач.
Младший, Петр.
Петя и Катя погибли на фронте во время Великой Отечественной войны.
Ну, вот, подошло, наконец, время рассказать о семье, в которой родился и вырос я, ибо младшей дочерью Леонида Никифоровича Похорукова была Мария - моя мама.
Как говорится в пословице, "В семье муж голова, а жена - шея", поэтому начну я свой рассказ с "головы".
Итак, МОЯ СЕМЬЯ.
Четвергов Иван Васильевич. Отец.
Родился в 1886 году. В отличие от старшего брата Петра, роста был невысокого и телосложения далеко не богатырского, но лицо имел привлекательное: густые русые волосы, тёмно-серые выразительные глаза, правильной формы некрупный нос, хорошо очерченный рот.
Одежду носил не по моде, а лишь по своему вкусу. Из рубашек предпочтение отдавал косовороткам, которые в брюки никогда не заправлял, а завязывал на талии поясом с кистями. Не любил пиджаков и утеплялся в зимнее время в связанный бабушкой Похоручихой свитер. Летом носил картуз, зимой - шапку-ушанку да овчиный тулуп.
Характер имел веселый, но вспыльчивый, хотя и отходчивый. Зла отец никогда не помнил.
Был малограмотным, но памятью обладал исключительной, да к тому же отличался от природы сообразительностью и любознательностью.
За что бы ни брался - все у него получалось ладно и легко. Он и дома строил, и печки клал, и обувь шил, и столяром был, и плотником, великолепные делал телеги, сани, кошевки.
Его называли "мастером на все руки".
Прекрасно играл на однорядной гармошке, хотя нотной грамоте не обучался. Исполнял на слух вальсы " На сопках Манчжурии", "Амурские волны". А уж как играл плясовую - любо дорого было слушать, да и смотреть доставляло удовольствие, ибо делал это он всегда с большим задором.
Всю свою жизнь работал отец, не покладая рук по печному и штукатурному делу. Обучал и нас, сыновей, своему мастерству, привлекая на подсобные работы.
Все мы стали отменно штукатурить и класть печки.
В воспитании детей цель у него была одна: приучить сызмальства к трудовой деятельности, порядочности и обязательности, чтоб в жизни своей не пропали от нужды и голода.
Как только достигали мы подходящего возраста, разбивал нас на пары и брал с собой на работу. Сначала пары составляли Виктор с Василием, затем я и Павел, а потом уж Михаил с Георгием.
Нашей обязанностью было месить глину, готовить раствор, подносить его отцу, выносить из дома щебень, кирпич и всякий другой мусор. По ходу дела происходило обучение навыкам печника и штукатура.
Деятельность отца менялась в зависимости от времени года. Летом это были сельскохозяйственные работы: пахота, посев, сенокошение и уборка урожая, а в зимнее время - поездки в близлежащие деревни, куда отца приглашали класть печки, ибо слыл он там отличным мастером своего дела.
Ранним летом отец забирал всю семью на пашню.
Пахали все вместе, до седьмого пота. Сеяли пшеницу, гречиху, овёс, лён, коноплю, из овощей сажали картофель, тыкву, свеклу, морковь, капусту.
К осени снова выезжали в поле на уборку урожая.
Был отец тружеником неутомимым, да и другим спуску не давал. Благодаря этому семья наша на всю зиму продуктами была обеспечена. Особых изысков в доме у нас не водилось, зато все было вкусно и полезно.
Вместе с дядей Никитшей отец нередко выезжал в летнее время в тайгу. Поднимались вверх по реке Бия, там готовили лес ( сосну, осину, березу), а затем сплавляли его плотами. Березовый лес шёл, в основном, на дрова в зиму, а сосна - на тёс и доски.
При многих-многих достоинствах имел отец и вредные привычки: курил без меры табак-самосад и выпивал с излишним азартом. Папиросы изготавливал сам из рубленного табака и газетной бумаги. Даже на единственной сохранившейся у меня фотографии он запечатлен с такой вот самокруткой во рту.
Но главной его бедой была всё-таки страсть к спиртному.
В молодости ограничивался тремя-четырьмя днями пьянства, а уж когда мы, дети, повзрослели, запои длились неделями.
Эта пагубная привычка, а вернее сказать болезнь, и привела его к безвременной кончине.
Возвращался он как-то ночью домой, до отказа загрузившись спиртным. Обычно, как бы ни был пьян, до кровати добирался. Да только на этот раз подвели его ноги: не удержался и рухнул на землю прямо под окном собственного дома. Видимо пытался постучать в стекло, чтоб открыли хозяину, да не достучался.
Стоял поздний октябрь, и мороз уже сковывал по ночам лужи. Вот в такую лужу отец и угодил, да так в ней и заснул. Утром обнаружили его вмерзшим спиной в лёд.
Притащили, полуживого, домой, отогрели на печке, да "лекарства" влили, как полагалось, полным стаканом.
Но это не помогло - начался у него сильный жар. Всю следующую ночь бредил, метался по кровати.
Утром вызвали врача. Тот внимательно послушал лёгкие и поставил неутешительный диагноз: двусторонняя пневмония.
Поболел отец с неделю, да и умер. Было ему в ту пору всего-навсего пятьдесят четыре года...
Расскажу о странной просьбе отца, которую он высказал незадолго до этого происшествия.
- Дети мои, - сказал он как-то, подвыпив, - когда умру, не забудьте навестить мою могилу. Вылейте на неё стопку водки, да и сами выпейте за мою память".
Пока были молоды, просьбу эту мы с братьями всегда выполняли, но с тех пор много времени прошло.
Прости нас, дорогой папа...
Давно уже нет на свете твоих детей, остался я один.
Но пока сердце моё бьётся, ты не перестанешь в нём жить, наш кормилец и воспитатель.