НАЧАЛО МОЕГО ОБРАЩЕНИЯ
Август Франке (1700?)
Что касается моего христианства, то в течение нескольких лет оно было очень плохим и теплохладным, особенно когда я жил в Лейпциге. Моей целью было стать выдающимся и ученым человеком, быть богатым и хорошо жить, и мне стало бы неприятно, если бы я решил, что мне будет нечем гордиться и я ничего не найду. Тревоги моего сердца были напрасны, и я шел в будущее, которое не было в моих руках. Мне больше хотелось радовать людей и достигать их расположения, а не благоволения святого Бога на небесах. В итоге я был человеком мирским и не только преуспевал во зле, но и возрастал в нем. Возможно, я приобретал знания, но от них я все больше надмевался. Я не видел причин ни на что жаловаться Богу, и это значило, что Он еще не приступил к тому, чтобы энергично встряхнуть мою душу и через Свое Слово призвать меня к покаянию. Думаю, я был убежден, что я не был в правильном состоянии. Я часто бросался на колени и обещал стать лучше, но в итоге оказывалось, что это лишь всплески горячности. Я знал, что я, вероятно, могу оправдаться перед людьми, но Господь знал мое сердце. Я думаю, я был среди великих потрясений и в большой нищете, но я был в раздоре со своим исповеданием, ибо не воздавал Богу славы и не искал только в Нем истинного мира.
Я видел, что я не смогу остаться в таком состоянии, но я позволял себе спать и из-за своего растленного характера откладывал покаяние все дальше и дальше. Соответственно я могу сказать, что к 24 годам я был подобен бесплодному дереву, на котором еще есть немного листвы, но плоды гнилые. И в таком состоянии я был доволен почти всем и думал, что мне хорошо и что я могу провести всю свою жизнь с миром, потому что я любил мир, и мир любил меня. Я был вполне свободен от преследований, ибо по закону благочестивые были смешаны с нечестивыми, и грешники с праведными. Это было поистине так, потому что никто не нападал на меня за то, что я любил людей, сделавших меня своим врагом, а они не могли всерьез считать, что они правы, потому что я сам не жил тогда по правде. Но если такой мир не мог принести мира моему сердцу, то забота о будущем, амбиции желание знать все, иметь человеческую благосклонность и дружбу и любовь к тому подобным порокам привели к тому, что меня всегда тайно глодал червь нечистой совести; и я понимал, что нахожусь в неправильном состоянии, и мое сердце подобно бурному морю, гонимому то одним, то другим ветром, хотя я часто скрывал это перед другими с напускной веселостью. В таком состоянии я провел большую часть времени в Лейпциге, и не могу вспомнить, чтобы я начал серьезно и тщательно изменяться до 1687 года. Но в 24 года я начал видеть свое убогое состояние глубже и с большей серьезностью жаждать освобождения моей души. Надо ли говорить, что прежде чем у меня появилась такая возможность, я считал, что кроме внешних средств благодати Божией у меня нет ничего, что определенно показало бы путь к этому, помимо моих богословских изысканий, которые я даже не считал знаниями, ибо чувствовал, что людей нельзя обмануть, даже если мне будет позволено проповедовать в установленной Церкви, когда я не уверен в своем сердце. Я жил среди светского общества и был полон соблазнами грешить напропалую; это уже почти вошло в привычку у меня. Но несмотря на все это, мое сердце тронул Всевышний Бог; чтобы смирить себя перед Ним, я просил Его о милости, часто на коленях; просил, чтобы Он дал мне другую жизнь и возжелал сделать меня Своим праведным чадом. Я оценил тогда слова апостола: "Ибо, судя по времени, вам надлежало быть учителями; но вас снова нужно учить первым началам слова Божия, и для вас нужно молоко, а не твердая пища" (Евр.5.12).
Поскольку я уже около семи лет изучал богословие, я хорошо знал наше утверждение, что спасение происходит через действие Слова Божия; но, с другой стороны, поскольку все, что я читал, я нимало не практиковал, и все оставалось только в моем уме и памяти, и Слово Божье не обратило меня к жизни, но его живое семя было во мне задушено и бесплодно, так что я должен был вновь взрастить его в себе, чтобы стать христианином. Но я нашел, что я так запутался и был окружен таким количеством препятствий и помех мира, что я был подобен тому, кто находится в глубокой грязи и протягивает руку за помощью, но не в силах вылезти полностью, или тому, кто связан или закован по рукам и ногам и плачет от досады, будучи не в силах освободиться от этих оков. Но слава Богу верному и истинному, Он пришел ко мне в Своей благодати и дал мне жить для Него изо дня в день с радостью. Своей сильной рукой Он убрал самые тяжелые внешние помехи и дал мне избавиться от них, и когда Он изменил мое сердце, я схватился с жадностью за любую возможность служить Ему со всем усердием. В таком состоянии я был как в сумерках, имея преграды на пути, ибо я, ступив на порог храма, еще не мог полностью войти в него, не избавившись от глубоко укоренившейся любви к миру сему.
Это убеждение был очень сильным в моем сердце, но старая привычка принесла так много вреда словом и делом, что я был, следовательно, весьма смущен. Здесь, однако, в моем сердце было то преимущество, что я любил благочестие и мог всерьез говорить своим хорошим друзьям о своем намерении жить во славу Божию и серьезно свидетельствовал об этом, так что я, вероятно, получил известность среди не только этих друзей, но и других истовых христиан, так что они уже к тому времени почувствовали во мне заметные перемены. Я очень хорошо знаю, и Господь тем более не остался в неведении, что мирские чувства тогда все еще брали верх надо мной и что зло стало настолько сильным во мне, как оно еще не бунтовало никогда с детства. Кто был бы более несчастным, чем я, если бы я остался в таком состоянии, схватившись одной рукой за небеса и стоя ногами на земле, и потому не любя небо и не имея на него права! Но как велика любовь Бога, которую Он даровал человеческому роду во Христе Иисусе! Он изгнал меня из мира, чтобы смирить как можно глубже, и при этом Он был терпелив со мной и помогал мне в моей немощи, хотя я не только не терял гордыни, но еще надеялся лучше прорваться к истинной жизни, что это дается от Бога. Я знаю, что ни у кого нет причин жаловаться на Него, ибо Он всегда отворит стучащему, если Он найдет в нем серьезный взгляд и сердце, которое честно с Ним. Бог продолжал говорить ко мне и дал мне такие знаки, что я мог убедиться, что даже если я верю, то мое обращение и возрождение - это не моя, а Его работа. Он взял меня за руку и повел меня, как мать своего слабого ребенка, и Его любовь была столь сильна и велика, что Он снова ловил меня, если я вырывался из Его рук, и когда Он не оставлял меня без наказания, я чувствовал себя только лучше. Он также наконец ответил на мою молитву и оставил меня в свободном состоянии, где у меня не было никаких, или, по крайней мере, так мало внешних помех, так что жаловаться на них было бы верхом несправедливости.
Теперь по воле Божией я должен был оставить Лейпциг, где я до сих пор был как в плену из-за препятствий, поставленных мне кузеном, и когда я должен был вернуться домой, тот спросил меня со всей серьезностью, где я буду заниматься дальше. Тогда, в 1687 году, я отправился в Люнебург к суперинтенданту Гольштейна. Я предпринял это путешествие с радостью, ибо надеялся тогда достичь своей основной цели, а именно, чтобы быть праведным христианином. Здесь Бог сразу забрал у меня все внешние препятствия; у меня была отдельная небольшая комната, где никто не нарушал моих уединенных размышлений, и вокруг были верующие и благочестивые люди.
Едва я добрался туда, как меня ждала проповедь в церкви св. Иоанна, которая должна была произноситься раньше. Мой ум был к тому времени уже так подкован, что я должен был стремиться не к простому упражнению в проповеди, но главным образом к назиданию аудитории. Когда я очень хотел этого, я наткнулся на текст: "Это написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, и чтобы вы имели жизнь, веруя во имя Его". В этом тексте, думал я, описывается истинная и живая вера, которая как таковая отличается как от простого убеждения, так и от заблуждений в вере. Я со всей серъезностью стремился к этой цели, и мне пришло на ум, что у меня самого нет такой веры, какую я проповедую. Так я усомнился в з
замысле своей проповеди и нашел его недостаточным. Для того, чтобы говорить о таких вещах, подумал я, у меня не будет никакой истинной веры, которая была бы глубоко в сердце. Я хотел встряхнуться и прогнать эту печальную мысль, но это не получилось. Я привык убеждать свой ум, и не без оснований, в том, что у меня просто было мало опыта в обновлении сердца Духом. Вот почему я пытался помочь сам себе, и чем больше я хотел этого, тем глубже я погружался в хаос и сомнения. Я взялся потом за книги, которые хотел прочитать и раньше, но был вынужден отложить их, ибо в них было не то, что я думал. Я считал, что до сих пор меня поддерживало Писание, но вскоре пришла мне в голову мысль: на каком основании мы знаем, что Писание есть Слово Божие? Турки защищают свой Коран, евреи - Талмуд. Кто докажет, что они неправы? Такое все больше и больше брало во мне верх, пока я полагался в своей жизни на то, чему я был научен за восемь лет занятий богословием ибо Бог и Его характер и воля через это не были открыты мне так, чтобы затронуть сердце.
Конечно, я не верил, что Бога на небе больше нет, но Бог не обращался ко мне с человеческими словами, а я не находил в себе даже малейших сил, чтобы выслушать Его. По правде говоря, мирское расположение моего сердца убивало во мне все, что было от правды Божией; с какой радостью я поверил бы, но я не мог! Я искал любого пути, чтобы помочь себе, но все это было меньше чем ничто. Между тем Бог не оставлял мою совесть без свидетельства. Ибо при таком реальном отрицании Бога, которое было в моем сердце, я все еще видел всю свою жизнь, как город с высокой башни. Сначала я смог осознать свои грехи, но вскоре открыл основной их источник, а именно неверие или мнимую веру, которой я обманывал себя так долго. И тогда вся моя жизнь и все, что я когда-либо сделал, сказал или подумал, предстала мне как грех и великая мерзость пред Богом. Мое сердце было страшно ожесточено и враждебно, отрицая это; оно не могло в это поверить. Слезы текли из глаз моих, к чему я обычно не был склонен. Вскоре я просто сел и заплакал, как в большом горе, а потом упал на колени и закричал, не помню что именно. Но я сказал себе: если Бог искренен, Он хочет даровать мне милость. И такие вещи посещали меня часто и по-разному, хотя когда я был с людьми, я как мог делал вид, что не страдаю.
Однажды после трапезы я попросил на время уйти всех, кроме хозяина, и слуги согласились. Я взял тогда, стоя у стола, греческий Новый Завет, чтобы прочитать из него. Когда я открыл книгу, мой хозяин сказал: "Наверное, мы найдем для себя сокровище". Я посмотрел вокруг и спросил его, что он имеет в виду. Он сказал, что ничего особенного. Тогда я открыл книгу и прочел с места: "У нас есть сокровище в глиняных сосудах" (2 Кор.4). Эти слова, как только они были сказаны, запали мне в душу. Как только это случилось со мной, мое сердце, вероятно, не хотело, чтобы было так; казалось, его тайное утешение тем самым было потеряно. Мой безбожный ум вскоре нашел причины и инструменты, чтобы разрушить силу Божественного Слова в моей душе. Я продолжал сидеть за столом с хозяином, когда к нам пришел смотритель домов и мы вышли с ним в другую комнату. Не успели мы сесть, как этот господин вдруг задал вопрос, должен ли человек знать, имеет он веру или нет. Этот вопрос выявил разницу между нами, хотя мы оба хотели бы укрепить в себе веру. Сначала все это удивило меня, и я подумал, почему даже из людей, готовых беседовать на столь высокую и необходимую тему, никто не знает, в каком он находится состоянии в этом мире. Я слышал, как старательно они беседуют, но мое сердце не хотело питаться от их слов; скорее я был убежден из их слов, что у меня не было никакой веры, потому что то, о чем они говорили на основании Писания, сильно обличило меня. Когда беседа закончилась и хозяин вернулся к столу, я обнаружил в моем сердце то же самое. Если бы он знал, в каком состоянии я был, он мог бы задаться вопросом, как они вообще начали такой разговор. А так как он спросил, к чему все это, я просто ответил, что у меня нет никакой веры. Он был в ужасе и попробовал вновь сесть за стол. Я сел с другой стороны и сказал ему, что то, что он хотел доказать, могло бы укрепить его самого, но я ничего не могу с собой поделать. Теперь я хотел бы пожелать, чтобы было иначе.
Между тем я продолжал свое прежнее усердие и пытался восполнить усердной молитвой даже самое большое сопротивление моего сердца. На следующий день, в воскресенье, когда я в расстройстве лежал в постели, я снова был обеспокоен тем, что если ничего не изменится, проповедь придется отменить, потому что я в неверии и не могу проповедовать против своей воли, тем самым обманывая людей. Я также не знал, что случилось бы, если это было бы возможно для меня. Я чувствовал слишком мучительно, что, может быть, нет Того Бога, Которому можно излить сердце и плакать перед Ним о своих грехах, но я не знал, Кто заставляет меня проливать эти слезы, ибо не понимал, почему, если есть Бог, то Он приводит меня в такое возмущение, ибо Он видит мои страдания и крайнее сокрушение, а я не знаю, есть ли для меня спасение. В таком великом страхе я вновь встал в то воскресенье вечером на колени и воззвал к Богу, хотя я еще не знал, что даже если Он Бог, как Он может спасти меня от столь жалкого состояния. И когда я все еще был на коленях, я услышал Господа, Бога живого, на Его святом престоле. И Его отеческая любовь была так велика, что Он хотел не только указать мне, как вести себя после таких сомнений и беспокойства сердца, ибо мне уже не хватало душевных сил, но дать моему блуждающему уму уверенность и опору в Своей силе и верности; именно так Он внезапно ответил мне.
И тогда почти все мои сомнения как рукой сняло, я был уверен теперь, что в моем сердце есть благодать Божия во Христе Иисусе, и что я могу назвать Бога не только Богом, но моим Отцом, и все печали и беспокойства сердца были сразу удалены. Я был поражен вдруг таким потоком радости, что я славил Бога в полную силу и благодарил Того, Кто явил мне такую благодать. Я глубоко смирился в своем уме, когда с тяжкой скорбью и сомнениями я встал на колени, но с радостью неизреченной и со многим удостоверением я снова встал. Когда я лег спать в предыдущую ночь, я не был уверен, что Бог вообще есть; когда я встал сейчас, я подтвердил бы это без страха и сомнений даже до пролития крови. Я не мог заснуть тогда от столь великой радости, и вскоре после того, как я немного закрыл глаза, я проснулся и начал снова хвалить Бога живого, Который явил Себя в моей душе. Вся моя прежняя жизнь казалась мне глубоким сном, от которого я проснулся только сейчас.
Бог не говорил мне этого, но я понял тогда разницу между естественной жизнью человека и жизнью в Боге. Я был мертв, и стал живым. Я не мог пролежать всю ночь в своей постели; я выскочил из нее с радостью и стал славить Бога. Для меня было слишком мало, что я сам был готов славить Бога, я хотел, чтобы все славили Его вместе со мной. Казалось, ангелы, плача от радости, благословляли меня именем Господа, Который оказал мне такую милость. Мой плотский разум был теперь удален, победа была вырвана из его рук, потому что сила Божия подчинила его вере. Скажу то, что знаю теперь: даже если вам будет в чем-то хорошо, вы никогда не сможете почерпнуть такую радость из природы, ибо я совершенно убежден, что весь мир со всеми его радостями и славой не может дать такой радости сердцу человека, и меня утешает то убеждение, что после такого предвкушения благодати и благости Божией все мирские желания будут меня только раздражать. Ибо потоки этой живой воды стали теперь столь сладки для меня, что что я мог бы легко забыть все вонючие лужи мира сего. О, как приятно стало мне то сладкое молоко, которым Бог кормил Своих бедных детей! Как близки мне стали строки Псалма: "Как драгоценна милость Твоя, Боже! Сыны человеческие в тени крыл Твоих покойны; насыщаются от тука дома Твоего, и от потока сладостей Твоих Ты напояешь их. Ибо у Тебя источник жизни; во свете Твоем мы видим свет".
Я узнал также, что значит истина, о которой говорит Лютер в предисловии к Посланию к Римлянам. Вера - это Божье дело внутри нас, которое меняет нас, заново рождает от Бога (Ин 1), умерщвляет ветхого Адама, делает нас совершенно другими людьми в сердце, в расположении души, в разуме, во всех наших способностях и несет с собою Святого Духа". И: "Вера - это живая и смелая уверенность в милости Бога, настолько твердая, что человек готов ради нее пойти на смерть хоть тысячу раз. От такой уверенности, от такого осознания Божьей милости, человек становится радостным, ревностным и искренним по отношению к Богу и ко всему творению. Вот что делает Святой Дух через веру".
Бог наполнил теперь мое серлце любовью к Нему, ибо Он дал мне увидеть высшее благо как бесценное. Поэтому на следующий день за столом мой хозяин, который знал о моем предыдущем ужасном состоянии, как только я сказал о своем спасение, он не без слез наслаждался им вместе со мной! Тогда я подготовил проповедь с великим веселием сердца и истинно благочестивой рассудительностью по Иоан.21.20 и 2 Кор.4.13: "Имея тот же дух веры,как написано: я веровал и потому говорил, и мы веруем, потому и говорим".
И именно к этому времени я могу отнести свое истинное обращение. Именно с этих пор мое христианство не оставалось втуне, и я стал легко отвергать нечестие и мирские похоти, и целомудренно, праведно и благочестиво жить в этом мире; с этих пор я хранил себя постоянно для Бога, вопреки чести и репутации мира, его благ и богатства, и все мирское представлялось мне тщетным; и как только я понял это, я увидел, что вера с горчичное зерно стоит больше, чем сто мешков дружбы с миром, и что все, чему я учился у ног Гамлиила, стало грязью под ногами по сравнению с превосходством познания Иисуса Христа нашего Господа.
С тех пор я, конечно, понимаю, что такое мир и чего он стоит для детей Божьих. Ибо мир вскоре начал ненавидеть меня и преследовать или чувствовать отвращение и раздражение в моих действиях, также жаловаться и подкалывать меня горькими словами за то, что я отношусь к христианству серьезнее, чем люди по своему обычаю хотели бы. Но я также должен похвалиться здесь великой верностью и мудростью Бога, Который не дает Своим слабым детям слишком твердой пищи, не дает трепать их грубому ветру, и Он знает лучше, когда и в какой степени Его дети должны подвергнуться испытаниям, чтобы изучить и очистить свою веру. Бог никогда не подвел меня в испытаниях, Он всегда хранил меня и снисходил к моей слабости, и постепенно убирал эти искушения Своей силой и не давал мне того, чего я не в состоянии был бы понести.
Я сужу о своем обращении, насколько я вообще могу назвать что-то истиной. Пока я любил только внешние проявления религии и добрые движения души, они могли иметь для меня смысл, но по сути во мне не произошло никаких изменений, хотя я знаю, что Бог отчасти работал в моей душе и тогда; но то, что произошло со мной начиная с 1687 года и до сего времени, отличается от того, что было до этого, как день от ночи. Я не берусь даже определить эту разницу достаточно ясно, но ее нельзя выразить иначе, чем говоря: прежде во мне царствовал грех, но потом во мне появилась власть Христа, которая является реальной разницей между человеком возрожденным и невозрожденным, и хотя мы не понимаем этого до конца, это не может произойти иначе, чем действием Духа Божия.
Слишком мало было сказано об этом деле, и если так, то стоит задуматься, что если у нас есть только то, что от крещения, полученного в детстве, то это ничего не стоит пред достоинством чистого евангельского учения, и если мы уверены, что креститься - это все, что нужно, чтобы вести жизнь возрожденного христианина, и что можно действительно остановиться на этом - то можно быть уверенными, что многие, а точнее, подавляющее большинство из нас просто отпали от завета крещения и от данной в нем благодати.
Перевод (С) Inquisitor Eisenhorn