П Л А В А Л И ! З Н А Е М ? Часть 3
Воспоминания В.В.Коноплева
Москва – д.Язвиха. 2014
Как всякая энергия ни добро, ни зло не пропадают – они могут
откладываться, видоизменяться, но рано или поздно обязательно
вернутся к своему создателю
Пятнадцать лет (1994-2009гг.) я прожил в глухой деревне в 300 км от столицы, практически не появляясь в Москве, за исключением форсмажорных ситуаций. Времени подумать и «собрать мысли в кучку» было предостаточно. По возвращении в столицу на зимовку я встретился с троюродной сестрой Зиной Колыбиной – родной внучкой Нины Васильевны (младшая сестра моей бабушки Лидии Васильевны). Зина познакомила меня с мемуарами Нины Васильевны и тогда окончательно сформировалась мысль продолжить историю фамилии, написав собственные «Воспоминания» для семейного пользования.
Дело в том, что мои друзья и дочка Татьяна давно подбивали меня на этот «подвиг», аргументируя разнообразием моей жизни. Я же не считал это важным, поскольку для широкого чтения это вряд ли будет полезным и интересным – птица не высокого полета. То, что в нынешнее время развелось печатных мемуаров величайшее множество, так это просто попытка самоутверждения людей, мнящих себя великими, но не познанными «широкой общественностью».
Другое дело – написать только для своих: детей, внуков, друзей. Им это будет и интересно, и полезно – дабы не наступали на те же грабли, по которым так продолжительно шагал их дед. Предупредить о средствах и методах приобретения «шишек на собственную голову». Лучше понять истоки и коренные причины поведения старшего поколения. А в итоге – четче сформулировать собственные цели и задачи, определить пути их реализации.
Формирование поведения человека зависит от трех основных факторов – ГЕНОТИПА, ВОСПИТАНИЯ и СОЦИАЛЬНОЙ СРЕДЫ (В.П.Эфроимсон), и своё повествование я постараюсь построить с учетом этих направлений, если, конечно, удастся. Благодаря этому формированию складывается сущность человека – его три составляющих - ТЕЛО, РАЗУМ И ДУША. Для любознательного читателя (с аналитическим складом ума) будет важным узнать, как на протяжении десятков лет менялся менталитет героев от поколения к поколению под влиянием социальной среды. И сама среда.
И еще. Поскольку Вы уже ознакомились с мемуарами Нины Васильевны и, конечно же, обратили внимание на её исключительную память, то, прошу извинить, но я таковой не обладаю. А потому буду писать фрагментарно.
ДЕТСТВО
Самое первое, что вспоминается из раннего детства, – бомбежка. Летом 1941г. мы с мамой гостили в деревне Тепляково Ярославской обл. Рыбинского (Мышкинского?) района. Жили у бабушки Ольги Николаевны Носковой – матери моего отчима Полевого Вячеслава Алексеевича. Деревня отстояла от г.Рыбинска примерно на 20 - 25 км и бомбили, возможно, моторостроительный авиазавод в Рыбне (так бабушка называла город). Но дело в том, что уже несколько дней шли разговоры о войне с немцами, а в момент бомбежки я – трехлеток, был в доме один, и, естественно, услышав взрывы и не понимая, где это происходит, я решил, что немцы пришли. Что делать? Спрятаться. Куда? Под кровать. Сказано – сделано. Залез поглубже, полежал-полежал, да и уснул. Вернулись с поля бабушка и мама – меня нет. Искали долго. Наконец «откопали», извлекли, разбудили, расспросили – рассмеялись.
Следующий эпизод в памяти. Поезд с эвакуированными идет еле-еле с длительными остановками в Усть–Каменогорск (Казахстан). Общая беда сблизила людей – одна большая семья. Рядом вагоны с ранеными. Я, как и другие дети, бродим по соседним вагонам – знакомимся. Отношение к нам доброжелательное. Голодновато – и раненые делятся с нами едой. Помню здоровущий (по тому времени) кусок сахара, которым одарил меня полностью забинтованный раненный, только глаза чернели между бинтов. Чтобы не заболеть, мама применяла единственно доступное «средство профилактики» - керосин. Им смазывалась голова – от вшей, и горло – от ангины и простуды. Раненных везут в трех хвостовых вагонах, прицепленных к нашему. Налетели немецкие ассы Люфтваффе и разбомбили последний вагон с красными крестами на крыше. Так Безносая пощадила меня первый раз. А может это был Ангел-хранитель. А может оба.
В Усть-Каменогорске (Семипалатинская. Восточноказахстанская обл.) нам выделили комнатку в бараке, где мы и жили до 1943г – мама, я и подобранная кошка Марфа. Мама пошла работать, а меня в детский сад на пятидневку. То ли потому, что я был «домашний», то ли врожденный инстинкт, но жить по предписанному распорядку мне очень не нравилось, и я регулярно убегал в горы. Вот там мне было хорошо – вольно и интересно. Поступаешь так, как сам решил, и никто тебя не ставит в угол или сажает на стул (я был непоседа, и воспитательница быстро смекнула, что сидеть на стуле для меня большее наказание, чем стоять в углу, где я мог подпрыгивать, приседать и пр.) Экстрим для меня был тогда, когда откинув очередной камень, я обнаруживал под ним змею. Вот тут-то надо было задать стрекача, - единственное, что приходило в мою бесшабашную головенку. Найти и убежать! Любопытство и испуг? Затрудняюсь найти объяснение даже сейчас, с позиции 76-летнего деда. И еще – рукоятки (держало) у всех ложек были отломаны, и мы ели суп, держа пальцы внутри емкости (черпало). Гущу – сдвигали в рот, прислонив губы к краю тарелки. Так воспитывались «хорошие манеры». Съедали все, что можно было есть. И я никогда не понимал впоследствии – когда люди говорили: «я это не буду, я это не люблю». Эта школа питания засела во мне на всю оставшуюся жизнь – ел всё, по возможности почаще и побольше.
Другой эпизод – мама напекла печенья, чтобы отправить отцу (я всегда называл В.А.Полевого отцом, даже после того, как познакомился с родным Б.М.Коноплевым и восстановил его фамилию) посылочку на фронт. Она сложила печенье в наволочку и подвесила под потолок, чтобы я не мог достать. Туда же вложила и связанные ею шерстяные рукавицы. Ну, рукавицы меня мало интересовали, а вот печенье – да! Если пододвинуть стол и поставить на него стул, то цель становится настолько близкой, что можно взять только одно единственное печеньице и все. Но оказалось, что если эту операцию повторять многократно, то «наличие отсутствия» становится совершенно явным и само по себе не восстанавливаемым. А потому… Ну разве в 4-5-летнем возрасте порка остановит и пересилит желание полакомиться? Отец – понятие абстрактное: где-то на войне, а печеньице – конкретное, осязаемое.
Летом, убегая из детского сада, я присоединялся к местным мальчишкам – мы запруживали арык (небольшая по ширине и глубине мелиоративная канава) и купались в образовавшимся водоёмчике. Я не умел плавать, но если одной ногой идти по дну, а другой дубасить по воде, то создается видимость, что вроде бы и умею. Но приходил крестьянин, к которому вода не поступала на участок, и разрушал нашу запруду. Через некоторое время мы из камней складывали другую. Все повторялось. Кто не успевал убежать – получал от взрослого пинок или подзатыльник. Так и понимали – делай, что задумал, но не попадайся.
В 1943 г. приехала тетя Тоня (мамина сестра) и увезла нас в Москву. Наша комната в Варсонофьевском пер., в доме №7 была разрушена взрывной волной от бомбы, попавшей в соседний гараж НКВД, и мы устроились в квартирке у тети Тони на Преображенском валу, напротив рынка. Она там жила с приемным сыном Володей, отец которого почти сразу погиб в рядах ополчения. Ему было лет 15-16. Он снисходительно относился ко мне – «маленькому шмакодявке», но использовал в отдельных случаях. Например, надо было поколотить своего врага – такого же мальчишку, как он сам и его товарищи. Нужен повод придраться. Следует команда: «Витька! Иди, дай тому дылде в глаз!» Дилемма – не выполнишь, получишь прямо здесь, а выполнишь – там. Но! Подчинишься - есть надежда, что Вовка поможет тебе в конфликте со сверстниками, все-таки «старший брат». Идешь. Подпрыгиваешь. Бьешь. Получаешь затрещину и летишь в сугроб. Подходит «коллектив»: «Ты чего это братишку маленького обижаешь?» Идет своя разборка. Так «ковался» характер.
Были и радости. Мама отдала мне свои коньки «Нюрмис». Я, как и все мальчишки того времени, прикручивал их с помощью веревочек и палочек к валенкам, и мы гоняли по заледенелому асфальту. Любимый номер – с помощью крюка из толстой проволоки, цепляться за бортовые машины. Правда шоферам не нравилось это наше упражнение, и они старались нас подловить и всыпать. Становилось еще интереснее: и прокатиться, и не попасться. Другое развлечение – кататься на подножке или буфере трамвая до станции метро «Сталинская» (впоследствии переименованная в «Семеновскую»). И, наконец, катание на лыжах с берега Хапиловки, маленькой речушки недалеко от нашего дома. Поскольку у меня был только один костюм – черненький фланелевый комбинизончик (сшитый мамой), на все случаи жизни, то, даже промокнув до нитки, я домой не возвращался, дабы не прерывать прогулку. Вечером, а зимой темнеет быстро, являлся мокрый, озябший и голодный. Мамины нотации выслушивал в пол-уха, не отрываясь от еды. Отсутствия аппетита не наблюдалось.
В Москве орудовали воры и бандиты. Одной из известных была банда «Черная кошка». С ней связан комический случай. Поздно вечером через наш пустырь возвращалась с работы пожилая женщина. Одета она была в телогрейку и кирзовые сапоги. На пустыре её остановили несколько молодчиков. А дело было зимой. И потребовали, чтобы она разделась. Бабка опешила и стала что-то говорить о своих трудностях, нужде и т.п. Те ей строго – «Раздевайся!» Бабка сняла с себя все до нижнего белья. «Все снимай!» - следует команда. Стоит нагишом на снегу. Развязывают мешок и достают шелковое нижнее белье (самый «писк» по тем временам). Платье из панбархата. Меховую шубу, шапку и муфточку. Туфли на высоком каблуке. «Одевайся!» Оделась старушка и рванула побыстрее от благодетелей. Такие нравы.
Наконец-то, наша комната была отремонтирована, и мы перебрались в центр Москвы – в Варсонофьевский переулок. Во дворе был свой коллектив – мальчишки из двух корпусов дома №7. Как встречают новичка? Проверкой – надо его поколотить, и тогда само собой определится его место в новой иерархии. Предстояла серия драк. Возглавляли кланы от каждого корпуса по вожаку: от нашего – Рыжий (Витька Мартынов – сын сапожника из 1-ой квартиры), а от второго корпуса – Блин (Игорь Кухтин – сын трудолюбивейшей, вечнозанятой тети Греты, в одиночку растившей двух сыновей).
Я всячески старался избегать драк. Но куда же тут денешься? Всю жизнь не набегаешься. Приходилось вступать в единоборства. Постепенно завоевал себе право не входить ни в какие кланы, а с вожаками установился «нейтралитет». Образовались и друзья – Борька Хавин и Витька Зюкин. Оба росли без отцов. Их матери пропадали с утра до вечера на работе. Жизнь была насыщена событиями: вернулся из заключения Вовка Черный, «герой местного розлива». Убегая от милиции, как утверждала молва, он по пожарной лестнице взобрался на крышу четырехэтажного второго корпуса, а потом сиганул метров через восемь на крышу двухэтажного гаража, когда опера совсем уж было его схватили. Вообще, мало было «больших ребят» в нашем районе, которые не посидели бы в тюрьме. Вовка Черный обещал покровительство всем, кто принесет ему серебряный полтинник – для рукоятки на финку, как он объяснял нам - мелюзге. Были, конечно, и игры: футбол (в старый носок набивали тряпок и гоняли с увлечением), рaсшиши, в пристеночку и в догонялочку – это все игры на монетки, т.е. денежные.
Вот еще показательный эпизод. Соскучился я по тете Тоне и стал просить маму поехать к ней. Видимо, я ей надоел настолько, что она дала мне несколько монет на метро и трамвай – езжай сам, раз неймется. Я оделся и вышел на улицу. И вот 6-летний «гвардеец» отправился в первое большое путешествие по столице. Благополучно перешел Кузнецкий мост, а вот к Метрополю переходить стало страшновато. Попросил какого-то дядьку: «Переведите меня на ту сторону». Тот молча взял за руку и перевел. От станции «Площадь революции» до Сталинской – без пересадок. А там любимый и хорошо знакомый трамвай, и я вхожу к тете Тоне. «А мама где?» – «Дома» - «Так ты сам доехал?» - «Сам!» - «Есть будешь?» - «Спасибо!» Сижу, ем. Влетает мама и дает мне пинка. А тетя Тоня такого же пинка - маме: сама деньги дала и отправила, а теперь руки распускаешь. Мама расплакалась. Теперь-то я понимаю, как она изнервничалась, кляня себя за необдуманное решение. А тогда? Тогда удивился – не больно же ногой по «мягкому месту». А мораль? Захотел – добился – выполнил. В 6 лет! Настырный!
В одно прекрасное раннее утро проснулся оттого, что мама, как сумасшедшая стучала двумя кулаками в стенку к соседям. Там жили Солдатовы – муж (дядя Ваня), жена (Дарья Никифоровна) и их сын Володя. Дядя Ваня воевал в Гражданскую войну каким-то командиром, и у них на стене висела его шашка (очень она меня интересовала!). Между нашими комнатами была довольно слабая перегородка. Дело в том, что до Революции весь этаж занимал какой-то граф, а наши две комнаты по 30 кв.м были единым танцевальным залом. Так вот: мама барабанит им, а они нам! В чем дело? – удивился я спросонок. «ПОБЕДА!» – кричит мама. «УРА!» – заорал я. После завтрака пошел на лестницу и сел на подоконник. Долго сидел. Выглянула мама и спрашивает: «Ты чего тут сидишь?» - «Папу жду! Раз победа, то война кончилась. А раз она кончилась, то он должен приехать». Теперь это кажется смешным, а тогда очень сильно хотелось увидеть папу. Кто-то в небесах прислушался к зову моего сердца…
О Т Р О Ч Е С Т В О
Неожиданно для меня к нам приехал военный старшина дядя Толя Федоров, которого отец, командир геодезического отряда, прислал за нами, чтобы сопроводить в Ригу. Итак, летом 1945 г. мы с мамой оказались в отцовском отряде, который выполнял свои геодезические функции в Латвии и, частично, в Литве. Началась совсем другая жизнь. Почему другая? Несколько причин: кончилось детство – уже 7 лет. Попал в среду, где не было сверстников, а были воевавшие, познавшие жизнь и смерть, офицеры и солдаты. Вместо игрушек у меня было три штык-кинжала от немецкого карабина, сам карабин, но без затвора. По лесам шныряли банды «лесных братьев», которые обстреливали автомашины из леса на крутых поворотах. Несколько раз маме сообщали, что отца нашли убитым. К счастью для нас, ошибались. Однако, до выяснения ошибки, проходило время в сильнейших переживаниях. Один раз стреляли и в нас. Отец сбросил меня лицом на пол виллиса и расквасил нос. Пули пробили обшивку, но никого не задели – проскочили. Да! Жизнь другая!
Жизнь-то другая, да я-то прежний, пока. В кустарнике стояло сухое дерево с дуплом. Конечно, залез и на дерево, и в дупло. Там оказалось несколько десятков патронов от автомата ППШ. Пошел к часовому: «Дай стрельнуть из автомата». Тот отнекивается – мол, на посту, мол, патронов лишних нет. «Свои имеются!» Подошел дядя Толя и изъял все патроны и даже те, которые я предусмотрительно оставил в дупле. Пришлось ему сказать все то, что я про него подумал. Он рассмеялся и предложил выстрелить из карабина и парабеллума. Карабин он держал сам, а мне было разрешено потянуть за спусковой крючок. На мне был серенький в клеточку костюмчик, также сшитый мамой. Раздался выстрел. Я от неожиданности «сел на задние ноги» прямо в лужу. Снял штанишки и застирал в пруду, чтобы мама не видела. Вернулся к дяде Толе: «А из парабеллума?» Пошли к пруду. Я взял тяжеленный револьвер и выстрелил, как и было приказано, в сторону воды, но «почему-то» в прицел попал домашний утенок хуторянина. Пуля попала ниже цели, и утенок на фонтанчике подлетел вверх, а у меня отняли револьвер и дали подзатыльник, чтобы не баловался. Сохранились фотографии, где я, в числе коллег отца, на берегу Балтийского моря, на батарее немецких дальнобойных пушек. Кругом валяются снаряды, гильзы, головки от снарядов, длинный, как макароны, артиллерийский порох. И, конечно, я собственной персоной - в пилотке, в том самом клетчатом костюмчике, сидящий на стволе орудия. Детские интересы, но ребенка военных лет.
Были шалости и посерьезнее. С десяток солдат пошли мыться в баню на соседний хутор. Я, разумеется, увязался с ними. Мыться, париться – мне не интересно. Пошел шарить вокруг бани, стоящей на берегу озерка. В воде заметил и вытащил металлическую ленту с патронами от немецкого пулемета. Поковырял – без толку! Никакого эффекта. Зашел в баню и бросил ленту в печку, в самое пламя. Подождал. Опять ничего! Чем бы заняться? Пошел еще чего присмотреть. Вдруг из бани выбегают голые солдаты и начинают стрелять в лес и в кустарник около озерка. Я залег – наблюдаю. Стрельба стихла. Солдаты полежали немного и вернулись в баню. Вскоре раздались их гневные возгласы в мой адрес. Тут-то я и понял – это ж моя лента подняла стрельбу первой и разворотила печку, а солдаты приняли это за нападение бандитов. А теперь они нашли ленту и гильзы. Ясно ж, чья это работа! Возвращаться в баню – искать на свой зад приключений, да еще под горячую руку. Вернулся на базу, пройдя несколько километров, и притаился в комнате. Вернулись и солдаты, напрасно проискавшие меня вокруг бани, что добавило несколько капель яда в их растревоженные души. Доложили отцу. Он выпорол меня лично. Так мне доходчиво объясняли, что за глупость надо рассчитываться
Следующий показательный эпизод. Двумя машинами ехали из Риги на свою полевую базу недалеко от городка Талси. Форд с продуктами умчался вперед, а мы на полуторке отстали. Проголодались. Лейтенант с солдатом пошли по дорожке к хутору, отстоявшему от шоссе метров на 300. Я за ними – в сандаликах, обходя лужи. Конечно же отстал и подошел к дому, когда они уже были внутри. И тут на меня с лаем и рычанием бросились две большие собаки. Достаю штык-кинжал и готовлюсь к защите. Спасает, меня ли, собак ли, работница при хуторе – прогнала собак и предложила зайти. Там следующая картина – лейтенант, получив отказ в продуктах, садится за стол, достает полевую сумку, из нее тетрадь и карандаш, и вежливо просит хозяев назвать свои фамилии – он их сейчас в колхоз будет записывать. Моментально нас снабдили караваем хлеба и шматком сала. А говорят, что колхоз – это не рентабельно!
В другой раз необходимо было поехать в лес за дровами. В отряде было несколько пароконных телег, полуторка и американский бортовой «форд». Решили ехать на полуторке. Старшим был дядя Толя Федоров и старшина Чуркин, тоже дядя Толя. Он до войны учительствовал, и мы стали друзьями. Из Риги ему привезли новенькую форму, сапоги, шинель. И, самое главное, - ПРИКАЗ о его демобилизации. Он переоделся и решил последний раз съездить и помочь товарищам в заготовке дров. Я напросился с ними. Согласились, но велели спросить разрешения у мамы. Побежал к ней. Не разрешает! Оказывается, я что-то, где-то, как-то успел набедокурить и меня, таким образом, наказывают. Уехали без меня. Через какое-то время услышал как-то странно завывающий мотор полуторки – едут на первой скорости. Остановились у дома. Я положил ствол своего карабина (который без затвора) на борт грузовика и командую: «Руки вверх!» В ответ - стоны. Лезу в кузов. На дровах лежит мертвый дядя Толя Чуркин с кровавой раной в переносице, рядом – два раненых: молодой русский солдат, а стонет солдат-казах (не помню их имен). Дядя Толя Федоров вылезает из кабины автомобиля бледный и шатается. Пошел в штаб докладывать. Пришли офицеры. Выяснилось, что солдаты начали пилить сухие бревна в завале, прямо у дороги. А завал был заминирован. Вот, что делает случай! Судьба для дяди Толи Чуркина! Всю войну прошел и живой, а тут – после Дня Победы… А дяде Толе Федорову осколок пробил сапог не ранив. Тоже судьба? А если бы я поехал с ними? Мог бы первым «найти» замаскированную мину. Опять судьба? А может, материнское предвидение… Кто знает?
В сентябре в школу не пошел – отряд был в поле и я с ними. Отец велел переписывать книгу Б.Житкова «Что я видел» про Почемучку. Я, конечно, переписывал печатными буквами, но мне это занятие было не по душе. Так же, как и зубрить таблицу умножения (по столбику в день) или заучивать стихотворения о каких-то трех пальмах, или одинокой сосне на севере диком. Я не видел смысла в этом учении. Зачем оно? Что с этим делать? Как употребить? Чтобы избежать наказаний (а я уже и на гауптвахте посидел – это подвал в нашем доме), конечно, делал вид, что занимаюсь, но как только мама или отец за дверь - я доставал солдатиков. Настоящих! Оловянных! Вот это дело! Линия нашей обороны: слева - чернильница, справа – пенал. Задача отделения… и т.д.
Как-то идем с мамой по улице – навстречу солдат с красивой немецкой овчаркой. «Куда ведете?» – спрашивает мама. «Пристрелить приказали!» - «Почему?» - «Собака – миноискатель, при взрыве ей выбило несколько зубов, выбраковали» - «Оставить её мне можешь?» - «С удовольствием!» Так у меня появилась первая собака – настоящий друг и защитник. К примеру, она молча встала между мной и ефрейтором, которого я запер в сортире часа на полтора, за то, что он мне чего-то не разрешил или дал подзатыльник. А когда его высвободили, бросился меня искать, дабы рассчитаться. Не рассчитался – Мина (так назвали собаку) не позволила. Были и другие аналогичные ситуации. С тех пор собаки прочно вошли в мою жизнь.
Однако, поле окончилось и отряд вернулся в Ригу на зимние квартиры. А меня определили в русскую школу. Недалеко от моста через р. Даугава. Рядом была и латышская - в красном здании. В школу мне надо было ездить две или три остановки на трамвае. Пригодились навыки езды, приобретенные в Москве – на подножке, на буфере. Наконец, на «протырку». Появился и дружок – по прозвищу Фуня.
Учеба в классе началась своеобразно. А начал я её с того, что выгнал соседа по парте – он мешал мне расставлять солдатиков на сидении. Учительница что-то говорила, а я занимался своим делом – играл. Увлекся. Вдруг вижу – кто-то забирает моих солдатиков. Стоит какая-то тетка, что-то кричит и, главное, хапает моих солдатиков! Я достал штык-кинжал и, видимо, глянул на неё как-то весьма выразительно. Она замолчала и ушла из класса. Я продолжил свое занятие – опять расставил свою армию, и бой закипел. Не помню, чем закончился эпизод в школе, но дома отец меня выпорол и отобрал все три штыка (такое не забывается). До сих пор обидно – клинки были хорошей стали. Тут вам и характер! И гены! И воспитание! И среда! Мальчишка в 7 лет имел свою точку зрения на жизнь и отстаивал её.
Тем не менее, дело понемногу налаживалось, и я стал привыкать к школе. Особенно мне нравились уроки труда. Мы приносили рваные носки из дома и учились их штопать. Я до сих пор это прекрасно делаю. Чем нравились? Конкретикой – была дырка, и нет её. Все ясно. Тоже и с вышиванием – потрудился, и цветочек или буковки-вензеля появились на рубашке. Красиво! Много лет спустя я вышил буковку «Д» на ватерпольной шапочке, всем понравилось. Даже заказы поступали.
Вспоминается еще один эпизод. На набережной Даугавы вешали немецких генералов за их военные преступления. Разумеется, я в школу не пошел, а побежал на набережную. Пролез в самый первый ряд. Подъехал грузовик. На лавочке в ряд сидят генералы в военной форме. Поразило, что лампасы на штанах у них красного цвета. Как так? Это ж наш цвет – советский. Офицер что-то зачитал. Одели петли на шеи, но не всем – одного обошли. Почему? Говорят – он заболел. Придется отложить ему казнь, пока не вылечат. Странно – лечить, чтобы убить. Ну, ладно. Машина отъехала, а три генерала остались висеть. Вокруг виселицы ездит конный патруль. «Зачем?» - спрашиваю у какого-то офицера. - «Чтобы сапоги не сперли». Объяснение понятное. В течение нескольких дней после школы забегал посмотреть – сперли или не сперли? Не сперли. Практичный рос мальчонка.
А время шло. И наступил момент, когда мне сказали, что мы едем в Москву – отца переводят туда по работе в Академию им. Куйбышева. Он, выпускник МГУ, был математиком высокого класса, да и жилье в городе имелось. Итак, снова Москва.
Варсонофьевский переулок расположен в самом центре города: между Большой Лубянкой и Рождественкой, параллельно Кузнецкому Мосту и Большому Кисельному переулку. Наш дом №7 был окружен учреждениями НКВД-КГБ – медсанчастью и гаражом. В доме было два корпуса и небольшой садик и пустырь. Зимой на этот пустырь свозили снег, и получалась довольно большая гора. В этой горе мы рыли туннели, вход в которые был отшлифован нашими животами. Дело в том, что если с разбегу бросаешься «рыбкой» в эту дыру, то неровности на входе стачиваются (вместе с пальтишками). Почему бросались? Жизнь заставляла! Посудите сами. Если раздобыть длинную водопроводную трубу и согнуть ее пополам при небольшом радиусе в месте изгиба, то получаются две параллельные трубы. Теперь, отступив полметра от изгиба, еще раз согнуть эти трубы перпендикулярно земле. Получались импровизированные сани на полозьях, на которых могут стоять 5-8 мальчишек одновременно, держась друг за друга, а первый – за приподнятый согнутый поручень. Теперь, разогнавшись с горы во дворе, вся эта компания вылетает на проезжую часть переулка. Автомобили, «случайно» оказавшиеся на нашей трассе, встают аж на дыбы от выжатых тормозов, а мы с разворотом мчимся вниз до Рождественки, поворачиваем чуть-чуть направо, а дальше, разгоняясь все сильнее, по Сандуновскому переулку до Неглинки. Там «на дыбы» встают еще и троллейбусы. Нам, при нашей массе и скорости, затормозить практически невозможно: сколько ни жми подошвами на обледенелый асфальт, не поможет. В случае крайне экстремальной ситуации необходимо было всем синхронно падать на одну сторону, а потом спасаться от разъяренных шоферов и сочувствующих им прохожих. Вот эта «жизнь» и заставляла полировать входы в наши снежные «катакомбы» - туда взрослому не пролезть.
Летом схожая история повторялась несколько иным манером. Надо было раздобыть два больших подшипника (от тележек уличных продавцов) и, с помощью двух досок и куска бруса, смастерить индивидуальный самокат. Маршрут гонки не менялся, так же, как и ситуация с транспортом. Жизнь развивалась по спирали, независимо от времени года.
Меня определили в прикрепленную территориально школу №239, расположенную между Колокольниковым и Печатниковым переулками, рядом с Трубной площадью. Здесь жили потомки легендарных, описанных в книге Гиляровского, личностей Трубы. Опять драки. Опять определение себя в иерархии стаи. Все, что запомнил по учебе – это учительницу Анну Акимовну, которая читала нам на уроках добрые истории про зверей, таких, как Чаплыгинский тигр Васька и др. В школу шли всем двором, т.е. оравой, иначе в проходных дворах побьют местные группировки. Как-то, возвращаясь из школы, я получил по голове куском шлака – образовалась шишка с голубиное яйцо. Сел обедать в кепке. Мама сняла с меня кепку, увидела шишку и ужаснулась. Пришлось отцу идти и устраивать меня в другую школу – благородную. Таковая оказалась в соседнем районе – между Петровкой и Пушкинской улицами на уровне театров Ромен и Станиславского.
В школе №170 учились дети знаменитостей: Алик Светлов (сын поэта), Алик Иоффе (сын академика), Алик Володарский (сын политика) и другие «алики». Тем не менее, шпанистый контингент был представлен и здесь: мелкие воришки, голубятники и т.п. Здесь были мальчишки с улиц Неглинки, Петровки, Пушкинской и Горького, включая переулки: Столешников, Козицкий, Петровский и др. В компанию «аликов» я никак не вписывался, а потому, оставаясь независимым, в большей степени контактировал с такими же, как сам. Вот, например, мой сосед по парте – Толя Ч. (из аликов), каждый день (!) приносил на обед целую (!) вареную курицу. Мне тоже давали каждый день бутерброд - черный хлеб с маслом. Вместе со своим приятелем Эдиком Голодубовым мы доходчиво («с помощью жестов») объяснили Толику, что совместное с нами питание ему более полезно, а вот родителей об этом (ни своих, ни наших) просвещать не надо. Во дворе кондитерского магазина по производству пирожных в Столешниковом пер. выставили котелок с кремом для охлаждения. Мы перенесли его на чердак и руками выгребали в рот вкуснятину. Остатки отдали своим юным последователям. Во дворе театра Станиславского стащили бутафорские винтовки – за несколько котрамарок вернули их хозяевам, а сами впервые попали на спектакль. Так произошла моя «встреча с прекрасным». Во дворе дома 17 по Петровке стояла бортовая машина с арбузами – стащили несколько штук, наелись до отвала. Таких историй всех не перечесть, да и не стоит. Я их упомянул только для того, чтобы показать ту среду, в которой я рос и притирался к жизни, какими методами находил свое место в стае. Вот так и знакомился с жизнью, которая «научит». Она и учила.
Жизнь в послевоенное время была трудной. Продуктовые карточки отоварить было не просто, во всяком случае, по некоторым позициям. Хорошо помню тысячные очереди за мукой. Химическим карандашом на руке писали порядковый номер, и люди бдительно следили, дабы кто-либо не пролез без очереди. Мальчишки и девчонки также участвовали в этом процессе вместе с родителями. Вся процедура занимала практически целый день. Впоследствии мама пекла пироги, хрусты, плюшки и другую выпечку к чаю. Вкуснятина!
Почему-то ассоциативно вспоминаются вместе с очередями за мукой и наводнения на Неглинной улице. Наверное, именно там был продовольственный магазин, в котором продавали муку. Дело в том, что во время ливней потоки воды с Кузнецкого моста, Варсонофьевского и Б.Кисельного переулков, с Рождественского бульвара на Трубную площадь и Неглинку стекали огромные потоки воды с большой скоростью. Подвальные помещения заливало, и гибли живущие в них люди.
Летом меня отправили в пионерский лагерь от академии им. Куйбышева. Я не был пионером – плохая дисциплина. При каждом случае мне в школе напоминали, что вот поэтому-то меня и не принимают. Решил вопрос просто - пошел в магазин «Пионер» на Неглинной ул. и купил себе галстук. Приехав в пионерлагерь, объявил себя пионером, а вернувшись осенью в школу, сказал, что меня приняли в пионеры в лагере. Но оказалось, что теперь я все время чего-то должен: умеешь рисовать – делай стенгазету, силен на уроках физкультуры – будешь отвечать за спортивную работу в классе и т.д. Ох, и противно же я себя почувствовал! Да еще все время должен ходить в галстуке (селедкой мы его назвали). Чуть что и на улице укоряли: «А еще пионер!» Как я сожалел, что принял сам себя в пионеры! Важно отметить и то, что из пионерлагеря я дважды убегал, и за мной были организованы погони. В конце концов, я в лагерь не вернулся и провел остаток лета в Москве. Тяга к свободе (или отвращение к коллективному общежитию), наблюдавшиеся еще в детском саду, проявлялись все четче и четче. Уж не от архангельских ли прадедов гипертрофированное чувство воли – там никогда не было крепостного права, а поморы известны своей независимостью и самостоятельностью?
Особое внимание хочется обратить на то, что параллельно со всеми описанными фортелями у меня настойчиво проклевывалось желание к практическому, созидательному труду. Полагаю, что первоисточником послужили воспитательные действия бабушки Ольги Николаевны во время моего деревенского жития. Кто-то из товарищей выбрасывал пишущую машинку «Ундервуд» (наверное, еще дореволюционного происхождения). Я забрал её, починил и научился печатать. Впоследствии свою диссертацию я печатал сам – пригодились отроческие навыки! Школу я не любил, и учиться мне было неинтересно. Как-то в ультимативной форме я заявил об этом отцу. Он предложил мне попробовать походить на работу к ним в механические мастерские при институте, благо были каникулы. Я с радостью явился в цех. Меня представили новым коллегам, и каждый из них поздоровался со мной за руку. Это было ошеломительно! Как с взрослым!!! Мастер дал мне чертеж какой-то детали и предложил сделать её в железе. С увлечением взялся за работу. По ходу дела мне показали, как надо работать на токарном и строгальном станках. Трудился несколько дней. Домой уходил, не вымыв руки – должны же москвичи видеть, что «идет рабочий класс». Наконец деталь готова. Мастер берет чертеж и проверяет все размеры. «Молодец! Все правильно! Это мне для спиннинга нужно». Работать мне понравилось, и Вячеслав Алексеевич долго придумывал – как бы меня отвадить от мастерских и заставить добровольно возвратиться в школу. Добровольно не получилось. Получилось принудительно.
«Оппозиция» в школе бушевала по-своему. Именно в нашей школе выбросили парту с шестого этажа (без меня), норовя попасть в директора. Я же отличился тем, что вывихнул большой палец руки своему классному руководителю – Борису Ефимовичу Спитковскому. Он меня и раньше-то не любил и постоянно придирался и вызывал родителей, а уж тут ему и карты в руки – перевели меня в другую школу №177. Территориально она располагалась на ул.25-го Октября, немного не доходя до ГУМа и Красной площади. Якобы именно там когда-то учился М.В. Ломоносов. Здесь также появились друзья и враги, а ареал обитания расширился. Теперь я мог «тыриться» проходными дворами и по крышам, чтобы посмотреть военный парад на Красной площади – везде были приятели и друзья – проведут.
Из доступных развлечений были каток «Динамо» на Петровке и кинотеатры «Уран» и «Метрополь». На каток ходили всем двором. К кассам не пробиться – сплошная толпа. Самого легкого из нашей компании бросали поближе к кассам прямо на головы впередистоящих – так добывались билеты. В кино «тырились» во время выхода зрителей после окончания сеанса – шли против течения и проникали в фойе. В «Метрополе» было три зала: красный, зеленый и синий. Тут уж мы выбирали фильм по вкусу. Один раз там встретил маму с соседкой. Соседка меня заметила, но не выдала – я прогуливал школу.
По субботам было еще одно, может быть, самое главное удовольствие. Всю неделю мы откладывали монетки, чтобы набрать 80 копеек и пойти в Сандуновские бани высшего разряда, т.е. с бассейном, душем Шарко, ваннами и другими достижениями цивилизации. Дело в том, что в нашем доме были коммунальные квартиры. Например, в нашей квартире жило 36 человек из 9 семей. На всех одна уборная и одна ванная. И туда, и туда занимали очередь по утрам и вечерам, криками и стуком в двери подгоняя особо засидевшихся. Приходили мы в баню в числе первых и сразу занимали места в две ванны и бежали в бассейн. Ванна бассейна была 17 метров длиной и метров 5 шириной, глубина не более 1,5 м. Здесь мы плавали в свое удовольствие. Кстати, когда я только начал заниматься в секции плавания и вскоре получил 2-ой разряд, то мои сверстники стали использовать это достижение: «Дяденька! Вы здорово плаваете! Но вон Витька вас обгонит туда и обратно» - «Отстаньте!» Щщас! Они отстанут! Приставали до тех пор, пока дядька не соглашался. Спорили на 1 рубль. Звали меня. Дядька проигрывал. Тут же за ним устанавливалось два караульщика, чтобы не сбежал не заплатив. Очумевший от постоянного преследования дядька ругался, шел в раздевалку и отдавал рубль. На выручку тут же покупался квас, пирожки и приступали к поиску новой «жертвы». Так я становился спортсменом-профессионалом в свои 11-12 лет. Уходили из бани поздно вечером. В новой школе я организовал драку с ремесленным училищем, причем сам участвовал на стороне «ремеслухи». Были и еще какие-то «достижения» – разве все упомнишь? Коротко говоря, воспользовавшись каким-то предлогом, «полученный подарок», т.е. меня, перевели года через два обратно – в школу №170. Вот уж действительно, история развивается по спирали!
В 1951 году тетя Тоня дала мне пригласительный билет на первенство Москвы по плаванию, проходившее в бассейне Тюфелевских бань, недалеко от метро «Автозаводская». Поехал. Посмотрел. Во-первых, я узнал, что существует бассейн в городе. Во-вторых – что я многих могу обогнать. Вывод: надо «записаться». Поехал «записываться». На лестнице перед регистратурой была толпа из нескольких десятков таких же, как и я. Нянечки упирались щетками в грудь первой шеренге и сталкивали нас вниз. «Мы пойдем другим путем!» По пожарной лестнице залез на крышу, оттуда на чердак, потом вниз и попал в душевую – выглянул: вот он бассейн! Разделся до трусов, вещички припрятал и подошел к какому-то дядьке – «запишите» плавать. Тот обалдел – стоит грязный (без душа) в трусах до колен (а все в плавках), но видно, что настырный. Расспросил, велел помыться, пустил проплыть несколько метров, сказал, когда приходить. Так я стал заниматься в секции. Мне было все равно – какой бассейн, какое общество, кто тренер, для чего они меня взяли. Важно было одно – ходить плавать. Дядька куда-то делся, а меня определили к какой-то тетке. Тетка, так тетка. Плавать мне нравилось, и теперь я прогуливал школу в бассейне. На первых же соревнованиях занял второе место в своей группе и выполнил норматив 2-го взрослого разряда по плаванию. Горд был очень! Грамоту прибил гвоздиками к дубовому зеркальному шкафу. Отец, прочитав, посоветовал рядом прибить табель успеваемости в школе. Щщас! Я лучше грамоту сниму. Значок 2-го разряда носил с гордостью на зависть всем мальчишкам. Начиналась же моя плавательная карьера совсем не в Москве и совсем не в бассейне. Летом в возрасте 8 лет, меня отправили к бабушке в дер. Тепляково, где я встретил войну
Бабушка Ольга Николаевна Носкова не могла уделять мне большого внимания – работала в колхозе и на своем участке. Работа в колхозе практически не оплачивалась (работали «за палочки» - трудодни в журнале бригадира), но за это разрешалось на лесных полянах косить государственно-народную траву на сено для коровы и овец. Кроме коровы с теленком и нескольких овец, бабушка держала кур, несколько ульев с пчелами, конечно же, огород. Именно домашнее хозяйство и позволяло существовать, но за это право приходилось отрабатывать в колхозе «задарма». Должен отметить, что воспитание бабушки сказалось в моей дальнейшей жизни. Именно она, прежде всего своим примером, приучила меня к труду, уважению к старшим, принимать самостоятельные решения и т.п.
Государственная политика! – «находка» рабовладельческого социализма. Я помогал бабушке – теребил лен во время уборки и пропалывал его на колхозном поле от сорняков-васильков, утрамбовывал сено на возу, когда его вывозили, или в стоге, когда его «метали», и другие посильные работы. Бабушка поощряла меня – возвращаясь из города, куда она возила на продажу молоко, она дарила мне карамельку – «петушка на палочке». Главным же моим занятием была вольная жизнь – гулял в лесу, по полям, помогал пастуху пасти деревенских коров и овец, добывал мед диких пчел и т.п. Плавать я не умел, но ходил на мелиоративные канавы при торфоразработках купаться в бочагах. Берега там крутые и сперва надо было палкой нащупать мелкое место.
Один раз на месте купания оказались «большие ребята» из соседней деревни. Они, схватив меня за руки и ноги, раскачали и бросили в воду, несмотря на мои крики о помощи. Этот принцип обучения известен издавна: выплывет – научиться плавать, не выплывет – никогда не научится. Погрузился, замахал руками и ногами и всплыл носом к берегу, на котором стояли мои обидчики. Продолжая двигать конечностями, медленно, не умея повернуть, приблизился к берегу. «А говорил - не умеешь» - рассмеялись мои изверги и снова бросили меня в воду. На земле все-таки есть справедливость, и на этот раз я всплыл носом к другому берегу. Доплыл. Выкарабкался на сушу. В образных выражениях высказал своим обидчикам все соображения о них (а в солдатской среде я овладел «фольклором» в превосходнейшей степени, чем они в колхозе) и бросился бежать, потому как чуткие души моих мучителей были оскорблены в лучших чувствах. Что-что, а бегал я здорово – не догнали. Однако надо было переплывать на свою сторону и идти домой. Собрался с духом и преодолел несколько метров злополучной канавы. Так я впервые поплыл, подтверждая великий закон Архимеда, что «тело, вопертое в воду, не потонет в оной с роду! Оно прется от туды - силой выпертой воды».
С огромным удовольствием вспоминаю дер. Тепляково. Именно там под руководством пастуха Васи я приучился к рукоделию: плел корзины, мог сплести длиннющий кнут из волокон льна, смастерить коробушку из березовой коры под ягоды, обжечь на костре палку и потом вырезать различные орнаменты и пр. Вы не пробовали привязать к концу такого кнута картофелину и щелкнуть? Вот уж праща, так праща! Убереги Бог, если в лоб засветит.
А история с котенком? На кухне бабушка положила телячью голову, заготовленную для холодца. На нее забрался малюсенький котенок и громким шипением оповестил всех, что это его добыча и никто в мире не смеет её касаться. Никто и не касался – все с любопытством стали ждать продолжения. Котенчишка начал торопливо отрывать и проглатывать кусочки мяса до того момента, пока его опорой не стали только три точки: либо две ноги с одного бока и пузико, либо две ноги с другого бока и все того же пузика. Встать на четыре ноги он не мог – мешало раздувшееся пузо. Лежал, изнемогая от обжорства, но шипел, если кто проходил рядом. Сравните! Владелец огромного состояния, пожилой Бернард Мейдорф получил 150 лет тюрьмы за финансовые махинации. Тоже жадность? Очень принципиальная разница?
Мама и бабушка решили меня восьмилетнего крестить. Для этого выбрали церковь Вознесения Господня (1790 г) в Охотино на р. Волге, напротив г. Мышкин. Из деревни мы пошли туда пешком – примерно 20 км. Воду для купели брали из Волги. Место очень красивое! Много раз я убеждался, что церковные архитекторы весьма умело выбирали место для строительства храма. На обратном пути заночевали в селе Николо-Корма у местного батюшки. Моя бабушка Ольга Николаевна была верующей и строго следила за моим поведением. Я выучил две молитвы и, прежде чем сесть за стол, должен был прочитать одну из них.
Не могу не рассказать об одном эпизоде. Бабушка вынула соты из ульев и на телеге повезла их в соседнюю деревню Кочевку, чтобы отжать мед из сот. А пустые соты с воском вставить в ульи забыла. «Ограбленные» насекомые «озверели» в буквальном смысле этого слова: они набрасывались на всё живое, и деревня была ими терроризирована. Ужаленный петух пролетел через всю деревню. Два козленка были зажалены пчелами до смерти. Люди, не успевшие укрыться в доме, также были «наказаны» пчелами. Когда мы к вечеру вернулись в деревню, картина была плачевная. Жители принесли тела козлят, цыплят и свои разбухшие физиономии к дому. Бригадира ужалили четыре пчелы сверху и снизу каждого глаза – физиономия заплывшего жиром китайца. Бабушке пришлось заплатить за козлят, а бригадир получил в виде компенсации бутылку водки. На том инцидент и был исчерпан. Через несколько дней все вспоминали об этом с юмором и деталями.
Вернусь к спортивному плаванию. Ездить в бассейн часто я не мог – не было денег на метро. За зданием метро на помойке валялись оторванные части от билетиков, дающих право на проход в метро. Мы собирали эти оторванные кусочки и подклеивали их к корешкам. Иногда, правда, меня ловили на контроле и прогоняли. Шел к другому контролеру - где-нибудь, да проходил. Появились и плавки – их шили нянечки в бассейне и продавали недорого. Дома я привязывал плавки к ноге, а сверху надевал штаны (мама иногда проверяла портфель, а так не заметно) и «отправлялся в школу». Рядом с нашей дверью в коридоре стоял сундук – за него я прятал портфель и становился совершенно «свободным человеком». Разумеется, мои проделки рано или поздно выявлялись, и следовала лупка. Одной больше, одной меньше! Однако количество перерастало в качество, и я убегал из дома на несколько дней, проживая у товарищей (наврав их родителям, что дома, мол, ремонт или еще что-нибудь), или на чердаках домов в знакомом ареале, благо «стараниями» школьных учителей он был весьма обширен. Меня находили, как правило, это был отец, но уже без лупки – применяли другой метод воспитания – увещевание и призывы к совести. Однажды меня приютила мой тренер – Лидия Ефимовна Соболева, заслуженный мастер спорта. Тетка добрая и, главное, обладающая даром отбора способных юных пловцов – Лида Якович (Креер), Юра Сумцов, Люда Коробова, Юра Чирков и многие другие, в том числе и я.
Следует несколько слов сказать об организации «Юный динамовец», куда забросила меня судьба. Она размещалась на стадионе «Динамо», и ведала там всеми делами некая РД (Раиса Даниловна Цуцкова). Вспоминаю всех их, как людей исключительно доброжелательных по отношению к нам, ребятишкам разных секций. Собственные такие же дети, прошедшая война и огромная чаша горечи и испытаний, легших на плечи того поколения, не озлобили их, а приучили к сочувствию и сопереживанию. Большое горе объединяет людей, учит этим наиважнейшим качествам: сочувствию, сопереживанию. Попадались, конечно, и озлобленные.
Итак, один, а то и два раза в неделю я ездил в бассейн. Не задумывался о секундах, дистанциях, способах плавания и прочих атрибутах спорта – просто ходил, плавал и радовался.
И тут появились друзья-приятели, некоторые на десятилетия. К удивлению, всех выполнил норматив 1-го взрослого разряда и стал одним из лучших не только у себя в секции, но и в городском масштабе. На первенстве Москвы среди юношей начал претендовать на первое место. Вспоминается психологическое состояние того времени. Завтра финальный заплыв. Основной конкурент Борька Гришин из Мосгороно. Лег спать. Приснилось, что я стою на старте. Выстрел! Прыжок! И… - я лежу на полу рядом с диваном, к счастью, на ватном одеяле. Вот такой эмоциональный настрой!
Стали появляться призраки СЛАВЫ. Мой приятель по школе Юрка Савельев (второгодник и сынок КГБешного полковника, т.е. из весьма состоятельной семьи) должен «загреметь в армию», потому что его отец был в командировке, а мать тоже куда-то умотала, и Юрка жил «вольным казаком». Его квартира стала нашим местом сборищ. Как-то возились с ним и нечаянно разбили дорогую китайскую вазу. Что меня удивило? Осколки он собрал и спрятал – показать родителям! «А то подумают, что я её продал!» - пояснил Юрка. Такое мне в голову никогда не приходило. Юрка предложил мне сбежать с ним из Москвы на некоторое время, пока не вернется его отец. Я согласился, но сказал, что мой капитал 28 копеек. Финансовые проблемы Юрка взял на себя – кажется, продал в комиссионный магазин отрез сукна. Куда ехать? Я предложил к моей бабушке в Тепляково. Поехали на Речной вокзал и купили два палубных билета на теплоход «Туркменистан» до Ярославля. Помимо 28 копеек, я обладал пиджаком, надетым прямо на майку, но с прикрученным значком 1-го разряда по плаванию, сатиновыми шароварами и белыми матерчатыми тапочками китайского производства. Их полагалось чистить зубным порошком, поэтому первые несколько шагов после чистки отпечатывались на асфальте белым контуром. Духота и вонь в трюме выгнали нас на палубу, где мы нашли фанерный ящик и, частично уместившись в нем, уснули. Утром пароход встал на стоянку в Угличе. Отвязал из-под коленки плавки и пошел поплавать. Отвел душу: и разными способами, и с ускорениями, и ногами вперед, и «по-бабьи» (попа над поверхностью воды), и с несколькими трюками (один из приколов: изображаешь тонущего и погружаешься под воду, а потом, за счет попеременной работы ног брассом, якобы сам себя вытаскиваешь из воды за волосы) и т.п. Собравшиеся на палубе зрители приветствовали мои выходки аплодисментами. С возбужденно-радостной физиономией я «взошел на борт своего парохода». Подошли несколько молодых матросов и начали расспрашивать – кто, откуда, где занимаюсь. Одним словом, познакомились. Результатом этого содружества стала отдельная каюта, которая освободилась после того, как лоцман, поссорившись с капитаном, покинул борт нашего дизель-электрохода. В нее-то и поселили нас мои новые приятели. А к обеду мы сели на мель и до вечера проторчали без движения. Так или иначе, но утром мы прибыли в Ярославль, где у Юрки были то ли родственники, то ли знакомые.
Здесь я также дал «сольный концерт». Дочка хозяев повела нас на городской пляж купаться. Вот тут-то, как бы между прочим, я сказал, что, пожалуй, сплаваю на другую сторону Волги. Мне вполне резонно возразили, что, дескать, далековато, да и опасно – пароходы ходят по фарватеру. Испугали! Знай наших! Река там, если не изменяет память, шириной около 600-700 м. Для меня проплыть 1500 м не проблема. Но то, что это действительно опасно, я понял, пересекая фарватер – «водоплавающие транспортные средства» бороздили гладь и сновали туда-сюда, словно мухи по столу с вареньем. Да – это было глупо, хотя и бравурно. К счастью, все обошлось благополучно, и я был встречен на своем берегу восторженно: глупость поощрялась такими же молодыми! А кто-то из взрослых пробормотал слово «дурак». Вот уж действительно: «Юнцы думают, что старики дураки, а старики знают, что юнцы дураки».
Другое, что мне тут запомнилось – это чувство ущербности от отсутствия воспитания, т.е. знания норм поведения. Дело в том, что обут я был в тапочки на босу ногу. Естественно, ступни ног были грязные. И вот нас укладывают спать на белоснежные, да еще крахмально-хрустящие простыни. Я даже не слышал о таких. Ложиться на такое чистое с грязными ногами? Невозможно! А попроситься в ванную – стеснительно! Испытал сильное чувство неловкости.
У бабушки пробыли с недельку и вернулись в столицу без приключений.
Каникулы окончились, и наступил новый учебный год, а с ним и новые приключения. В школе мне по-прежнему было интересно только на уроках по нескольким дисциплинам. Эти уроки я и посещал. Зато с увлечением ходил на факультативные. Учительница Вера Кузьминична владела стенографией и организовала кружок из добровольцев. Мне нравилось «зашифровывать» свои записи так, что большинство окружающих меня людей не в состоянии их понять. Через несколько лет, уже учась в институте, я воспользовался этим умением.
Куратор нашей группы – некто Попов Василий Григорьевич – контролировал наши записи тех или иных лекций. Разумеется, я не только их не записывал, но и не ходил на них. Дабы отвязаться от менторских нападок этого куратора, я предъявлял ему стенографические записи тех упражнений, которые вел в школе. Даже сегодня приятно вспоминать его вытянувшуюся физиономию при виде моих «лекций». Интуитивно он чувствует подвох, а аргументов нет – как же ему было противно иметь дело с таким нестандартным студентом! Другой раз я воспользовался этими знаниями на экзамене по гимнастике (в институте физической культуры). Среди прочих теоретических, в принципе весьма полезных для меня истин, требовалось знать чисто специфические по гимнастике – терминологию. У гимнастов, как и в других профессиях, есть свой язык, например, «из виса стоя, переворотом вперед в стойку на руках». Для обычного человека полнейшая абракадабра. Так вот, я зашифровал всю эту тарабарщину на полных листах А4 и, взяв билет, нагло выложил все эти листочки на стол чуть вправо от себя, но на виду преподавателей. Когда экзаменатор заметил мои чересчур частые взгляды в сторону этих листочков, то подошел, взял их и стал рассматривать. Похоже на арабскую вязь. «Что это такое?» - «Самому интересно!» Листочки он унес, но свое я уже сделал. Игра? Конечно! Однако, с пользой для лодыря. Для умного лодыря! Для умеющего лодыря!
В школе мне нравились занятия по математике, физике, черчению, литературе, физкультуре – здесь все было конкретно и требовалось только разобраться и применять знания при решении задач. Другое дело – русский язык, с невообразимым количеством правил и исключений, история – где заставляли зазубривать даты, но не обучали пониманию логики событий (именно за это я впоследствии уважал лекции В.О.Ключевского, труды Соловьева, Костомарова, Карамзина), географии – где надо было зубрить, в каких районах какие полезные ископаемые, и т.п. Все, что связано с зубрежкой, было не по мне. Меня интересовали причины, а не следствия. Этого правила я инстинктивно придерживался всю жизнь, только во взрослом состоянии сумев его сформулировать для себя. Истина эта не мне одному приходила в голову. В Московском физико-техническом институте на экзаменах разрешалось пользоваться лекциями, учебниками, таблицами и т.п. – важно было уметь решить заданную задачу, т.е. умение применять знания, а не зубрежка прописных истин. Знание и Понимание. Как же это важно при воспитании и обучении! В отдельных случаях, разумеется, нужна и зубрежка, например, латынь у медиков – это международный язык медиков разных стран.
Так ли, иначе, но надо было оканчивать школу и получать аттестат, чтобы поступить в институт. Поэтому, продолжая прогуливать некоторые уроки, обязательно являлся на контрольные работы, по которым выставлялись итоговые отметки. Сама же школа со всеми её требованиями и порядками занимала в моей жизни далеко не первое место. Реальная жизнь, да еще в центре столицы, была слишком насыщена и привлекательна постоянно открывающимися для юноши новыми сторонами. Мои друзья и я с ними стали засматриваться на представительниц прекрасного пола – «а парни развернут гормоны и у околицы сидят». Заиграли гормончики! Появились знакомства, свидания и прочая лирическая атрибутика, хорошо известная всем пережившим этот период. Вместе с ними пришли и разочарования, поскольку действительность резко отличалась от моих представлений, созданных героями Вальтера Скотта, Майн Рида, Дюма и других обожаемых мною писателей (не зря же я прогуливал школу в библиотеке Исторического музея). Жизнь сурово вносила свои коррективы, в достаточно устоявшиеся книжные представления.
Вспоминается такая история. Во дворе нашего дома был небольшой скверик. По вечерам там мы затевали танцы: приносили патефон с пластинками и крутили их, пока родители не разгоняли по домам. Меня посетила «великая идея». Подбил на это своего одноклассника Вадима Кудрявцева – толкового парня из дома №4 по ул. Горького. Приближался юбилей нашей школы – 35 лет со дня открытия (тоже мне юбилей!) Этот момент я решил использовать в своих корыстных целях, но на благо двора. Вместе с Вадимом мы написали и вывесили в фойе школы объявление – чтобы все, у кого дома валяются радиодетали, приносили их в кабинет физики (физичка Клеопатра Сергеевна была нашим классным руководителем). Через неделю радиодеталей нанесли с пару кубометров, включая довоенные радиоприемники. Из этих деталей мы собрали три усилителя низкой частоты мощностью ватт по 20! Один мы подарили от имени класса «родной школе». А два других утащили домой. Теперь у нас во дворе можно было проигрывать пластинки на том же патефоне, но через адаптер усиливать звук. Танцы достигли своего апогея! А в школе нас за это наградили книжками с надписью и печатью школы. Ну не ловкач?
Достаточно большое место стал занимать спорт. Плавание оставалось главенствующим, но появилось и водное поло. Дело в том, что многие тренеры из других видов спорта переманивали пловцов к себе. Это вполне объяснимо. Скажем, ватерполисты и пятиборцы сразу получали технически обученных (а это сложное дело), функционально хорошо подготовленных атлетов.
Ватерполисты московского «Динамо» занимали одно из ведущих мест в стране. Мастера спорта, окончив собственные выступления, начинали готовить команду юношей, с ростом которой впоследствии ребята переходили на более высокие позиции. Под руководством великого тренера Николая Ивановича Малина с юношеской командой занимались Георгий Харебов (вратарь) и Джим Пущинский (полевой игрок средней зоны). Оба легендарные личности своего времени. Привлекли они к игре и меня, поскольку тренировались все в том же бассейне Тюфелевских бань. Основным нашим конкурентом была команда Мосгороно под руководством прекрасного тренера Павла Николаевича Шубина. Именно малинцы и шубинцы впоследствии густо заполнили состав сборной команды СССР по водному поло. В юном же возрасте мы пока успешно совмещали плавание и водное поло. Прекраснейшие пловцы, такие как мои друзья Борька Гришин и Толик Карташов, мои приятели Володя Семенов и Володя Новиков и многие другие, однако, предпочли водное поло – мастерство требовало полной отдачи в чем-то одном. Правда, некоторым удавалось совмещать – например, итальянец Паоло Пуччи, играя за свою сборную на чемпионате Европы, выиграл и 1ОО м кролем.
Вернусь к собственной персоне. Заканчивая последний класс (тогда была десятилетка), я стал членом сборной команды среди юношей столицы по плаванию и, одновременно, в команде ватерполистов «Динамо». Во время выпускного бала в школе я находился в г. Севастополе на первенстве команд из разных республик, принадлежавших этому обществу. Впервые купался в море. Меня поставили играть в нападении в паре с Юрой Григоровским (по прозвищу «Пиво»), ставшим через несколько лет одним из лучших нападающих страны. Игры проходили в поле, отгороженном от моря наплавными дорожками. Волна с моря то поднимала вратаря высоко вверх, опуская ворота, то наоборот – поднимала ворота, опуская вратаря. Именно во втором случае и надо было бить по воротам – вратарь был бессилен. Жители Севастополя битком заполняли трибунку и все пространство рядом, дабы удовлетворить любопытство. Это был 1956 год, и зрелищ было немного. Команда у нас была замечательная – дружная и сыгранная. Юношеское первенство ЦС «Динамо» мы выиграли и вернулись в Москву. Здесь меня ждало новое испытание. Даже три! Первое – поступление в институт. Второе – Спартакиада СССР среди школьников. И третье – знакомство с родным отцом!
Если сказать, что учился я плохенько, то это будет жуткой похвальбой. В аттестате единственная «пятерка» по астрономии (никогда не понимал – как я мог её отхватить?), остальные в основном «тройки». Однако было и достоинство и, как оказалось, решающее. Это успех в спорте. Еще в середине учебного года я получил два письма из Авиационного института (МАИ) и Технического училища (МВТУ) с приглашением поступать именно к ним. Я выбрал МАИ. Надо было сдавать пять экзаменов: сочинение, математику, физику, английский язык и химию. Сдал на все «четверки», кроме химии – «трояк». Вообще-то я химию не любил и не понимал (а может, и наоборот), вот и тут что-то вякал и на дополнительный вопрос – написать формулу кислоты из силициума - я смело прибавил к силициуму кислотное окончание. Так у меня впервые в мире получилась кислота из песка. «Трояк» - вполне справедливое наказание за «новаторство» и глупость. Одним словом, набрал 19 очков, а проходной – 21! Пошел в спортклуб института. Представился. Отругали – почему раньше не пришел? (Сдал бы все на пятерки!) Тем не менее, приняли на факультет «Вооружения» в группу «бомбосбрасывателей». Поступить-то поступил, а вот учиться не смог. Надо было ходить на все лекции, слушать, вникать в суть дела, конспектировать. У меня же не было навыка регулярной работы – в школе-то я выскакивал за счет способностей и штурмовых напрягов перед экзаменами. А тут с лёта не возьмешь! Тут к способностям нужна усидчивость.
Летом этого же года, почти параллельно с вступительными экзаменами проходила Спартакиада школьников СССР. Я был в команде Москвы. Тренировались на водном стадионе «Динамо», а жили в помещении школы – напротив, через шоссе. Там я тоже что-то нарушил и меня на педсовете решили исключить из команды. Исключить, так исключить. Взял свое барахлишко и пошел к остановке троллейбуса. Кто-то укорил меня, сказав, что даже мой тренер Соболева Лидия Ефимовна от меня отказалась на этом педсовете. На остановке я её увидел и спросил – правда ли это? Правда! Ах, так! Пришло решение – быстрое и бесповоротное – «Прощайте и Вы!» И поехал в общежитие на стадионе «Динамо» - я к этому времени окончательно ушел из дома и жил в спортивном общежитии. В секции плавания меня устроили инструктором по спорту, и я три раза в неделю тренировал команду пожарников, одной из частей МВД. (В Трудовой книжке моя первая запись отмечена январем 1956 г. - 17,5 лет). В это время секцию плавания возглавляла Л.Е.Соболева, но вместе с ней работали еще несколько высококлассных тренеров. Среди них следует отметить Фелицату Борисовну Житкову (дочку Бориса Житкова, чью книжку меня заставляли переписывать) и Нину Максимовну Нестерову. Вся эта троица прекрасно дополняли друг друга, и секция успешно работала. Соболева была великим мастером по отбору – как рентгеном просвечивала и определяла способных ребятишек. Житкова – была величайшим мастером по становлению техники плавания всеми способами. Нестерова – специалист по функциональной подготовке. Разумеется, каждая из них были универсалами, я только выделил то, в чем, с моей точки зрения, они были особенно сильны.
Я обратился к Нине Максимовне с просьбой взять меня к ней в группу. Соболева не возражала. Так на многие-многие годы образовался наш союз. Меня приняли обратно в сборную команду Москвы («а куда ж они без меня денутся!») и я стал готовиться к Спартакиаде, но при условии (я настоял на этом), что питаться я буду в сборной, а ночевать буду уезжать на «Динамо».
Тут, пожалуй, будет уместно вставить ремарку. Детство и отрочество закончились – маленький человечек вырос и стал самостоятельным. Чем можно охарактеризовать предыдущие два периода? Попробую это сделать по изложенной выше схеме
ГЕНОТИП. Анатомически и физически крепко сложен. Сильный, подвижный тип нервной системы (по Павлову, скорее холерик) – самостоятелен, активен, настойчив.
ВОСПИТАНИЕ. Практически никакого - внешние условия жизни родителей (не могу обсуждать внутренние побуждения) не позволяли им серьезно заниматься воспитанием ребенка, - вынуждая их ежедневно выживать в условиях войны, послевоенной разрухи и т.п.
СРЕДА. Самая разнообразная с точки зрения социально-иерархической. Основное формирование бытовой философии - либо самостоятельное, либо среди взрослых, практически минимальное в среде сверстников. И что важно отметить – развитие интеллекта ребенка при отсутствии любви и внимания к этой стороне воспитания со стороны родителей. Выросший без любви, способен ли сам любить? А это основное условие существования сообщества людей, как излагается в Программных документах человечества: Библии ли, Коране ли, Талмуде ли.
Считаю важным отметить, что в нашей стране на протяжении всей моей жизни постоянно происходили различные катаклизмы: переделки, перестрелки, переклички, перестройки, ваучеризации, дефолты, кризисы и т.п., как и бывает на плохой конюшне: все не слава Богу - то кнут сломался, то извозчик обос@ался. Хронически больны наши руководители - не понос, так золотуха! И еще! Какое разительное отличие моего воспитания от воспитания Нины Васильевны! Она росла честной и принципиальной, а я – пронырой. Причины? Изменение социальной среды, изменения в семейном воспитании.
Ю Н О С Т Ь
Продолжу свое повествование. Итак, открытие Спартакиады. Нам выдали яркого морковного цвета шерстяные тренировочные трикотажные костюмы с огромной буквой «М» на груди (делегации из других республик звали нас Морковками). В финале моим основным соперником был Ваник Пилоян из Еревана. Я выиграл с результатом 61,5 сек (100м вольным стилем). Эта победа не запомнилась мне. Запомнилось отношение окружающих после неё. Одни радовались за меня, другие – откровенно завидовали. В центральной газете появилась статейка с моей фотографией. Впервые в жизни! Про меня! В газете! Вечером взял бритву и на каком-то стенде вырезал эту статью «на память». Культура!
В общежитии, где я жил в комнатушке под трибунами стадиона, стояло 10 коек в два ряда. Соседями были известные спортсмены – легкоатлеты, футболисты, борцы, лыжники. Как говорится, «каждой твари по паре». Я был самый молодой среди них – это создавало между нами некоторую дистанцию. То один, то другой возвращались из турне «по заграницам» с последующим рассказом в нашей комнате. Речи были примитивны по форме, но увлекательны по содержанию. Например, футболист Генрих Федосов после Италии и Египта десятки раз повторял: «Ну, стадион … – красавчик!», «а девки - ну вы бросьте эти глупости». Эти две фразы он постоянно вставлял вместо знаков препинания. Чтобы не заржать в голос, я утыкался в подушку. Легкоатлет («тройной прыгун» - Костя Цыганков), вернувшись из Англии, рассказал про арест Нины Пономаревой (история со шляпками в магазине) и привез отрез хорошего сукна на костюм. Сукно это он проиграл в карты в первый же вечер, вернее в ночь. Вернее, потому, что режим у моих товарищей был отработан до мелочей. Спали до 12-13 часов дня, обедали, отдыхали и шли на тренировку. В 19-20 часов ужинали и садились за карты до раннего утра. Разумеется, магнитофон орал всю ночь. Иногда (в дни получки) приводили девок. Напивались. Предлагали мне поучаствовать в веселье. Я отнекивался, объясняя это тем, что утром лекции, семинары. Эти слова обладали волшебной силой! «Ну ладно, студент. Дрыхни!» – снисходили мои старшие товарищи. Я ложился на живот, уткнув ухо и глаз в подушку, а другой глаз и ухо накрывал сцепленными в замок руками – темно и тихо. Вернее – почти темно и почти тихо.
Вспоминаю их с уважением – одаренные трудяги, а то, что не получили воспитания и лоска – не их вина. Родителей не выбирают! Но какие были выдающиеся спортсмены! Хомич, Чудина, Яшин, Пономарев, Семичастный, Холщевникова, Щагин и многие-многие другие. Это было старшее поколение, к которому мы пристально приглядывались и перенимали то, что могло нам пригодиться. В день получки все собирались у кассы. Кассир Елена Александровна, приветливо улыбаясь, подавала ведомость для росписи. Заходил, например, Лев Иванович Яшин – величайший футбольный вратарь мирового класса – очередь почтительно расступалась, предлагая ему пройти первым. Он благодарил и становился в хвост очереди. А по слухам, у него образование было 2 класса! Воспитанная с детства деликатность не имеет ничего общего с образованием. В последующей жизни приходилось общаться с некоторыми академиками – отборнейшими хамами по поступкам и нарочито вежливыми по форме. Невольно вспоминал Яшина – кумира миллионов людей всех континентов, а каков в общении! Не могу не отметить, что в середине 50-х годов отношения между тренерами, спортсменами, администрацией и обслуживающим персоналом носили весьма дружеский, почти семейный характер. Так было, пока в «Динамо» командные должности не стали занимать отслужившие и вышедшие на пенсию офицеры МВД и КГБ. Появилось делячество, закулисные решения и прочие мерзопакостные делишки. Их бытие определяло наше сознание. Вот она - диалектика!
Итак, я победитель Спартакиады школьников, а теперь еще и студент («козерог») 1 курса МАИ. За свою работу я получал 1200 рублей. Да еще стипендия в институте 240 руб. Огромные деньги по тем временам! В России, чтобы была понятна величина заработка, сопоставляли сумму с ценой одной бутылки водки. 21,2 руб. стоила поллитровка типа «Сучок» и 23,9 руб. «Белая головка». Вот и сопоставьте! Разумеется, я чувствовал себя Ротшильдом. На первую получку я купил себе брюки и шляпу. Одним словом - жизнь была приятна и удивительна! А я был весел и беззаботен, как юный пудель на прогулке! Ещё бы – более 60 бутылок в месяц! Ай да Витька! Ай да молодец! А молодца и сопли красят!
Ежегодно, в день моего рождения, приезжала меня поздравить тетя Галя – молодая, улыбчивая женщина (старше меня на 12 лет). Она сразу же наполняла нашу комнату каким-то солнечным светом. Отец и мать начинали суетиться, накрывать на стол угощения. Отец бежал в Гастроном №40 за тортом и портвейном «777». Я тоже был доволен – она приносила какой-нибудь необычный подарок, например, чернильный прибор из белого камня. Домашние-то мне всегда дарили что-либо из одежды – майку, рубашку, сандалии и т.п., а тут настоящий подарок! Она была, наверное, единственным человеком, в котором я видел любовь к себе в самом искреннем виде. Когда я учился в старших классах, то стал ездить к ним в гости. Она жила с отцом и мужем в Большом Власьевском переулке (именно тут в 1937 г. арестовали мою бабушку Лидию Васильевну Коноплеву, мать Гали). Её отца все называли Егорычем (Волков Петр Григорьевич, муж моей бабушки). Он был такой же «солнечный» человек, как и Галя. Такого же эпитета заслуживает муж Гали - Ананьев Александр Николаевич – Саша. Когда я появлялся, дед, с разрешения Гали (!), бежал на Арбат за «красненьким», приходили соседи и пир начинался. После трапезы обязательно пели русские народные песни (Саша прекрасно играл на аккордеоне) – искренне, с настроением и радостью. Вообще, как-то всё всегда дышало радостью. Не могу передать этого чувства словами – радостно, и всё тут!
В один из таких приездов (перед Спартакиадой школьников СССР) я застал у них в доме здоровенного дядьку с мальчишкой в школьной форме с пионерским галстуком. Явился я без предупреждения, неожиданно. Меня явно не ждали – все как-то сразу засуетились. Дядька полез на шкаф устанавливать антенну для телевизора. Чувствовалось всеобщее смущение (кроме меня и этого мальчишки). Дед пробормотал Галке, что он «сбегает за красненьким», - и в дверь. Я за ним. Идем молча. Через несколько минут я спрашиваю деда – что за дядька? Дед помялся, а потом и говорит: «В общем, это твой отец, Витька». Я замер. Давно я догадывался, что тут кроется какая-то тайна, что-то от меня скрывают. Но я не знал точно. Ну вот! Узнал! Попрощался с дедом и в дом не вернулся. Несколько дней ушли в раздумье. А потом я заехал к ним и попросил организовать мне встречу с отцом – Борисом Михайловичем КОНОПЛЕВЫМ. Было лето 1956 года. Через короткое время мы встретились и познакомились. Отец приехал на автомобиле «Победа» и мы покатили (по моему желанию) в аэропорт Шереметьево. Отец рассказывал какие-то свои трудовые биографические истории, я слушал, но не слышал и впоследствии не мог вспомнить практически ничего из его рассказа. Слишком велики были эмоции! Затем он пригласил меня к себе домой, чтобы познакомить с братьями и женой. Жили они в Текстильщиках. Двухкомнатная квартира с большими комнатами и холлом, красивой мебелью, коврами, домработницей, двумя мальчишками, 8 и 11лет. Все было необычно! Они жили какой-то другой жизнью, совершенно незнакомой для меня. И между собой они общались не так, как я привык. Что это? В чем тут дело? Не понятно! Как же так? Всё время я был Полевой Виктор Вячеславович, а теперь я, оказывается, Коноплев Виктор Борисович? Но меня же все знают, как Полевого. Как быть? И если мама столько лет скрывала от меня истину, то стоит ли ей говорить? Множество вопросов и мало ответов. Думать надо. Не спешить!
Я и не спешил – пусть все идет, как шло. Время покажет. Да и события меня захватили и потащили за собой – уже оговоренные выше Спартакиада и поступление в институт. А раз уж приняли в Московский авиационный институт, то надо попробовать учиться. И вот я вставал в общежитии раньше всех и уезжал на лекции и семинары, потом тренировка, потом личная жизнь, потом… много чего потом. Время летело незаметно. Проводить его помогали хорошие друзья. Их было несколько – Борька Гришин, Толик Карташов, Сережка Лаппо, Игорь Кухтин, Борька Хавин и Витька Зюков. Помимо друзей я оброс несколькими десятками приятелей и еще большим количеством знакомых. Дело в том, что занятия плаванием и водным поло, плюс студенческая среда невольно расширили мой круг общения. Правда, приоритет этого общения был сдвинут в сторону именно спортивную, в ущерб друзьям по Варсонофьевскому двору (где я появлялся весьма редко) и друзьям по школе.
В институте мне больше всего пришлись по душе занятия в мастерских – литейной, слесарной, кузнице. Познакомился с мастерами и стал прогуливать лекции в мастерских. На военной кафедре я попросил несколько моделей самолетиков и сделал их отливки из силумина. Кто-то из товарищей по спорту привез пластмассовый парабеллум (как настоящий – я ж помнил) и я сделал такую отливку. Все отливки я раздарил мальчишкам во дворе. Вот уж были рады! Однако здесь же в институте я начал испытывать чувство какой-то ущербности. Дело в том, что по некоторым дисциплинам я ощущал себя полнейшим идиотом. Буквально! Я совершенно ничего не понимал ни во время лекций, ни в учебнике – Кратком курсе истории ВКП (б). Какие вопросы решались, на каком съезде, какое это имело значение, зачем я должен все это запоминать? Абсолютно никакого смысла до меня не доходило, а когда я пытался на семинарах задавать вопросы, то преподаватель весьма недоброжелательно уклонялся от них, называя меня «демагогом». Я ничего не утверждал, только задавал вопросы! Я же не Сократ! Еще я понял, что у меня плохо развито пространственное воображение. На занятиях по начертательной геометрии я не смог правильно вычертить развертку кабины среднего бомбардировщика на плоскость. То есть на листе ватмана у меня, конечно ж, все соединилось, но как именно это произошло, я не смог объяснить. Появились трудности и на занятиях по высшей математике – интегральное и дифференциальное исчисления мне не давались. Я совершенно не мог усвоить, как, имея уравнения прямой и шара, можно решить – пройдет ли прямая через шар. Разумеется, я мог бы съездить к Вячеславу Алексеевичу, и он бы растолковал мне все это в два счета. Но… я не мог определить свой новый «семейный статус», в связи с изменившейся ситуацией. Коротко говоря, созрели объективные предпосылки «завалить» зимнюю сессию.
Я не стал дожидаться этого момента и написал заявление с просьбой предоставить академический отпуск. Спортклуб МАИ ходатайствовал перед деканом «дядей Петей», который к моему огромнейшему удивлению, отнесся ко мне весьма доброжелательно. Большое спасибо Петру Мотаеву – декану 3-го факультета МАИ! Итак, зима 1956-57гг. Все силы на плавание – в учебе перерыв.
Начался новый виток счастливой жизни. Как-то отец (Борис Михайлович) заехал на стадион «Динамо» ко мне в общежитие и его неприятно удивила моя жизнь под трибунами стадиона в той среде, которую он не считал правильной для моего дальнейшего развития. По-видимому, он переговорил со своей женой Евгенией Федоровной Дубовицкой, и они приняли решение пригласить меня поселиться у них. Одна из комнат была «мальчишецкая» - там мне и поставили диван. Я не возражал – было интересно пожить в новых, неизвестных и непонятных для меня условиях. Разумеется, свою зарплату я отдавал Евгении Федоровне. Это была умная, симпатичная женщина, замечательная хозяйка, которая успешно сочетала работу в институте с ведением домашнего хозяйства – прекрасно готовила еду, умела шить и т.д. Ко мне она отнеслась доброжелательно, понимая желание мужа видеть старшего сына возле себя. Отношение ко мне с их стороны было заботливое (занялись моей экипировкой – сшили в ателье ГУМа демисезонное пальто и два костюма – все высшего класса, купили шикарные полуботинки на модном в то время каучуке и т.п.) и слегка ироничное к моим привычкам. Ирония была не обидная, а дружеская. Привычки невозможно изменить быстро – стереотип условных связей достаточно прочен (с правотой И.П.Павлова об условных рефлексах не поспоришь!), однако отец упорно и деликатно растолковывал мне хитросплетения жизни. Например, он ненавязчиво высказал мне такую мысль, что обижаться на кого-либо глупо. Умный человек сказал неприятную для тебя истину– прислушайся, вникни, проанализируй и прими к сведению. Если же это был глупый человек («хам трамвайный»), то обижаться на такого просто смешно и недостойно тебя самого. Я был весьма самолюбив и агрессивен – Борис Михайлович (Б.М.), понимая, к каким неприятным последствиям это может привести в будущей моей жизни, старался исправить эту сторону моего воспитания. Дальнейшие десятилетия показали его правоту, но полностью истребить это качество характера мне так и не удалось. А жаль! Хлебнул я неприятностей на этой ниве.
Другой эпизод. Как-то в радиомагазине я увидел блок высокой частоты от радиоприемника. Должен отметить, что в прежней жизни, еще старшим школьником, вместе с приятелем покупали радиодетали, собирали приемники и продавали их. Будучи школьником средних классов, с приятелями рисовал галстуки (с морем, пальмой и обезьяной) для стиляг с ул. Горького. Возможно, что эта привычка подрабатывать сказалась и в данном эпизоде (она сопутствовала мне всю мою активную жизнь – старался и умел зарабатывать, помимо основной работы). Так вот, Б.М. стал меня ненавязчиво отговаривать от покупки, аргументируя моей занятостью учебой и спортом. Я уперся и купил этот блок. Отец не возражал. Много лет этот блок так и валялся в ящике живым укором моему упрямству и нерасчетливости. Этот урок я усвоил. Понемногу я понял, что в моих с ним спорах он практически всегда бывает прав, и стал принимать его советы безоговорочно. Он добился моего доверия без нажима, только за счет разума и доброжелательства, т.е. без насилия и принуждения. Это элемент Любви? Я уверен, что – ДА! В прежней семье, исключительно из добрых побуждений, мне пытались «вбивать» полезное, но тут же появлялось противодействие моего характера насилию, и полезный смысл уходил либо на вторые роли, либо вообще в эфир. Как я впоследствии заметил, самостоятельность, независимость, упорство, жажда справедливости (пусть даже в том виде, как её понимаешь ты сам) свойственны всем Коноплевым – видимо, это нечто врожденное.
Весомы и сильны среда и случай,
но главное – таинственные гены.
И сколько образованием не мучай,
от бочки не родятся Диогены.
И.Губерман
---ооОоо---
4 - 11 части искать по адресу:http://www.proza.ru/avtor/konvic - список произведений