Взвизгнула половица под моим грузным шагом. И всего меня обдало нежным пахучим теплом избы. Аромат топленого молока и печеного настраивал на мгновенную усталость и вечернюю радость. Медовый свет мягко падал в небольшом коридоре, залезал в темную спальню. Там ты…
Помню серое сумрачное небо, розово-алый горизонт. Мышцы рук сводило от тяжелой работы. Мы скидывали свежескошенную траву в большие скирды. Мать моя и отец ушли далеко вперёд. Я же остался у вала. Пахло по-августовски сладко и солоно травой, пОтом, пшеничным хлебом. Ты обхватывала сильными руками желто-зеленое травное облако с редкими седыми одуванчиками, бросала легко в общую скирду. Увлеченная работой, в синем застиранном платье с тугой цветастой косынкой на голове, ты очаровывала меня. Я жаждал подойти к тебе и прикоснуться, заговорить с тобой. Иногда ты смотрела на меня сквозь кудрявую сочную траву. Глаза твои сияли, на щеках появлялись задорные ямочки, которые я мечтал целовать. Когда человек сходит с ума от огромного желания быть с другим человеком рядом, он до стискивания зубов представляет себе как сжимает тонкую ручку, как дышит, упершись в ключицу. «Ты – моя!» - жадно хотел произносить я, уронив тебя в эту пахучую мягкую траву. Я пребывал в своих стыдливых и сладких мыслях, а ты, ты, моя хорошая, смеялась.
Когда яркий и огромный солнечный круг готов был последний свой краешек спрятать за горизонтом, сельчане стали разбредаться по домам. Мои родители тоже совсем исчезли. Их два маленьких силуэта было сложно разглядеть в сухой притихшей дали бескрайних полей, на которых за время сеновала выросли покатые одинаковые, как близнецы, пахучие скирды. Ты с протяжным и усталым: «ох» рухнула в летнюю постель из травы. «Была не была!» - подумал я, и через мгновение я лежал и смотрел на тебя уставшую и довольную… Вот она ты – рядом. Кажется, коснусь руки и меня ударит током. Но я лежал и смотрел, как вздымалась и опускалась твоя грудь, как на тонкой девичьей шее пульсировала артерия, и как твои полуоткрытые губы ловили воздух, как дрожали ресницы. О, эти соломенные пшеничные волосы! Сними ты косынку, и они рожью упадут на свежее сено, лягут мягко на плечи. У меня засвербило в носу от представления их аромата. Ты – простая, как все. Алёна, Алёнка, Алёнушка… И я был так рад этой твоей простоте! Я так был рад, что ты не выдумана, что ты не мираж, не русалка, не заморская принцесса.... Я так рад, что ты не царица, Алёнка! Я тогда жадно и крепко тебя поцеловал. Помнишь?
Ты взбивала подушки. Всё такая же статная и сильная. Окно уже зашторила. Через считанные минуты мы сидели на нашей кухоньке при слабом свете лампы. Свет этот был бледно-коричневым и скромно не лез в самые потаенные уголки. Я глядел на тебя, а ты расторопно накрывала ужин, ставила на печку блестящее ведро с ледяной водой, наливала в кружку сегодняшнего молока и подавала мне. Ты села напротив – спокойная и уставшая. Как вдруг в глубине дома послышался голос Ваньки, младшего… Ты ушла на зов сына. А я, Алёнка, весь день думал о том, как же мне всё это удержать, всё то, что было? Время проглотило жадно и безжалостно то лето, застывшее в моем сердце, тот сенокос. Мы любим с тобой, Алёнушка, сидеть по вечерам на скамейке и смотреть на тихую деревенскую дорогу, по которой гуляют пары. Когда-то также гуляли мы, и под нашими ногами хрустел снег или шелестела листва. А ты задорно стучала каблучками, когда мы спешили в клуб, на танцы. Алёнка, помнишь, мы ходили на танцы?! И все утопало в нежности и эйфории от запахов – от твоего сладкого, миндально-молочного, теплого... от запаха костров осенью, от ароматов расцветшей по-хозяйски майской белой сирени. «Ты - моя» - жадно произносил я и кружил тебя, кружил, пока не дурманилась голова, и мы не оказывались в холодном снежном сугробе. И все наполнялось твоим звонким, радостным смехом!
Ты вернулась с улыбкой на лице. Раньше, Алёна, ты подошла бы ко мне, прильнула ласково и взъерошила бы своей нежной ладонью мои волосы. Я смотрю как ты сняла проворно ведро и вопросительно взглянула. Ты лила мне теплую воду на голову, а я дрожал. В тишине нашего дома только звенела и плескалась эта колодезная кристально-чистая вода. Алёна, мне тебя другой не надо… Как я рад, что ты – не царица! Руки твои располнели, лицо округлилось, заплыла некогда осиная талия. Ты сильно и крепко вытираешь полотенцем мои мокрые волосы:
- Не холодно?
- Нет.
С тобой мне никогда не холодно. Руки твои всегда горячие, редкие поцелуи теплые и сладкие, как сахар. Думаешь ли ты о том же о чем и я, Алёна? Я страстно не хочу упускать тебя – любимую и желанную. Я хочу снова верить в ту недосягаемость, что случилась много лет назад на сенокосе. Я боялся коснуться к тебе, Алёнка… думал, ты бьёшься током! Я хочу также, снова. Это была великая сладость нашей любви!
Прибрано. Свет стал меркнуть. Ты ложишься рядом, но не спишь. А мне грустно. Эта вечная ночная деревенская тишина – наше сопровождение. Ты – моя жена… верная, хорошая, настоящая и светлая. Алёна, зимы осталось совсем немного. Там весна, сирень, до августа недалеко. Ах, зачем я тороплю свое драгоценное время? С его аппетитами я могу потерять даже эти нужные мысли. Нет, Алёнка, я совсем тебя не разлюбил, просто немного свыкся, как и ты… Всем людям жаль молодости и первоощутимой любви.
- Ты спишь? – голос твой мягкий и осторожный.
- Нет, - а я говорю с надеждой.
Быть может, сейчас ты скажешь ещё что-то и вернешь меня в былое – до свода скул спелое и родное. Тишина проглотила нас, я расслышал как идут старые часы – свадебный подарок. Они мерно отсчитывают наши минуты. Алёна, а ты ничего больше не сказала.Почему ты ничего не сказала?
Глаза привыкли к темноте, и я исподтишка глядел как вздымается твоя грудь, как сомкнутые губы больше не ждут поцелуя и как дрожат твои ресницы – все также трепетно. Тик-так, тик-так… Ты заснула, а следом и я. Надеюсь, что ничего мы не упустили, Алёнка...